Психоделическая проза зарубежных авторовПРОРАБОТАТЬ НЕВРОЗЫ, ДЕТСКИЕ СТРАХИ И КОМПЛЕКСЫ С КНИГОЙ. Но мама на глубине шести метров. Холодная, как лед, вот уже десять лет лежащая в простом сосновом гробу на Анакостском кладбище в пригороде Вашингтона. Что от нее осталось? Думаю, только кости. Без сомнения, микробы отполировали их до блеска, сняв последние остатки плоти. Может быть, еще пряди тонких седых волос, сверкающие полоски хрящей, оставшиеся на концах больших костей бедра и голени. И, конечно же, кольцо.... Да, прошло уже десять лет! Не осталось ничего, кроме нескольких прядей волос, хрящей, костей да серебряного филигранного колечка, И еще ее образа, тускнеющего в моих воспоминаниях. Почему же сон опять вернул меня к мамочке? Мы отдалились друг от друга десятки лет назад. Вероятно, это произошло в тот день, почти полвека назад, когда мне было восемь лет и она взяла меня с собой в “Саливан”, кинотеатр, находящийся за углом магазина моего отца. Хотя в зале было много свободных мест, она плюхнулась в кресло по соседству с мальчишкой примерно на год старше меня. Он отреагировал немедленно и с нескрываемой злобой: – Эти места заняты, леди! – Ну как же! Заняты! – высокомерно ответила она, устраиваясь поудобнее в кресле. –Он занял места! Большая шишка! – добавила она во всеуслышание. У меня было желание зарыться поглубже в бархат подушки. Спустя некоторое время, когда в зале потух свет, я, собрав всю свою храбрость, оглянулся назад, туда, где сидел он вместе со своим другом. Я безошибочно мог сказать, что они сверлили меня глазами. Один из них поднял кулак и прошипел: “Позже”. С этих пор “Саливан” был закрыт для меня моей же мамой. Он стал вражеской территорией. “Вход воспрещен!” даже в дневное время. Чтобы не пропустить воскресные сериалы – “Бэтман”, “Зеленый Шершень”, “Фантом”, – я вынужден был заходить в зал только после начала сеанса, в темноте занимать свое место в самом конце зала поближе к выходу и выскальзывать за дверь еще до того, как зажжется свет. Ничто не помогало мне избежать несчастья бытьпобитым. Нетрудно представить, как это происходило, – удар в челюсть и все. Когда же это закончится? Что станет с тобой? Ты выбыл из игры, к тебе навсегда приклеился ярлык “мальчика для битья”. И снова возвращение к мамочке? Когда из года в год я жил с ней в условиях непрерывной вражды? Она была самодовольной, назойливой, подозрительной, контролирующей, язвительной, очень самоуверенной и глубоко невежественной (но сообразительной – даже я замечал это). Ни один теплый момент моей жизни не был связан с ней, никогда я не гордился ею, никогда не был счастлив от того, что она моя мама. У нее был ядовитый язык и злобное слово про каждого и для каждого, кроме моего отца и сестры. Я любил сестру моего отца, тетушку Ханни, ее ласку, бесконечную теплоту, ее жареные сосиски, завернутые в кусочки сыра, ее непревзойденный штрудель, рецепт которого, к сожалению, безвозвратно был для меня утерян (ее сын не выслал мне его – но это другая история). Но больше всего я любил воскресные приезды Ханны. В этот день она закрывала свою закусочную “Морской Ярд” и разрешала мне часами играть в пинбол. Она позволяла подкладывать бумажные шарики под ножки автомата, чтобы замедлить спуск шарика и набрать побольше очков. Мое обожание Ханны приводило к безумным нападкам моей мамы на невестку. У мамы был свой унылый перечень недостатков Ханны: ее бедность, отвращение к работе в магазине, глупый муж, недостаток гордости и готовность принимать любое унижение. Речь мамы была отвратительной, с сильным акцентом и обильно приправленная словечками из идиша. Она никогда не приходила на родительские собрания в школу. И слава богу! Я приходил в ужас от мысли представить ей моих друзей. Я боролся с ней, бросал ей вызов, орал на нее, избегал ее и в конце концов перестал с ней общаться. Навсегда. В детстве для меня большой загадкой было:как, папа выносил ее! Память хранит те воскресные дни, когда мы с отцом играли в шахматы и он весело подпевал пластинкам с русской и еврейской музыкой, в такт покачивая головой.ДАЛЕЕ ПО ССЫЛКЕ https://mir-knig.com/read_14471-1 But my mother is at a depth of six meters. Cold as ice, lying for ten years in a simple pine coffin at Anacosta cemetery in suburban Washington. What's left of it? Just bones, I think. No doubt the microbes had polished them to a high gloss, removing the last remnants of flesh. There might be more strands of fine gray hair, glistening strips of cartilage left at the ends of the big bones of the thigh and lower leg. And, of course, the ring.... Yes, it's been ten years! There was nothing left but a few strands of hair, gristle, bones, and a silver filigree ring, and her image fading in my memory. Why did the dream bring me back to my mother? We moved away from each other decades ago. It probably happened on that day, almost half a century ago, when I was eight years old and she took me to the Sullivan, the movie theater around the corner from my father's store. Although there were plenty of empty seats, she plopped down in the chair next to a boy about a year older than me. He reacted immediately and with undisguised anger: "These seats are taken, lady! – Well, of course! Busy! she replied haughtily, settling back in her chair. "He's taken his seats!" Big shot! she added aloud. I wanted to burrow deeper into the velvet of the pillow. After a while, when the lights went out in the hall, I gathered all my courage and looked back to where he and his friend were sitting. I could tell they were staring at me. One of them raised a fist and hissed, " Later." From then on, Sullivan was closed to me by my mother. It became enemy territory. "No entry!” even in the daytime. In order not to miss the Sunday shows – “Batman,” “the Green Hornet,” “phantom” – I was forced to enter the hall only after the session began, take my place in the dark at the very end of the hall closer to the exit and slip out the door before the lights came on. Nothing helped me avoid the misfortune of being beaten. It's not hard to imagine how it happened-a blow to the jaw and all. When will it end? What will become of you? You're out of the game, and the label of “whipping boy”is permanently attached to you. And back to mummy again? When, year after year, I lived with her in constant hostility? She was smug, pushy, suspicious, controlling, sarcastic, very self – confident, and profoundly ignorant (but smart-even I noticed that). Not a single warm moment of my life was associated with her, I was never proud of her, I was never happy that she was my mother. She had a venomous tongue and a malicious word about everyone and for everyone except my father and sister. I loved my father's sister, aunt Hanni, her affection, endless warmth, her fried sausages wrapped in cheese slices, her unsurpassed strudel, the recipe of which, unfortunately, was irrevocably lost to me (her son did not send it to me – but that's another story). But most of all, I loved Hannah's Sunday visits. On this day, she closed her Sea Yard diner and let me play pinball for hours. It allowed you to put paper balls under the legs of the machine to slow down the descent of the ball and score more points. My adoration of Hannah led to my mother's mad attacks on my daughter-in-law. My mother had a list of Hannah's shortcomings: her poverty, her aversion to working in a store, her stupid husband, her lack of pride, and her willingness to accept any humiliation. My mother's speech was disgusting, heavily accented and heavily flavored with Yiddish words. She never came to parent-teacher conferences at school. And thank God! I was terrified of introducing my friends to her. I fought her, challenged her, yelled at her, avoided her, and eventually stopped communicating with her. Forever. As a child, it was a big mystery to me:as dad was carrying her! I remember those Sunday days when my father and I played chess and he sang along to records with Russian and Jewish music, shaking his head to the beat.FOLLOW the LINK https://mir-knig.com/read_14471 © Copyright: Астахова Светлана, 2020.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
