***Крещение знания. Воцерковление мысли. Мысль, как и все в мире, подлежит воскресению, возведению в Царство Божие. В порядке земного бытия, воскресение есть умирание во Христе для новой жизни. Царство Божие должно зародиться внутри мысли, как оно зарождается внутри человека. Не переодеться в христианство должна мысль, но облечься во Христа. То, что истинно крестилось во Христа, в Него и облеклось. Пойти новым порядком, задышать новым воздухом должна мысль. Как и слово, познание должно быть «с солию» — с невидимым, но осиявающим присутствием Благодати. Слово же «с солию» есть, конечно, телеологически, «нездешнее» слово. Мысль христианская не связана никакими формами. Священномученик Петр Дамаскин так обосновывает оцерковление всех форм человеческой мысли: «... если бы все писали просто, то никто из высоких (ученых) не получал бы пользы, и считал бы написанное по простоте слова за ничто; но также и из простых никто не получил бы пользы, если бы все писали высоко, потому что не понимали бы силы сказанного. Кто действительно вкусил ведения Писаний, тот знает, что сила и простейшего изречения Писания, и наиболее премудрого одна и та же и направлена к тому, чтобы спасти человека (курсив наш И.И.), а непричастный этого ведения часто соблазняется, не зная того, что обучение земной мудрости много помогает, если оно делается колесницею для премудрости Свыше». (Слово 23). На периферии общечеловеческой не преображенной жизни естественна сложность и даже несомненна неразрешимость сложности понятий. По существу, например, неантиномичен концепт самого понятия «антиномии», и все предельные философские понятия — до единого — разлагаются на спектры тонких духовных неутоленных движений мысли, жаждущих все новой устремленности в истину.... Это — порочный круг ветхого знания. Ветхий философско-научный «гносеологизм», изображенный со стороны, представит как бы такой вид: течет ручей; человек знает, где он начинается (родник), и где кончается (речка). Можно измерить длину ручья, можно составить точную описательную карту изгибов его и дать топографически исчерпывающую характеристику его. Но исчерпывается ли знание ручья этими знаниями? Ведь это будет знание не ручья, а видимого, открытого нам отрезка его (и то — знание несовершенное). Пусть отрезок целен, но он никогда не перестанет быть «отрезком», даже тогда, когда его «для научного удобства» будут считать «ручьем». Ручей есть ручей. Где он начинается — неизвестно, где кончается — никто не ведает. Известны лишь частности Мысль человеческая доходит до некоей водной широты, где кончается вид ручья. Но ведь вода-то живая (мысль человеческая)! Она течет дальше уже не ручьем, но каким-то иным водным пространством, может быть — более совершенным. Какая-то здесь иная нисходит философия, раскрывается в опыте жизни-смерти, и самая действительность существования ее есть что-то уничтожающее для удобно-условной ветхой философии, серьезно облекающейся в недействительную броню экспериментальности, логических скреп, и ни на чем не утвержденного вдохновения. На огромном покрытом чудною растительностью мире, падший с высот своей солнцеподобной высоты разум человеческий вычистил, сотворил маленькую игральную площадку, где играется культурная игра. Чтобы ничто не соскакивало с площадки, она обнесена сеточкой общеобязательных аксиом и правил. И кто уходит — в Боге Воплощенном — с этой площадки в лесную гармоническую пустыню творения Слова — тот выходит из философской игры... «Мы не играем с ним» — говорят философы св. Апостолу Павлу. Философы: внешнее единство игры, внутренний разлад духа и познания. Св. Отцы: внешняя разделенность времени, пространства, характера, культуры; внутреннее единство духа и познания. Нет в философской культуре единства веры, оттого отсутствует единство познания. И ничего не остается философам делать, как радоваться этому. Радость как бы вторичная: отсутствие единства — говорят — должно помочь неустанному горению мысли человечества в драгоценных поисках единства»... Оценка этого в седьмом стихе, третьей главы, 2-го послания к Тимофею, о «всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины». «Внешних судит Бог...» Но к чему христианская мысль совсем не может быть равнодушной, это к затмению и к перелицовке еt основных ценностей догматического мышления. Жизненно трудный вопрос встает здесь пред христианскою благовестническою работою в мире. Вопрос этот есть оцерковление мысли, но не внешнее «апологетическое» оцерковление, а существенное, целостное. Какой же практический по-земному (и благовестнический — по-небесному) должен следовать вывод из объявляемого неприятия яств и питий ветхой человеческой мысли? Тот же, на который благовестники вселенной указывают: путь сердечного приятия ясных заповедей — чувств «нелюбви к миру» («мир» — в евангельской гносеологии), «неприятия мира», «хранения себя неоскверненным от (гносеологии) мира». Нельзя соединять душу с тем, что противно стоит Христу. Заповедь целостного противления страстям мира дана Творцом не пустынникам, не монахам, а всем последователям Воплощенного Слова, и преображение ветхого человека немыслимо без соблюдения этой рассекающей человека «до разделения души и духа, составов и мозгов, помышлений и намерений сердечных» (Евр. 4, 12) заповеди.
В ветхой философии не существует проблемы силы слова. Это очень важная проблема церковной гносеологии. Кратко она может выразиться в следующем: гордый и неверующий скептик-генерал, мимоходом, из любопытства, переступает порог келии старца Серафима Саровского. Какие слова говорятся в келии — никто не знает, но — через очень короткий промежуток времени все видят выходящего из келии, слезно и покаянно рыдающего генерала... Что было сказано — вопрос менее важный, чем — как? Как рассекло генерала слово старца?... Вот это рассечение, вот эта сила и есть то, чего нет в ветхой философии, «как науке». Тайна дара ... Понятие о даре очень распространено в мире, но прилагается сообразно всей философии ветхого мира лишь ко внешней смертной сущности человека: дар слова — красота слова, уменье речи... (по «этой» оценке у Моисея не было дара слова, он гугнив был). Не таково харизматическое понятие о даре, это понятие уже не от мира, — но от Отца (по нему Моисей был, конечно, величайшим обладателем словесного дара). Дар есть сила Благодати в Домостроительстве спасения. Дар есть власть. Образ этой власти показан в Откровении: из Уст исходит меч. Познание Истины есть низведение дара Божьего в мир. «... Он учил, как власть имеющий, а не как книжники...» «Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, а не философов и мудрецов... Огонь, огонь, огонь…» носит Паскаль на клочке бумаги у своего сердца. Всякий философ, писатель, не имеющий Христовой Благодати — дара Духа тайного — учит, пишет именно как «книжник», а не как «власть имеющий». Не обновляется жизнь ни от звездного неба, ни от нравственного закона в человеке, если это небо и этот закон указаны безвластным перстом Канта. Море воды может образовать озеро и тысячи прудов, но оно никогда не создаст и малейшей искры. Слово мира сего так же подобно воде, как слово Благодати — огню. Ни то, ни другое не зависит, конечно, ни от учености, ни от невежества, ни от старости, ни от младости. Огонь — Дух дышит, где хочет.... и незнание законов прихода Духа сопутствует всякому рождению от Него. Все, что создает вечный град Божий, созидает Духом и властью, все это огнеобразно и безвидно, — не заключено ни в какой определенной условленной ни формуле, ни форме. «Где Дух Господень, там Свобода». Творческий Дух, кровь Церкви бежит по всему Ее организму и оживляет омертвевшее, напаяет живущее, проходя мимо окаменелого и отсеченного. Душа, не приявшая Духа, не имеет власти даже жить, не только распространять свою жизнь, раздавать то, чего нет. © Copyright: Татьяна Вика, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
