Эпоха раздражения.Эпоха раздражения. Заметки о нашем времени Еще совсем недавно будущее рассматривалось прежде всего как поле сотрудничества или состязания двух разумов: естественного и искусственного. Большинство футурологов склонялось к победе искусственного разума, который постепенно интегрирует в себя человеческий и поведет за собой цивилизацию, оставляя для нашего биологического вида сужающееся поле свободы в выборе развлечений, в художественном творчестве, религиозных исканиях. Разногласия касались в основном того, насколько сам человек, усовершенствованный как кибер-организм, сможет вобрать искусственный интеллект в свой «дополненный» мозг и, путем техно-генетических модификаций, обрести физическое бессмертие. Или же судьба «неусовершенствованного» человека — стать обитателем ноопарков будущего, вполне благоустроенных территорий, похожих на нынешние заповедники, зоопарки и ботанические сады для обитателей биосферы? Илон Маск уверен, что цифровая интеллектуальная революция произойдет в ближайшие годы. «Мы стремительно продвигаемся к созданию цифрового суперинтеллекта, который намного превосходит любого человека, я думаю, что это довольно очевидно, — сказал Маск. — У нас есть лет пять». Маск пошел еще дальше и назвал человечество «биологическим загрузчиком для цифрового разума. К сожалению, это все более и более вероятно». профиль удален «...Высокотехнологичные гуру и пророки Силиконовой долины создают новый универсальный нарратив, который узаконивает авторитет алгоритмов и Больших Данных. Это новое вероучение можно назвать «датаизмом». В своей крайней форме сторонники датаистского мировоззрения воспринимают всю вселенную как поток данных, не видит в организмах ничего, кроме биохимических алгоритмов, и считают, что космическое призвание человечества состоит в том, чтобы создать всеобъемлющее системы обработки данных — и затем раствориться в них. Мы уже становимся крошечными чипами внутри гигантской системы, которую никто не понимает...Когда это случится, люди потеряют свою власть, а гуманистические практики, такие как демократические выборы, станут такими же устаревшими, как танцы для вызывания дождя и кремниевые ножи». Искусственный разум будет знать подноготную каждого из нас лучше, чем мы сами, и создаст для каждого спокойную и, возможно, даже счастливую жизнь, лишенную того, что некоторые из нас ценят больше всего — свободы. Или того, что мы считали свободой, находясь в плену этого «мифа», обусловленного несовершенным знанием наших инстинктов и психофизических детерминаций. Мы еще не успеем подумать или решить, чем хотим заниматься сегодня, какую одежду надеть, что приготовить на обед; а алгоритмы, проникающие глубоко в нейроны мозга, умеющие обобщать наши поступки и предпочтения на протяжении всей жизни, уже устанавливают для нас режим поведения, т. е., в конечном счете, подменяют нашу собственную волю, держат нас под контролем. Алгоритм вырастает в Судьбу. «Оглядываясь назад, человечество окажется просто рябью в космическом потоке данных».Светлана Пешкова Мы были биологической и психической машиной, ослепленной иллюзией своей свободной воли. Будущее лишит нас этой иллюзии, но кроме этого мы, по сути ничего не потеряем, — мы станем гораздо более здоровой и совершенной кибер-машиной. Искусственный разум обеспечит нам психологический комфорт, физическое здоровье и будет обслуживать наши нужды лучше, чем мы мы это делаем сами. Главная черта будущего в такой перспективе — это перенос основных конструктивных усилий и решений на совокупный естественно-искусственный интеллект при стремительно растущей доле последнего. Эпоха раздражения Однако за последние несколько лет и особенно 2020-й год перспектива стала сильно меняться. Хотя ничто не остановило триумфальный научно-технический прогресс, связанный во многом с потрясающими успехами Илона Маска, его космической, транспортной, кибернетической программ, — но заботы человечества переместились в область «внутренних разборок». Глобализация, тeхнологизация, победа над силами природы, овладение космосом отошли на второй план, поскольку стало ясно, что труднее всего человечеству договориться не с искусственным разумом, а с самим собой. Множество человечеств, возникающих на наших глазах из бывшего человечества, все больше превращается в набор племен, сражающихся за своих божков. Если вплоть до конца 20 в. человечество, раздираемое горячими и холодными войнами, еще не дорастало до планетарного единства, а с падением железного занавеса, казалось, впервые его обрело, то теперь оно стало вырываться из этого единства и разделяться по линиям этносов, религий, идеологий, хотя уже не таких цельных, как раньше. Вдруг оказалось, что быть человеком — это не значит быть собой, личностью, и не значит быть представителем человеческого рода, но — представителем какой-то группы. Идентификация с ней и делает наш голос слышимым — только в составе хора. Сам по себе человек, да и человечество в целом вдруг выпали из фокуса цивилизационного развития. Отсюда такая степень раздраженности, которая определяет отношения между этими группами. Мы живем в эпоху раздражения. Все раздражены чем-то, против чего-то и не знают, как с этим справиться, поскольку источник раздражения либо неотвратим, либо неясен. Когда началась эта эпоха? В России, мне кажется, с рокировки Путина и Медведева (сентябрь 2011). Вдруг в ходе времени возникла странная петля или, как любил говорить Ельцин, загогулина. Второй президент России пришел на смену третьему — это был разрыв исторической перспективы, как если бы царь Александр II стал править после Александра III. А дальше источником раздражения стало дело Pussy Riot (март 2012), когда впервые фактором государственной политики и правопорядка стали чувства — в данном случае «оскорбленные чувства верующих». Вдруг оказалось, что чувства — это не внутреннее состояние индивида, а государственное дело. Мало ли что кого может оскорбить и какие вызвать чувства — но вдруг общество, которое развивалось в направлении все больше рациональности, захлестнул поток эмоций, — и не только в России. Люди раздражаются и обижаются от любого сколь-нибудь артикулированного высказывания или поступка — остается либо молчать, либо говорить о погоде (да и то с риском вовлечься в раздражительный разговор о перемене климата и о «гретинизме»). Недавно британский комик российского происхождения Константин Кисин пожаловался, что перед выступлением в студенческом клубе от него требуют подписать «Поведенческий договор» (behavioural agreement form), включающий длинный список запретных тем: сексизм, нации, классы, возраст, инвалидность и ограниченные способности, гомофобия, бифобия, трансфобия, ксенофобия, исламофобия, антирелигия, антиатеизм... Надо всем этим теперь нельзя шутить, чтобы, не дай Бог, не оскорбить чьих-то чувств по признаку пола, класса, нации, возраста, религии, сексуальной ориентации и т. д. и т. п. Артист возмущается тем, что свободолюбивая Британия, куда бежали его предки из Советского Союза, подальше от КГБ и Гулага, теперь сама начинает вбирать черты оруэлловского «ангсоца». Такая вот шутка история, перешутившей профессионального юмориста. Этот список «оскорбительных» понятий все время расширяется. 14 октября 2020 г. словарь Merriam-Webster добавил помету «оскорбительное» (offensive) к одному из значений слова «предпочтение», приведя в пример выражение «сексуальное предпочтение» (sexual preference). Тем самым словарь оперативно, в течение нескольких часов (!), отреагировал на высказывание сенатора-демократа на слушаниях в Конгрессе. «"Сексуальнoе предпочтениe" — оскорбительный и устаревший термин, он используется активистами, выступающими против ЛГБТК, чтобы предположить, что сексуальная ориентация — это выбор, а это не так... это ключевая часть личности человека».Сэр Писатель В мире создается атмосфера психической интоксикации, основа которой — не психоделики, а то, что можно назвать «социоделиками», сходными по воздействию с психоактивными веществами. Социальные и коммуникативные факторы выступают в роли психотропных средств, стимулирующих иллюзорные, измененные состояния сознания. Социальные сети приводят личность в состояние аффекта или эйфории. Социоделики, как ни странно, особенно сильно действуют в демократических обществах, где увеличивается зависимость личности от «коллективной души». Социоделики притупляют метафизический страх одиночества, болезни, смерти и, зомбируя граждан, надёжно охраняют их от экзистенциальных бездн, от свободы и тоски. Вместе с тем люди пребывают в «плавающем» сознании, в социотрансе — не чувствуют реальности, не воспринимают фактов и логики, теряют сознание личной ответственности. Распространение социальных сетей, новые информационные технологии делают настолько проницаемыми внутренний мир, личные секреты, конфиденциальные разговоры, что все труднее провести границу между публичным и приватным. У опьяненных сетевым общением — осетенелых— что на уме, то и на языке. Ведутся бесконечные «холивары» (holy wars) даже между представителями сравнительно близких воззрений. Образуется взрывчатая смесь самых сильных мнений и эмоций, и люди вынуждены либо утаивать свои мысли, хранить неприступность, — либо подвергнуться общественному осуждению и нападкам троллей и хейтеров. В обществе укрепляется атмосфера подозрительности и нетерпимости, обозначаемая сверхпопулярным термином «woke» (от англ. wake, будить, проснуться, быть начеку). Это сознательность радикально левого толка, сверхбдительное отношение к любым отступлениям от политической корректности. «Wоке people» — это «начекисты», те, которые всегда начеку, бдят, готовы обличить, отменить, разрушить общественный статус и карьеру любого, кто посмеет отклониться от набора прогрессистских идеологем. Нельзя назвать начекистов прямыми наследниками советских чекистов, но их объединяет бдительность в отношении врагов единственно правильного мировоззрения, основанного на идеях классовой или этнической идентичности. Соответственно укрепилась так называемая «cancel culture» — «культура отмены», или «культура запрета». Правильнее было бы: «политика отмены», поскольку именно культура при этом приносится в жертву политике. Кто бдит, тот и отменяет. Каковы бы ни были твои заслуги перед обществом, культурой, наукой, бизнесом, спортом, за любую неосторожно высказанную мысль, недостаточно «прогрессивное» словечко можно поплатиться репутацией, карьерой, всем жизненным итогом. Даже либеральнейшие мыслители, писатели, журналисты, еще сохраняющие верность первой поправке к Конституции США (свобода слова и прессы), выступили против стремительно растущей нетерпимости в «Письме о справедливости и открытых дебатах» (июль 2020), которое подписано 150 крупнейшими деятелями американской и английской культуры. Среди авторов — писатели Джоан Роулинг, Салман Рушди и Маргарет Этвуд, лингвист и политический публицист Ноам Хомский, философ и политолог Фрэнсис Фукуяма, гарвардский профессор Стивен Пинкер, лауреат Пулитцеровской премии Энн Эпплбаум, защитница гражданских свобод Надин Строссен, шахматист и политик Гарри Каспаров, джазовый музыкант Уинтон Марсалис... Приведу цитату: «Сейчас слишком часто можно услышать призывы к скорому и жёсткому возмездию в ответ на то, что воспринимается как неправильное слово или мысль. А ещё больше вызывает тревогу то, что общественные лидеры, стремясь к контролю над паникой, наносящей вред обществу, склонны применять поспешные и несоразмерные наказания вместо обдуманных реформ. Редакторов увольняют из-за спорных моментов в текстах, книги изымаются из-за предполагаемой недостоверности фактов, журналистам запрещено писать на ряд определённых тем, профессора становятся подозреваемыми после цитирования в классе «не той» литературы, исследователей увольняют за распространение академической работы, уже прошедшей официальное рецензирование, глав организаций смещают за мелкие ошибки и недочеты. Какими бы ни были аргументы в каждом конкретном случае, результат один — неуклонное сужение границ того, о чём можно говорить без риска быть подвергнутым репрессиям. И мы уже расплачиваемся за это — писатели, художники и журналисты всё больше боятся риска отступить от общего консенсуса или даже просто недостаточно энергично выступить в его поддержку. Эта удушающая атмосфера в дальнейшем нанесёт огромный вред основным устремлениям нашего времени».профиль удален Общество контролируется полицией мысли, властные претензии которой гораздо более тотальны, чем у полиции, охраняющей порядок на улицах городов. Задача полиции — предотвращать преступления; полиция мысли отрицает свободу мысли и слова, как если бы она была преступлением. В Европе — свой источник раздражения: растущий приток иммигрантов (с 2015) и отделение Британии от Европы по референдуму 2016 г. Юг приближается, вливается в Европу — Север отдаляется, откалывается. Европа оказывается зоной, промежуточной между христианством и исламом. Мир без границ, без стен, «жить единым человечьим общежитьем» — но порой плодами демократии с наибольшей выгодой пользуются те, кому она чужда. Демократия оказывается механизмом самоподрыва. Полная толерантность обращается против самой себя, поскольку предоставляет свободу нетолерантным. Западное общество оказывается толерантнее к чужим, чем к своим. Приезжим, иноверцам позволительнее нарушать правила и законы (о неприкосновенности личности и др.), которые со всей строгостью применяются к своим гражданам. Все это можно было бы считать нормальной политической нестабильностью. Мир всегда так жил: от войны к войне, от революции к революции, от кризиса к кризису. Но в этой новой нестабильности есть нечто особенно раздражающее, поскольку ее источник непонятен, не согласуется с общим вектором движения человечества, с такими его составляющими, как научно-технический прогресс, рост бытового комфорта, преодоление голода, развитие новых форм досуга и коммуникации, социальные сети, искусственный интеллект, виртуальные миры, глобализм, свобода путешествий, распространение демократических принципов по всему миру. Что-то выявилось досадное, отталкивающее в самой природе «хороших вещей»: демократии, рациональности и прогресса. Раньше люди испытывали страх перед иррациональным, перед угрозами войн, терроризма, эпидемий, социальных волнений, но сейчас, даже в разгар пандемии, это скорее не страх, а именно растущее раздражение, смутное и именно поэтому трудное для разрядки. Это раздражение людей, уже готовых войти в другую жизнь, в светлое будущее, но задержанных на входе. Начинается тягостная проверка, и пройти в счастливый мир будущего не удается. Остается всего один шаг — нет, извольте отойти в сторону. — Что вы, собственно, ко мне прицепились? Представим себе типичные размышления технократа и футуриста, задержанного на пороге. Какие-то люди из третьего мира почему-то считают себя вправе поселиться в его доме. Какие-то милые женщины, которых он иногда ласково трепал по плечу, вдруг подают на него в суд. Какие-то крепнущие голоса обвиняют его в привилегиях и требуют от них отказаться, хотя он все заработал честным трудом. Наконец, вирусы, долетевшие из далекой коммунистической Азии, превращают его дом в осажденную крепость. Вроде бы все уже давно забыли о чуме, холере, тифе, испанке — и вдруг в эпоху стерильности и медицинского прогресса гражданин «свободного мира» становится так же уязвим и внезапно смертен, как какой-нибудь дикарь в странах тропической лихорадки. И это все знаки прогресса: глобализация, этническое, гендерное, социальное равенство. Но почему-то движение вперед по этому пути создает свой собственный тормоз. Это не страх, а именно раздражение. Страх вызывается превосходящими враждебными силами — угроза направлена на нас, и наши ответные чувства тоже имеют конкретную направленность. Последним большим страхом, потрясшим Америку, были террористические акты 2001 г. и стоящий за ними исламский фундаментализм, с которым, очевидно, было нужно и можно бороться. Но — размышляет футурист — можно ли бороться с иммигрантами, с этногруппами, со всеми этими бесчисленными претензиями, нападками, жалобами, которые не дают двигаться вперед, тянут в прошлое? Там, в самом деле, было много несправедливости, — но почему устремленный в будущее должен платить по счетам тех, кто жил за несколько веков до него, по другим историческим законам и этическим нормам? Неотъемлемая часть демократии — меритократия (буквально «достовластие»), власть самых достойных, одаренных, энергичных, образованных, трудолюбивых. Меритократия в составе демократии возникла не вдруг, она вела борьбу с аристократией и финансовой олигархией, с привилегиями класса, сословия, нации, расы, рода, наследства. Цель: определять свой вес и вклад в цивилизацию не по размерам капитала, не по классовому происхождению, а по передовой линии ума, таланта, мозговой и нервной энергии, созидая ноосферу, в которую постепенно переселятся биосфера и социосфера. Поэтому от старых критериев наследственной и имущественной элиты меритократия перешла к демократическому принципу: каждый человек — один голос, власть определяется количеством голосов, за единицу считается индивид, невзирая на его экономический и общественный статус. А дальше передовой отряд демократии — меритократия — совершит резкий рывок в будущее и увлечет все человечество за собой. В будущее возьмут всех — это функция меритократии в системе демократии. Если из демократии вычесть меритократию, то останется охлократия (от др.-греч. ;;;;; «толпа» + ;;;;;; «власть»). Это вырожденная форма демократии — власть толпы, попадающей под влияние демагогов. И вот в 21 в., на вершинах развития демократии, оказалось, что она сама по себе неустойчива и подвержена бифуркациями, развилкам. Ее энергийная и организованная часть тяготеет к меритократии, а энтропийная и хаотическая — к охлократии. Возможно, мир сейчас попал в точку турбуленции, и всеобщее раздражение — это критическое состояние системы, при котором она становится неустойчивой в силу флуктуаций. Возникает неопределённость: станет ли состояние системы хаотическим или она перейдёт на новый, более тонкий и сложный уровень упорядоченности? Заранее невозможно предсказать, куда двинется система... Михаил Эпштейн © Copyright: Игорь Гарин, 2021.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
