КО ДНЮ РОЖДЕНИЯ ПОЭТА НИКОЛАЯ КОЛЫЧЕВА
Николай Владимирович Колычев
(24 октября 1959, Мурманск — 6 июня 2017, Кандалакша)
"Равных этому поэту еще Бог знает, сколько времени не будет..."
«Ваша поэзия покрепче водки с перцем...»
«Каждая строчка - жемчугом...»
"Его стихи - это дух и сила, романтика и печаль,
бесконечность и одиночество Севера"
"Когда образуется на душе налет, накипь, становится тяжко -
почитай Николая Колычева, ржа тает, растворяется, становится заметно легче, светлее..."
***
Здравствуй, церковь! Примешь? Впустишь?
Каюсь, грешен, жил безбожно.
Я пришел, поскольку — русский.
Я пришел, поскольку — тошно.
Гадок плен чужой свободы —
Беспредельной, злобной, ложной.
Я пришел под эти своды
Исцелиться Словом Божьим.
В мире — умопомраченье,
Больше некуда укрыться.
Добрый батюшка-священник,
Научи меня молиться.
От дурмана истин лживых
Гаснет разум. В сердце — мглисто.
Душен мир. Но души — живы
Ясным светом вечных истин!
Крест кладу я неумело.
Непривычен... Не приучен...
Но душа — переболела.
И на сердце — светлый лучик!
* * *
О, русская душа! Она – причина
Тому, что и за праздничным столом
Вдруг кто-то запоет с такой кручиной,
Что все веселье вдруг идет на слом.
И, головы вдавив между плечами,
Играют желваками мужики,
И в никуда, преграды не встречая,
Плывут из лиц их мутные белки.
Душа, душа – источник непокоя!
Бей – не убьешь, но тронь – и заболит.
И кто-то заблестит слезой скупою,
А кто-то вдруг расплачется навзрыд.
Так осенью на траурные воды
С ветвей стекают листья горьких ив.
Народ есть отражение природы,
И потому – в печали молчалив.
Но глянь сквозь рощу – кисть рябины дальней
Покажется прикусом на губе,
И звук с болота – сдавленным рыданьем
О чьей-нибудь раздавленной судьбе.
Молитвой скорбной размыкает ветер
Холодные небесные уста.
И каждая гора в Голгофы метит,
Высматривая нового Христа.
Известен мне исход такой печали!
Когда в себя глядятся изнутри,
То в тягостном отчаянном молчанье
Рождается невыразимый крик...
Так над природой и над нами всеми
Начертано безжалостной судьбой,
Что все: и скорбь, и дума, и веселье –
Исходит в сумасшествие и боль.
Россия! Ширь и глубь – неодолимы.
Я жив тобой, но я в тебе тону.
Никто в стране людей необъяснимых
Не может объяснить свою страну.
Где безысходность рвет сердца на части,
Но сладко этой горечью дышать...
А может быть, по-русски – это счастье,
Когда болит и мается душа.
* * *
Прощай, листва. Прощайте, птицы.
Оплакан скорбный ваш отлет.
Душа к высокому стремится,
Туда, откуда снег идет.
Я слышу неземное пенье.
Туда, туда мой путь лежит.
Земля – снегов успокоенье,
А небеса – земля души.
Не проклиная мир нелепый,
Увязший в безнадежной мгле,
Поэты выпадают в небо,
Когда им тяжко на земле.
И вечный сон гнетет ресницы,
И вечный хор поет: " Прощай..."
Душа к высокому стремится,
Куда-то выше, чем печаль.
* * *
Отчего это птицы летят, исчезая вдали?
Отчего это листья срываются в трепетный путь свой?
И вздымаются сопки — безмолвные волны земли.
Вот — сорвутся сейчас! Вот — обрушатся! Вот — понесутся!
И уже назревает на склонах мучительный стон,
И качаются сосны, роняя тревожные тени:
Шестикрыло летят серафимы незримых крестов,
И склоняется кто-то, и плачет, упав на колени.
И рванётся душа! И в былое запросится вдруг!
И — замрёт оттого, что дорогу туда позабыла.
И бескрестым погостом земля холодеет вокруг,
И угрюмые сопки — под стать безымянным могилам.
Распластавшись над миром, несётся кладбищенский дух,
Но когда по-осеннему небо рыдает над нами,
Ужаснись, понимая, что птица — подобна кресту.
Потому что — вот так — улетает в забвение память.
* * *
Пока рассудок и глаза ясны,
Неизлечимой лаской буду болен
К деревьям, птицам, ручейкам лесным
И к маленькому северному полю.
Любя, я проживу свои года,
И в час, когда устанет биться сердце,
Где б ни был — всё равно приду сюда,
На лес, ручей, на поле наглядеться.
Последнюю приемля благодать,
Рвану руками воротник рубашки.
И будет мне не страшно умирать,
Упав в траву, лицом примяв ромашки.
И всё затмит высоких сосен шум,
И холод нежеланного покоя,
И радость оттого, что ухожу,
Но ничего не уношу с собою.
Что оставляю у порога тьмы
Лес, поле, дорогое чьё-то имя…
Мы лишь на краткий миг берем взаймы
У жизни то, что по сердцу нам ныне.
Попутчик
Он стоял на подъёме,
Как видно — не местный,
Проходящим машинам махал без успеха.
С незнакомцем всегда говорить интересно,
А попутчики мне — никогда не помеха.
Сел, поехали…
Он закурил сигарету:
— А погода-то нынче дрянная, не так ли?
Говорят, здесь неделя тепла за всё лето? —
Я поддакнул ему…
И дурак, что поддакнул!
Он вдруг начал ругать все ухабы и горки,
Клял он сопки и сосны, летящие мимо…
А я зубы сжимал,
Было больно и горько,
Словно гадости мне говорят о любимой.
Как хотелось вскричать:
«Замолчи ты, зануда!»
Мышцы сжались в комок под одеждой упруго…
Ну откуда он взялся такой…
— Ты откуда?
Что ответил — не помню, откуда-то с Юга.
Есть там где-то село, окружённое полем,
Дом с верандой, семья…
И туда он вернётся.
Там сады, виноградники, тёплое море…
Так какого же чёрта сюда-то он прётся?
Я спросил у него. И развёл он руками,
И блеснула улыбка с вертлявым окурком:
— За богатствами Севера я…
Да деньгами,
Как и все здесь…
А что, я похож на придурка?
И в молчанье доехали мы до посёлка.
— Вылезай! —
По карманам зашарили руки…
Уж не Север ли хочет купить за пятёрку?
Чуть не плюнул в него:
— Убери, не на Юге.
* * *
До чего же утро-то хорошее!
Синее бескрайнее раздолье.
Как большой телёнок новорожденный —
Мокрое взъерошенное поле.
И на сосны, в небеса простёртые,
Ранней лаской первый луч струится.
Дрогнули смолы живинки жёлтые,
Вспыхнули росинки на ресницах.
Слышно ранней птицы щебетание,
Но покой покуда не нарушен.
Только семенят по делу раннему
Краем поля блёклые старушки.
Вам бы отдыхать, а вы всё странствуете,
Надо же в такую рань проснуться!
Подойдут, а я скажу им: «Здравствуйте!»,
И они в ответ мне улыбнутся.
Золотой поток скользит по зелени,
Протекает в сумерки под кроны.
Люди щедро нежностью засеяны,
Их бы только добрым словом тронуть!
* * *
— Ну, о чём ты можешь написать?
Не пойму… —
Я навсегда запомню,
Как с усмешкой глянула в глаза
На работе женщина знакомая.
Протянул я ей свои листки,
Проглотив комок обиды жгучей.
Прочитала.
— Хороши стихи,
Только сам-то ты других не лучше.
Если б сверхбезгрешный кто-нибудь
Так писал… А у тебя выходит,
Будто бы указывает путь
Человек, увязнувший в болоте.
Помню, улыбнуться я хотел —
Получилась глупая гримаса.
Что ж, выходит, виноват я тем,
Что, как все, что из костей и мяса.
Виноват, что в грёзах голубых
Виден ей Поэта образ хрупкий.
Для неё слова мои грубы
И весьма сомнительны поступки.
Был не идеально я побрит,
И костюм давненько не утюжен…
Ей ведь невдомёк, что там, внутри,
Есть всё то, что не нашла снаружи.
Не виню её и не кляну,
Путь познанья человека труден.
Как легко вас, люди, обмануть!
Как бы в вас не обмануться, люди!
Ведь порой в себе такую ложь
Внешность идеальная упрячет…
Я на тех, с кем я живу, похож.
А зачем мне выглядеть иначе?
* * *
Я вдоль дороги брёл по листьям палым,
И туча шла по небу надо мной.
Рука моя голосовать устала,
И я теперь голосовал спиной.
Я в доброте готов был разувериться,
Вдруг — сзади тормозов бодрящий визг.
Холодная открылась настежь дверца,
И я ввалился в тёплое: «Садись».
И понеслись куда-то сосны, ёлки,
Был затяжной подъём, и спуск был крут,
И тусклые огни чужих посёлков
Рассказывали сказки про уют.
В окно луна заглядывала мутно,
И я дремал под двигателя шум…
А надо бы заговорить как будто,
Но вот о чём? Я слов не нахожу.
А он запел, негромко и протяжно,
Про даль дорог и про печаль полей.
И песне в лад ползли по стёклам влажным
Те капельки дождя, что тяжелей.
Звучала песня и подпеть просила,
Была она, как этот мир, стара.
Не оскудела песнями Россия,
Лишь ямщиков сменили шофера.
Корова
— Стой, проклятая! Стой!
— Эй, держи её, стерву!
Да держите же! Эх (нехорошее слово)…
И в душистый июль
С опостылевшей фермы
Прочь от криков доярок
Сбежала корова.
И по полю — кругами,
до изнеможенья,
Повинуясь какому-то свыше приказу…
Вдруг застыла, не выдержав ритма движенья,
Ведь она не паслась от рожденья ни разу.
И коровьи глаза, две слезящихся грусти,
Словно вспомнить хотели забытое что-то…
Принимаю на веру, без всяких «допустим» —
Есть похожие чувства у людей и животных…
— Ну, чего, попрыгунья, набегалась вволю?..
Две доярки присели, усталые, рядом
И притихли, и долго глядели на поле.
И брели по траве три задумчивых взгляда.
Не клубился забывший колёса просёлок,
Было тихо: ни лязга, ни крика, ни скрипа…
И не верилось в то, что за лесом — посёлок,
Пять панельных коробок стандартного типа.
И, как патока, сладко тянулись минуты
Созерцанья красот нерушимых и древних,
И по травам цветущим навстречу кому-то
Детство шло из далёкой российской деревни…
А когда возвращались на ферму обратно,
Так на них, обернувшись, взглянула скотина,
Что доярка одна прошептала:
— Ну ладно… —
А вторая — сломала свою хворостину.
* * *
Я без тебя — не я,
Мне без тебя — беда.
Мурманская земля,
Кольская красота.
Словно бреду — к заре
Тихой лесной тропой.
Голос ручьёв и рек —
Внутренний голос мой.
Сопок далёких синь,
Сосен высоких шум…
Северный край Руси,
Дом моих чувств и дум.
Здесь и отец и мать,
Всё, чем от зла храним.
Стать бы душой — под стать
Белым снегам твоим.
Светом родной звезды
Теплится мой очаг.
Здесь — у большой воды,
Вечной любви причал.
Я упаду лицом
В ласковый мягкий мох.
Мне ведь, в конце концов,
Ближе — отсюда — Бог.
Кольская красота,
Мурманская земля.
Мне без тебя — беда.
Я без тебя — не я.
Оборотень
Всё проклято — надежды и мечты,
Низвергнуто, растерзано раздором –
До поруганья честной нищеты,
До униженья пред богатым вором.
Зажала жизнь и выкрутила нас,
Из тел всё человеческое выжав.
Мы пожираем ближнего, стремясь
Одни — нажиться, а другие — выжить.
Мне тяжко с вами, бывшие Людьми!
Но тяжесть одиночества — не легче.
Мы так жестоко изменяли мир…
И он теперь — в отместку — нас калечит!
О! Бесконечный перечень потерь…
Восстала тьма — и душу задушила,
И заметался в сердце дикий зверь,
И кровь, зверея, заметалась в жилах.
И Разум умер. И Господь молчал…
И я завыл, одежду раздирая,
И вышиб дверь, и дико зарычал,
И выбежал во двор,
И со двора я
Метнулся в ночь —
По травам, по росе…
Бесилась кровь — шипела и гудела.
Зверь вырастал во мне —
Сквозь поры все
Густая шерсть пронизывала тело.
Щемящий звон сжимал виски — кольцом.
Я спотыкался, падая на камни.
И то, что было некогда лицом —
Вытягивалось, скалилось клыками.
Он рвал меня! Он прорастал вовне!
Я сжал в ладонях боль — но не помог тем.
Из пальцев — обжигая морду мне,
Вонзились в плоть изогнутые когти.
Я бесновался! Я орал во мгле
И трепетал от собственного воя,
И проклинал живущих на земле,
И ненавидел — смертно! — всё живое…
И тяжким сном забылся на камнях…
А утром был разбужен долгим взглядом.
…И Человек прицелился в меня.
И я ему не смог сказать: «Не надо».
* * *
Невмоготу – себя перетерпеть!
Вновь душу грустью осыпает осень,
И так охота все дела забросить,
И пить, и плакать, снова пить и петь...
О, птичий крик, упавший свысока!
О, тишина, готовая взорваться!
Огромная, крылатая тоска...
Нет, на нее нельзя не отозваться.
Нехитрый стол, в стакане – самогон,
Вонючий и на цвет – какой-то синий.
Давно в деревне нету магазина,
Но не прижился здесь сухой закон.
Уж близок вечер. И столбы дымов
Спешат тепло живое обозначить,
И сразу видно, где – дома, где – дачи...
И дач – намного больше, чем домов.
Как горько мне!
Как страшно понимать,
Что летом жизнь кипела понарошку!
Вот вывезут последнюю картошку,
И грянет смерть по имени Зима.
Придут ко мне бездомные коты,
Придут ко мне бездомные собаки...
Темнеет. В небе – тусклый свет звезды
И горький свет – в лесхозовском бараке.
Еще стакан! За все, что я люблю!
И долго на луну глядеть, вздыхая...
Я пью не потому, что жизнь плохая,
А просто – осень. Потому и пью.
Звонарь
Мне снился гулкий колокольный звон
И виделось неведомое что-что.
Я закричал - и непонятный сон
Сменила явь холодных капель пота.
Рвалось со стен страданье рук!
Ах нет, ах нет!.. Нагих деревьев тени.
Ушли виденья. Но остался звук,
Тяжелый и неясный, как виденье.
Метался, бился зыбкий свет в окне,
Ударам в такт качал деревья ветер.
Перекликаясь, плакали во мне
Колокола, которых нет на свете.
Кололась ночь, как черная скала,
Я зря к ушам прикладывал ладони.
Колокола, зашлись колокола
По Николаю Колычеву в стоне.
И впрямь по мне. Иль я схожу с ума?
Уж лучше сон, забвенье, неизвестность.
Я засыпаю. Снова ночь и тьма,
Но этой тьме во мне темно и тесно.
И понял я тогда, что обречен
Увидеть то, что шире восприятья:
Ведь эта тьма – лишь звонаря зрачок,
А этот сон – велик и необъятен.
Но взгляд понятен сердцу и уму,
В нем – небо, колокольня и усталость.
И больше ничему и никому
В зрачке огромном места не осталось.
* * *
В небе серо, в небе грустно.
Луг пожух, и лес испуган.
Плачут лебеди да гуси
И текут по небу к югу.
Птицы плачут – сердцу больно,
Оттого ль за острым клином
Побежал мужик по полю
От хибары, от скотины.
От жены, трудом согбенной,
От детей, вослед кричащих,
От скирды гнилого сена...
Он хотел взлететь над чащей.
Он хотел обняться с высью,
Он хотел расстаться с пашней,
Он хотел взлететь над жизнью,
Над собой – смешным и страшным.
И вонзал он в небо руки
С криком – чуть не журавлиным,
И ветвились в сладкой муке
Струны жил на шее длинной.
"Улечу!" – и с этой верой
Он бежал, взлетая в волю...
И упал комочком серым
На краю родного поля.
Подошла жена родная,
Голову взяла в ладони:
– Ты куда бежал?
– Не знаю.
– Ты чего хотел?
– Не помню.
Ангел белый
Побирушка, побирушка...
Жизнь рожденьем наказала.
Большеглазая девчушка –
Побирушка у вокзала.
Платьице на тонких ножках,
Личико ... да горстка боли –
Утлой лодочкой ладошка
Плещется в народном горе.
Наливаясь солнцем рыжим,
Задыхался город душный.
И слетал, толпе неслышный,
Детский лепет с губ синюшных:
"Ангел белый, ангел белый,
Забери на небо, к маме..."
Взгляд переполняла вера,
Разум истекал слезами.
Но, безликим злом гонимо,
Месиво мужчин и женщин
Протекало молча мимо
Девочки, с ума сошедшей.
"Ангел белый, ангел белый..."
Большекрылый плеск во взгляде, –
"В этом мире добрый – беден,
А богатый – зол и жаде
Оценили 6 человек
Показать список поделившихся
#Узнаём_новое #догматическое_богословие
А вы знаете как выглядит христология (учение о Христе) в определениях Вселенских Соборов (Вс. С.)?
I Вс. С. Сын Божий "воплотился" – воспринял в Свою Ипостась человеческое естество.
II Вс. С. Сын Божий "вочеловечился" – стал Человеком, обладающим телом и душой (не переставая быть Богом).
III Вс. С. Божеское и человеческое естества соединены в единой Ипостаси Сына Божия – Христос представляет Собой одну Ипостась.
IV Вс. С. Христос — Совершенный Бог и Совершенный Человек; Божеское и человеческое естества соединены во Христе неслитно, неизменно, нераздельно и неразлучно (то есть навсегда).
V Вс. С. Человеческая душа Христа начала существовать в момент воплощения Сына Божия, а не задолго до того, как думали некоторые еретики.
VI Вс. С. Христос, как Бог и вместе – Человек, обладает двумя присущими Ему волями: Божественной и человеческой, может действовать как Бог и как Человек.
VII Вс. С. Христос был видим по человеческому естеству, и может быть изображаемым.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
