10. ЖУРНАЛ №4. СБОРНИК №10. УЧАСТНИКИ КОНКУРСА-9 ПО АЛФАВИТУ «Г»-«И»
В этот Сборник включены произведения конкурсантов по алфавиту «Г»-«И»
Всего 36 произведений.
СОДЕРЖАНИЕ
№ позиции/Автор (по алфавиту)/Ссылка
1. Валерий Павлович Гаврилов http://proza.ru/2020/05/09/1540 («Военная тематика», в дальнейшем, «ВТ») - Основная номинация
2. Валерий Павлович Гаврилов http://proza.ru/2020/05/16/1904 («Гражданская тематика», в дальнейшем, «ГТ») - Основная номинация
3. Валерий Павлович Гаврилов http://proza.ru/2020/02/03/1315 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
4. Валерий Павлович Гаврилов http://proza.ru/2020/01/29/837 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
5. Александр Головко http://proza.ru/2020/05/14/1728 («ВТ») - Основная номинация
6. Александр Головко http://proza.ru/2020/05/13/1915 («ГТ») - Основная номинация
7. Александр Головко http://proza.ru/2020/05/14/1693 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
8. Александр Головко http://proza.ru/2020/05/14/1768 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
9. Виталий Голышев http://proza.ru/2015/05/08/1504 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
10. Людмила Горишняя http://proza.ru/2020/06/01/693 («ВТ») - Внеконкурсная номинация –
11. Мария Гринберг http://proza.ru/2017/06/28/931 («ВТ») - Основная номинация
12. Мария Гринберг http://proza.ru/2016/09/17/564 («ГТ») - Основная номинация
13. Борис Гриненко Ал http://proza.ru/2020/05/28/1585 («ВТ») - Основная номинация
14. Борис Гриненко Ал http://proza.ru/2020/05/31/1079 («ГТ») - Основная номинация
15. Борис Гриненко Ал http://proza.ru/2020/05/24/1657 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
16. Борис Гриненко Ал http://proza.ru/2020/05/27/1930 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
17. Сергей Лукич Гусев http://proza.ru/2020/05/07/310 («ВТ») - Основная номинация
18. Сергей Лукич Гусев http://proza.ru/2020/05/29/419 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
19. Сергей Лукич Гусев http://proza.ru/2020/05/30/1178 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
20. Нина Джос http://proza.ru/2020/05/27/672 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
21. Нина Джос http://proza.ru/2020/05/09/565 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
22. Иветта Дубович Ветка Кофе http://proza.ru/2020/01/06/1649 («ВТ») - Основная номинация
23. Иветта Дубович Ветка Кофе http://proza.ru/2020/05/19/682 («ГТ») - Основная номинация
24. Иветта Дубович Ветка Кофе http://proza.ru/2020/05/19/1344 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
25. Иветта Дубович Ветка Кофе http://proza.ru/2020/05/19/665 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
26. Дубровская Надежда http://proza.ru/2019/05/09/197 («ВТ») - Основная номинация
27. Дубровская Надежда http://proza.ru/2020/06/08/480 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
28. Александр Жгутов http://proza.ru/2012/12/17/1295 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
29. Александр Жгутов http://proza.ru/2017/12/29/970 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
30. В.В.Зайцев http://proza.ru/2020/05/09/616 («ГТ») - Основная номинация
31. В.В.Зайцев http://proza.ru/2017/12/11/781 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
32. Лада Зайцева http://proza.ru/2020/01/25/911 («ВТ») - Основная номинация
33. Александр Измайлов Митрофанович http://proza.ru/2019/03/10/1237 («ВТ») - Основная номинация
34. Александр Измайлов Митрофанович http://proza.ru/2015/05/09/1221 («ГТ») - Основная номинация
35. Александр Измайлов Митрофанович http://proza.ru/2015/05/01/638 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
36. Александр Измайлов Митрофанович http://proza.ru/2017/05/09/334 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
ПРОИЗВЕДЕНИЯ
№ позиции/Название/
Автор/
Награды/
Произведение
1. Минута Молчания
Валерий Павлович Гаврилов
3 место в Основной номинации «ВТ»
3 место в Основной номинации «ГТ»
Отложим на минуту все дела, утихомирим суету и помолчим.
Одна минута тишины.
Минута Молчания.
Почтим память тех, кто подарил нам жизнь и свободу.
Попробуем не просто помолчать, а представить.
Представить себя на месте …
…бойца Красной армии. В июле сорок первого 21 мехкорпус отступил за реку, оставив городок. Чтобы хоть ненадолго задержать немцев, пятеро бойцов остались на западной окраине Опочки, заняв позиции. И Вы, боец - пулеметчик, среди них.
Представили?
Вот со стороны Красного города над колосьями пшеницы замаячили ненавистные каски. Немцы шли цепью по хлебному полю.
Ваш командир командует:
-Огонь!
И Вы терзаете спусковой рычаг, понимая, что это Ваш последний бой. Последние минуты жизни. Потому что шансов нет.
Фашисты растерялись было, и понесли потери. Но через пару часов подкатили орудие.
Прямым попаданием осколочного снаряда Вас разметало в клочья, и Вы не увидели, что в живых остался лишь командир, который пытался скрыться под небольшим мостком, но обозленные немецкие солдаты вынули его оттуда штыками. Имя командира установили через много лет. А вот Вы, и еще трое бойцов, “пропали без вести”. Будто Вас и не было…. И Вы не узнали, что наши части успели занять позиции. А через три дня отступили.
А вот Вы - красноармеец, плененный в самом начале войны. Таких было сотни тысяч. Вы уже почти не человек. От несъедобной баланды крутит живот. От удара прикладом звенит голова. Вы понимаете, что отсюда два выхода. Первый - в могилу. В братскую яму, в овраге за лесочком. Второй выход – бежать, но это невозможно.
Вы выбираете второй выход, и Вам везет. Такого везения просто не бывает! Вы остаетесь на оккупированной территории и выжили! Это второе везение. В 1944 году наши части освобождают Псковщину и Вы, в составе Гвардейского стрелкового полка доходите до Балтийского моря и там встречаете день Победы!
Вам повезло три раза! Нет. Четыре! Вы еще в 39-ом прошли Финскую . Вернулись живой, с медалью.
Я много раз представлял себя на месте этого красноармейца. Потому что это был мой дед Василий Петров.
А если, уважаемый читатель, Вы девушка или женщина, представьте, что Вы молодая учительница. И даже не партизанка или подпольщица. Просто информатор партизанского отряда. Вы немного ошиблись, а гестапо не спит. И вот, Вы уже в их застенках. Недолго и мучительно. А что было потом, Вы уже не помните. Вас расстреляли. Буднично и деловито. И никаких документов не сохранилось. И Вы никогда не узнаете о Победе. Молодая учительница – младшая сестра моей бабушки. Она была очень красивая и ее звали Лидия.
Вы поняли мою мысль?
Представьте себя на месте тех, кто в трудах, боях и муках добыл ту Великую Победу! Представьте себя на месте Ваших близких.
И вы поймете цену. И для Вас перестанет существовать вопрос:
-А что для нас день Победы?
Если не боитесь за свою психику и нервную систему, можете представить себя и на месте тех других, немецких. Кто стрелял, сжигал и мучил. Тогда совсем все станет понятно.
Но не советую, если Вы - нормальный человек…
Я пробовал представить.
Жутко!
Лучше представьте себя со знаменем на Рейхстаге! Победа!
Метроном отсчитал минуту! Живем!
2. Полеты Победы и Памяти
Валерий Павлович Гаврилов
3 место в Основной номинации «ВТ»
3 место в Основной номинации «ГТ»
Вот и наступил этот день.
9 Мая 2020 года. 75 лет со дня Победы.
Долго ждали.
Много говорили.
Парады отменили.
Идет война с вирусом.
Война есть война.
День обещал быть чудесным. Приехали утром на дачу, и сразу сюрприз! Тюльпаны на клумбе раскрылись! Прямо ко дню Победы! Будто специально все рассчитали! А мы волновались – не раскрываются. А они, оказывается, ждали часа!
Мы позавтракали и занялись огородничеством, вдыхая свежий майский воздух.
Вдруг с юга послышался нарастающий тяжелый рокот! Сомнений быть не может!
Это Они!
- Боевые вертушки! Всем покинуть укрытия и построится! Будем приветствовать воздушный парад! - крикнул я.
Жена укоризненно и наставительно сообщила из чрева теплицы:
- Губернатор сказал, что никаких массовых мероприятий не будет! И воздушных тоже! Это больничный "Робинсон" летит!
Что же я, стрекозу от ударных вертолетов по звуку не отличу? Потому упрямо и настойчиво повторил команду покинуть укрытия.
Только успели построиться, как со стороны Острова показались вертолеты. Первыми шли две пары МИ-8. За ними - ударные К-52”Аллигатор”! Тоже две пары.
Шли ровно. Низко. Над рекой. На Псков.
Впечатляющее зрелище!
Через пару минут, сделав круг над городом, вертушки легли на обратный курс, с тяжелым грохотом пройдя почти над нами. Затем все стихло.
Парадный полет Победы!
Парад в этот день в Пскове все же прошел. В закрытом режиме. На плацу десантной дивизии. А летчики с авиабазы Веретье пролетели над городом парадным строем. Стало как-то торжественно на душе. Как и должно быть в этот день!
Я сел на скамеечку и посмотрел в высокое небо. Прикрыл глаза и вспомнил из детства рассказы о другом полете. 1944 год. Опочка. Немцы лихорадочно отступают. Наши штурмовики утюжат вражеские колонны. ИЛ-2 младшего лейтенанта Александра Романенко получил смертельную дозу зенитного огня. Мотор пылал! Раздумывать было некогда, да и бесполезно. Летчик направил обреченную машину прямо в гущу немецких войск. Пикируя на горящем самолете на вражескую колонну, он до последнего момента поливал фрицев пулеметно-пушечным огнем. Герои погибли, но нанесли технике и живой силе врага серьезный урон, повторив подвиг капитана Гастелло.
Последний полет Победы...
Для пилота Александра Романенко и его воздушного стрелка-радиста Сергея Царькова это был победный полет, но последний в их короткой жизни.
Местные жители похоронили останки героев на месте их гибели. Немцы не препятствовали. Не до того им было. После войны на могиле установили памятник.
-Кью! Кью! – вдруг раздалось в высоком небе.
Я открыл глаза и увидел орлов. Их было ...одиннадцать! Две пары крупных, и шестеро поменьше. Замыкающим шел еще один большой орел.
- Две семейные пары, их детки и племянник! - шутливо подумал я.
Покружив над поселком, орлы быстро ушли в сторону леса.
Еще один полет Победы!
Победы жизни. Некоторое время назад я уже видел эту орлиную команду. Только тогда шестеро были совсем маленькие, еще в белом оперении. Только что из гнезда! А вот теперь они взрослые! Победа!
И в завершение всего в небе появился усталый клин журавлей.
Полет Памяти….
На фото - те самые тюльпаны к Празднику Победы. И ударные вертолеты над Псковом. И памятник в Опочке.
Вот таким я и запомню этот день.
Цветы и полеты Победы. И Памяти.
9 МАЯ 2020.
3. Большая война на малой родине. Reiher
Валерий Павлович Гаврилов
3 место в Основной номинации «ВТ»
3 место в Основной номинации «ГТ»
Наведалась весна, природа расцветала.
В апрельском воздухе гроза витала.
Июль принес накал жары.
Для фрицев близился конец игры!
И грызли землю мины, пули, люди!
Победа не далась на блюде!
Победа малая. На рубеже.
Большая будет! Близок час уже!
В.П. Гаврилов
13 июля 1944 года Лаптево, а также
деревни Верхние и Нижние Дупли,
Бездедово, были освобождены
после трехлетней оккупации.
15 Июля уже и районный центр
Опочка был в руках нашей армии.
Фронт двинулся дальше.
В Прибалтику.
Время близилось к обеду. Денек стоял хороший. Весеннее солнце припекало. Весна сорок четвертого. Природа просыпалась после зимней спячки.
Деревенскую тишину нарушили приветственные возгласы. На немецком языке:
- Привет, Райнер!
- Привет, Юрген!
На Лаптевском перекрестке встретились два военных чиновника вермахта. Зеленые погоны, с витой косичкой посередине, говорили о том, что это оберфельдфебели интендантской службы. Еще моложавые, не “по-интендантски” крепко сложенные. Без пуза. Светловолосые и голубоглазые.Таких парней обожают das Fr;ulein. Чиновники были из разных земель “фатерлянда”, но как-то сдружились. Их интендантская часть располагалась здесь, в Лаптева ( так деревня была в те годы обозначена на карте - "Лаптева").
Продовольствие, снабжение. Кроме того, деловитость, связи и предприимчивость командования части позволила организовать колбасное производство из местного сырья. работали спокойно и деловито. Считая территорию своей. Глубокий тыл Вермахта!
Готовый продукт, колбасу, выгодно отправляли в Германию.
Жилось относительно спокойно. В этих живописных местах немцы прочно обосновались с лета сорок первого.
Случалось, конечно, всякое. Как-то раз партизаны взорвали камнедробилку. Здесь, у Лаптева. Камень шел на строительство дороги.
На дорогу гоняли местных жителей. Тех, кого не увезли в Германию. Возможно, и для строительства укреплений рубежа обороны камень использовали. Рубеж строили немцы. Штрафники. Так что камнедробилка была стратегическим объектом.
За взрыв гестапо жестоко отомстило. Собрали по округе молодежь, кого не вывезли, и, каждого десятого…в расход. Здесь неподалеку.
- Пройдемся, Райнер? – спросил Юрген, протягивая приятелю серебряный портсигар.
- Пошли! Посмотрим с холма. Шеф в отъезде, можно немного и расслабиться! Природой насладиться.
Дымя сигаретами, они, некоторое время, неторопливо вышагивали по дороге, поднимая начищенными до зеркального блеска сапогами дорожную пыль . Остановились, глядя с высоты холма на восток. Отсюда далеко местность просматривается. Отличная естественная оборонительная позиция. Как на ладони все. А красиво как! Зеленела свежая листва. Зацветали сады. Райнер, оглядевшись, бросил окурок. Затоптал носком сапога. Вздохнул:
- Эх, остаться бы здесь навсегда? Красиво! Реки, леса, озера! Я вчера на Изгожке такую цаплю видел! Белая, большая, важная!
- Как наш главный интендант? – скорчил рожу Юрген.
Оба прыснули от смеха. А Райнер продолжил:
- Нет, правда! Привез бы своих, построили бы дом. Деревянный… Теплый. И Гретхен рядом.
- Зимой все равно замерзнешь! Гретхен не согреет! Дрова нужны. – хохотнул Юрген.
- Да, зима здесь кусается! Но ничего, привыкну! Надоело все это. Хочется просто пожить – вздохнул Райнер.
- Война – дерьмо! – зло сплюнул Юрген.
Райнер испуганно повертел головой:
- Тише! Тебя твой язык когда-нибудь подведет… не к той стенке! – немец вдруг пихнул приятеля в бок, выразительно кивнув в сторону бетонного бункера.
Из узкой двери вылез долговязый унтерофицир, пехотинец Ульрих. При этом он зацепился за что-то, споткнулся и выругался. По-немецки. Выбравшись на дорогу, глянул подозрительно, сделал “ХАЙЛЬ” интендантам и медленно пошел вдоль траншей рубежа в сторону деревни Удриха, внимательно осматривая укрепления.
Приятели с плохо скрываемой брезгливостью смотрели унтеру вслед.
- Редкостная свинья! Родную Mutter готов в Гестапо сдать. Если будет возможность, на фюрера настучит! – процедил сквозь зубы Юрген.
- Юрген! У тебя с языка живые вальдшнепы скачут! Мein Gоtt! Поостерегись! И бетонные бункеры имеют уши! – охнул Райнер.
- Бункеры? Уши? – Юрген задумчиво посмотрел в сторону вросшей в землю бетонной махины, укрытой маскировкой.
- А помнишь, Райнер, как это все строили наши штрафники? Как их мало и мерзко кормили, хотя жратвы хватало? И как селяне совали им горбушку, несмотря на то, что это было запрещено!? Ты стал бы кормить русского, который…
Райнер раскрыл рот, но не успел ответить. Полуденную тишину разрезал далекий сухой треск винтовочных выстрелов со стороны Ровных Нив. Немцы переглянулись.
- Опять расстреливают! Гестапо совсем озверело. А потом удивляются, почему местные так и не смогли полюбить Reich! Deutsche Orgnung! – покачал головой Юрген.
Райнер хотел снова предостеречь коллегу, но лишь вздохнул:
- Домой хочу!
- Скоро поедешь! – усмехнулся Юрген.
Райнер вопросительно уставился на приятеля:
- Не тяни, Юрген! Что-то знаешь?
- Попрут нас скоро отсюда! Успеть бы ноги унести!
- ????
- Дитрих из комендатуры проболтался. Под благотворным влиянием местного самогона.
- Самогон от того мужика из…как ее?
- Да! Добрый самогон. Я мужику честно, рейхсмарками, а он мне добрый продукт дает. Не то, что наш шнапс!
- Ты что-то про Дитриха…?
- Плохи дела! Красная армия летом будет здесь!
- Но ведь …линия Пантера! Не прошибут!
- Очнись, Райнер! Пришел черед обратного пути. Это не остановить. Одна надежда – может, успеем эвакуироваться. А вот этим не позавидуешь! - Юрген кивнул в сторону двух пехотинцев, что-то ковырявших в изгибе траншеи – Им достанется с избытком!
- Ладно, пошли немного по рюмке!
- Самогона?
- Ну, не шнапса же!
И приятели зашагали в сторону Лаптева. Близилось последнее лето оккупации. Юрген начал тихо насвистывать старинную австрийскую песенку:
- О, du lieber Augustin…
В низине, под холмом, низко, плавно и грациозно проплыли по воздуху три большие белые цапли. Юрген и Райнер не заметили их. Они думали о своем. О немецком.
Подул легкий ветерок и наваждение исчезло. Никаких немцев. И не весна вовсе, а чудесная золотая осень! Я стоял на возвышенности. Налево – Лаптево. За Лаптево – Нижние и Верхние Дупли. Направо – дорога на Удриху. А немного к западу от холма – деревня Пружки, где мои родные войну терпели. Долгих три года.
А за моей спиной, у дороги, утонул в земле тот самый бетонный бункер. На бункере теперь стоит большая трансформаторная будка. А что? Добрый фундамент! Надежный! Бетон – будто свежий совсем!
Да. Мое воображение навеяло такую вот незамысловатую, почти бытовую реконструкцию событий тех лет.
А в реальности на дороге мирно тарахтел мой внедорожник. В машине сидели мама моя и сестра Татьяна. Ездили мы в Удриху. И год нынче был 2019.
Не знаю, были ли здесь когда-нибудь те двое нестроевых немцев в форме интендантов. Юрген и Райнер. И были ли такие интенданты? А кто их знает! Реконструкция событий! Виртуальная, воображаемая.
Может, и не было. Но все остальное было. А лично я и сейчас есть. Родители мои пережили ту войну, вот я и стою здесь. Реальный и настоящий. На господствующей высоте. Рядом с бетонным укреплением.
Интендантский полк в Лаптево точно стоял. И мощная резервная линия немецких оборонительных укреплений здесь проходила. В документах и воспоминаниях этот рубеж значится как линия “Рейер”.
Когда наши войска сходу прорвали линию Пантера, разгромив дивизию латышских националистов и заставив отступить элитные части СС, настала очередь и этого запасного рубежа. Немцы не собирались отступать. Опочка и окрестности были превращены в укрепрайоны. К обороне готовились тщательно. Хотя сил здесь у немцев не хватало. Позиции заняли отступившие эсэсовцы.
К счастью, наши войска продвигались с боями, но стремительно, и фашисты не успели выполнить изуверские приказы ставки Гитлера о поголовном очищении от всего живого прилегающих к рубежу местностей. Людей и скот вывезти в Германию. Что не удастся вывезти – уничтожить. Жутко. Страшно.
Рубеж “ Рейер”. Готовясь написать этот рассказ, я заинтересовался названием рубежа. В имеющихся документах ЦАМО название так и написано по-русски - “ Рейер”. Но в немецком языке нет такого слова! Нашел в толковом словаре у Даля. Рейер – нем. – полукруглая стамеска для грубой токарной обработки древесины. Точно! Даже в учебниках по токарному делу есть такой термин! Но нет такого слова в немецком языке! Может, в старину было… Разговорное.
Зато есть слово Reiher.. Произносится как Райер. Быть может, этот немецкий рубеж назывался именно так? Reiher. Цапля!
Не зря ведь интендант Райнер говорил о большой белой цапле. Они на Изгожке замечательно красивые! Сегодня сам видел! Их здесь очень много! А в те годы было еще больше!
В некоторых источниках видел следующее – рубеж “ Рейер”( “Межа”) . Нет, слово межа в переводе звучит совсем иначе.
Скорее всего, Цапля… Исходя из манеры гитлеровцев давать военным объектам и технике имена животных и птиц. Вот краеведам вопрос!
Ну ладно, ехать пора. Посмотрел налево, и вздрогнул. Две фигуры в темном…. А! Местные.
Нагнувшись, заглянул внутрь бункера.
Никого. Все, в Опочку! Под горочку, по мостику, да через речку Кудка.
Кстати, тогда в сорок четвертом немцы не успели взорвать мост через Кудку и наши части, прорвав линию “Reiher”, стремительным броском двинулись к Опочке. Река Кудка в те времена была чистой и полноводной. А какие там раки водились! Даже я помню!
Я вдруг тихонько запел ту красивую австрийскую песенку:
О, du lieber Augustin,
Augustin, Augustin.
О, du lieber Augustin,
Alles ist Hin!
Да, ребята. Alles ist Hin! Все пропало! У вас тогда… Не стали вы хозяевами мира. Все люди жить хотят. Все равны перед Господом.
Все! В Опочку! Кушать захотелось!
4. Большая война на малой родине. Кино про войну
Валерий Павлович Гаврилов
3 место в Основной номинации «ВТ»
3 место в Основной номинации «ГТ»
Годовщине Великой Победы посвящается.
Мамотька … а когда нась папа плидет?
Мамотька … в потему ти плятесь?
Мамотька …не плять!
Контиться …войня!
Нась папа плидет… и ми будим …зить!
Годы оккупации. Дер. Пружки.
Маленькая девочка Лариса, которая
гораздо позднее стала моей мамой.
Я, как и большинство обыкновенных людей, вышел родом из детства. Из детства, и из маленького городка Опочка, что немного к югу от Пскова.
Мое детство можно смело назвать счастливым.
Давно отгремела страшная война, принесшая неимоверные страдания, унесшая бесчисленные драгоценные жизни.
Вот и мой дед по отцу, Гаврилов Иван Гаврилович, остался лежать в Латвии у хутора Еспери Мадонского района.
Скончался от ран 21 сентября 1944 года.
Он был смертельно ранен во время проведения Мадонской наступательной операции, которую осуществляли соединения Второго Прибалтийского фронта и,
освобождая Латвию, гнали взашей ненавистную группу армий “Cевер”. Ту самую, что топтала коваными сапогами Псковщину и душила блокадный Ленинград.
Отец и бабушка пережили оккупацию 1941-1944 годов. Под Опочкой. В селе Глубокое. Выжили.
Второй дед, Петров Василий Петрович вернулся с войны. Дойдя с тем же, Вторым Прибалтийским до Курляндии. А демобилизовался в 1946 году. Из Бессарабии.
Мама и бабушка также пережили оккупацию. В деревне Пружки, под Опочкой. Выжили.
Так что, окончание войны было для меня, еще не рожденного, двойным праздником. Это была Великая Победа, и это стало Началом Движения к моему Появлению на Свет Божий.
Послевоенные годы были трудны, но оптимистичны. Позже жизнь и вообще наладилась. А в августе 1964 года родился я. А также тысячи моих одногодков. Мы родились, чтобы заменить не пришедших с той войны. Нас в те годы много родилось. Родились, чтобы продолжать дело отцов и дедов. У станка, на пашне, в семье. Родились, чтобы запомнить воспоминания тех, кто выжил.
Мы родились в тихое, относительно спокойное время холодной войны. Потому, детство наше можно смело назвать счастливым. Ибо война не была горячей.
Однако, родиться - это лишь полдела. Надо еще и расти! Вот я и рос. Родители, как водится, работали. Бабушка и дедушка тоже трудились.
Кто знает, тот понимает, как нелегко было решать этот вопрос в те годы. Ведь ребенок не может расти сам по себе. Уход да пригляд нужен. Решали вопрос. В ясли и садик я не ходил.
Так вышло, что первые воспоминания о себе и окружающем мире я получил, когда мне исполнилось полтора года. Ну и далее, отрывками, картинками и видеороликами.
И одним из самых ярких воспоминаний той далекой поры стала история, о которой я хочу поведать.
Не могу сказать точно, сколько мне тогда было, но, судя по всем признакам, до трех лет.
Я отлично помню, что все люди, которые меня окружали, были очень большими. А я, совсем маленький, смотрел на всех и на все откуда-то снизу. А еще меня часто брали на руки.
Со мною в тот раз сидела бабушка. Петрова Анна Ивановна. Мы играли, рисовали, пели. Потом гуляли по городку. Чтобы разнообразить день, бабушка повела меня в кино, на дневной сеанс в местный кинотеатр “Маяк”. Это было мое первое в жизни знакомство с кинематографом и вообще, изображением на экране. Телевизоры появились в наших домах много позже. Мальчонка начинал осознанно познавать мир.
. Фильм шел черно-белый. О войне.
Разочарую читателя, ибо не помню ни основной сюжет, ни, тем более, название фильма.
Позже я много раз пытался разными способами найти ту кинокартину. Но это был поиск иголки в стоге сена. Фильм не из тех, что сейчас остались на слуху. Он был послевоенный. С тем колоритом. Из героев киноленты мне запомнились лишь красноармеец с автоматом, и его боевая лошадь. Дядечка и лошадка очень сдружились. У человека не осталось никого на этом свете, кроме лошади. И у лошади никого не было, кроме дядечки с небритыми щеками.
Фильм был довольно спокойный. Стреляли немного. Никаких ужасов. Сюжет, скорее, не о войне, а о людях войны.
В какой - то момент моя бабушка вдруг заметила, что по моим щекам текут слезы. Она всполошилась:
- Валерик, детка, что ты плачешь?
А на экране происходило следующее. Красноармейца с автоматом убила шальная пуля. Он лежал в развалинах посреди мертвой тишины, раскинув руки. Его лошадь, с которой он делил радости, невзгоды и последнюю горбушку хлеба, стояла рядом и удивленно смотрела на боевого друга.
Потом наклонила голову, и стала осторожно касаться губами лица человека, как она это делала раньше, пытаясь разбудить уставшего бойца. Лошадь пыталась понять, почему ее друг неподвижен. Не просыпается и не встает. Не гладит ее по гриве, не прижимается небритой щекой к ее теплой шее. Не встает и вообще пугающе неподвижен. Хотя от него еще идет тепло. И такой знакомый и родной запах.
Сцена была предельно трогательной и выразительной. И у мальчугана потекли горькие слезы. Ему стало жалко и дяденьку, которого убили, и лошадку, которая жива, но у нее никогда больше не будет лучшего друга. Дяденьки с автоматом и небритой щекой.
Мальчик не понял, но почувствовал что значит “никогда”. И что такое “уходят”. Неважно, куда и как. Либо в иные пространства, либо превращаясь в белых журавлей. Это не так важно.
Важно то, что ушедших больше никогда не будет рядом. Мы будем их помнить, будем даже ощущать их присутствие. Но никогда больше не почувствуем тепло их руки.
Не в силах больше сдерживаться (плакать стыдно!) мальчик разрыдался на весь зрительный зал. Бабушке ничего не оставалось делать, как выйти с ребенком через задний выход на улицу.
Но и там мальчик продолжал рыдать. Перед глазами стоял грустный образ лошадки. И неподвижно лежащий дяденька.
Дальше я помню смутно. Но образы дяденьки и лошадки долго не отпускали меня. Да и до сей поры не отпустили.
С той поры, как только заходит разговор о войне, я вспоминал эту тихую сцену из фильма. Красноармейца и лошадку. Как образ великой беды, которую несет война людям. И уже с позиций взрослого человека понимал, какую напасть отвели наши отцы и деды. Ценой своих жизней.
А еще мне вспоминается другая лошадка. Та, которую помнит моя мама. Маме тогда было около четырех лет.
Лето сорок четвертого.
Десятая стрелковая дивизия теснила врага, и немцы приняли решение оставить Опочку. При этом, всем расквартированным было приказано сжечь оставляемые деревни. Жителям деревни Пружки было приказано взять пожитки, имевшийся скот, и уйти в лес. Все дома подлежали уничтожению.
Вот и помнит мама моя тот лес, лошадку и кустик землянички. А земляничка – прямо под лошадкой. Очень хочется скушать ягодки, но боязно. Они ведь под лошадкой. А вокруг как-то тревожно. И все чего-то ждут.
Деревню не сожгли. Жители уговорили немцев не брать лишний грех на души. И те ушли, не выполнив приказ и оставив все в целости. Даже личные вещи свои оставили. Они видимо поняли, что им пора домой. Нагостились. И, наверное, они тоже были людьми. Родом из своего “фатерляндского” детства. Просто им приказали когда-то. Вот и пришли незваными гостями.
Наверное, те, кто начинает войны, не посмотрели в детстве сюжет про несчастную лошадку. А быть может, им не посчастливилось быть родом из детства. Вот они - то мстили и мстят нам. Тем, кому посчастливилось быть родом из детства. Почитайте новости. До сих пор мстят.
Нам нужно всегда держать наготове армейские сапоги начищенными до зеркального блеска.
Стоит нам поменять сапоги на домашние тапочки, на следующий же день по чисто вымытым полам наших хат загремят грязные сапожищи незваных гостей. Сапожищи могут пряниками и печеньками приманить. Но не надо обольщаться. В любой момент они могут и под дых дать, или куда по-больнее... Снимем розовые очки.
А еще, нужно не забывать намывать полы и вытирать пыль в своем доме. Чтобы чище и светлее жилось. И вообще...Ведь мы внуки и правнуки Победителей. А живем порой как-то грязно и убого во всех смыслах, лозунгами прикрываясь. Не думаю, что наши павшие это одобрили бы. Пора и выводы нам делать.
Мой дед в семейные праздники всегда поднимал рюмку “Зубровки” и с чувством произносил:
-Ну, чтобы не было войны!
Дай Боже, чтобы ее не было! Пусть остается только ее долгое эхо. И пусть мы будем слышать его. Чтобы не допустить того, что произошло в те далекие годы.
5. Берлинский Цветок
Александр Головко
Номинант в Основной номинации «ВТ»
Призёр в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»
Пёстрый цветок на борту фюзеляжа –
«Мессер» фашистский, матёр и жесток.
Так подавали враги себя важно
И романтично: «Берлинский цветок»*.
Враг мог куражится в небе Парижа ли,
В небе над Лондоном иль над Москвой…
Сопровожденье* ему жертву выложит,
Он и собьёт, ведь ему не впервой.
Вылеты «Мессера» были помпезными,
Скольких сгубил – сосчитай их, поди...
Звякнут награды крестами железными
На бессердечной фашистской груди…
Он далеко не профан и не паинька,
С хваткой смертельною, цепок, как дог,
Вдруг на пути – молодой Колонтаенко**
Дерзко встречает «Берлинский цветок».
Курсы окончив, с немецкими асами
В небе сражался безусый юнец,
Дерзкий, отважный, в бою был прекрасен –
Немцам пророчил бесславный конец...
Молнией светит чужая эмблема.
«Жора, куда ты? Назад, баловник!»
Но не возникла пред парнем дилемма:
Ринулся в бой на врага напрямик!
«Пёстрый» уйти от мальчишки пытается
С переворотом – стремительно вниз.
Но на прицел в тот же миг попадается.
Очередь. «Мессер» безвольно завис…
На! Получай же, фашисткая гадина!
Рухнет он камнем на землю в кусты.
Позже останки его будут найдены,
Целы останутся только кресты…
Спросит командующий чуть удивлённо,
Вызвав к себе командира полка:
– Что за смельчак там у вас одарённый:
Аса-фашиста достал с «потолка»?
Скажет в ответ комполка без утаинки:
– Есть такой лётчик. Я в толк не возьму:
Жора, мальчишка ещё – Колонтаенко,
Лишь восемнадцать ему…
*Сопровождение – воздушная охрана, помощники аса-пилота.
**Герой стихотворения воевал в небе Крыма, Анапы и других местах Причерноморья. После 1945 г. воевал на Дальнем востоке. Ни разу не был сбит. Представлен к званию "Герой Советского Союза", но за провинность награду не дали...
полный рассказ в книге автора "Там, где пехота не пройдет. Суворов. Колонтаенко".
6. История семьи Мищенко-Солодовниковой
Александр Головко
Номинант в Основной номинации «ВТ»
Призёр в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»
Есть одна черта, объединяющая людей старшего поколения в служении Белоугольской гидроэлектростанции. Черта эта ; беззаветное служение любимому делу, вера в лучшее будущее страны…
У каждого из них своя неповторимая судьба, как у тысяч других судеб, в них проявились лучшие качества человеческого характера: любовь к Родине, взаимовыручка, самоотдача в учёбе и в труде, честность и порядочность, и многое другое, о чём нынче мы теперь лишь вздыхаем с сожалением…
Рабочая династия Мищенко – часть истории Белоугольской ГЭС, вместившая судьбы нескольких поколений.
; Дедушка и бабушка по отцовской линии, ; делится воспоминаниями Лина Ивановна Мищенко-Солодникова, ; приехали в Ессентуки из Арзгира в голодном 1921 году, чтобы хоть немного подзаработать. Потом дедушка уехал назад, но не вернулся. Бабушка с мамой пошли пешком в Арзгир. На месте у родственницы узнали страшное известие: дедушка погиб, дом и имущество разграблены, а «доброхоты» посоветовали лучше не появляться на родном пепелище...
Бабушка вернулась в Ессентуки, работала на хозяина-казака, пережила невзгоды, выросли её дети.
Отца призвали на третий день, и он воевал вплоть до 1943 года. Последнее письмо, полученное от него, означено пятым августа того же года, где он восклицал: «Сейчас вернулись из адской мясорубки! Нас осталось – крохи, ждём пополнения, и скоро снова в бой».
Потом пришло сообщение о том, что он пропал без вести…
Воевали и братья отца: Пётр (в бою был контужен), Михаил (вернулся без руки).
За отца, погибшего на фронте, после войны семья получала пособие.
А вот как погиб дедушка по линии матери Анастасии Ивановны, ветеран Белоугольской ГЭС, Алексей Львович Мищенко, с которого и началась рабочая династия Мищенко, ;говорит Лина Ивановна, ; рассказ особый. Фашисты арестовали дедушку, и ещё четверых мужчин. Подозреваю, что случилось это по наводке приспешников-полицаев, выслуживавшихся перед хозяевами. Все пятеро арестованных, были брошены в пятигорскую тюрьму «Белый лебедь» под Машуком. Схватили их в октябре 1942 года и три месяца держали, пытали...
Жена с сыном всё это время носили передачи, надеясь, что узников освободят. Но однажды передачу не приняли, сообщив, что все заключённые выбыли…
«Как это выбыли?» «Куда выбыли?..» ; недоумевали родственники, но на все вопросы сыпались лишь угрозы.
Вскоре, после отступления фашистов, мы с другими родственниками пропавших узников стали искать их и нашли убитыми под Машуком. Это ошеломило нас. Моему дедушке было на тот момент всего пятьдесят пять. Казнили ни в чём не повинных людей. Обезображенные тела погибших лежали раздетыми, с отрезанными ушами, вырванными ногтями, а головы – прострелены.
Обидно, что дорогие сердцу люди не дожили всего несколько дней до бегства оккупантов с Кавминвод. Их пытали, значит, они не пошли на сделку с врагом, возможно, они имели связь с партизанами, об этом я теперь могу лишь догадываться.
После войны на месте расстрела героям был установлен общий памятник.
Лина Ивановна до сих пор не может говорить без слёз и горечи, вспоминая о дедушке. Запомнила она его жизнерадостным, добрым и отзывчивым, прекрасным семьянином. Коллеги отзывались о нём как об отличном работнике на производстве.
7. Сквозь пламя ада
Александр Головко
Номинант в Основной номинации «ВТ»
Призёр в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»
О зверствах гитлеровцев свидетельствует
Василий Лягушов - пленник фашистских пересылочных
лагерей в Гомеле, Чернигове, Барановичах;
узник застенков Праги, Брно, Моравской Остравы,
неоднократно приговорённый
к смерти в Освенциме и Дахау.
1.
- Я к смерти был приговорён не раз.
Теперь не помню точно: умер, жив ли?..
Сжигали и расстреливали нас,
Присвоив право на чужие жизни.
Меня водили трижды на расстрел,
И трижды очередь на мне кончалась,
Сгореть в печи я мог, но не сгорел...
Судьба моя, как на весах, качалась.
Я виселицы трижды избежал,
Не цепки оказались лапы смерти.
Её порой я как спасенья ждал…
Смерть не страшна в страданиях, поверьте.
Я помню боль.
Не рассказать о ней.
Молчат рубцы на сердце, как зарубки,
А от побоев шрамы на спине
Оставили фашистские ублюдки!
Металась, как в силках, моя душа,
Я сдерживал себя от подлой дрожи.
В аду, где жизнь не стоила гроша,
Бороться приходилось, кто как может…
Из плена трижды делал я побег
В края,- где свет родного небосвода.
Где гордое есть имя – «Человек»!
Где сердце ждёт желанная свобода.
О, ты, Свобода!- сердцу сладкий звук!
Тобою до войны не дорожили,
Дышали мы, не думая, что вдруг
Тебя не станет, как беспечны были!
Электриком на станции служил,
Довольствуясь вполне своею жизнью,
С любимым делом знался, не тужил,
Семью имел, коллегами был признан.
Мне б снова с Таней свидеться, с женой,
И с Белым Углем, одолев напасти.
Далёкий уголок земли родной,
Жизнь в мире до войны - вот было счастье!
Работал от зари и дотемна,
Все знали нас в посёлке - Лягушовых.
Всё отняла проклятая война.
За это драться с немчурой пошёл я.
Но воевать недолго привелось,
Поспешно отступали мы с боями.
Был ранен, в плен попал. Осталась злость:
Как расквитаться с подлыми врагами?
Теперь чужой мерцает небосвод,
Но я не сдался, продолжая биться,
Искал момент бежать, да только вот
Собаками нас охраняли фрицы.
Когда же обволакивала ночь,
Без сил валился я ничком на землю.
Хоть жилист был, но трудно превозмочь
Лишения, коль раненый и пленный.
Лежали мы вповалку на земле,
Спасительным лучом луна манила,
Как будто подавала руку мне
И ввысь влекла неведомая сила.
Но набегала тень от облаков,
И сердце жгла тоска невыносимо.
Припоминал Кавказ и земляков,
Семью, родных, что дороги, любимы.
Я знаю, там им тоже нелегко,
И некому утешить в этом свете.
Дочурку бы увидеть и сынков,
Хотя б домчал им весть бродяга-ветер.
Напел бы им, что жив, что всех люблю,
И передал привет жене б и деткам.
Хоть мочи нет, я трудности стерплю,
Ведь русский дух живёт во мне от предков.
Стонали раненые и просили пить,
Прохлада ночи - малая отрада.
А я шептал упорно: надо жить,
Любой ценой бежать отсюда надо!
Бежать. Но как побег осуществить?
Об этом каждый здесь мечтал, наверно,
И хуже, думал я, не может быть
Страданий, навалившихся безмерно.
Но всё, что пережить потом пришлось-
Такое не увидишь и в кошмаре,
От страха, будто сердце запеклось,
Глаза затмило, словно едкой гарью.
Врага, Бог, за кощунство покарай!
За лозунг, что над лагерным был входом
В Освенциме, вещал: «Arbеit maсht frei»*.
Но только смерть давала здесь свободу...
----------------------------------------------
* «Труд делает свободным» ; с немецкого
-------------------------------------------------
За Родину мы можем умереть,
И защищать её - дано нам право,
Но нету права нам в печи сгореть,
Как скот на бойне, - без борьбы, бесславно...
Расписан чётко лагерный устав.
В нём день и ночь налажена «работа»,
Где смерти жернова, не перестав
Молоть, не знали жертвам счёта.
Но мне, однако, очень повезло:
Был на свинарник я отправлен к фрицу
С напарником. «Вживаясь» в ремесло,
В хлеву мы спали, ели жмых-кашицу.
Здесь, наконец-то, подвернулся шанс:
В неволе, чтоб не сделаться свиньёю,
Решили мы бежать и как-то раз
Рванули в лес дождливою порою.
Сквозь пасмурные тучи в вышине
Луны фонарь путь освещал, мигая.
И филин глухо ухал в тишине,
Лесную чащу криками пугая.
Бежали без дорог, едва дыша,
Без сил, шатаясь, шли сквозь сумрак ночи.
Погони нет, воспрянула душа,
Пора бы отдохнуть - устали очень.
Но, чтобы не настигла нас беда,
Как звери днём в кустах глухих сидели,
А с темнотой - Полярная звезда
Вела нас на восток к заветной цели!
Всё б ничего, но голод донимал,
К жилью мы выходили только ночью.
Однажды петуха мой друг поймал,
Сырым его глотали мы, не морщась.
Стояла осень. На полях морковь,
Картошку, озираясь, мы копали.
Но без еды мы голодали вновь
И прячась, от бессилья засыпали.
А раз вдоль речки пролегал наш путь,
Как будто в дальнем детстве на Подкумке.
Вдруг вижу, как во сне, - сдавило грудь:
Стоит девица, «Красный крест» на сумке.
Не ожидали мы подобных встреч.
Подходим ближе, просит не бояться:
«Я – «Красный крест», - по-русски молвит речь, =
Я выведу вас к партизанам, братцы».
И «вывела».
Прямёхонько к врагу,
Дошло нам позже: «утка» подсадная.
И снова - плен, побои...
Не могу.
Свобода унеслась, как дым, растаяв.
Прощался с жизнью я, судьбу кляня,
Но смерть визит обратно отложила.
И здесь спасла профессия моя,
Ведь до войны электриком служил я.
Припомнил Белый Уголь, речку, плёс,
Где слышался Подкумка мирный рокот
И водопад, летящий под откос,
У домика близ станции высокой.
Как будто птицы гнёздышко плели.
И в то гнездо, как ласточка, влетая,
Смотрел на радугу, цветы цвели вдали…
Закрыв глаза, на нарах так мечтал я.
Но растворялся этот сон живой,
И милые друзья, и всё родное.
Маячил с автоматом часовой
На вышке, словно дьявол, предо мною.
Не рассказать про все мытарства мне.
В Сопротивленье* действуя, сражаясь,
Мы умудрялись выжить в том огне,
Давя к себе непрошеную жалость.
С друзьями снова я бежать решил,
«Колючку» ночью отключив от тока,
Мы выбрались. Но вновь в лесной глуши
Поймали швабы** нас, избив жестоко...
Потом я в третий раз бежал. Судьбой
Играл, она скупа на милость.
Четыре года ада - за спиной,
Как рыба бился.
Где ж ты, справедливость?!
--------------------------------------------------
* Сопротивленье – интернациональное подполье, организованное
в Освенциме русскими, поляками, чехами, немцами – людьми, сильными духом; оказывало помощь заключённым, устраивало диверсии, имело связь через поляков с внешним миром.
**Швабы – Прозвище ненавистных немцев.
2.
Фронт близился, я слышал гром в ночи:
Всё громче канонада наступленья.
Но в ров согнали пленных палачи,
Чтоб уничтожить всех, скрыв преступленья.
Под лай собак и свет прожекторов
Из пулемётов пленных добивали,
Бульдозеры закапывали ров,
А сверху огнемёты поливали...
Мир треснул в той траншее пополам,
Как будто воцарился ад кромешный.
На мне лежали мёртвые тела,
Я выбраться пытался безуспешно.
Не зная слов, молитву я шептал,
Как в забытьи валялся без движенья.
Мне чудилось, что призраком я стал,
Что умер я
и что конец мученьям.
А утром в тишине пронёсся крик,
По-доброму взывали к нам впервые:
«Товарищи! Настал свободы миг!
Вставайте, бедолаги,
есть живые?»
Над головой моею покружив,
Смерть отпустила путы в душегубке,
Лежу, раскинув руки, с мыслью - «жив.»
Саднят лишь болью на сердце зарубки.
Со злостью думал: дайте ж, встану в строй,
Задам вам перцу, взяв винтовку в руки,
Схлестнусь уж с ненавистной немчурой,
И отомщу за боль свою и муки!
И вот, едва оправясь, рядовой,
Я в логове врага громлю бесстрашно.
От пуль не прячусь на передовой,
Спасенья нет фашистам в рукопашной!
Как ни громи проклятого врага,
Едва ли расквитаться за любимых,
Которых не вернуть нам никогда,
О ком душой страдающей скорбим душой мы.
Я умирал в Освенциме не раз,
Вновь обращаюсь к вам, сынам Отчизны:
Фашизму - нет!
Я заклинаю вас!
Взывая к памяти во имя жизни!
Победой зло остановить смогли,
Пришла она - и всем нам стало легче.
Но всё же, тлеют на сердце угли’ -
Душой навек войной я покалечен.
Я долго успокоиться не мог.
А тут измену мне ещё пришили...
И повезли, как зека, на восток,
Потом на юг, в Сухуми, на машине.
Я рад, что не в Освенцим...
Мало, знать,
В плену хлебнул я горюшка-кручины.
Пороги долго обивала мать,
Моля начальство, чтоб «простили» сына.
И всё ж дохлопоталась, помогла -
Вернулся я и встретился с семьёю,
Оттаял… Горечь будто отлегла,
Ушёл в работу снова с головою.
ГЭС восстанавливали по частям,
Хоть сами жили в голоде, разрухе,
Но рады были добрым новостям,
Со всей страною возрождаясь духом.
И я втянулся вновь в рабочий ритм,
Днём некогда скучать, тревожить нервы.
Но по ночам вновь снились вспышки битв,
И крематория зияющее же’рло.
Там лес людских вздымающихся рук,
Безмолвных ртов, как в связке монолитной.
Я видел очередь, а в ней мой лучший друг,
Он шёл к печи - утробе ненасытной...
Там запах смрада над землёй висел.
И воздух духом гари весь пропитан,
Горели штабеля из дров и тел,
Трещало пламя, дым - аж до зенита!
Метался, просыпаясь, я в ночи,
Жена меня, лаская, утешала.
Но лишь засну, как жаром из печи
Мне жутью смерть в лицо моё дышала…
А днём - работа, добрые друзья,
В делах я забывал тот ад кровавый.
Мне думалось: знать, выжил я не зря -
За всех судьбой мне жить даётся право.
Сынов двоих бы вырастить и дочь,
Да свет давать, как ранее, бывало.
Я выдюжил, я должен превозмочь
Груз тяжких лет, а это всё ж немало."
От автора
Герой мой жил в эпоху грозных лет,
Отдав себя «до дней последних донца».
И жизнь его, скажу я, как поэт,
Была ярка, сродни свеченью солнца.
Свой подвиг до конца не осознав,
Ушёл из жизни тихо, незаметно.
Не сломлен стержень, верил в то, что прав,
Служил добру и людям беззаветно.
Два памятника в честь него стоят:
Освенцима погасшие руины,
И гидростанции, как мужества маяк,
Где труд и подвиг слиты воедино.
Свершениям его забвенья нет.
Сияет светлячком она землянам,
Из Космоса тот чистый виден свет,
Как детства незабвенная поляна.
Всем отстрадавшим людям грозных лет
Любви своей я гимн пою сегодня.
Живите в памяти всегда народной
Душ ваших чистый, несказанный свет!
А НА ПОДКУМОК ВНОВЬ ПРИШЛА ВЕСНА
А на Подкумок вновь пришла весна,
На разные хоры заголосила,
Рождением своим удивлена,
Являя миру красоту и силу!
Промчались годы табуном коней,
Как воды рек, гривастою волною.
Стальные кони - символ наших дней,-
А что придёт за конницей стальною?
Звончей журчит студёная вода,
Весны всепобеждающая талость,
Кричит о том, что с гор не раз сюда,
В долину жизни, к людям возвращалась!
В снегах седые горы и виски,
Но жизнь идёт на смену молодая!
По всей России, словно маяки,
Электростанций светлячки сияют.
8. Там, где пехота не пройдет
Александр Головко
Номинант в Основной номинации «ВТ»
Призёр в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»
Отрывок из книги
* * *
В тылу врага аэродром надёжный у станции Тацинской находился. Оттуда мост воздушный к Сталинграду налажен был, пока что помогал он фашистам продержаться в обороне.
Ватутиным - командующим фронтом придуман план рискованный, но верный: рассчитан чуть на русскую отвагу и где-то на российское «авось». Верховному о плане доложил он: «Опору у противника чтоб выбить - отправить нужно рейд в глубокий тыл, в район Тацинской станции, где немцы имеют базу и аэродром. И надо уничтожить эту базу любой ценой, тогда на этом фронте мы сможем обеспечить перевес».
План Сталиным одобрен и из Ставки Ватутиным получен был приказ: «Держать комкору лично под контролем секретной операции исход».
24-й корпус подготовлен - танкисты и стрелковая бригада. С армейских складов срочно доставляли боеприпасы танкам и горючку. К началу выступления «на брата» раздали всем по два боекомплекта, соляры танкам тож по две заправки, пехоте и танкистам на дорожку - пять сутодач харчишек в дальний путь.
Назначен генерал-майор Баданов возглавить этот рейд беспрецедентный. Доверие имел у подчинённых, авторитет немалый заслужив. В Гражданскую познал богатый опыт, сражаясь в Красной Армии, усвоил Баданов по Суворову науку – не силой, а уменьем побеждать. Умел он, если надо, партизанить, вести бои с противником в тылу. Став кадровым военным, он в 20-х - 30-х путь прошёл вполне успешный от командира роты до комдива.
Стал ключиком условным рейд опасный в боях за осаждённый Сталинград! Все знали, это пахло авантюрой, но дерзость - главный козырь на войне. Потерями немалыми грозило такое предприятие для нас. Но кто считал заранее потери? Товарищ Сталин точно не считал. Момент назрел, какие здесь сомненья: иль грудь в крестах, иль голова в кустах…
Судьбой даётся шанс такой не часто, благоволит победа тем, кто смел, успешен, успех же операции возможен, когда желанья дружат с головою. Мы на своей земле и, надо, братцы, сражаться не жалея живота - с земли родной нельзя нам отступать!
Рождественский «подарок»
Войне сентиментальность не чуждА. Совпало так, католикам настало встречать на фронте праздник Рождества, под Новый год у них он наступает, как чудо свыше, что дарует Бог. И тут германским доблестным воякам, как не сказать тост за свою победу, ни выпить шнапс за фюрера всем стоя, за тех, кто ждёт в любимом Фатерлянде? За ненаглядных фрау, малых деток, хранимых в фотокарточках под сердцем - щекастых, белобрысых и желанных, что ждут своих Адольфов, Куртов, Гансов, когда они с блицкрига к ним вернутся - обнимут мутер-фатер, кляйне-майне…
В тоске по временам, что были прежде, за кружкой пива, за весёлым Рейнским, за пенистым шампанским с пузырьками, в Баварии иль в Пруссии немецкой, иль может где-то в Баден-Вюртенберге… ах как встречали Рождество они, под песенки и дружное застолье, в раскачку и под бравое «ха-ха».
Воякам мир казался здесь уютным под Рождество, ничто не омрачало в глухом тылу попраздновать беспечно. Им нынче приказали бить Советы, за всех подумал фюрер и - припёрлись, стоят на наших землях - так им надо. Встречать что ль больше негде Рождество? А отоспавшись, встанут по утрянке, продолжат развлеченье людоедов: вновь убивать детей и слабых женщин, славянских непокорных стариканов, с жестокой педантичностью вандалов, чтоб насадить немецкий «Ordnung» свой…
И невдомёк воителям набожным пред праздником смирения и веры, что нашим детям подло причинили они своим вторженьем столько зла…
Но в эти дни фашистов ждал «подарок», от Дедушки от русского Мороза, сюрприз был подготовлен им отменный: из пороха был «сахарный» гостинец, «конфеток-леденцов» на всех с запасом из крупного и мелкого свинца, сигар-снарядов, чтоб «курили» вдоволь, с доставкою на танках на места.
И шнапс им стался горькою отравой… С тачанки Громовержца, лишь заря зарделась, как кровь, на фюзеляжах самолётов, что спали по линеечкам в шеренгах, на головы беспечного фашиста наслал свои он огненные стрелы, как гром, среди зимы метал с небес.
В подштанниках, как будто, с белым флагом, выскакивали дружно на морозец, а их здесь принимая, угощали огнём снарядов, пулями взасос…
Пытались немцы выглядеть достойно, но без приказа трудно управляться. Куда бежать и как обороняться, когда вокруг земной разверзся ад!
Аэродром. Десятки самолётов. Взлететь, кто порезвее, собирались. Разбег короткий, слишком уж короткий… вонзился «Юнкерс» в танк советский – «Бэмс!». Послышался металла страшный скрежет, взметнулось пламя яростным драконом.
Вот две машины - всё же ухитрились подняться в воздух, но подвёл манёвр их… и самолёты, словно бы в кошмаре, лоб в лоб столкнулись, и раздался грохот, как фейерверк, над степью рассыпаясь, осколки разлетались далеко.
Зенитчики оправились, и тут же в упор по нашим танкам стали хлопать. Вот башня танка свечкой загорелась. Танкисты вскоре, как сурки, из люка, откинув крышку, пулей вылетали. Огонь кинжальный двух пришпилил насмерть к броне на миг иглою жгучей, короткою, как ниткою свинцовой. Худой танкист змеёй пополз горящей, от боли сильной корчась, извиваясь, но вскоре в страшной позе успокоясь…
И всё же наши смяли оборону, противник опрокинут, и с разгону давили танки «хенкелей» фашистских, и «юнкерсов» крушили, увлекаясь, они хрустели смачно, как капуста - домашняя из погреба зимой. Усвоили приём один танкисты: «топтать хвосты стоящих самолетов».
Плескался языком огонь пожаров, багровым колокольным небосводом звенело у фашистов, как на мессе. Безумие на лицах мёртвых фрицев - таков эффект внезапности имел!
9. Великая Отечественная глазами моих родителей
Виталий Голышев
Семьдесят лет Великой Победы! Святой праздник для нашего народа. У каждого он свой, но для всех нас он един. Един своим духом, един порывом, един скорбью, един памятью…
Три поколения родились в мирное время, но люди помнят, люди знают, люди чтят. Тех, кто воевал, кто лёг в братские могилы, кто пропал без вести, кто прошёл ужас плена, кто пропахал пол-Европы, отвалялся в госпиталях и медсанбатах, дошёл и расписался на Рейхстаге. Тех, кто оставался в тылу и своим трудом, своим здоровьем ковал победу нашего народа.
Это перешло в нашу генетическую память народную и её не стереть, не исказить, не очернить, как бы этого не хотели, не пытались делать ныне наши недруги, каким бы благими пожеланиями они не прикрывались в своих потугах.
Мы помним! Мы знаем из уст своих родителей, как, какой ценой досталась эта Победа, и эту память, эти знания передадим детям и внукам!
Предлагаю Вашему вниманию воспоминания моих родителей о тех далёких, таких героических, и таких трагичных годах. Им повезло: они не участвовали в боях и сражениях, как большинство их сверстников, они учились в военном вузе. Но они были свидетелями того времени и оставили всем нам в память свои воспоминания. Пусть же и они лягут в общенародную копилку Памяти нашего народа…
МАРГАРИТА ГОЛЫШЕВА
КОГО ПОМНЮ И ЧТУ. МОЯ СЕМЬЯ.
(Выдержки)
Друзья, мы собрались на юбилей,
Хотя могли бы не собраться.
Мы – очевидцы грозных дней,
И те – кто нам помог в живых остаться.
Пускай нам скажут: «Повезло!»
Да, повезло в живых остаться,
Стараться всем смертям назло
И горстке тех, кому пришлось сражаться.
Их мало, кто остался с нами,
И легче посчитать их будет вскоре.
Они как памятники сами
Тех тяжких лет войны и горя.
И потому их юбилеи
Вдвойне сегодня нам дороже.
И пусть цветы везде алеют,
И память подвиги их множит.
(Мамины стихи.
Ленинград, 1987 г., 40-летний
Юбилей окончания института).
ПРЕДИСЛОВИЕ.
…Эти записки написаны мной – Голышевой Маргаритой Флегонтовной, урождённой Поповой. Родилась я в 1924 году. Отец мой, Попов Флегонт Петрович, родился в 1897 году, умер 1 марта 1986 года в Кишинёве. Родился он в селе Малая Минуса, Красноярского края. Мама, в девичестве Тольская Галина Андреевна, родилась также в Сибири, в городе Ачинске, Красноярского края, в 1901 году. Умерла 5 августа 1971 года в Кишинёве…
(Мама прожила 76 лет и ушла из жизни 14 марта 2000 года в Хабаровске. Виталий Голышев).
Я И МОЯ СЕМЬЯ.
…Это были грозные предвоенные годы. Как поётся в песне, исполняемой И.Кобзоном (автора не помню) «Год сорок первый, начало июня – все ещё живы, все ещё живы». А 22 июня вся страна уже знала, что Гитлер вероломно напал на Советский Союз. Вероломно и с огромной скоростью двигался на восток, захватывая один город за другим. Потянулись вдоль дорог эшелоны – на запад с военной техникой и воинскими частями, а на восток – с эвакуированными людьми и вывозимыми на восток заводами и пока ещё гражданской техникой и оборудованием.
У меня впереди был 10 класс и его окончание, у папы – призыв в стройбатальон где-то на Урале, а у мамы – многолетний труд, без выходных дней, отпусков, с карточками на хлеб, вместо которого приходилось иногда есть и жмых. Ребят из нашего дружного интернационального 9 класса (11 национальностей) - (а жили они тогда в узбекском Андижане. В.Г.) – из города сдуло как ветром. Большинство ребят были взяты в училища, а то и просто на фронт, где они все и погибли в первые дни войны. Школу закрыли, расформировали по разным, чуть ли не сельским, классам. А наше большое светлое школьное здание отдали под госпиталь.
Наконец десятый класс окончен. Сорок первый – сорок второй учебные годы были самыми трудными и для учителей и для учеников, многие из которых были эвакуированными. Впереди была полная неизвестность. Желание идти в медицинский институт, как я всегда мечтала, пропало после окончания краткосрочных медицинских курсов.
Практика в разных отделениях городской больницы показала, что медицина меня уже не интересует. Медицинские курсы давали возможность попасть на фронт, а дальше – гарантию на приём всё в тот же институт без экзаменов. Фронта я не боялась. Во-первых, юность бесстрашна, во-вторых, неизвестно, чем всё может обернуться для молодой девушки.
Хотелось ещё попасть в Московский институт инженеров связи, эвакуированный в Андижан из Москвы. Я подавала документы туда и была зачислена абитуриенткой. Но эта перспектива отпадала, так как надо было как-то существовать. Мама работала на заводе бухгалтером и вела полуголодное существование. Папа в это время был в трудовой армии. Приехал распухший, больной, комиссованный по болезни – язвы желудка. Я работала на заводе учётчицей и получала гроши. Какая уж тут учёба? Разные мысли бродили в голове о своём будущем.
И вдруг фортуна улыбнулась мне и ещё трём моим подружкам. В нашей компании был парень из Ростова – сын военного политрука – капитана. Его отец побывал в командировке в Ленинабаде (Таджикистан), куда был эвакуирован или передислоцирован из Москвы Высший военный Гидрометеорологический институт Красной Армии.
Он сообщил нам, что в Ленинабаде производится набор на первый курс этого института ребят и девушек в количестве 100 человек девушек и приблизительно такого же количества ребят. Нужны были кадры для фронта, поэтому выпуск должен быть ускоренным. Условия приёма и учёбы были сказочными. Всем курсантам (или как тогда называли принятых в институт – слушателям) выдавалось военное обмундирование, бесплатное питание и ещё стипендия 300 рублей. Лекции читались лучшими московскими преподавателями и профессорами по институтской программе.
Это был воистину дар небесный, не известно за что данный нам в такое тяжёлое для страны время. Документы оформлялись через военкомат, вызов тоже, нужно было сдать три экзамена и пройти мандатную комиссию.
В первых числах 1943 года мы четверо будущих военных метеорологов оказались зачисленными в этот институт. Все наши проблемы были враз разрешены. Это был подарок судьбы, в то время, когда наши одногодки гибли на фронтах войны, мы сидели, правда, не всегда в тёплых аудиториях, но всё же с затирухой не в пустых желудках, и слушали лекции.
В конце 1943 года наш институт эшелоном был возвращён в Москву. На территории теперешнего Гидрометцентра нас ждали два здания. Одно пятиэтажное здание не было достроено из-за начала войны. В нём должен был разместиться метеорологический факультет с аудиториями, общежитиями и подсобными помещениями. Второе здание трёхэтажное было разрушено бомбой. Там размещался гидрологический факультет. Нам – слушателям предстояло всё это достроить и переделать. За лето нами были освоены многие строительные профессии и к осени мы уже смогли сесть в аудитории на занятия.
Мы были счастливы, что жили в Москве, хотя в городе свободно мы появлялись не часто. Нам было присвоено младшее офицерское звание «младший техник-лейтенант». И к концу второго курса мы уже гуляли в перешитых шинелях с белыми офицерскими погонами.
Осенью 1944 года нас ждал ещё один сюрприз. Институт переводился в Ленинград, на Васильевский остров, рядом с Биржей и Ростральными колоннами на стрелке Невы. Нам было отдано трёхэтажное здание института имени Павлова, где ещё в то время был слышен визг и лай собачек, над которыми сотрудники института проводили эксперименты.
Это был очередной, поистине царский, подарок судьбы. Ленинград был ещё малолюден. Величественный дворцы и здания стояли почти без обитателей, так как из эвакуации вернулась малая часть людей, а большинство старых коренных жителей сотнями тысяч лежало на Пискарёвском кладбище.
Ленинград нас заворожил. Эти исторические постройки, дворцы, здания и украшения, набережная Невы, белые ночи – всё это неописуемо действовало на нас. У многих прорезался поэтический дар. Я могла часами ходить по этим малолюдным улицам и изумляться каждому строению, каждому уголку города. Думалось: за что судьба сделала нам этот бесценный подарок. Не сон ли это? Нет, не сон, а явь, и это всё происходило с нами.
Наконец наступил День Победы 9 мая 1945 года. Что делалось в городе и в наших общежитиях – надо было видеть! Описать это было не возможно. Весь наш институт стоял на голове вверх ногами. А в городе хватали первых попавшихся людей, одетых в военную форму, и качали или подбрасывали в воздух. Иногда люди попадали незаслуженно в герои. Раз военный – значит победитель.
Наряду с радостью было и много огорчений и горестей. Так, у Юры, с которым мы были почти помолвлены, его отец погиб под Берлином 5 мая. Он поехал посмотреть поверженный город. В местечке Зеефельд он нашёл своё вечное упокоение, так как, не доехав немного до Берлина, его автомобиль наскочил на мину.
Было тяжёлое ранение и смерть в госпитале, смерть после окончания войны, 5 мая, после стольких лет надежды на скорое возвращение домой. Конечно, эта трагедия не могла быть сглаженной радостью общей победы.
А сколько было таких трагедий. Люди прошли несколько лет тяжёлых потерь и ожиданий мирной заслуженной счастливой жизни. И вот в последние дни и часы смерть побеждала жизнь. Какая несправедливость!
Но многие дождались и счастливых минут встречи с домом, близкими. Жизнь продолжалась!..
ЮРИЙ ГОЛЫШЕВ
НАЧАЛО ВСЕХ НАЧАЛ.
(Фамильная Сага).
(Выдержки).
Пока мы боль чужую чувствуем,
Пока живёт в нас состраданье,
Пока мечтаем мы и буйствуем,
Есть в нашей жизни оправдание.
(Андрей Дементьев)
…Итак, в 1940 году простились мы со школою. Ребята моего 10 класса 1922 года рождения были призваны в Красную Армию. А я 1923 года рождения направился сдавать экзамены в Казахский горно-металлургический институт. Был принят на маркшейдерское отделение горного факультета.
В мае 1941 года после окончания первого курса института мы отделением были направлены на геодезическую практику в, до чертиков знакомый мне, Талгар. После успешного завершения этой практики мы солнечным утром 22 июня 1941 года, преодолев на автомобиле 25 километров, оказались в Алма-Ате. За семейным обеденным столом услышали по радио тревожно-взволнованный голос Молотова, передававшего громовую весть о нападении фашистской Германии на Советский Союз. Войну СССР объявили Италия и Румыния.
Отец, участник 1-й мировой, Гражданской войн и боевых действий на китайской границе Семиречья, отчетливо представлявший себе, почем фунт военного лиха, замолк и посуровел. Я же, собиравший газетные вырезки карикатур Б.Ефимова и Кукрыниксов, по ним предчувствовал эту возможность. Но война все же обрушилась. Это тяжелое сообщение оборвало семейную словесную и душевную радость моего окончания геодезической практики в родимом для отца Талгаре.
В конце июля 1941-го мне пришла повестка явиться в военкомат. И со знакомого алмаатинского железнодорожного вокзала поезд мою оживленную команду призывников помчал в Ташкент. Вскоре нас определили в Чирчикский (под Ташкентом) запасной стрелковый полк.
Народу и лошадей в этот полк было призвано много. Выдали нам выгоревшую на азиатском солнце хлопчатобумажную форму с заплатами из свеже-зеленого материала на интересных местах, большие ботинки с обмотками, воинские панамы. Заставили ухаживать за лошадьми, к которым мы, городские ребята, не знали, с какой стороны подходить. Так как в переполненном полку было более трех с половиной тысяч красноармейских ртов, то воинской столовой приходилось кормить призванных в четыре смены.
Вскоре для устрашения молодежи в полку был устроен суд военного трибунала над группой дезертиров полка. Одного из них во всеуслышание приговорили к расстрелу.
Нагрянувшая страшная война требовала не только строгого соблюдения воинской дисциплины, но и духовной стойкости физически здорового молодого воинства. Надо заметить, что юность того времени была самой физически крепкой частью населения страны. Более того – такой здоровой молодежи, рождения 1921 – 24 годов, не было ни в царской России, ни в последующие годы в Советском Союзе и ни в настоящей России. Не будет ее и в ближайшем будущем в нашем отечестве.
В канун войны в Алма-Ате на призывных пунктах военкоматов комиссии признавали годными к военной службе 95 % призывного контингента. А в 2005 году таковых в России было около 30 %! Чем же это объяснить? Прежде всего, тем, что рождавшиеся дети в 1921-24 годах являлись на свет в более экологически чистую среду. Промышленность лежала на боку после двух разрушительных войн – не загаживала природу. Автомобильный парк – главный загаживатель атмосферы – был в мизере.
А голодные годы и сухой закон снизили потребление алкоголя до 1,5 литров на человека (теперь же выпивается 15 литров). Тогда было не до спиртного – не хватало хлеба для проживания. Вынужденные трезвенники и малопьющие родители рождали здоровеньких малышей. О наркотиках знала в те годы в основном медицина. А теперь ими травится в стране до 4-х миллионов человек, из которых значительная часть – молодежь. Свою положительную роль сыграло и тогдашнее недорогое приличное медицинское обслуживание населения, и жесткое преследование шарлатанов от медицины, наводнявших рынки поддельными медикаментами.
Это только мои здоровые сверстники могли выдюжить внезапные, хорошо подготовленные удары фашистского вермахта, несмотря на чудовищное сталинское истребление лучших высших военных руководителей Красной Армии в преддверии кровопролитных столкновений, на государственные и военные ошибки в начале войны.
В начале сентября 1941 года вдруг в мой полк пришёл приказ нашего командующего войсками Среднеазиатского военного округа С.Трофименко – студентов ВУЗов отпустить по домам.
Война огненным шаром катилась по западным территориям Союза, а я в Алма-Ате продолжил учебу на 2-м курсе института. Через неделю вновь повестка. Опять Ташкент и Чирчик. Полк, в котором я только что служил, убыл на фронт. А в его казармах формировалось кавалерийское училище. Командиру моего учебного эскадрона я понравился – лучше всех прыгал через спортивного коня. Но из-за близорукости был отчислен из училища.
Объявился снова в Сталинском райвоенкомате Алма-Аты. Вскоре меня в третий раз призывают и опять направляют в Ташкент. Видимо, меня неспроста вновь направляют в колоссальный центр Туркестана, в который по зову души и добрых родственников моей будущей жены Маргариты с великой радостью прибывали позже.
А тогда узбекский Ташкент был для меня и моих сверстников лишь сборным пунктом для направления в таджикский Ленинабад. В этот древний Ходжент, куда в далеком прошлом доходил со своим войском Александр македонский в именитом походе на Восток, а затем повернул назад в свою Римскую империю, в октябре 1941 года был эвакуирован Московский высший военный гидрометеорологический институт Красной Армии. Мне посчастливилось сходу сдать вступительные экзамены. В ноябре 1941 года я был зачислен слушателем гидрологического факультета этого военного института.
Институт по тем немирным временам был многочисленным. И когда во второй половине лета 1942 года фашистские войска дошли до Сталинграда, численность его была основательно сокращена – 50 % слушателей института была направлена на фронт. В нашем гидрологическом отделении из 29 осталось 12.
Отчислили слабоуспевающих в учебе. Среди отчисленных оказался и Яша Сегель – исполнитель роли Роберта тогда широко известного фильма «Дети капитана Гранта». В оставшуюся дюжину вошли: Валентин Варядченко, Валентин Шмаков, Герман Башмаков, Юрий Голышев, Марк Вайсберг, Иван Ильченко, Владимир Барчунов, Виталий Курбатов, Эрвилий Луцкий, Борис Дайховский, Михаил Соколов, Константин Белов. На момент написания этих строк в живых осталось только двое: Валентин Шмаков и Юрий Голышев.
(Всю жизнь они называли себя «12 апостолов», а своё военное братство – «апостольским». До 70-летнего Юбилея Победы дошёл только мой отец, которому 92 года. Виталий Голышев).
В это грозное для отечества время правительство Союза по настоянию Генштаба оставило этот сокращенный военный институт в целях подготовки гидрометеорологических кадров для крупных войсковых штабов, авиации и военно-морского флота. Немцы в своих вооруженных силах уже имели достаточное количество этих военных специалистов. А эта необходимость была вызвана прежде всего тем, что главные воюющие страны Второй мировой лихорадочно трудились над созданием атомного оружия и надеялись применить его в ходе войны.
У нас надобность в офицерах этой службы возросла. Они, в новых условиях войны, глубже понимая природные изменения при применении этого чудовищного оружия, обязаны предметнее сориентировать командование фронтовых объединений при разработке и осуществлении наступательных и оборонительных операций. Прогнозирование же радиационной обстановки при применении ядерного оружия, а также дезактивация пораженного личного состава и боевой техники возлагались на армейскую химслужбу и ее подразделения.
А то, что Советский Союз тогда готовился к атомной войне, мы – слушатели военного гидрометинститута в 1942-м из окон наших аудиторий видели, как нескончаемым потоком по центральной улице Ленинабада двигались грузовые машины с урановой рудой. Добывалась она близко – за полноводной Сыр-Дарьей в её правобережных горах Моголтау. Левобережный же Ленинабад своей главной магистралью упирался в речную паромную переправу, на которой при обслуживании транспорта зеленая улица предоставлялась для автомобилей с этим серым смертоносным грузом.
Конечно, администрация областного Ленинабада, чувствуя военное время, гостеприимно предоставила для нашего института лучшие служебные здания центра города, спортивный стадион. Военные и специальные дисциплины в нас внедрялись плотно – по 10 часов в сутки.
Мы несли гарнизонную службу, ловили на железной дороге фронтовых дезертиров, помогали военкоматам выявлять городских уклонистов от военной службы, выгружали раненных фронтовиков, заготавливали местное топливо. Помогали убирать хлопок. Питались скудно – зимой доппайком был купленный хлопковый жмых. А летом помогали убирать урожай фруктов. Особо привлекали нас соблазнительные абрикосовые сады. Позже тогдашняя слушательница – моя будущая жена Маргарита об этом времени напишет:
«Карманы, полные урюка,
в Ходженте были иногда,
но часто пусто было в брюхе,
когда мы съехались туда».
Поздней осенью 1942 года, после убытия на фронт половины личного состава, к нам в институт прибыло молодое пополнение. Среди появившихся новобранцев были и из узбекского Андижана: школьные одноклассники Женя Ковалева, Рита Попова, Надежда Закотнова, Генрих Янюшкин.
Так вот, среди прибывших из тогдашнего Андижана мне больше всего приглянулась Рита Попова. Военный институт не только познакомил нас, но и позже породнил.
Нам всем оставшимся слушателям военного ВУЗа, несмотря на накальную военно-учебную службу и голодноватость, чертовски повезло – мы не попали на передовую кровопролитных сражений против гитлеровцев. Мне же особо повезло – я встретил чудо-спутницу жизни, с которой в согласии пропутешествовали по белу свету 54 года. Вот уже 7 лет, как она ушла из жизни, а я продолжаю писать не только о себе, но и о ней, и о тех, с кем мы соприкоснулись в совместной жизни.
Но, пожалуй, более ранне-удачливым стал мой институтский дружище Валентин Михайлович Шмаков. До поступления на наш военный гидрофак он уже был заправским речником – ходил на судах по Волге помощником капитана. Одним из первых сменил армейскую пилотку на магическую летную фуражку (мы носили тогда летную форму). Его, стройного и красивого, сразу же в Ленинабаде присмотрела обаятельнейшая эвакуированная ленинградка Галя. Не устоял под натиском ее чар Валентин. 9 мая 1943 года (ровно за два года до Великой Победы) они первыми из нашего отделения сыграли свою свадьбу. Ныне счастливые киевляне отпраздновали 65-летие совместной жизни. Валентин был бессменным политкомиссаром нашего отделения.
Он и позже остался неуемным организатором наших семейных отделенческих встреч и переписок. Первая по его инициативе и с его помощью самая яркая и запоминающаяся встреча бывших институтских гидрологов состоялась в 1973 году в Ленинграде в Таврическом дворце. Тогда там состоялся международный гидрологический съезд. Главным организатором его был тогдашний начальник гидрометслужбы Союза генерал Е.Федоров (бывший на станции «Северный Полюс-1» вместе с И.Папаниным). А в 2007 году флагманское судно «Академик Е.Федоров» участвовало в арктической экспедиции на Северный полюс при установлении флага России на его дне.
Еще с Ленинабада московская и ленинградская гидрометеорологическая профессура покладисто вкладывала в нас специальные знания по профилирующим дисциплинам. А главным военным воспитателем был у нас в Ленинабаде полковник Кабалов. Он еще в Первую мировую, командуя полком во 2-й Самсоновской армии в восточной Пруссии, попал в плен к немцам. Вскоре бежал из плена. Преподавал тактику в московских военных академиях.
Он был душевным куратором и умелым наставником нашего отделения в Ленинабаде. Порой засиживался с нами в аудитории почти до отбоя, комментируя нам ход боевых действий на фронтах. Его жена преподавала в нашем институте немецкий язык. Он знал французский. Нас учили английскому. Но главным нашим языком с ним был удивительно доверительный язык взаимопроникновенных симпатий. Мы все в отделении были разными, но одинаково сыновним теплом платили нашему военному кумиру за его уверенный патриотический оптимизм в отношении исхода войны в то тревожное время нашествия коричневой чумы на нашу страну.
Кроме речника Шмакова в наше гидрологическое отделение был определен и Герман Башмаков – сын истого речника с семиреченской реки Или. Были в отделении и одаренные художники Марк Вайсберг и Иван Ильченко. Это искусство их сблизило. Они дружбу сохранили до конца своих дней. Мы об их таланте узнали еще в Ленинабаде в 1942 году.
Иван и Марк в короткий срок нарисовали в красках большой портрет начальника института полковника Старкова после его ухода из жизни. Иван не расставался со своим юношеским призванием на протяжении всей жизни. Он даже разрисовал пейзажами стены, как своей последней хабаровской квартиры, так и квартиры дочери. Но Марк и Иван были разными художниками. Если Ивана увлекало чисто художественное направление, то Марку была более люба плакатная живопись, которую он умело дополнял блистательными фотографиями. Этим он позже и зарабатывал на свою семейную жизнь.
Нашим командиром отделения был Валентин Варядченко. Его актюбинский земляк Миша Соколов слыл у нас по праву ходячей энциклопедией. Мой алмаатинский коллега Владимир Барчунов был увлечен изучением языков. Он позже в Алма-Ате подарил нашему малолетнему сыну Виталию книжку на английском языке (ее уникальность состояла еще и в том, что помещенные в ней стихи были в карандаше переведены на японский язык). Его отец и моя будущая теща трудились в 1923-32 годах на одном строительном участке Турксиба.
Если Виталий Курбатов был нарасхват у институтских слушательниц, то Костя Белов лучше всех танцевал танго и фокстроты. Ну, а «пан» Дайховский (так мы его величали в отделении) был мастером на все руки. Жизненной энергии у него было сверх нормы. Он брался с азартом даже за те дела, в которых ничего не смыслил. Его к этому приучила юношеская жизнь в Западно-Белорусском Слониме. Тот край тогда был под поляками, которые всегда любили деньги. Эту привычку он просто унаследовал от них.
Однажды в Ленинабаде сырдарьинские портовики обратились к начальнику института с просьбой – отпустить к ним на сутки для ремонта катера «инженера-механика» (так он им представился) Дайховского. «Да он совсем не инженер-механик», - отбивался от портовиков начальник, но уступил их настойчивости. И Дайховский отремонтировал катер … руками своего коллеги Шмакова – бывалого речного механика.
Как-то таджик – директор хлопкового маслобойного завода, появившись у клуба шелкокомбината, который нам отвели под военное общежитие, поведал нам во время перекура у клуба о том, что он сгоряча повздорил с главным инженером завода. А тот ушел. Завод встал. Дайховский, услышав это. Заявился домой к главному инженеру со «злодейкой с наклейкой». Выведал у него – что и где надо сделать на заводе. Вскоре завод заработал. Руководитель завода таджик не только поблагодарил нашего пана, но и вознаградил. И это было только началом его дальнейшей кипучей деятельности в институте.
Итак, в тяжелое для страны время и отступления Красной Армии под натиском войск Германии и её союзников мы, морально придавленные обстановкой на фронтах, с осени 1941 года проучились полтора года в Ленинабаде. После наших побед в декабре 1941 года под Москвой и на рубеже 1942 и 1943 года – под Сталинградом – с великой радостью воспринимали их, вспоминая при этом оптимистические прогнозы хода сражений нашего преподавателя полковника Кабалова, сделанные им для нас еще в мрачные моменты для Родины. В честь этих ярких побед теплой таджикской весной 1943 года провели институтский спортивный праздник на стадионе, на котором присутствовали горожане и выздоравливающие воины из госпиталей.
В июне 1943 года старшекурсникам (в том числе и нам) были присвоены первые офицерские звания – «младший техник-лейтенант». Вскоре институту разрешили вернуться в свои московские пенаты на Красной Пресне на Большевистской, 13. Ярко простившись с Ленинабадом, мы начали собираться к переезду в Москву.
Мы были в дороге, когда под Курском разгорелась решающая битва с оккупантами. Прибыв в Москву, мы, прежде всего, посетили парк Горького, где увидели продырявленные нашими артиллеристами и танкистами фашистские «тигры» и «фердинанды». Может быть, среди этих броне-экспонатов, выставленных для всеобщего обозрения, были и те, которых побил и отцовский 492-й отдельный противотанковый полк РВГК, имевший к тому времени на вооружении 100 мм противотанковые пушки.
В Москве, на Большевистской, 13 приступили к восстановлению здания гидрофака, пробитого вражеской бомбой. А метфаковцы рядом начали достраивать свою пятиэтажку. В спортзале, который размещался во дворе этих двух зданий, обустроили общежитие с двухэтажными нарами.
Однажды в этом временном нашем общежитии неожиданно появился начальник гидрометслужбы Союза генерал Е.Федоров. Я, будучи дежурным по гидрофаку, встретил именитого папанинца такой громкой командой: «Смирно!», от которой генерал вздрогнул, а за моей спиной со второго этажа нар свалился на пол спавший отдыхавшей смены слушатель. Но мой четкий рапорт начальнику заглушил этот шум падения. Чтобы отвлечь внимание генерала от шумного случая, я находчиво пригласил его в другое, более прибранное, помещение общежития. Позже наш новый начальник института контр-адмирал Иванов, вошедший в зал в конце этой встречи, оценил мою расторопность.
Кроме строительно-ремонтных работ мы занимались учебой, заготовкой дров под Волоколамском, разгружали вагоны, охраняли их. А с наступлением отопительного сезона несли офицерскую рабочую вахту в нашей котельной – других истопников у нас тогда не было. Главным сантехником наших зданий был Эрвилий Луцкий, а могучим доставалой стройматериалов и всего остального, конечно же, был резвый Борис Дайховский.
Несмотря на сумасшедшую загруженность, мы радовались тому, что институт перебазировали в Москву. Это был период больших столпотворений в столице. В ней стремились побывать фронтовики. В город возвращались эвакуированные, покинувшие его в тяжелом октябре 1941-го года. Нам повезло увидеть на площади Восстания прохождение по Садовому кольцу 57-ми тысяч пленных немцев.
Также посчастливилось услышать грохот и увидеть яркий первый огненный салют в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода, побывать в Большом театре на опере «Князь Игорь». Находили время покупаться в Москве-реке. Весной и летом 1944 года я побывал на практике в гидрологической обсерватории на Рыбинском водохранилище и в Твери.
Отчитались за практические задания и начали готовиться к переезду института в Ленинград. Отстроенная нами пятиэтажка и уютный спортзал понравились руководству Военно-дипломатической академии. Так как их ранг был выше, то нам поступила команда оставить наши здания и начать сборы к убытию в город на Неве.
А у меня на слуху стали чаще появляться душевные слова моего семиреченского земляка – народного поэта – акына Джамбула Джабаева: «Ленинградцы! Дети мои, крепитесь. Недалек тот день, когда будет прорвана фашистская блокада вашего замечательного города на радость всем нам». И эти пророчества сбылись в конце января 1944 года. Мне довелось видеть его в 1939 году в Алма-Ате на вещевом рынке – базаре. Ему принадлежат и проникновенные слова о русском Александре Пушкине:
«Жемчужины песен ты миру создал,
Из черного века твой гений сверкал».
. . . . . . . . . . . .
«Раз пять собирались мы в Ленинград,
И столько же возвращались назад.
Вот кончены сборы, избит генерал…»
Напевали мы собственную песенку тогда. Лишь с пятой попытки Сталин разрешил наш въезд в деблокированный Ленинград. А генерала избили в ресторане у Никитских ворот наши фронтовые институтские новобранцы.
В октябре 1944 года мы с институтом объявились на Васильевском острове Ленинграда. Тогда еще у Ростральных колонн стояла зенитная батарея. А по Тучковой набережной (ныне набережной Макарова) девушки в военной форме проносили противовоздушные «колбасные» аэростаты.
В опустевшем красивом трехэтажном доме № 2 «а» по этой набережной, где раньше располагался Павловский институт, с разрешения его ученика – физиолога академика – генерала Орбели, мы временно разместились. Здание своими силами подготовили под аудитории, кабинеты, библиотеку, столовую. Так же, как в Ленинабаде и Москве, заготавливали дрова, сено для подсобного хозяйства, несли охрану дома и своих складов.
Нам сразу бросилась в глаза неимоверная разница между взъерошено-многолюдной Москвой и медлительно-степенным Ленинградом. Пережитая блокада и героическая оборона чувствовались во всем. Мы своей плотницкой бригадой офицеров днем трудились в институте, а в вечерние часы помогали стеклить окна разбитой фабрики на Петроградской.
Постепенно жизнь в городе преображалась. Мы в институте вошли в плотный учебный график. Слушательский состав военного института стал сплоченней, ярко проводил свой досуг, крепла дружба. Этому способствовал актовый зал, который мы с разрешения академика Орбели использовали для своих культурных мероприятий.
С балкона этого зала мы благостно любовались видами центра Северной Пальмиры: на Петропавловскую крепость, Зимний дворец, Ростральные колонны. Основная масса слушателей на отдых размещалась в многоэтажке рядом с Государственным гидрологическим научно-исследовательским институтом на Съездовской линии Васильевского острова. А нашему отделению выделили на Петроградской стороне, на улице Красных курсантов помещения Военно-топографического училища. Удаленность нашего жилья мы остро ощущали зимой, когда строем двигались туда по Тучкову мосту под воздействием студеного ветра в наших легких шинелёшках.
В зиму 1944-45 мы вжились в учебную обстановку на новом месте, в размеренный режим только что оправившегося от чудовищной фашистской блокады города. Бесспорно, радовались успехам Красной Армии, которая весной 1945 года продвигалась по немецкой земле к логову фашизма – Берлину.
В это время получил два фронтовых письма: от отца – капитана 3-й ударной армии и двоюродного брата Родина – ст.лейтенанта 5-й ударной армии. Они между собой в боевом походе на Берлин переписывались и каждый из них считал себя находящимся ближе к столице Рейха.
А там их ждала горькая участь – отец 5.05.1945 погиб в Берлине, не увидев окончательной победы. А Герман Родин после вхождения в Берлин 12.05.1945 был контужен при уничтожении не сдавшегося подразделения немцев. Об этом я узнал только осенью 1945 года. Под Берлином погиб и брат отца Николай…
* * *
Завершить выдержки из военных воспоминаний моих родителей хотел бы собственным стихотворным посвящением отцу – к его 85-летию (1 января 2008 года):
Нет, не Благая весть и не Евангелия свет
Собрали всех вас в грозном 41-м!
Когда полёг в сраженьях первых командиров цвет,
Страна готовить продолжала офицеров грамотных резервы.
Двенадцать молодых курсантов Питерского Гидромета,
Двенадцать молодых прекрасных, пламенных сердец…
Вы приняли из рук фронтовиков Победу, словно эстафету,
Как те Апостолы, что приняли из рук Христа учения венец.
Апостольское братство пронесли достойно вы сквозь расстояния и годы.
Его не тронули ни зависть, ни успехов чванство, ни невзгоды.
Но беспощадно время уносило вас в миры иные - друг за другом,
Смыкая братский ваш союз, как строй военный, тесным кругом.
Увы! Закон природы на Земле для всех един.
Сегодня ваше воинское братство представляешь ты один.
Я не ищу слов утешенья. Заменю их всех сполна
Словами мудрой книги русского философа Ивана Ильина:
«Приемлющий утехи старости и не утратив юности даров,
Сколь счастлив человек, в чьём сердце прежняя поёт любовь,
И детская сверкает искренность из старческого ока.
Тогда и жизнь его – благословенная Всевышним
И людьми счастливая дорога!».
P.S. Мой отец, подполковник в отставке ГОЛЫШЕВ Юрий Прохорович, прошёл военными дорогами 32 года и окончил свой жизненный путь 12 октября 2017 года, на 95-м году, в Хабаровске.
10. Десант
Людмила Горишняя
Это был совсем небольшой десант. Небольшой по количеству людей: их было шестьдесят семь. И огромный, если считать отвагу, стойкость, преданность Родине.
Туда отбирали лучших. От желающих поучаствовать в сложной и рискованной операции не было отбоя. Такое было время . Весна 1944 года.
Из отобранных пятидесяти пяти человек морских пехотинцев, немногим было больше двадцати лет. Их командиру лейтенанту Ольшанскому двадцать восемь. Ещё двенадцать человек – два связиста и саперы.
Их не включили в список десанта, потому даже имена их до сих пор не известны.
Лейтенант Ольшанский успел пережить столько, что хватило бы не на одну жизнь. При попытке эвакуироваться его теща, спасая внука, закрыла малыша собой. Она погибла . Двухлетний сынишка лейтенанта попал в лапы врагов и сгинул где-то в концлагере. "Карающим мечом" прозвали сослуживцы роту Ольшанского . Прозвали не зря.
И вот отряд собран. Дана клятва биться, не щадя собственной жизни. Задача- проникнуть в тыл врага. Оттянуть на себя часть сил противника. Вызвать панику. Потому что город – крепость Николаев нужно взять.
Восемь дырявых рыбацких лодок, приведенных в порядок, послужили им во время переправы. Проводников из местных отправили обратно. А один остался. Он не захотел покидать десантников даже после высадки на берег.
Ранним утром лодки подошли к берегу. Порт охранялся . Часовых сняли тихо. Ножами.
Перед воинами возник элеватор. Огромный, как башня замка. Толстые стены. Лучшая позиция. Но внутри драгоценность - хлеб. Он загорится, если по элеватору будет вестись огонь. А он так нужен изголодавшимся жителям Николаева. Поэтому бойцы заняли круговую оборону в конторе порта и прилегающих небольших строениях.
Вскоре их обнаружил противник. Попытка фашистов взять порт небольшими силами провалилась. Они отошли. А потом снова начался бой. Бой, длившийся двое суток подряд.
Атака сменялась атакой. Тщетные попытки выбить морских пехотинцев из порта приводили гитлеровцев в бешенство. Одно за другим они снимали с фронта подразделения.
Враг применял артиллерию, огнеметы, минометы, дымовые шашки. Многие из моряков были убиты, многие ранены. Но те,кто дышали, продолжали сражаться.
Вот молодой сержант в пылающей одежде со связкой гранат в руке бросился в толпу гитлеровцев. А вечером того же дня полетела в штаб радиограмма:
"Противник атакует… Дайте огонь на меня. Ольшанский".
На следующий день здания конторы уже не было. Остались руины. Но бой продолжался. Из подвальных помещений велся огонь. Лейтенант Ольшанский изранен. Потери велики. Но моряки дрались так, что к середине дня противник бросил против них танки.
Один танк подбили. Под другой кинулся матрос с оторванной рукой, зажав в уцелевшей связку гранат. Второй танк подбит тоже. Ценой жизни.
К концу дня погиб командир десантников. Из офицеров не осталось в живых никого. Но бой все равно не утихал. Последнюю, восемнадцатую по счету атаку, морские пехотинцы отбили на следующее утро. При поддержке авиации.
Когда наши войска ворвались в порт из десанта в живых оставалось одинадцать человек. Обожжённых, израненных. Из госпиталей вернулось шестеро.
Пятьдесят пять человек стали Героями Советского Союза. Большинство посмертно.
А через много лет в стране, где святые символы Победы были запрещены, к памятнику героям- Ольшанцам пришли те, кто не предал память о них. Зазвучала песня «Журавли». Песня – символ, песня - боль.
И вдруг над головами людей появилось два клина белых журавлей.
Они кружили над памятником, над портретами воинов, которые их благодарные потомки принесли с собой. И казалось всем, будто это души погибших напоминают о том, что забыть нельзя. О подвиге наших солдат, которому нет равных в истории человечества. Женщины плакали и поднимали букеты цветов вверх. Чтобы видели. Чтобы знали : мы не забудем. Сколько бы времени ни прошло!
Список десанта
Офицеры:
1. старший лейтенант Ольшанский Константин Фёдорович – командир отряда десантников, погиб
2. капитан Головлёв Алексей Фёдорович – замполит отряда, погиб
3. лейтенант Волошко Григорий Семёнович – начальник штаба отряда, погиб
4. младший лейтенант Корда Василий Егорович, погиб
5. младший лейтенант Чумаченко Владимир Ильич, погиб
Матросы, старшие матросы, старшины:
6. Абдулмеджидов Ахмед Дибирович, погиб
7. Авраменко Михаил Иванович, погиб
8. Артемов Павел Петрович, погиб
9. Бачурин Василий Иванович, погиб
10. Вансецкий Павел Федорович, погиб
11. Вишневский Борис Степанович, погиб
12. Говорухин Иван Ильич, погиб
13. Голенев Степан Трофимович, погиб
14. Демьяненко Илья Сергеевич, погиб
15. Дермановский Георгий Дмитриевич, погиб
16. Евтеев Иван Алексеевич, погиб
17. Индык Иван Степанович, погиб
18. Казаченко Николай Иванович, погиб
19. Кипенко Владимир Иванович, погиб
20. Ковтун Григорий Иванович, погиб
21. Коновалов Михаил Васильевич, погиб
22. Котов Иван Ильич, погиб
23. Лютый Александр Сергеевич, погиб
24. Макиенок Иван Андреевич, погиб
25. Мамедов Али Ага-оглы, погиб
26. Мевш Михаил Павлович, погиб
27. Маненков Василий Семенович, погиб
28. Недогибченко Леонид Васильевич, погиб
29. Окатенко Федор Алексеевич, погиб
30. Очаленко Владимир Николаевич, погиб
31. Осипов Павел Дмитриевич, погиб
32. Петрухин Николай Дмитриевич, погиб
33. Пархомчук Ефим Онуфриевич, погиб
34. Прокофьев Тимофей Ильич, погиб
35. Скворцов Николай Александрович, погиб
36. Судейский Сергей Николаевич, погиб
37. Тищенко Гавриил Елизарович, погиб
38. Фадеев Николай Александрович, погиб
39. Хайрутдинов Акрен Мингазович, погиб
40. Хлебов Николай Павлович, погиб
41. Ходаков Дмитрий Дмитриевич, погиб
42. Ходырев Валентин Васильевич, погиб
43. Чуц Абубигир Бартибиевич, погиб
44. Шип Пантелей Семенович, погиб
45. Андреев Андрей Иванович – рыбак, проводник, погиб
Вынесенные живыми с поля боя 28 марта 1944 года:
46. Бочкович Кирилл, погиб в последние дни войны
47. Гребенюк Никита
48. Дементьев Иван, погиб в последние дни войны
49. Куприянов Алексей
50. Лисицын Юрий
51. старший матрос Медведев Николай Яковлевич, умер в Москве 17 октября 1985 года. Похоронен на Кунцевском кладбище г. Москвы.
52. Павлов Ефим
53. Хакимов Михаил
54. старшина Шпак Кузьма – парторг отряда, скончался в госпитале 10 апреля 1944 года от полученных ран
55. Щербаков Николай
56. Удод Иван
11. Галя
Мария Гринберг
Лауреат в Основной номинации «ВТ»
Победитель в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»
Катимся под вражеским ударом.
Немцы прут. В плену родимый край.
Галю, дочь мою — дочь комиссара,
Выдал им иуда-полицай.
Вспять пришли мы. Среди груд развалин
Где искать её? Молчит молва.
Без вести, как многие, пропала.
Без вести... так, может быть, жива?
Верил. Воевал. Три года с лишком.
Май. Берлин. Победный наш привал.
В дом один зашёл, с проверкой. Книжку,
Сборник русских песен, увидал.
Здесь она откуда? Странно что-то.
Фрау побелела как стена.
Тут из книжки выскользнуло фото:
Девушка. Убита. Казнена.
Дочь моя единственная Галя.
Без одежды. Навзничь на снегу.
Шейка в петле. С виселицы сняли.
Перебиты кости тонких рук.
Косы были — смоль. А здесь седая.
Фриц ей на истерзанную грудь
Наступил, триумфом наслаждаясь.
Два других поодаль. Курят. Ржут.
Поднял взгляд на юную берлинку.
Невозможно... Нелюди, зверьё...
Сувенир, забавная картинка
Для тебя — мучения её?
Ужас в голубых глазах арийки:
"Я не виновата... Я вдова...
Книга мужа... Да, он был в России...
Пожалей меня! Не убивай!"
"Пожалеть? Вы — Галю пожалели?
Сдохни, стерва!" Но передо мной
Встала дочь, в крови, с петлёй на шее:
"Нет! Не надо... Не стреляй, родной!"
Немку заслонив, глядит сурово
Мёртвая в глаза: "Остановись!
Или проклят будь! Невинной кровью
Захлебнись, отец — палач, фашист!"
...
Пала не в бою. Не героиня.
Зря. Врагу урон не нанесла.
Сколько их, погубленных безвинно,
Без наград, без славы? Нет числа.
"Вы намного больше потеряли,
Не умели, значит, воевать".
Пусть болтают... Спи спокойно, Галя.
Этот счёт — не стали мы равнять.
12. Актриса
Мария Гринберг
Лауреат в Основной номинации «ВТ»
Победитель в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»
Сложилась не очень карьера в кино.
Годочки летят. Уж за сорок.
В постель за ролями — тебе не дано.
Работай, покуда есть порох.
Сегодня — не роль, небольшой эпизод.
Пролог, увертюра к картине.
Свинцовая осень. Войны первый год.
Семнадцать моей героине.
Фашистский ублюдок босую меня
Ведёт за село. Истерзала
Ступни до костей ледяная стерня.
Успела я сделать так мало.
Десяток листовок раздать. А потом
Предательство. Пытки. К расстрелу.
В лицо палачу окровавленным ртом
Любимую песню запела.
Чтоб нас сокрушить — нету силы такой.
Придёт мне на смену подруга.
Победа близка. С нами Сталин родной!
...Лежу коченеющим трупом.
Размётаны косы. Прострелена грудь.
Стоп. Снято. "Пойдёт" — оценили.
Массаж. Витаминная маска. Заснуть.
Назавтра играть в водевиле.
13. Дед
Борис Гриненко Ал
Номинант в Основной номинации «ВТ»
Такая разная война,
Она пришла на всех одна,
Своя у каждого цена,
Вот только жизнь не всем дана
Никого так не ждали, как почтальона. Встречали его в деревне у ворот, вцепившись руками в изгородь.
Приказ даётся на заре,
Нет построенья на дворе
Уходят дни в календаре.
На чьей сегодня стороне?
Не слышно топота сапог,
И от судьбы спасенья нет...
Окончен бой, не дай нам, Бог,
Поставить в горнице портрет
И положить к нему цветы,
На поле собранный венок,
Уже небесной красоты,
На постоянный срок.
Маму, начавшую пухнуть от голода, вывезли из блокадного Ленинграда с трёхлетней дочкой в 1942 году по Дороге Жизни, тогда она называлась дорогой смерти. Летом поселили её у свёкра в деревне на крутом берегу реки. Почему там – некому работать на пасеке. Что такое мёд в войну объяснять не нужно. За водой на речку приходилось бегать ей с вёдрами. Этим заканчивался день. Мама падала без сил, её поднимали, встать не могла. Кто будет ходить за водой? Мужики на фронте, свёкру 65 лет, у него пчёлы, это главное. Не оставишь, они тоже работают для победы.
Чем помочь фронту? На собрании решили: купить боевой самолёт, истребитель. Решение есть, денег нет. Отказались все от всего, даже от того, от чего, казалось бы, отказаться никак нельзя. Собрали. Деньги и самолёт (самолёт на заводе). Сразу пришло письмо с фронта от Героя Советского Союза генерала Данилова, он благодарил, пригласил в часть. Опять собрание: послать деда с сельскими подарками, как пасечника и как человека, умеющего рассказать, ему было что. В далёком 1916 году в составе казачьего полка под командой Ушакова шёл он в Брусиловском прорыве на Ковель.
На аэродроме сыновья обняли отца. А как может иначе назвать лётчиков, молодых мужчин, дед, у которого свои сыновья на войне – здесь все они его дети. На следующее утро в небе Фокке–Вульф 189, рама. По тревоге успел быстро подняться один Як-9, будто специально самолёт свёкра, пилотировал Герой Советского Союза Шмелёв. Немец пытался уйти вверх, короткий бой над головами… не ушёл.
Сам Шмелёв сел, пробоины в крыле, успел взлететь – не успел надеть кислородную маску – из ушей кровь, а он улыбается:
– Довольны ли хозяева своей машиной?
Обнял дед лётчика, только и мог, что сказать: "Сынок" – и заплакал.
Уезжал он из дома налегке, тепло, а вернулся уже зимой в кожаной куртке, да на меху. Корреспондент областной газеты об этом писал:
– Было холодно, генерал Данилов снял с себя шубу и сказал: «Носи отец, береги себя, у тебя свой фронт».
Выдали деду на пасеке, а было 200 ульев, заработанный мёд, он к председателю:
– Лошадку выведи, хочу этот мёд в госпиталь свезти.
Опять дед в дороге, тепло ему, греет подарок генерала и гордость – видел, как его самолёт сбил фрица.
Сосед деда ушёл с друзьями, вернулся один. Говорил, что виноват перед ними.
Сказал три слова старшина:
«Какая странная война».
Четыре года шла гроза,
Ладонью вытерта слеза,
И молча обнял Землю я,
А в ней лежат мои друзья,
И тишина, их тишина,
Какая страшная война.
Спешит, спешит, не к ним весна.
Бессмертный полк… можно ли нести портрет деда? На своём фронте он не погиб, он победил.
14. Танкист
Борис Гриненко Ал
Номинант в Основной номинации «ВТ»
Ходил я тогда ещё на четырёх. Говорить начал рано сам, некогда со мной было разговаривать, 1943 год. Что было от года до трёх лет, не помню, но родители об этом рассказывали и смеялись. Семья снимала комнату в домике на улице, по которой возвращались с учений танки. Я сидел на крыльце и ждал. А что может делать ребёнок в таком возрасте, когда игрушек нет, а на улице что-то неимоверное, пусть даже очень страшное. Здесь мне и задавали вопрос «Кем ты хочешь стать?», на него я всегда отвечал: «Танкистом». Точнее «такистом», потому что букву «н» ещё не выговаривал.
Вначале слышался рёв моторов, и как только танки появлялись, начинал реветь я, переползал через порог в дом, слёзы текли ручьём, но всё равно я продолжал смотреть на них через открытую дверь.
В это время два друга отца были подо Ржевом. Были… и остались. Навсегда.
От землянки в три наката
Расцвела команда матом,
(«С нами Сталин» –
Для медали,
Он сегодня ни при чём),
Высота нам… нипочём,
Политрук был третий день,
Рядом был и старый пень.
Дота два, два пулемёта,
Как и не было полроты.
Где ты бог, не тот, – войны?
Не придут в деревню сны.
Завтра новый политрук,
Сталь приказа, крепость рук,
Два проклятых пулемёта
Ждут ребят из новой роты…
Помянули. Встали. Они не сомневались, что придёт такой день, самый долгожданный день в их жизни.
Поклон вам, ребята,
Вы верили свято –
Вернётся домой тишина.
Здесь каждым рассветом
Молчит нам об этом,
Зарытая Вами война
Пришёл 9 мая 1945. К столовой заранее, догадались ведь, подогнали студебеккер с высокими бортами и мама единственный раз в жизни, как потом оказалось, увидела отца пьяным. В кузов набросали сена побольше, чтобы было помягче, а сверху – однополчан. Брали их за руки, за ноги и закидывали. Мама ещё вспоминала, что ни один не шевелился.
А что «такист»? Детской мечте я изменил. Не я, – изменилось время, и наше представление о нём. Когда темнело, выходили мы с другом, ещё школьники, смотреть на горизонт – кто первый заметит быстро летящую звёздочку. Слушали посланное Нам «Бип-Бип». Не было лучше музыки. Мы хотели в космос. Помню, как будто это было вчера, шли занятия в институте, вбегает профессор на лекцию с криком «Наш человек в космосе» … Какая была радость. Прыгали, обнимались. И где-то глубоко-глубоко внутри шелохнулось потаённое... не успел я. Сколько прошло времени, а такой радости больше не испытывал. Занятия отменили, все высыпали на улицу. Мы, которые учимся «на космос», впереди колонны, стихийная демонстрация, милиция перекрывает для нас движение.
На пятом курсе объявили, что «получилось перепроизводство» и в космос на работу нас не берут. Перепрофилировали.
Прошло время, что-то из него помню хорошо, что-то плохо, что-то, понимаю может быть до конца, что-то нет. В итоге выходит: когда решил, что вроде бы всё понял, тогда и меняешь свой путь. Но осознаёшь правильно ли это сделал не сразу, а можешь и не осознать вовсе. В любом случае приходят такие минуты, когда внутри тянет в прошлое, или в будущее, иногда даже не разобрать что. Особенно это бывает осенью, когда поневоле расстаёшься с летом тёплым или даже жарким, как повезёт, точнее, как посчитаешь сам. Хотя "людям свойственно ошибаться".
Уходит осень облаками,
Дождём прощаясь затяжным,
И время, тикая часами,
Горчит, как жжёных листьев дым,
Ещё живёт в лучах заката
Надежда, путника причал
И хочется спешить куда-то,
И верится – не опоздал.
15. Такая разная война
Борис Гриненко Ал
Номинант в Основной номинации «ВТ»
Такая разная война,
Своя у каждого цена,
Война была на всех одна,
Вот только жизнь не всем дана.
Ходил я тогда ещё на четырёх. Говорить начал рано сам, некогда со мной было разговаривать, 1943 год. Что было от года до трёх лет не помню, но родители об этом рассказывали и смеялись. Семья снимала комнату в домике на улице, по которой возвращались с учений танки. Я сидел на крыльце и ждал. Когда меня хотели унести, я плакал. А что может делать ребёнок в таком возрасте, когда игрушек нет, а на улице что-то неимоверное, пусть даже очень страшное. Здесь мне и задавали вопрос «Кем ты хочешь стать?», на него я всегда отвечал: «Танкистом». Точнее «такистом», потому что букву «н» ещё не выговаривал.
Вначале слышался рёв моторов, и как только танки появлялись, начинал реветь я, переползал через порог в дом, слёзы текли ручьём, но всё равно продолжал смотреть на них через открытую дверь.
Городок был небольшой, госпиталь большой. Короткая дорога в войсковую часть через кладбище. Хоронят часто. Осень, всё время дождь, ночь, темень, ещё и светомаскировка. Возвращается отец со службы домой. Не видно ничего, идет на ощупь. Помнит, что слева, рядом с дорогой, утром рыли могилу. Не попасть бы. Стал обходить справа, щупал ногой, щупал, поскользнулся и рухнул. Чёрт… и с этой стороны вырыли. Смех и грех. Не заставила себя долго ждать запрятанная глубоко-глубоко мысль "доживу ли я?" Где ж ей ещё приходить?
Судьба на фронте мне не мать,
Не разрешает выбирать
Куда войне вести раба –
Не торопись вести сюда.
Пора всевышнего просить
"Дай только время – победить"?
До верха не достать, могила братская, глина твёрдая, скользкая. Не вылезти.
Скоро конец смены в столовой, решил дождаться, когда поварихи будут возвращаться домой. Дождался. Негромкие голоса, четыре человека. Решил издалека не кричать, испугаются. Подошли. Как можно спокойнее он и попросил: «Девушки, помогите вылезти». Мгновение тишины, крики ужаса, и топот ног, быстро удаляющийся. В институте отец занимался лёгкой атлетикой, но, чтобы так часто топали, не слышал. Представил себя на их месте и рассмеялся. Как бы он поступил, услышав из могилы голос, ночью?
Хорошо, у отца сапоги новые. Выбивал носком снизу ямки, сверху выцарапывал пальцами. Подтянулся, соскользнул и грохнулся на спину. Рассказывал, что матерился редко (даже в мужском обществе), а тут такое загнул — ни от кого не слышал. Придуманное понравилось, завтра позабавит друзей в части. И опять смешно. Долго ползал на четвереньках в поисках пилотки. Шарил руками. Лужа, на ощупь мокрую глину не отличишь от материи, еле нашёл, засовывая в карман, наткнулся на деревянный мундштук. Бабушка работала в госпитале. Тяжелораненые. Не всех выписывали туда, куда они надеялись. Такой и оставил ей этот мундштук. Отец выковыривал им глину вверху, делал ямки, чтобы зацепиться пальцами, и уже в самом конце сломал. Так было жалко.
Выбрался. Перед домом слабый свет. Отец весь в глине, лёг в мокрую траву и ползает на спине, на животе, пытается отскоблиться. Мимо идут врачи из госпиталя. «Где это офицер успел нализаться, встать не может? – Их обещали перекинуть на флот, а он плавать не умеет, тренируется». На следующий день весть о голосе из могилы дошла до хозяйки дома. Она поверила, но не отцу. А женщины ночью без провожатого перестали ходить.
В это время два друга отца были подо Ржевом. Были… и остались. Навсегда.
От землянки в три наката
Расцвела команда матом,
(«С нами Сталин» –
Для медали,
Он сегодня ни при чём),
Высота нам… нипочём,
Политрук был третий день,
Рядом был и старый пень.
Дота два, два пулемёта,
Как и не было полроты.
Где ты бог, не тот, – войны?
Не придут в деревню сны.
Завтра новый политрук,
Сталь приказа, крепость рук,
Два проклятых пулемёта
Ждут ребят из новой роты…
Помянули. Помолчали. Они верили, что придёт такой день, самый долгожданный день в их жизни.
Пришёл 9 мая 1945 года.
Поклон вам, ребята,
Вы верили свято -
Вернётся домой тишина.
Здесь каждым рассветом
Молчит нам об этом,
Зарытая Вами война.
Я услышал, как стреляют. Это был салют. Мне разрешили не спать. Вышли на улицу. Продолжали стрелять. Было не страшно. Я был на руках. Ещё не видел так много людей. Все веселятся, поют. И наш сосед, он раньше не умел, дома за столом, когда пели, всегда молчал. И у него были слёзы.
К столовой заранее, догадались ведь, - мама сказала, подогнали студебеккер с высокими бортами и она единственный раз в жизни, как потом оказалось, увидела отца пьяным. В кузов набросали сена побольше, чтобы было помягче, а сверху – однополчан. Брали их за руки, за ноги и закидывали. Мама ещё вспоминала, что ни один не шевелился.
Получил отец комнату, сколько было радости. Первая покупка – раздвижной стол, вокруг которого я потом ездил на трёхколёсном велосипеде. Почему стол – не придумали ничего другого, где можно сесть плечом к плечу и видеть друг друга.
Решили за каждым закрепить место на долгую жизнь, но только стали обсуждать кому, где сидеть, и замолчали. Вспомнили о письме из Польши. Сели, как стояли, а торец оставили свободным.
На фронте был он бог войны,
симфонию играл,
как были мы убеждены,
что каждый залп финал,
ночами стали сниться сны –
маэстро скрипку брал.
Аккорд чужой, рукав пустой,
и от надежды дым,
смычок в оркестр и на постой,
дай Моцарта другим...
его душа лежит с рукой
в посёлке Радзымин.
Колоду карт раскинет Бог:
«Коллега, что молчим?»
– Пусть время-спутник нанесёт
неизгладимый грим,
ногами понесут вперёд,
тогда поговорим.
Помянули маэстро, потом тихонько пели, но каждого было слышно. Мне пояснили, что о войне громко петь нельзя.
Так этот стол с нами и ездил. Отец заносил его первым. С годами свободных мест становилось больше и больше, стол стал раскачиваться и скрипеть. «Как суставы». – Сказала мама. В Питере принёс я новый стол. Отец наотрез отказался заменить:
– За ним я вижу всех, кто сидел и кто не дошёл.
Прошло время, сажусь один. Ушли все.
Мне не дано остаться в той войне
В степи, в траншее, каской под сосной,
Я не могу остаться в стороне,
И я иду во сне в последний бой
Пусть бьёт копытом время у ворот,
Секундами строкочет пулемёт,
Я в том строю, с которым шёл вперёд...
Остаться там мне время не даёт.
Неизбежность бытия горчит. Кладу ладони на место отца, как ему на плечи, и мне теплее. Вижу его улыбку в ответ на вопрос о здоровье: «Всё хорошо, болезни протекают нормально». Рядом с ним дядя Боря, рядом … Мне повезло, отец самый крепкий. Не зря Всеволод Бобров, тот самый, легенда хоккея, для отца он Сева, звал его тренироваться в ЦСК ВВС. Много лет спустя встретились они в санатории, обнялись, покатались вместе на катке, соседи отца допытывались: «Откуда Вы его знаете?» – служили вместе.
А тогда, в 1942 году маму, начавшую пухнуть от голода, вывезли сюда зимой из блокадного Ленинграда с трёхлетней дочкой по Дороге Жизни, в то время она называлась дорогой смерти. Почти всё лето жила она со свёкром в деревне на крутом берегу реки. Почему там, потому что некому было работать на пасеке. Что такое мёд в войну объяснять не нужно. За водой на речку приходилось бегать ей с вёдрами. Этим заканчивался день. Мама падала без сил, её поднимали, встать не могла. А кто будет ходить за водой в колхозе? Мужики на фронте, свёкру 65 лет, у него пчёлы, а это главное. Не оставишь, они тоже работают для победы.
Дома у деда, в коридоре, иногда стояли фляги с мёдом. Детям строго настрого запрещено было не то, что их открывать, а даже подходить. Бывало и сестре он доставался, в маленькой баночке. Этот мёд был самым вкусным в её жизни.
Никого в деревне так не ждали, как почтальона. Встречали его у ворот, вцепившись двумя руками в изгородь.
Приказ даётся на заре,
Нет построенья на дворе,
Уходят дни в календаре.
На чьей сегодня стороне?
Не слышно топота сапог,
И от судьбы спасенья нет,
Нам после боя, не дай Бог,
Поставить в горнице портрет
И положить к нему цветы,
На поле собранный венок,
Уже небесной красоты,
На постоянный срок.
Чем помочь фронту? На собрании решили: купить боевой самолёт, истребитель. Решение есть, денег нет. Отказались все от всего, даже от того, от чего, казалось бы, отказаться никак нельзя. Собрали. Деньги и самолёт (самолёт на заводе). Сразу пришло письмо с фронта от Героя Советского Союза генерала Данилова, он благодарил, пригласил в часть. Опять собрание: послать деда с сельскими подарками, как пасечника и как человека, сумеющего рассказать, ему было что. В далёком 1916 году в составе казачьего полка под командой Ушакова он шёл в Брусиловском прорыве на Ковель.
На аэродроме сыновья обняли отца. А как иначе может назвать лётчиков, молодых мужчин, дед, у которого свои сыновья на войне – здесь все они его дети. На следующее утро в небе Фокке–Вульф 189, рама. По тревоге успел быстро подняться один Як-9, будто специально самолёт свёкра, пилотировал его Герой Советского Союза Шмелёв. Немец пытался уйти вверх, короткий бой прямо над головами… не ушёл.
Сам Шмелёв сел, пробоины в крыле, успел взлететь – не успел надеть кислородную маску – из ушей кровь, а он улыбается:
– Довольны ли хозяева своей машиной?
Обнял дед лётчика, только и смог, что сказать: "Сынок" – и заплакал.
Уезжал он из дома налегке, тепло было, а вернулся уже зимой в кожаной куртке, да ещё на меху. Корреспондент областной газеты об этом написал так:
– Было холодно, генерал Данилов снял с себя шубу и сказал: «Носи отец, береги себя, у тебя свой фронт».
Выдали деду на пасеке, а было 200 ульев, заработанный им за лето мёд, он к председателю:
– Ты лошадку выведи, хочу я этот мёд в госпиталь свезти.
Опять дед в дороге, и там ждут. Едет, тепло ему, греет подарок генерала и гордость – видел, как его самолёт сбил фрица.
К хозяйке дома вернулся муж, старшина. Без ноги. Ушёл с друзьями, а пришёл один. Говорил, что он виноват перед ними.
Сказал три слова старшина:
«Какая странная война».
Четыре года шла гроза,
Ладонью вытерта слеза,
И молча обнял Землю я,
А в ней лежат мои друзья,
И тишина, их тишина,
Какая страшная война.
Спешит, спешит, не к ним весна.
Бессмертный полк... Не знаю, можно ли нести портрет деда. На своём фронте он не погиб, он победил.
Война не ушла. Она народная. Какое точное, к несчастью, и страшное определение. Она в каждом доме.
Кроме портрета отца возьму портрет его брата Бориса. Он ушёл добровольцем, был ранен, комиссован. У третьего брата Леонида была бронь, работал в НИИ в Ленинграде над пенициллином, ушёл добровольцем прорывать блокаду, был ранен, комиссован.
Сколько таких полков...
Не защититься от войны
Стволами белыми берёз,
Она, как плоть моей страны,
Её осколок в сердце врос
Сейчас идёт парадный строй,
Чеканит шаг. . . и по домам,
А в сорок первом – сразу в бой,
И кто в нём шел, остались там
Лежат без счёта, без имён,
Их не разбудит соловей,
С несносной вестью почтальон
Снимает шапку у дверей . . .
С тех пор обходит стороной
Смертельный гром, навеки смолк –
Плечом к плечу к нам выйдет строй,
Из времени бессмертный полк
16. Везение
Борис Гриненко Ал
Номинант в Основной номинации «ВТ»
«Ваше благородие,
госпожа чужбина,
Жарко обнимала ты,
Да только не любила.
В ласковые сети
Постой, не лови,
Не везет мне в смерти -
Повезет в любви»
Песня Булата Окуджавы нам нравится, и случилось так, что то, о чём поётся, удивительным образом наложилась на нашу жизнь. Хочу её «спеть». Эпиграф длинный, рассказ тоже, но ведь и жизнь, если она счастливая, то никуда не торопится, другое дело, что это счастье мы особенно и не замечаем, а воспринимаем его, как само собой разумеющееся.
Дорога на чужбине тоже не торопится, хотя знает куда, петляет себе среди холмов, плотно заросших низкорослыми соснами, местами, к нашему удивлению, торчат обугленные стволы. Ира сидит рядом, голова у мне на плечо, наши руки вместе. Смотрим на залив, ну очень большая буква омега, мы в Элладе. Спокойная улыбка, везём радость путешествия в знакомую–незнакомую страну. На берегу ждёт очередной храм, в этой стране почти о любом месте можно так сказать – всюду развалины, просто они не все ещё исследованы археологами. Каменный пол с хорошо сохранившимися остатками мозаики – счастливые лица с большими глазами. Полуразрушенные колонны стоят и лежат, победители и побеждённые, в истории иначе не получается.
Ресторанчик у берега, несколько туристических автобусов, один с русскими. Позади кусты, разлапистые сосны взялись ветвями в хороводе, оливковое дерево. На витрине во льду разложены креветки, рыбы, кальмары — шевелятся. Показываешь пальцем, что будешь есть, платишь. Некоторое время ждёшь, садишься за накрытый стол и наслаждаешься трапезой и видом. Правда, Чехов подсказывал: нельзя наслаждаться пейзажем обожравшись... Не слушают классиков. А тут – чистое голубое небо, такого же цвета море, золотистые стволы сосен, белые чайки. Настроение благодушное, все улыбаются, как на мозаике, сейчас приготовят лакомство и добавят хорошее вино. В нетерпении слоняются по берегу.
Решаем отвлечь. Лежит на боку винная бочка, я залезаю. Ира сгибает в круг оливковую ветвь, получившийся венок надевает на голову, берёт в правую руку длинную палку — копьё. Накидывает кофточку на плечо и выставляет ногу вперёд (как на картине):
– Я – Александр Великий.
– А я – собака Диоген, кто бросит кусок – тому виляю, кто не бросит – облаиваю.
– Проси у меня чего хочешь.
– Отойди чуть в сторону, ты застишь мне солнце!
Смеются. А что Диоген может попросить? Ему хватает бочки. Что император может дать Афинам – граждане лучше знают, что нужно делать. Понимают ли это наши? Ира решает проверить, она втыкает копьё, из венка делает плётку, похлёстывает по ноге и мужским голосом под городничего спрашивает:
— Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!
Смех. Хорошо, если это от понимания.
Купаемся, я отплыл чуть подальше. Оглядываюсь: электрические провода на невысоких деревянных столбах за рестораном, изоляторы в ветках сосны, один искрит. Вспыхивает ветка, затем соседняя. Мчусь к берегу, Ира суёт мне шмотки — быстро надевай. Горит уже вся сосна, огонь по траве подбирается к ресторану, а он почти весь из дерева. Паника, иностранцы бегут в автобусы, одежда в руках, кричат, ругаются, каждый на своём языке, но понятно, почти как по-русски.
Наш автобус водитель переставил ближе к заливу, остальные один за другим уносятся. Служащие ресторана, а их всего пятеро, рубят оливковые ветви и пытаются сбить огонь с ближайших кустов и травы. Дыма нет, очень сухо, ветерок несёт гарь в нашу сторону. Добываю две ветки, присоединяюсь к «пожарникам», огонь не подпускаем. Надолго ли? Подбегает Ира тоже с веткой, единственная женщина, начинает тушить, гоню прочь — пламя пляшет, длинные волосы — с ума сошла!
Загорелась ещё пара сосен. Выстрел из пистолета – это небольшой куст сбоку вспыхнул сразу весь, как огненный шар. Обожгло лицо, кажется, что волосы горят - хлопаю по голове, нет это от сильного жара. Ругаюсь, что не надел что-нибудь на голову. Отходим цепью, точнее цепочкой, я с краю, остальные наши выглядывают из-за ресторана. Уезжать или подождать? Ира появляется с другой от меня стороны уже в платке. Подбегаю:
— Огонь – это мужское дело, уходи.
— Не могу оставить тебя одного.
— Я не один.
— А для меня — один.
Рядом метрдотель, по-русски прилично изъясняется:
— Пусть остаётся. Я жене расскажу.
Соглашаться или нет?
— К кустам не подходи.
Другой грек о чём-то с ним переговорил. Спрашиваю: «Что он сказал?» — с надеждой, что Иру удастся выгнать, в ответ смеётся:
— Он сказал, что тоже жене расскажет.
Треск горящих деревьев, напряжение растает, колотим ветками без остановки, но пламя уже близко от ресторана. Огонь пролез по траве, загорелось сзади нас. Отступаем дальше. Мелкие частички раскалённой гари жутко жгут кожу. Метрдотель кричит:
– Пожарных давно вызвали, нужно дотерпеть.
Что их нет то? Через несколько минут, кто ж время засекал, слышим завывание: примчались сразу две пожарные машины. Очень быстро раскатали шланги, чувствуется, что у них большая практика по этому делу, потушили, перемонтировали провода, поругались (на кого?), выслушали общее «спасибо» и укатили.
Во рту горечь, мы отдышались, умылись, сели вместе с теми, кто тушил, за один стол плечом к плечу. Вернули улыбки. Иру посадили с торца: «Вы у нас Гефест, обуздали огонь». Повар, на удивление, в это время готовил. Ира напоминает, что испытание огнём – древнее средство дознания истины, и мы его выдержали. Метрдотель ставит узо: «За такое событие нужно пить только крепкое, чтобы наше единение было ещё крепче». Когда я сказал, что жену зовут Эйрена (Ирина по-гречески), то за столом зашумели. Метрдотель перевёл: «Все завидуют, как тебе повезло в жизни». И попросил:
– Можно ли поцеловать нашу и твою богиню в знак благодарности? Я богинь ещё не целовал.
Под дружные аплодисменты прикоснулся губами к подставленной щёчке.
Образовавшейся командой пьём за победу, нашу общую победу, как на войне. В зале русские и греки. Православные. Не зря капелька Греции в Ирине – имя богини, которое означает «мир», «покой» и, главное для меня – берегиня. Проявлялось это и раньше в каждой мелочи, но тут уже, действительно, – берегиня. Иначе не назовёшь.
Остальные наши – за отдельными столами пытаются ехидничать:
— Иностранцы деньги-то за еду не успели забрать, сейчас, наверное, жалеют.
Ира поворачивается к ним:
— Они не жалеют, а благодарят Бога.
— За что это?
— В таких случаях говорят: «Спасибо, Господи, что взял деньгами».
Кто о чём, а мы за своим столом — о дружбе, которая, если и может родиться внезапно, то, наверное, только в таких вот обстоятельствах.
Перед посадкой к автобусу подошла вся «команда пожарников», и метрдотель торжественно вручил Ирине в красивой упаковке фирменную бутылку узо двенадцатилетней выдержки: «За отвагу на пожаре. От греческих мужчин русской женщине, которая «в горящую избу войдёт»». Надо же, знает Некрасова.
На следующее утро новая экскурсия. Едем спокойно. Не может же снаряд дважды попасть в одну воронку. В автобусе гид, девушка из Воронежа, Надежда, приехала в гости к подруге, уже ставшей местной. Виза длинная, всё равно просрочила. Решила остаться, будь что будет. Ира спрашивает:
— Повезло?
— Да. Дома закончила художественное училище, зимой полно заказов по рекламному оформлению, в сезон — гидом.
— А родители?
— Приезжали в гости. Говорят, что я тут, как сыр в масле катаюсь. Мама вообще всё оценивает критично, в том числе свою фигуру. Спрашиваю у неё, а как на родине — отвечает одесским анекдотом: «Софа, как дела? — Да, полная жопа... — А что, кроме проблем с фигурой, ничего нового?»
— Мама у вас с юмором. В городе, что все такие? Поэтому и назвали воронежский сыр «Надеждой»?
— А им ничего другого и не осталось — только надеяться.
На вопросы туристов Надежда отвечает, что «в Греции всё есть» — да уж, и пожары тоже. Ира мне на ушко: «Удивительная психика, почти страшное событие со временем переходит в разряд забавных, и вызывает смех».
Мы в Микенах, бронзовый век, второе тысячелетие до новой эры. На невысоком скалистом холме — циклопические стены крепости, жилые помещения, усыпальницы, все из камня. Гореть нечему. Строили «навсегда». Не напрасно Шлиман оставил доходную должность и беззаботную жизнь в Петербурге. Подарил нам возможность увидеть историю, здесь было начало и другой, наверное, самой древней истории, но уже о любви, рассказанной Гомером.
На дороге небольшой, ещё того времени, мост из каменных глыб. Ира замечает, что это не просто куча камней, а специальная арочная конструкция с распределённой нагрузкой на опоры для устойчивости (до сих пор держится, а сопромат начали изучать недавно).
Симпатичный ресторан для туристов, как же без этого? Несколько автобусов. Зашли спокойно пообедать. Очень непривычное ощущение – почему-то слегка покачивает, а не с чего: вчерашний вечер, как у нас говорится, прошёл впустую. Большая люстра в центре тоже покачивается, люстры по бокам, которые поменьше, — побойчей, в такт позвякивают подвесками. Пол под ногами начинает подрагивать из стороны в сторону. В зале паника, пока лёгкая.
Немка потащила за руку уже большого ребёнка, тот, не понимая в чём дело, разразился громким воплем. Туристы спохватились, дружной гурьбой, глядя на потолок и невольно пригнувшись, быстренько покидают заведение. В дверях толкаются, вперёд никто никого не пропускает. Метрдотель остался один в центре зала, весь из себя важный, при полном параде, в смокинге, уверенным голосом, не дрожит в отличие от пола, пытается остановить: «Господа, не переживайте, у нас так часто бывает, ничего страшного, сейчас закончится».
Люстры тем временем продолжают сильнее раскачиваться, пол трястись, бокалы вовсю звенеть, клиенты убегать. Мы, русские, сидим. Греки-официанты встали рядом с шефом. Переглядываются. Ждём... Интересно, чего? Рухнет или нет? Православное «авось» у них и у нас — одна вера? Кто-то из наших не выдерживает и выскакивает наружу. Мужчина за соседним столиком крестится, а перед этим, в гробнице Агамемнона, божился, что ни во что не верит. Ира ему: «Подожди, ещё гром не грянул». А я смотрю, что там у нас над головой: можно ли куда спрятаться, если всё начнёт валиться. Кажется, нашёл – чуть сбоку, большая ниша в стене в виде арки. Пересаживаю Иру на моё место и беру за руку, чтобы успеть протолкнуть впереди себя. Продолжаем сидеть. Может зря?
Тянутся долгие секунды. Какие же они медленные, чёрт возьми. Всегда раньше так торопились. Бокалы на столе, хорошо, что пустые, а то бы упали, попрыгали ещё, попрыгали, позвенели и наконец успокоились вместе с нами, оставшимися. Выскочившие с опаской вернулись, греки разошлись по рабочим местам. Мы своё доели и уехали раньше всех. Вот вам и «дважды не бывает».
Вечером по телевизору смотрели новости. В соседнем районе были разрушения, к счастью, обошлось без жертв. Некоторые дома пострадали, есть обвалившиеся.
Повезло, что метрдотель не ошибся, а ведь мог.
К чему это я всё так подробно, и в чём же заключается везение?
Для нас оно не в том, что не обгорели и не пришлось вылезать из-под завалов. А в том, что мы нашли друг друга. Пусть говорят, что, всё случайность, и то, что не пострадали и то, что мы встретились. Да, возможно, но Бог может только свести вместе, а навсегда или нет – выбор за нами. Мы выбрали навсегда: любимая со мной, и я с ней. В этом и есть счастье, всё остальное в жизни, по сути, не имеет значения.
Последнюю ноту в песне поставит судьба, и беда, если не сумел осознать то счастье, которое было рядом, всю жизнь. Видеть его в каждой мелочи и самому проявлять любовь, не дожидаясь пожара или землетрясения. Не дай Бог, придётся отвечать на вопрос самому себе.
Что такое счастье?
– То, что понимаешь,
Всё или отчасти?
– То, что потеряешь.
17. Давайте, вспомним...
Сергей Лукич Гусев
Война приносит голод, холод,
И тяжелее людям всем,
А жизни плющит, словно молот,
Не оправдать ее ничем.
Закрыв плотнее двери дома,
На битву с нечистью ушли,
Почуяв смертную истому,
Сжимали горсть родной земли.
Им было трудно, очень страшно,
И вспоминали всех родных,
В атаке, с матом трехэтажным,
Фашистов били молодых.
Давайте вспомним в скорбном тосте
Погибших молодых ребят,
Слезой омоем те погосты,
Где наши воины лежат.
18. Васькина война Глава 1
Сергей Лукич Гусев
Глава 1.
«В военном билете им ставили простой штамп с номером войсковой части, а рассказы о кровопролитных боях в Африке слушатели воспринимали как обычную байку подвыпивших мужиков. Потому что «их там не было».
(Википедия «История неизвестных войн»)
…О том, что советские военные воевали в Африке, долгое время было не принято говорить. Больше того, 99% граждан СССР не знали о том, что в далекой Анголе, Мозамбике, Ливии, Эфиопии, Северном и Южном Йемене, Сирии и Египте был советский военный контингент. Конечно, доносились слухи, но к ним, не подтвержденным официальной информацией со страниц газеты «Правда», относились сдержанно, как к байкам и домыслам. Между тем, только по линии 10-го Главного управления ГШ ВС СССР с 1975 года по 1991 год через Анголу прошли 10 985 генералов, офицеров, прапорщиков и рядовых. В Эфиопию за это же время были командированы 11 143 советских военнослужащих. Если учитывать еще и советское военное присутствие в Мозамбике, то можно говорить больше чем о 30 тысячах советских военных специалистов и рядового состава на африканской земле.
Источник: Неизвестная война СССР в Анголе: как это было.
© Русская Семерка
…Если сегодня вы встретите седого мужчину, рассказывающего о своей службе в Анголе, не отмахивайтесь от него как от надоедливого фантазера. Вполне возможно, что перед вами настоящий герой ангольской войны, которому так и не удалось стать нужным своему государству…
До сих пор все сведения об этой неизвестной войне носят гриф «совершенно секретно»…
…В небольшой сибирской деревеньке в простой, крестьянской семье, в начале вьюжной зимы родился мальчик. Ничего необычного: рост 56 см. вес 3600 г. Обыкновенный человеческий стандарт. Детство провел среди таких же мальчишек и девчонок, но с той лишь разницей, что фамилия у него была немецкая – Штраух. Родители были родом из репрессированных немцев, согнанных с берегов Волги в суровую Сибирь.
Все бы ничего, да только эта фамилия была горем для мальчишки.
Пацаны и девчонки дразнили «немцем», «фашистиком», а те, кто повзрослее, фамилию Штраух коверкали на матерное «Штрах…й». Все это злило пацаненка до бешенства. Сверстникам он давал отпор в виде расквашенных носов и вывихнутых пальцев. Со старшими связываться не решался. Сжав кулачки, до боли вонзив ногти в ладони, молча сопел, исподлобья глядя на обидчика…
Васька любил читать. Однажды, в библиотеке ему попалась небольшая брошюрка «Как стать сильным и ничего не бояться». В ней подробно описывались различные способы и приемы, развивающие силу, ловкость и выносливость. Не мудрствуя лукаво, Васька засунул брошюрку за голенище валенка, взял для отвода глаз какую-то книгу, отметился у библиотекарши и ушел.
Придя из школы, наскоро проглотил обед, натаскал дров для печки, сбегал на колодец за водой, наполнил бачок и ведра. Святая обязанность! За ее нарушение отец мог молча выпороть ремнем.
Сделав домашние дела, брал брошюрку и уходил в сарай, где стал заниматься по методике, описанной в ней. Сделал самодельные гантели из тяжелых шестеренок от какой-то техники. Из старой камеры нарезал ленты для эспандера. Результат не замедлил сказаться. Вскоре, с Васькой не мог справиться ни один из сверстников. Однажды к ним приехал в гости родственник отца. Подпили, и как обычно, пошли мужские разговоры о житье – бытье. Родственник поинтересовался, как учится Васька, пощупал мускулы на его руках. Одобрительно хмыкнул, похлопав его по спине.
— В десант тебе надо, парниша, в десант, — сказал он, — я там служил, трудновато, зато интересно, и уважения к тебе больше.
Предложил померяться силой на руках. Удивился волчьей хватке и силовому упорству мальчишки.
— Драться умеешь? — спросил он.
— Умею, — коротко бросил паренек.
— Покажи, что ты умеешь, — предложил родственник и встал в позу боксера.
Васька широко, по-деревенски, размахнулся…и попал рукой в пустоту. С трудом удержал равновесие. В секунду вскипев злостью, размахнулся… и опять впереди пустота, но по загривку получил весомый удар, сбивший его с ног. Соскочил и вновь кинулся на «обидчика». В глазах стоял кровавый туман, мозг полностью отключился, осталась одна мысль: «Достать врага».
Вдвоем с отцом кое-как усмирили разъяренного мальчишку. Васька пришел в себя, унял тряску в конечностях. «Дядь Яша, научи меня так драться!» – попросил он.
— Приеду к вам в гости летом, вот тогда и поучимся на берегу реки, на песочке, — смеясь, ответил гость. А ты займись своим характером – злость в драке играет отрицательную роль, научись себя контролировать. Твой мозг должен быть холоден, как сталь на морозе.
И тут, как на грех, зарядили нескончаемые метели. Дорогу до города даже и не пытались пробить – заметало следом. От безделья Яша предложил Ваське позаниматься на сеновале. На плахи потолка настелили слой сена, и пошли ежедневные тренировки.
Несмотря на мороз, занимались в одних рубашках. Дядя Яша служил в милиции и занимался боевым самбо. В настоящее время был на пенсии, но выглядел молодо, был энергичен и подвижен.
Удивился, как быстро паренек осваивает уроки борьбы, которые иногда взрослые постигали с большим трудом. А Васька завел себе тетрадь, в которую записывал буквально все, чему обучал его дядя. Мысль о подготовке к службе в десантных войсках гвоздем засела в его голове. Помня наставление дяди, стал тренировать волю, чтобы меньше злиться, подавлял чувство боязни высоты. Зимой прыгал с крыши дома в сугробы, а летом – с трамплина в воду. Паренек перечитал все книги в библиотеке про десантников.
Первое знакомство с экстремальными прыжками произошло весной, в конце мая.
Однажды, сидя с пацанами у костра, заговорили о своем будущем. Васька сказал, что хочет после школы идти в армию, в десантные войска. Заговорили о парашютах, вооружении десантников, их подготовке. Тут кто-то из друзей предложил десантировать кота на зонтике с высокого обрыва. Возражений не было. Васька с другом пошли к дому их соседей. Здесь жил здоровенный рыжий кот, толстый и ленивый, как барин. Он мог целыми днями лежать на завалинке, не обращая внимания ни на кого.
Кот был пойман, посажен в сетку. Принесли его к обрыву, одели ручки сетки на рукоятку зонта и сбросили с обрыва. Кот благополучно приземлился, выпутавшись из сетки, и с диким мявом поскакал по насту в гору, к домам. Посмеялись и разошлись.
Через день к Ваське пришла соседская девушка – хозяйка кота, и предложила прогуляться. Пошли на излюбленное место молодежи – на скалы. Подошли к обрыву, девушка прижалась к руке Васьки, опасливо заглядывая в пропасть. Обрыв был не большой, всего-то метров пятнадцать-двадцать, но с высоты смотрелся жутковато. Внизу белел громадный сугроб нерастаявшего снега.
— Вы здесь бросали нашего кота? — спросила девушка.
Васька, ничего не подозревая, с упоением рассказывал ей, как кот, молча, словно настоящий десантник, пролетел все расстояние, а только потом, приземлившись, издал боевой клич.
Неожиданно, девушка схватила его за рукав и с силой толкнула в грудь с обрыва.
— Десантируйся, как кот! — крикнула она.
От смерти Ваську спасли тренировки и наставления дяди. Поняв, что падение неизбежно, он сделал в полете кульбит и врезался ногами в сугроб, почти по грудь. Снег был плотен и сыр. Попробовал шевельнуться – куда там, вонзился в сугроб, словно нож в тыкву. Не теряя хладнокровия, раздирая о наст ногти и кожу, стал откапывать себя. На это ушло много времени. Докопав до колен, попробовал вытащить ноги. Оставив ботинки и носки в снегу, босиком выбрался на поверхность наста. Цепляясь за ветки кустарников, кое-как вылез из обрыва на вершину горы.
Испуганная девушка убежала за помощью. Уняв тряску в конечностях, Васька без сил упал на сухую траву. Услышал топот бегущих ног, оглянулся.
На помощь спешили отец девушки и ее брат. Убедившись, что все в порядке, стали допытываться – что же произошло?
— Что, что… Упал, вот и все, — зло глянув на трясущуюся от страха девушку, сказал он.
Поднялся, и, ковыляя босыми ногами по сухой траве, пошел домой.
Теперь в школе мальчишка ходил, никого не боясь. На насмешки отвечал жестко. Обычно, обидчик, получив в «пятак», обливаясь кровью, становился на колени, или валился на бок. «Лежачего - не бьют!» — помнил негласный завет Васька и никогда не пинал упавшего.
Однажды, чуть не случилась трагедия, которая могла сломать будущее паренька. На новый год, после школьной елки, юноши пошли провожать девушек по домам. Одна из девчат из параллельного класса по имени Люда, попросила Ваську проводить ее до дома бабушки, у которой она жила. Взяв его под руку, пошли по улице под неярким синим светом луны. Услышал позади себя топот и хруст снега под ногами бегущих людей. Оглянулся. Их догоняла тройка пацанов из старших классов. Один из них, сходу ударил в челюсть Ваську. Сбив его с ног, стали с остервенением пинать, приговаривая: «Не ходи на Орловку, «немец», здесь для тебя девушек нет!» Изловчившись между ударами, Васька сбросил рукавицы, и схватил за ногу одного из нападавших. Зажав ступню в ладони, вывернул тело и ногу в яростном порыве. Раздался хруст и дикий вопль боли. Нападавшие отскочили от Васьки, и побежали по переулку. Догнав одного из них, в прыжке ударил ногой в спину. Убегавший, со всего маха ударился лицом об накатанную поверхность дороги и замер. Третий, прибавив скорости, скрылся за домами.
К Ваське подбежала Люда и в страхе отшатнулась от него: «Вась, что с тобой? — изумленно спросила она, — ты похож на вампира! Очнись! — трепала она его рукав старенького пальто. Ты сломал ногу Гришке, его надо в больницу! А с Федькой что сделал? Он лежит, не шевелится…»
Васька протер снегом пылающее лицо, надел шапку, поданную девушкой.
Постепенно пришли мысли: «Что же я наделал! Все, теперь точно, тюрьма!»
— Вась, давай позовем кого-нибудь из взрослых, пусть помогут, — предложила Люда.
Побежали к дому скотника дяди Тимофея, у которого была лошадь. Он быстро запряг ее, и они поехали к месту происшествия. Загрузив на сани Федьку, так и не пришедшего в себя, поехали к месту, где произошла схватка. Но Гришки там не оказалось! Тимофей с Васькой повезли Федьку в больницу. Долго стучали в закрытые двери. Наконец, на стук вышла заспанная санитарка. Долго объясняли подпитой и не до конца проснувшейся пожилой женщине, что нужен врач.
— Нет никого, гуляют все, — махнула она рукой, — езжайте на квартиру к главврачу, и стала закрывать дверь.
— Ты в своем уме! Что мелешь, алкашка! — взревел Тимофей, — у нас мальчишка помирает, а ты посылаешь искать врача.
До женщины видимо, дошла суть происшествия. Подошла к саням, глянула в безжизненное лицо Федьки, залитое кровью. Расстегнула фуфайчонку и приникла ухом к груди.
— Живой, бьется, дышит, — поставила она «диагноз». — Щас я, щас, — пробормотала санитарка, и ушла вглубь помещения. Вернулась со склянкой в руке и ватой. Намочила вату нашатырным спиртом и поднесла к носу парня. Федька судорожно вздохнул несколько раз и закашлялся.
— Хватит, не надо больше, — заканючил он, — нос и так болит.
Довезли его до дома и сами разошлись. Васька со страхом стал ждать следующего дня
Наутро к ним пришла директриса школы и участковый, с отцом Гришки.
— Рассказывай! — коротко бросил участковый, уселся за стол и расстегнул планшет.
— Чо рассказывать? Подрались, вот и весь рассказ, — ответил Васька.
— Давай, не «сократничай», а с подробностями, — постучав торцом карандаша по столу, грозно сказал милиционер.
— Ну, после школьной елки я пошел провожать домой Люду Васильеву из параллельного класса, — начал рассказ Васька. — Нас догнали три пацана из старшеклассников: Гришка Иванов и Федька Стариков, третьего я не знаю. Меня сбили с ног и стали пинать. Я поймал за ногу Гришку и вывернул ее. А Федьку толкнул в спину, и он ударился лицом об дорогу. Мы его на санях привезли в больницу, и он там очнулся. Потом его отвезли домой. Вот и все.
— Твое счастье, что сын отделался разрывом связок, иначе бы я тебя засадил и надолго, — со злобой промолвил отец Гришки. — Товарищ участковый, вы запишите в протокол, чтобы родители этого «фашистика» оплачивали лечение сына. А с тобой, папаша, — обратился он к отцу Васьки, мы поговорим без свидетелей.
При упоминании клички «фашистик» злоба стала заволакивать глаза парня, еще мгновение и он бы кинулся на взрослого мужчину. Но Васька быстро взял себя в руки, лишь засопел громче обычного. Увидев изменения на лице мальчишки, опытный участковый встал рядом с ним.
— Прекратите оскорблять его, причем тут «фашистик», подумаешь, фамилия такая, немецкая, что теперь, — обратился он к Гришкиному отцу. — Я обещаю вам, что разберусь в этом деле.
— Вот и разберитесь, а то и на вас я могу пожаловаться, кому следует, — ткнув пальцем в потолок, с такой же злобой сказал мужчина.
— Жалуйтесь, ваше право, — ответил участковый, — но потом придется ответить, кому ваша теща ночами продает самогон.
Отец Гришки побагровел, лицо покрылось нездоровыми плитами румянца. Что - то прорычав в ответ, он выскочил за дверь, с треском ее захлопнув.
— И что теперь нам делать с Василием? — поправив сползающие очки, спросила участкового директриса.
— Сами решайте, что делать, согласно вашим школьным правилам, а мы вынуждены завести уловное дело в связи с членовредительством. Если родительские стороны не договорятся, то будет суд, и он определит меру наказания, — ответил милиционер.
Школьный суд был короток. Собрали комсомольское собрание в классе. Большинство проголосовало «исключить»… На следующий день в зале школы построили линейку, и председатель комсомольской организации школы провозгласила вердикт: «За неподобающее поведение, порочащее честь комсомольца, исключить Василия Штраух из наших рядов»…
…Домой идти не хотелось… Бесцельно побродив по улицам села, зашел к другу Кольке.
Тот сочувственно посмотрел в глаза: «Брось, ну их на…х и сматерился, словно взрослый мужик. Есть будешь? Слушай, давай браги хряпнем, у бати стоит лагушок, давно поспела».
— Давай, махнул рукой Васька, — была, не была, все одно, теперь жизнь пошла под откос.
Первый раз в жизни Васька выпил полную кружку браги. Так его не рвало никогда. Казалось, желудок вместе с кишечником решили выпрыгнуть из тела. Обессиленного Ваську друг уложил на лавку у печки. Паренек проспал до вечера.
— Вась, проснись, — услышал он голос Кольки, — щас родители с работы придут, начнутся разборки.
Васька с трудом поднялся. Пол и потолок угрожающе кренились в разные стороны, голова кружилась похлеще, чем на карусели. Оделся и, качаясь, вышел в морозную темень. Протер лицо снегом, немного полегчало. Пошел домой.
На следующий день отец составил серьезный разговор с сыном. Пришлось идти к родителям пострадавшей стороны, унижаясь, просить прощения. Отцу Васьки пришлось отдать в знак примирения ящик соленого сала и канистру самогона. Дело замяли.
Зато в классе к нему изменилось отношение одноклассников. Дело дошло до откровенного бойкота. Все это наложило отпечаток на характер мальчишки. Васька стал угрюмым, и дерзким до безрассудства. Теперь и старшеклассники его побаивались. Васька замкнулся в себе, получив кличку «Сыч». С трудом дотянув до конца учебный год, получив аттестат о восьмилетнем образовании, паренек с облегчением покинул стены ненавистной школы.
Пролетело лето в деревенских делах и заботах о животе насущном. Отец работал на хлебоприемном пункте и теперь брал сына с собой на работу. Работа была простая – бери метелку, да мети мусор с площадок, готовь их под скорый урожай зерновых.
Платили мало, но куда деваться, хотя и эти копейки для семьи были важны.
В конце августа отец, сидя за вечерним ужином, стал допытываться, кем хочет стать сын. Васька и сам не знал, что делать: или идти, доучиваться до десяти классов, или поступать на учебу в какой-то техникум. Ни одна из технических профессий его не привлекала. Да и если честно сказать, не хотелось так рано отрываться от родительского дома, где мать и бабушка так внимательно и с лаской относились к нему. Посовещавшись, решили продолжить обучение до десяти классов. Пошли к директрисе, и долго, до нервного тика, убеждали ее, что все будет хорошо и Васька дисциплину больше не нарушит.
За лето многое забылось, и первого сентября парень был принят в классе, как было и раньше. Васька расслабился, но как говорится: «разбитую чашку не склеишь», отношения к нему были натянутыми. Это чувствовалось во всем: не приглашали поиграть в кульду, из круга вышибало, в чижа, или просто, погонять мячик. Теперь Васька уже не злился, а помня о наставлениях дяди учиться управлять собой, по-философски смотрел на происходящие события. Неожиданно для самого себя, у него появилась страсть к изучению природы и химическим опытам. Незаметно втянулся в школьный ритм, стал учиться лучше, отрицательные оценки стали большой редкостью. Да и отношение учителей к нему тоже изменилось. Закончил Васька десятилетку с одной лишь тройкой по математике – не любил он эту науку. Теперь предстояло принять решение – кем быть…
19. Васькина война Глава 2
Сергей Лукич Гусев
Глава 2
После окончания школьных экзаменов Василий Штраух получил аттестат о среднем образовании и устное наставление от учителя химии – поступить в пединститут.
Связывать свою жизнь с учительской профессией Василию не очень-то хотелось. Были свежи в памяти события двухгодичной давности. Не растаяла обида за унижения.
В начале июля в гости приехала родная сестра. Она и убедила парня поступить на биолого-химический факультет пединститута. Решение было принято.
Василий пошел в райвоенкомат сниматься с учета. В деревянном двухэтажном здании было прохладно и безлюдно. В каком-то из кабинетов негромко стрекотала пишущая машинка. Поднялся на второй этаж и постучал в дверь кабинета райвоенкома.
— Разрешите? — робко спросил он.
— Кто таков? — встретил его грозный рык военкома, — почему докладываешься не по форме?
От неожиданности у Василия вылетели из ума все наставления, которые изучали на уроках НВП, когда приходишь к комиссару.
— Э-э-э, товарищ майор, проблеял он, — допризывник Штраух Василий прибыл для подписи листка убытия.
— М-р-р-р, – раздалось негромкое рычание, — ладно садись, кивнул он на стул.
Василий робко присел и подал военкому приписное свидетельство. Тот встал, пьяно качнувшись, подошел к шкафу, порывшись в нем, достал личное дело допризывника.
— Тэкс, тэкс, тэкс… убываешь, значит. А кто будет Родину защищать? Супостаты мечи точат, ракеты на нас нацелили, а ты в учителя решил податься? А у нас недобор, и как раз в десант. По всем деревням пошукали, едва половину набрали, подходящих под требования призыва.
— Так вроде был Указ правительства, что из пединститута забирать в армию не будут, — возразил Василий, — это мой выбор.
— Не, я тебя не отпущу, сразу дам направление на сборный пункт, — снова грозно прорычал военком. — Пьешь, куришь?
— Нет, не пью и не курю.
— Во, вишь, такие тока в десантуру и нужны! По габаритам ты подходишь: вес и рост соответствуют.
Пытка психологическим давлением продолжалась минут пятнадцать. Еще немного и Василий бы сдался, согласившись на призыв. Но тут, как всегда вмешался случай.
В кабинет без стука ввалился незнакомый мужчина, в приличном подпитии, побрякивая сеткой с двумя бутылками портвешка. Военком быстро сделал запись в приписном свидетельстве, шлепнул печать, подал документ Василию и указал на дверь. Парень вышел на свежий воздух, как из парной бани, даже лоб вспотел.
— Всё, теперь можно ехать в город, писать заявление на учебу в ВУЗ и начинать подготовку к вступительным экзаменам, — с облегчением подумал он.
На следующий день Василий трясся по пыльной дороге в разбитом ПАЗике, набитом людьми, как селедка в бочке. Благополучно добравшись до города, решил не заезжая к сестре, сразу идти в институт в приемную комиссию, и подать заявление. Оформив все бумажки, повидался с сестрой и через день отбыл обратно в село.
Основательно подготовившись, с успехом сдал приемные экзамены и был зачислен на первый курс биолого-химического факультета. Побывал в колхозе со своей группой на уборке сена. Все было новым, интересным. Особенно понравилось обилие девушек. В группе было три парня и семнадцать соблазнительниц. А всего на курсе было одиннадцать парней и около ста девчат. Поле непаханое!!!
В октябре начались занятия. Учился Василий легко, был интерес к изучаемым предметам. На физически развитого парня обратил внимание преподаватель физвоспитания. Поинтересовался, какие виды спорта больше всего его интересуют, и предложил секцию бокса и борьбы. С боксом дело сразу не пошло. На первой же тренировке Василий выбил большой палец на правой руке. Когда он поджил, решил попытать себя в борьбе. Вот, тут и сказались уроки дяди на сеновале. Тренер обратил внимание, что паренек знает много приемов, которые запрещены в классической борьбе и поинтересовался их происхождением. Василий все ему рассказал. Тогда тренер посоветовал ему обратиться в спортивное общество «Динамо», где изучают самбо. Пообещал протекцию.
Через неделю Василий был в группе начинающих. Отличная физическая форма позволила ему быстро выйти в лидеры. Полгода упорных тренировок дали свой результат – парень стал чемпионом города. И вскоре тренер доверил Василию заниматься с новичками.
И вот, закончен первый курс института. Сданы последние экзамены и как всегда, следовал заключительный поход на природу. Собрались не все, часть ребят и девчат уехала домой. В пункте проката взяли палатки и спальники, закупили еду и вино «Алтын–Кель».
Доехав на автобусе до конечной остановки, пешком добрались до реки. Здесь разбили бивак, парни заготовили хворост для костра, девчата стали готовить ужин. Василий обратил внимание, что с него не сводит глаз симпатичная чернявенькая девушка в спортивном костюме, выгодно подчеркивающем очертания ее тела.
— Хороша, чертовка! — кольнуло сердце Василия. — Надо поближе познакомиться.
И вот, готов ужин. Дружно окружили расстеленную на земле клеенку. Разливающий плеснул в кружки вино. Выпили за окончание первого курса, потом за преподавателей, за природу и здоровье, и за все хорошее.
Проснулся Василий от дикой головной боли. С удивлением обнаружил, что он абсолютно гол и на его руке лежит такая же обнаженная «чернявочка». Осторожно освободив руку, стал искать одежду. Оделся и выполз из палатки. Умылся у ручья, сел на бережок и стал вспоминать вчерашний вечер.
— Как это я так нажрался, что ничего не помню? — с удивлением думал он. Как мы очутились в палатке? Была ли близость?
Тяжелые раздумья прервал мелодичный голосок: «Васек, ты, что тут грустишь? Я тебя потеряла, пошли обратно в палатку, я хочу».
Чернявенькая взяла его за руку и потащила в палатку. После двух заходов Василий был взмылен, как скаковая лошадь.
— Ну и темперамент у тебя, — отдышавшись, вымолвил он, — ты мне всю спину изодрала, как кошка.
— А я и есть кошка, а ты теперь мой котик и навсегда, — снова прильнула к нему девушка.
Этим словам Василий не придал значения, а зря…
В его студенческой жизни было много мимолетных свиданий, заканчивающихся постелью, но никто из девушек не мечтал связать с ним свою судьбу.
Мигом пролетело лето, и опять у здания института стали собираться студенты. Снова всех отправляли в колхозы по различным районам. Василий забыл ночную встречу с чернявенькой девушкой, имя-то ее забыл!
Почувствовал, что кто-то взял его за рукав телогрейки. И дальше начались события, словно в плохом детективе.
— Вась, ты, что ко мне даже не подходишь? — спросила подошедшая девушка, одетая в платье, — забыл свою Таню, и свои обещания на мне жениться?
— Же-ни-ться? — округлив глаза, еле вымолвил Василий, — когда это я тебе обещал? А ты почему в таком наряде, в колхоз не едешь?
— Быстро же ты забыл ту ночь, — опустив глаза, тихо вымолвила Таня, а я вот, от тебя беременная, поэтому и не еду…
Новость, как обухом по голове шибанула парня.
— А ты точно уверена, что забеременела от меня? Я ведь знаю, что тебя парни таскали по комнатам общаги.
— Так, значит, ты отказываешься от меня? — сменила тон Таня, — смотри, мальчик, как бы дело тюрьмой не закончилось! Я напишу заявление, что ты меня изнасиловал и я теперь в положении. Свидетелей много, нас видели, что в палатке мы ночевали только двое.
— Ты чего несешь, профура! — завелся Василий.
Багровый туман стал заволакивать глаза. С трудом придя в себя, отошел в сторону и присел у тополя.
К нему подошел Иван, парень старше его, поступивший в институт после армии.
— Что с тобой, на тебе лица нет! — с тревогой спросил он, — не заболел?
— Заболеешь тут, — сказал Василий, — влип, однако я…
— Рассказывай! — коротко сказал друг.
Парень рассказал Ивану все, что было.
— Да-а-а, дружище, не повезло тебе, — сочувственно произнес Иван. — Отец у этой девушки большая шишка в горисполкоме. Если доча ему навяньгает, то два выхода: или женитьба, или тюрьма. Хотя есть еще и третий способ – армия. Осенний набор еще не закончен, можно успеть смыться. Решай быстрее, через час придут машины и нас развезут по разным районам.
Василий размышлял ровно пять минут. Перспектива женится на потаскушке его не радовала, а обещание посадить в тюрьму приводило в ужас.
Закинув рюкзак за плечи, подошел к старосте группы и сказал, что в колхоз не поедет, так как заболел. Староста пожал плечами и вычеркнул Василия из списков отъезжающих.
А парень тем временем широким шагом шел в направлении горвоенкомата. Благо, паспорт, приписное свидетельство и студенческий билет были с собой.
Дальнейшее было словно во сне. Краткий визит к сестре с ошеломительной новостью, сборный пункт и казарма. Здесь только парень пришел в себя, полностью осознав свою ошибку. Утром на построении стали зачитывать списки призывников, кто в какую команду попадет. Василий попал в воздушно–десантные войска в 76 Псковскую дивизию.
Начались изнурительные подъемы среди ночи, марш – по пескам и снегу. Стрельбы, занятия по ТТП (тактико–техническая подготовка), «рукопашка», стрельбы ночные и дневные, вождение и изучение матчасти различной техники, изучение различных видов оружия, ну и конечно прыжки с парашютом.
Время, проведенное в учебке, прошло недаром. При росте в сто восемьдесят сантиметров Василий весил восемьдесят пять килограмм (стандарт!) – гора мышц, без лишней капли жира. Шутя, показывал новобранцам, как сгибая руку и напрягая бицепс, можно свободно порвать рукав тугой рубашки. Лихо тягал одной рукой сто килограммовую штангу.
Молодость придавала силы, все были бодры и веселы. После отбоя в казарме слышались тихие разговоры, анекдоты.
— Мужики, слушайте анекдот, — раздался голос из темноты. — Группа готовится к прыжкам. Командир группы построил всех, идет и проверяет у каждого подвесную систему парашюта. Подходит к одному курсанту, потрогал ремни в промежности: «Бубенчики не жмет?»
— Нет, не жмет...
— Имя?
— Маша…
— А-га-га-га! — грянул громовой хохот тридцати рыл.
— Щас бы эту Машу сюда, на ночку!
— А-га-га-га!
Зажегся свет. «А ну, тихо всем! — раздался голос старшины, — жеребцы стоялые, не угомонитесь, щас на плац и гусиным шагом полчаса под дождем!»
Свет погас, установилась тишина, прерываемая шепотом и тихими смешками.
Однажды, уже поздней весной, решили подшутить над только что поступившим пополнением. Василию принесли шестнадцати килограммовую гирю.
Он приклеил изолентой к ее боку три скрученных в один, бенгальских огня и написал мелом в трех местах по кругу: «Бомба».
Подошел к окнам казармы, зажег бенгальские огни и метнул «бомбу» в открытое окно кубрика на втором этаже. Результат был ошеломительным…Раздался звон стекла, крики: «Бомба!», в окна со второго этажа сиганули самые трусливые, вывихивая и ломая ноги.
Шутка закончилась гауптвахтой, и здесь Василий понял, что ему грозит дисциплинарный батальон. Случай, вызвавший травмы будущих солдат может быть наказан строго.
После двух дней отсидки, на «губу» зашел старшина взвода. Постоял, помолчал.
— Плохо твое дело парень, плохо, — покачиваясь с пятки на носок, произнес он, — ищут тебя. Оказывается, ты еще и пакостник, огулял девушку и решил скрыться в армии. Мудрец… Ты родом с Алтая? Мы с тобой земляки, я из Рубцовска. Земляки должны помогать друг другу. И я, чем могу, помогу тебе. Выбора у тебя нет, впереди «дисциплинарка»… Есть единственная лазейка – убраться подальше из этих мест.
— Как это, убраться? Бежать, что ли? — с изумлением уставился на «куска» (старшину) Василий. — Это же верная тюрьма!
— Нет, Василий, это служба в горячих точках. Туда берут без рытья в прошлом. Карабах, Приднестровье, Осетия, Афган, есть куда и подальше – Ангола.
— Товарищ старшина, я согласен «куда подальше», только бы не за решетку.
— Добро, — кивнул старшина, — я тормозну бумагу, по которой тебя разыскивают, и прокачаю вопрос о твоем переводе в контрактники. Через день скажу результат.
Василий взял листок бумаги, написал письмо домой, что служит, все нормально. На втором листке написал заявление о предоставлении ему академического отпуска по состоянию здоровья и адресовал его сестре, чтобы она отнесла бумагу в институт.
Сутки не спал, преследуемый кошмарами. Стоило закрыть глаза, как явственно вставала картина бетонных стен, обнесенных колючей проволокой, узкие зарешеченные окна. И рядом курящие и храпящие небритые личности в наколках. От этих картин становилось дурно…
— Нет, уж, лучше куда подальше, чем видеть этот ужас.
Василий еще не представлял, в какой ужас он вляпался. Старшина пришел на следующий день с довольной ухмылкой.
— Гарцуй, жеребчик, все по тебе решил, завтра отчаливаешь в город N–ск. Все документы получишь на вахте. Бывай, здоров, солдат удачи!
Василий переоделся в каптерке, сдал военную форму и облачился в «гражданку». Через сутки прибыл в назначенный адрес. Его поселили в небольшой гостинице на окраине города, сказав, что сбор будет завтра по указанному в бумаге адресу. Дали листочек с описанием пути следования и адресом прибытия. Номер гостиницы был на двоих. Вскоре дверь открылась, и в номер вошел молодой парень такого возраста, крепко сбитый, остриженный под «ноль».
— Привет! — протянул он широкую, как лопата ладонь, — «Кит», — сказал он. — А ты кто?
— Василий.
— Это ты в миру Василий, а тут ты кто будешь?
— Где этот тут?
— Ты к теще на блины приехал, что ли? — рассмеялся парень, как в детстве-то тебя обзывали?
— «Сыч, немец, фашистик», — ответил Василий.
— Не, не пойдет, лучше «Сыч», — рубанув воздух ладонью ответил «Кит». — Забудь свое гражданское имя и фамилию, теперь ты мистер «никто» по кличке «Сыч».
А так же будь добр следовать простым правилам: ничего ни у кого не расспрашивать, самому ничего не рассказывать, меньше совать нос в чужие дела, и беспрекословно слушать командира. Ты ведь ВДВешник, вас разве этому не учили? Давай спать, завтра вместе пойдем на «сборку».
На следующий день Кит и Сыч прибыли на место сбора. Здесь, в большой комнате находилось человек десять – двенадцать. Василий присмотрелся – все были разного возраста, сурового вида, крепко сбитые. В комнату зашел человек в гражданской одежде.
— Так, сейчас по одному будете заходить в следующую комнату, сдавать привезенные документы, фотографироваться и получать инструкции, — сказал он.
В комнату вызывали по одному, не называя фамилий, просто выходил человек, тыкал пальцем в первого попавшегося. Василия вызвали вскоре. Он прошел, сел на стул перед тремя мужчинами. Один из них попросил рассказать без утайки о себе все, вплоть до того, сколько девушек он имел. Беседа длилась почти час. Второй, сидящий рядом, что-то торопливо записывал в блокнот. Фотограф снял его в профиль и анфас.
— Заполните бланк, — третий мужчина подал Василию листок бумаги.
— Мы забираем ваши документы, взамен даем справку - пропуск. Выезжаете за город в точку, указанную в бланке, предъявите на КПП. Все, свободен, вперед!
20. Жизнь или честь?
Нина Джос
4 место в номинации «Внеконкурсные произведения»
Эту историю рассказала мне одна старушка у которой я гостила когда-то в Бердянске. Дело было давно, подробности не знаю, но сюжет намертво засел в памяти.
Тётя Дора, которой в 90-е годы было уже далеко за восемьдесят, жила с мужем - мрачным скупым стариком, который к тому времени перенёс два инсульта. Он целыми днями сидел на диване и смотрел телевизор. Иногда, опираясь на палку, вставал и ходил в туалет, либо на кухню. В угасающем мозгу старика иногда всплывала старая обида и он писклявым дрожащим голосом упрекал жену за супружескую измену во время Отечественной войны. А дело было так:
Когда началась война, муж тёти Доры был кадровым офицером и попал на фронт одним из первых. Когда к их городу подходили немцы, поступил приказ об эвакуации офицерских жён и детей. У тёти Доры были на руках две малолетние дочки в возрасте шести и трёх лет. Для эвакуации прибыл фургон с командиром и несколькими военными. Места в машине на всех не хватало. И тогда командир с подлой усмешкой объявил, что вывезут только тех, кто согласится доставить ему и его товарищам небольшое удовольствие. Кобели в военной форме, посмеиваясь обходили толпу дрожащих от страха и унижения женщин, к которым жались малые дети, выбирая самых молодых и красивых. Некоторые женщины согласились на такую сделку - на кон была поставлена жизнь детей. Согласилась и молодая в ту пору тётя Дора. Насильники спешно оприходовали рыдающих от унижения и отвращения офицерских жён.
Военные сдержали слово - самых "сознательных" женщин с детьми вывезли в тыл. Кто-то из жертв насилия донёс в НКВД о случившемся. Насильники вскоре были расстреляны, по закону военного времени.
К счастью, война пощадила эту семью. Муж вернулся с фронта, а тётя Дора сохранила детей. Пара дожила до глубокой старости. Старик давно простил жене эту невольную измену - сам был не без греха, а война, как говорится, всё спишет. Но всё же иногда спьяну или к слову, припоминал давнюю обиду, нанесенную его мужскому самолюбию.
Хочу заметить, что у того поколения, понятие о верности и женской чести было совсем иным, чем в наши дни. Верность любимой женщины много значила для мужчин, сражавшихся на полях войны. Но и женщина - мать готова на многое ради спасения жизни своих детей. И когда перед ней стал выбор: жизнь или честь, она не могла поступить иначе.
21. Победи свой страх
Нина Джос
4 место в номинации «Внеконкурсные произведения»
Эту историю рассказал мне случайный попутчик, высокий стройный мужчина лет тридцати пяти, с густыми волнистыми волосами, затянутыми в хвост на затылке.
-- Главное в жизни, это победить свои страхи, - вещал он, пока мы ехали в машине общего знакомого, - так нам Учитель сказал. Ещё недавно я вёл кружок танцев в школе и зарабатывал всего две тысячи леев в месяц. У меня семья – жена и двое детей, их надо обеспечить. Какой я мужик, если заработать не могу? Что-то мешало мне подняться выше в своей карьере, а время стремительно летело. Стал ходить на семинары и разные тренинги, чтобы разобраться со своими "тараканами" в голове. Прошло всего три с половиной года, и теперь у меня своя частная Школа Искусств, в пригороде столицы, где занимаются более ста пятидесяти учеников!
Особенно запомнился мне тренинг, который я проходил на Украине. Наш лагерь располагался возле леса. В группе было несколько девушек и всего два парня. Учитель давал нам задания на преодоление страхов. Однажды он приказал ночью отправиться через лес к озеру и переплыть его туда и назад. Днём мы уже ходили туда и дорога была нам знакома. Но одно дело днём, а другое ночью. Когда в лесу темно, кажется, что во мраке притаились хищные звери и лесные духи – леший, Соловей-Разбойник и прочая жуть кошмарная. А тут ещё птицы ночные кричат, ёжики в траве шелестят, разные насекомые летают. Страшно! Пока мы шли туда - столько страхов повылазило, о которых я даже не подозревал! Добрались до озера – в воде Луна отражается, камыши шелестят, птицы болотные кричат. Вспомнились мне, сказки про русалок и водяных, которые на глубину затягивают и топят, аж кожа мелкими пупырышками покрылась от ужаса! Думал, что не хватит духу в воду залезть, не то, что переплыть! Тут девчонки первыми одежду скинули и поплыли. Стою я на берегу, как дурак, и так мне стыдно стало! Мужик я или где? Разделся и тоже поплыл. Догнал девчат, и мы всей компанией переплыли озеро туда и обратно. Назад идти было уже не так страшно. Зато, какими героями мы себя чувствовали после этого!
На другую ночь Учитель ещё страшнее задание придумал - пойти ночью на сельское кладбище, найти там могилу мужчины с именем Валентин и прочитать над ней поминальную молитву. Когда выполняли это задание – ещё больше страхов повылазило из меня! Тут я всяких призраков и вампиров вспоминал, да прочих вурдалаков кладбищенских. И опять девчонки держались более мужественно, чем мы с другом. Вот и скажи после этого, что женщины – слабый пол. И что ты думаешь? После того, как мы сделали это, мне уже ничто не страшно стало! Вернулся я с тренинга и пошёл своё дело открывать. Стал ходить по разным чиновникам и учреждениям. Взял кредит в банке, арендовал помещение и теперь моя школа работает! Вот, как важно бывает победить свои страхи! Без этого никакой успех невозможен, поскольку страхи блокируют энергию человека.
22. Дедуле
Иветта Дубович Ветка Кофе
Памяти Щекотова Фёдора
Ивановича,
солдата войны
Ты старший.
Семерым был за отца.
Женившись,
Две семьи, как есть, тянул.
А тут война!
Ты в возрасте Христа
Пошёл на фронт...
Два раза был в плену!
Как страшен
Оба раза был побег!
Что помогло
Всё вытерпеть, родной?!..
Бабулиной
Молитвы оберег?
Бабулино, вослед :
"Господь с тобой!"
Ты сильный
И смекалистый всегда!
На Каме рос -
Переплывал её.
Когда форсировали Днепр,
То вода
Топила многих...
Ты же был спасён!
Ты всю войну
До донышка испил.
Шофёрил, партизанил,
Немца брал...
Ходил -
Совсем у краешка могил,
Как хорошо,
Что выжил, не пропал!
Как хорошо,
Что на руках носил!
Спокойно мне,
Не знавшей войн, с тобой!
Бензином пахнущий
Гостинчик "от лисы"
Ты мне с дороги
Привозил, родной!
Вот, снова май,
И по весне горчит
Дыхание земли.
Святая боль!
Синички тенькают.
И лист раскрыт.
И в Дне Победы,
Деда, твоя роль!
И сколько лет
С войны бы не прошло,
И ты ушёл - уже
Немало лет,
Я не забуду,
Что твоё крыло
В дыму сражений
Защищало Свет!
23. К 75- летию Победы. Чтить
Иветта Дубович Ветка Кофе
Чтить.
По - пластунски, быстротечно,
Повторяя ход бойцов,
Облака проплыли в Вечность,
В Память дедов и отцов.
Конь стреножен. Это сердце.
Слух задействован войной :
В мир иной со скрипом дверца -
Рюкзачок наш за спиной.
Нахлебавшись болью, кровью,
Реки стиснутся, горьки.
Но приникнут к изголовью
Ореолом родники.
А Земля всё перемелет?
Ах, рубцов - не мыслим счёт!
И обугленное время
Годы, годы всё течёт...
Среди заповедей древних
Есть связующая нить:
Чтить родную нашу Землю,
Без которой нам не жить!!!
24. К 75- летию Победы. Душегубка
Иветта Дубович Ветка Кофе
Глазами ребёнка."Душегубка."
Бабуля не раз кляла войну:
"Душегубка!"
Дедуля все дни войны воевал,
домой вернулся, искаженный болью:
ноги, голова, вроде, живой, вроде,
нет...
Когда я родилась, сколько себя
помню, всегда, неотступно, были
разговоры о войне. Хоть прошло
десять лет. Но бабуля старалась
пресечь:" Не надо! Не спрашивайте!
Сейчас заревёт! ( Это про дедулю)
А потом заболит голова!)
У дедули Орден" За отвагу" и
немало медалей. Но он плачет, всегда...Не может рассказывать...
Из леса бабуля приносила муравьёв,в бутылочке, томила в печке. Потом помогала дедуле
взбираться, ногами в тепло, внутрь
печи, к муравьиной кислоте
прожаренных муравьёв. Я рядом, голова вровень с дедулиной головой,
полотенышком вытирала его лицо, в
каплях пота.
Фронтовик, сильный, молодой
ещё ( с восьмого года), "Днепро
переплывал" ( когда про Днепр
вспоминал, всегда "спасибо" говорил,
что рос в Николо - Березовке, на
реке Кама.) ( Не только бомбежка косила людей... Не все умели плавать и тонули беспощадно...)
... А с войны вернулся, как
дряхлый старичок!
Я, частенько, когда дедуля во
сне стонал, подсаживалась к нему
на кровать, доставала до прохладной
блестящей спинки одной рукой, потом
руки меняла, а охлажденную клала на
лоб. И дедуля замирал на какое - то
время. И прохлада, и детская
ладошка приносили облегчение.
Ненависть к войне была в каждом!
Когда смотрели фильмы, когда на
экране наступали " наши", и кричали:
"УРА!" - весь зал, облепленный
ребятишками, в голос кричал тоже :
"Ура!"
Наш райцентр, где мы жили,
принимал, размещал в интернат
инвалидов с разных сёл. Калек было
много. Кто без ноги, кто без руки,
или без обеих ног. На руках у таких
были деревянные дощечки. Опираясь
на эти дощечки, они передвигались,
сидя на небольших площадках с
колёсиками.
Через какое - то время всех калек
"спровадили", как слышала бабуля,
на Урал.
Когда позже, с четырехлетним
сыном мы ездили в Пермь, а оттуда
в Кунгур, смотреть Кунгурскую
Ледяную пещеру, я обратила внимание
на целую улицу калек.
Был солнечный денёк. Все, в основном, мужчины, высыпались
на улицу, с детьми,подростками.
Жены,видимо,работали.Кого - то,
если, скорее всего, без ног, вынесли
на завалинки.И с дощечками на ладонях тоже были. Конечно, очень
грустная картина.
Когда я была маленькая, один
инвалид, чередуя, ночевал то у нас,
то у других.
Его, фронтовика, выгнал пьяный
сын.
Бабуля накормит, в прихожей
постелит тулуп, фуфайки, чтоб помягче, наклонится:"Не забудь, не
перепутай, завтра снова к нам."
А сама слёзы смахивает...
У него одна нога пристёгивалась -
оббитая стёганым одеялом деревяшка.
Я смотрела, как он отстёгивал,
ставил в угол, до утра.
Так и ходил, горемыка, с одного
двора на другой. Договорились улицы,
и кормили, и место давали для
ночлега..Медаль висела на груди, одна
защита в этой жизни...
У бабули младший братик вернулся
с войны офицером. Но и с ним была
оказия.
Он, в семнадцать лет, встретил
войну в районе Бреста.
И находились такие, брали дядю
Костю за грудки :"Ты зачем допустил
фрицев?"
Спрашивал, покоя не давал, злой,
пьяный народ. Кто понаглее.
И только вышедшая в свет книга
С. СМИРНОВА "БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ"
открыла людям глаза.
Изменилось отношение к Константину Ивановичу. А сколько
терпеть пришлось!
Ужас войны - чем измерить силу
горя?
Мне, не знавшей войн, снятся
сны про войну.
Спаси, сохрани нас от слёз, от
погромов, от злодеяний!
Спаси, сохрани Землю и людей!!!
25. К 75- летию Победы. Память
Иветта Дубович Ветка Кофе
Из тех времён, времён огня...
Сколько убитых на войне!
Я как подумаю, нет сил!
Костьми лежат вдвойне, втройне,
И прессинг в Землю их вдавил...
Не бросишься опередить.
Меня и не было тогда.
А боль во мне не пережить,
Окаменела навсегда.
Из тех времён, времён огня,
Летят их души вперестук.
По отклику нашли меня:
В КамЕньях Памяти свой звук.
Она проста, из уст в уста,
Убитых всех Святая Речь.
Перекликается в годах,
Чтоб Землю милую сберечь!
26. Наказ деда
Дубровская Надежда
Призёр в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»
Специальный приз №20 «Опытные Зубры»
( 6 ноября 1941года)
Жена, моя любимая,
Иду сегодня в бой.
Наверное, родимая,
Не встретимся с тобой.
Бои идут тяжелые,
Ты береги детей.
Сердечки их ранимые,
Заботой обогрей.
Недолго в жизни свЕтило,
Нам солнышко с утра.
Ты на любовь ответила -
Сыночков родила!
За Сашеньку и Мишеньку
Иду сегодня в бой.
Володеньку и Толика,
Родная, успокой:
«Вернётся папка живенький,
И в кучку всех сгребёт»,
Но затрещал тут вражеский,
Разлучный пулемёт…
Я знаю, моя милая,
Не рвётся связь времён:
Пройдёт по Красной площади,
Мой младший брат Семён!
Он символы фашистские,
Склонит к твоим ногам.
И правнуки - военные ,
Пройдут парадом там!
27. Герой нашего времени
Дубровская Надежда
Призёр в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»
Специальный приз №20 «Опытные Зубры»
Полухин Дмитрий Сергеевич – курсант Кемеровского кадетского корпуса МЧС, двадцать первого февраля делился информацией с друзьями в социальных сетях: «Шанс не бывает единственным в жизни. Единственной бывает только жизнь!»
А почти ровно через месяц – двадцать пятого марта, он, рискуя свой единственной жизнью, даёт шанс на спасение трём детям, которые задыхались в чёрном дыму при пожаре в «Зимней вишне».
В экстремальной ситуации Дима не растерялся и не только сумел спастись сам, но и спас троих детей.
Когда начался пожар, он находился в кинотеатре на четвёртом этаже, смотрел фильм.
Вдруг к ним в зал забежала женщина и крикнула, что нужно выходить
Началась давка, так как народа было, очень много.
Они спустились на третий этаж. Там – практически черным – черно, нечем дышать, и в глазах начало темнеть.
Дмитрий был уже близко к выходу, когда услышал крик женщины. Она билась в истерике и кричала, что никуда не пойдёт, рвалась назад.
Рискуя задохнуться в дыму или сгореть заживо, курсант пробрался сквозь толпу и спросил: «Где они?»
Мать просто махнула, в не себя от ужаса, в сторону, дальше по коридору.
Пройдя три магазина, Дима услышал детские крики, пошёл на голос. В одном из отдела увидел, что кто – то там есть. Это были трое малышей, они забились в угол и плакали.
В темноте, в густом дыму он нашёл руку мальчика, ему было лет одиннадцать, прицепил его за ремень, а девочек за шиворот потащил к выходу.
Кругом слышен был крик, стоны и плач.
Всех троих спасатель передал маме.
Как выходила она и её спасённые дети, наш герой уже не видел. Через полчаса за ним приехали родители и увезли в больницу.
Кстати, отец Димы – Полухин Сергей Николаевич, кадровый офицер в отставке. Именно он и дед Николай Иванович – «соль земли», воспитали в сыне, внуке – силу воли, решимость, отвагу, мужество, порядочность и ответственность!
За эти качества и решимость в сложной ситуации, Дмитрия наградили медалью « За спасение людей во время пожара».
Эта награда боевая и её удостаиваются люди, проявившие настоящее мужество.
«Мы часто встречаемся с людьми, которые по зову сердца делают больше, чем те, кто обязан делать это по долгу службы», - сказал Председатель Следственного комитета Российской Федерации Бастрыкин Александр Иванович, вручая награду Полухину Дмитрию Сергеевичу.
Сейчас Дима – курсант Военной академии связи имени Маршала Советского Союза С. М Будённого, в Санкт – Петербурге.
Пожелаем ему успехов в учёбе, терпения, удачи в освоении такой нужной, трудной и благородной профессии – Родину защищать!
Своим самоотверженным поступком он подарил всем нам надежду на то, что есть небезразличные, молодые люди, готовые прийти на помощь, несмотря ни на что. Они достойные продолжатели подвигов своих отцов и дедов.
Спасибо, Дима, обычный русский парень.
Пусть хранит тебя Господь.
28. День Победы начинался с рассвета или Как я хотел стать трактористом
Александр Жгутов
День Победы начинался с рассвета
или
Как я хотел стать трактористом
Посвящается всем детям войны и их
матерям.
"И голодом и холодом испытаны,
Но флаг Победы реял над страной!
Порою без родителей воспитаны,
Мы-дети опалённые войной.
Друзей не по зажиточности мерили
И не были похожи на зверей,
Вот, вроде, даже в Бога мы не верили,
А души были чище и добрей…"
"Опаленные войной" Валентина Глушанкова.
Глава первая
Как я хотел стать трактористом
Знаменитый плакат "Родина-Мать зовет!" с первых дней Великой Отечественной войны призвал встать советский народ на защиту своего Отечества. Многие молодые девушки ушли на фронт. На фронт ушла и моя мать Жгутова Елизавета Ивановна. Она, вместе со своим братом Михаилом Ивановичем и моим отцом Агаповым Григорием Ивановичем, в 1943-1944 годах служила на военно-санитарной летучке № 604 Полевого эвакопункта №203.
У войны свои счеты с жизнью и смертью, но и любовь на войне никто не отменял. Война обостряет все чувства. Поэтому много, таких, как я «детей войны», оказались плодами фронтовой любви. В народе нас часто называли «безотцовщиной». Однако, самым обидным из всех прозвищ для меня лично было «трофейный». Воспринимая прозвище личным оскорблением, нанесённым даже не столько мне, а моей матери, я, всем своим тощим телом, со слезами и матом, яростно и злобно бросался на обидчика с кулаками, ногтями и даже с зубами. И иногда обидчик, который был старше и сильнее меня, убегал с места драки с разбитым носом и исцарапанным лицом. Я тоже получал свою долю «боевых» ссадин. Как говорят: - «В драке важен не размер собаки, а сила ярости в ней».
Нашим матерям приходилось терпеть народную молву о себе и, до крови закусывая губы, бессонными ночами солить подушку своими слезами. «На чужой роток не накинешь платок».
А сколько долгих ночей у колыбелей, сколько труда и терпения наши матери отдали каждому из нас? Они думали о своём дите от его рождения и до своего смертного часа.
Особенно трудна была материнская доля, воспитывавших своих сыновей без отцов. Тут много мудрости и ума надо приложить, что бы из сына вырос мужчина.
Я с благодарностью вспоминаю свою мать-участницу Великой Отечественной войны, которая воспитывала меня-«трофейного» без мужа.
Досталось же ей дитятко "непокорное", как сказал обо мне священник при крещении в Сталинабадской церкви в 1947 году.
В детстве все краски ярки. Мне тогда казалось, что весь Мир живет для меня. Была весна 1949 года. Май. День Победы. Обычный рабочий день. Моя родная деревня Ступново из восьми домов на бугре, окруженная вологодскими лесами.
Солнечное утро. Я проснулся с самого ранья.
На майские праздники мать сшила мне рубашку из немецкого парашютного шелка кремового оттенка, с карманом на груди, а на нём красными нитками "мулине" вышила звезду с лучами.
И вот, она торжественно, как военную форму, подала мне эту рубашку со словами:
- На-ко примирь.
Здесь и далее я постараюсь сохранить тот простонародный говор в нашей местности, царивший повсеместно в те времена.
- Ну, Шурка, баскОй ты сЕгодни, - с ухмылкой подбодрила меня бабуля, - первый санапал на всЁй деревне. Этим она как бы благословила меня на сегодняшние "геройские" подвиги. Она-то знала, что к вечеру я всё равно выкину какой-нибудь фортель. Мать перед выходом на "улку" тоже строго наказала:
- Мотри там, в грись не лизь, да не изорви рубаху. Послидний лоскут исшила, нетутко боле. Береги рубашонку. И мотри не варзай, а то живо у меня рвань получишь ужо.
Но эти слова были для меня обычным напутствием, поэтому особо не напугали. До вечера ещё оставался целый день...
И день не длился, а полетел птицей счастья. Меня выпустили на волю. Для порядка, а больше ради того, чтобы показать всем свою новую рубаху, прошелся по деревне. Народу в деревне никого. Все при делах. Началась горячая посевная пора.
Остановился я около конторы колхоза "Пограничник". Весь колхоз состоял из трех таких же маленьких деревенек, как и наше Ступново. С кем граничил колхоз, мне было глубоко наплевать. Председатель колхоза Геннадий Бурницов с озабоченным видом сидел на крыльце и курил самокрутку. Увидев меня, заулыбался:
- Ну, чё, победитель, как дела? Матка с утра ремённую артиллерию не сделала ишо?
- Не, дядь Генадий. Ты чё? Ишо у меня вчерашняя рвань болит.
- За чё вчера-то взбучку получил?
- Да на мерине Рустеме вчерась катался верхом, пал с ево и всю штанину изорвал.
Бабушка, конешно, было пробовала заступиться за миня, да куды ей, матка прытко зла была.
Штаны-то видишь послидние, а топеря вот, с заплатой. Матке жалко их стало. Крепкие, из "чертовой кожи", а воно как лопнула штанина, вокурат на коленке.
Вот мама и сказала мине вчерась: - На тибе,Шурка, как на бисе, всё кажыный день рвется. Ты домой вечером прибегаш как из окопа с передовой, весь грязный и изорваный.
Я вечёр, уж после рвани, спросил её:
- А чё, завтрея праздник День Победы? Это когда мы немцев совсем победили? Дак она мине и сказала: - Пока тебя беса не выращу, у меня никаково дня Победы не будёт. Я с тобой всё время как на войне.
- Ну, ладно, дядь Генадий, я пожалуй до пруда сбегаю.
- Ну, беги, беги. Там мужики трактор ремонтируют, пособи им.
- Ладно, погляжу.
Минута и я у пруда. На высоком берегу стоял разобранный трактор ХТЗ с железными колесами.
Трактористы переводили название ХТЗ как «хрен товарищ заведешь». Утром трактор не завёлся. Поэтому он и стоял на берегу пруда разобранный.
"Брюхо" трактора-картер лежал на земле, весь в чёрном нигроле. Нигрол заманчиво блестел на солнце. Так и тянуло макнуть в него палец.
Двигатель, частично разобранный, тоже был разбросан на берегу пруда. Прямо-таки обворожительная красота. Картина нигролом.
Трактористы грязные с ног до головы: Вася Черняев-«Серко» и Емельян Виноградов. Один участник войны, другой «по броне» ковал победу в тылу.
Глядя на их вид, ласточкой пропорхнула завидная мысль: - "Вот бы и мне трактористом. Замараешься весь, и ругать никто не будет."
Увидели меня трактористы и сразу вопрос: - Ну, "кавалер трех рваней", пошто явился? Чево вырядился-то как на свадьбу?
- Таак? Значит, рубаху мою новую увидели, пролетело в моем мозгу, - Хорошо, добро, ладно.
- Дак, празник сёдня. День Победы над фашискими ерманцами.
- А вы чё, делаёте?
- А то ты не видишь? Ремонт вот делаем.
– Вот вить, все в поле пашут, а у вас дак ремонт.
- Да ладно ты, Шур, не бригадир ишо упрекат-то нас с Омелей. Если хош так пособи нам. Генадию скажем, чтобы в колхоз тибя записал?
- Миня? В колхоз запишут? И зёрна дадут на трудодни?
- А ты как думал? В такой рубахе, тебя сразу запишут и выписку на пшенишную муку Генадий сёдни же и выдаст.
– Да-аа, матка радешенька будет, ежели на Троицу мне мучки Генадий выпишот.
А чево, мужики, делать-то надоть? ( вот с этого, наверное, момента во мне и стало доминировать стремление быть добытчиком в семье, заработать хотя бы кусок хлеба.)
- Да ты больнё чист, как начальник. Сначала руки-то хоть замарай.
С радостью исполнил свою мечту и ткнул пальцем в нигрол… Есть!!!
Васька на это с ухмылкой пробурчал:
- Это не эдак бы, Шура, надэ, а обе руки, да хоть бы по локти. На нас-то с Омелей погледико какие мы. Забыв обо всем, я запихал в нигрол ручонки до локтей.
А всё же мысль, что рубаху как-то надо бы сохранить чистой, пробуравила мозг, но тут же и пропала в радостном ожидании записи в колхоз. Но и этот мой вид им видать не очень-то глянулся.
Емельян с ухмылкой попросил меня ему помочь:
- Знаешь, Шурка, ты вон ту уразину потташшы, воон туды…, к картеру.
Уразина оказалась тяжелой и вся вымазана нигролом. Пока я её подтянул к указанному Емельяном месту, дело было сделано: рубаха оказалась вся измазана нигролом. Увидев, что наделал с рубашкой, я понял, что теперь-то уж точно мне от матери достанется большая нахлобучка и самый огненный, из всех прежних, ремённый салют. Своими грязными ладонями я схватился за щёки и прорыдал: - Ну, мужики, топеря матка меня убиёт.
- Да, полнотко ты, отстань. Иди топерь к Генадию, чичас же наразу он тибя и в колхоз запишет, а ради празника можот и муки выпишет. Потом-то уж ничево не бойся, не будет тибе никакой рвани. Токо скажи Геннадию Ивановичу, мотри не забуть, шо нам пособлял.
К конторе я прибежал шустро, но вид у меня был уже совсем не тот, что час назад и далеко не праздничный. Геннадий, как сидел на крыльце и дымил самокруткой, так и продолжал сидеть в том же положении. Увидев меня в такой заляпанной нигролом рубахе и с измазанным лицом, он засмеялся и начал что-то оживленно обсуждать с кладовщиком Иваном Александровым.
- Ну, и чево ты там с мужиками поделал? - серьезно, пытаясь подавить в себе душивший его смех, строго спросил Геннадий.
- Генадий Иванович, миня мужики попросили пособить, так я и помог им малёхо. А ишо, они сказали, шобы ты миня в колхоз записал и муки выписал.
- Ну, ладно, чево с тобой делать, думал, мал ишо, да вижу уж, вроде как и можно, раз роботником стал.
Деловито встал и буркнул:
- Ну, ты тут поготь, чичас справку тебе вынесу.
Через минуту он подал мне, исписанный химическим карандашом обрывок от какой-то старой ведомости. Что там он написал, я, конечно, не знал.
Как я потом узнал, в бумажке было написано:
" Лиза! Дай ты своему выпоротку рвань хорошую".
Вскоре это обстоятельство меня побудило выучить азбуку, что я, самолично, без посторонней помощи и сделал. Сначала разбирал по буквам названия газет и заголовки статей с крупным шрифтом, а потом старательно перерисовывал их химическим карандашом на полях этих же газет. Примерно через полгода уже читал всё и везде. Особенно нравилось громко зачитывать вывески в селе: - «Магазин» ( с ударением на втором слоге, так в деревне говорили), «Чаромское сельпо», «Столовая» и тому подобные названия.
Не любил читать слово «Амбулатория», так как с ходу прочитать не удавалось, а по слогам толком ещё не наловчился. Вот в результате и получалась: «малубатория», или, вообще, какая-то похабщина.
А пока, я опять обрадел и с запиской в руках побежал скорее обрадовать мать. Влетаю домой. А домишко наш-старая банька, в которой русская печка занимала треть комнатушки. Бабушка сидела на лавке. Как увидела меня в таком виде, так и брякнулась с лавки на пол:
- Лизка, погледи-ко на этово выпоротка-то…
Мама, как глянула на меня, так и обмерла. А я, всё ещё возбужденный с улыбкой до ушей, протягиваю ей исписанный Геннадием Ивановичем листочек, и скороговоркой: - "Ма-маа, миня в колх...
Но, встретившись с её взглядом, я уже на продолжение разговора не рассчитывал, а стремглав метнулся вон из дома. Всей своей шкурой я почувствовал неотвратимость жестокой порки и что будет она сейчас же и всеми подручными средствами. Я вылетел пулей из избы и бегом к пруду.
Мать, схватив клюшку, которой полоскала белье в пруду, стремительно бежала за мной, практически дышала мне в спину. Около пруда она меня настигла и сцапала. Жесткая, натруженная рука участницы войны цепко ухватила меня за рубаху. Я тщетно пытался выкрутиться. Шелк рубашки хотя и скользил у неё из рук, но вот рывок, и я уже барахтаюсь в пруду.
Первая мысль: - "Вот утону ведь, жаль, не успел плавать научиться…" И вдруг чувствую, что погружение закончилось. Вроде бы сквозь воду даже проблеснул солнечный лучик, и я над водой, но нет, опять надо мной вода, ещё раз блеснуло солнце и так несколько раз: то солнечный зайчик промелькнёт, то мутная вода над головой. Это так маманя вгорячах пыталась отмыть меня и рубаху за один прием.
А в это время мужики, устроив для себя такое развлечение, весело похохатывая, курили самосад, и делали вид, что они вроде бы и не при делах.
Но тут, Васька Серко возьми да и брякни матери: - Лиза, а может ты бы их порознь прополоскала-то, и Шурку, и рубаху?
Я мгновенно был выброшен на солнечный брег пруда. Мать, молча подняла на него клюшку, поняв кто учинил эту проделку надо мной. Одновременно оба: и Емельян, и Васька, как немало повидавшие на своем веку, имевшие опыт отступлений в таких ситуациях, поняли намерение мамы. Не дожидаясь объявления войны, они, обгоняя друг друга, помчались вокруг пруда. Мать, с завидной скоростью догоняла их, и то одного, то другого утюжила клюшкой по их спинам. Бой продолжался минут десять. Мужики выбились из сил, мать тоже.
В эти минуты мне было и не обидно, и не больно, только до слез жалко новую рубаху со звездой.
Мать увидев, что я безутешен, подошла, обняла, поцеловала и сказала: - Горюшко ты моё. Иди, одинь толстовку, больше сёдни рвани не будет.
- Мам, дак, Генадий муки нам выписал, я на Троицу хотел тибе и бабушке...
Заплакала мать.
Мужики начали повинно успокаивать мать.
Емельян смущаясь сказал:
- Лиза, я Шурке на Троицу дам муки, на пироги вам, как только в МеТе еСе (МТС- машинно-тракторная станция) нам выпишут.
Снова светило солнце.
Колхоз пополнился ещё одним "добровольцем".
Глава вторая
Мой памятный День Победы
А в это самое время, все колхозники дружно пахали, сеяли, всеми силами укрепляли могущество страны Советов, восстанавливая послевоенную мирную жизнь. И им за это, практически ничего не было. За тяжёлый труд, десяти-одиннадцати часовой рабочий день, ставили палочку, которая называлась трудодень. В конце года за эти самые заработанные трудодни-"галочки" колхознику причиталось примерно по 1-4 копейки на трудодень и плюс к тому, по 300-400 граммов какого-нибудь зерна, а реже ржаной или пшеничной муки.
Об этом памятном событии дня, которое произошло со мной, жителям деревень нашего колхоза: Ступново, Тимшино и Назарово предстояло узнать только вечером.
Этот памятный долгий День Победы продолжался…
К вечеру, возле конторы на лужайке, под тополями, источавшими весенний аромат своих молодых, липких смолистых листочков, были составлены столы.
Каждый из сельчан принес и выложил на стол, что было в доме из еды: ржаной хлеб, испеченный наполовину с картошкой и лебедой, вареную картошку, зимовой лук. Мама тоже приготовила для праздничного стола большое блюдо винегрета, сдобренного постным маслом. Вскладчину купили три бутылки клюквенного вина для женщин, а мужикам водки, из расчета по 250 граммов на человека.
За вином в Чаромскую сельповскую лавку Геннадий Бурницов, ещё загодя, послал Тольку Клубова, за ним увязался и я.
Продавщице, которая не хотела его отоваривать, Толька сказал, что за вином его послал Бурницов.
Продавец, Тоня Ганюличева, строго поглядела почему-то на меня, а не на Тольку, и спросила:
- Не врете?
Я ответил:
– Нет, не врем.
Бутылки с водкой были запечатаны красными сургучными печатями. Клюквенное вино было по цене 18 рублей «сталинскими» деньгами, а водка 21 рубль 20 копеек. Цену я запомнил, так как оказался свидетелем этой покупки. На сдачу Толька ещё прикупил лично себе пачку папирос «Север» или «Красная звезда». Тогда ему было около семи лет, а дымил он уже как паровоз.
Это о нём люди в деревне говорили, что пить, курить и говорить он начал одновременно. Односельчане про Тольку, смеясь, судачили, что он, ещё лежа в люльке-зыбке, постоянно требовал только две вещи: - «Матка! Дай титьку", или - "Матка, дай «курьва».
Мне же Толька выделил горсточку «ландрину» (леденцов), из купленных для чаепития. Эту щедрость ко мне он проявил исключительно только потому, чтобы я не проболтался мужикам о купленных им папиросах. Об этом он меня недвусмысленно «предупреждал» пока мы шли от Чаромского до Ступнова.
Вот так, смолоду, Толькиными кулаками, меня жизнь приучала хранить тайны людские и государственные. А потом, всю свою военную жизнь, свято исполнял, единожды данную Родине-СССР присягу, хранил и оберегал государственные тайны за скромное денежное содержание военнослужащего. Считай – «за щепотку ландрина-монпансье». Вот только сейчас вам первым и рассказал об этом. Не вру, ей Богу. И рассказал-то вам обо всём этом только исключительно потому, что срок давности истек, ведь более 60 лет с тех пор минуло.
Большинство за общим столом сидели бабы. Мужиков-победителей на весь наш колхоз насчитывалось всего-то до десятка трудоспособных и несколько инвалидов войны. Среди них в этот раз присутствовали: Бурницов Геннадий, Цветков Павел, Ким Хмелёв, Клюсов Леонид, «Ганя»-Гавриил Васильев, Краснобаев Тимофей и его брат Красноваев Василий.
На трех баб за столом, наверное, сидело от силы по одному мужику. А всего на праздничный ужин собралось человек девятнадцать. Возраст всех пирующих был около 35 лет, но мне они тогда казались уже пожилыми.
Так, на закате дня, начали пировать, отмечая День Победы.
Женщины после первой же рюмки клюквенного вина откровенно заплакали о своей одинокой бабской доле.
Мужики после второй стопки водки запели фронтовую: « Кто в Ленинград пробирался болотами…», а затем - « На позицию девушка…».
Женщины, попросили меня подпеть им, и мы, в ответ мужикам, дружно проревели «Тонкую рябину».
Потом, все в разнобой, дружно перебивая друг друга, начали вспоминать о войне и лишениях. Помянули не вернувшихся с войны.
Все обхохотались, когда Геннадий Бурницов, с серьезным видом и присущим ему юморком, рассказал захмелевшим застольникам о сегодняшних кадровых изменениях в колхозе, то есть, о «зачислении» меня в списочный состав колхоза.
О том, как я отличился сегодня и вымазался сам и измазал в нигроле новую рубашонку со звездой, помогая трактористам "ремонтировать" трактор.
Особенно красиво он рассказал, как моя мать устроила Василию и Емельяну, спровоцировавших меня "на участие в ремонте", кросс вокруг пруда и отметелила их клюшкой.
В это время, я был откровенно горд матерью, и, где-то в глубине души, чувствовал себя тоже немножко «героем», ну не минувшей войны, конечно, но сегодняшнего дня Победы, точно.
Когда Ким Хмелев заиграл на гармошке под «драку», началась всеобщая пляска.
Потом мужики допили остатки клюквенного вина и, розлив по своим алюминиевым кружкам водку из поминального стакана, помянули земляков, погибших на войне.
А когда мужики наперебой стали спорить о том, кто из них больше всех «герой войны», Краснобаев Василий опрометчиво упрекнул своего брата Тимофея, что тот всю войну, попав в плен, только и делал, что "немок щупал". Об этом сам же Тимоха хвастал неоднократно мужикам по пьянке. Тут уж спор между «ероями» быстро перерос в ожесточенную драку, до крови. Бабы с ревом бросились яростно разнимать драчунов.
В этой общей свалке, из-за затаенной ревности и других обид, женщины тоже начали откровенно таскать соперниц за волосы и царапать лица, выплескивая скопившуюся неудовлетворенную женскую страсть, зависть и кривые усмешки-издевки, к тем, имеющим по ночам мужскую ласку.
Наконец, к полуночи, шум и гвалт местного значения постепенно утих, все угомонились. Умыли кровь бойцам. Дошло дело и до заглаживания причиненной обиды взаимными целованиями с потерпевшими. Всеобщий колхозный пир благополучно закончился общей мировой. Так как вина больше не было, вскипятили большой ведёрный самовар и за мир во всём колхозе «Пограничник» стали пить морковный чай со смородиновыми почками-листиками и «ландрином».
А тем временем, кто-то, с кем-то начал незаметно куда-то исчезать. Но мы, ребятня, всевидящее деревенское око, доглядели какие парочки огородами и задворками, крадучись, с оглядками, пробирались к своим домам или сеновалам.
Примерно даже предполагаю, но не скажу, у кого и от кого в начале следующего года родился мальчик, как плод, всколыхнувшейся страсти этой майской ночью.
Над деревней повисла теплая ночь…
На ночном небе ярко светились, подмигивая друг другу, веселые звезды. Полная луна, казалось, неслась по небосводу между редкими тучками, подгоняемых весенним ветром. В пруду неистовствовал квакающий лягушачий хор.
В зарослях ивовых кустов около пруда начинал робко распеваться соловей. Это была его первая проба-прелюдия к началу соловьиных ночей в тот год.
На завтра, бригадиром Зоей Майоровой, уже всем колхозникам был дан наряд о выходе в поля на посевные работы.
Вот так и прошёл самый долгий праздничный день моей жизни, и навсегда остался у меня в памяти как мой первый День Победы среди тех, кто гнал фашистскую нечисть от Сталинграда и до Берлина.
На следующую весну, "как причисленный к лику колхозников", я, сидя верхом на лошади по кличке «Военная», вывозил со скотных дворов на телеге-одноколке навоз на колхозные поля.
29. Урок выживания
Александр Жгутов
Урок выживания
"...Я по жизни заблудился,
Я наверное пропал
То в болота, то в леса
Манят леших голоса...
...Я теперь в своем лесу
Гордо голову несу.
Знаю, если заплутаю,
Сам тогда себя спасу."
Из песни "Загулял" - Олега Газманова
В очередной свой приезд в родные края я решил посетить те места, где проходили мои детские годы, где на собственной шкуре учился выживать.
Самым излюбленным и заветным местом для меня и сегодня остается лес, который находится в километре от моей деревни и далее тянется на десятки вёрст и в глубь, и в ширь.
Прогулка в лес моего детства состоялась в солнечный осенний день "бабьего лета". Я взял с собой корзинку, пару бутербродов, вооружился перочинным ножичком и неспешно углубился в страну своих детских грез и фантазий.
Десять минут и я уже у знакомой речушки Уломы, которая, так же как и река Вологда, берет свое начало в наших местах.
Километра через три, пробравшись через заросли ивняка и осинника я вышел на поляну около Левашова хутора. В увиденном на поляне меня до глубины души сразило не столько то, что от старого хуторского строения остались только гнилые останки, а то, что, раскинув свои могучие ветви с пожухлой листвой, на поляне умирала, спиленная кем-то в похмельном бреду или по скудоумию, столетняя береза.
В детские годы мои под её тенистой кроной и ласковый шелест шелковых листьев в сенокосную страдную пору отдыхали колхозники в обеденное время.
Мне вспомнилось как парни на стволе этой самой березы вырезали свои инициалы. Присмотревшись, я увидел эти письмена далекого прошлого. Шесть минувших десятилетий не успело полностью зарубцевать эти шрамы на стволе березы и они наплывами угадывались в огрубевшей от времени бересте.
Присев на могучее тело этой умирающей березы,я задумался о былом- минувшем.
Под теплыми лучами осеннего солнышка меня незаметно сморило и я впал в полудрему с мыслями-воспоминаниями о минувшем так реально нахлынувшими на
меня ....
Мне примерещилось жаркое грозовое лето 1950 года.
Тогда ещё были живы и Сталин И.В., и моя бабушка Анна, даже моей матери Елизавете Ивановне только 35 лет минуло, а мне всего-то от роду шёл шестой год.
Мне вспоминалось как после обеда все колхозники устроились на кратковременный отдых. Парни и девчата разместилась на сене в хуторском срубе и весело обсуждали план на вечерний отдых у костра в ночь на Ивана Купалы. Затем речь между ними зашла о том, как много в этом году земляники на лесных полянах и вырубках. И тут Генка Михайлов, который пас коров в поскотине, собираясь бежать к стаду, вдруг сказал, что на родинских канавах красно от земляники.
Где находилось это место я примерно знал.
За лесом, километрах в четырех к югу от хутора, стояла деревня Родино. Вот там на опушке леса и были эти роденские канавы.
Все деревни в нашей местности: Шелухино, Дупельнево, Астралиха, Березуги и другие, построенные после польско-литовского разграбления,отстроились заново среди глухих лесов.
Там, где начинались истоки реки Вологда и Масляной, находилась"казна"- государственный лес, а со стороны Кущубы большой военный полигон, на котором каждое лето постоянно шли стрельбы из артиллерийских орудий. О посещении этих мест нам даже думать запрещалось.
Как только Генка Михайлов вышел из сруба и направился по тропе в сторону роденских канав, я тоже, не долго думая, устремился за ним.
Очень скоро я Генку потерял из виду, но назад возвращаться намерения не имел, так как очень уж мне захотелось набрать для бабушки и матери земляники.
Через какое-то время я заметил, что сбился с тропинки, а канавы с земляникой так ещё и не нашёл.
Тогда я начал пробираться наугад в сторону какого-то просвета и вскоре вышел на солнечную вырубку. Вокруг каждого пенька краснели крупные ягоды земляники.
Кругом пеньки, а вокруг везде море земляники.
Для сбора ягод, кроме как в рот, у меня другой емкости не имелось. Осознав это упущение я быстро решил эту проблему.
Ножичком срезал с березы несколько больших пластин бересты,уложил их крестом одну на другую и на сгибах сделал дырки и сквозь их продернул тонкие берестовые полоски.
В результате моего " народного творчества", замеченного ещё зимой у стариков, которые делали из бересты корзинки и разные туесочки, получилась вполне пригодная маленькая коробочка.
Дело начало быстро спориться, мой импровизированный туесок наполнялся от минуты к минуте.
Теперь уже казалось можно бы и домой идти, но вот опять беда.
Увлечённый сбором земляники, я не заметил как во всю ширь неба начала наползать огромная свинцово-чёрная туча, из которой уже были видны вспышки молний.
Решение бежать ориентируясь на солнце, которое ещё туча не закрыла, а лишь медленно подбиралась к нему с глухим урчанием и грозным рокотом, пришло само собой.
Я бежал в этом направлении какое-то время, но просвета в лесу не видел. Лес всё больше сгущался и становился дремучим и непролазным.
Меня начало охватывать тревожное беспокойство,по телу пробегала дрожь. Я почувствовал,что стало очень прохладно. Начался резкий ветер, вершины деревьев угрожающе шумели.
Не прошло и пять минут солнце скрылось, стало совсем темно как ночью.
И вдруг... по всему лесу, в начале раздался сухой треск, а потом оглушительный грохот,такой, что у меня уши как ватой заложило.
Началась страшная гроза, такой я в жизни больше никогда не видел.
Мне казалось, что не прекращающиеся разряды молнии сжигают весь лес. Раскаты грома гремели канонадой со всех сторон все громче и громче, повторяясь вновь и вновь.
Меня одолевал страх и ужас, я не знал куда спрятаться от этой вселенской грозы. Я вспомнил слова бабушки,что если не буду слушаться её и мать свою, то боженька мне камнем засветит с небес.
Это, наверное, подвигло меня вспомнить и начать повторять часть молитвы, которую моя бабушка каждое утро творила на коленях перед иконкой Николая чудотворца:
"Иже еси на небеси, да святится имя твоё, да будет воля твоя...Спаси и помилуй меня".
Как я понял гораздо позже, что молитвы мы действительно начинаем вспоминать только тогда, когда над нами грянет гром небесный, но вряд ли кому помогают запоздалые мольбы к Всевышнему.
Вот мне на лицо сначала упала первая крупная капля дождя, потом вторая, третья и вдруг прорвало; на меня обрушился ливень,целый водопад дождя.
Молнии бесновались вокруг меня, деревья гудели, скрипели, трещали, некоторые старые ломались,и, падая, цеплялись одно за другое. Со всех еловых веток на меня лились потоки воды и этому казалось не было конца. Моя рубашонка и штанишки прилипли к телу как кожа.
Я весь был в иголках, березовых листьях, в каких-то ошметках прошлогодней прели.
Земляника в коробочке плавала в дождевой воде. Глядя на пропавшие ягоды и осознавая, что вечером ни бабушка, ни мать уже не полакомятся этой душистой ягодой, я заплакал от обиды.
Пробираясь по дремучему лесу, наткнулся на огромную ель только что вывороченную этим ураганом. Со стороны вырванного из земли корня яма уже успела наполниться грязью и водой, поэтому я попытался укрыться от дождя с другой стороны, между комлем и стволом дерева.
Но это укрытие мне ничем не помогло. Я уже и так промок до костей.
К счастью ливень стал стихать, гроза полыхала уже где-то в стороне, раскаты грома становились глуше.
Не желая терять времени, я вылез из этого укрытия и продолжил дальше упорно искать выход из леса.
Сколько продолжались мои скитания по лесу я не знаю. Мне казалось, что этот ураган с грозой длился вечность.
"Как же мне найти выход из этой лесной глухомани?" - думал я.
Продираясь сквозь бурелом, я неожиданно набрел на березу, которую гроза повалила на высоченную ель. Спасительное решение возникло само собой. Надо залезть на елку и посмотреть, где моя деревня.
Я аккуратно поставил коробушку с земляничным месивом на землю, а сам по сваленной березе начал карабкаться к елке, но кора березы оказалась такая скользкая, что я раза два упал с неё, но тем не менее настырно и упрямо повторял попытку влезть на ель. Наконец-то мне удалось ухватиться за первый сучок и дело начало спориться.
Во мне росла уверенность, что я доберусь до самой вершины и увижу направление выходы из этого леса. Всё выше и выше, но пока ничего не видно.
Вот я дотянулся до следующего сучка, вот ещё повыше, ухватился за другой.
И наконец с высоты своего положения я увидел под собой почти весь лес.
До вершины ещё было далековато, но я, исцарапанный сучьями в кровь, упорно лезу, карабкаюсь как могу, выбиваясь из последних сил. Картина безбрежного леса во все стороны до горизонта так сильно меня напугала,что я отчаялся уже до ночи выйти из этой непролазной глуши. Деревень нигде не было видно, но мне показалось, что вдалеке из-за леса всё-таки вроде бы видны развесистые кроны больших берез, какие обычно растут у деревенских домов. Не без труда я спустился на землю и опять продолжились мои скитания по лесу через кусты, чепарыжник и топкую болотистую местность.
Находясь в отчаянном положении, я почему-то всё время думал не столько о себе,а о бабушке,которая находилась одна в нашей маленькой избушке и чувствовал,что она молится перед иконами и просит Богородицу о заступничестве и помощи мне и моей матери. Я почти был уверен, что изображённые на медных иконах Никола, Богородица и Иисус Христос были не просто лики, а вполне известные бабушке живые святые. Наверное, это и вселяло в меня искры веры ,что я выйду из леса.
Через какое-то время небо стало светлеть, а потом выглянуло солнце. Гроза рокотала уже где-то далеко. Тут на своём пути я увидел толстую ель, её разлапистые ветки почти касались земли. Вскарабкавшись на половину высоты ели, я увидел примерно в километре крыши домов и высокие деревенские березы. Радости моей не было предела. Наверное, не более чем через полчаса я вышел к незнакомой деревне. Деревенские собаки встретили меня дружным, разноголосым лаем.
Из ближайшего дома ко мне навстречу вышла молодая девушка. Увидев меня, босого, в изодранной рубашке, со следами крови на грязном лице, она с испугом в глазах, сбивчиво начала спрашивать меня, кто я и откуда пришёл к ним в деревню со стороны леса, где на десятки километров нет никакого жилья.
А я, не отвечая на её расспросы, сам начал спрашивать как называется их деревня и как мне вернуться на Ступново. Она мне сказала, что их деревня называется Дупельнево, а где находится моё Ступново она не знает. Тут из дома вышла старушка. Она мне и сказала, что до Ступнова километров 6 или 7, если идти по дороге через Родино.
Женщины сначала меня заставили умыться, а потом провели в дом, дали кусок ржаного хлеба и стакан молока.
Старушка расспросила меня и потом сказала, что знает мою бабушку.
Пока старушка разговаривала со мной, девушка куда-то сходила и быстро вернувшись сказала, что в конторе их колхоза проводил собрание уполномоченный из района, а сейчас он поедет домой и согласен меня довезти до поворота в мою деревню. Через несколько минут я уже стоял перед районным уполномоченным, прижимая к груди свою ягодную коробушку. Уполномоченный был в военной форме, но без погон. Его гимнастерку опоясывал широкий офицерский ремень со сверкающей звездой на пряжке. Он уже восседал в своей таратайке и, приветливо улыбаясь мне, сказал:
- Ну, садись партизан, сейчас отвезу тебя к матке и скажу ей, чтобы пока не вырастешь не отпускала тебя в лес.
Услышав такое обещание,я взмолился:
- Дяденька начальник, только маме не говори. Это я сам заблудился из-за грозы. Она думает, что я на сенокосе, на Левашовом хуторе.
- Я чего тебя чёрт дернул в лес перед таким ураганом уйти?
Вон погляди крыши с домов по срывало, деревья с корнем вырвало в деревне, - спросил он меня участливо.
- Да я же, дяденька, за земляникой пошел, вот и попал в грозу. Вот видишь, насобирал целый коробок, но размочило все ягоды дождем.
Он заглянул в коробочку, одобрительно погладил меня по голове и сказал:
- Молодец. Всё равно отдай вечером бабушке с матерью, рады будут.
Я взобрался в его повозку и мы поехали по проселочной дороге размытой ливнем.
На развилке дороги от деревни Родино на Назарово он высадил меня и спросил:
- Теперь-то не заблудишься, найдёшь дорогу к дому?
- Найду, дяденька, спаси тебя Господи, - и побежал знакомым перелеском.
Когда, придя домой, я отдал бабушке свою ягодную кашу, она сказала мне:
-Не тужи Шурка, я завтра с этими ягодами напеку рогулек. Сей год земляники в лесу много, наберешь ещё ужо.
Вечером, когда мать пришла с работы,она, увидев на столе мою коробочку с ягодной мешаниной, спросила, что это за самоделку я сварганил. Бабушка рассказала ей как я ходил за земляникой и попал в грозу.
Мать испугалась и заругалась, что вечно меня какой-то леший в лес уведет и при этом сказала, что в родинском поле сегодня в эту грозу молнией убило молодую женщину.
Обсуждая эту трагедию с бабушкой, матери стало уже не до меня и поэтому она не стала допытываться, где и как я попал под грозу.
Пришел домой, значит не далеко в лес заходил.
Я же своим детским умишком осознавал на каком волоске висела моя жизнь и в душе радовался, что всё для меня сегодня закончилось благополучно и даже счастливо.
Хвастаться же своим приключением я ни перед кем не собирался. Но радость была не долгой. "И тайно грешившая, да явно рожает",- гласит русская пословица. Так и вышло. На следующий день я проснулся бодрый и, как ни в чём не бывало, опять увязался за матерью на сенокос.
Во время обеда, когда все наворачивали наваристый гороховый суп, на дороге к хутору появилась таратайка и в ней я увидел вчерашнего уполномоченного.
Сердечко моё ёкнуло.
- Ну, вот тебе, "едрит твою за ногу", сейчас этот "упалнамоченный" точно маме расскажет про меня.
Видать не зря он вчера угрожал мне, что нажалуется матери, - молнией пронзили меня насквозь эти размышления.
Я не знал куда притаиться чтобы он меня не заметил.
Но тут бригадирша-тётя Зоя, подошла к уполномоченному о чём-то заговорила с ним. Потом всех колхозников собрали около сруба под березами и началось собрание.
Уполномоченный рассказывал народу о том, что сенокос идет тяжело, из-за гроз сено часто убирают плохое, не досушенное.
Дополнительно он установил нашей бригаде повышенный план сенозаготовки.
Народ сразу загалдел и начал возмущаться, но тогда уполномоченный поднялся с пенька, на котором сидел, и громко так заявил:
- Вот вы тут галдите, о себе больше думаете,чем о стране, которая от войны ещё не оправилась, раны залечивает.
А вот наше Советское Правительство, ЦК ВКП (б) и лично товарищ Сталин думают о вас. При этом он напомнил колхозникам, что этой весной вышло Постановление о большом снижении цен на продукты и другие товары.
Эту новость люди, конечно, встретили с одобрением, даже поаплодировали "упалнамоченному из района", а кто-то из "партейных" заверил его, что
бригада выполнит план по заготовке сена, особенно для нужд Красной Армии.
Прощаясь с людьми, уполномоченный всё-таки заметил меня, когда я опрометчиво высунулся из-за материнской спины.
Он подошел к матери и спросил:
- Это ваш "герой"?
Мать удивленно и испуганно взглянула на уполномоченного и стыдливо ответила:
- Мой, конечно, мой "безотцовщина". А он, что? Набезобразничал чего-нибудь?
- Да, нет. Я вчера с ним в Дупельневе познакомился. Он отчаянный сорванец у тебя.
Мать схватила меня за ухо и, видимо сразу поняв, что я, вчера заблудившись в лесу, мог совсем пропасть, охрипшим от испуга голосом почти шепотом спросила:
- Ты, бес, чего туда ушел без спросу?
Уполномоченный сурово взглянул на мать и сказал, как приказал:
- Полно! Ты его не ругай и не наказывай, Елизавета Ивановна. Отчаянный пацан растёт, добытчик. Угостил вчера небось вас с бабушкой земляникой?
- Принес, принёс, а то как же, заулыбалась мать сквозь слёзы. Вот сегодня бабушка с этой земляничной кашей рогулек напекла.
Суетливо достав из мешочка половинку рогульки, протянула уполномоченному.
Он поблагодарил, но не взял угощение.
Потом подошел поближе ко мне, погладил отечески по моей стриженой голове и, дернув на чёлку, улыбнулся и сказал:
- Ну, ты, партизан, больше не блудись в лесу, - и протянул мне кусок сахара.
В этот момент, от такой доброты уполномоченного ко мне на виду у всех любопытствующих колхозников, по всему моему телу пробежала горячая волна, я покраснел и наполнился необъяснимой гордостью за себя и за то, что я ЖИВОЙ.
А ещё я подумал: - "Жаль, что этот уполномоченный не мой отец".
Когда уполномоченный уже сел в таратайку, я подбежал к его коню и, от избытка чувств, протянул ему этот кусочек сахару, только что полученный мною из рук уполномоченного.
Конь теплыми губами принял угощение и, как мне показалось, с благодарностью поглядел на меня своими большими умными глазами.
Уполномоченный уехал, а меня потом целую неделю колхозники расспрашивали как я блудился в такой глухомани в грозу, от которой даже мыши в норках попрятались.
Все искренне удивлялись как мне повезло, что я всё-таки углядел Дупельнево, а не забрался в чащобу казенного леса, откуда вряд ли бы удалось выбраться...
Возвращение из леса детства моего.
...Где-то, совсем рядом, в густом ельнике ухнула какая-то птица, а затем,может быть тетерев или глухарь, тяжело взлетая, захлопал крыльями.
Эти звуки вернули меня в реальность дня.
Солнце уже клонилось к закату, когда я возвращался в деревню.
Яркие солнечные стрелы лучей пробивались сквозь багрянец и золото листвы осин и берез. Они слепили меня так, что иногда солнечный диск на голубом небе казался мне чёрным.
На моём пути всюду, от куста к кусту, тянулись серебряные нити паутины. Запах грибов и прелых листьев разносился по всему осеннему лесу и щекотал моё обоняние.
Однако, всё это очарование леса и буйная мозаика красок "бабьего лета" не погасили мои воспоминания о тех событиях более шестидесятилетней давности, а напротив разбередили душу и сердце.
В этот момент я как никогда ощутил,что не будь того дня в моей жизни, может быть вся моя судьба пошла бы иным путем.
Вместо послесловия.
Уполномоченным по заготовкам сена в отдельно взятом колхозе Пришекснинского района Вологодской области в 1950 году, оказался Молоканов Михаил Матвеевич, который долго проработал Первым секретарем Пришекснинского Райкома партии.
В стране, с 1950 года и в течение ряда лет, действительно ежегодно Советом Министров СССР и ЦК ВКП(б) принимались Постановления "О новом снижении государственных цен на продовольственные и промышленные товары".
Шли годы, менялась жизнь людей и страны. Никто в ту пору и помыслить не мог бы, что к власти в СССР придет ставропольский орденоносец тракторист-комбайнер Михаил Сергеевич Горбачев и разрушит Советский Союз.
30. Не забыли мы про День Победы
Вадим Владимирович Зайцев
Не забыли мы про День Победы,
Не забыли мы своих дедов!
Подвиг их в те годы роковые
Спас страну от сумрачных оков...
Хоть сейчас страна уже другая,
Хоть сейчас сидим мы по домам,
Ту победу мы не забываем -
Дорога она, как прежде, нам.
31. Блажен, кто знал Духовный голод
Вадим Владимирович Зайцев
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел...
А. С. Пушкин
Блажен, кто знал Духовный голод
И чувств своих не иссушал;
Кто и аскета Алый холод,
И страсть высокую познал.
Кто после мёда наважденья,
Не веря юности своей,
Познал и смурые сомненья,
Когда становишься взрослей.
Блажен, кто жизнь не начал тризной
И был любим Одной судьбой;
Кто, терпелив к ее капризам,
Не уходил в глухой запой...
Кто не спускал собак
из мести,
Мог шуткой сгладить ярый шум;
Кто дорожил, как Богом, честью
И высотой душевных дум;
Свой ум в эпоху всекрушенья
Ввергал не в скорбь мирских забот,
Но в наивысши сокровенья,
Святых Писаний вечный мёд!
Кто в жизнь вошел,
Неся не холод, –
Творить добро не для похвал...
И став мудрей, душой остался молод –
И ближе к Богу сердцем стал.
32. Солдат Сергей
Лада Зайцева
… Помните!
… Какой ценой завоевано счастье – пожалуйста, помните…
Р. Рождественский
...Упадет росинка, от взрыва вздрогнет земля,
Выгорит картинка… из детского букваря.
О. Русаков
Я проводила летние каникулы в городе Уральске, где жила до школы. Это старинный казачий город, в котором много больших красивых кирпичных домов. В одном из них, что на улице Некрасова, до революции располагалось Офицерское собрание, в годы Великой Отечественной Войны – госпиталь, в последние годы – управление образования. Там раньше работала моя бабушка, и, однажды, получив приглашение на мероприятие, она взяла меня с собой. Совершенно неожиданно на широкой парадной лестнице мы увидели нашу родственницу. Она много старше бабушки. Давным-давно уехала жить в Москву, где раньше училась в институте. Сюда же прибыла по пенсионным делам. Завязался разговор. Мы зашли в большое просторное помещение с высокими стрельчатыми окнами. И тут Лидия Александровна (так зовут родственницу) внимательно оглядела всё вокруг, замолчала, потом заплакала. Успокоившись, рассказала свою историю.
В годы войны здесь размещался госпиталь. Её мама, как и многие другие, стирала, кипятила, гладила бинты и относила их в перевязочную. Но однажды бинтов оказалось так много, что одну сумку пришлось нести маленькой Лиде. Они с мамой зашли в большую палату, где лежали раненые. Один из них, увидев девочку, быстро отвернулся к стене, и его плечи затряслись от рыданий. Товарищи тихо объяснили им, почему он заплакал. Вчера пришло известие, что его семья погибла под бомбёжкой в Ленинграде. А дочка была Лидиного возраста. Солдата звали Сергеем.
Бинтов становилось больше и больше. Теперь мама не отрывалась от корыта, а сумки таскала Лида. А ещё она набирала в огороде пупырчатые огурчики, смородину, дикую ягоду паслён и заносила в ту палату. Больше других её ждал Сергей. Он рисовал добрые картинки и дарил девочке. Солдат никогда не рисовал войну. Лида рассказывала ему сказки, ведь она ещё не успела пойти в школу и научиться читать. Из-за войны. Из-за войны ушёл на фронт Лидин папа - Александр Миронов, брат моей прабабушки. И брат Гена, подросток, стоял у станка на военном заводе.
Потом Сергей выздоровел и ушёл на фронт. Лида не дождалась от него письма. Верила, что оно потерялось в пути на фронтовых дорогах. Думать о плохом она не хотела. Надеялась, что после победы он вернулся в свой Ленинград, в город, где навечно осталась его семья. Герои-блокадники.
***
А потом в сборнике Вероники Тушновой я прочла стихотворение. Оно будто бы о солдате Сергее.
Хмуро встретили меня в палате,
Оплывала на столе свеча,
Человек метался на кровати,
Что-то иступленное крича…
Я из стиснутой руки солдата
Осторожно вынула сама
Неприглядный, серый и помятый
Листик деревенского письма.
Там, в письме, рукою неумелой
По-печатному писала мать,
Что жива, а хата погорела
И вестей от брата не слыхать.
Что немало горя повидали,
Что невзгодам не было конца,
Что жену с ребенком расстреляли,
Уходя, у самого крыльца.
Побледневший, тихий и суровый
В голубые мартовские дни
Он ушел в своей шинели новой,
Затянув скрипучие ремни…
Сколько же подобных историй случилось на той войне! «Ах, война, что ж ты сделала, подлая…» - пел Булат Окуджава. А для нас важно помнить эти истории и рассказывать. И гордиться Подвигом наших Солдат.
33. Кувшин молока да краюха хлеба
Александр Измайлов Митрофанович
Бабушка Настя полола огород. Картошку (картохи, так их называли здесь) она уже прополола. Теперь вот полола кукурузу. Кукуруза росла в конце огорода. А прямо за огородом сразу начиналось болото, которое тянулось прямо до реки Потудань. Квакали лягушки в болоте. Колокольчиком звенел жаворонок в небе. Падали сорняки в рыхлую землю головами. Некоторые так и оставались сохнуть под жарким солнцем. А некоторые оказывались засыпанные землёй.
Полегче станет кукурузке расти, а то задавливать стал её уж сорняк. Полит бабушка Настя огород, а мысли в голове крутятся у неё. Всякие мысли. Сыны на войне. Зятья тоже на войне. Дочки, снохи, внуки, внучки…
- Бабушка!- услышала она вдруг громкий шёпот.
Бабушка Настя бросила полоть, подняла голову.
- Бабушка, вы не бойтесь нас...- услышала она.
Из куста показалась голова мужчины.
- У вас, поесть ничего нет? Есть хочется очень.
-Бабка Настя растерялась. В селе были немцы. Бабку Настю немцы выгнали из дома – стали там жить. Бабка Настя жила в сарае.
- Нам бы молочка, да хлебушка,- из куста высунулся второй человек.
-Да, как же я…- начала было говорить бабка Настя.
- Да ничего, ничего… Мы знаем, что у вас в доме немцы…
Вы только молоко поставьте куда- нибудь, а мы сами его заберём,- прошептал человек.
Ладно,- пообещала бабка Настя. Вон видите сарай саманный?
-На окошко поставлю,- пообещала бабка Настя.
-Всё договорились. Спасибо!- сказали так люди и скрылись за кустом.
Вечером бабка Настя подоила корову. Налила полный кувшин молока, отрезала краюху хлеба.
Поставила на окошко сарая кувшин, а рядом положила хлеб и ушла. По двору туда- сюда всё время ходят немцы, что- то между собой разговаривают по- своему. Что говорят - не понятно бабушке.
Подела все дела и ушла спать в сарай.
Всю ночь плохо спала. Переживала, боялась – придут наши за едой, а их немцы схватят или убьют. Чуть свет – пошла проверить, как там молоко да хлеб. Стоит кувшин, а хлеба рядом нет. Кувшин пустой, вымытый. С тех пор каждый вечер ставила бабушка Настя на окошко полный кувшин молока да клала краюху хлеба рядом, а утром забирала назад уже чистый да пустой
кувшин. В январе немцы ушли из села. Быстро так ушли. Вечером в хату к бабке Насте (дом то её стоял почти на краю села, а сзади болото) постучались… Разведчики наши. В маскхалатах. На лыжах. Спросили.
-Немцы в селе есть? Расспросили и уехали. А утром уже наши вошли в село. Вот так вот дело было.
34. Дед ушёл молодым на войну
Александр Измайлов Митрофанович
Дед ушёл молодым на войну.
Я не видел его никогда.
Он пропал там: в огне и дыму,
Не оставив вестей и следа.
Пехотинец, солдат, рядовой
Он в последнем письме написал:
-Ранен в руку, продолжу я бой.
И бесследно, безвестно пропал.
Дед мой: русский, колхозник, крещён,
Ранен был, но продолжил свой бой.
В списках мёртвых не значится он
Не вернулся с войны он домой.
Фотографий его в доме нет.
Я не видел его никогда.
Молодым на войну шёл мой дед.
Шёл на время - ушёл навсегда.
35. Неизвестный нам солдат
Александр Измайлов Митрофанович
На гранитную плиту
Возложу цветов букет.
Он стоит здесь на посту
Неподвижно много лет.
Неизвестный нам герой
Крепко сжал свой автомат.
Охраняет наш покой
Неизвестный нам солдат.
Он стоит на месте том,
Где последний принял бой,
Где навек нашёл свой дом,
Где погиб за нас с тобой.
Он давно не пил, не ел
С тех времён, когда погиб.
Он давно забронзовел,
И у ног огонь горит.
Мы по датам и без дат
Помним павших, свято чтим.
Подойдём к тебе солдат,
Постоим и помолчим.
Положу цветов букет,
Поклонившись, на гранит.
Неизвестно, где мой дед
На войне на той убит.
36. В праздник Великой победы
Александр Измайлов Митрофанович
В день девятого мая,
В праздник Великой победы
Павших в войне поминаем-
Прадедов наших и дедов.
В эту святую дату
Люди идут повсеместно
К памятнику солдату-
Имя его неизвестно.
Пару цветов положат
Да постоят, помолчат,
Скажут ещё быть может
Просто:- Спасибо, солдат!
Здесь ни к чему словесность,
Павший, но вечно живой,
«Имя твоё неизвестно,
Подвиг бессмертен твой!»
ФОТО ИЗ ИНТЕРНЕТА
10. Журнал 4. Сборник 10. Участники К-9 - Г-И
© Copyright: Евгений Говсиевич, 2020
Свидетельство о публикации №220070400268
Свидетельство о публикации №220070400268
Рецензии