Печорин, или о чём не напишут в лит. хрестоматиях

Константин Жибуртович: литературный дневник

– Печорин – абсолютный чужак в привычной канве отечественного уклада. Если в необратимом тоталитарном раже и запрещать кого-то из великой русской литературы, то вовсе не Салтыкова-Щедрина, Чаадаева, Герцена или Радищева. Аккуратно вымарывать и предавать забвению «неудобные» места из иных классиков. Запрещать нужно именно лермонтовского персонажа.


– Каков реальный контекст той эпохи? Военная служба – почёт и уважение. Дожил до отставки – пособие и брак с прелестной юной девой, без любви и даже влюблённости, но с уважением. Альтернатива – гибель от чеченского кинжала, а то и пьяного казака, как лермонтовский Вулич.


– Печорина не устраивали обе парадигмы. Но он, как и Лермонтов, не диванный рефлексирующий нигилист, подобно Обломову или Базарову, а человек действия (война на Кавказе). Но – вот известная насмешка самого Бытия: пуля и шашка чаще всего берут именно тех, кто тихонько мечтает о мещанско-размеренной жизни, красавице-жене, имении и паре сотен душ крепостных. К тем, кто равнодушно-ироничен к мирским благам, а то и усмехается ей в лицо, Смерть теряет особый интерес из принципа: пускай помучаются здесь.


– Княжна Мэри, по сути, падает к ногам Печорина, презрев девичью гордость. А тот – и совершенно искренне – не может принять решение. Альфа-самца (которого изо всех сил изображает Грушницкий) подобные вещи раздражают онтологически: Дурак выиграл лотерейный билет и не осознаёт этого! Ух, я бы на его месте! Но «на его месте» Грушницкий не окажется никогда, даже поумней он и дозрей лет так через 10: для него Мэри и ей подобные красавицы – самоцель, атрибут «успешной жизни», как смена опостылевшего солдатского мундира на офицерский. А женщины такие вещи чуют безошибочно – что в 17, что в 40. И если произносят «Да», то лишь от безысходности.


– Мэри и Вера очень тонко, по-женски ощущают «неотмирность» Печорина. Но общаются с ним на разных языках. Впрочем, эти «трудности перевода» – вина, конечно, взаимная...


– Парадокс, но парадокс лишь на первый взгляд в том, что Рогожин или Свидригайлов могут прямо опорочить наивную Мэри, сорвать сей прекрасный цветок, а потом (если покаются с любимым на Руси разрыванием рубахи на груди) т.н. «общественное мнение» простит и оправдает. Печорин «опорочил» честь Мэри лишь потому, что позволил себе побыть с ней откровенным, а затем тихонько ушёл. Вне «колебаний маятника» от разврата до вселенского покаяния. Именно поэтому, он – чужак на Руси и виновен самим фактом подобной инаковости. (Рокотов, выведенный в романе – очень удачный собирательный образ ненависти к Печорину).


– С Рогожиным можно душевно выпить и потрепаться «за жизнь». С Печориным – страшновато всем, кроме доктора Вернера: его острый и язвительный ум ставит вопросы, разрушающие схематично-рельсовое сознание и спасительный традиционализм. Помните? «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа…». В родной матрице сознания эти слова Лермонтова – искушение.


– Один из ключевых эпизодов (и романа, и экранизации 2006 года) – дуэль Печорина с Грушницким. Доктор Вернер прекрасно понимает, что Печорин – прав, и символично то, что Грушницкий промахивается. Но он не в силах простить ему то, что ядерное оружие своего ума Печорин направил против франтоватого пижона Грушницкого. Как и то, что внешняя правота Печорина оборачивается смертью (пускай, бывшего, но – друга). Он прощается с Печориным навсегда.


– Скверный характер – не данность от Таинства Рождения. Это, зачастую, следствие ряда вещей: не шаблонность восприятия и мышления, критическое отношение к догмам общества (выдаваемым за «богоугодные»), неудовлетворённость мироустройством. Вопросы сколь глубокие, столь и прОклятые. И «ангелочек», будь то Гринёв или Левин, их не сформулирует. Тем более – внешне благочестивый обрядоверец или мещанин.


– Лермонтов и ушёл от нас в свои 27 (если фатально) – из этого ощущения исчерпанности парадигм Бытия, если хотите. По сути, тонко спровоцировав Мартынова на убийство (сам поэт стрелять не собирался).



Другие статьи в литературном дневнике: