Беспощадный Критик. Впечатления

Беспощадный Критик. Впечатления. Восьмая сессия ОТ

"От сессии к сессии все чаще мысль повеситься..."

Это, конечно, неостроумная шютка, но если честно, седьмая и восьмая сессии Открытого Текста несколько разочаровали уровнем разбираемых текстов. Писать о каком-то из них отдельно мне совершенно не хотелось, кроме одного, но о нем в конце. А пока буквально несколько слов о своих впечатлениях.

Самое неформатное (на мой взгляд, в негативном смысле) произведение восьмой сессии – миниатюра Милоша Петрика. Во-первых, потому, что это именно классическая сетевая миниатюра, не в меру сентиментальная, не в меру любительски-графоманская. Во-вторых, потому, что сама тема мне уже встречалась в гораздо более глубоком и глобальном исполнении: роман С.Ветицкого "Двадцать седьмая теорема этики или Поиск предназначения". Первая часть романа как раз выстроена по схожему принципу: герой вспоминает эпизоды, в которых он не должен был выжить, но выжил. А поскольку это один моих самых любимых литературных текстов, сами понимаете, миниатюра Петрика вызвала у меня только ироничный вздох. Впрочем, еще раз повторю: у меня было с чем сравнивать.

Рассказ-байку про пирамиду я пробежал глазами весьма невнимательно: тоже, что и в случае с миниатюрой Петрика – все знакомо, но слабее, чем у классиков. Здесь мне вспомнился Илья Варшавский – что-то у него было очень похожее, только юмор поострее, а развязка поизысканей.

"Олимпийцы" Маленькой Муки – кажется, это тот самый рассказ, на который Сергей Сергеевич Смирнов клялся лично написать рецензию. Не дождались. Жаль. Рассказ прочитал еще тогда (поддавшись восторженным уверениям СС2), стиль понравился, но в целом я не любитель слишком линейных историй из жизни, даже если они полны трагизма и образности. Впрочем, рассказ хорош, хотя и не "до дрожи в пальцах":)

"Есения" Виктории Громаковой сразу вызвал в памяти разобранную по косточкам "Волчицу" Марии Гринберг, с ее инверсным напевно-эпическим слогом в сценах расстрела. Опять же всплыли природоведческие повествования русских классиков, к которым добавились Дубровский и что-то смутное из детства: лесная дикарка, рысью крадущаяся по лесу и мстящая за убийство семьи. В целом, рассказ не произвел особого впечатления, но поскольку я люблю музыкально-звучащую прозу, получил определенное удовольствие от чтения. Кажется, автору удалось выдержать стиль.

Ну, а на сладкое – герань и молоко. Еще в седьмой сессии с трудом подавил желание написать об этом рассказе, думал, что кто-нибудь обязательно сделает это и без меня – уж больно рассказ заманчивый. Но почему-то никто не решился, что меня изрядно удивило. На мой взгляд, это и есть форматная проза для Открытого Текста: как тут метко выразились, многовариантная. Есть где развернуться. Впрочем, в восьмой сессии рассказу уделили-таки заслуженное внимание, хотя и сосредоточились на темах довольно странных.

Я же позволю себе пофантазировать в несколько неожиданном направлении. Дочитав до конца (признаюсь, не с первого раза), я не столько задумался над смыслом, который сокрыт в рассказе, сколько задался целью интерпретировать происходящее. Основной вопрос – кто такой Вячеслав Григорьевич, Вера и что скрывается за символами герани и молока. Смотрите, ситуация проста: человек лежит на операционном столе, у него – состояние клинической смерти (на это указывают прощающиеся с ним врачи в белых колпаках и прямая на кардиографе). Значит, нам предстоит ответить на вопрос, как этот человек туда попал.

Сначала я был введен в заблуждение слишком уж обычной бытовой канвой воспоминаний героя: Вера, годовалый сын, ее уход от мужа, владельца ООО, как бы предательство Вячеслава Григорьевича – ради желания хватать звезды, которые потом рассыпались в прах, женитьбы-разводы, детей нет – и так далее. Вроде все как обычно, но нет во всем этом главного: ключа к разгадке. Нет упоминания о том, как именно оказался "сын Славик" на смертном одре в операционной палате.

Я обнаружил заветный ключик там, где ему и положено быть: в самом конце рассказа. Вот он:

"Прямая превратилась в синусоиду, и она запульсировала, забилась новорождёнными пиками  над куполом" (с).

Помните? Купол – это купол церкви. Но только не той, что на фотографии (как же над ней могла забиться синусоида?), а той, что на груди Вячеслава Григорьевича. Церковь с куполом – это татуировка, весьма распространенная среди криминальных элементов. "Сын Славик" попал в передрягу, его могли пырнуть ножом или подстрелить, вот он и оказался так неожиданно на столе у хирургов.

Осталось прояснить два плана в рассказе: чисто бытовой и чисто символический. На бытовом уровне все теперь становится понятно: потому и не хотел Вячеслав Григорьевич иметь детей, что понимал, какая у него профессия, вот в этом и причина "как бы предательства" Веры. С другой стороны, Вера могла стать поводом для неприятности, случившейся с Вячеславом Григорьевичем: владельцы ООО не прощают ни рогоставцев, ни тех, от кого у их жен внебрачные дети.

Однако, интереснее взглянуть на символический ряд рассказа. Глобально проявляются три символа: Вера, герань и грудное молоко. Герань означает безрассудство или даже глупость, и ясно, что это указывает на самого Вячеслава Григорьевича. Грудное молоко – символ материнской заботы, а соотнесение его с Верой (верой), выстраивает парадигму рассказа: от безрассудства к глубокой вере, единственно в которой человек может обрести защиту и чувство покоя. А если вспомнить, что церковь в символике татуировок означала духовность, то ничего удивительного в возращении к жизни сына Славика нет. Вот так любопытно получилось:)

Б.К.