В город съездил

Председатель колхоза отправил Петра в район, чтобы закупил инструменты: пилы, молотки, косы, рубанки. Заодно чтобы отвёз в райком какие-то бумаги. На полуторке* смотаться туда-обратно опытному шофёру – делать нечего.

     Жена Нюра попросила пряников мятных привезти. Разве ей откажешь - третьего ребёнка под сердцем носит. Шумные непоседы Варя и Лёша, ласково глядя в папины глаза, шепнули, чтобы конфет купил. Как не купить? Пришла и соседка тётя Груша с заказом. Наверное, ребятишки похвалились, что папка в город едет. Дала денег, наказала купить таз алюминиевый и рукомойник, две буханки белого хлеба и кружалочку ливерной колбасы. Так и сказала: «Кружалочку ливерной колбасы».

     До райцентра на машине - рукой подать. Это раньше на подводах ездили на базар. Затемно ещё выезжали, загодя, чтобы не к шапочному разбору поспеть. Теперь вот и автобус ходит два раза в сутки. Дымит, словно старый керогаз.** Женщины платочками носовыми закрываются - плохо им от дыма. А то порой просят водителя остановиться. Выскочат из автобуса на воздух, немного придут в себя, виновато войдут в автобус, промокая губы платочком,  и снова продолжается поездка. А что там дороги той? Всего-то сорок километров. Правда, по бездорожью. Маленький автобус мотает то в одну сторону, то в другую по рытвинам. Иной раз так наклонится, что страшно становится, чтобы не перевернулся. Тарахтит, дребезжит, но едет. А чаще в ремонте бывает. Не выдерживает старый автобус такой нагрузки.   

     Приехал Пётр в район рано. В первую очередь - в райком, чтобы от бумаг избавиться, от греха подальше. Пришлось подождать, пока у начальства какое-то совещание было. Потом секретарша велела ещё немного подождать, так как у руководства дела срочные. И был Петька словно собака на привязи. Уйти бы покупки сделать, чтобы время не терять, но не скажешь же это кукле с перманентными кудрями. Сидит себе, стучит на машинке. Знай, каретку пальчиком передвигает: тук-тук-тук, бах! Тук-тук-тук, бах! Непыльная работа. Сидит, ни на кого не смотрит от важности. А тут время идёт! Поздняя осень всё-таки! Смеркается быстро. Петру же ещё заказы выполнить нужно и домой!

     Наконец, дождался нужного начальника и вручил лично в руки документы, завёрнутые в рыжую бумагу, шпагатом перевязанные, да ещё для солидности сургучом опечатанные. Выполнил всё, как велено было.

     Зашёл в продмаг. Ребятам, как просили, купил полкило длинных палочек - леденцов «дюшес». Пусть грызут! Не забыл и пряников купить. Себе табаку несколько пачек про запас. Заприметил, взял карандаши и альбомы детям, пусть малюют. Обрадуются! Дружные такие, ласковые, как котятки. Увидел игрушку интересную. Курица с цыплятами просо клюют, стоит только палочку с  верёвочками подёргать. Игрушка такая тоже порадует Варю и Алёшу.

     Заметил резной гребешок, тоже приобрёл. Нюра любит волосы расчёсывать. Конечно же, уважил просьбу тёти Груши. Огорчился немного, что деньги уже все свои потратил. Очень уж вкусно выглядела ливерная колбаса. Соседке купил на её деньги хлеб и «кружалочку», а домой для своих не купил. Не на что. Ну да ладно, в другой раз.

     На всякий случай походил по магазину, поприсматривался, поприценялся, что почём. Очень удобный магазин. На две части разделён. В одной половине всякое съестное. Тут же фанерной перегородкой отгорожен закуток с чулочками, платочками, зеркальцами для дамочек. Были б деньги! Куда потратить всегда найдётся.

     А в другой половине магазина, прямо из двери в дверь, и топоры тебе, и цепи, и серпы, кружки и миски, ложки с дырками (ну придумают же такое), и всякие-разные необходимые в хозяйстве вещи. Глаза разбегаются. Эх, были бы деньги, понакупил бы! Половину магазина скупил бы! К примеру, оселок нужен? Нужен! Гвозди разные на развес нужны? Нужны, всегда в хозяйстве требуются. Замки амбарные хороши! Прям вот всё надо, на что ни глянь.

     Закупил Петька всё по списку председателя. А уж как соседку порадует новым рукомойником и тазиком. Будет умываться со всем своим удовольствием. Красота!

     Вроде бы и не тратил зря время, а день к вечеру. Мало того, что сумерки стали сгущаться, так ещё и крепко похолодало. Ничего, быстро доедет! 

     По городскому асфальту было хорошо катить, но за городом машину водило по ухабам как лодку в штормовом море. Да ладно, всё это ерунда. Не барин. Когда-нибудь асфальтовую дорогу сделают. Вот тогда все как господа, по ровненьким-то дорогам, ездить будут.

     Быстро надвинулась чернота ноябрьского вечера. Жёлтый свет фар выхватывал то причудливый куст у дороги, то зеркало луж, подёрнутых ледком, то сухие космы высокой травы.

     Когда старенькая полуторка попыталась въехать на небольшой взгорок, мотор вдруг заглох. Вот уж чего никак не ждёшь! Заглох, и всё тут! Что только Пётр ни делал, машина ни с места. Стало как-то не по себе, страшно. Вокруг поле. Темнота. Нигде не видно ни огонька. До деревни не менее двадцати километров. Да ещё усиливается мороз. Пусть не такой уж лютый, какой бывает в январе, но достаточно серьёзный, чтобы одинокого человека за ночь превратить в ледышку.

     Заболела душа. Дышал Петька на замёрзшие пальцы, не сдавался. Безуспешно пытался завести машину ручником.*** Понимал уже, что крепко попал. Машину с казённым добром не бросить на дороге, да и идти пешком в такой темноте невозможно. Запросто можно сбиться с дороги.

     Под ложечкой заныло. И вдруг почувствовал Петька сильный голод. Ему даже смешно стало. К утру может окоченеть, а с вечера до дрожи есть хочется. Кому скажи! Да кому скажешь? Всё!

     Придвинул тазик тёти Груши, нащупал в нём «кружалочку» холодной колбасы, отломил половину и сорвал с буханки хлеба верхнюю корочку. Ел, как никогда ранее, жадно. Заталкивал в рот куски хлеба и вкуснейшую из всех колбас на свете ливерную колбасу. Хоть налопаться до отвала перед смертью. Представил себе, как тётя Груша запричитает: «Страдалец ты наш дорогой! Да лучше бы ты всю кружалочку умолотил, но живёхонек остался! Да разве ж я хоть словом бы тебя попрекнула? Да ешь на здоровье! Колбаса – дело наживное. Ой, ой, соседушко мой золотой!»

     На самом же деле завтра, если по счастью Петька живой останется, такую взбучку соседка ему задаст! Орать будет на всю деревню, что совести нет у разбойника, кружалочку располовинил и вкусны корочки белого городского хлеба умял, не стесняясь. Ну, Петька, ну, зараза такая!

     Эх, лучше бы трёпку получить от соседки, чем замёрзнуть.

     Бросил в рот крошки душистого хлеба: «Слава тебе, Господи!» И сжался от неожиданности. Он ли помолился? Он ли поблагодарил за еду? Так делали его дедушка и бабушка. Так делали его предки. А он жил безбожником. И вдруг – само, душой произнеслось. Значит, была в нём вера. Теплилась маленьким огоньком до поры.  И горячие крупные слёзы потекли по замёрзшим щекам. Встрепенулся, захотел помолиться, только не помнил молитв. Стал произносить, что в памяти всплыло: «Господи, спаси и сохрани! Спаси и сохрани! Господи!»

     Осенял и осенял себя крестом, молил и молил Бога о спасении.

     Понимал, что пакостно поступал, когда байки непристойные слушал и сам рассказывал; когда матерком мог завернуть так, что хоть уши в трубочку скручивай.  Если признаться самому себе, так в душе противно было гадости говорить. А вот же выхваляются мужики друг перед другом, кто словами смелее. Тоже мне смелость, грязь всякую произносить. Иные ещё дальше идут, про баб всякие непотребства рассказывают. Вот тут у Петра замок. Таких разговоров не любит и других осекает, чтобы постыдились.

     Гнал от себя мысли, что к утру окоченеет. Жаль было жену. Интересно, кто родится? Появится на свет Божий дитя сиротой, никогда папку не увидит. Жаль было и Варю с Алёшей. Как они без папки жить будут?

     Разговаривал с Богом. «Господи, я грешен. Но так скажу. Вот набедокурят мои детки, я им пальцем погрожу: «Нельзя так! Ишь, разбаловались! Сейчас вот возьму хворостинку, да отстегаю!» Господи, я так только для острастки говорю. Детей пальцем никогда не тронул. А они притихнут, нахохлятся, как птенчики. Да быстро забудут мою строгость, залезут на руки с обеих сторон. Ладошками прикоснутся, а моё сердце как маслице на тёплой сковородке тает.

     Вот и я перед тобой виноватый. Накажи меня, а лучше прости. Ведь если я замёрзну, наказана будет вся моя семья. Нюра раньше времени разродится ещё от горя. Что с детьми будет? Про отца с матерью и говорить не приходится – сломаются. Они и так-то слабы здоровьем. Я виноват перед тобой! От нужды крепкой приходилось порой то жому ведро спереть, то немного зерна для кур. Признаюсь, это воровство. Это мой грех, а они за что страдать должны?  Думаешь, я стал бы позориться? Нам же выкручиваться приходится, чтобы как-то выжить.

     Было дело, Господи, что и кукурузу колхозную по ночам ломал. Только пока дотащишь тот мешок, страху натерпишься, чтобы кто не встретился да не настучал. Ведь посадят за такое, знаю. Были б деньги и возможность купить, разве кто стал бы рисковать? А ведь приходится! Бабушка моя говорила, когда я был маленький, что воровство – смертный грех. Боже! Не вор я! Да вынужден где-то что-то взять без спросу. Как это называется?

     Эх, оправдываю себя, оправдываю. Вместо того, чтобы просто раскаяться. Вот мне и расплата наступает, да? Не карай ты меня так сурово. Прости!

     Я вот думаю, как же так получается? Работаем мы в колхозе от темна до темна. Без выходных. Да ещё и продукты сдаём. Каждый день молоковозка собирает с каждого двора часть удоя. А то ещё и масло надо сдавать аккуратным поленцем или пирожком свёрнутое. Опять же, яйца обязаны сдавать. А если куры не несутся, самим нестись? Что хочешь делай, должен и всё тут! Да что рассказываю, ты сам всё видишь и  знаешь.

     У нас иные мужики новым заплаткам рады. Мол, не женихаться. И в такой старой рубахе сойдёт. Это так себя успокаивают. На самом деле хочется же по-людски одеваться. Есть, конечно, у каждого в сундуке рубаха на выход. А я так и вовсе фасонистый. Вот гимнастёрка и галифе у меня на всё про всё. Да я не хнычу. Так, к слову пришлось.

     Не про то говорю…»

     Холод всё сильнее сковывал тело. Устал, обессилел от попыток двигаться, чтобы бороться со стужей. Обнял сам себя, сжался, чтобы хоть немного согреться. Глаза сами собой закрывались. Очень хотелось спать. Не спать! Не спать… Разве что немного вздремнуть, самую малость…

     Тёр глаза кулаками, щипал себя. Вспомнил, что всё обещал, обещал Нюре за керосином сходить. Она уж несколько дней напоминала, что в канистре на донышке керосина. Так и не купил. Наверное, она сама потопала в сельмаг. Представил, как несла в одной руке  канистру с керосином, а в другой – кулёк с хамсой. Живот вперёд, походочка вперевалку, словно утица.

     Ох, и любит Нюра солёненькое. Как только узнавала, что привезли хамсу в магазин, обязательно покупала. И трескала как семечки. Должно быть, на ужин приготовила картошечки отварной рассыпчатой с солёной рыбёшкой – вкусно! Варя и Алёшка тоже любят хамсу. Лишь горка мелких рыбных голов остаётся после ужина на обрывке газеты на столе. Потом воду хлещут кружками.

     Перед тем, как погрузиться в крепкий сон, услышал Пётр, а может, почудилось ему, что звучит лучшей музыкой в мире рокот работающего мотора. Только вряд ли. Заставил себя открыть глаза. Распахнул дверцу кабины, чтобы прислушаться. Ну не сон же это наяву! Сдёрнул шапку, чутко выставил ухо. Петька отчётливо слышит гул машины и видит свет фар. Блеснет и пропадёт лучик, чтобы мгновение спустя вновь сверкнуть тёплым огоньком. Неужели видение такое? Кто и куда поедет ночью-то?

     А надежда уже встревожила сердце, сон как рукой сняло!

     Водитель молча прикрепил один конец троса к машине Петра, а другой конец – к своей машине. Без лишних разговоров показал, чтобы Пётр сел в кабину. Машина плавненько, плавненько тронулась вслед другой машине. Какое же счастье, что невесть откуда так удачно подвернулся попутчик.

     Дальше что и как было, Пётр помнил смутно. Скорее, вовсе не помнил. Проснулся дома утром внезапно, словно растолкал кто. Бросился к окну. Машина стоит возле двора. Он часто оставлял её у ворот.

- Нюр, а где тот человек?

- Какой, Петь? – позёвывая и прикрывая рот рукой, спросила жена.

- Ну тот, что меня буксировал.

- Да не видела я никакого человека. Ты сам приехал. Замёрзший как Бобик, даже есть не стал. Правда, налил сто грамм самогоночки, выпил, хлебушком занюхал. Залез потом на печку и дрых там вот до этих пор как убитый.

- Нюра! Да я бы и был убитый морозом, если бы шофёр какой-то не подвернулся.  У меня мотор заглох в поле. Темнотища! А у меня даже фонарика нет. Всё, думаю, кранты мне. И вдруг машина. Человек такой степенный, неговорливый. Стоп! А как он узнал, где я живу? Он ведь не из наших. Странно!

- Видать, перемёрз ты сильно, Петя! Говорю же тебе, не было никого. Ты сам-самёшенек приехал. Что я тебе, врать буду?

- А я тебе, думаешь, вру, Нюра?

     Обиженно засопел, натянул кирзовые сапоги, накинул ватник, побежал к машине. В кузове всё на месте.

     Стыдно было показываться тёте Груше на глаза. А куда деваться? Взял с сидения тазик с покупками, пошёл отдавать. Ступив на порог, сдёрнул шапку, поставил на лавку тёти Грушин заказ. Поднял голову, в красном углу образа увидел. Лик Спасителя все знают. Даже те, кто не верует в Бога. Веруют - не веруют, а чуть что: «Господи!» восклицают. Да и деток своих все крестят. На всякий случай, хуже не будет. А чтобы от начальства не попало за религиозные обряды, на бабок ссылались. Мол, сами на работе целыми днями, а бабка дитё взяла, в церковь повезла и окрестила. Что с ней поделаешь? Старая… Вот так все и жили. Вроде как атеисты, а в душе Бога не отрицали.
     На божнице рядом с иконой Иисуса Христа была небольшая икона. Аж пот прошиб, так разволновался Пётр:

- Тёть Груш! Тёть Груш! Вот это кто?

- Тебе зачем? Ты ж партейный.

- Я ж чуть было не замёрз ночью в поле, а меня выручил  вот он, я его хорошо запомнил, хоть и темно было, я отчётливо видел, это он меня взял на буксир и спас от лютой смерти.

- Петь, ты ничего не путаешь?

- Ну какое «путаешь»? Он! Точно он, тёть Груш. Да я его на всю жизнь теперь запомнил, в глазах стоит.

- Петя, когда ты притарахтел, было уже очень поздно. Но я в окошко видела, что один ты прикатил.

- Да что ж вы с Нюрой не верите мне? И она мне: «Сам ты приехал, никто не буксировал!» Ну вот хотите верьте, хотите не верьте, он мне помог!

- Петя, а ведь это икона святого Николая Чудотворца.

     Пётр подошёл к иконе, долго смотрел. Шептал что-то, едва шевеля губами. Потом повернулся к хозяйке дома:

- Тёть Груш, что я пережил прошлой ночью, о чем передумал - не передать словами. Знаешь что? Я вот решил, что если сынишка у нас родится, Николаем его наречём.

     Бухнулся на колени перед образами:

- Слава Богу за всё!



------------------
* Полуторка – грузовой автомобиль.
** Керогаз – нагревательный прибор, работающий на керосине. Предназначен для приготовления пищи.
*** Ручник – кривой стартер.