Свинолов

Стало быть ага. Ну, кто меня знает, тот меня уже не забудет, а тот, кто еще не знает, сичас познакомитца. В тот-то раз я прервал свое повествование как раз в тот момент, как к нам на скотный двор «Доярка Востока» на День Труда приехал Евтипаний Палыч, начальник и золотой человек, потом как он обкушался поросячей жижки из корыта, как потом свинья Авдотья Васильна укусила его за ягодицу так, что он захлебнулся в корыте, как потом мы его откачивали, как он потом с нас брал разные клятвы насчет тово, согласны ли мы за Революцию свое, пардон, кровное дерь... одним словом, много всего, а потом его увезла Скорая Помощь и с той поры мы его уже больше не видели. Об всем этом подробно изложено в моей драматической драме «Люди (и) свиньи». И хорошо изложено, должен вам признаться. Со знанием дела, с искрой. С горением. Теперь по происшествии лет, конечна, того горения уже не наблюдается, но Муза моя по-прежнему каждое утро замахивает стакан зубровки, а это согласитесь, заслуживает всемерного респектума, этому коленкору еще она у Петра Великого научилась. Ну, потом было много всякого, мы сделали большой скачок в развитии скотоживотноводчества и вообще, о нас и в газетах даже писали, мндаааа. Потом меня отправили в командировку в Колымскую губернию, где я собствина, и написал свою драму. Там же я встретил свою суженую, девицу Олимпиаду Брохнину-Нестопадырь. Тоже из наших, из вятско-****омурских – так губерния наша называется – Вятко-****омурье. Конечно, название, прямо скажем, не ахти, но что ж нам таперича, не жить? Не существовать?! Да я спокоен – это вы ведите себя прилично. Так вот, много всего произошло, а сколько еще всего может произойти! Вот к примеру, возьмем Вьетнам. Там ведь тоже плохо людям вьетнамским жилось, а ведь выкарабкались-таки, типерь строят лучшую жизнь. Вот и мы здесь на российских-то просторах, тоже стараемся, строим лучшую жизнь для потомков. Но не тех, что клонируют теперь на экспорт в Рязани, а других – наших кровных потомков, бл...

Ну теперь, когда вы познакомились с общими чертами, я вам расскажу такуууую историю, что. Короче, слушайте. Было это на крестины Папы Римского – так зовут моего соседа по топчану. Мороз стоял такой, что вот выйдешь из барака и задница, крррак, пополам лопается, натурально! – такой был мороз. Ну мы и не выходили из бараков, понятное дело. Сидели мы на раскладушках и кто Плейбой читал, кто починял валенок, кто просто предавался, э, э, иротическим интонациям, одним словом, каждый занимался чем-то полезным для души, и совокупно для тела. Но а мне как-то все не сиделось. Я то подойду к двери, то снова к топчану, снова к двери, снова к топчану, встану, взгляну в окошко, и снова обратно, к двери. Мне уже намекнул Федор Разкупоренко, что вот еще раз эдак проиндифилирую перед ним, так тут же мне и амба, голову отрежет. Но я-то его знаю, что не отрежет. Он мужик свойский. Ну, вобсчим, сижу я сижу, как на иголках. Хоть голову-то не отрежет, думаю, а в зубы точно даст-дыть, да так, что апосля и коронки некуда будет поставить, челюсть, то есть, целую может того, сковырнуть. Ну сижу я сижу, терплю-терплю, но чувствую уж нет моих сил. Вскакиваю я и к двери, дверь ногой толкнул и на воздух. А мороз такой, что ууууу. Но я мороза даже не заметил. Потому как стоит там такая громада, что-то вроде Шварцнегера и весь эдак светится да переливается. То оранжевым, то красным, то вдруг как на щите рекламном – сразу и желтым и синим и другими цветами тоже. Поди сюды, - говорит, - Михей, я тебя свиноловом сделаю, - говорит. Будешь свиней уловлять. Ого! - думаю себе, - вот так кундштюк! Вот так поворот сюжета. А Вы, - говорю, - погодите, я только ватничек соображу и мигом обратно. Да на кой те ляд ватник-то, Михей, ведь лето на дворе. Ты, - говорит, - посмотри кругом себя-то, Михей. Ведь июль, жара, и птицы не поют – жарко им, Михей. Ну, гляжу я кругом и точно видь – лето кругом! Нууууу, делаааа, – соображаю. А тот, что светица-то, тот и говорит, я знаешь ли особа занятая, уполномоченная, мне лясы-тоболясы тут с тобою точить не удел, так что давай застегни штаны-то, да пойдем пока совсем жарко не стало. Дел у нас много, Михей, и хлебалом щелкать нам не резон. И пошел. Ну я, понятное дело, за ним. А насчет брюк, так это он верно подметил, я как раз тогда пуговицы хотел переставить местами, чтоб правые на левую сторону, а левые, истественна, на правую. Ну чтоб как-то время скоротать, ну и вообще, для форшмаку. Ну идем мы через лес, а я и говорю, - а как, пардон, звать-то вас, э, по имени-отчеству. А он, - имени-то мне, - говорит, - еще не придумали, - но ты зови меня просто Евпатий. Евппп... – чуть было не поперхнулся я, - вы ли это, родимай наш Евпатий Пааааааалыч! Да как же это вам удалось?! То есть как это вы сперва жижу... миль пардон, отрубя, а таперича вот здесь, весь сиятельный и многомощный! А, - говорит, - пустяки, то ли еще бывает. Ага, - киваю, - точно так, и не такое видывали. Ну вот, - говорит он, - пришли. Как! Уже?! – отвечаю. Ага, - говорит, - уже. Смотрю я кругом, и вдруг узнаю. Так ведь это же наше Вятко-****омурье, - восклицаю. Совхоз наш! – кричу. А тот, сиятельный, тот только плечом повел, мол, тоже мне невидаль какая, яйцо динозавра в Музээ Пищепрома, что-то в этом роде. Нуууу, все ожидал, но такооооого, - говорю. А ты, - говорит, - свои сантименты потом выразить успеешь. Дел у нас множество, - говорит, - а времени у меня в обрез. Так что давай, закатай портки, да пойдем – учить тебя буду. Ну я без лишних палимпсестов портки-то закатал да за ним и поспешаю. Ну-с,- говорит, - начнем наши экзерсисы, упражнения то бишь. Вон видишь там, у зернохранилища, видишь там мужики у трактора возятся? Угу, - говорю, - так точно, вижу-с. Так вот, пойди ты к ним, Михей, и скажи: «Мужики, а я рецепт самогона изобрел, 'Перпетум Мобиле' называется». Скажешь так и жди. А я если что тебе пособлю. И вот тебе кнутик, - говорит. А кнутик, - говорю, - почто? А ты вопросов-то лишних не задавай, Михей, - говорит, - ты кнутик бери да беги-ка ты к мужичкам поскорее, а то я особа нетерпеливая. Глядишь, был Михей, - говорит, - и нет Михея. Ну, понятно, довод увесистый, так что я тут же к мужикам легким галопом и раз-раз разкедренился, и все мне как во сне мерещится, будто и не бегу я, а так. Как будто и не я это вобсче, а. Одним словом, полный мисмиризм. Подхожу я стало быть к мужикам, те поворачиваются в мою сторону и как будто им кабель многовольтовый в задницу сунули – так и замирают открыв свои хлебаломские, а у того, что говорил, у него еще пол-ёбтвоюразкедреньтебяпедреня изо рта торчит, и медленно так стекает по подбородку, стекает да и плюхается в лужу с приятным таким «бдрень!». Вот, мужики, - говорю, - изобрел я самогон, 'Перимпетум Убля' называется. Тут один мужик слюну сглотнул, чтоб не подавится случайно, мотнул башкою своей нечесаной и шепчет, - так ведь тебя, Пятков, ужо лет как 18 на свете нетути. Нам и Глафира Антоновна никролов в газете о тибе вслух читала-дыть. Ну не знаю,- говорю, - какие там у вас никроловы читаются, а только вот, изобрел я самогон энтот и точка, и так тому и быть! А вы вообще,- говорю, - тут вижу за все эти лета поотупели совсем. Чего лупишь глазищи-то,- говорю, - давай, снимай портки, - говорю, - да фуфайку, и пойдем. Время обеденное, жрать вам пора. Да и ты тоже чего там зубы-то на меня пялишь, снимай, - говорю, - скафандрию и чтоб живо и чтоб без разговоров. Времени у меня в обрез, - говорю, - а дел во, по самую горловину! Ну те видят, что я человек суриёзный и что намерение у меня тоже самое что ни на есть суриёзное. Ну скидывают свою амунинцию и того, ползут за мной на первой скорости. А чего, - говорю, - вам так себя мучить-то, мужики, на четырех-то оно веселее будить, ага! А те вроде как бы и опешили, но да я уже навострился. Да вы не робей, мужики, - говорю, - ведь мы свои кровные, вятко****омурские, давай, не стесняйся. Чего там! Ну мужики, видно, все про и контра в уме-то взвесили, ну и точно, видят, что на четырех-то оно, точно, вернее и сподручнее будет. Ну и становятся значит на карамзасы, на корачки то бишь, ну и что? что?! Ну и побежали рыхлой трусцой! А почему не побежать? И весьма себе побежали. А я их еще кнутиком подгоняю, чтоб им бежать пободрее того. Ага. Ну, тут конечно, привычка нужна. То есть привычка-то имеется, но чтоб по-трезвому, это нужно, скажу вам, умение. Но на самом деле уже метров через сто эдак питьдисять ничего, идаптировались, бегут себе вперевалочку, смеются, друг друга по заднице рылом поддают, чтоб еще веселее бежать было. Ну подбегаем мы к хлевам, а там уже и корыта ждуть-дожидаются. Полнёооооохоньки. Ну,- говорю, - вы пока питайтесь, а я к бабам пойду насчет статуса–куо решать. А те, мужички-то, те уж меня и не слушают. Лопают себе за милую душу, только хруст да хрум стоит, да такой что о-го-го! А,- говорю я скотнице Пенной, - вы туда им водки полведра подлейте, чтоб им посочнее было. Тоже видь люди, животинка, и им небось сладенького хочица. Но я это уже набегу ей указания раздавал. И вот прибегаю я к силосному агреганту – там обычно все наши бабы перед обедом собирались. Ой, никак Михей! – завизжала Вёкла Телебясная, скотница. А, - говорю, - вы тут в шерляфамы не пускайтесь, времени у меня мало, так что давайте, - говорю, - скидывайте свои панцыря, фуфайки то бишь, да и все остальное тоже скидывайте и пойдем, - говорю, - пищу принимать. Бабам оно как, им, главное, не давай опомниться, а то начнут свои сюсимасюсии – и до свету не управишься. Ну бабы что, моргалками похлопали, но видють, делать нечего, придется рассупониваться, да все как-то медленно, не бодро все как-то. Поскорей, бабоньки, - говорю, - воттехрест, нету времени! Ну те, однако, поскидали свои неглиже и фаберже всякие и ждут. А чиво ждете-та, - говорю, - аль не знаете, где хлеватория-то ваша?? Это я уже очень громко им говорю, потому как вывели они меня из себя своими бонтонами. Ну те быстренько в ряды по пять персон построились и двинули в сторону хлеваториев. А тут одна, Груня Помпадурпова-Небрей, скотница, и говорит, - эй бабоньки, а видь на четырех-то оно будет интереснее. Ух ты, - думаю, - уж не тилипантия ли какая приключилась? Да-да, - говорю, - она, того, она это правильно вам говорит, у меня вот и кнутик с собой, так, для плезиру имеется. Ну те быстренько в пятую позицию и потрусили. И, - доложу я вам, - вот это было зрелище! Вот это был абшмахт! Такого и в самом Париже не видывали. Представьте, голые наши бабенки бегут, трясут своими окороканциями и всем остальным, конечна же, мордуленции раскраснелись, в моргалках счастие поёть, ну одним словом, Мулен Руж, только на наш, вятко-****омурский манир. Ну прилетаем мы к хлевам, а там мужики уже покушамши и попимши на травке отдыхають. Кто в луже тело охлаждает - потому как июль на дворе, жара - кто прямо у корыта лежит отдувается. Ну бабы рады-радешеньки, исчо бы, мужик поел, значить любить будет. Да и мужики тоже рады: исчо бы, сейчас бабы накушаются, а там глядишь и песню какую споют, а песня она в любом деле подспорье. Ну бабы побежали к корытам насыщаться, а я думаю:

Думаю я: ну что ж, - думаю, - вот она где, гармония без границ. И куда все эти научные кандидаты лезут со своими зысканиями. Вот она, гармония-то без границ! Какая еще такая «загадочная душа»? Вот она душа-то где, вот. Здесь душа-то! В корытах вот этих прозаических душа-то плещется да ненаплещется. Куда всем этим гегелям-фиербахам. Вот оно где счастие-то земное-то! Вот где и душа тебе и тело тебе и все остальное и даже поболе того. Много поболе! Ну поразмышлял я так, стало быть, вижу делать мне тут как будто и нечего. Все сыты, все находятся в сатисфакции. Ну, - думаю, - вот сейчас отдохну, цыгарку выкурю – и в уездный город наш Вятку-****омурск подамся – счастье насаждать. А опосля, пожалуй, и до Москвы дойду. До Амура дойду, до самого Тихого окияна, мать-твою-ети! Чем черт не шутит.

Вот так вот, дорогие мои сограждане, я и сделался свиноловом. А Евпатий Палыч меня не дождался. Я как в лесок-то вернулся за ценными указаниями, а там на месте, где стоял Евпатий Палыч, одна только черная дыра похожая на ту, что в Жиньеве швитьцарской вывели, саженей эдак двадцать в длину. Я туды заглянул осторожненько, а там – ничего. Абсолютный нуль. И холодно, как в кишках у черта. Ну, - думаю себе, - вот так игры природы. Полный натюрель! Ну, постоял я, постоял, почесал затылок эдак раз восемь, да и пошел себе восвояси – свиней уловлять.




Писано Михеем Пятковым
в день осьмнадцатый сего месяца того же года
в селе Гмырь в отеле «Красный Стратостат»