Иногда Женька возмущается, что к ее так тщательно выстраданным и выложенным на всеобщее обозрение текстам никто не пишет откликов. И не только она одна. Люди часто хотят, чтобы то, что они делают, оценили, чтобы это не было пустым сотрясанием воздуха или же бумагомаранием. Порой это желание одолевает и меня. Но все же что-то постоянно удерживает от крика души «откликнитесь!». И, читая «Мартина Идена», я наконец-то нашла ответ что именно.
///
– Значит, поэзией не проживешь? – И голос и лицо Мартина выдавали, как он удручен.
– Разумеется, нет. Какой дурак на это надеется? Рифмоплетством – пожалуйста. Взять хоть Брюса, и Вирджинию Спринг, и Седжуика. У этих дела идут недурно. Но поэзия… знаете, чем зарабатывает на жизнь Марло?.. преподает в школе для дефективных в Пенсильвании, это не служба, а сущий ад, хуже не придумаешь. Я бы с ним не поменялся, будь даже у него впереди пятьдесят лет жизни. А вот то, что он пишет, сверкает среди современного рифмованного хлама, как оранжевый рубин в куче моркови. А что о нем болтали рецензенты! Будь она проклята, вся эта бездарная мелкота!
– Да, слишком много понаписано про настоящих писателей теми, кто писать не умеет, – подхватил Мартин. – Ведь вот о Стивенсоне и его творчестве сколько чепухи написано, просто ужас!
– Воронье, стервятники! – сквозь зубы выругался Бриссенден. – Знаю я эту породу… с удовольствием клевали его за «Письмо в защиту отца Дамьена», разбирали по косточкам, взвешивали…
– Мерили его меркой своего ничтожного "я", – перебил Мартин.
– Да, именно, хорошо сказано… пережевывают и слюнявят Истинное, Прекрасное, Доброе и наконец похлопывают его по плечу и говорят: «Хороший пес, Фидо». Тьфу! «Жалкое галочье племя», как сказал о них в свой смертный час Ричард Рилф.
– Пытаются ухватить звездную пыль, издеваются над великими, кто проносится над миром, точно огненный метеор, – горячо подхватил Мартин. – Однажды я написал о них памфлет, об этих критиках, вернее, о рецензентах.
– Покажите – нетерпеливо попросил Бриссенден. Мартин извлек копию «Звездной пыли», и Бриссенден погрузился в чтение – он посмеивался, потирал руки и совсем забыл про пунш.
– Сдается мне, что и вы крупица звездной пыли, брошенной в мир гномов, а им весь свет застит золото, – сказал он, дочитав до конца. – Первая же редакция, разумеется, выхватила памфлет у вас из рук?
Мартин полистал свои записи.
– Его отвергли двадцать семь журналов. Бриссенден искренне захохотал и хохотал бы долго, но отчаянно закашлялся.
– Послушайте, вы же наверняка пишете стихи, – вымолвил он, задыхаясь. – Покажите что-нибудь.
– Не читайте сейчас, – попросил Мартин. – Давайте лучше поговорим. Я их заверну, и вы возьмете их домой.
Бриссенден унес с собой «Стихи о любви» и «Пери и жемчужину», а на другой день пришел опять и первые его слова были:
– Давайте еще.
Он решительна заявил, что Мартин подлинный поэт, и тут выяснилось, что и сам он поэт. Стихи Бриссендена ошеломили Мартина, и его поразило, что тот даже не пытался их напечатать.
– Чума на все их дома! – ответил Бриссенден. когда Мартин вызвался предложить их редакциям. – Любите красоту ради нее самой, – сказал он, – и к черту журналы. Мой совет вам, Мартин Иден, – вернитесь к кораблям и к морю. На что вам город и эта мерзкая человеческая свалка? Вы каждый день зря убиваете время, торгуете красотой на потребу журналишкам и сами себя губите. Как это вы мне недавно цитировали? А, вот «Человек, последняя из эфемерид». Так на что вам, последнему из эфемерид, слава? Если она придет к вам, она вас отравит. Верьте мне, вы слишком настоящий, слишком искренний, слишком мыслящий, не вам довольствоваться этой манной кашкой! Надеюсь, вы никогда не продадите журналам ни строчки. Служить надо только красоте. Служите красоте, и будь проклята толпа! Успех! Что такое успех, черт возьми? Вот ваш стивенсоновский сонет, который превосходит «Привидение» Хенли, вот «Стихи о любви», морские стихи – это и есть успех. Радость не в том, что твоя работа пользуется успехом, радость– когда работаешь. И не заговаривайте мне зубы. Я-то знаю. И вы знаете. Красота ранит. Это непреходящая боль, неисцелимая рана, разящее пламя. Чего ради вы торгуетесь с журналами? Пусть все завершится красотой. Чего ради из красоты чеканить монеты? Да у вас это и не получится, зря я волнуюсь. Если читать журналы, в них и за тысячу лет не найдется ничего, что сравнялось бы с одной-единственной строкой Китса. Бог с ней; со славой и с золотом, полите завтра на корабль и возвращайтесь в море.
///
И дело не в том, что мню себя великим писателем, критика произведений которого только опошляет его творчество. Вовсе нет. Наоборот, зачастую мне сложно себя даже элементарно похвалить перед самой собой, не говоря уже о том, чтобы сделать это на публике. Подобная «реклама» не вызывает во мне раздражения, когда ею занимаются сторонние люди, но почему-то она вовсе неприемлема именно ко мне. Поэтому нет, я не из тех, кто занимается творческим ханжеством. Проблема в другом. Я слишком люблю свои редкие и очень болезненные творческие порывы, когда сил нет – хочется что-то создать, написать, нарисовать, просто начертить на бумаге. Настолько мало в моей жизни этого огня, что, когда он появляется, а тем более, когда я успеваю и нахожу в себе силы изложить его, скажем так, материально, мне бывает очень сложно совместить свое ощущение от этого с тем, что после будут говорить об этом люди. Конечно, как говорится, «ласковое слово и собаке приятно», но иногда именно это самое слово низвергает все то высокое, что ты ощущаешь в себе, и низводит это до обыденности, до прописных истин, до того, что можно пощупать, понюхать, возлюбить и уничтожить. Исчезает божественность.
За более ясным примером далеко ходить не надо. Наша «поп»-культура, будь это музыка, кино или же литература, она - то самое, что могло бы быть «чистым» творчеством, но «вещь пошедшая по рукам уже не вещь».
А с действительно великими произведениями все обстоит еще хуже. Потому что зачастую их больше и сильнее всего жаждут разобрать по косточкам. Каждый стремиться прикоснуться к этому величию, и, либо погреться в лучах его славы, либо, подобно сердцу Данко, раздробить, дабы чего «лишнего» не случилось. Посмотрите на меня – я собственным словам живой пример. Я препарирую «Мартина Идена». Я разобрала по суставам весь скелет биографии Джека Лондона, я вытащила и перебрала все внутренности его жизни. И до меня это уже сделали десятки тысяч «голодных» рук. И это великолепно и отвратно одновременно.
Комментарии, отзывы, критика - как раз самый прямой путь от божественного к земному. То, что перестало быть мечтой и стало реальностью, уже не мечта, и ощущения от этого простые, закостенелые, не то, что когда стремишься к своей цели, стараешься ее достичь, и все в тебе горит этим пламенем, этой жаждой.
Говорят, бог создал людей для того, чтобы мы продолжили его дело, творили за него и вместо него, или же вместе с ним, кому как угодно. Говорят, что порой, когда человек создает шедевр, он ощущает, что будто бы и не он пишет пером по бумаге, проводит кистью по полотну, что будто бы кто-то свыше направляет все его действия. И после – стоит ли после ждать вот этих «спасибо», «я считаю», «я потрясен», «это ужасно» и еще десятки сотен различных обращений к тому, о чем можно было бы просто помолчать, чем можно было бы просто наслаждаться?
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
