Шукшин, кирзачи с фуфайкой и Белла..
Статья А. Байбородина.
Василий Шукшин, Белла Ахмадулина // Фрагмент очерка "Правда Василия Шукшина".
Шукшин явился московской богеме в тельняшке, бушлате, кирзовых сапогах, - а в линялом рюкзаке таилась амбарная тетрадь с деревенскими сказами.
Мать продала корову, и Василий рванул в столицу учиться на артиста.
Сапоги …даже не хромовые, а кирзачи… рождали снисходительную усмешку на барских лицах «золотой» столичной молодежи, - что благодаря именитым и вельможным предкам полонила кино.
А ранее Шукшинские братья по духу и слову, крестьянские стихотворцы Есенин с Клюевым красовались в столичных поэтических салонах в русских косоворотках, оберЕжно расшитых по вороту и подолу, в липовых лаптях, при виде коих кривилась Зинаида Гиппиус, богемная аристократка; морщились и прочие салонные поэты «серебряного» века, смутного и обезбоженного.
Туго сплетавший северное скитское старообрядчество со славянским язычеством, - чародей древнерусского словесного узора Николай Клюев по-крестьянски терпко и крепко писал про Есенина.
А словно и про Шукшина:
Ждали хама, глупца непотребного,
В спинжаке, с кулаками в арбуз,
Даль повыслала отрока вербного,
С голоском слаще девичьих бус.
Он поведал про сумерки карие,
Про стога, про отжИночный сноп.
Зашипели газеты: «Татария!
И Есенин—поэт-юдофоб!"
Поначалу Есенин хитро подыгрывал богеме, изображая лапотного паренька, русокудрого Леля, но вскоре, оперившись, встав на крыло, бросил богеме грубо, по-мужичьи:
Посмотрим —
Кто кого возьмёт!
И вот в стихах моих
Забила
В салонный, выхолощенный
Сброд
Мочой рязанская кобыла.
Не нравится?
Да, вы правы —
Привычка к Лориган
И к розам..
Но этот хлеб,
Что жрёте вы, —
Ведь мы его того-с..
Навозом...
Шукшин любил стихи Есенина до слёз, и Есенинские мотивы звучали в Шукшинских сказах. Василий Белов вспоминал: «Есенинская «Волчья гибель» ходила в Вологде рукописно, я переписал ее у Игоря Тихонова.
Не случайно и Макарыч выделял у Есенина именно это стихотворение. Есенина он, как говорилось выше, просто боготворил.
В воспоминаниях Ольги Румянцевой (записанных А. Лебедевым) говорится, как любил Шукшин Сергея Есенина, как они с Ирой (дочерью Румянцевой), сидя где-нибудь в углу, пели романсы на есенинские слова.
И с каким жадным волнением слушал он живой голос Есенина, читающего монолог Хлопуши.
«Когда монолог закончился, – рассказывает Ольга Михайловна, – Шукшин сел и заплакал. На другой день он снова пришёл слушать эту пластинку. Сидел молча, опустив голову».
А с какой болью, вспоминает далее Румянцева, пел он есенинское «Клён ты мой опавший», «Ты жива еще, моя старушка», «Над окошком месяц» ..» (В. Белов. «Тяжесть креста».)
Есенин красовался в крестьянской косоворотке, расшитой обережными крестами, и просил: «…положите меня в русской рубахе под иконами умирать»; а Шукшин по Москве щеголял в защитной гимнастёрке, синих галифе и чёрных сапогах, бросая дерзкий вызов стильным деятелям искусства, - враждебно чуждых русскому простолюдью.
Игнатий Пономарёв, коего Василий Макарович по-дружески звал Игнахой, в повести «Шукшин» вопрошает друга:
«– Скажи, и на кой чёрт ты так одевался? Али не во что больше было?
Шукшин долго хмурится, невидяще глядя на угли костра, непонятно похмыкивает,
а потом резко вскидывает голову:
— Наряд мой, - это вызов ВГИКу, а точнее — призыв к благоразумию.
Вгиковцы — про тебя не говорю, ты одевался просто — шастали по институту
вечно, кто с коконом, кто с локоном и разодетые почти все, как попугаи.
А деревня русская в ту пору даже по великим праздникам в «кухвайках» ходила.
Буги-вуги, рок-н-ролл, «па-ба, па-ба!» — пляшут, помню, в общаге, и
никакого-то им дела нет до того, что в этот час в деревне бабы с мужиками
кряхтят, выбиваясь из последних сил, чтобы этим лоботрясам хлеба дать. Ух!.
И мог бы одеваться, как они, но не одевался, потому что даже в одежде не
желал походить на них! (…) На пижонов, что напоступали тогда во ВГИК, не
имея за душой ничего, кроме папы-маминых громких фамилий да равнодушия и
брезгливости к простому люду, — это я на своей шкуре испытал. Помню, иду
однажды по третьему этажу института и вдруг слышу, как один слюнявый отпрыск
важного папаши изрекает, обращаясь к другому: «Если говорить о возрождении
интеллигенции в России, то этот вопрос решится не скоро. Кстати, вон Шукшин
— эта фамилия войдёт в список интеллигентов, пожалуй, лишь в седьмом колене
и то при условии, если ему вдруг удастся случайно закончить ВГИК и
произвести потомство от кого-нибудь из нашей среды». А другой:
«Безусловно: генетика!.».
—И ты не дал им по рожам?
— Дал! Но не тогда и не кулаком. А делом своим — фильмами, книгами. И ещё
дам, в гробину их! А они.. Что они создали для народа, окончив ВГИК? Ничего
путного! (…) Как во ВГИКе утверждали они себя пижонством, так и в искусстве
пижонят, пустозвоны от кинематографа!» (И. Пономарев. «Шукшин».)
Игнатий Иванович Пономарёв одновременно с Шукшиным учился на сценарном факультете ВГИКа. Автор четырёх сборников рассказов, двух повестей, очерков о людях русского села, автор сценария фильма «О чём молчала тайга», Пономарёв был дружен с Василием Макаровичем и через семь лет после смерти друга написал повесть «Шукшин». Сочинение увидело свет в журнале «Наш современник».
* * *
Поведаю ещё про кирзачи и телогрейку, что в деревне кличут фуфайкой, куфайкой… Анатолий Заболоцкий, задушевный друг, правдолюбивым характером сродни Шукшину, поминал, что Василий Макарович последние лет десять жил трезвенной жизнью – хмельного в рот не брал и пьянчуг на дух не переносил; хотя по молодости, случалось, и бражничал; любил в младые лета говорливого застолья, - когда застольников любишь до слёз, и готов душу отдать за дрУги своя; но, бывало, и угрюмо пил горькую, пытаясь взнуздать ожесточение и душевную боль после столкновения с горделивой «золотой» молодью, что загораживала ему путь в киноискусство, либо после пережитых обид, да не столь за себя, сколь за вечно унижаемого и оскорбляемого сельского жителя.
Макарыч, хотя по-крестьянски и хаял столичную богему, а тем паче пижонов и пустозвонов, но, по-молодости, случалось, злым ветром заносило и его в богемные гульбища.
Эдакой шальной хмельной волной прибило мужика и в поэтический салон Беллы Ахмадулиной, как некогда Есенина к Зинаиде Гиппиус; и в столично изысканном застолье Шукшин высмеял поэта Евтушенко, нацепившего галстук-бабочку: мол, ты же, паря, сибиряк со станции Зима, а на кой ляд бабочку напялил?! Прямо, как пижон последний!.
Вызревала буча, но пижон столичный ловко извернулся: дескать а сапожищи кирзовые не пижонство?! А потом и стих сочинил про бабочку и кирзачи.
И, то ли Евтушенко "русел", то ли держал нос по ветру, но - когда Россия процветала, - сочинил песню «Хотят ли русские войны».
А когда Россию, словно короеды древо, исподволь - источИли ВНЕШНИЕ и ЗДЕШНИЕ враги народа, когда Россия, готовая рухнуть, опасно зашаталась, - борзый стихотворец в одночасье из поклонника России обратился в поклонника Запада, что - испокон века клял Россию.
Коли и в добрые лета Шукшин с Евтушенко шли по жизни разными путями, то уж-ПОСЛЕ КРУШЕНИЯ рабоче-крестьянского государства и воцарения Буржуазного Хама, - и вовсе круто и враждебно разошлись бы их стёжки-дорожки.
Что говорить про Шукшина, ежели Евтушенко бранили и "сродники по духу", подобные Иосифу Бродскому, - что в сердцах обозвал горластого стихотворца стукачом госбезопасности и обвинил в своей высылке из России; а Валентин Гафт, одного поля ягода, изукрасил Евтушенко в хлёсткой эпиграмме: «Историческая веха, / Смелый, вроде бы, опять, / Будет жить почти уехав, / Политическая б..»
Перед городом Зима есть две станции, о коих здешние балагуры толкуют: Нюра, надевай Шубу – скоро Зима..
Гостил я по осени в Зиминском музее поэзии имени Евтушенко.
Во дворе, среди резных деревянных истуканов, часа три слушал здешнего поэта. Работяга жёстко читал куплеты, словно бил молотом о наковальню.
Мужик много пережИл-перестрадал.
И "кондовые" стихи мужика умиляли мою душу.. равнодушную к мАстерским виршам Евтушенко.
Слушал мужика и кот, что дремал в скворечнике - и проснулся…
А кирзачи… Причудливая судьба свела Шукшина с поэтессой Беллой Ахмадулиной, и мужик, хотя и ненадолго, но распрощался с кирзачами и фуфайкой. О том и помянула Тамара Пономарёва в книге «Потаённая любовь Шукшина»: «Василий – неуверенный и бездомный, Белла – бежала благополучия. Но спор двух творческих людей шёл не на равных, потому что Москва была городом Беллы, где её знало множество домов, которые не однажды принимали их вдвоём. И эти дома навсегда запомнили будущую знаменитость – Василия Шукшина. А он тосковал по Алтаю и не понимал «интеллигентную заумь» поэтессы, хотя на всём протяжении жизни относился с уважением к таланту Ахмадулиной. Во время съемок фильма «Живёт такой парень» Шукшин щеголял в сапогах и фуфайке. Рядом с утончённой, одетой по последней моде Ахмадулиной он выглядел деревенским мужиком. Белла стеснялась ходить вместе с Васей в дома к приличным людям и однажды уговорила любимого выкинуть в мусоропровод кирзачи и купить костюм, галстук и туфли..»
(Т. Пономарёва. «Потаённая любовь Шукшина». По мнению, правдолюбивого шукшинского друга А. Заболоцкого, про деревенский наряд Шукшина – выдумка Т. Пономарёвой - авт. А.Байбородин)
Алексей Варламов сочинил книгу о Шукшине, где, по суждению Анатолия Заболоцкого, изрядно искажён образ крестьянского писателя.
Шукшиновед размышлял о том, как повёл бы себя Шукшин, проживи он дольше:
«на чьей стороне был бы в августе 1991-го, а на чьей — в октябре 1993-го, подписался бы под “Словом к народу” вместе с Василием Беловым или же оказался бы с Беллой Ахмадулиной.. которая подписала в октябре 1993 года так называемое “Письмо 42-х”, поддерживающее расстрел Белого дома..” (…) По-своему, - самоубийственно упоминание имени Василия Белова среди подписавших “Слово к народу”. Не было там его подписи — была подпись Валентина Распутина. (…)
Для чего-то Варламов возвеличивает роль Беллы Ахмадулиной в биографии Шукшина.
На самом же деле, после фильма “Живёт такой парень” они… не общались. (…)
Я (Ан.Забол.) был свидетелем того, как в ЦДЛ он намеренно избегал с ней встреч. (…)
Об отношении к Белле — я вспоминаю его афоризм: “Белла — цветок, пробивший асфальт. На большее её не хватит...”
/отрывок из очерка А. Байбородина "Правда Василия Шукшина."/
Другие статьи в литературном дневнике:
