26.10.13
«СЛОВА»
Эту книжку Сартра Юфим купил ещё в отрочестве в центральном книжном магазине «Башкнига», что означало: Башкирский книжный магазин. В красной твёрдой коленкоровой обложке с золотым тиснением всего одного слова: «Слова». Кто только не зарился на эту редкость: его сверстник и приятель юношеских лет Марк, его подружка Наташка, Серёжка, писавший интересные стихи… Но он её сохранил до студенческих лет. И там она ходила по рукам, пока кто-то её основательно не прибрал.
А между тем, Юфим дорожил книжкой, она была одной из тех ловушек, и заманивших его в писательство. Но, конечно, не единственной. А ещё Книжка Сартра стала тем мостиком, перекинутым от литературы к философии. Экзистенциалист Сартр был первым философом, которого прочёл Юфим.
Юфим хотел продолжить о Сартре. Но вдруг понял, что после стольких лет совершенно не помнит содержания повести «Слова». Помнил только, что писатель пишет о поре своего детства, когда и зародилась его страсть к книге, к писательству. Нашёл её в интернете, но Юфим не любил читать с монитора. Поэтому пошёл в библиотеку и взял книги философа и писателя
То яркое впечатление, что осталось от прочитанных в юности «Слов» Сартра, Юфим не обнаружил в себе, открыв ту же книгу почти полвека спустя. Прочитав все полторы сотни страниц, он нашёл её слишком многословной, плохо структурированной и очень описательной. Тем не менее, легкое разочарование не лишило его удовольствия, он читал увлечённо и даже отмечал карандашом на полях понравившиеся места. А затем, открыв книгу в электронной библиотеке, скопировал и перенёс к себе в дневник отмеченные строчки.
«Слова» состоят из двух частей: 1. Читать. 2. Писать.
Невольно вспомнил старый анекдот про чукчу, поступающего в литературный институт: «Чукча не читатель, чукча писатель хочет стать».
А Сартр написал: «Я начал свою жизнь, как, по всей вероятности, и кончу ее — среди книг». «…и было решено, что пора меня учить грамоте. Я был прилежен, как оглашенный язычник; в пылу усердия я сам себе давал частные уроки: взобравшись на раскладушку с романом Гектора Мало «Без семьи», который я знал наизусть, я прочел его от доски до доски, наполовину рассказывая, наполовину разбирая по складам; когда я перевернул последнюю страницу, я умел читать». «Мне позволили рыться на книжных полках, и я устремился на приступ человеческой мудрости! Это решило мою судьбу». «Напрасно я стал бы искать в своем прошлом пестрые воспоминания, радостную бесшабашность деревенского детства. Я не ковырялся в земле, не разорял гнезд, не собирал растений, не стрелял из рогатки в птиц. Книги были для меня птицами и гнездами, домашними животными, конюшней и полями. Книги — это был мир, отраженный в зеркале; они обладали его бесконечной плотностью, многообразием и непредугаданностью». «Платоник в силу обстоятельств, я шел от знания к предмету: идея казалась мне материальней самой вещи, потому что первой давалась мне в руки и давалась как сама вещь. Мир впервые открылся мне через книги, разжеванный, классифицированный, разграфленный, осмысленный, но все-таки опасный, и хаотичность моего книжного опыта я путал с прихотливым течением реальных событий. Вот откуда взялся во мне тот идеализм, на борьбу с которым я ухлопал три десятилетия».
В повседневной жизни все было просто: люди приходили в их дом и маленький Жан Поль слушал их, они говорили громко и внятно, рассуждали здраво и обыденно, опираясь в своих суждениях на свои принципы, на «ходячую мудрость», и прописные истины. Их приговоры с первого слов убеждали своей «самоочевидной и дешевой неоспоримостью», их доводы были столь же справедливы, сколько скучны. «Я слушал, я понимал, я сочувствовал; эти разговоры меня успокаивали — немудрено, на то они и были рассчитаны: на все есть свое лекарство, по сути дела все неизменно, суета сует на поверхности не должна заслонять от нас мертвящую незыблемость нашей судьбы».
Гости уходили, и, оставаясь один, он находил иную жизнь и безрассудство в книгах: «Стоило открыть любую из них, и я вновь сталкивался с той нечеловеческой, неуемной мыслью, размах и глубины которой превосходили мое разумение, она перескакивала от одной идеи к другой с такой стремительностью, что я, ошеломленный и сбитый с толку, по сто раз на странице оступался и терял нить».
«Я обрел свою религию: книга стала мне казаться важнее всего на свете».
Таково было это «безумие» отнятого детства. Но ничего другого не оставалось. Сартр умер в 75, так и не расставшись с книгой и пером в руках…
Но в моем безумии есть и хорошая сторона: с первого дня оно хранило меня от искушения причислить себя к «элите», я никогда не считал, что мне выпала удача обладать «талантом»; передо мной была одна цель — спастись трудом и верой, руки и карманы были пусты. Мой ничем не подкрепленный выбор ни над кем меня не возвышал: ничем не снаряженный, ничем не оснащенный, я всего себя отдал творчеству, чтобы всего себя спасти. Но что остается, если я понял неосуществимость вечного блаженства и отправил его на склад бутафории? Весь человек, вобравший всех людей, он стоит всех, его стоит любой.
