Рецензия на «Розамунда. Клаус С. Рихтер - с немецкого» (Виктор Улин)
Была любимой песней бойцов всех фронтов и всех сторон. Иосиф Гальперин 11.09.2020 12:40 Заявить о нарушении
Спасибо, Иосиф.
Ты знаешь, впервые я эхту песню услышал в фильме "Покровские ворота", под аккордеон. Убей не помню, на каком языке исполнялась... Сдается мне, что не в русском переводе, а на полунемецком с "айн-цвай-драй" через слово. Потом уже узнал оригинал. Эта "Розамунда" играет важную роль в сюжете моего последнего романа "2 наверху": ---------------- Глава седьмая 1 - Иш бин шон зайт таген Верлибт ин Розамунда! Иш денке едер штунде Зи мюсс ез айфарен!.. «Пивная полька» Октоберфеста с громом катилась между стен, отражалась от потолка и била в пол, вылетала из раскрытых балконных дверей и неслась по двору. Не помня точных слов и подзабыв немецкий из-за давнего неупотребления, Панин выкрикивал в такт что-то, похожее на слух. Свой голос казался ему чужим. Поставив музыкальный центр на автоповтор, перебегая из спальни в гостиную и обратно, Панин время от времени заворачивал на кухню. Отхлебнув «Смирнова №21» - не тратя времени на стакан, из горлышка литровой бутылки – он захрустывал огурцом. Маринованный, корнишон казался соленым – точнее, не казался никаким, поскольку Панин был пьян до остекленения. Но и этого казалось мало. Выпивая глоток за глотком, он вспоминал аксиому Архимеда об исчерпаемости множества чисел. И стремился выпить бутылку прежде, чем опьянеет до невозможности сходить за второй. - Розамунда, шенк мир дайн херц унд заг «йя»! Розамунда, фраг дох них эрст дайн мамА… Перекрывая рев колонок над усилителем, вывернутым на «МАХ», раздался железный гром. Соседи: нижние, поскольку верхних не имелось – стучали по батарее. Глотнув еще и едва не упав, Панин проскакал в гостиную, не с первой попытки поймал пульт, несколько раз нажал кнопку уменьшения. Розамунда слегка успокоилась, но продолжала бесноваться. Он слушал мелодию и вспоминал немецкую девушку с испанским именем Кармен, с нехарактерным для языка ударением на последний слог. Это было давным-давно, в прошлой жизни, когда Панин ездил в город-побратим Лейпциг. СССР распался, Германия объединилась, но инерция университетских традиций продолжалась, и он попал в последнюю группу «студенческого обмена». У Кармен были огромные – лишь чуть-чуть меньше, чем у Насти –выразительные глаза с невероятно густыми ресницами. Когда она ими хлопала, можно было обойтись без слов. Девчонка носила красную блузку с воланами на рукавах и черную юбку, что полностью входило в испанский образ. Панин не умел танцевать, Кармен не знала ни пса по-русски – но это не мешало весело скакать под «Розамунду» и ощущать полноту молодости. Между ними ничего не было – ничего, кроме сценических поцелуев после танца. Но тем не менее Панин время от времени вспоминал эту девушку. Теперь он думал, что в те далекие времена был не прав. Стоило сблизиться с Кармен - благо они взаимно симпатизировали - и остаться в Германии. В любом случае, там было бы не хуже, чем в России. И, возможно, удалось бы выдвинуться по жизни легче, поскольку только здесь существовали две ученых степени: кандидат и доктор – а в цивилизованной стране, защитив любую диссертацию, он становился «доктором философии». Сегодняшние воспоминания о Кармен были инспирированы мыслями о Насте. Ведь они в чем-то походили друг на друга. Вернувшись к Смирнову, Панин повторил дозу. Водка иссякала медленно, огурцы убывали быстрее, но идти за закуской прежде, чем кончилась выпивка, казалось неразумным. Почувствовав усталость, он присел на стул – довольно удачно, не промахнулся. Издалека зазвонил домофон, не сразу услышанный сквозь грохот польки. Минутная передышка высосала силы. Держась за стены, Панин перетек в прихожую. На экране колебалась женщина с замурзанным ребенком, синевато-серая дрожь не позволяла понять, мальчик это или девочка, да это и было без разницы. - Кто… там… - хрипло выдавил он, поняв, что голос сел от криков. - Ваши соседи! Мы сейчас вызовем участкового! - Хоть… министра внутренних дел… мать его под правую коленку, - с чувством ответил Панин. - Хоть самого Чудецкого, гнуса пидарасного… Я налью ему пропана в жопу и вставлю свечу на двести двадцать! Вызывайте кого угодно! Еще нет… двадцати двух часов! Я вас всех вместе с ним… Он выбросил тяжелую пачку самой грязной матерной брани, которая хранилась на дне сознания. Ругань вернула силы. - Геен нах шайзе, зи аффенарш! – крикнул Панин, возвращаясь в немецкий образ. – Ди катцендрек, швайнехунд! Шайзе! Опущенная трубка не попала на место – повисла на шнуре под блоком, из нее неслись слова. Не обращая внимания, Панин прошел в гостиную и упал на диван. Соседей хотелось разорвать в клочки. Он годами терпел семейные ссоры под полом и гаджетный вой их детей, облепивших все на свете жвачкой. И ему было наплевать на угрозы, хотя участковый в самом деле мог прийти, поскольку оштрафовать за шум университетского преподавателя любому стало бы почетнее, чем разогнать гнездо наркомании. Он бы и участковому с двухголовой пуляркой на рукаве двинул в морду тем, что попадется под руку: стулом, газовым ключом, полупустой бутылкой. Злоба на весь белый свет, заместившая досаду на себя, переполняла до краев. - Розамунда! Шик мир дайн кюссе айнмаль!!! Панин почувствовал, что у него самого звенит в ушах от шума, и нажал кнопку включения-выключения. Розамунда смолкла на полувзлете. Кармен осталась где-то далеко. В упавшей тишине голова заболела еще сильнее, на душе стало еще пакостнее. Виктор Улин 11.09.2020 12:49 Заявить о нарушении
Перейти на страницу произведения |