12. Журнал 4. Сборник 12. Участники К-9 - Л-М

12. ЖУРНАЛ №4. СБОРНИК №12. УЧАСТНИКИ КОНКУРСА-9  ПО АЛФАВИТУ («Л»-«М»)

В этот Сборник включены произведения конкурсантов по алфавиту («Л»-«М»)
 
Всего 34 произведения.

СОДЕРЖАНИЕ

№ позиции/Автор (по алфавиту)/Ссылка

1. Игорь Лебедевъ http://proza.ru/2008/10/27/167 («Военная тематика», в дальнейшем, «ВТ») - Основная номинация
2. Игорь Лебедевъ http://proza.ru/2009/06/01/259 («Гражданская тематика», в дальнейшем, «ГТ») - Основная номинация
3. И.Лебедевъ http://proza.ru/2008/10/20/181 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
4. И.Лебедевъ  http://proza.ru/2009/01/11/236 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

5. Инна Левченко  http://proza.ru/2020/01/23/775 («ВТ») - Основная номинация

6. Альбина Лисовская  http://proza.ru/2020/05/07/1954 («ВТ») - Основная номинация
7. Альбина Лисовская  http://proza.ru/2020/01/01/426 («ВТ») - Внеконкурсная номинация

8. Алина Литвиненко http://proza.ru/2020/04/12/1682 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
9. Алина Литвиненко http://proza.ru/2018/03/02/1516 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

10. Анна Магасумова  http://proza.ru/2020/05/04/855 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
11. Анна Магасумова  http://proza.ru/2020/05/08/2339 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

12. Людмила Май  http://proza.ru/2020/05/24/1333 («ВТ») - Основная номинация
13. Людмила Май http://proza.ru/2020/05/24/1306 («ВТ») - Внеконкурсная номинация

14. Дарья Михайловна Майская http://proza.ru/2020/05/09/2036 («ВТ») - Основная номинация
15. Дарья Михайловна Майская http://proza.ru/2018/08/17/648 («ГТ») - Основная номинация
16. Дарья Михайловна Майская  http://proza.ru/2020/05/09/2101 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
17. Дарья Михайловна Майская  http://proza.ru/2013/12/09/984 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

18. Лариса Малмыгина http://proza.ru/2016/09/20/1024 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
19. Евлуп Малофеев http://proza.ru/2014/05/06/1930 («ГТ») - Внеконкурсная номинация
20. Владимир Мальцевъ  http://proza.ru/2020/03/26/517 («ВТ») - Внеконкурсная номинация

21. Зинаида Малыгина 2 http://proza.ru/2016/03/08/2487 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
22. Зинаида Малыгина 2  http://proza.ru/2016/02/22/1201 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

23. Олег Маляренко  http://proza.ru/2012/02/07/704 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
24. Олег Маляренко  http://proza.ru/2014/01/14/690 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

25. Майя Манки  http://proza.ru/2020/05/23/1640 («ВТ») - Основная номинация
26. Сергей Маслобоев  http://proza.ru/2017/04/24/866 («ВТ») - Основная номинация
27. Геннадий Мингазов  http://proza.ru/2020/06/11/723 («ВТ») - Внеконкурсная номинация

28. Олег Михайлишин  http://proza.ru/2019/01/10/1068 («ВТ») - Основная номинация
29. Олег Михайлишин http://proza.ru/2019/01/18/140 («ВТ») - Внеконкурсная номинация

30. Александр Михельман  http://proza.ru/2020/05/24/606 («ВТ») - Основная номинация
31. Варвара Можаровская  http://proza.ru/2019/03/21/150 («ВТ») - Внеконкурсная номинация

32. Илья Молоков http://proza.ru/2020/05/09/473 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
33. Илья Молоков  http://proza.ru/2020/05/25/352 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

34. Василий Мякушенко  http://proza.ru/2015/05/27/1135 («ВТ») - Внеконкурсная номинация

ПРОИЗВЕДЕНИЯ

№ позиции/Название/
Автор/
Награды/
Произведение

1. Рассказы о войне. Шелковые мешочки
Игорь Лебедевъ
Лауреат  в Основной номинации «ВТ»
Лауреат в Основной номинации «ГТ»

Детям Войны посвящается...

Шелковые мешочки...

Что это такое? Ни за что не угадаете!..
Во время Войны внутри целых, неразорвавшихся снарядов можно было найти шелковые мешочки (натуральный шелк - другого тогда не было!).
Зачем они там находились? Хороший, но дилетантский вопрос. Извините!
В них засыпали порох.
Зачем?
Да чтобы не просыпался!
Хотя, речь идет не о тонкостях производства боеприпасов! Речь идет о жизни, вернее о жизнях десятков и сотен ребят, чье детство выпало на страшные, тяжелые годы Войны...
Эти самые шелковые мешочки были в ту пору – мечтой и желанным подарком всех деревенских девчонок! Это вам не теперешние девчоночьи мечты! Что только не делали из этих мешочков? Можно было сшить платьице для куклы (гордость хозяйки такой куклы - не знала границ)! А можно было даже и для себя что-то скроить! Какие в ту пору были наряды? А добывались эти самые мешочки только путем разборки этих самых снарядов деревенскими детьми, в основном мальчишками! Не буду говорить о смертельной опасности, которая ждала за этим занятием ребят! Да что тут говорить – горячее желание деревенских маленьких кавалеров угодить местным несовершеннолетним красавицам очень часто приводило к жуткой трагедии, выражавшейся в лучшем случае к оторванным рукам и ногам, а зачастую и к более тяжелым последствиям! Да и девчонки, которые посмелее, тоже тянулись за мальчиками. И тоже занимались опаснейшим из дел земных – разборкой боевых снарядов, которые в изобилии валялись повсюду в местах боев...

Много лет прошло, прежде чем мы узнали, что наша мама, в возрасте 10 лет тоже принесла с ребятами домой артиллерийский снаряд и пыталась его разобрать. К счастью, домой неожиданно (для них) вернулась моя бабушка! Это, наверное, и спасло всем жизнь.
Такая простая история...

2. Рассказы о войне. Штрафники
Игорь Лебедевъ
Лауреат  в Основной номинации «ВТ»
Лауреат в Основной номинации «ГТ»

Рассказы о войне. Штрафники.

В основе рассказа положена реальная история.


С возвышения бил немецкий пулемет. Наш взвод залег в полном составе. Ситуация была непростая. Ни голову поднять, ни отползти. Взводный Иванов лежал рядом с нами, вжавшись в рыхлую землю. Задача была всем понятна. Но как её выполнить, пока не знал никто!  Фронт уже прокатился по всей Украине и уже скоро, очень скоро вся наша земля будет свободна от фашистской гадины! Скоро!  Всем хотелось дожить до Победы и в ней, в Победе - в нашем взводе никто не сомневался. Это точно.
Взводный Иванов приподнялся:
-Ребята, приготовиться к атаке! Нужно взять гада, пока он нас всех здесь не уложил! Шевченко и Петров, вы отвлекаете его с левого фланга. А мы идем в лоб!
И тут с правого флага послышались какие-то крики. Сначала их было не разобрать. Кто это? Немцы? Да вроде не похоже. Румыны? Так Румыния вроде больше не союзница Германии. Но шинели не наши. Какие-то рыжие…  О! Немецкий пулеметчик бьет по этим шинелям. А вот уже и крики стали отчетливо слышны: «Ё.. твою мать! Бей их!» Так кто же это? На власовцев не похожи…  Но почему не кричат «Ура!?»
Мы бежим. Пулемет   бьет по рыжим шинелям. У них большие потери. Но они упорно ползут вперед, сжимая в руках свое оружие.
Днепродзержинец Шевченко забрасывает немецкий пулемет гранатами. Уф. Бой закончен. Падаю без сил прямо на землю. Вот и кисет. Самокрутка. У нас все живы. Один ранен. Легко.
Теперь мы вместе с этими бойцами, одетыми в рыжие румынские шинели, без знаков различий.
-Мужики! Свои мы. Штрафные… Дайте патронов, ради Христа! Видите вот, с голыми руками послали. Хорошо, хоть Вы пулеметчика завалили!  Иначе всем бы нам тут полечь. Спасибо, братцы.
Мы поделились с штрафниками, чем могли: едой, куревом, патронами.  Короткая передышка. Наш взвод закрепился на высотке. А штрафники под командованием своего капитана двинули куда-то дальше. Больше мы их не видели. Прощайте, рыжие шинели! Храни Вас солдатский Бог!

3. Рассказы о войне. Дядя Яша. По рассказу моей мамы
Игорь Лебедевъ
Лауреат  в Основной номинации «ВТ»
Лауреат в Основной номинации «ГТ»
      
Памяти Якова Коновича, школьного учителя, убитого немцами в 1941г.
       Памяти всех жертв нацизма.
Дядя Яша – наш родственник. Он был женат на родной сестре моей бабушки по матери – Марии. У них до войны родилось двое детей, как у всех, мальчик и девочка. Жили они скромно. Оба и дядя Яша, и бабушка Мария – работали сельскими учителями. Оба закончили до войны педагогический институт в Смоленске. Дружно вели свое небольшое хозяйство и растили детей. Дядя Яша был директором сельской школы, а бабушка Мария – учительницей, там же. Преподавали учителя в таких школах, обычно по нескольку предметов, что не сказывалось на качестве обучения. Старательные дети всегда на селе были и другой возможности, как при помощи грамотности, у них выбиться «в люди» не было. Все бы так и продолжалось. Но тут началась Война.
Паники не было. Но тревога, обида, отчаяние были! Немцы быстро продвигались вглубь страны. Примерно через неделю местность, где проживала семья дяди Яши и бабушки Марии, была оккупирована. Через деревню проехала колонна немецких танков без остановки. За ними веселые немецкие мотоциклисты, играющие на губных гармошках, и раздающие деревенским детям конфеты. За ними пришли другие. На здании сельсовета появился красный чужой флаг со свастикой, похожей на паука, в белом круге. Еще через пару дней немцы назначили Старосту из местных, деревенских. Еще через пару дней на доске объявлений возле сельсовета был вывешен листок бумаги, который предписывал всем евреям в назначенное время явиться к сельсовету. Дядя Яша был человеком дисциплинированным и о немецкой нации знал, что она является высококультурной и просвещенной, что она дала миру много великих писателей, композиторов и поэтов. В общем, он поцеловал бабушку Марию, погладил деток по черноволосым головкам, и ушел.
Больше дядю Яшу уже никто не видел. Только много позже всем стала известна страшная правда. Страшная правда - о Войне!
Об этой трагедии в нашей семье узнали только поздней осенью. Мой прадед – Сергей Константинович снарядил по первому крепкому морозцу, на санях целую экспедицию, чтобы выяснить по возможности, что стало с семьей его младшей дочери. Путь наш был неблизкий, из Витебской - в Смоленскую губернию, по оккупированной немцами территории. Ехали долго, стараясь не попасться на глаза немецким патрулям, часто по заснеженным лесным дорогам, пережидая днем, и двигаясь преимущественно ночью.
И вот – дом дяди Яши, воскресенье. Дверь не заперта. В доме кто-то явно есть. Слышится какой-то негромкий шум. Дверь распахнулась. На пороге мой прадед. В комнате бабушка Мария деревянной маслобойкой взбивает масло. На полу возятся дети – маленькие Толик и Алла. Объятия, быстрые сборы, слезы на прощание с домом. Отъезд. С собой было взято только самое ценное и необходимое – каракулевая шуба бабушки, детские вещи, съестное на дорогу. Обратный путь. Долгий-долгий. Было очень холодно и страшно. Два раза останавливал немецкий патруль. Детей прятали под одеялом. Они, слава Богу, лежали на дедовом сене тихо-тихо. Наверное, уже познали, что такое ужас войны.
Приезд домой. Объятия. Слезы. Новые заботы. Ужас. Страх. Голод. Маленьких Толю и Аллу всю войну прятали, когда бывали облавы и «внезапные» проверки немецких властей. Спасибо соседям. Не выдали. Хотя несколько раз в дом приходили немцы, не из высоких чинов, а простые солдаты, и говорили нам на ломаном русском: «Мы знаем, что вы прячете двух маленьких Юден, но нам – все равно! Пусть живут! А вот вашим, здесь в деревне, не все равно. Они нам давно об этом рассказали!». Спасибо вам, немецкие солдаты! Весной мой прадед Сергей Константинович снова, уже на телеге, съездил в опустевший дом дяди Яши, загрузил скарб и вернулся домой.
Слава Богу, все наши, и дед Сергей, и его жена – бабушка Катя, и мы, и бабушки, и маленькие Алла и Толя, дети дяди Яши, выжили в эту страшную войну, перенеся ужасы бомбежек, меняющихся несколько раз фронтов, проходящих через нашу деревню, длительный поход в «беженцы» в сторону «сытой» Польши, в Барановичский район, жизнь в землянке после уничтожения дома в конце войны чьим-то снарядом (откуда мы знаем – немецкий он был или наш), остались живы. Прости нас, дядя Яша.

4. Узник нацизма
Игорь Лебедевъ
Лауреат  в Основной номинации «ВТ»
Лауреат в Основной номинации «ГТ»

Узник нацизма.

Когда я был пионером – перед нами часто выступали разные заслуженные люди. Может быть, чтобы передать свой выдающийся опыт молодому поколению. А может быть – по какой-то совсем другой причине. Мы тогда над этим не задумывались. Был среди них один человек, который был наиболее живописен в своих рассказах, показателен, что ли. По прошествии многих лет трудно подобрать точно слово, почему он нам, детям тогда еще, запал в душу.  Он был высокий, седой, всегда в темном костюме и рубашке без галстука. Говорил всегда тихо, но доходчиво. В юности ему пришлось пережить ужасы немецкого лагеря смерти  «Бухенвальд», о чем свидетельствовал номер, выколотый на его руке – на внутренней стороне, между локтем и запястьем.  Каждый раз, когда он перед нами выступал, непременно этот номер всем нам показывал. Издали, конечно. Но, тем не менее, я этот номер хорошо помню. Помню наполненные болью и грустью глаза этого человека и ряд страшных цифр на руке. Сами цифры, конечно, мне не запомнились. Да это и неважно! Помню, как наш директор школы всегда торжественно его представлял, жал руку на прощание, как мы ему аплодировали и верили всему, что он нам тогда говорил.
Прошло много лет. И вот мы узнали сногсшибательную новость. Это человек, который много лет называл себя узником нацизма, оказался предателем, прислужником фашистов в том самом «Бухенвальде», а каким образом он себе этот номер выколол на руке – можно только догадываться!  Опознал его спустя 50 лет узник того же самого лагеря смерти, где тот нес свою позорную службу в совсем юном возрасте.

5. Судьба фронтовички стих на Конкурс-9
Инна Левченко
Победитель в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»

У входа в метро, недалече,
Старушка сидит день за днём.
Устало опущены плечи,
В пальтишечке ветхом своём...

Не нищенка, не побирушка,
Хоть жизнь доживает одна:
Платки предлагает старушка,
Которые вяжет сама.

"Прошу вас, купите платочек,
На выбор - любые тона!
Душой моей он, между прочим,
Согретый", - шептала она.

Как в жизни нелёгкой и длинной,
В свои девяносто годков,
Всё занята неутомимо
Плетеньем ажурных платков!

Судьба ей лихая досталась:
Девчонкой попала на фронт,
В семнадцать без слуха осталась -
Был немцами взорван парОм...

А дальше - бои и раненье,
Контузия, госпиталЯ...
А после войны, к сожаленью,
У ней не сложилась семья...

Одна, без детей и без мужа,
Живёт, не считая года.
Платки она вяжет. К тому же,
Работать привыкла всегда...

У ней с той поры нету слуха,
Не слышит людей голоса.
Живёт силой воли и духа -
И падать ей духом нельзя!

И, словно на фронте когда-то,
Приходится вновь воевать,
Живя на «смешную» доплату...
А что ж с этой пенсии взять?

Победу девятого мая
В весенние празднуем дни,
Но знаем ли, как выживают
Герои Великой страны?!

Их пенсия – это копейки,
Попробуй лекарства купить?
А кушать на что? Ты сумей-ка
Ещё за квартиру платить!..

Войну всю прошли ветераны,
Победу добыли для нас,
Остались на теле их шрамы,
Болят эти раны сейчас!

За что воевали когда-то:
За жалкую жизнь в нищете?
За что умирали солдаты?
Забыты, зарыты в земле...

Послушайте, кто там у власти:
Вы баловни странной судьбы,
Купаетесь в призрачном счастье -
Герои живут, как рабы...

А старенькую фронтовичку,
Хоть ты лишь прохожий простой,
С Победой поздравь её, лично,
Платочек купи шерстяной...

Её ты согрей добрым словом,
Окутай, как шалью, теплом,
Проснётся душа её снова
В общенье родном и живом!

Нужны ей забота, вниманье,
Поддержка, почтенье нужны...
И пусть прекратятся страданья
Героев прошедшей войны!

6. К 75-летию Великой Победы
Альбина Лисовская
               
К 75-ЛЕТИЮ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ

          Сегодня особенный день —  сын принёс с почты бандероль с книгой: Литературный альманах "Страницы жизни": Выпуск 6. Составитель П.В.Лосев. —  М. : Филинъ, 2020 -- 482 с.  ISBN978-5-9216-0215-1. В нём опубликованы произведения авторов о Великой Отечественной Войне Советского народа против фашистских захватчиков.

          Вот уже несколько часов с волнением, а часто и со слезами на глазах знакомлюсь с книгой. Качество издания —  бумага, печать и все прочие типографские тонкости —  на самом высоком уровне. Замечательное оформление обложки! Очень мне понравилось! Сочетание алого с чёрным символизирует торжество Победы и цену, заплаченную за неё —  жертвы и страдания людей.

          Перелистываю, читаю, рассматриваю фотографии... Мелькают имена и фамилии авторов портала Проза.ру и незнакомых авторов. Из числа авторов Прозы запомнились такие имена, как: Павел Лосев, Лев Неронов, Галина Преториус, Лидия Парамонова, Варвара Можаровская, Любовь Арестова, Нина Радостная, Олег Михайлишин, Юрий Кутьин… В публикациях представлен развёрнутый рассказ о героической борьбе нашего народа за независимость своей Родины, за освобождение от фашистских захватчиков оккупированных территорий.

          Павел Лосев под заголовком "Они отдали жизнь за Родину"посвятил свои рассказы поэтам ушедшим на войну и погибшим в молодом возрасте. Каждому из них было немногим более двадцати лет. Среди них и отец Павла – Валентин Лосев – талантливый писатель, погибший в Севастополе в июле 1942 года. Ему было всего 35 лет. Павел никогда не видел своего отца. Когда пришло извещение о гибели отца, он был грудным ребёнком.

          Проникновенны и потрясают душу рассказы о тяжёлом труде наших матерей, людей старшего поколения и подростков, которые, голодая сами, обеспечивали фронт необходимым питанием, снаряжением и боеприпасами. А дети войны, из которых многие не знали, что такое, к примеру, сахар или конфета… и даже – кусок хлеба, чтобы досыта… Страшно вспомнить… Как вынесли всё это они – вечно голодные существа?! И какими они выросли при  питании щавелем и мёрзлой картошкой?

          Тяжело вспоминать, тяжело писать. Но мы пишем, чтобы следующие за нами поколения были благоразумными, жили в мире и чтобы никогда не пришлось им пережить тех страданий, которые выпали на долю нашего народа в страшные годы войны.

          В заключение хочется вспомнить замечательные слова из песни на стихи Соболева А. «Бухенвальдский набат»

          Люди мира, будьте зорче втрое,
          Берегите мир, берегите мир,
          Берегите, берегите,
          Берегите мир!

          С праздником — 75-летием Великой Победы!

С благодарностью составителю альманаха «Страницы жизни». 6. —  Павлу Лосеву.

               
7. Пусть не страдают дети!
Альбина Лисовская
               
ПУСТЬ НЕ СТРАДАЮТ ДЕТИ !

               
        О начале войны я ничего не помню -- была несмышлённым ребёнком. По рассказам мамы в то время мы жили в одной из деревень Горьковской области. Отец работал в колхозе кузнецом. На фронт его призвали в 1942 году. К тому времени в нашей семье появился братик. Он родился за два месяца до начала войны.

        Когда отец ушёл на фронт, мама с нами, двумя малышами, вернулась в свою родную деревню, в Татарию. Первое время мы жили у бабушки, в семье маминого брата, а позднее маме удалось приобрести с помощью родственников деревенский домик. Он стоял на самой окраине деревни. Это была небольшая, но построенная по всем правилам деревенской архитектуры, избушка с печкой, сенями, скотным двором и большим, в пятнадцать соток огородом. За огородом начинался бесконечный простор полей и степей с небольшими перелесками. Большого леса поблизости не было. Он находился далеко, в восьми километрах от деревни, на крутом берегу Волги.

        Ближе к деревне был лесок с примечательным озером. В озере плавал небольшой островок, заросший травой, мхом и приземистыми берёзками. Островок постоянно перемещался в разном направлении в зависимости от того, в какую сторону дул ветер. Называлось озеро - Моховое. При сильном ветре островок прибивало к самому берегу, и тогда взрослые мужики могли переходить, осторожно ступая, на сам островок. Детям этого, конечно, не разрешалось. Совсем рядом с деревней было небольшое озерцо, в котором женщины полоскали выстиранное бельё, а летом купалась вся деревня - от мала до велика.

        Сразу за нашей избушкой начинался степной простор - долинки. Так назывались пониженные места, где весной скапливалась талая вода. К началу лета вода уходила, долинки зарастали травой и это было излюбленное место наших с братиком игр. В хорошую погоду мы часто отправлялись туда, бегали по мягкой травке, играли. Было и чем полакомиться - щавель и дикий лук росли здесь в изобилии. И удивительно красивые цветы цвели среди изумрудно-зелёной травы всё лето, так что домой я неизменно возвращалась с букетом в руках.

        Но никакие прелести природы не могли скрасить людского горя этих лет. Война! Это слово витало в воздухе и наполняло жизнь мраком и печалью. Мужчины воевали на фронте, защищая страну от фашистских захватчиков, а наши матери трудились на полях. "Всё для фронта, всё для победы!" - этот девиз звучал над страной, над всей незанятой врагом территорией.

        Наши матери жали вручную серпами хлеб на полях. Припоминается картина, как каждой работающей в поле женщине отмеряли клочок хлебного поля, делая заметки по границе площадок. Это была дневная норма, которую нужно выполнить, сжать. Работай хоть до темноты, а сделай.
 
        Мама была не слишком-то сильной от природы женщиной. Ей трудно было справиться с большим объёмом работ и поэтому нередко она приходила с поля с наступлением сумерек.
        Мои воспоминания о жизни во время войны и первых послевоенных годах довольно скудные и эпизодические. А вот что рассказывает мой двоюродный брат, немного постарше меня годами.

        Во время войны, в 1944–1945 годах наш колхоз «Красный Октябрь» был передовым в районе, и в правлении красовалось переходящее знамя. Кто же сумел поднять колхоз в такие суровые, неимоверно трудные годы? Подняла его женщина. Ее звали Сударикова Матрёна Терентьевна. Я не знаю, где её родина, только помню, что она эвакуировалась из Москвы и была назначена к нам председателем. Говорят, что она обладала исключительной энергией, вставала по утрам раньше всех и нередко будила каждого колхозника. Могла она и покричать. Но люди вспоминают о ней с благодарностью.

        Не знаю, какими методами, какими усилиями сумела она добиться таких успехов. Ведь тогда у нас не было ни одного трактора, а лошадей – раз, два и обчёлся. Пахали на быках, Молотили цепами и конной молотилкой.
         
        До того времени, как поднялся наш колхоз, в первую половину военных лет многие пухли с голоду, питались только щавелем и конёвником (конский щавель), весной - гнилой картошкой. Люди были подавлены, с пустыми глазами. Они желали только одного - поесть.

        А напуганные войной бабы выли, причитая. И я помню, как часто раздавались эти страшные причитания то в одном, то в другом доме. Ведь война приносила вести о гибели сыновей или мужей. Собравшись в поле, женщины уже не работали, а больше плакали и причитали о своём горе.
      
        Совсем другой стала картина после того, как пришла Сударикова. Она не давала женщинам уронить серп или мотыгу, не позволяла им выть, и хотя также шла война, и приходили страшные вести, люди стали совсем другими.

        Поднялось небывалое соцсоревнование! Выпускалась стенная газета, где высмеивали нерадивых и ставили в пример передовиков.

        Девятого мая Сударикова получила телефонограмму о Победе над фашистами и, несмотря на то, что многие ещё спали, она, неистово барабаня по окнам, разбудила всю деревню. И вскоре все жители во главе с нашей бабушкой с красным знаменем в руках собрались на митинг.

        После окончания войны Сударикову отозвали в район и она долго работала там. У нас же в колхозе стал председателем мужчина. И что же? В первый же год наш колхоз съехал по наклонной плоскости из числа передовых в почти «передовые с низу» и больше уже не поднимался. А ведь пришли мужики с фронта, появились тракторы и сложные молотилки, но колхоз снова стал отстающим. А «ларчик просто открывался», - дело в руководителях. Одна была человеком знающим, умеющим руководить, другой только умел командовать людьми, а знания отсутствовали, его профессия была повар.

        Я о Судариковой тоже много отзывов слышала от взрослых. Все они с небывалым восторгом отзывались о её человеческих качествах, её знаниях, способности сплотить людей и руководить ими.

        Да, взрослые трудились, отдавая все свои силы, чтобы вырастить хлеб для фронта. А дети жили своей детской жизнью. Нас донимал голод. Хлеба не было и в помине. Мы с братиком ходили в ясли, мама продолжала работать. В яслях нас кормили заварихой. Так называлась жидкая каша, сваренная из муки на молоке пополам с водой. Помню, какой вкусной она нам казалась, и как быстро мы опустошали свои чашки.

        Каша была большим подспорьем нашему голодному питанию. Сейчас думаю, что это Сударикова, наш мудрый председатель колхоза, заботилась о детях, матери которых работали на колхозных полях.

        Но чувство постоянного голода не оставляло. Помню, как по вечерам мы, придя из яслей, сидели на крылечке нашей избушки и ждали возвращения мамы с работы. Мама приходила с колхозного поля, нередко уже в сумерках. Шла в огород, выдёргивала свёклу, чистила её. И это был наш ужин. А сахар я впервые увидела уже после окончания войны. И вот как это было.

        Мы с братиком, как обычно играли в долинке, возле дороги. Вдалеке показался человек. По мере его приближения мы увидели, что это был молодой солдат. Высокий, сильный парень в огромной, почти до пят шинели из толстого сукна. Подойдя к нам, он остановился. Мы притихли, с опаской рассматривая его мощную фигуру. Но солдат приветливо улыбнулся и обратился к нам с вопросом, не знаем ли мы, где живёт молодая девушка- учительница нашей школы. Мы осмелели и объяснили. В знак благодарности солдат достал из кармана два кусочка сахара-рафинада и протянул их нам.

        Помню, что я крепко зажала кусочки в кулачке, мы не съели их сразу, а оставили, чтобы показать маме. Дома мы с восторгом рассказывали, как увидели солдата, какой он здоровенный, сильный, какая длинная на нём шинель, и как он дал нам вот эти кусочки сахара. В общем, был полный восторг!

        А какими трудными были послевоенные годы! Голодное существование продолжалось. Отец вернулся с фронта осенью. Работал по соседним деревням кузнецом. Семья быстро росла. В 1949 году мы по зову тёти, маминой младшей сестры, уехали в Таджикистан. Тётя была медиком, в составе медсанчасти прошла всю войну, а после войны их часть направили в Таджикистан на секретный объект для медицинского обслуживания. Там было хорошее продовольственное обслуживание, но отец устроился кузнецом в мастерские машинно-экскаваторной станции, где не было никаких преимуществ. Так что, и в Таджикистане мы хлебнули горя. Помню, как мама затемно утром уходила, чтобы занять в магазине очередь за хлебом. В школе не на чём было писать. Писали на клочках газет, на обрывках бумаги. Сколько было радости, когда мне купили первую настоящую тетрадку! Как я её берегла, как старалась аккуратно писать, чтобы она как можно дольше сохранилась!

        Вспоминая всё пережитое, я часто восклицаю про себя: "Пусть будут прокляты все войны! И голод! И страдания людские! И страдания детей!"
 
8. Никто не спал в эту ночь
Алина Литвиненко
    
Дверь широко распахнулась, и на пороге появился седой мужчина,  опирающийся на костыли.
    - Дочка, - кинулся он к девочке, - доченька, чудо мое!
      Лена от неожиданности  отодвинулась к стенке, как щитом, прикрылась подушкой, и огромными глазищами уставилась на гостя:
   - Ты кто? - Уходи! – Сейчас мама придет!
   - Боже мой, дитятко мое,  Леночка! Ты ведь Лена?
   - Да, я Лена. А ты кто?
   - Я твой папа.
   - Не может быть, поезда еще не было.
   - Какого поезда?
   - Виктор!
     Мужчина еле успел подхватить свою, теряющую сознание, жену...
     Через полчаса все сидели на диване. Мужчина сцепил руки, прижимая к себе родных «девчонок», не в силах промолвить ни единого слова от душивших его беспощадных слез.
     Виктора призвали весной  сорок первого, сказали – на переподготовку. Только на месте он узнал, что его, прекрасно владеющего немецким, направляют в  разведшколу. Малышке тогда было немногим  более двух лет. На руках у молодых людей  «горели» путевки в Крым,  дочку решили отвезти на Украину к бабушке. Там, увы, и расстались: Виктор отправился по предписанию, Нина – в Ялту, Леночка осталась у бабушки под Киевом.
   - А ты на войне был?
   - Конечно, был.
   - А на каком фронте воевал?
   - Ничего себе вопрос, - подумал Виктор. Он еще не осознал, что перед ним не ребенок, а взрослый человек, узнавший ужасы войны.
    - На невидимом.
    - А ногу где потерял?
    - Там же. Правда, благодаря врачам я ее не потерял. Они ее закрепили железными спицами, винтами, сшили, долго держали в гипсе. Можно сказать: и меня и ногу вытащили с того света, но опираться на нее пока не могу.
    - А что с твоей ладошкой? Она какая-то исковерканная. Где ты получила такую рану?
    - На видимом.
    - С ума сойти! Как это случилось?
    - Хочешь, расскажу,- спокойно сказала девочка.-  Ну, тогда слушай.
    - Когда началась война, я была у бабушки. Мама еле-еле прорвалась к нам. Оказывается, ты послал ей   странную телеграмму: «Срочно выезжай к ребенку». Она поняла, что я тяжело заболела, и успела  до начала войны выехать из Крыма. Несмотря на то, что меня называли «кнопкой»,  я прекрасно помню, что потом произошло. Всё небо, черное от самолетов с крестами. Нас начали бомбить. Мы буквально скатились в подпол (так было принято называть погреб), где хранилась картошка. Там, на верху, что-то выло, гудело, бабахало. Было слышно, как грохнулась летняя кухня, а в пристройке завизжала свинья и заорали куры. Бабушка молилась и просила Всевышнего сохранить  нам жизнь. Казалось, что земля треснула, и мы вместе с домом, сползаем куда-то по трясущимся кочкам.
    - Как часто вас бомбили?
    - Мне кажется, очень часто. Бабушка сказала, что отсюда надо «швидше тікати».* Я не знала украинского языка, но эту фразу запомнила на всю жизнь. Мы пошвыряли теплую одежду, обувь, хлеб и сало в два чемодана и помчались на вокзал. Там начальником станции работал бабушкин сосед, с которым она очень дружила. После смерти жены он сильно горевал, жил один, готовить не хотел, и если бабушка не приносила ему ужин, оставался голодным. Зато помогал чинить забор, вскапывать грядки, делать скворечники.
      На вокзале творилось что-то ужасное. Толпища возле пассажирского поезда была просто зверская, слышались вопли, ругань, плач. К дверям  вагонов нельзя было пробиться. Людей было набито, как сельдей в бочке.
    - Откуда ты знаешь такие выражения?
    - Так мама говорила. Тогда мы пошли искать бабушкиного товарища. Увидели его среди злой, орущей толпы. Он что-то кричал, размахивал руками, кого-то пропускал, кого-то выталкивал. Нас он все-таки заметил и показал рукой, где его ждать. В этой каше мы почти утонули. Взрослые нервно цеплялись за поручни вагонов, их отталкивали, бабушкин друг с трудом протиснул женщин  на ступеньки, а потом крикнул:
    - Сейчас вас толпа «продавит» внутрь, пробирайтесь в купе, а девочку  и вещи я вам подам через окно.
      Вот так, вместе с чемоданами я буквально спикировала на руки мамы. Когда состав все-таки тронулся, все стояли  плотной гурьбой, прижимая к себе чемоданы, сумки, мешки.
     Вдруг сдавленный воздух вагона прорезал  истеричный вопль:
      - Пропустите меня, мне надо выйти.
     Поднялся шум, началась какая-то возня. Сначала никто ничего не понял. А потом оказалось, что   тетенька из соседнего купе  не успела втащить через окно своего ребенка. Поезд  быстро двинулся вперед, и малыш остался в руках незнакомого человека, который бежал вдоль вагона, но было поздно: скорость возрастала, как сумасшедшая. Женщины плакали, мужчины стояли с мрачными  лицами. Но все понимали, что помочь   бедняге невозможно. Кто  и что  ей говорил, не знаю. Отчаянные крики этой мученицы не умолкали всю ночь. Взрослые не спали, а детей кое-как «утрамбовали» на полках. Почему  к утру эта женщина  замолчала, нам никто тогда не объяснил. Но из тихих разговоров, из шепота пассажиров я услышала, что у нее случился инфаркт. Смысл этой фразы до меня дошел гораздо позже. Как ее вынесли из вагона, на какой-то остановке, я не видела.
      Утром бедные  пассажиры послушно потеснились, усевшись впритирку, кто на боковых местах, кто не чемоданах и мешках. Мама стояла и безучастно смотрела в окно. Вдруг какой-то мужчина схватил ее и вмиг повалил на пол. В ту же минуту весь вагон был прошит из пулемета немецким летчиком, и я снова увидела, как небо почернело от самолетов. На поезд обрушилась туча бомб. Вагон загорелся. Все кинулись к выходу, но движение затормозилось, образовалась давка. Тогда какой-то  здоровенный дяденька огромного роста  начал силком выталкивать орущих людей, и мы на всем ходу стали вываливаться, как мешки с картошкой:  кто на насыпь, а кто прямо под колеса.
    - А поезд продолжал двигаться?
    - Сначала да, а потом, уже на земле, я увидела, что паровоз взорвался. Нас всех разбросало в разные стороны -  под вагоны и на  открытое поле. В это время вся огромная куча самолетов развернулась на второй заход. Земля встала на дыбы, как бешеный конь, все вагоны горели с каким-то диким свистом, черный дым лез в глаза. Меня подбросило взрывной волной, и я потеряла сознание. Когда очнулась, увидела, что мама перевязывает мне руку куском своего платья.
    - А где была  в это время бабушка?
     - Бабушка лежала недалеко, без движения, и было трудно определить – живая она или мертвая. Слышались жуткие вопли испуганных и раненых детей и взрослых, которые искали своих близких на мокрой от крови земле. Лица, руки, одежда были красными. Узнать кого-либо  в такой заварухе  было трудно. Вдруг кто-то истерично  заорал, что самолеты могут вернуться, и надо всех подряд тащить через большую поляну в лес. Только там спасение. Кто мог -  полз самостоятельно, остальных волокли за руки, за ноги, за платья, за волосы.
  - Как же ты ползла с раненой рукой, это же нестерпимая боль? А что было с бабушкой?
  - Слава Богу, она была жива, но получила, как потом определили, сильную контузию.  Поэтому мама одной рукой тянула её, другой меня. Правда, я тогда еще боли не чувствовала и не знала, что у меня осколок оторвал часть ладошки.
    - В лесу все-таки было надежнее?
    - Нет, папа, мы просто тогда многого не понимали. Бог нас уберег. Позже мама говорила, что, если бы самолеты вернулись, они без труда  нашли бы нас, ведь от насыпи до леса протянулась широкая кровавая полоса, которая постепенно становилась черной.
    Виктор что-то  хотел спросить, но спазм клещами перехватил  горло. Он  почти задохнулся и схватился за голову.
    - Как же вы потом, раненые, без чемоданов, без еды, без воды?
    - Дети орали  и ревели, я – тоже. Взрослые пытались нас успокоить. Они отрывали куски от своей одежды, чтобы перевязать раненых. Но ведь надо было еще похоронить убитых. Землю рыли руками, потом мертвых засыпали землей, закрывали ветками и листьями.
     Вечером за нами приехала одна грузовая машина  и крестьяне на подводах. Они привезли воду, еду и одежду для раненых. К этому времени многие, особенно дети, были без сознания. Нас всех отвезли на ближайшую станцию. Дежурный железнодорожник сказал, что  через два часа подойдет  состав, к которому прицепили  дополнительные вагоны. В помощь эвакуированным прибудут также медикаменты, врачи и медсестры. Я тогда первый раз услышала слова «эвакуированные», но запомнила его на всю жизнь. Так мы отправились, как говорили люди, на Урал.
    - Господи, как же всё это чудовищно! И долго ли вы ехали?
    - Долго, десять дней. Мы еще раз попали под бомбежку. Но эта небесная стая с крестами, наверно, где-то  уже отбомбилась, притом машинист гнал, как сумасшедший, и ни один вагон не загорелся. Навстречу нам, на Запад, уже «летели» военные эшелоны. Иногда приходилось стоять по полдня, а особенно ночами, чтобы их пропустить.
     На остановках люди приносили нам еду и воду. А когда мы, наконец, прибыли в маленький городишко,  местные жители встретили нас со слезами. Мы были первыми, прибывшими «с фронта». Нашу семью забрала к себе многодетная женщина, человек небогатый, но очень добрый. Она нас и поила, и кормила, и одевала, как могла. Правда, бабушка вскоре заболела, у нее начались боли в сердце. Ее забрали в больницу. Мама тогда мне сказала, что бабулечку  увезли куда-то далеко для дальнейшего лечения. Домой она уже не вернулась. Мама помогала нашей хозяйке, готовила, варила, ухаживала за детьми, стирала, убирала  в доме. Я видела, что она очень уставала, ведь нас было пятеро. Найти работу в этом небольшом городишке  было очень трудно.
     Вскоре меня отдали в садик для детей эвакуированных. Нас еще кое-как кормили, а у взрослых начались проблемы с едой. Второй и третий год были очень тяжелыми, люди буквально голодали, ведь всё отдавали фронту. Тогда один раз я решила не есть хлеб, который нам давали в детсаду, а отнести его маме. Правда, от воспитательницы мы  много раз слышали предупреждения, что так делать не хорошо. Не хочешь есть, положи на кухонный стол, на специальный поднос, тогда твой кусок отдадут другому. А у меня на фартучке был карманчик. Туда я потихоньку и спрятала хлебушек.
     Подошло время «мертвого часа». После сна мы все обычно рисовали за круглым  столом в большой комнате. Но вместо этого нам велели построиться в шеренгу.
     Воспитательница  взяла меня за руку, поставила перед детьми и зло сказала: «Дети, у нас в группе появилась воровка. Она крадет хлеб». Потом другой рукой залезла в мой кармашек, вытащила оттуда ломтик,  высоко подняла вверх, а меня буквально поволокла  перед строем.
     Дома мне стало плохо,  поднялась температура, и я покрылась какими-то красными пятнами и волдырями, которые сильно чесались. Так бывает, когда обожжешься крапивой. Ходить я не могла. Пришлось остаться в избе хозяйки, и целую неделю пить какие то настойки и натираться чем-то очень противным.
    - Как же ты всё это вытерпела? Ведь можно было с ума сойти! Разве твоя воспитательница не видела, что ты – фактически инвалид с одной рукой.
    - Видела. Позже  мы с мамой обсуждали этот случай и решили, что она просто воспользовалась моментом. Дело в том, что на кухне иногда « по щучьему велению» исчезали куски хлеба. Куда они пропадали, никто не знал. Но через месяц пришла проверка, и эта тётенька больше на работе не появилась. Выяснилось, что исчезал не только хлеб.
    - Бедный ребенок, как же ты себя после этого чувствовала?
    - А никак. Дети этой врушке  не поверили. Ведь мы вместе садились завтракать, обедать и ужинать, вместе выходили из-за стола. И вообще, мы уже не были «малявками». Мы всё понимали, рассуждали, как взрослые, и часто поступки наши были вполне сознательными.
Например, когда  черная тарелка** начинала передавать сводку  с фронтов, мы вместе со взрослыми застывали и внимательно слушали. Эти известия стали частью нашей жизни. Дома и в садике взрослые  объясняли события под Москвой, потом под Сталинградом. Новая воспитательница нарисовала нам карту, и по ней  мы видели, как шли дела на фронте.
     - И вы всё понимали?
     - Наверно понимали не всё. Но когда увидели первые эшелоны с ранеными, сразу поняли, что такое война, смерть, потеря рук, ног, даже памяти. Санитарные поезда прибывали на станцию, которая была недалеко от садика, и мы всей группой  мчались туда, сломя голову.
     - Как же вам разрешали покидать без спросу ваше помещение?
     - Почему без спросу? Все, вместе с воспитательницей, спешили к носилкам, которые выносили санитары на перрон, И она, и дети искали своих родных. Мы наклонялись к каждому раненому, спрашивали, как его зовут. Часто прибывшие были так сильно забинтованы, что удавалось узнавать их фамилии лишь в госпитале, который разместился в близлежащей школе. Я искала тебя, ведь похоронки на тебя почтальон не приносил. Для нас это означало, что ты жив.
     Виктор сидел, схватившись за голову. Какое-то страшное чувство вины разрывало его на части.
     - Ты знала, что такое похоронка?
     - Ну, как же не знать! Ведь, когда на улице появлялся почтальон, все женщины выходили из домов и стояли, сжав руки,  стараясь по его лицу узнать, кому он несет горе в своей сумке. Некоторые даже теряли сознание, когда он сворачивал в их сторону, опустив глаза.
     По лицу мужчины текли слезы.
     - А дальше? Как же вы воспринимали всё происходившее?
     - Воспитательница сказала, что надо  помогать раненым. Мы начали разучивать песни, стихи, танцы и навещать госпиталь. И ты знаешь, после наших выступлений многие улыбались, обнимали, целовали нас и …плакали. Наверно у каждого оставались в тылу дети, братишки и сестрички. Многим ничего не было известно об их судьбе. Весь детсад  ревел вместе с ними. Когда наша семья  возвратилась  в родной город, я сказала маме, что в будущей своей жизни стану врачом. А когда приедет папа, буду его лечить.
     - Боже мой, Леночка, ты верила, что я живой?
     - Ни секунды не сомневалась.  Вот здесь коробка, в ней есть всё для оказания первой медицинской помощи пострадавшему. Между прочим, до сегодняшнего дня я бегала на вокзал встречать военные эшелоны и металась по перрону, заглядывая всем в лица. Но вот пропустила твой поезд.
     - Солнышко мое, я ведь прилетел на самолете, а в аэропорту меня ждала машина.
     …День промчался, как один миг. Луна тихо и ласково освещала фигуры трех людей,  замерших в радостных объятиях.
     - Милые мои! - воскликнула мама. Уже полночь. Ложимся. Ведь Леночка завтра первый раз идет в школу.   
     Все послушно легли и затихли.
     Никто не спал  в эту ночь.
 
                *«Швидше тікати» (укр.) - скорее бежать.
               
              **Черная тарелка – громкоговоритель в виде черной бумажной
                конусной   тарелки.

9. Застыли стрелки на будильнике
Алина Литвиненко
   
- Милые мои детки, солнышки лесные, завтра у вас начнется совсем другая жизнь. Вы впервые сядете за парты, станете  первоклассниками! Нарядно оденьтесь, и с утра строем мы все вместе отправимся  в школу.
     Малыши слушали внимательно, отодвинув в сторону карандаши и бумагу. Никто не издал победный клич и  не подпрыгнул от счастья. Они просто застыли. Со стороны дети  напоминали маленьких  добрых старичков и старушек: им говорят - они внимательно слушают рассказ о школе, партах, букварях. Правда,  про познание окружающего мира и  радость новых открытий здесь решительно никто не имел ни малейшего понятия. Маленькие слушатели просто не ведали  таких слов, зато хорошо знали,  что такое смерть родных, бомбежка, взрывы, налеты, мессершмитты, голод.
     Прошло несколько месяцев  с момента освобождения поселка от фашистов, но по ночам мальчишки и девчонки вскакивали от любого шума, кричали, плакали. Мамы, бабушки, тёти крепко прижимали их к себе, гладили, успокаивали, часто искали, чем бы отвлечь бедняжек. Увы, никаких игрушек не было и в помине. Оставалось одно: лечь рядом, обнять свое чадушко и уснуть вместе с ним. Днем было немного легче. Все заботы брал на себя детский сад. Но домой воспитанники  возвращались сломленные, удрученные видом  пустых глазниц бесхозных зданий и  руин  сгоревших домов.
      В центре этого угрюмого пейзажа стояло наполовину уцелевшее кирпичное здание поселковой начальной школы. Оставшиеся  в деревне  старики сделали всё, чтобы подготовить его к началу прихода детишек: реставрировали стены, вставляли стекла, прилаживали двери, перекладывали полы, пилили бревна, кололи пни, заготавливая дрова на зиму. Бывший сторож этого учебного заведения, дед Пантелей, считавший себя его хозяином, отгородил в подсобке небольшой закуток и перебрался туда жить. С рассвета до полуночи жители слышали стук его молотка, видели сутулую фигуру, налаживающую скамейки и забор во дворе.
      Утро первого сентября выдалось светлым, ярким и приветливым. У новых ворот детей встречали жители поселка – женщины, пожилые люди, четыре учителя и директор школы, вернее, хорошо всем известная до войны, директорша Марьванна. Ее уважали, ценили за ум и отзывчивость, и часто обращались за советом по разным житейским вопросам. Правда, теперь, после ранения во время одной из вылазок в партизанском отряде, она ходила на костылях.
      Вот в конце улицы показалась детсадовская группа. Многие из собравшихся плакали навзрыд, торопливо вытирали слезы, чтобы не расстраивать детей. На мальчиках и девочках была простая, будничная одежда. В руках они держали васильки и ромашки, собранные на поле взрослыми. Ходить туда малышам  не разрешалось, поскольку в прифронтовой полосе, кроме подбитых танков и пушек, оставались неразорвавшиеся мины. И это еще не всё. Нередко, нацисты оставляли после себя «смертельные» ловушки. Они минировали каски,  консервы, часы,  коробки спичек, бруски мыла, плитки шоколада, игрушки.  Подбирая эти «подарки», дети погибали или на всю жизнь оставались калеками.
     Торжественная процессия приблизилась к школе. С окрестных поселений и хуторов  в школу  подтянулись деревенские ребята. Постепенно небольшой двор наполнился людьми, и директор поднялась на невысокое дощатое возвышение, сооруженное специально для праздника. Но радостных лиц видно не было. Дети просто стояли и ждали.
    - Дорогие односельчане, милые детки. Поздравляю Вас с началом учебного года, с началом мирной жизни,- начала свое приветствие директорша.- Вы пережили страшное время и …
      Больше она говорить не смогла. Спазм перехватил горло. Она судорожно хватала воздух, но голоса не было. Пантелей едва успел ее подхватить и усадить на скамейку.
      Положение спасли учителя. Они  быстро «разобрали» учеников. На месте остались лишь новички, остальные отправились на окраину поселка в  уцелевшие деревянные бараки, временно приспособленные для второго, третьего и четвертого  классов. Первоклашки заняли свои места за партами и  выжидательно затихли. Цветы держали в руках, не представляя, когда же их надо дарить. Ведь они знали только войну.
    - Меня зовут Татьяна Михайловна,- сказала милая, приветливая девушка. До войны я работала в этой школе. Буду работать  вашей классной руководительницей. Четыре года мы проведем вместе. Задавайте вопросы, а цветы подарите после нашего с вами знакомства.
      Дети внезапно оживились. Учительница едва успевала отвечать.
    - А гулять вы с нами будете?
    - Конечно. Я буду теперь возиться с вами, как клуша с цыплятами: играть во дворе в жмурки, салочки, казаки-разбойники, «Гуси-гуси», лапту.
    - Мне старший брат говорил, что для лапты нужен мяч, а у нас его нет.
    - Сами сделаем. Сошьем.
    - Из чего?
    - Тряпки, опилки
    - В детском садике мы много рисовали. А в школе – будем?
    - Обязательно. Вот только подождем, пока привезут  посылку из города с книжками, тетрадями, ручками, карандашами, альбомами, чернильницами.
    - А когда привезут?
    - Детки мои дорогие. Машина, на которой везли товар, при переезде через мост подорвалась  на мине. Шофер погиб, весь груз утонул в воде.
      Больше вопросов не было. Такие вещи малыши понимали с полуслова.
      Так началась новая, еще  не понятная и не известная, послевоенная жизнь. Букварей, конечно, на всех не хватило. Пришлось первоклашкам разделиться по принципу: один букварь на два-три человека из близлежащих домов. Все тетради -  и для письма и для арифметики, были в косую линейку. Стеклянные чернильницы – непроливайки, выглядели красиво: небольшие стаканчики с вплавленным внутрь хоботком. Только вот чернил для них не было. Выход нашли: стали  вливать туда сажу, разведенную водой.
      Все это было непривычно, но  интересно. Свою наставницу ребятишки обожали. Они хвастались перед друзьями из других классов: она самая веселая, самая красивая, самая молодая, самая смелая, воевала в партизанском отряде. Никто не догадывался, как эта «самая весёлая» Таня по вечерам сидит за столом, обхватив голову руками, и решает сложнейшую задачу: как расплавить заледеневшие детские сердечки «своих цыплят». Ведь даже на переменках – в классе, во дворе, вместо задорного смеха и хохочущих лиц,  она  видела натянутые, неживые  улыбки и грустные глаза. Небольшой педагогический опыт ей подсказывал, что дети испытывают неосознанную тягу к теплу, ласке, вниманию, к тому, чего их лишила война.
    - Внимание, ребята, задержитесь на минутку,- обратилась    она   к  своим первоклашкам. - С завтрашнего дня после уроков будем делать игрушки.
      Сначала дети с удивлением онемели на месте, а после подробных разъяснений обрадовались. Дома вместе со взрослыми начали подбирать необходимый «подсобный материал». Придя на следующий день в школу, обнаружили в углу классной комнаты большой ящик. Попытались сдвинуть этого великана с места, но он словно прилип. Что там было внутри, исследовать не успели. В вестибюле пронзительно зазвенел будильник. Так дед Пантелей, который теперь называл себя «ответственным дежурным», оповещал учеников о начале занятий.
      После уроков Татьяна Михайловна предложила разобрать таинственный сундук. Чего там только не было: лоскутки, чулки, платки, опилки, крепкие дощечки, небольшие колеса и рули от детских велосипедов, подшипники, разрезанные консервные банки, проволока.
    - Девочки будут шить кукол, а мальчики сооружать самокаты,- разъяснила учительница.- Рукодельницам я помогу, а вот новый вид передвижения по земле
поможет соорудить наш «ответственный дежурный». Петя, сбегай, позови его сюда.
      Глаза детей вдруг полыхнули маленькими звездочками. Их ожидала очень интересная работа. Правда, с чего начинать создание игрушек они не представляли. У некоторых девочек даже слезы появились на глазах:
     - Здесь одни тряпочки, а ведь у  кукол должно быть туловище, головы, ручки, ножки.
     - Я сейчас научу вас, как сделать необходимые выкройки, потом мы их сошьем.
     - Но ведь маленькие человечки должны быть толстенькими.
     - Будут! Мы их набьем опилками. - Ну-ка, несите сюда вон тот серый мешок.
     И работа закипела. Появились ножницы, иголки, нитки. В это время открылась дверь, и раздался голос деда Пантелея:
     - Эй, пацаны, что это вы бездельничаете! Посмотрите на своих соседок, поучитесь у них.
    - Так там тряпки, а здесь доски, колеса, гвозди.
    - Это как раз то, что нам нужно. Каждый выбирает себе крепкие деревянные дощечки, два колесика и  руль. Всё это соединим, и получится почти велосипед, правда, без педалей.
     Дед хитро улыбнулся:
     - Сейчас будет необыкновенное представление.
       Он вышел и через минуту с грохотом въехал класс на самокате. Все ахнули:
     - Вот это да! А можно нам покататься?
     - Конечно, можно.
     - А почему он так тарахтит?
     - Так я экономил для вас, и вместо колесиков поставил старые шарикоподшипники.
       Минут двадцать в классе раздавались громоподобные раскаты. Прокатиться решили все, в том числе и девчонки.
     - Татьяна Михайловна, а вы, почему вы не катаетесь?
     - Это так здорово! Ничуть не страшно. Попробуйте!
       Под аплодисменты детишек учительница сделала два круга.
       Постепенно первоклашки втягивались в  новое увлекательное занятие. Под руками малышек оживали человечки, набитые опилками и паклей. Лица им раскрашивали химическими карандашами и углем. К концу осени Марьванна привезла из города пластмассовые кукольные  головки. К ним можно было пришить самодельное туловище, и тогда игрушки  выглядели, как настоящие. Мальчишки уже обзавелись персональными самокатами. Теперь из старых досок мастерили себе самодельные пистолеты и автоматы. Несколько человек  какими-то неизвестными путями приобрели парусиновые сумки от противогазов, что стало предметом всеобщей зависти. Портфелей тогда ни у кого не было, книги и тетради носили в небольших мешках, сшитых к началу учебного года.
     На уроках рисования кукол делали из бумаги, а потом вырезали для них разную одежду. Мальчики лепили из картона военную технику с опознавательными знаками «наши» и «враги», а затем на переменках устраивали настоящие бои, полностью уничтожая противника.
     К концу осени дети немного оживились. В школьных стенах зазвучал громкий смех, на переменках во дворе малыши  затевали весёлые игры. Правда, когда началась зима  и выпал снег, вся компания переместилась в вестибюль, где топилась железная «буржуйка». Старые туфли и ботинки не защищали от  холода. Зато, какой радостью и визгом встретила детвора Марьванну, которая, вернувшись из города, привезла валенки, ватники, перчатки и даже коньки-снегурочки с загнутыми носиками. Если с одежкой разобрались быстро, то на «снегурочки» даже не обратили внимания. Через некоторое время детишки  удивленно уставились на Таню, которая,  веревками прикручивала коньки к своим валенкам.
     - Татьяна Михайловна, что вы делаете?
     - Сейчас увидите.
     И учительница красиво пробежалась на «снегурочках» по твердому насту. Вся толпа с криком ринулась за ней вслед, а через некоторое время первые энтузиасты тоже стали на коньки. Не обошлось без шишек и синяков, зато моментально выстроилась целая очередь желающих. Коньков на всех не хватило, поэтому дед Пантелей строго ограничивал катающихся  во времени, отслеживая  минуты по будильнику.
     Время упорно двигалось вперед. Трескучие морозы больно кусались. Малыши на переменках с удовольствием пускали бумажные самолетики  в классе, где тоже была установлена «буржуйка»,  или толпились в вестибюле у печурки. Такие перерывы Татьяна Михайловна старалась сделать домашними, уютными, понимая, как  необходимо ребятам человеческое тепло. Она рассказывала «своим цыплятам» всякие интересные истории, читала стихи, а однажды даже спела песенку про елочку:
    - И вот она нарядная
      На праздник к нам пришла…
      Неожиданно кто-то из ребят ее перебил:
    - Вы сейчас рассказали про ёлочку, которая нарядилась и пришла в гости к детям. Она что, ходить умеет?
    - Да и как могло деревце во что-то нарядиться?
      Таню бросило в жар: как это она выпустила из виду тот факт, что ее «цыплята» – дети войны, ничего не знают про новогоднюю елку.
    - Слушайте, мои хорошие, сейчас я все объясню. Дети слушали, раскрыв рты.
    - Так вот, теперь вы поняли, что скоро елочка и Дед Мороз  прибудут к вам в гости, а вот наряжать нашу зеленую красавицу вы будете сами.
    - Но ведь у нас нет цветных шариков и розовых пряников, про которые вы пели.
    - Нам не нужны готовые шарики и пряники. Мы сделаем украшения сами, и это будет еще красивей.
      Полмесяца малыши трудились, цветными  карандашами раскрашивали бумагу, нарезали полоски, потом крахмальным клейстером клеили цепи. Марьванна где-то достала фольгу, и принесенные Пантелеем шишки весело заблестели. Из цветной бумаги вырезали ангелочков и обклеили их ватой. Елка, которая ночью, откуда ни возьмись, появилась в вестибюле, получилась необыкновенно привлекательной. Новогодний праздник удался на славу. Детишки веселились, забыв обо всём на свете. А в заключение Дед Мороз, которого, умело, изобразил тот же Пантелей, подарил всем подарки - по кульку сахара, главного лакомства тех времен.
    После каникул дети еще долго делились впечатлениями, вспоминая зеленую гостью.
    Однажды на перемене в класс заглянул «ответственный дежурный».
    - Скажу вам по секрету: у вашей классной десятого  февраля День рождения. Порадуйте ее стихами и песнями.
    - Что же нам делать?- задумались малыши.- Где взять новые стихи?
      Потом вспомнили всё, что учили в детском саду, и даже начали репетировать танцы.
      Утром в праздничный день девочки принесли большую нарядную куклу, которую тайно сшили для любимой учительницы. Увидев такой сюрприз, мальчишки начали о чем-то шептаться. Вскоре двое из них куда-то исчезли. Прозвенел будильник, и в класс вошла улыбающаяся Татьяна Михайловна. Дети встретили ее песней, которую выучили еще в детском садике.
    - Спасибо, мои дорогие! А где Вова и Игорь? Дети молчали.
    - Спрашиваю серьезно, куда делись два ученика? Я их видела утром в школе. Или я отменяю день рождения, или вы  выкладываете  всю правду.
    - Они побежали на гору к пустой избушке лесника. Там на подоконнике кто-то видел красивую книгу.
     Татьяна, как была, в туфельках и платье, рванулась к двери и помчалась в сторону одинокой  избушки. Она ворвалась в комнату с криком:
    - Не трогайте. Бросьте. Все на пол! Оттолкнула детей от окна и вырвала у них книгу.
     Раздался оглушительный взрыв. Прибежавший через несколько минут Пантелей увидел страшную картину: все трое лежали на полу в луже крови…
     Похоронили Татьяну Михайловну на горе, там, откуда была видна школа, да и весь поселок. Раненых мальчиков отвезли в городскую больницу. Первоклашки снова перестали смеяться, бегать и играть на переменах. Замолчал будильник. Дежурный просто открывал двери класса в нужное время. Дети часто после уроков собирались на горе, у  дорогой могилы, молча стояли, вытирая слезы.
     Прошли годы, но горький след в сердцах остался, как и память о совершенно необычном человеке – первой любимой учительнице.
     Много испытало на себе послевоенное поколение. Но война закалила характер этих ребят, сделала их выносливыми, терпеливыми, добрыми, порядочными, трудолюбивыми. Именно они, дети войны восстановили разрушенную страну.

 "На Конкурс "Дитя войны" памяти Любови Розенфельд" http://www.proza.ru/2018/11/27/1332 Международного Фонда ВСМ"

 Конкурсное произведение Алины Литвиненко "Застыли стрелки на будильнике" опубликовано на странице Лауреаты ВСМ http://www.proza.ru/avtor/velstran1 .

Произведение победителя Алины Литвиненко  "Застыли стрелки на будильнике"   опубликовано в Журнале "Жизнь Международного Фонда ВСМ", номер 93, в разделе "Творчество наших авторов".

Редакция Журнала "МАвочки и ДЕльчики" выбрала для публикации
"Застыли стрелки на будильнике" Алины Литвиненко. Произведение опубликовано в 151-м выпуске Журнала,  который вышел  6 мая 2020 года.

10. Знаменосцы Победы
Анна Магасумова

К 75-летию Великой Победы. Известные и неизвестные Герои.

  Официально все учебники по истории Отечества России ХХ века рассказывают о том, что первыми Знамя Победы над Рейхстагом водрузили Михаил Егоров и Мелитон Кантария. Русский и грузин. Произошло это около 3.00 часов 1 мая 1945 года.
   Но всё было несколько иначе. Их, героев, да, да, настоящих героев, как и флагов, развевавшихся над Рейхстагом было много.
Историю!
       Отбеливать не надо!
Не надо очернять!
       А надо просто знать!
От поражения
       до Победного Парада!
Знать...И уважать!
       Пусть будет так, как было.
Для каждого.Для всех.
(Николай Смирнов-Милославский)
 
  Ближе всех к ступеням Рейхстага волею судеб оказались,  согласно журналу боевых действий 150-й стрелковой дивизии,  в 14 часов 25 минут 30 апреля 1945 года лейтенант Ракымжан Кошкарбаев и рядовой Григорий Булатов. Казах и русский.
  В своей книге "Мы штурмовали рейхстаг" Герой Советского Союза И. Ф. Клочков написал что лейтенант Р. Кошкарбаев первым прикрепил к колонне красный флажок.
   Кошкарбаев после войны написал две книги "Знамя Победы" и "Штурм". В одной из них он описал водружение первого красного знамени.
  Комбат Давыдов, в мирное время  учитель сельской школы  Красноярского края, подвёл Ракымжана  к окну в  "доме Гиммлера".
"Видишь  рейхстаг? Подбери нужных людей, будешь водружать флаг".
И передал ему  тёмный, довольно тяжёлый сверток - флаг, завёрнутый в чёрную бумагу.
   С группой разведчиков Кошкарбаев  отправился
на задание. От дома Гиммлера до Рейхстага было всего 260 метров. Самых трудных.  260 метров, которых преодолелм, в основном ползком,  в течение 7 часов...самых долгих, самых тяжёлых.
  Разведчикам пришлось залечь, так как начался шквальный огонь. Возле Ракымжана  остался  Григорий Булатов. Они лежали  вдвоём  возле рва, заполненного водой. Григорий  всё спрашивал:
"Что мы будем делать, товарищ лейтенант?"
"Давай поставим свои фамилии на флаге", -  предложил Ракымжан.
  В его кармане оказался химический карандаш и они написали:
"674 полк, 1 б-н".
А потом вывели свои имена: "Л-т Кошкарбаев, кр-ц Булатов".
  Так пролежали до темноты.
  Шёл восьмой час вечера.  Дневной свет  угасал, и в это время началась мощная артподготовка наших войск. Сразу вслед за ней из соседних зданий - дома Гиммлера, швейцарского посольства, временных укрытий, противотанкового рва,  с криками "Ура!" на площадь  перед Рейхстагом вырвались несколько десятков бойцов. Услышав крики, Булатов и Кошкарбаев вскочили и, стреляя на ходу, побежали вверх по ступеням. В эти секунды пуля ударяет в ногу Ракымжану, но он не  останавливается.
  Прижавшись к стене,  разведчики оказались вне досягаемости гитлеровцев.  Кошкарбаев передаёт  Булатову флаг и даёт команду:
"Закрепить знамя  над крыльцом за колоннами, посередине фасада".
  Затем Ракымжан  подставляет свои плечи ловкому Грише Булатову и тот, встав на них, как кошка дотягиыаеися до выступов стены и закрепляет Знамя на максимально возможной  высоте!
   За совершённый подвиг командование полка представило лейтенанта Кошкарбаева и красноармейца Булатова к званию Героя Советского Союза, был подготовлен и подписан наградной лист, но награждён Булатов был только орденом Красного Знамени.
  5 мая 1945 года  "Комсомольская правда" напечатала рассказ очевидца тех событий, капитана Андреева:
"Путь к рейхстагу лежал через нагромождения, баррикады, через пробоины в стенах, тёмные тоннели метро. И везде были немцы. Наши бойцы в третий раз пошли в атаку и наконец ворвались в рейхстаг, вышвырнули оттуда немцев. Тогда маленький, курносый, молоденький солдат из Кировской области, как кошка, вскарабкался на крышу рейхстага и сделал то, к чему стремились тысячи его товарищей. Он укрепил красный флаг на карнизе и, лежа на животе, под пулями, крикнул вниз солдатам своей роты:
"Ну как, всем видно?"
 И он засмеялся радостно и весело. И хотя немцы опять бросились в отчаянную контратаку и даже заняли первый этаж, наши бойцы, успевшие закрепиться в верхних этажах рейхстага, чувствовали себя хозяевами этого большого обгоревшего здания. Теперь никакая сила не заставила бы их уйти отсюда".

Первого мая пал в боях Рейхстаг!
И над Берлином яркий алый всполох -
Там гордо реет наш советский флаг,
Победный гимн чеканят серп и молот!
(Анастасия yapishu.net)

   В  22 часа 40 минут 30 апреля 1945 года водрузил Красное Знамя над зданием рейхстага татарин Гизий (Гази) Казыханович Загитов, родом из Башкортостана.   
   Гази Загитов родился 20 августа 1921 года в татарской деревне Янагушево Мишкинского района Башкирской АССР. В  ряды РККА призван  19 октября 1940 года.
   Боевой путь Загитова пролёг до Берлина, где он воевал в разведке 136-й армейской пушечной артиллерийской бригады 79-го стрелкового корпуса 3-й ударной армии в звании сержанта.
   27 апреля 1945 года в составе корпуса были сформированы штурмовые группы добровольцев для захвата рейхстага и установления Красного Знамени. Одну из них в составе 25 человек возглавлял капитан В.Н.Маков. Группа действовала совместно с батальоном капитана С.А.Неустроева. К вечеру 28 апреля войска переправились через Шпрее со стороны района Моабит по мосту Мольтке (ныне  Вилли-Брандт-штрассе) и вышли с северо-западной стороны к рейхстагу.
   Загитов вместе со старшими сержантами М.П.Мининым, А.Ф.Лисименко, сержантом А.П.Бобровым из группы В.Н.Макова ворвались в здание рейхстага. Не замеченные противником, они нашли запертую дверь и выбили её бревном. Поднявшись на чердак, через слуховое окно пробрались на крышу над западным (парадным) фронтоном здания и установили знамя в отверстие короны скульптуры Богини Победы.
  Минин вспоминал:
"Впереди бежал Гия Загитов, который предусмотрительно захватил с собой фонарик. Им-то он и освещал путь по полуразрушенной лестнице. Все выходящие на неё коридоры мы забрасывали гранатами и прочёсывали автоматными очередями…
   Перед самым чердаком я на ходу запасся "древком", сорвав со стены полутораметровую тонкостенную трубку.
  Достигнув просторного чердака, мы столкнулись с проблемой: как выбраться на крышу. И снова выручил   Загитов, высветив фонариком грузовую лебёдку и две массивные, уходящие куда-то наверх цепи. По звеньям этой цепи через слуховое окно мы выбрались на крышу над западным фронтоном здания. И здесь у еле различимой в темноте башни Загитов и я стали прикреплять Красное знамя. Вдруг на фоне огненного зарева от разорвавшегося на крыше снаряда Лисименко заметил наш дневной ориентир - скульптурную группу: бронзового коня и огромную фигуру женщины в короне. Сразу же решили, что лучше установить знамя там.
  Ребята подсадили меня на круп вздрагивающего от разрывов снарядов и мин коня, и я закрепил знамя в короне бронзовой великанши…
 Засекли время. Было 22 часа 40 минут по местному времени."
 При этом Загитов был ранен в грудь навылет, но продолжил бой.

Вновь встаёт за спиной рассвет.
Я лечу через тысячу лет.
Шквал огня  поливает нас,
До Победы остался час.
Вот проходим первый  этаж,
Смерть сурово смотрит на нас.
Я троих потерял в пути,
С Мининым должен дойти.
Шаг до купола, только шаг,
Укрепить бы  покрепче флаг!
Мне Мадонна смотрит в глаза
И бежит по щеке слеза.
Над Рейхстагом птицей парю,
Всем народам несу зарю.
Пусть Победа живёт в сердцах,
Люди помнить будут о нас.
(Гундорова В. Магасумова А.)

   Группа охраняла подступы к  Знамени до 5 часов утра 1 мая, после чего по приказанию генерала Перевёрткина покинула Рейхстаг.
  Командование 136-й артиллерийской бригады 1 мая 1945 года представило всю группу к высшей правительственной награде - присвоению звания Героя Советского Союза.  18 мая 1945 года они были награждены орденами Красного Знамени.

  Позднее за Кошкарбаева и Булатова  ходатайствовали герой обороны Москвы панфиловец Бауыржан Момышулы, представители казахстанской интеллигенции.  Сам Кунаев, Первый секретарь ЦК Компартии Казахстана, представлял просьбу о награждении Кошкарбаева и Булатова в ЦК КПСС лично Л. И. Брежневу. Но ответа так и не последовало.
"...я просто терзался, что тот подвиг, что был совершен молодым Рахимжаном и Булатовым как бы забылся. Ничьё имя, как бы оно не было поднято, не должно затмевать других, проявивших столь же высокое мужество".
  (Василий Субботин)
    В 22 часа 40 минут на западном фасаде крыши разведчиками 674-го полка во главе с лейтенантом С. Е. Сорокиным был установлен третий красный флаг...
Овеянный победами и славой,
Ликуя там, где лишь вчера был враг,
Прославленный великою Державой
Над миром реял краснозвездный флаг...
(Верона Шумилова)
   В середине мая 1945 году Григорий  Булатов был вызван к Сталину, который  ему заявил:
" На сегодняшний день обстоятельства требуют, чтобы на вашем месте были другие люди. Вы должны забыть, что совершили подвиг".
  Точно такие слова мог бы услышать и Гази Загитов.
   После войны он вернулся в Башкирию, в родной аул, работал председателем колхоза и механиком на МТС.  Награждён многими орденами и медалями, в том числе Красной Звезды.
Погиб в автокатастрофе 23 августа 1953 года.
  Такова судьба...Пуля на войне не достала, а мирное время не сохранило...

 Через 20 лет ушёл из жизни Григорий Булатов. Это очень печальная история...
     Григорий Петрович Булатов (16.11. 1925 - 19.04. 1973) - родом из небольшой деревни  Кировской области,   рядовой-разведчик Красной Армии.  Совместно с лейтенантом Рахимжаном Кошкарбаевым одними из первых водрузил красное знамя на фасаде здания рейхстага 30 апреля 1945 года.
  После приёма у Сталина  Булатова привезли на одну из правительственных дач. Горничная обвинила его в попытке изнасилования. В результате Булатова приговорили к полутора годам тюрьмы. Из заключения он вышел в конце 1946 года и вернулся на службу.
   В 1949 году  работал на сплаве древесины в городе Слободской  Кировской области. Мало кто из окружавших верил в его подвиг, традиционно связывавшийся с Егоровым и Кантарией, отчего Булатов сильно пил.
   Спустя 20 лет он вновь безуспешно пытался доказать своё первенство, за что среди знакомых получил прозвище "Гришка-рейхстаг". В 1970 году Булатов вновь оказался в тюрьме за мелкое хищение. По ходатайству маршала  Жукова, был освобожден досрочно.
   19 апреля 1973 года Григорий Булатов повесился в туалете Слободского механического завода. Похоронен в Слободском.

  В 1970 году ушел из жизни Алексей Берест. Во время штурма Рейхстага, совместно с Михаилом Егоровым и Мелитоном Кантария при поддержке автоматчиков роты И. Я. Сьянова выполнил боевую задачу по водружению Знамени Победы на крыше немецкого Рейхстага  1 мая 1945 года.
  Олексий Прокопович Берест (9.08. 1919 -  3.11. 1970) - по национальности украинец,  советский офицер, участник Великой Отечественной войны. Герой Украины (2005). После смерти родителей от голода в 1932/1933 годов вместе с восьмю братьями и сестрами  воспитывался в детдоме. Окончил 7 классов, после работал трактористом и снабженцем на заводе в городе Харькове.
  В октябре 1939 года добровольцем пошёл в Красную Армию. Участвовал в Советско-финской войне.
За годы Великой Отечественной войны прошёл путь от рядового до заместителя командира батальона по политической части 756-го стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии. В марте 1942 года вступил в ВКП(б).
30 апреля 1945 года по приказу первого коменданта рейхстага, командира 756-го стрелкового полка, полковника Ф. М. Зинченко, лейтенант Берест Алексей Прокопьевич возглавил выполнение боевой задачи по водружению знамени Военного совета 3-й ударной армии на куполе здания Рейхстага. В ночь на 2 мая по заданию командования, переодевшись в форму советского полковника, Алексей Прокопьевич Берест лично вёл переговоры с остатками гарнизона рейхстага,[7] принуждая их к капитуляции. За "исключительную отвагу и мужество, проявленную в боях" 3 августа 1946 года был представлен к награждению Золотой Звездой Героя Советского Союза, но 22 августа 1946 года награждён был орденом Красного Знамени.
  После войны был парторгом отдельного артдивизиона, секретарём партбюро 31 отдельного батальона связи
В 1948 году закончил службу в Вооружённых силах в должности заместителя начальника по политчасти передающего радиоцентра узла связи Черноморского флота в Севастополе.
По официальным документам, был уволен "за двоеженство". Обвинений в его жизни было много... Даже обвинен в хищении и  три года, три месяца провел в заключении. Попал под амнистию.
  После освобождения вернулся в Ростов-на-Дону в посёлок Фрунзе. Работал грузчиком на ростовском мельзаводе № 3, на заводе "Главпродмаш",  в сталелитейном цехе на заводе "Ростсельмаш". Последнее место его работы - шофёр на Ростовской кондитерской фабрике.
  Алексей Берест стал героем написанного в 1960 году рассказа "Полковник Берест" писателя-фронтовика В. Е. Субботина. Официальной публикацией, прорвавшей стену замалчивания подвига Алексея Береста, стал документальный очерк Игоря Бондаренко, опубликованный в журнале "Дон" в 1961 году.
  Погиб Алексей Берест 3 ноября 1970 года, спасая девочку из-под колёс скорого поезда "Москва - Баку" на разъезде "Сельмаш". Скорая приехала только через три часа. Алексей умер в больнице.

    Рахимжан Кошкарбаев (19.10. 1924 - 1988) - офицер Красной Армии. Народный Герой Казахстана (7.05.1999. ) После Великой Отечественной  войны Кошкарбаев работал управляющим гостиницы "Алма-Ата", три раза избирали депутатом Советского районного Совета народных депутатов города Алма-Ата.
   Кошкарбаев и Булатов оставались близки и в далекое послевоенное время. Кошкарбаев очень переживал за судьбу Григория. Также как маршал Жуков, стремился вернуть ему надежду на справедливость. Ведь Кошкарбаев понимал, что именно благодаря Булатову и его имя вписано в Историю страны. Он стал Героем Республики Казахстан: 7 мая 1999 года  Указом Президента Республики Казахстан Н.Назарбаева, Р.Кошкарбаеву присвоено Звание "Халык Кахарманы"/"Народный Герой".

     Михаиил Алексеевич Егоров (5.05. 1923 - 20.06.1975) - Герой Советского Союза, сержант Красной Армии, вместе с младшим сержантом М. В. Кантария (по официальной версии) под руководством лейтенанта А. П. Береста водрузивший Знамя Победы на крыше немецкого Рейхстага рано утром 1 мая 1945 года. До 1947 года оставался в армии. Закончил совпартшколу в Смоленске. Работал на Руднянском молочноконсервном комбинате. Одним из первых Знаменосцев Победы погиб в автомобильной катастрофе на 53-м году жизни 20 июня 1975 года в Смоленской области

   Алексей Петрович Бобров (1919-1976) - старшина, на фронтах Великой Отечественной войны с ноября 1941 года. Член ВКП(б) с 1943 года. После демобилизации работал в Жилкомхозе Ленинграда. В результате конфликта  с руководителем попал в тюрьму за "хулиганские действия в отношении начальника". Отбыв срок, сильно запил. Умер от сердечного приступа в возрасте 59 лет.
 
     Владимир Николаевич Маков (1922 - март 1976) - гвардии капитан Рабоче-Крестьянской Красной Армии, на фронте с августа 1941 года. Пять раз ранен. В конце апреля 1945 года  руководил группой воинов, водрузивших Красное знамя над Рейхстагом.
   В конце 1970-х Маков начал сильно пить, был  исключён  из рядов КПСС. Семья распалась. В марте 1978 года Маков был найден мёртвым в своей квартире.

  Александр Филиппович Лисименко (22.09.1922- 22.09.1979) -  участник Великой Отечественной войны с сентября 1941 года, член ВКП(б) с мая 1942 года. После войны занимал руководящие должности в объединении нескольких небольших фабрик города Клинцы Брянской области, был выдвинут на партийную работу. Умер от рака. Ему было 57 лет.

   Мелитон Варламович Кантария (5.10. 1920 - 26.12.1993) - младший  сержант РККА.
За водружение знамени Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1946 года ему  присвоено звание Героя Советского Союза с вручением Ордена Ленина и знака отличия Золотая Звезда за № 7090.
  Демобилизовавшись в 1946 году, вернулся на родину, работал в колхозе, занимался мелкой торговлей. Затем поселился в Сухуми, столице Абхазской АССР, где работал директором магазина. В 1947 году вступил в ВКП(б). Был депутатом Верховного Совета Абхазской АССР.
  В 1965 году вместе с Егоровым и Константином Самсоновым нёс знамя на Параде победы на Красной Площади в Москве. В 1970 году  в том же составе они пронесли знамя победы на первомайской демонстрации трудящихся в Москве.
  Характером Мелитон Кантария был настойчивым и пробивным, но не любил рассказывать о своём подвиге. До 1965 года Кантария числился бригадиром плотников. Жил в городе Очамчира Абхазской АССР. Вскоре Кантария избрали депутатом Верховного Совета Грузии.
В 1992 году,  в начале  грузино-абхазской войны  он вместе с семьёй был вынужден уехать в Тбилиси, а в 1993 году решил переехать  вместе со своими детьми в Москву. С помощью комитета ветеранов ему удалось получить для своей большой семьи лишь временную небольшую однокомнатную квартиру на окраине. Его поставили на льготную очередь, которая подошла только после его смерти (семья получила новую квартиру)
  Умер Мелитон Кантария  26 декабря 1993 года в поезде по пути в Москву, куда ехал получать статус беженца.

   Семён Егорович Сорокин (9.02. 1922 - 30.04. 1994) - советский военнослужащий, лейтенант,  участник штурма Рейхстага 30 апреля 1945 года.
Подростком уехал в Москву, выучился на токаря, работал на Московском авиаремонтном заводе.
 В январе 1942 года  ушёл добровольцем в РККА. На фронте с марта 1943 года. Дважды ранен -  в августе 1943 года и в сентябре 1944 года. Командовал миномётным расчётом, а после курсов -  командир взвода 674-го стрелкового полка 150-й стрелковой Идрицко-Берлинской дивизии. Член ВКП(б). После окончания войны некоторое время служил в Германии, демобилизовался в 1947 году. Жил в Москве,  работал токарем. 1985  году награждён орденом Отечественной войны I степени.

   Степан Андреевич Неустроев (12.08.1922 - 26.02.1998) в  Красной Армии с апреля 1941 года.   В ноябре 1941 года в звании лейтенанта Степан Неустроев окончил ускоренный выпуск Черкасского военно - пехотного училища в Свердловске.  Получил направление в 423-й стрелковый полк 166-й стрелковой дивизии Северо-Западного фронта. Был командиром взвода пешей разведки.
  В  бою 1 августа 1942 года Степан Андреевич  был тяжело ранен осколком снаряда. Очнулся на пятые сутки в медсанбате. Пролежав несколько месяцев в госпитале, вернулся в свою дивизию, был назначен   командиром стрелковой роты 517-го стрелкового полка. В бою за деревню Высотово близ Старой Руссы был тяжело ранен в ногу.
   С апреля 1943 года и до конца Великой Отечественной войны воевал в составе 756-го стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии,  участвовал в Прибалтийской, Висло-Одерской, Восточно-Померанской и Берлинской наступательных операциях.
  В апреле 1945 года капитан Неустроев командовал батальоном 150-й Идрицко-Берлинской стрелковой дивизии, участвовал в штурме Берлина и бойцы под его командованием штурмовали главный вход в Рейхстаг и  водрузили Красное Победное знамя.
   24 июня 1945 года Степан Неустроев должен был во время парада победы нести Знамя Победы, но в связи с ранением в ногу и хромотой не мог этого сделать. Поэтому по приказу Г.К.Жукова передал Знамя Победы в Центральный музей Вооружённых Сил.
   За успешную операцию по водружению Знамени Победы на куполе рейхстага Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1946 года капитану Неустроеву Степану Андреевичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда".
   После войны продолжил службу в той же дивизии в составе Группы советских оккупационных войск в Германии. В 1946 году ему было присвоено воинское звание майор, он был направлен на учёбу в Военную академию имени М. В. Фрунзе, но не прошёл  медицинскую комиссию. После этого написал рапорт и в конце  1946 года был уволен в запас.
   С 1947 года Неустроев  служил в системе лагерей МВД СССР по содержанию немецких военнопленных и бандеровских националистов.
   После репатриации основной части немецких военнопленных на родину в 1949 году переведён в систему исправительно-трудовых лагерей Свердловской области. В мае 1953 года майор С. А. Неустроев был уволен в запас по сокращению штатов.
   Участвовал в сопровождении этапа особо опасных бандеровских головорезов, отбывавших срок заключения на Урале, в Берлаг, командировка длилась несколько месяцев.
    В 1953-1957 годах  работал слесарем на Уральском электрохимическом комбинате города Свердловска.
   С 1957 года служил во внутренних войсках МВД СССР по охране особо важных государственных объектов на Урале.
  Был  дежурным комендантом в воинской части, охранявшей завод № 318 для обогащения урана  (впоследствии переименованный в Уральский электрохимический комбинат) в закрытом городе Новоуральск (Свердловск-44).
  В 1959 году  Неустроеву  присвоили специальное звание "подполковник внутренней службы".
  После переподготовки, служил в "закрытом" городе Лесном Свердловской области (Свердловск-45) в должности заместителя командира 31-го отряда внутренней охраны.
  С марта 1962 года подполковник С. А. Неустроев - в отставке.
  Жил в городах Свердловске, Краснодаре,  Севастополе. Писал мемуары. Участвовал  в Параде Победы 1985 года. Был ассистентом у Знамени Победы на параде.
  Умер 26 февраля 1998 года, в Севастополе у себя в квартире. Похоронен на Аллее Героев городского кладбища "Кальфа" в Севастополе.

  Михаил Петрович Минин (29.07. 1922 - 10.01 2008)  - Почётный гражданин Пскова (2005). Прожил долгую жизнь. После войны остался в армии, в 1959 году закончил Военно-инженерную академию имени В. В. Куйбышева в Москве. Служил в ракетных войсках стратегического назначения, демобилизован по болезни в 1969 году в звании подполковника. Награждён многими орденами и медалями, в том числе Красной звезды, Красного Знамени, Отечественной войны. В 1977 году вернулся в Псков. Умер одним из последних  Знаменосцев Победы, на 86 году жизни.
 
В мае как-то ярче светит солнце...
Ветеранов меньше остаётся,
Превращаясь в белоснежных птиц,
Для которых мир лишён границ.
Улетают, пролетают, залетают
В те места, где их совсем не знают.
Только будем помнить! Будем, будем!
Никогда о павших не забудем!
 
  Мы не забудем подвиг бойцов прорвавшихся в Рейхстаг вечером 30 апреля и установивших свои флаги. Все они Герои! И командир штурмовой группы капитан Маков В.Н. со своими бойцами Г. Загитовым, М. П. Мининым М.П., Бобровым М.П., Лисименко А.  и Щербина П.Д.,   и А. П. Берет,   и  И. Я. Сьянов,  и  комбат С.А. Неустроев   и … Этих Героев были десятки. Ведь не даром на рейхстаге алело не менее 40 флагов, знамен, флажков!

   Институт военной истории Министерства обороны Российской Федерации на запрос о том, кто же первым водрузил знамя над Рейхстагом, ответил:
  "В  каждой из армий, наступающих на Берлин, готовилось по одному красному знамени для водружения над зданием Рейхстага. В 3-й ударной армии 22 апреля 1945 года было подготовлено девять таких знамен (по числу входящих в нее дивизий). Красные знамёна, флаги и флажки имелись во всех штурмовых группах, которые шли в бой с главной задачей - прорваться в Рейхстаг и установить их на здании. Всего над Рейхстагом было поднято около 40 флагов. В связи с этим, и по ряду других причин, вопрос о том, кто первым совершил этот подвиг, до сих пор остается дискуссионным".
  Флаг, переданный Кошкарбаеву, не был официальным знаменем Победы, предназначенным для водружения на Рейхстаг. Говорят, его скроили в отряде на скорую руку из красной немецкой перины. Возможно, в этом главная причина?

   В Москве на Поклонной горе (Центральный Музей Великой Отечественной Войны 1941 – 1945 гг.) при активной поддержке Администрации Президента в феврале 2016 года  открыт для обозрения макет Рейхстага (фасад) в натуральную величину. Реалистичная панорама с предметами места и времени, с фигурами действующих лиц. Так вот на ней по ступеням Рейхстага бежит именно группа Сорокина, впереди  Григорий Булатов со Знаменем за пазухой, Сорокин в своей знаменитой кожаной куртке с автоматом!
    Правда  восторжествовала!
"Правда всегда побеждает. Ибо то, что побеждает, всегда оказывается правдой"
(Г. Лауб)

Основано на материалах, опубликованных в Интернете.

11. Тетя Люба. Позывной Ядвига
Анна Магасумова
   
К 75-летию Великой Победы

    Любовь Мироновна Яцко. Для меня  тётя Люба, хотя и была тётей моему папе, родной сестрой моей бабушки Марфы. О том, что она была ветераном войны я слышала, но где проходила службу не интересовалась. Тогда, в 70-е годы ученикам не давали домашних сочинений о родных, прошедших Великую Отечественную войну. А сейчас даже в начальной школе  дети вместе с родителями выполняют подобные задания.
  Мы должны  помнить тех, кто приближал Победу.  За это им особая благодарность!
Чем дальше от нас годы войны
Для нас тем памятнее они!
Сражались на фронте прадеды, деды,
Чтоб встретить весной Праздник Победы!
  И не только мужчины ушли на войну, но и женщины, девушки... И пусть говорят, что у войны  не женское лицо,
"На фронт их направляло сердце", - так писал Алексей Заквасин.
  По разным подсчётам, в Красной армии служили от 600 тыс. до 1 млн представительниц прекрасной половины человечества, включая 80 тыс. офицеров. Более 90 женщин были удостоены звания Героя Советского Союза, к сожалению многие посмертно...
  В годы войны  женщины освоили более 20 военных профессий.
У каждого была своя война,
Свой путь вперед, свои участки боя,
И каждый был во всем самим собою,
И только цель была у всех одна.
(М.Алигер)
***
  21 июня  1941 году Люба Яцко заканчивала 10 классов в городе Белебее Башкирской АССР.  На выпускной приехали  сестра Соня,  братья Владимир и Иван. А было  в семье Мирона и Марты Яцко девять детей!
  В воскресенье на улице от дворовых мальчишек Люба узнала, что началась война. Владимир и Иван  ушли на войну.
  В 1942 году пришли похоронки  на Владимира и Ивана.  Гибель  братьев  Люба переживала тяжело. Не долго думая, она оставила  записку родителям, что  уходит  с подружкой на фронт.
" Мати и батько! Я ухожу на фронт!  Я отомщу за смерть улюблених братив. Не турбуйтесь! * Я не одна, с подружкой"...
*  улюблених братив - любимых братьев;
  не турбуйтесь - не беспокойтесь, - на украинском языке.
  В начале XX века, в голодные годы семья Мирона Яцко выехала  с Украины в Башкирию.
  В Давлеканово Люба закончила курсы медсестер,  телеграфистов и шифровальщиков. Сразу же получила направление  в 164 Отдельный Гвардейский  Краснознаменный Керченский  разведывательный  авиационный полк (ОГРАП).
* * *
  Каждая воинская часть имеет и широко празднует свой День части. День своего образования и получения боевого знамени. Для 164-го Отдельного Гвардейского Краснознаменного Керченского разведывательного авиационного полка (ОГРАП) таким днем является 25 августа 1941года.(1)
  Именно в этот день в Армении был сформирован 366-й Бомбардировочный авиационный полк (БАП). Свою боевую летопись полк начал с участия в 1941 году в боевых операциях в Северном Иране.
  В июле-декабре 1942 года  полк в составе 219-й Бомбардировочной дивизии 4-й Воздушной Армии участвовал в Воронежско-Ворошиловградской и Северо-Кавказской стратегических оборонительных операциях. С осени этого же года полк выполнял разведывательные задачи в интересах 4-й Воздушной Армии.
  А в декабре 1942 года, в состав полка была включена 9-я дальняя разведывательная авиационная эскадрилья (ДРАЭ), известная раннее в войсках, как 34-я ОДРАЭ (отдельная дальняя разведывательная авиационная эскадрилья при Академии Генерального штаба им М.Фрунзе РККА. С этого момента полк получил новое наименование - 366-й Отдельный разведывательный авиационный полк (ОРАП).
  28 января 1943 года полк в составе 4-й Воздушной Армии вошёл в состав Северо-Кавказского фронта 2-го формирования.
В конце января - феврале 1943 года  участвовал в Северо-Кавказской стратегической наступательной операции;
  В феврале - марте 1943 года  - в Краснодарской наступательной операции;
  В сентябре-октябре 1943 года - в Новороссийско-Таманской стратегической наступательной операции;
  В ноябре 1943 года - в Керченско-Эльтигенской десантной операции.
  Весной 1944 года  366-й Отдельный Разведывательный Авиационный Полк принял участие в освобождении Крыма.
  11 апреля 1944 года, за отличия в боях за освобождение города Керчь, полку присвоено почетное наименование "Керченский". В этом же году, 14 апреля, Приказом Наркомата Обороны за  №55, полк преобразован в  164-й Отдельный Гвардейский Краснознаменный Керченский разведывательный авиационный полк (ОГРАП).
  Любовь Яцко, позывной Ядвига топографом летала на самолетах и фотографировала вражеские объекты,  проезжие дороги,  а потом всё это переносила на карту.
  Зимой 1944 года  самолёт был сбит и она вместе с раненым  лётчиком всю ночь  пробиралась к своим. Так сильно замерзла, что  простыла и  заболела тифом. Перенесла операцию по - женски,  а через месяц вернулась в свой полк, к  своим подругам. Они ее очень ждали, так как были очень  дружны. Всегда находили время для весёлой песни и шутки.
  В  составе Северо-Кавказского, 4-го Украинского и 2-го Белорусского фронтов, 164 полк, а вместе с ним и Люба Яцко участвовала  в боях за освобождение: Северного Кавказа, Смоленска, Украины, Белоруссии, Восточной Пруссии, и Польши.
  18 апреля 1944 года  164-й Отдельный Гвардейский Краснознаменный Керченский разведывательный авиационный полк (ОГРАП) в составе 4-й Воздушной Армии был включён сначала в состав 4-го Украинского фронта, через неделю -  25 апреля - в состав 2-го Белорусского фронта 2-го формирования.
  В июле-августе 1944 года, полк принял участие в Белорусской стратегической наступательной операции. В январе-апреле 1945 года участвовал в Восточно-Прусской и Восточно-Померанской стратегических операциях.
За годы войны шесть летчиков полка: полковник Бардеев А.П, майор Боронин И.К (посмертно), полковник Руденко А.А, полковник Смирнов Н.Ф, подполковник Темпов В.П, подполковник Яцковский С.В стали Героями Советского Союза.
  После окончания Великой Отечественной войны полк вошёл в состав 4-й Воздушной Армии Северной группы войск (СГВ), советской военной группировки в Польской народной республике (ПНР).
  Победу Люба встретила в маленьком городке под Берлином. Домой вернулась в октябре  1945 года. Закончила бухгалтерские курсы. В 1949 году познакомилась с будущем мужем.
Бравый парень Леонид Попов был младше девушки на 8 лет. За ее плечами  - война, а он, хотя не воевал, но на войне погиб его 19-летний  брат Николай.
  Люба и Леонид поженились. Поселились в Уфе, в столице Башкирии.  Детей не было, сказалась та, зимняя вылазка,  но они удочерили девочку, Иринку -  дочь Любиной племянницы. Так сложились жизненные обстоятельства. Жили в дружбе и согласии. А когда состарились,  Ирина увезла их  в Белоруссию, в город Минск.
***
  Нет уже т.Любы и д. Лени. В память о них, к дню 75-летия Великой Победы я посвящаю этот рассказ.
 
(1)  164-й Отдельный Гвардейский Краснознаменный Керченский разведывательный авиационный полк
brzeg28sgw.narod.ru
  Читайте:  Проза ру Владимир Савончик
"164-й отдельный Гвардейский разведывательный авиационный "Керченский" Краснознамённый полк

12. От имени поколений
Людмила Май
Лауреат  в Основной номинации «ВТ»
Специальный приз №20 «Опытные Зубры»

В распахнутое окно льётся солнце, лёгкий ветерок треплет занавеску, и по стенам прыгают зайчики. Маленьким зеркальцем ловлю одного и отправляю деду. Зайчишка пробегает по смуглому лицу и скачет на странице толстенной книги. Дед притворно сердится и смотрит на меня поверх очков.

– Ну де-ед, – канючу я, – Ну пожа-алуйста...

– Ну правда, Вань, расскажи, – приходит на помощь бабушка, – Девчонке же интересно. Ты всё ж таки всю войну прошёл, медали имеешь.

– Мне двойку поставят, если ты ничего не расскажешь, – добавляю я.

Хитрю конечно: дедов рассказ мне нужен вовсе не для урока, а для праздничного мероприятия в нашем четвёртом «Б». Будет выступать участник войны, и учительница сказала: – Вы тоже можете поделиться воспоминаниями ваших родственников-ветеранов.

Представить тихого, доброго дедушку с винтовкой в руке очень сложно. Мне хочется видеть в нём отважного героя, защищающего страну от врага, но о своих героических подвигах дед умалчивает.

Я продолжаю ныть: – Сказали любое-прелюбое можно, даже смешное...

Дед сдаётся: – Ну... Не знаю... Разве ж только про собаку...

– Да!

И он рассказывает об одной забавной собачонке: как она однажды во время затишья прибежала в расположение роты, как солдаты кормили её кашей и как она потом «пела» под гармошку, смешно повизгивая.

Дед умолкает, а я ёрзаю от нетерпения: – А дальше? Рассказывай дальше!

Но дед не торопится, достаёт Беломор, долго чиркает спичками, а потом так же долго прикуривает.

– Да ничего дальше не было. Посмеялись, и только. Потом обстрел начался, собака испугалась и убежала. Мы её больше не видели.

– Да нет же, – сходу придумываю я, – Она снова прибежала. Только уже к другому гармонисту, из другого подразделения. Так и бегала, чтобы солдатам скучно не было.

– Может и так, – соглашается дед, и мы вместе смеёмся над моей выдумкой.

Летят едва осязаемые, ускользающие паутинки, кружатся лёгкой вуалью...
Где-то очень далеко в распахнутое окно по-прежнему заглядывает солнце и порхает занавеска... Там живы дедушка с бабушкой, играет гармошка, и смешная рыжая собачка веселит уставших от войны солдат...

Через много лет, когда деда уже не стало, я случайно узнала как было на самом деле. Я приехала тогда из другого города к двоюродной сестре Ольге, и мы много говорили о нашем дедушке. Я с улыбкой вспомнила, как мне однажды удалось выведать у него фронтовой случай.

Ольгин муж очень удивился: – Я слышал от деда эту историю, только там по-другому всё закончилось... Ещё до начала обстрела собака была убита немецким снайпером. Непонятно зачем этот гад пальнул в неё. Возможно, просто ради развлечения. Дед плакал, когда рассказывал об этом.

Мы с сестрой тоже плакали... Дед бережно заслонял нас от осколков, прилетающих с войны через десятилетия. Раны, полученные им под Орлом и Варшавой затянулись, а душевные  – кровоточили всю жизнь...

Недавно Ольга прислала ссылку на один интернет-проект: – Посмотри, там внучка о дедушке Иване написала.

Множество чёрно-белых фотографий, рядом с каждой – трогательные, волнующие строки...

Дед, молодой, красивый, смотрит на меня сквозь время. Задорный взгляд, кудрявый смоляной чуб... Это ещё довоенное фото, с фронта дед вернулся седым... Чуть ниже – самое главное и важное от имени всех поколений: – Я горжусь своим прапрадедушкой, потому что он – настоящий герой!

А мне представляется, как дед смущённо улыбается и машет рукой: – Да какой я герой...

13. О дяде Мише, ангелах и советских пионерах
Людмила Май
Лауреат  в Основной номинации «ВТ»
Специальный приз №20 «Опытные Зубры»

– Ты помнишь дядю Мишу? – улыбнулась Ольга.

Ещё бы я его не помнила! Однорукий фронтовик был соседом бабушки с дедушкой и, наверное, самой примечательной фигурой из всего взрослого населения небольшого переулка, где они жили.

По примеру своих родителей мы называли его дядей Мишей, а наш дед – Балаболом, но с его стороны это не звучало насмешкой, наоборот, он с удовольствием слушал весёлые байки, которых у старика было великое множество. Часто эти истории были не для детских ушей, за что ему крепко доставалось от нашей бабушки и собственной жены.

– Конечно помню!

И тогда моя двоюродная сестра рассказала одну историю.

***

Однажды в тихий переулок, затерянный посреди большого города, пришли пионеры, человек пять. Оленьке они показались очень взрослыми, особенно один мальчик – это был довольно рослый подросток в очках и, судя по всему, был у них за главного. Она сразу же бросила прыгалку и во все глаза разглядывала незнакомых ребят в красных галстуках и синих пилотках.

Оленька училась в третьем классе и совсем недавно её тоже приняли в пионеры, но эти ребята были не из их школы. Они прикрепляли к калиткам красные звёзды с надписью «Здесь живёт участник Великой Отечественной войны» и просили ветеранов поделиться своими воспоминаниями: – Нам для школьной стенгазеты нужно.

К Оленькиному огорчению, дед воспоминаниями делиться не стал: – Не мастак я, ребята, рассказывать, пусть лучше вот Михаил Семёнович, это по его части, – и показал на соседа, который выглянул из ограды.

– Для стенгазеты? Это пожалуйста, это я могу, – дядя Миша с готовностью подсел к деду на скамейку: – Пишите!

И стал говорить, будто оратор с трибуны, но совсем не о том, о чём требовалось: – Советский народ долгих четыре года шел дорогами тяжелой войны, чтобы спасти свою Родину и все человечество...

Парень в очках прервал пафосную речь: – Э-э... Михаил Семёнович, мы это сами напишем. Нам нужна какая-нибудь история или интересный случай. Мы, собственно, за этим и пришли.

Дядя Миша задумался, а потом его лицо озарилось радостной улыбкой: – Есть такой случай!

Памятуя о дяди Мишиных байках, Оленька слегка напряглась, а тот уже почесал как по писаному:

– Однажды батальон получил задачу атаковать опорный пункт фашистов. Однако вражеский пулемёт в дзоте обстреливал беспрерывно, не давая никакой возможности подняться. Тогда один из бойцов, прихватив гранаты, пополз в сторону дзота. Отчаянный парень был, я вам скажу...

В какой-то момент Оленька поняла, что дядя Миша рассказывает о подвиге Александра Матросова: – Да об этом же все знают!

Но тот уже строчил из воображаемого пулемёта: – Тра-та-та-та-та! Куда деваться? Гранат-то больше нет. Ну вот, паренёк и накрыл своим телом амбразуру. Погиб, конечно, но погиб геройской смертью.

Пионеры деликатно помолчали и попросили рассказать другую историю: – Этот подвиг широко известен. Может быть, вы ещё что-нибудь вспомните?

– Не подходит, значит? Тогда вот другой случай, – дядя Миша устроился поудобнее, достал беломорину и прикурил, привычно щёлкнув зажигалкой.

– Зимой сорок второго года группа вражеских танков прорвалась в наш тыл. Был получен приказ: немедленно уничтожить врага...

Дальше дядя Миша без зазрения совести стал пересказывать заметку,  напечатанную недавно в Пионерской Правде. Оленька знала эту историю, им в классе вожатые читали на политинформации, там про танкистов было, как они немцев обманули. Конечно же пионеры тоже это читали, но с большим интересом слушали – очень уж потешно всё это рассказывалось.

– А наши ка-ак вдарили бронебойным! Огонь!.. Есть!.. Ещё снаряд!..

Разыгрывался целый спектакль: – Ахтунг, ахтунг! – кричал дядя Миша в воображаемые лингафоны, изображая на лице ужас, – Откуда здесь русский танк? Почему разведка не доложила?

Оленька смеялась вместе со всеми, то и дело оглядываясь на зрителей и проверяя их реакцию, она-то давно знала об артистических способностях дяди Миши. Зрители просто загибались от смеха, а Оленькин дед даже смахивал слёзы, восхищённо повторяя: – Ну Балабол... Ну артист...

Пионеры тут же захотели услышать ещё какую-нибудь историю.

– Только вы нам о себе расскажите, – попросили они, всё ещё посмеиваясь.

– Так о себе мне, ребятки, и вспомнить-то особо нечего, – сокрушённо вздохнул дядя Миша, – Меня через полгода войны подчистую списали по ранению. На фронте я шофёром был, возил на передовую продовольствие и боеприпасы.

– А как вас ранило?

– Ну как... В мою полуторку снаряд попал. Если бы боеприпасы вёз, то всё, кранты, от меня ничего б не осталось, а так — только этим вот и отделался, – дядя Миша показал на пустой рукав.

– Расскажите, пожалуйста, поподробнее, а мы в стенгазете напишем.

Лицо старика приняло загадочное выражение: – Я бы вам рассказал, но вы ведь мне всё равно не поверите...

Такое заявление только разожгло любопытство, и пионеры наперебой стали уверять, что обязательно поверят.

Вот тогда Оленька и услышала невероятную историю о двух ангелах.

– Очнулся я ночью на дне воронки, куда меня взрывом отшвырнуло, – неторопливо начал свой рассказ дядя Миша, – Шевелиться ещё могу, а выползти на дорогу – никак, нестерпимая боль во всём теле. А что руку оторвало, это я даже и не понял сначала. Потом уже нащупал – нет руки, одни ошмётки. Понимаю, что не выбраться. Ну, думаю, если кровью не истеку, то обязательно замёрзну – аккурат заморозки стукнули.

Бог его знает, сколько я в этой воронке провалялся. Смотрю, светло стало, вроде как день наступил. Пригляделся, а передо мной два ангела в белых одеяниях. Сами большие такие, гораздо выше любого человека будут, ну вот с этот тополь, наверное, – дядя Миша показал на растущее рядом дерево, – Я сразу же понял, что это ангелы – они словно бы парили в воздухе, не касаясь земли, и шло от них такое сияние, что мне ночь белым днём показалась. Подумал, что всё, отхожу значит.

Пионеры ошеломлённо переглянулись, а дядя Миша затуманенно всматривался куда-то за крыши домов, словно припоминая, и лицо его было очень серьёзным. Оленька никогда его таким не видела, ей даже не по себе стало, прижалась к деду, а у самой мурашки по коже.

– Ну вот... Наклонились надо мной, лица у обоих, как на иконах, строгие такие, и как-то так они подняли меня и понесли... Высоко подняли... Так и летел с ними по воздуху, как птица. Я собственными глазами видел сверху свой раскуроченный грузовик, деревушку какую-то, рощицу...

– Вам страшно было? – не выдержала одна из девочек.

– Ни боли, ни страха – ничего не испытывал... А потом они меня обратно на землю опустили и шагах в пятидесяти от медсанбата на обочину положили. Тут я опять отключился, а там уж меня санитары подобрали.

Ребята притихли, а тот, что главный, сказал: – На галлюцинации похоже. Такое бывает от потери крови.

– Я же говорил – не поверите. Никто не верит, даже вот он, – дядя Миша кивнул на Оленькиного деда. Тот сумрачно курил, согнувшись и уставившись под ноги. – Я уж и сам, иной раз, думаю: может и вправду мне это всё привиделось? Но кто-то же помог мне из глубокой воронки вылезти, да ещё до медсанбата добраться? Даже если это не ангелы были, а люди во плоти, то почему тогда в сам лазарет не отнесли, а оставили неподалёку? Главное, что никто не видел как я там оказался.

Сам я точно бы ни дойти, ни доползти не мог – там версты три было, не меньше, от того места, где меня шарахнуло. И врач, который меня оперировал, подтвердил, что не мог: мало того, что руки лишился, так ещё и осколков разного калибра с десяток... От телогрейки ничего не осталось, одни клочки. Нет, никак не мог...

И что характерно: потом я не раз ещё попадал под обстрелы и бомбы – немцы всё наступали и наступали. Госпиталь постоянно бомбили, и санитарный поезд, когда в тыл везли, тоже. Но я каждый раз чувствовал, что те два ангела продолжают меня охранять. Нет, видеть я их больше не видел, а именно чувствовал.

В бога я так и не стал верить, – напоследок сказал дядя Миша, – Но что-то такое всё-таки есть, чего мы не знаем. Зато жена моя... Она до войны церковь никогда не посещала, а когда война началась, стала ходить вместе с другими женщинами. В общем я думаю, что небесные силы услышали мою Марусю...

Оленька пошла вместе с ребятами, ей интересно было, к кому они ещё пойдут. Они всю дорогу спорили меж собой, и мальчик в очках доказывал: – Мы же советские пионеры! Как можно в такое верить, да ещё размещать в стенгазете? Давайте напишем, что Михаил Семёнович выжил, благодаря своему мужеству и сильной воле.

Дома Оленька спросила у деда: – А почему ты не веришь в дяди Мишиных ангелов?

Тот долго молчал, а потом вздохнул: – Да верю я, Олюшка, верю, на войне ещё и не такое бывало.

***

Давно уже нет того переулка, на этом месте теперь разбит сквер с красивыми фонарями, кованными скамейками и небольшим фонтаном. Оленька часто приходит сюда со своей внучкой и с улыбкой рассказывает о дедушке с бабушкой, о своём пионерском детстве и конечно же о дяде Мише и его ангелах.

14. Война! Первая часть
Дарья Михаиловна Майская
Призёр  в Основной номинации «ВТ»
Победитель в номинации «Поэтические произведения» «ГТ»
Специальный приз №15
Специальный приз №16

Как-то мы, шумливая стайка студенток, бежим на практику.
Вдруг видим идёт седой, но не старый мужчина. Он тяжело припадает на одну сторону – грубая деревяшка, заострённая к низу, заменяет ему ногу.
Мы мгновенно притихаем.
- В нашем селе многие мужчины ходили на таком  протезе,- говорит Тоня, когда этот  изувеченный отошёл на достаточное расстояние.
Подружки повернулись к ней, внимательно слушают.
- Лет двенадцать назад мы со своими ровесниками целыми днями пропадали на улице.
Как оголтелые носились мы по ним, играя в войну, кричали: «ура», «хенде хох». Но, заметив группу мужчин-фронтовиков, окружали их, чтобы послушать, потрогать костыли фронтовиков, протезы.
Ручки костылей и перекладинки у подмышек были отполированными, гладкими, лоснились. Детские ладошки благоговейно прикасались к наглядным свидетельствам войны. Нечаянно глянув на лицо одного из мужчин, я увидела, что он смотрит на грязную крошечную ладошку, гладившую протез. - По его щеке ползла слеза… Другие мужчины не плакали, но как-то странно покашливали, отворачивались…
 
И тут Лида Протасова, наша сокурсница, прерывает рассказ:

- Мне эта деревяшка постоянно снится – у папы такая. По утрам он звал меня: «Дочка, тащи  мою левую». Я была ещё маленькая и слабенькая. Деревяшка мне казалась огромной, тяжеленной. Закусив губу, я тащила «левую». Иногда он ещё не успевал замотать культю, и я видела синюшный, в рубцах обрубок ноги, распухшее колено, краснота которого за ночь не сходила. Бывали и свежие болячки.
Втискивая в деревяшку согнутое колено, папа морщился, стонал. Потом он пристёгивал протез к поясу и, откидывая всё тело, тяжело переставлял подпорку.
Но по-настоящему было жутко, когда он, сдерживая крик, скрипел зубами и рычал от боли в ноге, которая осталась на войне. Говорили, что это фантомные боли.
 
- У нашего соседа такая же нога. Иногда он стучит и стучит деревяшкой о пол, о стену: пальцы, которых нет, чешутся… - вступает в разговор   Таня Лобкина. Она из Острогожского района, поэтому её выговор отличается от нашего "хохлячим акцентом".

- Наше село было оккупировано немцами. Им почему-то вздумалось отправить всех колхозных коров и доярок в Германию. Может, стадо было племенное, а может, немец, самый главный был жадным... Таня спохватывается: Я не о том!

- Рассказывай! Рассказывай, - просят подружки. И Таня продолжает:

- Два или три года жили на чужбине горемыки. Ухаживали за коровами, ели, спали около них же – познали рабскую долю...
И вот однажды: Наши! Наши!- захлёбываясь слезами радости, кричали измученные и душой, и телом женщины. Их и питомиц освободили и отправили своим ходом на родину, домой!

Раздетые, разутые, не имея даже малости из еды, брели женщины. Они рады были деревням и городам на пути. Прогоняя скот по улицам, предлагали жителям подоить коров и взять себе молоко. За это им давали хлеб, предлагали обувь, но на распухшие, разбитые в кровь ноги, не налезала никакая обувка. Поношенные кофты и платки кое-как спасали от зноя, а потом и от  холода.

Доить животных необходимо два-три раза в сутки. Молоко выдаивали прямо в землю, до капельки, только бы вернуть стадо, не испортив его. Руки женщин от постоянного доения распухали, болели, не давали заснуть в короткие передышки.

Дошли!!!...

15. Слепой дождь
Дарья Михаиловна Майская
Призёр  в Основной номинации «ВТ»
Победитель в номинации «Поэтические произведения» «ГТ»
Специальный приз №15
Специальный приз №16

Плывут облака над Донбассом
Красивы. Как перья, легки.
Под ними строений каркасы,
Разбиты машины на трассе,
Склонились в огне колоски.

Домов обгорелые трубы
Молитвенно в небо глядят.
Глаза и поджатые губы -
Для них небывалое чудо,
Когда в этот день не бомбят.

Над кладбищем облако плыло -
Обманной картины покой,
Но сердце любого б заныло:
По кладбищу мальчик уныло
К могиле идёт дорогой.

Конфеты принёс маме с папой
В обёртке неброской, простой, -
Они их любили... когда-то...
И, будто во всём виновато,
Откликнулось небо слезой.
*
Заплакало облако слёзно,
Растаяло дымкой седой...
Малыш маме с папой серьёзно
Сказал: дождик льётся слепой*...
...................................

* - Слепой дождь — дождь, идущий при свете солнца

16. Война и жизнь
Дарья Михаиловна Майская
Призёр  в Основной номинации «ВТ»
Победитель в номинации «Поэтические произведения» «ГТ»
Специальный приз №15
Специальный приз №16

Что может быть прекрасней, счастливей, радостней цветущей молодости? У неё свои ценности, своё понятие о красоте и, вообще, совершенно иное мироощущение. И даже трудные, послевоенные годы не могут изменить самой природы, сути молодости.
Вот мы, шумливая стайка студенток, бежим на практику. Мы не опаздываем. Просто шагом идти не можем: нам так весело, так здорово, мир так прекрасен, что хочется движения, музыки, смеха!..
Вдруг навстречу нам идёт седой, но совсем не старый мужчина. Он тяжело припадает на одну сторону – грубая деревяшка, заострённая к низу, заменяет ему ногу.
Мы мгновенно притихли.
- В нашем селе многие мужчины ходили на таком ужасном протезе,- говорю я, когда этот встречный отошёл на достаточное расстояние.
Подружки повернулись ко мне, внимательно слушают, и я продолжаю.
Лет десять-двенадцать назад я со своими ровесниками целыми днями пропадала на улице. Сами знаете, некому было присматривать за нами. Всё мало-мальски трудоспособное население работало на колхозных полях, фермах. Улицы были пустынны, а значит, в нашем полном распоряжении.
Как оголтелые носились мы, играя в войну, звонкими голосами кричали: «ура», «хенде хох». Редко-редко выйдет чья-то заспанная старуха, махнёт в нашу сторону палкой –  у – у… заполошные… – и бредёт назад. Мы даже не удостаивали её внимания, с теми же криками бежали мимо. Но, иногда нам выпадало счастье  увидеть группу мужчин -фронтовиков. Мы мгновенно замолкали, не сговариваясь, подходили к ним, стараясь быть незамеченными. Надеялись, что разговор у них идёт о войне. Тогда мы слушали, а те, кто посмелее, трогали костыли фронтовиков, протезы.
Ручки костылей и перекладинки у подмышек за время использования были отполированными, гладкими, лоснились. Детские ладошки благоговейно прикасались к наглядным отметинам войны. Нечаянно глянув на лицо одного из мужчин, я увидела, что он смотрит на грязную крошечную ладошку, гладившую его протез, а  по его щеке сползает… слеза… другие мужчины молчали, но как-то странно покашливали, отворачивались…
Однажды я прикоснулась к ноге-деревяшке, как у этого прохожего. Она была шершавой и  неприятной до жути…
И тут Лида, наша сокурсница, прерывает мой рассказ:
- Мне эта деревяшка постоянно снится – у папы такая. По утрам он звал меня: «Дочка, тащи  мою левую». Я была ещё маленькая и слабенькая. Деревяшка мне казалась огромной, тяжеленной. Закусив губу, я тащила «левую». Иногда он  ещё не успевал замотать культю и колено, и я видела синюшный, в рубцах обрубок ноги, распухшее колено, краснота которого за ночь не успевала сойти. Бывали и свежие болячки.
Втискивая в деревяшку согнутое колено, папа морщился,  стонал. Потом он пристёгивал протез к поясу и, откидывая всё тело, тяжело переставлял свою подпорку.

Но по-настоящему было страшно, когда папа, сдерживая крик, скрипел зубами и рычал от боли в ступне, которую он оставил на войне. Говорили, что это какие-то фантомные боли.
Клава поддерживает:
-У нашего соседа такая же нога. Иногда он стучит и стучит деревяшкой об пол или об стену – пальцы, которых нет, чешутся… - это в разговор вступает Таня. Она из Острогожского района, поэтому её выговор отличается от нашего: с "хохлячим акцентом".
- Наше село было оккупировано немцами. Им почему-то вздумалось отправить всех колхозных коров и доярок в Германию. Может, стадо было племенное, а может, немец, самый главный их начальник, был очень жадным.
И вот погнали коров и доярок к железнодорожной станции. Немцы разгоняли бежавших следом родных и близких женщинам, насильно вывозимым на чужбину. Но родственники всё равно бежали в отдалении, плакали, причитали, умоляли:
-Катя, доченька моя, кровиночка родная, напиши, если только можно – о – о…
- Зина, сестрица, сыночка твоего Петеньку, себе возьму… Господь с тобой…
Некоторые ни кричать, ни благословлять не могли: замертво падали, не совладав с болью расставания, несправедливостью, жестокостью.
И вот животных и их обслугу погрузили в вагоны. Колёса вагонов весело перестукивают на рельсах. Им всё равно, что творится, они не переживают, они железные…
Два или три года жили на чужбине горемыки. Ухаживали за коровами, ели, спали около них же – сполна познали рабскую долю.
-Наши! Наши!- захлёбываясь слезами радости, кричали измученные и душой, и телом женщины. И они, и бессловесные питомицы  были освобождены и отправлены своим ходом на родину, домой!
Как же пересказать все муки, доставшиеся и людям, и животным? Где найти такие слова, что бы воочию представить жуткую картину?
Раздетые, разутые, не имея даже малости из еды, брели женщины. Они рады были деревням на пути. Прогоняя скот по улицам, предлагали жителям подоить коров и взять себе молоко. Селяне давали хлеб. Некоторые предлагали обувь, но на распухшие, разбитые в кровь ноги не налезала ни одна обувка. Поношенные кофты и платки кое-как спасали от зноя, а потом и от  холода.
Доить животных необходимо два-три раза в сутки. Молоко сдаивали прямо в землю, до капельки, только бы вернуть стадо, не испортив его. Руки женщин от постоянного доения распухли, болели, не давали заснуть в короткие передышки.
* * *
У царя Соломона на перстне была надпись: «Пройдёт и это». Для женщин и животных так же всё прошло. Закончился кошмар, растянувшийся на тысячи километров в пространстве и годы во времени.
…- Овча-арка-а!.. Немецкая-я-я ов-ча-а-рка-а! – доносится с одного конца улицы и на пол села. Это выпивоха Степан, муж Екатерины, куражится, позорит жену, поминая её мученичество в годы войны.
Екатерина выбегает, дрожащим голосом уговаривает непутёвого мужа, успокаивает, заводит в дом. Слёзы потоком льются по её щекам… но ни слёзы, ни уговоры, ни увещевания несчастной жены на него не действуют.
Снова и снова раздаётся на улице Стёпкин ор. Даже на замечания и предупреждения участкового он только нагло ухмыляется.
Однажды Екатерина видит, что к орущему Степану бегут её подруги по прошлому несчастью. У одной палка в руках, другая со скалкой, у третьей скамеечка для доения коровы. Свалили они глумца. Они били его с плачем, причитаниями,
видя в нём тех фашистов, которые причинили им такие муки,
а теперь этот, "свой" изощряется...Не убили, конечно,  и не покалечили, но досталось ему здорово. Стыдно Степану -  бабы  дубасят,  а пожаловаться некому, да и сам  знает – поделом!
Взмолился он, зарёкся жену обижать…
Радостно нам,молодым, что всё так замечательно закончилось, и мы  весело хохочем!..

17. Мы смиииирные...
Дарья Михаиловна Майская
Призёр  в Основной номинации «ВТ»
Победитель в номинации «Поэтические произведения» «ГТ»
Специальный приз №15
Специальный приз №16

Иногда, оставшись одна, я вспоминаю разговоры мамы с бабушкой. Говорили они, чаще всего, о старине, давнем прошлом, когда они были молоды и всё было не так, как сейчас… Им разное приходит на память, а я - то умиляюсь, то грущу, а бывает, сожалею о чём-то, безвозвратно ушедшем, навсегда утраченном.

Вот моя бабушка рассказывает.
    Идёт по улице Ваня. Ему уже под сорок. В любое время года он одет в рубище, босой,
лишь зимой обут в лапти, и то, без онучей.
Все, кто видит его -  зазывают к себе. Но он уже наметил, у кого сегодня будет ночевать и на уговоры не поддаётся.

Заходит к Пантелеевым, радостно улыбается  бабушке, и ребятишкам, игравшим на тёплой печке.
- О! Ваня пришёл! Холодно на улице, а ты почти раздет, разут… - сокрушённо качает головой Пантелеева бабушка.
- Ничаво-о-о…
- Да как же -  «ничаво»? Ноги, руки посинели…
- Ничаво-о-о…
-Ну, лезь скорее на печь, грейся.

Ваня влезает, прячет ноги под настеленное тряпьё к горячим кирпичам.
Восторгу детей нет предела: такой большой, взрослый и не гнушается ими, наоборот, они лазают по нему, прыгают, а он только улыбается и придерживает карапузов, чтобы не свалились.

Дети никогда не слышали о Ване: «дурачок», «глупый». По примеру взрослых, он для них особенный, желанный гость.
- А ну-ка там, потише! Дайте Ване покоя! - прикрикивает на детей бабушка.
- Ничаво-о-о! – весело хохочет Ваня, складывая ребятню в кучу-малу.
- Вань, ты ел ныне? – не унимается бабушка.
-Не-а,- беспечно отвечает гость,- из Чесменки  пришёл. Рано встал, нянЮшка с братУшкой ещё спали.
- Иди сюда, накормлю. Это же двадцать километров по морозу, без одёжки… сердешный…
- Ничаво-о-о.

Спать Ваня ложиться  на полатях. Там, конечно, и клопы, и блохи. Дети засыпают непробудно, утром чешут места укусов. А Ваня спит плохо, часто кричит:
- Нянюшка! (Всех женщин он называет «нянюшками», а мужчин -  «братушками»). – Дай редюшку (дерюжку), меня пчёлы закусали!

Утром он с бабушкой вытряхивает на морозе всё тряпьё, снятое с полатей. Следующая ночь пройдёт поспокойней.
Дня через два-три Иван собирается в дорогу.
- Ваня, обождал бы уходить, непогода разгулялась, как бы, не застыл совсем…
- Ничаво-о-о.
Далеко идёшь-то?
-Не-е. В ШишОвку.
-Зачем тебе в ШишОвку? Это же вёрст десять шагать... Оставайся у нас или в любой дом иди, тебе везде рады.
- Не-е. НянЮшка с братУшкой ждуть.
- На, треух надень, онучи да поддёвку… - предлагает настойчиво бабушка.
- Ничаво-о-о.

Иногда Иван, всё-таки, брал что-нибудь из одежды, но почти сразу отдавал в какой-нибудь избе детям: носите, а мне -  ничаво-о…

Боялись люди Бога. Считалось, обидеть безответного человека - грех непростительный. А как придёт этот человек в дом, забывали и про грех, и про награду от Бога за доброту… радовались божьему человеку просто так, от чистого сердца, жалели, как родного, последним куском с ним делились.

Я слушала, но стеснялась вступить в разговор и рассказать об одном случае…
Было нам, девчонкам, лет по шестнадцати. В клуб, на танцы или в кино, нас отпускали только в субботу и воскресенье, поэтому мы с нетерпением ждали этих дней, тщательно готовились к ним.

И вот прекрасный летний вечер! Мы нарядные, трепетные в предвкушении музыки, свиданий со своими «симпатиями», идём в сельский клуб.
      Вдруг навстречу нам медленно-медленно идет женщина. Она очень маленького роста. Тогда было принято здороваться со всеми, и мы поздоровались с незнакомкой. Вместо приветствия она тихо проронила:
-Я не знаю, куда мне идти…
Мы окружили её.
-А где вы живёте?
-В Берёзовке…
-Это же соседнее село, как вы здесь-то оказались?
-В церковь пришла. Служба давно закончилась, а я всё своих ищу. Тут она чуть оживляется:
-Когда я к ним прихожу, они меня встречают: «Мать, мать пришла! Заходи!
-Они ваши дети? - спросила Таня.
- Нет. Просто они меня так называют.

Мне показалось странным: хорошие знакомые, матерью называют, а она с полудня до позднего вечера не может найти их дом…
-Вы знаете, где ваши знакомые живут?- спрашиваю у неё.
-Хорошо знаю! У них дом от дороги в стороне.
Мы переглянулись. Догадка осенила нас: понятие у этой женщины, как у малолетнего ребёнка.

-А на какой улице этот дом?
- Да на этой!.. Там ещё большие дома есть…
«Какие же это большие дома? Может, школа и правление?» - размышляем вслух. И мы повели её почти на другой конец села, не решаясь оставить женщину-ребёнка на ночной улице одну, без помощи.
Но ни один дом не подходил под слабенькое описание.
- Не этот… не этот…

На душе у меня (думаю, и у всех нас) становилось всё тоскливей: такой долгожданный вечер танцев уже  в разгаре и… без нас.
На улице нет ни одного прохожего, от которого можно было бы услышать что-то более вразумительное про этот таинственный дом.
На наше счастье, дорогу переходит старушка. Мы окликнули её.
-Скажите, вы не знаете людей, которых навещает вот эта женщина?
Старушка скорым шагом подошла к нам. Поздоровавшись, она посмотрела на нашу протеже.

-О! Да я знаю её! Она в наш храм ходит, я её там часто вижу. Негде ей ночевать. Никого у неё здесь нет и, обратившись к несчастной, заговорила тепло-тепло чуть растягивая слова, как с маленькой:
-Мотя, ко мне пойдём, у меня переночу-у-ешь. А завтра в це-е-рковку пораньше сходим, и ты домой пойдёшь…
-Возьми меня ночевать, возьми,- взмолилась Мотя.- Я сми-и-рная…
-Возьму-возьму, не переживай. Сейчас поеди- и-м с тобой, молитовку почитаем и – на покой.

-Я смирная, ты меня не бойся…
Мотя уже забыла про нас, она доверчиво жмётся к своей спасительнице, тихо-тихо и почти со слезами повторяет:
-Я сми- и- рная… я сми - и - рная…

Старушка обращается к нам:
-Идите, девчатки, идите… не беспокойтесь…
      Она берёт Мотю за руку, и уже через несколько мгновений они растворяются в кромешной тьме.
Мы обо всём на свете забыли, смотрим  вслед, пытаясь разглядеть две удивительные фигурки. И нам так стало одиноко, остро захотелось попросить: возьмите  нас с  собой…
      …мы…  сми- и - рные…

18. Русские идут
Лариса Малмыгина

Уже пятые сутки над серым небом Равенсбрюка гремела отдаленная канонада, и заключенные концлагеря с надеждой прислушивались к ней. С каждым днем взрывы приближались. Казалось, земля вздрагивала от падения артиллерийских снарядов, отвечая на них отчаянными огненными всполохами, только концлагерь благополучно оставался в изоляционном круге среди всеобщего армагеддона.

- Посмотри, как засуетились эсэсовцы, - шептались  меж собой узницы,  - значит, скоро наши придут.

Польки, чешки, француженки, шведки, норвежки, югославки, румынки, русские спали в одинаковых бараках на нарах в три этажа и ежились от предутренней сырости. Стоял конец апреля,  но долгожданного тепла до сих пор не было, а значит, кто-то из них снова заболеет, и его выудят из общей массы пленниц специальным крюком, чтобы увести в газовую камеру. Несмотря на каторжный труд и более чем скудное питание, болеть в лагере нельзя, во время любого недуга надо твердо стоять на ногах, ибо малейшее покачивание привлекало к себе внимание надзирателей.

А как не болеть, если заключенных поднимали в четыре утра и после полкружки холодного кофе в любую погоду держали на улице для переклички по два-три часа (такая же процедура ожидала и перед сном), а затем отправляли на работу, которая длилась более полусуток? Если к этому прибавить обед, состоящий из пол-литра воды с брюквой или картофельными очистками, и ужин с двухстами граммами хлеба, то вопрос  о здоровье несчастных отпадал сам собой.      

В последнее время над узниками издевались особенно изощренно, вместо пошивочной мастерской посылали разбирать развалины, находящиеся в трех часах ходьбы, и уносить оттуда по кирпичу в каждой руке. Кирпичи были никому не нужны, но подневольные покорно тащили их в немеющих от натуги пальцах. Идти в продуваемом ветрами хефтлинговском полосатом кринолине и деревянных голландских башмаках было тяжело, тело будто покрывалось ледяной коркой, а ноги стирались до крови, но малейшая хромота вызывала торжествующую улыбку на застывших лицах тюремщиков.

Газовая камера, в которую одновременно загоняли сто пятьдесят женщин,  чадила  нещадно, её отравляющий мысли и дыхание смог злобной плесенью въелся в быт и сознание арестанток, не оставляя надежды на избавление.  До сорок четвертого года недужных убивали выстрелом в затылок, но после визита  Гиммлера, посчитавшего такой метод трудоемким и неэффективным, ситуация изменилась.

А теперь вот канонада… И далекие взрывы, повторяющиеся регулярно и  заставляющие гитлеровцев покрываться красными пятнами… Даже невозмутимый главный врач лазарета  Троммер, сыскавший мрачную славу стерилизацией цыганских девчонок и лечением тифозных больных мочой беременных женщин, нервничал и брызгал слюной на чешскую докторицу, пытающуюся продлить жизнь пациенткам, пока не потерявшим способность шить одежду для немецкой армии.

- В Освенциме еще хуже, я была там,  - успокаивала врачиха отчаявшихся подопечных и призывала бороться за жизнь. – Крепитесь, скоро нас непременно освободят. Русские рядом, они громят Берлин.

- Наши рядом, - поддерживали отчаявшихся захваченные в плен на поле боя в Крыму медсестры из Советского Союза, державшиеся со спокойной уверенностью в избавлении от неволи.  Жившие прежде в пропитанном чистым воздухом климате огромной страны, лишенные иммунитета к палочке Коха,  эти симпатичные, плотного сложения, девушки не страдали нервными расстройствами, не знали недомоганий.  Зато если заболевали туберкулезом,  свирепствующим в лагере, умирали от чахотки  через пять-шесть месяцев.   

- Странно, - удивлялись узницы и с завистью наблюдали за трепетным отношением друг к другу группы неразлучных подружек. – Грузинка, татарка, белоруска, украинка и только одна из них коренной национальности, а, поди ж ты,  - все они русские!

Чаще других в газовую камеру попадали изнеженные и впечатлительные француженки. Их, согретых южным солнцем и воспитанных на сентиментальных рыцарских романах, невозможно было  уговорить терпеливо нести свой крест во имя мифического освобождения, в которое они не верили.  Эти тепличные создания чрезвычайно боялись холодной воды и с придыханием называли пятна на своей коже красивым и непонятным для контингента словом - авитаминоз.
 
Зато норвежки по сравнению с остальными заключенными жили  не так плохо и по договоренности своего правительства с властями Германии  регулярно получали продуктовые посылки с  родины.  К тому же, время от времени за ними приезжали красивые автобусы кремового цвета под эгидой Красного Креста и, на удивление полупустые, увозили подданных норвежского короля в свободную жизнь.

  ***

-  Auf! Auf! Sofort! Alles mit! – среди ночи ворвались в барак эсэсовцы и стали прикладами расталкивать сонных, ничего не понимающих узниц.
- Наконец-то, - пробормотала русская девушка Татьяна и протянула ладонь Верико, помогая той спрыгнуть с нар.  На днях грузинка стерла в кровь ноги и всеми силами старалась скрыть боль от мучителей.
- Наши близко, - откликнулась украинка и  неосторожно улыбнулась.
-   Bl;des Schwein , - заметив улыбку, стукнул кулаком Лесю в нос молодой и рьяный надзиратель Ганс.            

Девушка прикрыла истекающее кровью лицо лоскутом хлопчатобумажной материи, который подобрала в пошивочной мастерской и сжала от ненависти зубы.
Худых, похожих на обтянутые кожей скелеты, пленниц выгнали на аппельплац.  Прожекторы не светили, - гитлеровцы боялись советских истребителей, - даже собаки не лаяли.  Крематорий застыл в ожидании новой пищи.

-   По техническим причинам вас  эвакуируют, - выступил перед узницами начальник лагеря. Впервые в его стальном голосе невольницы расслышали тревожные нотки. – Сохраняйте образцовую дисциплину, причин для беспокойства нет. Германия непобедима.  Хайль Гитлер!

- Провались пропадом этот Гитля вместе с его непобедимой Германией, - прошептала черноокая татарка Рамиля и пожала ладошку синеглазой белоруске Ванде.  Ванда уже неделю как кашляла, и подруги боялись, что она заразилась туберкулезом.   Пробовали уговорить ее лечь в лазарет  - бесполезно.
- Хотите, чтобы меня упекли в крематорий? – огрызнулась белоруска, и девушки замолчали.

По команде пленницы построились в шеренги, ворота распахнулись, и две тысячи женщин под конвоем солдат двинулись в темную мекленбургскую ночь. Советские медсестры шагали в ногу в первом ряду, образовав в толпе сомкнутую группу. Рядом, поддерживая старушку,  шли две ее дочери-чешки. Они уже полгода всеми силами спасали мать от газовой камеры: при помощи землячки-докторши закрашивали седину, лечили кровавые мозоли, подкармливали продуктами из пайков, подаренными великодушными норвежками.

Стояла мертвая тишина, пропахший древесной смолой и влагой озер промозглый воздух приятно щекотал легкие, отвыкшие от запахов свободы.   

Постепенно глаза стали привыкать к темноте.  На ровной местности вольготно гулял ветер, он упивался  раздольем, кружился возле людского потока, отталкивался от него и летел по направлению к виднеющимся на горизонте горам.  Наслаждаясь рикошетом, зефир возвращался, чтобы потрепать по впалым щекам молчаливую процессию, гадающую, что ее ожидает в конце пути.

Перед выходом на шоссе колонна остановилась, по  нему  привидениями плыли люди и животные.  На спинах у больших человеческих призраков висели ранцы, руки были загружены вьюками.  На телегах, в окружении пожитков, сидели маленькие людские фантомы. Все молчали.

- Наши так же бежали от линии фронта, - прошептала русская, но ее никто не расслышал. Жалела ли она этих немцев, Татьяна не знала.  Чувства злорадства, как ни странно, не было.
- Бедняжки, - вздохнула Ванда, но сзади ее одернули чешки, помогающие держаться на ногах больной матери.
- Русские идут,  - дуэтом произнесли они, - так фрицам и надо.

Поскольку узниц из Равенсбрюка от шоссе оттеснили беженцы, пришлось шлепать по бездорожью. Деревянная обувь хлюпала, оставляя глубокие следы в грязевых лужах, она застревала в них и  слетала с ног, приходилось наклоняться, сдерживая наседающую толпу. И тогда раздавались выстрелы, охранники зорко сторожили свои жертвы. Кто-то вскрикивал и падал,  оставляя на чужой земле бренные, измученные войной тела.

Светало. С лугов повеяло холодом и сыростью.  По шоссе уже двигались военные грузовики. Под ногами у Рамили звякнуло металлическое изделие. Она нагнулась и быстро подняла его.
- Фашистская каска, - усмехнулась татарка и швырнула находку в сторону тюремщика. Залаяла собака.
- Тише! – шикнула на подругу Ванда, но охранник не прореагировал. Он остановился, оглянулся по сторонам и неожиданно свернул в сторону чернеющего соснового леса. Преследовать дезертира сослуживцы не стали.

- Танк? – через какое-то время удивилась зоркая Леся и вытянула вперед руку. -  Смотрите, девочки, брошенный немецкий танк.
- К тому же, подбитый нашими, - возликовала Рамиля.
- Или американцами, - подхватила одна из чешек.
Русские переглянулись, но промолчали.

Наконец, около полуразрушенного городка объявили привал. Узницы опустились на пробивающуюся траву и, невзирая на холод и зверский голод,  мгновенно отключились от действительности. Разбудили их жуткие вопли.

Завизжали и помчались в сторону придорожного трактира, пригибаясь к земле, эсэсовцы, заскулили, поджав хвосты, овчарки.

Шума слышно не было, но в высоком весеннем небе люди увидели пикирующий самолет. От его крыльев обдало ветром, с бреющего полета застрочил пулемет. Пленницы бросились ничком на землю, но мотор торжествующе взревел и самолет снова взмыл к перистым  облакам.

- Американцы, - проводив расширенными от ужаса зрачками аппарат, простонала Ванда. -  Я  заметила белую звезду. Зачем они стреляли в нас?
- Шутники, - хмыкнула Леся и сжала кулаки.
- Уходим! - покрутив головой по сторонам и убедившись в отсутствии гитлеровцев, скомандовала Татьяна.
И невольницы, пользуясь переполохом,  провожаемые недоуменными взглядами товарок по несчастью, бросились в лес.

Прошли, наверное, полчаса, прежде чем перепуганные эсэсовцы вернулись из трактира и построили в колонну обессиленных заключенных концлагеря, среди которых недоставало пять русских девушек.

***
 
"Русские идут"! – эта фраза звучала на многих языках, оставшиеся в лазарете узницы концлагеря радовались как дети.
- Русские идут! – слова незнакомого языка, принадлежавшего освободителям, походили на сказочную мелодию, и эти слова растягивали, прислушиваясь к их жизнеутверждающему звучанию.

За забором, обнесенным колючей проволокой, с адским шумом взрывались снаряды, наполняя окружающее пространство очищающим огнем, но шум этот казался пленницам райской музыкой. Смерти не боялись, боялись возвращения в Равенсбрюк гитлеровцев, трусливо бежавших от Красной Армии.   

Не боялись даже тогда, когда увидели, как перед побегом немецкая подрывная команда минировала бараки, но, к счастью, один из заключенных мужского  концлагеря перерезал электропроводку к детонаторам и тем самым предотвратил катастрофу.

-Наверное, у русских будут раненные, - предположила чешская докторша.
И узницы, засучив рукава,  принялись  за уборку лазарета.  Они продезинфицировали операционную,  простерилизовали медицинские инструменты, подготовили палаты для советских бойцов.

Гостей ждали с нетерпением. А когда приехал русский офицер, растерялись.
- У нас нет раненных, - осветился улыбкой он и низко поклонился растроганным женщинам.

- Может, выпьете чаю? – озадачились заключенные и усадили незнакомца за стол.
- Спасибо, я сыт, -  твердо ответил гость.
- Позвольте задать вопрос, товарищ командир?  - вышла вперед докторица.
- Задавайте, - разрешил русский.
- Ни одна бомба не была сброшена на Равенсбрюк. Это случайно?

Командир  улыбнулся, вынул из планшетки карту и развернул ее перед узницами.  На ней виднелись очерченные красные прямоугольники.
- У нас был план местности, - минуя паузу,  встал с кресла офицер. – Готовьтесь, через два дня за вами придет гарнизон.

Начинался май, самый красивый месяц года, принесший миру освобождение от фашизма.

19. Весна в Одессе над домом погибшего отца
Евлуп Малофеев
               
   Есть много мест на матушке Земле где всё славно и знаменито. К примеру Святой Рим или Константинополь, Вавилон или Афины, но есть только одно место на Земле, где земля сходится с морем, а море сходится с небом, а небо стремится к земле. Это ЕЁ Величество Одесса и её неотъемлемая часть Люстдорф!

   Когда цветут в Одессе каштаны это что-то невероятное. Или когда отцветают! Идёшь по бело-розовому ковру, шагов не слышно, только лёгкое, пушистое и душистое облачко лепестков вспархивает под ногами, лёгкой пуховой немецкой периной покрывает землю и ластится к ногам как  нежная и заботливая бабушка или верная жена. Но бывает и такое чудо, что вместе цветут каштаны, сирень и акация.

 Это что-то непонятное, невозможное и неосуществимое. Но иногда и это бывает! Добавите к этому яркие, сочно зелёные нивы и среди них потом вспыхнут красные маки, памятники павшим бойцам от природы, среди нив зелёные рощи и торжествующие птицы, люди, расцветшие и внезапно помолодевшие среди пожилых, и летающая по воздуху молодёжь.

 Дети, неуправляемые и не загоняемые под кров дома, их весёлый щебет и не затенённые надежды родителей - всё говорит о торжестве жизни и природы на этой земле. Это был ещё один год в жизни славного, великого города и в моей тоже.

   Природа долго демонстрировала неуютность зимы и её несговорчивость. Низкие тучи, разорванные и клубящиеся, грязно-серого цвета, как спутанная пряжа, которую казалось бы невозможно исправить. Косматые облака сменялись чистым, безоблачным небом, но тепла не было. Глазуревые разливы, как полуобнажённая ножка красавицы, ухоженная и отбритая, запедикюренная и закремованная - манили обещаниями, которые вряд ли будут выполнены. Небо было уже высоким, но каким-то безразличным. Оно как дама с претензиями демонстрировало свои прелести и желания, но только в цвете, холодном и бездушном. Такая не нужна никому.

   И опять небо покрывалось рваными серыми тучами обид. Ветер, пронизывающий и холодный, рвал и кромсал облака, гнал их то низко над землёй, то высоко, порой показывая снова и снова обнажённое небо. Но и ветер был холодным. Сухие травы по лесополосам и неудобям полоскали по ветру своё прошлогоднее убранство, не замечая того, что оно давно уже не убранство, давно высохло и теперь стало пищей многочисленных, неприхотливых почитателей.

   Беспощадный ветер гнал по дорогам и трепал прошлогодние листья, требушил сухие, оставшиеся на деревьях, разговаривал с ними с не потаённым злорадством, говорил о том, какие красивые, нежные и душистые они были прошлогодней ранней весной, как они играли всеми искрами зелёного, какими крепкими и мощными стали летом, сколько цветков и плодов выкормили, сколько усталых людей нашли тень и приют под этими кронами, как бесились ребятишки, то влезая на дерева, то спускаясь с громкими воплями, сколько разных гнёзд было свито в гуще ветвей и листьев, сколько весёлых жуков и бабочек прятались в этих листьях от непогоды и на ночь, как листья не сдавались осенним непогодьем. Потом пришла осень и уже все листья пожелтели. Ведь ещё тогда ветер уговаривал их оторваться от ветки родимой. Нет, ведь не послушали, а теперь болтаются ржавые и неухоженные.
   
 -Вот ведь мусор и умереть то не могут как все - по законному!

   Но почки набухли и с каждым днём становились всё крупнее и больше. Уже первый незаметный листик отклеился от почки и зазеленел. Среди прошлогодних бурых кустов трав появились зелёненькие упругие шильца, изменяя цвет всего лоскутного одеяла.

 А озимые как торжествовали! Их яркие изумрудные поля, не смотря на холодную погоду, быстро сбросили грязь и ненужные части к земле, умылись снежком и засияли всем великолепием изящных, живых изумрудов. Казалось, им холод и непогода только к лучшему.

    Вечная труженица яблонька вскоре протянула к небу второй лист, обещая большое и дружное цветение. Там акация спохватилась и стала дальше плести своё тончайшее филигранное кружево. Задиристый каштан, конечно, никак не хотел отстать и выстрельнул в небо свой праздничный салют. А виноград заплакал.

    Заплакал обильно, навзрыд, не стесняясь никого, как дети, которым стригут их первые детские волосы. И падают замечательные кудри к ногам, обещая ещё более роскошные, но дети этого не понимают и плачут.

   Пасока была до того обильна и продолжительна, что виноградари забеспокоились и стали обсуждать между собой эту тему. Ведь они не срезали ничего лишнего, только для ухода, только для лучшего урожая, что бы лоза не кормила зря дармоедов, от которых всё равно не будет толку.

 Но и такая, казалось бы, совсем безобидная операция вызывала беспокойство. Ведь благими намерениями выложена лучшая дорога в ад! Виноградари знали это на своём опыте. А виноград плакал и плакал. Теперь уже как девушка перед свадьбой, не зная сама почему плачет. То ли жаль девичества, то ли девичьей свободы, то ли будущее пугает своей неизвестностью.

   Между тем тропинки стали протаптываться и подсыхать. Воздух становился всё прозрачней и птицы, без которых весна - не весна, запели.

 Птичьи концерты продолжались от зари до зари всю ночь напролёт и не было никаких звуков красивее. Даже рыбы в лиманах и те всплескивали, что бы послушать как поют пернатые.

 Мы не так уж глухи к птичьему языку. Мы ещё не понимаем значение каждого звука, но мы понимаем интонации, дух песен, а песни любви мы различаем всегда от роду и по всюду.

   Послушать птичье пение это лучший предлог назначить свидание наедине, а послушавши и самому спеть, даже если нет голоса. Всё равно хуже всех не будет.

 Милая скажет, что поёшь, пожалуй, не так уж и плохо. Это весенняя песня! Песня молодости!

 Люди взрослые и женатые, которые говорят о любви, как о чём-то далёком, закрытом под спудом забот о хлебе для детей и семьи, тоже хотят послушать птичьи песни и уставший, не выспавшийся человек находит время постоять под акацией в это позднее, вечернее, торжественное время.

 Старые бабушки, стесняясь, под разными предлогами, в это время обновления земли, тоже слушают птичий хор и кто знает, что вспоминается им:

Вспомнишь тихо об отрочестве,
О несбывшейся любви,
О девичьем одиночестве,
От зари и до зари.

Эти мысли твои светлые
О не пройденных путях,
О желаньях тела грешного,
О твоих счастливых днях!

   Крестьяне давно отсеялись. Всходы дружно зазеленели, а тут солнышко тоже спохватилось.
 Пронозливый ветер притих не так что бы совсем, но стал много тише и не таким гонористым. Рваные, угрюмые облака унесло за горизонт на восток, а солнышко тщательно обозрело весеннюю землю.

 Земля потянулась ленивою истомою, всплеснула водой лиманов, послала ветерки и они зарябили по пересыпи, покивали полуодетыми ветками акаций, пошуршали сухими, прошлогодними травами, а сама выпустила прямо в поднебесье победную птичью песню, отозвалась весёлой мелодией и звоном трамваев и редких церковных колоколов. Солнышко застыдилось своей надменности и само увлечённости, покрылось сначала, как вуалью, лёгкой, багряной дымкой, а за тем уже не скрывая полыхнуло всеми ярчайшими красками стыда и раскаяния. То-то началось!

   Солнце светило с одесской яростью, просвечивая все затаённые уголки с кучками прошлогодних листьев и прочими остатками суровой зимы, прогревало последнюю подзаборную мокроту и подсушивало землю. Ветерок подгонял лёгкие тучки, которые эту ярость усмиряли.

   И... море! Великое Чёрное море стало голубым и заиграло волнами солидно и торжественно, как женщина ещё не старая, но пожившая, красивая и знающая себе цену, к которой не один мужчина пылает внеземной страстью, показывая всю прелесть свободы, переливаясь полной радугой красок и гибкостью движений, гордо неся на своей груди и огромные, тяжёлые океанские лайнеры и быстроходные, легкокрылые шаланды.

   На берегах были редкие отдыхающие, больше из местных,которые не любят суету курортного сезона. Они, как те тюлени, лениво лежали на берегу, вбирая в себя первые, по-настоящему весенние лучи светила.

 Море было ещё холодное. Кристально-чистая вода манила в свои волны и дразнила своей чистотой, но первое прикосновение к игривым волнам отрезвляло. Люди любовались чистым дном, брали воду ладонями, кто-то пробовал её. Я тоже попробовал.
 Это была самая вкусная вода в моей жизни.

   Каштаны выбросили к небу свои канделябры ещё из малахита, но многообещающие. Развесила свои драгоценности из кружев акация и набрав цвет начала робко цвести.

 Сирень обнажила грозди и они тоже начали скромно, но напористо распускаться, начиная снизу. Гроздей сирени было, наверное, немножко больше, чем хотелось для восприятия. Тесные, тяжёлые гроздья большими шапками покрывали кусты, распространяя запах уже лета.

 Но и весна ещё далеко не прошла! Вот акация распустила почти половину своих бутонов и природа одурела от аромата, закружились головы и людей и зверей. Ничто не может спорить красотой и ароматом с царицей Одессы.

   Трудяги яблоньки отцвели скромно и не так заметно. Они не хуже других, но они предназначены для другого. Стройная груша отцвела ещё раньше. В Одессе они как колокольчики, которые дают второй звонок или надёжную весть о приходе настоящей весны.

 До них, конечно, успевают зацвести серьёзные абрикосы и сумасшедшие сливы и другие ранние женихи и невесты нашего края. Их веточки голые, как босяки, без зелёного наряда, но все в белоснежных, розовых или чуть-чуть зеленоватых, душистых цветках.

 Только, всё заслоняющие цветки, никаких листьев. У яблонь и груш другие просторы, где они царствуют, а в Одессе они славны больше плодами, но за то некоторые яблоньки цветут только в Одессе иногда трижды за сезон. И нигде больше!

   Озабоченные пчёлы торопливо собирают нектар и пыльцу с соцветий, выбирая только лучшие цветки из многих. Пчёлы по другому видят мир. Кропотливый учёный, рассматривая больную ветку, порой не находит видимого проявления болезни. Он делает скрупулёзно анализ за анализом и гордится, если после долгого труда находит искомое. Это его труд и достижение.

    Но пчёлы! Пролетая над бескрайним белопенным морем цветов, они безошибочно отделяют больное от здорового. У человека два глаза, а у пчёл много и разных!

 Человек не видит ультрафиолета, пчёлы видят. Для человека цветки небесных красавиц только белые и розовые, а для пчёл разноцветные. Больные цветки чёрного цвета. Их-то не посещают звонкокрылые. Для этого у них нет времени. И осыпаются больные лепестки, сохнут тычинки и пестики. В конце-концов засыхает полностью не опылённый больной цветок. «Дубовый листок оторвался от ветки родимой.» А чтобы не переносить заразные болезни растений, пчёлы выделяют специальный, лучший природный антибиотик-прополюс, которым дезинфицируют улья и посещаемые цветки!

   Пчёлы всё запасают и запасают. Вот мёд с первоцветов, который почти весь идёт на скармливание потомству - расплоду. Вот мёд с акаций, который будет откачан и останется жидким на весь год и будет ещё долго напоминать о вечно молодой весне.

 Найдётся много людей, что положивши ложечку мёда в рот, будут долго вспоминать свои весенние приключения и шалости, влечения, удар грома судьбы и ослепление молнией красоты своего избранника, и не сразу проглотят это, а сначала разотрут язычком по рту, ощущая и вдыхая всё новые и новые ароматы, ароматы времени, солнца, луны, воздуха и людей. Ароматы своего прошлого и надежд на будущее.

 Вот мёд с разнотравья, который в общем больше всего бывает в продаже, через полтора месяца станет засахаренным и напоминает о другой поре. Это сбор не только с посевов, но и с сорняков (в Одессе ничего так, даром не пропадает).

   Одесский мёд сильно отличается от любого другого. Запах весенних, цветущих фей только в нём. Солнечный, вечно жидкий или засахаренный, густой и тягучий он вбирает в себя ещё и солёный привкус моря, и шум каштана, и ярость неба, и вздохи волн, и дыхание степей, привкус пота и запах натруженных ладоней.

 Пчёлки трудятся и трудятся, жужжжжат и жужжжжат и нет прекрасней музыки, чем шум прибоя, нежность ветра и жужжание пчёл в это тёплое и ароматное время.

 Как хороша свободная минута, когда это можно слышать и видеть! Приятель, оторвись от своих хлопот, хоть совсем на немного, остановись и посмотри вокруг, послушай симфонию благодати! А если случайно встретится пчеловод, то скажи ему первый: «Здравствуйте!»

   Виноград тоже готовился зацвести, но заметили это только виноградари. Для остальных это не так заметно. Уж сильно скромно цветёт он. Каштаны хороши и в Париже, но одесские каштаны, конечно, на много лучше. Их белые, роскошные гроздья, как невиданные канделябры, венчают каждую ветку в строгом классическом порядке, как по заказу Богов и по вкусу лучших ваятелей древней Греции. Красота.... неописуемая!

 А слышали ли Вы как нежно шепчется каштан с другом-орехом весенней лунной ночью, обсуждая мужские и женские дела?

 А как трепетно-нежно взирает лоза на красавца-дуба своими влажными от росы глазами, как мечтает она обвить его сильное тело и взобраться по нему высоко-высоко под тёплые лучи солнышка, греться и чувствовать нежность касаний его листьев? Какие бы крупные и прекрасные гроздья она бы на нём развешала! Как была бы она счастлива при этом! Какое это было бы блаженство и радость!

 А на излёте ночи как трепетно-нежно касается первый ветерок своим робким дыханием волосков, ещё не проснувшихся листочков, как ласково гладит их, пробуждая.

 То на первых свиданиях мальчишечка вроде бы случайно касается своей девочки и весь дрожа, затаиваясь и замирая ждёт её реакции. Сияния солнца на её губах, радостного всплеска в глубине бездонных глаз! Или оплеухи!!!

   В Одессе и в Люстдорфе люди относятся друг к другу больше с любовью, чем где-либо.
 Здесь это не просто физиологическое с примесью в разной степени инстинктов, образования, воспитания, требований и оценок общества, условий и результатов быта.
  У нас прежде всего ценится духовная близость, потребность в духовном наполнении отношений. Здесь подай духовное соответствие, подай чистой монетой, не замазанной ложью, а то может быть всякое!

 Если соответствуешь духу, то всё остальное не так уж и важно. Общая атмосфера любви, выкованная всей историей жизни, рукотворной и дикой природой, традициями, на месте созданными и привнесёнными с разных концов планеты. Любовь в Одессе это как катакомбы.

   Там легко заблудиться, никто не знает где их начало и конец, какие лабиринты и ходы в них, когда ты запутаешься в темноте и выберешься или нет в наружу. Но есть что-то, что тянет зайти, вопреки опасности их всё равно хочется посетить, попробовать себя.

   В катакомбах добывали камень для строительства домов. Из этого камня строилась вся Одесса, только Люстдорф строил свои дома из морского камня «со слезой». Одесса очень велика! Много потребовалось и камня. Поэтому возник город под городом.

 В этом подземном городе свои улицы и переулки, магистрали и тупики. Каждый шаг имеет свою неповторимую историю. В этой темноте хранятся радости, охи и вздохи предков, их страдания, любовь и тайны гибели некоторых из них.

 Сейчас по небольшой части катакомб водят экскурсии, снимают фильмы. Снимают фильмы и проводят экскурсии по одесскому духу, который и создал этот великий город и сам создан им же.

 Катакомбы это не просто музей духа, а ещё и постоянно пополняющаяся кладовая. Много чего пронеслось над людьми. Был изнурительный труд по добыче камня, а так же смерти при этом.

 Были посещения печально известных налётчиков типа Мони и Крика, которых иногда почему-то называют хранителями одесского духа, вероятно той, очень мизерной части его, которая называется протухшим и гнилым духом, были там и Мишка Японщик и партизаны, были люди, которые просто не в ладах с законом.

 Возможно, был там и Остап Бедер, но Ильф с Петровым забыли по случайности об этом написать.

 Во время войны часть катакомб заминировали. Ржавые, коварные и беспощадные они долго лежали в подземных коридорах. Сейчас говорят их убрали. Но кто властям поверит.

   Каждый шаг по катакомбам это соприкосновение. Прикосновение к чему-то древнему и едва уловимому. Нельзя сказать что именно там есть особенного, какой магнит тянет туда.

 Мечта, тоньше чем воздух, легче чем мысль, это почти неосязаемый эфир, это тот микроэлемент, без которого нормальная жизнь существовать не может. Не рассказанная любовь к родному городу, к его берегам, к его людям.

 Тот, кто не имеет этой любви может не притворяться. Всё равно его поймут правильно и разоблачат. Он будет топтать и портить эту землю до удобного случая, а потом легко сбежать и посмеяться над окружающими.

 Но вокруг его вакуум. Не услышит он возгласов одобрения и поддержки в тяжёлый час. Никто не поднесёт ему стакан воды в трудную минуту болезни или смерти. Такие не посещают катакомбы!

   Катакомбы для Одессы это нечто вроде паспорта. Отнимите их у города и превратится Одесса в заштатный портовый город. Да, есть такой известный по всему свету порт, да, есть курортное место у моря, да, есть известные и приятные места, есть знаменитые музыканты, писатели и композиторы.

 Но без катакомб нет того духа особенного народа, который все эти знаменитости создал и вырастил, обиходил, который построил город, который и создаёт всё, что называется одесским колоритом, одесским духом. Нет Одессы без катакомб! Катакомбы под землёй, а на земле тётя Люба!

P.S.
Вот такой мой город. За него, за счастье его погиб геройски мой отец (до сих пор в мемуарах знаменитых асов Германии про него прочитать можно),красавцы- дядья в самом нежном возрасте, ещё не целованные. За него погибли в разное время братья Геппер и многие другие из наших славных родных и близких. Они в страшном сне не могли увидеть, что одесситов можно убивать и жечь как поросят, улюлюкая при этом. Даже Гитлер не стал убивать одесских евреев. Киевские подонки ненавидят Одессу. Они жгут людей и убивают. Они ещё хуже! Это нелюди! Но пасаран!

20. Курьёз
Владимир Мальцевъ

75-летию Великой ПОБЕДЫ посвящается

   Вчера Пашка не вернулся. Бой был очень жарким. Мы показали фрицам их немецкую бога душу мать. Но и нам досталось. Возле этого проклятого лесочка остались многие наши. И мой друг тоже. Самый лучший, самый закадычный. Он спас мне жизнь, опередив того немецкого гада который стрелял в меня. Я не мог ответить, у меня заклинило автомат. Фриц в первый раз промахнулся, а во второй выстрелить не успел, поскольку Пашка его убил. Друг меня спас, а я его не смог. НЕ СМОГ! Ну и кто я после этого? Меня душили слёзы. Слёзы обиды, жалости, горечи, стыда и ещё чего-то такого, чему названия не знаю. Но я особо не задумывался, поскольку все мысли были заняты Пашкой.
 
   Уже принесли с поля боя всех раненых. Пашки среди них не было. Я пошёл искать его среди погибших. Искал и не находил. Да где же ты, чёрт возьми? Где же ты есть? Не такой ты человек, чтоб без вести пропасть. Не такой! Дошёл до леса. Боя в лесу не было. Но я всё равно пошёл вглубь. Уже начало темнеть. Я шарил по кустам и по высокой траве. И совершенно неожиданно увидел своего друга. Он лежал на лесной поляне среди спелой земляники, раскинув руки – обнимал эту душистую поляну. Как же ты здесь оказался, Пашка? Какая же сука загнала тебя сюда? Я подошёл к нему.
 
   Сколько я стоял рядом? Наверное, долго, всё поверить не мог. Скорее всего, плакал. Не помню. Очнулся, когда совсем стемнело. Нужно было нести Пашку в последний путь. К своим. Я твёрдо решил, что сам похороню друга. Я ему должен на всю свою оставшуюся жизнь. Дотронулся до него, чтобы закинуть на свои плечи и понял, что он тёплый. Сукин ты сын, так ты жив?!! Что же я стою? Что же я за раззява?!! Было темно так, хоть глаз коли. Где дорога? Разве ж я запомнил? Но каким-то чутьём собачьим тропинку нашёл быстро. Пашка, ты только держись! Не помирай. Скоро лазарет. Миленький, давай дотянем, а? Я старался бежать так быстро, как только мог. Откуда столько силы взялось? Ведь Пашка сибирский здоровяк.
 
   В лазарете умелые руки медсестры быстро сняли с Пашки одежду. Ран не было. Ни спереди, ни сзади. Сестра наклонилась к нему, чтобы внимательно осмотреть голову. Громко хмыкнув, сказала:
   - Перекладывай его на топчан возле двери. Там сквозняк. Ему полезно проветриться.
   - Да ты что!!! Какая ему от проветривания польза? С ума сошла? Чем это ему сквозняк полезен?
   - Друг твой не ранен. Он смертельно пьян.
   Глядя на мой столбняк от услышанного, сестра рассмеялась заливистым смехом и ушла в операционную. Я чуть не сдох, пока тащил этого кабана на себе, а он напился! Где? Как умудрился? Я начал его трясти и кричать:
   - Вставай, сволочь!!! Да проснись же!
   Все попытки были совершенно бесполезны. Я в прямом смысле слова плюнул на него и ушёл, матеря всех подряд и своего друга в первую очередь.
 
   Ещё не взошло солнце, как Пашка меня разбудил и поведал, что с ним вчера произошло:
   - Когда наши насели на этих гадов, я увидел, как ихний старший – оберфюрер, скрываясь за столбом дыма, побежал в лес. Ну и погнался за ним. Кровь из носу я должен был взять его живым. За него ж нальют лишние 100 грамм, а то и медаль дадут. Зависит от того, сколько он после поимки на допросе рассказать нашим сможет. Немец стрелял, но патроны у него закончились быстро. Я гнал его, как оленя, обходил то справа, то слева. Но и у меня патроны закончились. Он бы, может быть, и полез в рукопашную. Но он дохлый, куда ему против меня. Зато, зараза такая, бегает быстро. И убежал бы, если бы мы не наткнулись с ним на избушку. Этот фриц подумал, что там нет никого, и стал за ней прятаться. Чтобы передохнуть немного. Но малёк ошибся.
 
   В избушке той дед живёт. Совсем старый, но крепкий, как волк матёрый. И кстати ружьё имеет! Мы с дедом этого оленя загнанного и поймали. Скрутили и в погреб засунули. Я, было, пошёл за своими, чтоб помогли его доставить нашим особистам. Но дед просто так меня не отпустил. У него заначка имелась. Нужно же было обмыть такую удачную охоту. Мы с ним банку спирта опрокинули. Я только потом пошёл. Но сморило меня на полдороге. Там-то ты меня и нашёл. А обер этот так и сидит в погребе. Вставай, пошли за ним. Пока солнце не взошло.

21. детство прошло в концлагере
Зинаида Малыгина 2
 
  Из рассказа Щербакова Алексея Прокопьевича, проживающего в городе Кировске (Мурманская область)

 Своё детство мне пришлось провести в концлагере в Австрии, когда мне было  11  лет и когда деревня Дубово Витебской области была захвачена фашистами. Это было в  1943-45 годах, два трудных года. В одном бараке концлагеря рядом с нашей семьёй жила семья Дудкиных с маленькой худенькой девочкой Тамарой.
 
   И вот через 50 лет в Петербурге мы встретились с ней, уже  взрослой женщиной Тамарой Николаевной. У неё каким-то чудом сохранилась лагерная фотография. Говорить не могли, сидели и плакали…

  Она нашла в архивах цифру: среди заключённых поимённо было названо 104 ребёнка. Тамара Николаевна многие годы разыскивала данные о каждом, ожидала встречи, но сумела найти только мой адрес.

  Начали вспоминать военные годы. Когда в нашей деревне Дубово был убит партизанами немец, деревню фашисты подожгли и  велели жителям построиться в колонну.

 Погнали женщин с малыми детьми и стариков по снежной колее. Оглянувшись, мы могли видеть зарево от догорающей деревни, от наших домов  вместе  с нашим небогатым имуществом.

   Несколько километров шли до деревни Стыкино, где нас приютили местные жители, а немецкий штаб расположился в деревне Пахомовичи.

 По дороге немецкая колонна подорвалась на мине, заложенной партизанами. Теперь было понятно, что покоя нам не будет – жди расправы. Так и случилось. По доносу выгнали из дома старика и двух подростков и расстреляли на виду у всех.

 Как осталась жива моя  бабушка и мама с тремя  детьми – чудо. Ведь наш отец был председателем колхоза и ушёл на фронт  в июле 1941 года. Полицай Гришка Лукашев почему-то скрыл эту информацию, пожалев женщину с тремя малыми детьми.

   Начались  наши скитания по чужим углам. Летом жили в землянке, соорудили каменку из булыжников для приготовления пищи. Дым из землянки выходил через дверь,  а в питание шли  грибы, ягоды и травы. Перебивались, как могли, нашими малыми силами без мужской помощи.

  Однажды утром  приказали всем жителям  вместе с детьми построиться в колонну. Тех, кто не вышел, расстреливали на месте. Колонну погнали на ближайшую станцию, погрузили в товарные вагоны и повезли на Запад в заколоченных вагонах-телятниках.

   Прибыли в польский город  Белосток. Поселили нас в бараки, обнесённые колючей проволокой.

 Так мы оказались в концлагере, где кормили баландой. От этой пищи у всех случилось расстройство желудка, а моя маленькая двухлетняя сестрёнка умерла, как и многие другие дети.

 Мне же помогла смекалка: я подползал под колючую проволоку и бежал в деревню к австрийцам, просил у них хлеб и бегом бежал назад покормить маму, бабушку и вторую сестрёнку.

 Мама понимала, что я подвергался смертельной опасности, но другого выхода не было. Так в 11 лет я стал кормильцем трёх женщин: бегал я быстро, просил жалостливо и так спас  семью от смерти.

   Через год нас перевели  в  лагерь Дойчендорф, который находится около города Капфенберга в альпийских Альпах. Это красивая местность на холмах, покрытых зеленью. Среди этой красоты было построено много лагерей для гражданского населения и военнопленных.

   К нам в лагерь приходили поляки, чтобы выбрать из обессиленных людей рабочую силу для сельскохозяйственных работ, но из нашей семьи им никто не понадобился.
 
   Весной 1944 года нас опять погрузили в вагоны и повезли дальше на Запад.

 Оказались мы в Австрии в городе Грац, который по величине уступает лишь Вене. Город утопает в зелени, ярко светит солнце, а на платформу выходят грязные и оборванные люди,  от которых все отворачиваются и показывают пальцем.

 Опять построили колонну и в сопровождении конвоя поселили в лагере на окраине города. Всех остригли наголо, обсыпали каким-то серым  вонючим порошком и отвели в бараки на двухъярусные нары.

 Спали на голых досках, а от скудости пищи и скученности началась эпидемия брюшного тифа. Выживших, которые покрепче, отправили в город Гамбург для разборки завалов после бомбёжки и для земляных работ.

   Заболела сестра, а я был так слаб, что даже не мог навестить её в лазарете.

 Теперь уже мама пролезала под проволоку в темноте и шла просить милостыню. На ней был мундир  неизвестного происхождения с блестящими пуговицами,  и почему-то, глядя на этот мундир, ей охотно подавали и при этом смеялись.

 Истина открылась позднее. Оказывается, на пуговицах была изображена карикатура на немецкую символику.

 Позднее немцы разглядели этот мундир и приказали пуговицы спороть. Так мама лишилась заработка, а мне стала постоянно мерещиться еда во сне и наяву.

 Мне казалось, что я глотаю овсяный отвар, о котором мечтал днём и ночью…
Немного повезло, когда меня выбрали вместе с другими подростками возить тележку с мясной тушей.

 Мы становились по бокам тележки и катили её, отталкиваясь одной ногой от земли. Рядом с тележкой шёл охранник, но мы все же умудрялись отрезать ножичком маленькие кусочки мяса и прятать их за пазуху.

 Это было опасное и смертельное занятие, но другого выхода от голодной смерти не было. Эти лепёшки из кусочков спасли нам жизнь…

Уже в мирное время взрослым человеком  я посетил  место пребывания моей семьи в концлагерях. Не описать чувства, которые нахлынули.

 Ведь у меня в детстве не было детства -  оно прошло в борьбе за выживание. В Капфенберге сохранилась арка с колоколом в память о русских военнопленных.

 Со слезами на глазах я стоял перед ней и тогда решил рассказать эти воспоминания для своих потомков. Пусть никогда не будет войн!  Это говорим мы, дети войны.

  Записано мною со слов Щербакова А. П., 1932 года рождения

22. солдатские матери
Зинаида Малыгина 2
 
 Накануне дня Защитника Отечества вспомнились события 1996 года, когда я ждала  солдата срочной службы, своего сына , с Чеченской войны,  как говорят  теперь: Военно-вооружённый конфликт.

  Это настоящая война с сообщениями о засадах, больших цифрах убитых и раненых в ежедневных сводках.  Как выживали мы, солдатские матери?

 Поседели, постарели, объединились в общем горе в союз солдатских матерей. Встречались каждую неделю, обмениваясь информацией.  В письмах звучали слова:  Грозный, Самашки, Шали, Элистанжи, Шатойское, Веденское ущелье,  Херсеной, Ичкерия…

 Всю географию Чечни  выучили мы, солдатские матери, по письмам сыновей. Но самое страшное, когда нет писем с войны…

 На Север, в цинковых гробах,
 Не на побывку и не в гости –
 Всегда есть место на погосте,
 Чтоб схоронить солдатский прах.
 На Север в цинковых гробах.
 Мы возвратились: «Здравствуй, мама,
 Теперь мы вечно будем с вами
 Морщинками на ваших лбах…»

  Эти строки прочитаны мною на митинге солдатских матерей в нашем городе, когда мы хоронили груз 200. Это был кировчанин Игорь Чиликанов, окончивший школу №11.Он закрыл своим телом гранату, чтобы спасти солдат. Ефрейтору И. В. Чиликанову присвоено звание Героя Российской Федерации (посмертно).

- Вот скажи мне, почему
  Называют ту войну
  Все вокруг горячей точкой?
- Жарко там всегда, сыночек. (И. Боголей)

23. Штрафной лётчик
Олег Маляренко
    
Крайне мало осталось в живых людей, защитивших страну в минувшую войну. О ней было написано множество книг, снято фильмов и сложено песен. Однако они отражают лишь ничтожную долю ужасов и страданий войны, невосполнимых потерь, подлинного героизма на фронте и неистового труда в тылу.
     Мой покойный дядя Володя провоевал с трагического 1941-го года до победного 1945-го. Начало войны застало его курсантом лётного училища. В декабре 41-го училище прикрывало брешь в обороне Москвы. В том сухопутном бою полегло до половины несостоявшихся лётчиков. Но врага не пропустили.
     Спустя двадцать лет после окончания войны дядя случайно узнал о том, что его училище, в том числе и он, награждены медалью «За оборону Москвы». Много наград заслужил дядя за годы войны, но ту первую запоздалую считал для себя главной.
     Во многих сражениях участвовал Владимир Борисович на штурмовике Ил-2, том самом, который немцы назвали «Чёрной смертью». Дрался не на страх, а на совесть. Дважды был сбит. Во второй раз сам был тяжело ранен, но каким-то чудом дотянул до своего аэродрома и с горем пополам посадил самолёт.
     На войне нашёл дядя свою будущую жену, тётю Тамару, которая служила в его полку медсестрой. Молодые люди дали клятву пожениться по окончании войны. И расписались они через несколько дней после великой Победы в поверженном Берлине.
     С большой теплотой вспоминал дядя Володя своего фронтового друга Георгия. Это был человек щедрой доброты, цепкого ума и неиссякаемого оптимизма. Также как и дядя, он летал на штурмовике. Это был отважный лётчик высокой квалификации, настоящий ас, самый лучший в полку. Не раз ему предлагали командную должность, но он неизменно отказывался, предпочитая оставаться просто лётчиком. Глядя на Георгия, другие однополчане стремились хоть как-то приблизиться к уровню его мастерства.
     У дяди с Гошей, как он его называл, установились самые добрые, тёплые и доверительные отношения. Между ними не было никаких недомолвок и тайн. Гоша стал лучшим фронтовым другом Владимира. О нём дядя рассказывал много и подробно.

     Один случай суровой военной жизни круто изменил судьбу Георгия.
     Вместо погибшего в бою стрелка в его экипаж назначили узбекского парня по имени Акбай. Лётчики быстро сдружились и понимали друг друга с полуслова. Акбай гордился тем, что у него такой опытный и надёжный пилот, как Георгий. А пилот тоже был доволен новым стрелком.
     Однажды их самолёт возвращался с боевого задания. Неожиданно из облаков на них спикировали два «Мессера». Истребитель превосходит штурмовик по маневренности и скорости, поэтому улизнуть не было никакой возможности. Пришлось принять неравный бой с двумя «Мессерами». Они непрерывно атаковали, стремясь взять «Илюшу» в клещи. То ли немецкие пилоты были молоды, то ли захотели поиграть в «кошки-мышки», но бой затянулся. В противном случае они могли бы завалить самолёт Георгия в два счёта. Ему пришлось мобилизовать всё своё мастерство, чтобы оказать достойный отпор врагам.
     И тут пилот заметил, что стрелок молчит. Бросил быстрый взгляд – не убит ли? Акбай был жив, но прижался от страха к стенке турели, выпустив из рук гашетку пулемёта.
     Важные узлы штурмовика Ил-2 и даже пилот были защищены бронеплитами, а у стрелка, прикрывающего заднюю полусферу, такой защиты не было. Поэтому, если стрелок не стреляет, то рискует не только сам, но и самолёт подвергается большому риску быть сбитому.
     «Мессеры» заметили, что «Илюша» не ведёт огонь из турели и стали атаковать его сзади.
     - Стреляй, гад! Стреляй, чурка! Я тебе приказываю! – заорал Георгий.
     Акбай ничего не ответил, только дико вращал глазами.
     Один из «Мессеров» дал очередь по плоскости, в то время как другой по фюзеляжу. Штурмовик вздрогнул, но управляемость не потерял. Георгий огрызнулся из двух пулемётов. Глянул на Акбая. Тот сполз на дно турели.
     - Вот что, паразит, если мы останемся живы, то обещаю собственноручно застрелить тебя, - зло отчеканил Георгий.
     Как бы в ответ на его слова появилась четвёрка наших «Яков». Немцы оценили, что преимущество не на их стороне, и дали дёру.
     Когда вернулись на свой аэродром, первым на полосу сошёл пилот, а за ним выполз и стрелок. Злость к нему у Георгия ещё не прошла. Он захотел проучить труса. Достал из кобуры пистолет и направил его на Акбая.
     - Я обещал пристрелить тебя, как собаку. А теперь выполняю.
     Георгий хотел посмотреть на реакцию стрелка. Однако совершилось самое невообразимое. Раздался выстрел, и Акбай рухнул на землю. Из его груди полилась кровь. Георгий бросился к парню.
     - Передай маме, что я не трус… - прохрипел стрелок.
     - Ты не трус, Акбай. Я не хотел стрелять в тебя. Прости меня, если можешь.
     Сбежались люди, прилетел санитар с носилками, и быстро понесли раненого в хирургическую палатку.
     В тот же день Георгия отправили в трибунал. Приговор был предвиденный – штрафной батальон. Это считалось более мягким наказанием, чем расстрел. Штрафников направляли для выполнения самых опасных задач, давая возможность искупить свою вину почётной смертью в бою, либо пролитой кровью.
     За короткое время лётчик-ас превратился в первоклассного пехотинца. Пулям не кланялся, действовал решительно, но при этом соблюдал известную осторожность. Удача благоволила к нему так, что в течение долгого времени он не был ранен, когда рядом гибли товарищи по батальону.
     Однажды задание предстояло серьёзное и крайне опасное: надо было взять хорошо укреплённую высоту, занятую гитлеровцами. Атаки, одна за другой захлёбывались под ураганным огнём. Потери были ужасные. Бойцы забыли о том, что они штрафники, и в боевом азарте рвались вперёд. Наконец добрались до окопов врага, и завязался рукопашный бой. Отчаянная атака наступающих смела гитлеровцев, и они поспешно отступили.
     Высота была взята, но надо было её удержать до подхода наших войск. А пока малочисленные бойцы заняли круговую оборону. Враги, во что бы то ни стало, захотели вновь вернуть себе высоту. Для этого они начали вести по высоте артиллерийский и миномётный огонь. Один за другим гибли защитники высоты, а помощь всё не приходила. Георгий вёл нещадный пулемётный огонь по наступающему врагу. Число защитников непрерывно сокращалось. Уже некому было оборонять правый фланг. Тогда наш пулемётчик перебегал туда и отбивал атаку. Благо, что оружия и боеприпасов пока хватало. Смолк центр, и Георгий перебежал туда. Враги подняли головы, но под его огнём залегли.
     В живых оставалось только трое, причём двое из них были тяжело ранены. Георгий был как заговоренный, и в том аду на высоте оставался невредимым. Его силы были на исходе, но решил обороняться до конца. Немцы не могли понять, откуда у сумасшедших русских берутся силы, когда они измотаны. Кинулись ещё в одну атаку, и вновь были остановлены пулемётным огнём.
     Георгий окликнул тех, кто ещё недавно стрелял. Никто не отозвался. Мёртвые бойцы застыли в неестественных позах. Георгий остался один на высоте. Теперь и боеприпасы заканчивались. Если не произойдёт чудо, то это конец.
     И тогда он заметил, что со стороны, противоположной от позиции немцев, начали продвигаться наши войска. Перемещались осторожно, так как не знали, в чьих руках находится высота. Надо было срочно передать нашим, что высота занята своими. Но сделать это надо так, чтобы никто в этом не усомнился.
     Ничто не может быть в этом случае лучше, чем настоящий русский мат. Георгий набрал в лёгкие побольше воздуха и прокричал трёхэтажный мат, добавив ему ещё два или три этажа.
     Его услышали. Бойцы поднялись и смело рванули на высоту. Задание командования было успешно выполнено.
     На глаза комбата навернулись слёзы, когда он узнал, что из всех штурмующих живым остался только один Георгий.
     - Дорогой мой человек! - расчувствовался майор – Без всякого сомнения, ты совершил подвиг. Не будь ты штрафник, я направил бы документы на присвоения тебе звания Героя. Но ты даже не ранен, а потому придётся тебе дальше служить в штрафбате.
     А потом обратил внимание на перевязанную руку Георгия.
     - Так ты же ранен. Почему молчал?
     - Ранение лёгкое, касательное и кость не задета. Хирург уже обработал рану.
     - Жаль, что ранение лёгкое.
     Георгий продолжил воевать в штрафбате. Однако рана оказалась не пустяковой. Рука опухла, и его отправили на лечение в лазарет. Месяц пребывания в лазарете стал для него лучшим временем за всю войну.
     После лечения Георгий вернулся в свою часть. Это стало всеобщей радостью, так как его сильно не хватало. Бойцы окружили однополчанина и засыпали его вопросами.
     - А в штрафбате, видно, не так и плохо, если ты отъел такую харю, - подначил техник.
     - Харю, ребята, я отъел в госпитале, – посерьёзнел Георгий. – Штрафбат это сущая преисподняя. Вот мы летаем и стараемся верить, что очередной полёт не последний. Порой бываем от смерти на волосок. Так вот, в штрафбате этот волосок тоньше в сто раз. А что я не вижу Ивана, Ефима и Богдана?
     - Нет их больше. Уже отлетали своё. Сейчас они у Бога в гостях.
     - Считайте, что мы перед ними в долгу и должны поквитаться. А как мой стрелок Акбай?
     - Жив и здоров, но из лётчиков доктора его списали.
     - Обещаю и за него поквитаться…

     И своё обещание Георгий честно выполнил. Нещадно громил врага, не зная устали. За его мужество и боевые успехи командование дважды направляло бумаги на присвоение звания Героя. Но бесполезно, так как припоминали штрафное прошлое героя.
     Георгий погиб, когда до окончания войны оставалось всего две недели.

     Дядя Володя закончил рассказ и умолк. По щекам старого воина катились слёзы, но он их не стеснялся.
     - Дядя, а какое главное чувство было у вас во время войны?
     - Многие думают, что страх, но это не так. Не то чтобы не боялся смерти, но старался о ней не думать. А главным испытанием была усталость. После полётов хотелось только спать и ничего больше.
     - О чём вы мечтали в годы войны?
     - Чтобы дожить до победы.
     - А после войны?
     - Чтобы она больше не повторилась никогда…

24. Никто не хотел умирать
Олег Маляренко

Первый эпизод из жизни малыша, который сохранился в его памяти, был ничем не примечательным. Тем не менее, он так глубоко врезался в его сознание, что даже сейчас, спустя многие годы, он отчётливо помнит его во всех мельчайших деталях. Именно с тех пор  он осознал себя как личность и последовательно помнит всю свою дальнейшую жизнь. Ему тогда было всего два года и девять месяцев. Для большинства людей такое сознание приходит значительно позже, но для него последующие события закрепили в памяти этот эпизод как отсчётную точку чего-то хорошего, приятного и счастливого.

Итак, время этого события – август грозного 1941 года, а место действия – станица Стеблиевская Краснодарского края. Он стоит на коленях на стуле, стоящем у окна, раскачивает его за спинку в такт с весёлой песенкой, которую он негромко напевает.

Сестричка предлагает ему играть в прятки, но находит его не она, а папа. И поднимает его под потолок, а потом щекочет своей щетиной. Всем весело, хотя и не очень. В комнату входит мама с полной тарелкой горячих пирожков.

Наступил сентябрь того же года, и сестра Фаня пошла в школу в первый класс станичной школы, мама устроилась в эту школу уборщицей, а братика Налика отдали в детский сад.
 
Однажды к забору детского сада пришла Фаня, подозвала брата и сказала:
- Налька, пойдём провожать папу.

Он выбрался через щель в заборе, и они пошли к сельсовету. На площади перед сельсоветом было многолюдно. Дети подошли к маме с папой. Пьяные мужики лихо плясали под гармошку и горланили песни. А потом раздалась команда: «По машинам!». Отец крепко обнял всех по очереди и поцеловал. Налик заметил скатившуюся у него по щеке слезу, хотя это он скрывал. Вероятно, в тот момент отец подумал, что никогда больше он не увидит своих родных. К глубокому сожалению, так и случилось. Они больше никогда не увидели его. Нахману хотелось бы запомнить отца смеющимся, улыбающимся, но память сохранила его печальным в момент расставания.

Ни мама, ни Фаня не верили, что он запомнил отца, говорили, что в том возрасте он ничего не смог бы запомнить, но они были не правы.

Где-то далеко шла война, и волны от нее доходили даже до детсада. От папы пришло письмо с фронта, в котором он просил дочку и сына быть хорошими детьми и слушаться маму.

Мама поступила на работу в колхоз и приносила домой мёрзлую картошку и свёклу, что она выкапывала на полях. А для жилья они сняли комнату в доме напротив школы у старой женщины по имени Дуся. Нахман с теплом вспоминал о ней и был бесконечно благодарен за доброту. Осталось неизвестным, платила ли мама за жильё, но детей она всегда угощала горячим борщом.

Прошла зима, а за ней и весна, и Нахман чаще стал видеть озабоченные лица взрослых и слышать их тревожные разговоры. Очень часто они говорили о каких-то страшных немцах. Кто это такие, тогда он не знал, но они представлялись ему в виде ужасных зверей с рогами. В соседнем дворе остановились черноволосые солдаты и стали на костре жарить мясо. Оказалось, что это наши кавказцы. А потом появились и русские солдаты, вооружённые длинными винтовками. Солдаты пробыли в станице недолго и куда-то исчезли. Наступило зловещее затишье.

Всё ближе и ближе к Кубани приближался фронт. И когда он приблизился вплотную к станице, мама отважилась тронуться в путь. Они ехали на подводе наряду со многими другими.
 
Вскоре движение подвод остановилось перед взорванным мостом. Скопилось множество людей, подвод и машин. В это время налетели фашистские самолёты. Все заметались в панике. И тут начали падать бомбы. Раздались оглушительные взрывы и отчаянные крики. Задрожала земля, и посыпались осколки. Всё вокруг стало гореть. В одно мгновение солнечный день превратился в чёрную ночь. Дети попадали на землю, и это их, по-видимому, спасло. Мамы рядом с ними не было, и где она, они не знали. В панике они потеряли друг друга. Брат и сестра крепко держались за руки. Казалось, что этому кошмару не будет конца. Наконец взрывы прекратились. Постепенно дым рассеялся, и перед ними открылась страшная картина: убитые и раненые люди и лошади, разбитые подводы и машины. И тут их нашла мама. В таком ужасном виде они её ещё никогда не видели. В тот день у мамы появились седые волосы. Семье невероятно повезло, что они в том кромешном аду не только не погибли, но даже не были ранены.

Так их настигла война. Начался самый страшный период в жизни семьи.
 
Всё, что произошло в дальнейшем, было недоступно для детского понимания Налика. И только тогда, когда он стал старше, ему раскрылся весь ужас минувших событий. Об этом много рассказывали мама и Фаня. Малыш часто просил маму, чтобы они уехали туда, где нет войны, не зная, что это не было в её силах.

Опасность их положения состояла в том, что они были еврейской семьёй на оккупированной гитлеровцами территории. На евреев была устроена настоящая охота. Выжили они лишь благодаря героическим усилиям мамы, помощи добрых людей и счастливой случайности. Каждый их день мог стать последним, и страх преследовал до самого дня освобождения.

Когда семья Налика вернулась в станицу Стеблиевскую, наших войск уже там не было. А наутро следующего дня через станицу прогрохотали немецкие танки и грузовики с солдатами и пушками. К величайшему удивлению малыша немцы оказались похожими на людей. Они с хозяйкой сидели дома, боясь выйти во двор. Но вскоре в ворота громко постучали. Жителей станицы собрали на сходку. А оттуда все вернулись в мрачном настроении. В доме бабы Дуси поселили троих немцев, которые сразу же стали хозяйничать. В станице появились полицаи.

Уже в первый месяц оккупации еврейская семья оказалась в тюрьме в ближнем хуторе. А попали они туда, благодаря одной еврейской женщине. Мама её не знала, но поговорила с ней на идиш. Когда среди прочих эту женщину схватили полицаи, то им подло объявили, что выпустят при условии, что они выдадут других евреев. Обезумевшая от страха, несчастная женщина выдала их семью. К сожалению, это ей не помогло, и её расстреляли вместе с другими евреями.

Из тюрьмы несчастных выручил председатель колхоза, в котором трудилась мама. Он поклялся, что они никакие не евреи, а самые настоящие украинцы. Навсегда у Нахмана осталась искренняя признательность неведомому председателю за их спасение.

Именно тогда мама уничтожила все личные документы и достала новые аузвайсы (удостоверение, нем.). Вместо Айзенбергов они стали Пархоменко. Мама вместо Блюмы превратилась в Любу. Сестру до войны звали Фаня, и она стала Машей. Малыша в честь деда назвали Нахманом (Наликом), и он стал Ярославом (Яриком). Мама строго наказала детям никогда больше не упоминать прежние имена. Началась жизнь в маскировке. Тогда мама крестилась в православной церкви.

Возвращаться в станицу Стеблиевскую было опасно из-за того, что их там знали как евреев, поэтому они стали скитаться по другим местам. Детская память Ярика сохранила названия станиц, где они побывали – Ильская, Линейная, Славянская и Крымская. Трудно передать, как они выжили без жилья, без еды и вещей. У них было только то, что надето на себя. Позже Ярик узнал, что они обладали и драгоценностью – золотыми часиками, которые до войны папа подарил маме. Их прятали в густых волосах нынешней Маши. Эти часики были предназначены на «чёрный» день.

Этот день очень скоро наступил, когда их задержали как бродяг и отвели в комендатуру. Мама отдала часики немецкому солдату, что конвоировал семью из комендатуры в тюрьму. И он отпустил их. После этого беженцев на несколько дней приютили баптисты. Только благодаря таким добрым и отважным людям им удалось выжить в страшном круговороте войны и беспощадного уничтожения еврейского населения.

Но на воле они пробыли недолго, потому что вскоре попали в облаву. Вместе с группой в несколько десятков человек, в основном женщин и детей, их погнали в населённый пункт за несколько километров. Для чего гонят, никто не знал, поэтому у всех были озабоченные лица. Ярик очень хорошо запомнил тот маршрут, так как быстро устал идти пешком, а у мамы не было сил нести его. Над малышом сжалился конный полицай и усадил его за собой. Хребет лошади сильно давил, но он терпел. Когда группа арестантов прибыла на место, то им предложили разделиться на евреев и тех, чьи мужья воюют в Красной Армии. Мама выбрала вторую группу и не погрешила против истины. Как впоследствии она узнала, евреев расстреляли.

Ярику не пришлось видеть зверства оккупантов кроме случая, когда немецкие солдаты до крови избивали старика по зубам и рёбрам сапогами.

Злой рок продолжал преследовать их, и они снова оказались в концлагере. Лагерь был огорожен двойными рядами колючей проволоки и вмещал много людей. Спали все в бараках на деревянных топчанах на голых досках. Узникам досаждали вши и блохи. Ярику запомнились полчища голодных крыс, которые не боялись людей, а иногда запрыгивали на топчаны и кусали спящих. Некоторые их ловили и поджаривали на костре. Однажды угостили и его этой необычайно вкусной едой. Узники лагеря питались баландой, которая представляла собой жидкую похлебку бурого цвета с гнилой килькой и редкой крупой. Баланда отвратительно пахла, но ели её все, потому что другого ничего не было. Не хватало не только пищи, но и воды. Ночью было довольно холодно, и чтобы согреться, все плотно прижимались друг к другу. Но сильнее всего было чувство страха, потому что каждый день уводили группы заключённых, и они больше не возвращались. Трудно представить, как им удалось выжить в тех нечеловеческих условиях.

Однажды вечером недалеко от лагеря грохотала сильная бомбёжка. Был хорошо слышан вой падающих бомб, и при каждом взрыве стены барака вздрагивали. В любой момент бомба могла угодить в барак. Спрятаться было некуда. Всех охватил ужас. Мама тихо молилась. Маша и Ярик, наконец, нашли убежище под топчаном. Это было слабой защитой, но их она немного успокоила. Вдруг неожиданно раздалось громкое «ура!». Это кричали узники концлагеря. Из уст в уста передавали, что бомбят наши. Эти бомбёжки стали предвестником скорого освобождения, даже с риском собственной гибели.

Когда бомбёжка закончилась, люди высыпали из барака. Рядом с лагерем горели железнодорожная станция и нефтебаза. Благодаря мастерству наших лётчиков бомбы точно легли в цель. Ветер дул в их сторону, и над лагерем потянулись клубы чёрного дыма. Несколько мужчин попытались перебраться через ограждение, однако охрана открыла огонь из пулемётов, и они отступили.

Для Ярика осталось загадкой, каким образом они выбрались из этого концлагеря, а спросить уже не у кого. В памяти сохранилась долгая и узкая дорога в полной темноте. Возможно, что это был побег. Мама решила вернуться в Стеблиевскую. После всего, что уже с ними произошло, худшего ждать не приходилось. У бабы Дуси на постое были немцы, холёные и наглые типы с орлами на пряжках. Ярик узнал впоследствии, что на них была надпись «Gott mit uns» («С нами бог»). Это уже были не те немцы, что поселились вначале. По вечерам они пиликали на губной гармошке. Баба Дуся поселила прежних жильцов в свою комнату. Однажды среди ночи к ним врывался пьяный немец, но задвижка оказалась прочной, и он ушёл отсыпаться. В поведении немцев даже дети почувствовали нервозность. А в один прекрасный день они организованно погрузились и убыли из станицы.

Вдалеке была  слышна канонада. К станице стремительно приближался фронт. Приход наших войск не был ничем примечательным. Чувство радости от освобождения притуплялось сознанием того, что война еще не окончена, и беспокойством о судьбе близких людей. Наши солдаты на этот раз были вооружены автоматами. В доме бабы Дуси расположилось трое солдат на койках, оставленных немцами.

Вместе с немцами сбежали и полицаи, но одного солдаты задержали и с большим трудом отбили его от станичников, которые хотели учинить над ним самосуд.

Радость от освобождения омрачилась горечью потери. Однажды почтальонша принесла похоронку на отца. Мама отчаянно заголосила. А когда немного пришла в себя, то сказала детям, что у них больше нет отца, а потом добавила:

- Скорее всего, это ошибка. Моё сердце говорит, что отец жив, и вернётся домой после победы. Мы ещё хорошо заживём, как до войны.

Вряд ли мама верила в то, что говорила, но у Ярика и Маши зародилась надежда на возвращение отца и лучшую жизнь. Когда мама овдовела, ей было всего двадцать восемь лет, и на ее плечи легла забота о семье в трудные военные и послевоенные годы.

Уже взрослым Ярослав с большим трудом нашёл место захоронения отца в братской могиле в Воронежской области. Его дивизия выбивала гитлеровцев из захваченного ими плацдарма на левом берегу Дона. Пехотинцы, вооружённые стрелковым оружием, были брошены в лобовую атаку на хорошо укреплённую высоту. Немцев прогнали, а большая часть дивизии, включая отца, полегла. За тот бой дивизии присвоили звание Гвардейской, а её командира наградили высоким орденом.

В начале лета 1944 года мама собралась возвращаться в родной город, недавно освобождённый от немцев. В военное время проезд предвещал многие трудности и опасности, но семья их преодолела. В первую очередь, волновала судьба маминых родителей.

В 1941 году дед категорически отказался эвакуироваться.

- То, что немцы убивают евреев, большевики врут, - заявил он. - Я немцев знаю, воевал с ними в Германскую войну. Это культурная нация, а не какие-то варвары.

Большевистская пропаганда была настолько лживой, что ей не верили даже тогда, когда они говорили правду. Дед не знал, что на этот раз в его дом пришли не немцы, а фашисты. Мамины родители были расстреляны во рву недалеко от города.

Родители отца жили в другом городе, но также не эвакуировались. В то время папин отец серьёзно заболел, а бабушка не могла оставить его одного.

- Кому мы нужны, старые и больные? – возражала она. – Ничего с нами не случится.

И действительно, с ними ничего не случилось кроме того, что фашистские изверги их жестоко уничтожили.

Мама поступила на металлургический комбинат, где трудилась до войны. А перед тем надо было принять решение – оставаться на фамилии Пархоменко или вернуться на Айзенберг. И она решила оставить славянские имена, так выручившие во время войны. С этим проблем не было, так как городской загс сгорел. Остались неизменными только даты рождений, а у Ярика изменилась даже она. Еврейские родственники поняли маму, пережившую оккупацию, и не осуждали её. Смена имён сыграла злую шутку, когда дети лишились пособия за погибшего отца. Но маму не остановило и это.

Окружающих никак не вводили в заблуждения славянские имена еврейской семьи, поскольку их семитские лица никуда не спрячешь. Зато по документам они были настоящими украинцами. А ведь и в самом деле они родились на Украине, и несколько поколений их предков тоже жили на Украине.

Мама Ярика никогда не была верующей, не посещала ни церковь, ни синагогу. Зато на иудейскую Пасху она пекла мацу, а на православную – куличи и красила яйца. Она никогда не делила людей по национальности и говорила, что существует только две национальности – плохие и хорошие.

В детстве и юности Ярика не было не только отца, но и бабушек с дедушками. Их безжалостно перемололи жернова ужасной войны. Но если отец погиб с оружием в руках, защищая родину и семью, то бабушек и дедушек убили лишь за то, что они были евреями.

Когда Ярослав сам уже был отцом двоих детей, ему приснился сон, что он нашёл отца. Сын крепко обнял его и сказал:

- Папа, я так рад тебя видеть! Где ты так долго пропадал?
- Я живу в Запорожье.
- Как жаль, что я не знал этого прежде. Ведь я так часто проезжал мимо этого города.
- У меня там другая семья. Сейчас у меня два взрослых сына.
- Папа, как ты мог бросить нашу семью? Если бы ты знал, как нам тебя не хватало! – закричал Ярик и проснулся.

Всё его лицо было в слезах. Такое могло присниться только в кошмарном сне, потому что в жизни папа любил свою семью безмерно.

25. Трёхлинейка
Майя Манки
Призёр  в Основной номинации «ВТ»
Специальный приз №10

  Вдалеке, за невидимой чертой линии фронта прострекотал гигантский сверчок, и перед самым лицом бойца пулемётная очередь взрыхлила перепаханную войной землю.
 
   Шел его второй бой, но опять старая трёхлинейка, досталась не ему. Сашка – весёлый пацан, призванный сразу после школы - вот кому сегодня подфартило. Ему же досталась только саперная лопатка, чтобы окопаться и подобрать винтовку, если Сашку убьют… «Вот так, мы еще повоевать-то не успели, а Сашку уже вроде как и похоронили».

  Третий претендент – Пётр.  Был Пётр, потому как смотрит он сейчас в небо стеклянными глазами. Так и погиб ни разу не выстелив… За что погиб - только командир знает, который его в бой с одной лопатой отправил.
 А Сашка, хоть и годами не вышел,  но окопался грамотно, бьёт прицельно – патроны бережёт.

  … Тут он поймал себя на мысли, что где-то в глубинах подсознания ждёт, а может и желает его смерти.
«Это не так! Не правильно! Они же земляки, сдружились по дороге  к фронту».
…Только душу точил червячок.  Боец прятался в наспех вырытой траншее и тупо ждал, когда убьют Сашку.

 Метрах в тридцати валяется случайно убитый немец. При нем автомат совсем новенький, воронёный, с магазинами  в подсумке…  только брать его нельзя. Старички предупреждали, чтобы немецкие автоматы не брали – особист отберёт - "не по уставу", и завтра в бой пойдёшь опять со своей лопатой. …Да, и не доползти ему до него под пулемётным огнём.

  Неожиданно всё стихло: замолк немецкий пулемет, неслышно даже стрекотания автоматов. Эта звенящая тишина казалась сейчас страшнее шквального огня. Немец что-то готовил.

   … Первые мины взорвались далеко от наших позиций – не жалеют сволочи снарядов, видать этого добра у них как дерьма в коровнике. В следующую секунду новый залп мин взорвался заметно ближе…  через секунду - ещё ближе. На них шел «огненный вал», и казалось, что ничто не может в нем уцелеть. Мины рвались рядами, приближаясь всё ближе и ближе.  Многие не выдерживали, пытались убежать из этого ада, но их тут же косило осколками или автоматной очередью.  Боец приготовился к худшему: вжался в землю и попрощался со всеми, и родными , и друзьями, и с недругами. Земля дрожала от взрывов, мины рвались совсем рядом. Он чувствовал, как осколки режут его плоть, и только ждал, когда очередной осколок пробьет ему грудь…

  Всё стихло, опять эта зловещая тишина – сейчас немцы пойдут в атаку и никто бы его не упрекнул, что он покинул передовую. Он перевалился на спину. Левая рука перебита, из бедра торчал осколок немецкой мины. Боец огляделся вокруг, в живых не осталось никого, и Сашка так и остался лежать, зарывшись лицом в землю, только винтовка валялась рядом. Он понял, что обречен… пополз, превозмогая боль, полз к Сашке.  Его единственной целью сейчас было - умереть с винтовкой в руках. Немцы не стреляли, должно быть готовились к атаке. Ему удалось подползти совсем близко, единственным препятствием оставалось Сашкино тело. Надо только приподняться…
 
 Боец не услышал автоматной очереди, только почувствовал, как в тело ударилось что-то твердое и тупое...

 Когда он очнулся, солнце клонилось к закату, и земля дымилась перепаханная взрывами. Винтовка лежала совсем рядом, сейчас уже ничья, а значит - только его.
  Он протянул руку, подтянул её за ремень и обнял как самую дорогую женщину…

26. Сколько весит пушка? К Дню Великой Победы
Сергей Маслобоев
Лауреат  в Основной номинации «ВТ»
    
Из далёкого детства. Врезалось в память. Ни до, ни после я не слышал, чтобы так рассказывали о войне.

     Деревенский дом, куда мы с родителями приехали погостить на майские праздники. Женщины ушли в магазин. Мои двоюродные братья, не зная о нашем приезде, ещё не вернулись с рыбалки. Я, двенадцатилетний подросток, слоняюсь по дому, рассматривая фотографии на стенах. За столом, на котором начатая бутылка водки и нехитрая деревенская закуска, папа и мой дядя. Разговор двух фронтовиков о войне.

     Дядя на войне был артиллерийским корректировщиком. Тогда я не понимал, что это такое. Потом узнал. Артиллерийская разведка. А разведка, она везде разведка. Всегда на передке.

     Дядя рассказывал, попыхивая папиросой:
   -Летом сорок четвёртого в Румынии это было, под Плоешти. Поле огромное между нами. Несколько раз атаковали то мы, то они. Так и застряли там. Всё поле убитыми усеяно. И нашими, и немецкими. Жара! Вонь ужасающая, аж глаза слезятся. Трупы на жаре быстро разлагаются. Дышать невозможно. Даже, как обычно, специальный окоп отрывать не стали. Чего уж там, если по нужде и то под себя.  И пить хочется невыносимо. А воды ни капли.

     К вечеру какую-то канаву рассмотрели на краю поля ближе к нам. Как стемнело, поползли.  Прямо по трупам. А они скользкие уже.  Только настолько похрену, что и внимание на это никто не обращает. Напились какой-то коричневой жижи. Фляжки наполнили. Вернулись, остальных немного напоили. До утра ещё два раза ползали.

     А как только начало светать, они нас глушить стали. Больше часа снарядами окопы утюжили. Потом танки. Много. Мчатся через поле прямо по трупам. Оторванные руки и ноги выше брони подлетают.

     Тут к нам в окоп лейтенантик прыгает. Молоденький такой. Шейка тоненькая.
   -Братцы! Помогите орудие выкатить,-
кричит не своим голосом. Ну, мы за ним. А к этому времени народу уже много побило. У них в расчёте он, да ещё один. Остальные вокруг мёртвые лежат.

     Их двое, да нас двое, схватили мы эту пушку и бегом. По кочкам, через кусты, дороги не разбирая.  Выкатили на прямую наводку, палы развели,  ещё отдышаться не успели, а лейтенантик к панораме. И надо же, хоть и тщедушный, а первым же выстрелом танк поджёг. А сам кричит:
   -Снаряды тащите!
Мы назад. Каждый по ящику и бегом обратно. За это время лейтенант ещё два танка уконтропупил. Задержали на несколько минут.  Только видим, всё равно не устоять. Но, как раз, этих минут и хватило. Дальнобойщики наши поляну накрыли. Сразу море огня. Танки почти все там и остались.

     Когда отгрохотало, лейтенант и говорит:
   -Ребята помогите орудие назад откатить, а то влетит мне за самовольство.

     Навалились мы на эту пушку, а хрен… Нам вчетвером не только развернуть, но и пошевелить-то её никак. Стоим, смотрим друг на друга и понять не можем, как же её сюда через кусты допёрли? Откуда только силы такие порой в человеке берутся?


P.S.  Город Плоешти 56 км к северу от Бухареста.  Во время Второй мировой войны регион Плоешти был главным источником нефти для нацистской Германии.  В августе 1944 года город был освобождён советскими войсками.

ТТД Пушки ЗИС-3:
Главный конструктор В.Г.Грабин
Боевой расчёт  6 человек
Полный боевой вес  1116 кг

27. Годы войны. Воспоминания фронтовика
Геннадий Мингазов

ГОДЫ ВОЙНЫ. ВОСПОМИНАНИЯ ФРОНТОВИКА. К 75-летнему юбилею Великой Победы

ПОСЛЕДНИЙ МИРНЫЙ ДЕНЬ
21 июня по всей стране в школах проводились выпускные вечера. Не стала исключением и школа в селе Сафакулево Курганской области. Удивительно, но меня, имеющего лишь восьмиклассное образование, тоже пригласили на этот вечер. Недолго я пребывал в недоумении, потому что сказали, что я нужен как пианист.

К тому времени я научился исполнять мелодии фокстротов, вальсов, цыганской венгерки и много разных песен. Было приятно получить подарок наравне с выпускниками.

Веселились долго, почти всю ночь. Потом мы узнали, что когда расходились по домам, немцы уже бомбили Киев и другие города…

ВОЕННОЕ ВРЕМЯ
Мы договорились под утро, что в 10 утра соберёмся на известной нам лесной полянке. Часа через два, после того, как мы собрались и продолжали веселиться, прибежала сестрёнка Яхина и крикнула, что началась война. Это нас потрясло, и сразу стало не до веселья.

Мирная жизнь кончилась. Начались трагические дни нашего народа, страдания, смерть, кровь, холод и голод.

Через день провожали первую партию мобилизованных на фронт. Тысячи людей рёвом ревели, плач жён и матерей слышался по всему селу, по всей стране. Эту трагедию описать невозможно, она описанию не поддаётся. Это надо только видеть своими глазами, слышать своими ушами. Трагедия народа продолжалась долгие военные, а потом и послевоенные годы.

В начале июля райком комсомола направил меня на сельхозработы в деревню Карасёво.
С сентября работал в колхозе «Активист» уполномоченным по определению урожайности зерновых.

В начале ноября нас, комсомольцев допризывного возраста (пять девушек и десять парней), мобилизовали на заготовку дров и вывоз соломы с полей в отделение совхоза. Поселили в холодный необитаемый дом, где не было ни мебели, ни посуды. Мы насыпали на полу толстый слой соломы, на которой и спали одетыми все вместе. Старую печь топили всю ночь по очереди, чтобы она не остыла.
Девушки были заняты стогованием сена и укладыванием его в скирды, а также готовили пищу для всех. Парни на быках с помощью волокуш собирали и возили солому, заготавливали дрова на лесоразработках.

Кормили нас скудно, а работали мы много. К вечеру с ног валились от усталости. Едва переступали порог своей хижины, валились на пол, на холодную солому. Спасибо девчатам: они на второй или третий день раздобыли у местного населения старые одеяла, половики, какие-то лоскуты ткани, чтобы хоть чем-то укрываться. Ничего, выжили.

В конце декабря нас, 17-летних, мобилизовали в школу ФЗО в Копейск. В Щучье приехали вечером, и всю ночь сидели на полу в зале ожидания станции Чумляк. На весь зал горела лишь одна 7-линейная лампа. И вот при таком скудном освещении я три раза нарисовал Ольгу Турчанинову с разного ракурса. Она не сопротивлялась, когда я просил её поворачиваться. У меня в сумке была какая-то книга с хорошей картонной обложкой, а в ней несколько листов ватмана. Нож, резинка, карандаши всегда при мне. Не помню, где Ольга работала, но в Сафакулево я видел её много раз, но разговаривать не приходилось. А тут случайно встретились и всю ночь проговорили.

Когда приехали в Копейск, нас распределили по комнатам, и я впервые в жизни спал на мягкой койке с ромбической сеткой.

1942 год
Школа ФЗО

Меня определили в группу токарей школы ФЗО №30. (ФЗО – это система фабрично-заводского обучения, действовавшая по всей стране много лет. – Прим. ред.).
Примерно через месяц обучения меня избрали комсоргом группы. Начиная с марта, мы уже работали самостоятельно.

К празднику 1 Мая художественная самодеятельность школы готовила концерт. Мы выступали в радиоузле Копейска. Наш секретарь комсомольской организации пел песню «Надина косынка», которую я переписал и до сих пор помню, а одна из девушек пела песню «Саша».

Токарь Нина Зверева

Наступило лето. В один из жарких дней мы с ребятами пошли купаться в сторону станции Потанино. Заметив лодку с девушкой, решил подшутить: нырнул незаметно среди ребят, а вынырнул рядом с лодкой. Девушка от неожиданности вскрикнула и стала меня ругать: хулиган, чармаш, откуда ты взялся, я тебя боюсь!.. Схватила вёсла и поплыла прочь, я увязался за ней, но вскоре стал отставать, надолго скрываться под водой, имитировать тонущего… Стал кричать: «Девушка, я тону, возьми меня в лодку!» Она пожалела меня, остановила лодку, помогла забраться в неё. Так я познакомился со Зверевой Ниной, которая, оказывается, тоже училась в нашей школе. Прежде всего, я извинился за то, что притворился тонущим, а иначе как попасть в лодку. Мы поплыли к берегу, и я пошёл к ребятам.

Через 3-4 дня после этого я с Андреем Романенко сидел во дворе, играл на мандолине. Недалеко проходила Нина, узнала меня и подошла. Постояла, послушала и села рядом. Я учил Андрея играть на мандолине, и Нина попросила меня, чтобы я её научил играть. Так познакомились ближе, стали встречаться, дружить.

Как-то раз напомнил ей, что она меня назвала чармашом. В то время это слово было распространённым ругательством. Она в ответ извинилась, но сказала, что я действительно её сильно испугал: «Вы купались далеко, я не видела никого вокруг, и вдруг неожиданно ты появляешься рядом с лодкой. Тут, наверное, любой испугается. Как ты можешь так долго и далеко плыть под водой?»

Она работала токарем в нашем цехе. На заточку резцов ходили вместе. Для интереса в заточке целовались. Когда Нина шла в заточку, то, проходя мимо, если я не замечал её, кричала: «Лёша, я пошла!». Я брал запасной резец и шёл в заточку. Электронаждаки стояли в заточке рядом возле дверей, а там дальше была маленькая комната, где нет наждаков, и куда никто не заходит. Там и целовались. Желудки пустые, охота жрать, а целоваться тоже хочется. А вообще-то Нина меня частенько подкармливала, потому что на карточки давали всего 800 г хлеба, чёрного, плотного, с отрубями. Один раз только баланду дали.

Работали мы по 12 часов. Я на карусельном станке растачивал отверстие для стабилизатора на корпусе морской мины. Вес корпуса 50 кг. За смену ставил и снимал со станка по 20-25 шт. Возле станка образовывались горы чугунной стружки. Мы в ней пекли картошку.
Около месяца так прожил, и на этом жизнь моя в Копейске закончилась.

КУРСАНТ ПУЛЕМЁТНОГО УЧИЛИЩА

Меня мобилизовали в РККА, отправили в Сибирь. Там я стал курсантом 2-го Тюменского пехотного пулемётного училища. Поселили нас в бывшей конюшне. Нары в три яруса. Подушки и матрацы набиты гнилой соломой. Сушить её некогда, да и заменить труху нечем. Зимой в казарме собачий холод, несмотря на пару железных печек. В умывальнике вода постоянно замерзала. Дрова возили на себе за 30 км.

Зима 42-го года, как и 41-го, выдалась очень холодной, постоянно минус 35-40 градусов. Это же Сибирь, а не Сочи. Утром выводили умываться на мороз в нательных рубашках. Умывались снегом. Многие отмораживали уши, щёки.

Обучаться ратному делу ходили в сапогах и отмораживали ноги... В санчасти дадут какую-нибудь мазь, этим и спасались от тяжёлых последствий.

Однажды на полевых занятиях я потерял затвор от самозарядной винтовки СВТ. С трудом нашёл, ребята помогли в поисках. Струхнул изрядно. Если бы не нашёл, то по закону военного времени попал бы под трибунал, а там пощады не жди…

Дружил я с одним казахом. Он очень хорошо рисовал, был исключительно талантлив. Меня рисовал с натуры. Мне очень понравился этот портрет, и я его отправил домой. До сих пор цел. Я его тоже нарисовал, но ему не понравилась моя работа, он сказал, что мне надо много рисовать, чтобы повысить уровень мастерства.

Холод, голод, суровая жизнь делали людей отвратительными в общении. В училище услышал впервые такие слова: холуй, хамило, хапуга, хлюст, жополиз… Что под этим понимать, долго объяснять не надо.

В столовой за длинные столы садились на скамейки по 20 человек. Один из нас делил хлеб на равные 20 частей, остальные голодными глазами смотрели на этот процесс, высматривая кусок побольше. У меня на всю жизнь остались в памяти глаза истощённых людей. По команде хлебореза ребята с жадностью хватали выбранные куски. Я всегда брал хлеб в числе последних. Среди нас таких выдержанных было человека 2-3. Мы не набрасывались на хлеб как коршуны. Запомнил только одного из таких нежадных как я. Звали его Андрей Парфёнов, родом из Ялуторовска.

Нам казалась невыносимой такая жизнь в училище, мы даже как-то написали рапорт на имя начальника училища полковника Симонова с просьбой отправить нас на фронт, но получили отказ.

Был среди нас курсант со странной фамилией Бандитов. Естественно, все звали его «бандит». Он много знал, к тому же был хорошим говоруном, и когда возле него собиралось несколько человек послушать его рассказы, старшина роты, заметив эту группу, издалека кричал: «Эй, вы! Опять занимаетесь «бандитизмом»?..». Однажды Бандитов написал рапорт на имя начальника училища примерно такого содержания: «Прошу Вас переименовать мою фамилию на любую другую, так как я не соответствую своей фамилии». Мы узнали об этом и, хотя были голодными, но не лишёнными чувства юмора, то смеялись над ним до последних дней нашей учёбы в Тюмени.

ДОРОГА НА ФРОНТ

В последних числах февраля 1943 год нас среди ночи подняли по тревоге. Пошли на станцию, там загрузились в пульмановские вагоны по 80 человек и поехали на фронт.
Ехали долго. Запомнилась Пенза, имеющая четыре станции: Пенза-1, Пенза-2 и т.д. Эти станции узловые, там проходит много эшелонов. Наш эшелон подолгу стоял на каждой из них. Пути были настолько обгажены, что ступить некуда, а на остановках нельзя далеко отходить от поезда: в любую минуту состав мог тронуться. Поэтому люди, спрыгнув со ступенек, тут же пристраивались отправлять естественные надобности… Попытаешься отойти дальше – рискуешь опоздать к отправлению. Патруль поймает и за дезертирство – под суд военного трибунала. А там попробуй объяснить, что отошёл в туалет по нужде.

ЛЕДЫШКА

К концу марта мы, наконец, приехали на ст. Лиски под Сталинградом. Оттуда походным маршем пошли в сторону Воронежа. Выдали нам оружие, начались полевые занятия. В один из дней пошёл небольшой дождь, но мы так устали, что не обратили на него особого внимания. С моим другом Колей Миняевым я всегда был неразлучен, и на первом же привале, укрывшись двумя шинелями, заснули рядом мёртвым сном. А к утру неожиданно подморозило, и мы вместе с шинелями превратились в одну ледышку, встать не можем – окоченели. Лейтенант нас еле растолкал и поднял, но идти мы не могли: ноги не шевелились. Тогда ребята волоком подтащили нас к костру, с трудом поставили на ноги и поддерживали, чтобы мы не упали в огонь. Когда ледовая корка растаяла и от нас пошёл пар, мы смогли кое-как двигать руками-ногами, а до этого даже говорить не получалось: так сильно челюсти свело от холода. Наши организмы были просто на грани замерзания...

До сих пор вспоминая этот случай, не могу понять, почему не заболели, даже не чихнули ни разу. Потом читал, что на фронте боец постоянно пребывает в состоянии стресса, и организм настолько мобилизуется, что никакие «мирные» болезни попросту не пристают к нему.

УЧАСТИЕ В БОЯХ
В начале мая случились небольшие стычки, даже бои местного значения с группами противника, прорвавшегося в наш тыл предположительно с целью разведки боем. Их интересовало, видимо, насколько укреплённым являлось расположение наших войск. Одновременно прошёл слух, что немцы готовятся к наступлению.

Так и случилось: крупное наступление началось 5 июня на Курско-Орловской дуге. Газета «Окопная правда» сообщала тогда, что на некоторых участках немцы, прорвав нашу оборону, углубились на 15-20 км.

КОНТУЗИЯ

На нашем участке прорыва не было, но фашисты наступали, давили на нас крепко. Потерь с нашей стороны было много, особенно доставалось от «Ванюши» – так мы называли немецкий шестиствольный миномёт, бивший по нашим позициям навесным огнём. Спасения от него в траншеях и окопах нет, только в блиндажах.

Мы с Миняевым соорудили перед собой хороший бруствер, он и спас однажды от гибели. Когда впереди нас разорвался крупный снаряд, то взрывная волна разворотила бруствер, отбросила пулемёт, а меня завалила землёй. Коля был правее, и его не задело. Меня быстро откопали, но в результате контузии я несколько дней заикался, а в левом глазу на всю жизнь осталась какая-то чёрная точка. К счастью, эта отметина не отразилась на зрении.

ПУЛЕМЁТНЫЙ РАСЧЁТ

Боевые действия происходили с переменным успехом. То мы отступаем, сдаём позиции, то на следующий день или позже, получив подкрепление, отвоёвываем потерянное.
Однажды мы и ещё один расчёт получили приказ под покровом ночи пробраться к немецкому дзоту с левой стороны. Ползли медленно и тихо. При вспышках осветительных ракет направление не потеряли, хотя приходилось огибать какие-то препятствия. Залегли. Стали ждать утра. Дремали по очереди, чтобы не проспать рассвет. И вот утром, когда немцы, погрузив оружие и технику, стали отступать, мы с нашей, как оказалось, удобной огневой позиции начали их косить. Не один десяток фрицев уложили. Они даже не огрызались тогда, спешили побыстрее убежать. Когда мы вернулись на свои позиции, командир нас похвалил.

Как-то раз мы обедали, сидя рядом с пулемётом на краю ржаного поля. До немецких окопов было далеко, поэтому немного расслабились и чуть за это не поплатились. Всего в 3-5 см от моей головы просвистела пуля снайпера и пробила кожух пулемёта.
Увидев вытекающую из кожуха воду, я, спрятавшись за щиток, немедленно подставил под струю котелок, несмотря на то, что в нём оставалось ещё много недоеденной каши со свининой. Вода в те дни была дороже золота, и нельзя её понапрасну терять, потому что пулемёт «максим» без водяного охлаждения быстро выходил из строя.

На смену позиции мы, как правило, шли колонной. Стояла невыносимая жара. Солнце светило с зенита. Сильно хотелось пить. На наше счастье недавно прошёл небольшой дождик, и поэтому кое-где в углублениях мелькала зеленоватая вода. По ходу марша мы по одному подбегали к ямкам с водой, разгребали с поверхности зелёный налёт, и, закрыв рот марлей, чтобы не наглотаться букашек и растений, пили горячую от солнца мутную воду.

До сих пор удивляюсь, как и в случае с «ледышкой», почему никто из нас не заболел ни простудой, ни каким-то кишечным расстройством. Возможно, потому, что на войне просто некогда болеть: слишком много тяжёлой работы, организм работает на износ, напрягая все силы. И расслабляться нельзя даже на привале: снайперы начеку.

СМЕРТЬ ДРУГА

На новом участке фронта, не успев, как следует окопаться, мы приняли бой. Артиллерия и авиация немцев обработали снарядами и бомбами наш передний край, а потом пехотинцы пошли в атаку. Наш пулемёт работал безотказно и непрерывно разил наступающих, потому что они, будучи в подпитии и что-то горланя, шли в полный рост…

Вдруг Коля свалился на моё правое плечо: пуля его сразила наповал, он даже ничего не успел произнести. Я сразу сообразил, что где-то недалеко немецкий снайпер. Они усердно охотились за расчётами наших станковых пулемётов. Быстро подозвал на помощь ближайшего подносчика патронов и продолжал вести огонь, стараясь не слишком высовываться для осмотра территории. Моего мёртвого друга и напарника подобрали подползшие к нам санитары.

За два дня до гибели Коля говорил мне, что во сне видел наши фамилии в списке представленных к награде за тот бой, когда мы немецкую колонну обстреляли. Только он не запомнил, к какой награде представили.

До ужаса жалко друга. О нём можно очень много рассказывать. Как он с упоением читал Некрасова! Наизусть знал поэмы «Кому на Руси жить хорошо» и «Железная дорога». Коля вырос в учительской семье, и среди нас был самым начитанным и культурным.

Перед началом боёв на «дуге» я сказал лейтенанту, что надо бы Миняева поставить первым номером, а не меня, ибо он более грамотный. В ответ комвзвода возразил: «Нет, Мингазов, я тебя ставлю первым номером, потому что ты лучше стреляешь. У тебя глаза узкие, их даже прищуривать не надо. А у Миняева большие глаза, и пока он их прищурит, ты уже успеешь выстрелить!».

Шутил, конечно, офицер, но всё же в принципе был прав, потому что на стрельбищах я в одиночных выстрелах и в стрельбе очередями, короткими и длинными, получал больше очков, чем мой друг. Поэтому меня поставили первым номером, а его вторым. В результате я был защищён щитком, и фашистский снайпер выбрал его, беззащитного, в качестве мишени…

Уже в конце войны до меня дошла та награда, которая приснилась моему дорогому и незабвенному другу, равного которому мне уже не довелось обрести. За ту бойню, которую мы с Колей устроили немцам, нас, оказывается, действительно занесли в список награждённых медалями «За Отвагу».

А через много лет мне вручили орден «Отечественная война» сразу I степени, потому что ранее был удостоен боевой награды.

РАНЕНИЕ

21-го июля при наступлении меня тяжело ранило осколком мины: не оберёгся от «Ванюши». Принесли меня сначала в санитарную роту, потом в санбат, полевой госпиталь. Оттуда перевезли в Тамбов, там хотели отнять ногу, чтобы не мучился, но я не согласился. Наложили шину и отправили в уфимский тыловой госпиталь. Лечился долго. Признан негодным к строевой службе, и больше мне не довелось стрелять по врагу из знаменитого пулемёта «Максим».

Инвалидом войны меня признали через много лет, хотя я и не настаивал, потому что по молодости стеснялся, да и не так сильно нога беспокоила. Потом уже, после выхода на пенсию, я не стал сопротивляться…

В шкафу у меня сохранился гвардейский знак, полученный на фронте в 1943 году. Он такой же побитый, как и его хозяин. Потом, в военкомате выдали новенький знак, но фронтовой оставили мне на память.

ЖИЗНЬ В ТЫЛУ

Госпиталь. Мне опять повезло: я попал в руки замечательного хирурга Бориса Ароновича. Фамилию, к сожалению, не запомнил. Он сказал: «Хорошо, что ты не дал ампутировать ногу, мы её вылечим». И вылечил! Три операции мне пришлось перенести, нога долго находилась в гипсе.

В конце августа во дворе госпиталя показывали кино, натянув полотнище между деревьями. Я обратил внимание на одну миловидную девушку, сидящую прямо на земле недалеко от экрана. Подсел к ней, познакомились. Она назвала себя: Зина Денисова. Тоже в левую ногу ранена, и рядом с ней два костыля, как и у меня. С того вечера стали дружить. Ходил к ней в другое здание госпиталя. Нашлась мандолина, я играл, а Зина с удовольствием пела «Коробочку», «Андрюшу» и другие популярные песни.

Когда песни кончались, и раненные уходили кто куда, мы ещё долго сидели рядом и секретничали. Она интересно говорила: «Алёша, мне хочется с тобой целоваться». Я опять, как раньше, удивлялся, почему девушкам так нравится целоваться?.. Зина подарила мне фотку и думочку (небольшую подушечку) с надписями, из которых я запомнил только «Приятного сна».

Дружил я ещё с дежурной медсестрой нашей палаты. Забыл, как её звали. Она достала мне всё для рисования. И я рисовал её и брата портреты. Её брат работал на заводе, там сделал мне хороший перочинный нож. А медсестра иногда под строгим секретом угощала меня спиртом.

Был у нас в палате один шут. Он частенько кричал: «Се;стра, а се;стра, дай мне утку, судно и попить!».

Недалеко от меня лежали два узбека. Сало из пайка не ели, а отдавали мне взамен за полпайка сахара. Это меня устраивало, и я стал потихоньку поправляться.

В начале ноября в госпитале я нарисовал портрет Сталина. Видя мои успехи, директор клуба, женщина по фамилии Заец уговаривала меня, чтобы я остался в госпитале после лечения. Обещала договориться с начальником госпиталя, чтобы устроить меня кладовщиком продовольственного или вещевого склада. Я не согласился: хотел вернуться домой.
В конце ноября меня выписали с последующим продолжением лечения в эвакогоспитале 3121. Он находился на моей родине в санатории «Озеро Горькое».

ДОМА

Встретили меня с радостью, что жив. Рассматривая подарок – думку и читая надписи, отец спрашивал меня, что они означают? Мне было смешно над его удивлением. Он ещё меня предупреждал, как бы мне не повредили эти надписи. Потом до меня дошло, что он ни о чём таком не слышал и не видел, поэтому опасался любой непонятной новинки.

Домой я вернулся с палочкой, сразу же поступил на работу в пожарную часть, а через месяц меня перевели библиотекарем в госпитальный клуб, потому что я любил читать, хорошо говорил по-русски.

Дней через 10 после того, как вернулся домой к родителям, со мной произошёл такой случай. Далее со слов матери.

Ночью я кричал. Сполз с кровати и заполз под неё. Мать услышала шум, подошла ко мне, растормошила, привела в чувство и спросила удивлённо: ты зачем полез под кровать? Тут я окончательно проснулся, и мне стало стыдно, что я полез под кровать. Я снова лёг на кровать, а мать сказала, что я громко кричал, слов не разобрала, но крик был сильный.

Всё это следствие моего участия в боях. В памяти отложились страшные минуты бомбёжки, артобстрелов, когда приходилось врассыпную бегать в поисках хоть какого-то укрытия, спасения жизни.

Подобных случаев в те военные и первые послевоенные годы было много: войну невозможно стереть из памяти. Только время приглушает боль и страх.

1944 год

С начала года раза три ездили в деревню Карасёво. В мае меня стали уговаривать, чтобы я стал экспедитором по обеспечению вещами и продуктами из Кургана. Не дал согласия. В июле меня уволили, уехал в деревню Карасёво, там женился.

Где-то в середине августа мы переехали в Сафакулево, поступил работать в райфо участковым налоговым инспектором. Поездил по деревням, видел, в каких тяжёлых условиях люди жили. Голодные, холодные, оборванные. В основном живут старики и старухи. Даже молодых женщин мало. Дети истощены до невозможности. Нигде не видно собак и кошек: их давно съели. Военный налог забирал у людей до последнего зёрнышка. От голода многие пухли и умирали. Зайдёшь к кому-нибудь домой, а там сидят дети на топчанах, грязные, оборванные, тощие, голодные и холодные. От их вида кровь стыла в жилах. Только руки протягивают за подаянием, а сказать – уже нет сил. Обречены на смерть.

1945 год

В феврале меня мобилизовали на нестроевую службу. Привезли в Чебаркуль. Стал служить артиллеристом в 3-м ЗАПе. (ЗАП – запасной артиллерийский полк). В конной артиллерии: а/п 33193. Впервые поездил на осёдланном коне. Хорошо и удобно сидеть в седле. С ребятами ездили лошадей поить на озера Чебаркуль и Мисяш. Скакали во всю прыть.

Жили в землянках, кормили клопов, а нас кормили баландой. Слабосильная команда. Все были истощены. Поили жидкими дрожжами. Почему именно дрожжами, мне до сих пор непонятно. Жалко было смотреть на эту слабосильную команду. Еле ноги передвигали, согнулись, состарились.

На Урале Чебаркульские, Яланские и Бершетские военные лагеря фактически были концлагерями. От такой голодной жизни многие рвались на фронт.

Первые дни, когда нас привезли в Чебаркуль, я видел, слушал одного молодого паренька, талантливо исполнявшего народные военные песни своим красивым голосом. Возле него всегда собирался народ, слушали его с удовольствием, вызывали на бис, кричали: молодец!

Он мне напомнил моего незабвенного друга Колю Миняева. А запомнилась песня с такими словами:

Где же нашему знакомству
Продолжиться суждено?
Или в Омске, или в Томске,
Или в Туле – всё равно!

ПОБЕДА!

И вот пришла Победа. Какое было ликование, описать невозможно. Дали всем по чарке. Офицеры обнимали и целовали солдат, отдавая им должное: именно на их плечи легла основная тяжесть войны. Солдат приглашали в свою офицерскую столовую, угощали водкой и хорошими закусками.

Анас МИНГАЗОВ.

Воспоминания отца, написанные им собственноручно незадолго до ухода на тот свет в декабре 1997 года, перепечатал Геннадий Анасович Мингазов, родившийся в Чебаркуле 4 августа 1947 году.

28. Солдат
Олег Михайлишин
Призёр  в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»

Что стоишь у дороги, солдат,
И тревога в глазах у тебя?
Вспоминая погибших ребят,
Ты воюешь, войну не любя.

Много жизней она унесла,
Не сбылись молодые мечты.
Мать старушка седая пришла
Возложить на могилу цветы.

29. Погиб солдат
Олег Михайлишин
Призёр  в номинации «Поэтические произведения» «ВТ»

Погиб солдат. Осколок мины
Навылет шлем его пробил.
Землею согревает спину,
А он ведь даже не пожил

И смотрит в небо, не моргая,
Со струйкой крови у виска.
"Не обижайся, дорогая,
Теперь я вижу свысока

Наш мир земной в грязи и пыли,
Лесок темнеющий вдали..."
Кого-то мы уже забыли,
Кого-то вспомнить не смогли...

30. Мои родственники на войне
Александр Михельман

Увы, будучи поздним ребёнком в семье, я знаю о подвигах своих предков весьма мало. Родственники, способные рассказать хоть что-то или давно умерли, или уехали в Израиль и Америку, остались лишь малые крохи знаний. Отец ничего не рассказывал, а мама вообще родилась в первый год войны, помнила лишь голод. Дед мой со стороны отца, Михельман Израиль Давидович, капитан второго ранга, доцент, во Второй мировой войне не участвовал, был эвакуирован вместе со своим институтом. Думаю: просто не отпустили, поскольку являлся гениальным изобретателем, после него остался целый чемодан с патентами. Зато во время гражданской войны совершил немало подвигов. Мне известен лишь один, когда дедушка вёз красноармейцам припасы на телеге, лошадь не то сдохла, не то застрелили, тогда Израиль Давидович выпряг её, взялся за оглобли да и дотащил груз сам и вовремя. Вполне верю этому рассказу, поскольку сам могу сдвинуть полтонны и волочить не менее трамвайной остановки, а я в жизни никогда не тренировался и не могу сравниться с настоящим воином.

Увы, война оставила и ужасные следы. Мой отец, десятилетний ребёнок, попал под бомбёжку мессеров в своей школе, испугался, начались проблемы с щитовидкой, а через пятьдесят восемь лет уже русский врач - маньяк перепутал раздувшуюся щитовидку с опухолью и пытался её искать в средостении, убив моего родителя, в остальном, полностью здорового человека. Закончил дело, начатое фашистами и не понёс за это вообще никакого наказание, выгнали с работы лишь, когда убил ещё двух пациентов.

Точно знаю, что были ещё какие двое родственников со стороны отца, погибшие на войне, и один, некий Арик, вернувшийся без ног, но не имён, ни званий не сохранилось.

Отец со стороны матери, Нейштадт Соломон Айзикович, всю войну прошёл, точнее, проехал шофёром, ни о каком его свершении или наградах я не слышал, но думаю, что и он был смел, поскольку трусов в нашем роду отродясь не водилось, да и возить грузы под бомбами и обстрелами, без оружия, не менее сложно, чем идти в атаку. Нельзя не упомянуть и ещё один след войны. Дедушка хотел вывезти свою семью в эвакуацию, неосторожно посадил беременную жену в кузов, машину тряхнуло, на бедняжку упал какой-то ящик, ударил в живот, из-за чего моя мама родилась с близорукостью. Машину остановили и повернули назад, всё оказалось напрасным.
Моя бабушка Евгения Прут оставалась в Москве, с тремя детьми на руках (ещё один, новорожденный умер, зато молоком кормила выживших), шила телогрейки для бойцов в подвале без окон и вентиляции, дышала пылью и из-за этого заболела туберкулёзом и умерла в ужасных муках на руках у своей старшей дочери. Сердце было очень сильным, а лёгкие полностью сгнили.

Помимо этого, двое кузенов бабушки воевали, и ещё один, комиссар, попытался повести бойцов в бой, вышел из окопа с пистолетом в руке и тут же был убит своими же красноармейцами, не желавшими рисковать под пулями, в спину. Рассказал это однополчанин, привёзший известие печальное. Антисемитизм никуда не делся и во время великой войны.   

Ещё одна родственница после войны усыновила молодого солдатика – художника, потерявшего ноги, от которого отказались родители, выходила, помогла ему найти работу, приняла в своей квартире жену, которую привёл после, а после оставила в наследство.

31. Кусок мыла
Варвара Можаровская
 
Читая о войне, мы не часто встречаем упоминание о тех, кто сыграл незаметную, но немаловажную роль в победе нашей армии над захватчиками – о работниках тыла. В числе многих незаменимых профессий была очень важная и тяжёлая – работа прачек.
А между тем это они, прачки, в холод  и зной, огрубевшими от щелочей руками стирали тонны пропитанного кровью и потом белья.

Моя свекровь – Белла Борисовна Засновская относится к таким труженикам тыла, которые ковали победу далеко от передовой, но причислены к участникам боевых действий за неоценимую помощь фронту своим  самоотверженным трудом.
А её муж - Григорий Дмитриевич Зубко прошёл всю войну, бежал из плена,  воевал в партизанском отряде Чехословакии и вернулся домой.

До войны они счастливо жили в славном городе Киеве, у них был прекрасный, годовалый ребёнок и они не могли нарадоваться на свою доченьку Светлану…

Когда мы, будучи взрослой супружеской парой, приезжали к ним в Киев, родители очень радовались. Они гордились своим сыном-лётчиком и, насколько я знаю, были довольны своей невесткой. Свекровь готовила много всяких разносолов, носилась по дому как на крыльях, варила, жарила и запекала. Особенно вкусно у неё получался запечённый в духовке окорок, мясо с черносливом и любимые мною котлеты.

А как смешно она прыгала через две ступеньки на четвёртый этаж, когда возвращалась домой, забрав почту в ящике! Не хотела терять ни секунды, чтобы подольше побыть с дорогими гостями.

Накрывался стол, и начиналось весёлое застолье, песни, разговоры, все наперебой рассказывали свои истории – муж про авиацию, его старшая сестра Светлана работала в министерстве лёгкой промышленности и рассказывала о своей работе, и очень  любила вспоминать как она во время войны «помогала» маме стирать солдатское бельё.

Это было в Оренбургской области, в образовавшихся отрядах работали  вольнонаёмные  женщины, жили они  в лесу в землянках, многие были с детьми.
Старшие дети присматривали за младшими, в то время, когда женщины летом стирали бельё на речке.

В один из дней Светлана, улучив момент, когда никого не было рядом, затосковала по маме и решила пойти к ней. Зная направление, по которому уходили взрослые, маленькая трёхлетняя девочка  пошла по тропинке, через лес к женщинам. Расстояние было небольшое для взрослого,  примерно полкилометра, но для ребёнка  - это дальняя дорога, полна опасностей и приключений. Когда этот героический ребёнок предстал перед глазами матери, она так и села в воду, настолько это было неожиданно – видеть своего крохотного ребёнка, выходящего из леса без сопровождения.
И слёзы были и радость оттого, что со Светланой ничего не случилось.

А Белла Борисовна частенько вспоминала военные годы и истории, случавшиеся с ней на трудовом фронте под Оренбургом.  А случаев и приключений разных было предостаточно, так как она была человеком живым, подвижным, характер у неё был взрывной, с повышенным чувством справедливости. Всегда бросалась людям на помощь и на просьбу никогда не отвечала отказом.

Одна из историй особенно запомнилась мне, потому что, будучи совсем старенькой, (дожила до девяноста лет) она  рассказывала  «как трясла своего начальника за барки». Этот рассказ мы знали наизусть, так как слышали его каждый раз, когда с мужем приезжали в Киев.

Война застала молодую семью в Кишинёве, куда отправлялись военные в формирующиеся пограничные части  для укрепления границ после включения Бессарабии в 1940 году в состав СССР.
Григория Дмитриевича тоже отправили в Молдавию для охраны западных границ Советского Союза. Забрав жену и маленькую Светочку, они уехали в Кишинёв.

Белла Борисовна, будучи натурой деятельной, дома не сидела, а сразу же устроилась в часть мужа вольнонаёмной. Но недолго радовались они жизни, через год пришла беда и разрушила безоблачное счастье семьи - началась война.

Пришёл приказ эвакуировать семьи военных, и молодая жена, забрав ребёнка, отвезла его  на родину Григория Дмитриевича, на Полтавщину. Когда она отмечалась в Штабе Округа, начальник огорошил её известием, что часть в Кишинёве, к которой она была прикомандирована, отступает в Одессу, а ей предписано эвакуироваться  в Среднюю Азию.

Пришлось возвращаться в Полтаву, забирать  дочку и уезжать в назначенное место.

В первые месяцы войны началось крупномасштабное перемещение населения, предприятий, культурных и научных учреждений.  Объём эвакуации был настолько велик, что в июле 1941 года для её проведения была использована почти половина всего вагонного парка СССР. За первые четыре месяца войны на восток были эвакуированы 18 миллионов человек, 2,5 тысячи промышленных предприятий, 1,5 тысячи колхозов и совхозов.

Пассажирских поездов не хватало, поэтому Белле пришлось ехать с маленькой дочкой  не в пассажирском,  а в товарном вагоне, который  не был приспособлен для перевозки людей.   Спали на полу, потому что не было нар, по вагону гуляли сквозняки, нужду справляли через дыру в полу.

Дочка простудилась и заболела, поднялась высокая температура, лекарств не было, медицинского обслуживания тоже.  Мать в поисках кипятка вышла на станции Акбулак  Оренбургской области и неожиданным образом, подобно чуду, встретила свою двоюродную сестру. Многие жители Акбулака устремлялись к станции, когда прибывал очередной проезжающий эшелон, в надежде встретить своих близких, знакомых, чтобы помочь оставшимся без крова людям.

Сестра, узнав, что маленькая Светочка с температурой, тут же предложила им сойти с поезда и приютила их у себя. Прервав маршрут в Среднюю Азию, они обосновались у родственников. Отметившись в  военкомате, эта неугомонная женщина, не теряя ни одного дня, стала работать санитаркой в госпитале, там же лечила свою Светлану.
Трудилась с утра до вечера, отдавая все силы на помощь армии и помня, что она своим трудом также помогает и своему любимому мужу, с которым они расстались в Кишинёве.

Была она невысокого роста, худенькая, но в ней была сила, выносливость и решимость.  Об этом можно судить по тому, как она поступила со своим начальником, который обвинил её в краже куска мыла.
Один тяжелораненый солдат, за которым она ухаживала, подарил ей, на то время, очень ценную вещь – кусок хозяйственного мыла.

Она, будучи натурой открытой и доверчивой, поделилась радостью с подругой, не ожидая от неё подлости и коварства.  Та оказалась нечестным человеком  и донесла об этом начальнику хозяйственной части, который предложил Белле Борисовне уволиться, чтобы не возбуждать дело о хищении военного имущества. Он подозревал, что она догадывалась о его служебных нарушениях, и подумал, что Белла, испугавшись, уйдёт.
В военное время, за разбазаривание  имущества полагалось наказание в виде лишения свободы на срок не менее пяти лет.

С начальника летели и пуговицы с кителя, и погоны с плеч, когда оскорблённая женщина услышала несправедливую клевету в свой адрес.  Она тут же, не раздумывая, написала заявление в суд для разбирательства.
Суд восстановил доброе имя моей свекрови, раненый солдат подтвердил её невиновность,  начальник наоборот попался на злоупотреблении служебным положением.  Он устраивал всех своих родственников на хлебные места, попутно выявились и другие нарушения. И его с тёплого насиженного  местечка отправили на фронт.

Свекровь, рассказывая про этот случай, всегда радовалась как ребёнок, тому что ей удалось поставить на место зарвавшегося начальника, и невероятно гордилась собой.

В 1942 году повсюду начали формироваться  сотни полевых прачечных отрядов, из-за санитарно-эпидемиологической обстановке в Армии, она была катастрофической. Виной явилась царившая повсеместно жуткая антисанитария. Надо было спасать положение. В отряды, в основном, набирали женщин из числа вольнонаёмных.

Моя свекровь – всегда в первых рядах, она поступает прачкой в 59-й запасной стрелковый полк, задачей которого было формирование воинских частей из солдат прошедших реабилитацию после ранения и отправки их фронт.

И до конца войны эти самоотверженные  женщины, зимой и летом, в дождь и снег, в жару и холод, перестирывали  горы гимнастёрок, телогреек, белья, стирая руки в кровь и зарабатывая хронический артрит.
Зимой приходилось жить в землянках, таскать дрова для печек, чтобы нагревать воду, золу тщательно сохраняли, чтобы использовать вместо мыла, когда оно кончалось.
Летом горы белья стирали на речке. Это для них было обычным делом, они знали и верили, что своим трудом вносят вклад в приближение победы и не жалели для этого здоровья и сил.

Война закончилась, наступил долгожданный мир. После победы мать с дочкой, которой было уже пять лет, возвращаются в свой родной Киев. А через некоторое время возвратился Григорий Дмитриевич, получивший несколько ранений на фронтах, попавший в плен, из которого ему удалось невероятным образом сбежать. Он попал в партизанский отряд в Чехословакии и там закончил войну.

Семья воссоединилась после многих лет разлуки, ожиданий и надежд. Началась новая послевоенная жизнь и вместе с ней новые трудности, новые испытания - нужно было восстанавливать разрушенную страну…

32. Мирный завод
Илья Молоков

К 75-летию Великой Победы

   Принимал ли я участие в Великой Отечественной войне? С марта месяца 1943-го года по май 1945-го я был на фронте! Да и последующие годы трудился там же, потому что в 1943-м году наш сельский восьмой класс направили в ФЗО на шахты Караганды, то есть в школу фабрично-заводского обучения. Лишь трое не прошли по здоровью – я и два мои одноклассника. Один в городе поступил в ремесленное училище железнодорожного транспорта. Мы с другом пришли в отдел кадров вагоноремонтного завода, где нас приняли на работу в качестве учеников слесарного дела в секретный в то время цех.

   Рабочих и учеников в завод и цех пускали по специальным пропускам. Дисциплина была военного времени. За опоздание наказывали очень строго. За симуляцию судили судом военного времени. Также наказывали за умышленный брак изготовленных деталей, лишали премий, объявляли выговоры. Надо сказать, что браком были забиты водостоки в полу и другие тайные места. А за хорошую работу поощряли за смену мешком крупной древесной стружки, которая годилась для отопления жилого помещения. В цехах все работали молча, не отвлекаясь лишними разговорами, таков был порядок военного времени.

   Мастер слесарного участка, к которому нас – одноклассников прикрепили, был очень строгим и не всегда справедливым. Однажды он у заготовительного участка положил на металлический лист нужные ему железяки, проделав два отверстия в листе, зацепил крючками и потребовал тянуть к цеху. А на дороге, по которой нужно было тащить груз, находилась металлическая стружка, она создавала большое трение. Два дня меня занимал мастер этой непосильной работой. На второй день я сказал ему: «Нет сил тащить лист, живот от такой работы разболелся, могу случайно пустить в штаны…»

   Днём позже я стоял у верстака со своим наставником-учителем, к нам подскочил сорвавшимся с цепи псом мастер и прорычал мне: «Больше за железом тебя брать не буду. Сегодня ты должен сделать тридцать штук петлей для армейских ящиков». Я уже мог делать такие петли, взял молоток, напильник, другие инструменты и начал изготавливать петлю. Всё валилось из рук, из глаз текли слёзы… Мастер ушёл, и наставник спросил: «Почему ты плачешь? Обидел кто?» «Боюсь не успеть выполнить приказ мастера». «Ты не беспокойся, я свои петли тебе добавлю, если не успеешь». Помощь не понадобилась, я задание выполнил, причём с хорошей отметкой ОТК.

   Через три месяца мы с товарищем сдали экзамены и стали работать самостоятельно, задания выполняли с хорошим качеством. Мы вставали на подмостки – ящики, чтоб дотянуться до верстаков. Я привык к гулу станков, стуку прессов, лязгу металла. В цехах завода в основном работали подростки 13-15 лет. Кто токарем, кто фрезеровщиком. Все мы выполняли работу по заказу военного времени в две смены по 12 часов. В то время станки не простаивали. Ну и наши лапти изнашивались быстро, взамен них выдавали деревянные колодки. Не только обувь, люди не выдерживали нагрузки, падали на рабочем месте. Смертельных случаев было немало.

   Три раза в неделю после работы нас – ребят собирали у завода на двухчасовую военную подготовку. В остальные дни мы посещали кино, танцы. В выходные дни – раз в месяц мы с другом ходили в родное село. Туда налегке 35 км и обратно столько же с мешками за спиной, в которых приносили по 6 кг картошки, по бутылке молока, хлеб, яйца. По пути для уточнения, как получить паспорт, друг в июле месяце 1944-го года зашёл в милицию. Я остался на базарной площади у перил, где привязывали лошадей приехавшие люди. Ко мне подошёл милиционер, приказал: «Пойдём со мной». Я хотел оставить свою поклажу, но услышал: «Возьми с собой, она тебе может понадобиться».

   В милиции дежурная спросила меня: «А где вы работаете?» «Я и мой друг работаем в вагоноремонтном заводе с 15 числа марта месяца 1943-го года». Затем последовал вопрос: «А документы у вас есть подтверждающие то, что вы работаете на заводе?» Я пояснил: «Когда мне исполнилось 16 лет, согласно моего свидетельства о рождении выдали паспорт, который я сдал в отдел кадров на хранение. Как таковых документов у меня нет, при себе имею пропуск для входа на территорию завода». Милиционерша попросила показать пропуск. Посмотрев мой пропуск в завод, сказала: «Всё правильно, фамилия, имя, отчество, название завода и печать есть».   

   Неоднократно мы с другом обращались с просьбой к начальнику завода о расчёте с завода ввиду добровольного ухода на фронт. Начальник всегда наставлял: «Здесь такой же фронт, только невидимый. Наш мирный завод выпускает военную продукцию – всё для фронта, всё для победы над фашистской Германией. Вы такие же солдаты, как и на фронте, несущие службу в тылу СССР. Вы делаете мины, танки, бронепоезда, и всё это идёт на разгром врага». Однажды я спросил: «А если убегу на фронт, не рассчитаясь с заводом?» «Если убежишь, судить тебя будут, как военнообязанного солдата, военным судом. Могут приговорить к расстрелу, как дезертира убежавшего с фронта».

   Село наше во время войны осталось без техники и хороших семян. Пахали землю на непригодных к военной службе нездоровых лошадях на малую глубину. Зерно разбрасывали руками по поверхности вспаханной земли, затем женщины втроём-вчетвером тащили бороны, чтоб закрыть зерно. Почти весь урожай под лозунгом "Всё для фронта! Всё для победы!" увозили представители райцентра. Но женщины верили, что закончится проклятая война. Они ждали возвращения с передовой мужей и детей. После Великой Победы через год уцелевшие фронтовики вернулись домой больными, ранеными в руку или ногу, поэтому от них помощи в работе почти не было.

   Я мечтал получить десятилетнее образование, затем поступить в институт, стать толковым преподавателем русского языка и литературы. Осуществить мечту не дала война. Завод дал мне проводницу по всей жизни. В 1946-м году я женился на девушке, которую встретил, работая с ней в одном цехе слесарем по изготовлению спецарматуры. Она данную арматуру – петли, накладки, вертушки устанавливала на армейские ящики. В победном году правительство нашей страны разрешило службу в церкви без колокольного звона. Мы обвенчались и тихо живём по сей день. В мирное время наш завод выпускает вагоны, и состав нашей семьи постепенно увеличивается.
 
Миниатюра написана по рассказам дяди Володи.

33. Добрый конь
Илья Молоков

   У нас был конь по кличке Добрый тёмно-коричневого цвета со звёздочкой на лбу, продлённой немного к носу. Конь любил, чтоб его гриву, хвост и всё тело расчёсывали гребёнкой. Упирался носом в того кто, поглаживая его по голове, по щекам, говорил ему ласковые слова. Мы – братья и сёстры баловали нашего коня, кто кусочком хлеба, кто кусочком сахара, кто сеном. Сильнее всех Доброго обихаживал мой старший брат Ваня, наверное, потому что он часто находился с отцом, который работал возчиком на колхозной лошади. Ваня мог целыми днями быть с Добрым рядом, разговаривать, гладить, чистить его со всех сторон. Конь стоял молча, затаив дыхание, и только хвостом иногда взмахивал. Я первоклассником сел на Доброго, как это делал Ваня, но упал и рассёк губу.

   Однажды осенью пропал мой брат. Мама забеспокоилась: «Нужно искать. Куда же Ваня-Ванечка мог уйти?» Отец успокаивал: «Придёт, где-то с ребятами заигрался, придёт». Но мама всё говорила и говорила: «Нужно искать Ваню-Ванечку, пропадёт. Стемнело, да и дождик идёт осенний холодный». Сёстры молчали. Я сказал: «Наверное, в конюшне с Добрым сидит». И правда, когда мы зашли в конюшню со светом фонаря, мы увидели Ваню сидящего на коне, брат склонился на его шею и крепко спал. Конь стоял неподвижно, лишь поводя хвостом, а брат мой в это время чего-то говорил, еле шевеля губами, и улыбался. Ваню отец занёс в избу, положил его спящего на печку, которая была ещё тёплой, накрыл одеялом, сказав: «Пусть досматривает счастливые сновидения, забавные для детей».

   Ваня утром чего-то искал, мама спросила его: «Ты чего, сыночек, потерял?» Он продолжал искать под кроватью, под скамейкой и в чулане. Ничего не нашёл, сказал: «Наверное, на берегу оставил». «Ты, Ванечка, чего ищешь?» «Рубашку с короткими рукавами, такую красивую, в цветочках, мягкую, шелковистую». «Ванечка, у тебя и у Володи таких рубашек нет, и не было». Я спросил брата: «А ты где спал, и когда вчера пришёл?» Брат ответил: «Как где? На печке. Всё помню, в футбол играл с ребятами, а спал на печке, сами видели, где спал». «Нет, ты спал на печке на четырёх ногах». Брат возразил: «На каких таких четырёх ногах, посмотри вот на печку, у неё никаких ног нет!» Мама, улыбаясь, сказала: «Ты, Ванечка, спал на печке, у которой есть четыре ноги – ты спал на Добром, склонился на его шею, крепко обхватив руками. Вот тебе и привиделось то, чего ты искал». Ваня воскликнул: «А я-то подумал, что это было наяву!»

   После работы отец, выслушав рассказ мамы о Ванином сне, сказал нам с братом: «Мы с вашей мамой решили, что обязательно купим такие красивые рубашки с цветами и с петухами обоим – тебе, Ваня, и тебе, Володя. По две с разными цветами, чтоб вы выглядели опрятными, уважаемыми. И играйте в футбол на благо здоровья, счастья!» Родители слово обещанное сдержали, весной следующего 1936-го года купили нам по две рубашки с короткими рукавами – футболки с разными цветами. Нашей радости не было конца, ведь теперь мы были в настоящих футболках, словно заслуженные футболисты страны. В лугах под солнцем играли с ребятами в футбол, а при свете луны и костра вдвоём пасли лошадей до 1941-го года, потому что правление колхоза доверяло нам эту ответственную работу.

   21 числа июня месяца 1941-го года Ваня плавал в глубоких местах реки на Добром, как на корабле, смеялся надо мной: «Ты, братик мой Вовка, боишься осёдлывать лошадей и напрасно. Лошади они, словно человек, понимают, и разговоры, и ласку человека. Могут и плакать, если их бьют, дёргают сильно вожжами, заставляя бежать быстрым шагом, таща на повозке тяжёлый груз. Лошадь никогда не наступит на упавшего человека-седока, никогда не оставит, если с ним что-то случилось. Лошадь остановится, подойдёт к человеку, обнюхает, толкнёт носом, если седок сильно ушибся, чтоб тот очнулся. Она не сбросит возчика, сидящего верхом, и всегда – в дождь проливной и по глубокому снегу придёт домой обязательно». Я вспомнил, как упал с Доброго. Теперь-то я собирался в седьмой класс, решил назавтра в конюшне сесть на нашего коня и доказать брату, что ничего не боюсь.

   22 числа я вернулся с пастбища домой, мама, сидя на передней лавке, причитала: «Что же теперь будет с нами…» Я спросил её: «Почему плачешь и не только ты, но и на улице люди плачут?» «Сынок, война, война, сынок». «Какая война?!!» «Война началась…» Я выскочил из дома, побежал к клубу. Там было много наших сельчан, люди в военной и милицейской форме, какой-то человек в кожаном пальто, фуражке и сапогах. Один военный, стоя на телеге, спокойным голосом сказал: «Тише, товарищи, успокойтесь». Собравшиеся замолкли. Он начал: «В нашу миролюбивую страну СССР пришла беда, фашистская Германия напала на нас – на нашу страну! Есть приказ главного Верховного Совета СССР и правительства провести мобилизацию, то есть призвать в армию трудоспособных людей от 18-ти до 55-ти летнего возраста, также годных в работе лошадей, телеги, сбрую, трактора, автомашины». Начались возгласы, ругань и проклятия в адрес Германии, а оратор продолжал выступление…

   Дома брата Вани не было, где он никто не знал. И только на второй день Ваня появился сердитый. Мама спросила его: «Ваня-Ванечка, где ты был целый день? Сыночек, и ночью тебя дома не было». Он ответил: «Я на собрании слышал, что всех лошадей, а, значит, и нашего коня заберут в армию на фронт, я пошёл на луга, подумал, что лошадей приведут на ночное пастбище. Но так я и не дождался. Вот и пришёл домой». Обедать брат отказался, он долго смотрел в окно на просёлочную дорогу, ведущую в райцентр. Ваня жалел, что лошадей направят на фронт, где они могут погибнуть и тогда он никогда не увидит их и нашего коня на пастбище в пойме реки и на пахоте земли. Не сможет погладить Доброго и прокатиться верхом.

   Брату Ване в 1942-м году исполнилось 18 лет, в сентябре месяце он попал во флот. Военный корабль, как добрый конь, в глубоких местах реки жизни не сбросил Ваню – брат прошёл палящее солнце, дождь проливной, глубокие снега.

34. Дед
Василий Мякушенко
 
На краю улицы Свободы, в народе носящей название «Пьяный хутор», возле старого почерневшего  бревенчатого дома № 107, утопающего  в белом вишнёвом цвету,  стояла  машина скорой помощи и милицейский уазик.
Немного в стороне, через дорогу, около дорогих иномарок полукругом  расположились празднично одетые, солидные  люди. Руководители  всех важных служб  небольшого районного городка что-то живо обсуждали. По их напряжённым лицам  можно было понять, что случилась серьезная неприятность.
Особо рьяно,  с  белой пеной в уголках тонких губ от долгих  объяснений, выступал  городской мер, он же, по совместительству, лидер  районной   ячейки партии «Свобода». Вышитая   черно-красными нитками  его национальная  сорочка взмокла от пота, под руками и на спине…
Срывалось  серьёзное мероприятие  с освещением на всю Украину, по   утвержденному высшим руководством сценарию. Столичные журналисты, ТВ,  приглашенные многочисленные  гости, контролирующие органы власти  еще не знали о случившемся.
При помощи  двух милиционеров, с трухлым скрипом открылась  одна створка поросших сине-зелёным  мхом перекошенных ворот. Зашаталась прибитая когда-то одним гвоздём красная, а теперь ржавая звезда на давно не крашенной  калитке. Два санитара вынесли носилки с телом, накрытым  серой простыней. За белыми халатами   вышел местный начальник милиции в парадной форме, держа в руках старый солдатский ремень и белый толстый конверт. Полковник прямиком направился к затихшему  начальству, смотревшему на санитаров,  которые устанавливали  носилки в «скорую».
 
Иван Петрович Кравцов прожил  долгую, сложную жизнь. В  этом году  9 мая,  в День Победы, ему исполнилось 95 лет. В своем городе он остался последним ветераном  Великой Отечественной  войны и единственным  бойцом прославленного партизанского отряда, который в годы немецкой оккупации беспощадно громил врага.
В конце 41 года  он  ушел  в партизанский отряд. Полтора  года бил фашистов в тылу врага на территории Украины и Белоруссии. За личную храбрость и мужество  командир партизанского соединения  лично наградил  орденом Красной Звезды бесстрашного бойца. В 43-м после тяжелого ранения, полученного при подрыве железнодорожного моста,  самолётом был отправлен в  тыловой госпиталь. Пройдя курс лечения,  ушёл на фронт и воевал на 1-м Украинском в полковой разведке.
Орден Славы 3-й степени получил за два сожжённых фашистских танка в ночном бою. В 44-м году его наградили орденом Славы 2-й степени за операцию по подрыву немецких  окружных  складов ГСМ.  А в 45-м сам взял в плен важного «языка» с погонами полковника СД. Был представлен к награде орденом Славы 1-й степени.  За неделю до Победы получил контузию с  осколочным ранением в бедро  и  четыре месяца пролежал в госпитале. После войны вместе со всем народом поднимал Страну из руин.  Работал на разных стройках от Калининграда до Новгорода. В 52-м году вернулся на Украину, в  свой тихий, маленький  городок.  Жил, работал, любил, растил детей. С появлением седины  менялась его жизнь, изменилась  и Страна. Пришли новые правители, с переписанной историей и  новыми героями.  Старых  и немощных ветеранов Великой Отечественной предали со временем  забвению.
Ордена и медали, святыни,  кровью заслуженные в боях,  теперь продавались и покупались барыгами на базарах, как  пучки редиски. Приходили и к деду Ивану шустрые дельцы, уверенные, что за зелёные бумажки с портретами американских  президентов в обмен на ордена и медали, он сможет предать память о фронтовых друзьях, лежавших в сырой земле. Дед послал  подальше  настырных посетителей,  потом собрал в старый  солдатский  котелок  все свои боевые ордена, медали  и  закопал в саду под старой грушей. На выцветшей солдатской гимнастёрке с погонами старшины остались только орденские планки, нашивки ранений  и Гвардия.

За полгода до  первого Киевского «оранжевого майдана» деду пришло заказное письмо из столичного военкомата. Там сообщалось, что в Московских архивах В.О.В. нашли документы, подтверждающие, что гвардии старшина Иван Кравцов является полным кавалером Ордена Славы. Золотой орден  Славы 1-й степени через долгие годы  нашёл своего героя. Для торжественного награждения  (с салютом  и встречей с фронтовыми друзьями)  в  столице Украины Киеве, у  памятника генералу  Ватутину,  ждут  гвардии старшину Кравцова к празднику Победы.
 
После 1 мая дед  потихоньку засобирался в дорогу. Местные власти в помощи ветерану отказали, сославшись на пустую городскую казну. Любезно предложили поискать  спонсоров  для  поездки или добираться за свой счет.
Какие там счета у деда… Копеечная пенсия и шесть ульев пчел в саду. Дочка  с внуками давно жила в Молдове и последнее время сильно болела. Сын ещё в молодости разбился на мотоцикле, по пьяному делу. Остальные родственники давно умерли. Продав соседу-пасечнику три семьи пчел с ульями, дед Иван почистил наждачкой  свою старую суковатую палку, собрал  в потёртую  кожаную сумку  свои нехитрые пожитки – гимнастерку  с орденами – и отправился на вокзал к проходящему Киевскому поезду.
Город-герой Киев изменился  до неузнаваемости за 30 лет после  последнего посещения.  Для деда это был уже не тот знакомый, родной и приветливый город, город величия вековой  исторической Славы. Непонятно, куда исчезла теплота людских сердец, как появились  кичливость,  сухость в общении, безразличие к человеку и бестолковая суета.
Прибыв к открытию военкомата, дед просидел с конвертом в руках  возле разных кабинетов до 2-х часов дня. Никому не было дела до старого воина. После обеда Ивана Кравцова принял военком. Рыхлый майор в непонятной форме, весь обшитый разноцветными шевронами и  трезубцами, почитал  приглашение. Потом, поковырявшись карандашом в своём волосатом ухе, похожем на свиное, безразлично сказал:
–  Ничем, дед, помочь не могу. Старых начальников, отвечавших за такие мероприятия, всех повыгоняли. Новым руководством  выбран другой  курс и поставлены совершенно  иные задачи. А орден твой опять где-то затерялся… Так  что такие вот дела, – развёл в разные стороны короткие толстые  руки,  как клешни краба, новый  военкомовский начальник.
– Погуляй часок тут рядом в скверике. Скоро освободится  служебная машина, подбросим  тебя до вокзала, и с обратным билетом поможем, а пока вот тебе талон на праздничный сухпаёк. Там банка тушёнки, килька, конфеты, гречка и макароны. Да, и конечно,  чекушка водки, – хрюкнул лоснящийся майор.
Молча вышел дед Иван из кабинета военкома,  так и не проронив ни единого слова. На вокзале 14 часов прождал свой поезд. За час до посадки решил пройтись по вокзальной площади, размять ноги и купить воды в дорогу. Возле непонятной харчевни с  патлатым клоуном на фасаде собралось несколько десятков лысых, крепких  молодых парней,  что-то кричащих  хриплыми голосами. Два  передних молодчика  в чёрных рубашках с красными повязками на руках держали большой, обмотанный рушниками  портрет незнакомого  худого  мужчины  лет тридцати.
–  Героям Слава! Слава  Украине!  Героям Слава... Слава… Слава, – глухим   эхом  откликалась привокзальная площадь…
Только на подъезде к дому, стоя в тамбуре, дед вспомнил крысиный профиль на портрете.
– Это ж Бандера,  сволочь, – сухими губами прошептал Иван.
– Вот кому сейчас гремит  «Слава», а моя,  ненужная  солдатская пятиконечная   Слава ушла на продажу по бросовой цене на соседний базар. Как же дальше жить, с кем поговорить, у кого  совета спросить? Сам  себе задавал вопросы  дед, вытирая кулаком крупные горячие слёзы, ручьями  полившиеся  из  выцветших  глаз по сухим бороздкам морщин.
Ранним  утром  9 мая с мокрой от слёз белой  бородой и дрожащими руками приехал дед Иван  на свою  станцию…

А два года назад случилось событие, которое с  новой чудовищной силой  разворотило старые кровоточащие раны солдата. В далекой юности был у него закадычный дружок Колька Кухаренко, по-уличному  Кухарь-ухарь. Жили на одной улице, учились в одном классе, летом работали в одной бригаде. Всегда вместе и на рыбалку, и за яблоками в соседский  сад, и  в драку с деревенскими парнями…
После  окончания школы родители отправили Кольку к своим дальним родственникам в Черновцы учиться в лесном техникуме. Через год началась война.  В те самые трудные первые  месяцы войны  и развела судьба, разделила колючей проволокой  друзей по разные стороны окопов. Служил  Кухарь  сначала полицаем  в Тернополе. Отлавливал цыган и «жидов»  для отправки в лагеря смерти. Потом в 43-м году во Львове вступил в Галицкую дивизию СС.
Карательными чистками  прошлись эсэсовцы  по Украине и восточной  Европе. В 45-м, уже в составе украинской национальной армии, трусливо сдались в плен союзническим войскам. Выжил Кухарь и в бою под Бродами, а при сдаче союзникам покинул Украину, на долгие годы затерялся в Канаде. Потом перебрался  в Румынию. Последние годы жил в Болгарии в частном доме  под Варной. После развала СССР стал часто ездить на Украину. Получил паспорт гражданина самостийной. Его старший сын  купил  дом на тихой улочке  в городе, где родился Кухарь.  Каждое лето Николай Степанович приезжал  отдыхать  в живописные края  своей молодости,  часто сидел  под плакучей ивой на берегу большого ставка  с удочкой: любил в тишине раннего утра ловить карасиков.

Первый раз встретились два бывших друга через много десятилетий  на местном шумном базаре. Дед Иван продавал там  свой мед, считавшийся целебным и лучшим в районе. Шумная «толкучка» к обеду начала затихать. Осталась последняя пол-литровая баночка янтарного нектара. Дед Иван засобирался домой. Надо было  ещё зайти на почту, чтобы вырученные от продажи мёда деньги отправить дочери на лекарства. Пересчитав мятые, немного липкие купюры  и переложив их во внутренний карман пиджака, дед поднял глаза и увидел прямо перед собой элегантно,  по-городскому  одетого седовласого пожилого человека его лет. Держа в руке белую шляпу  и  дорогую трость черного дерева,  широко улыбаясь вставными ровными белыми зубами, незнакомец спросил:
– Славный мед, я думаю, гречишный?
– Да, верно, он родимый, недавно откачал. Свежак… Хотите попробовать? –  пристально  вглядываясь   в  незнакомца,   предложил Иван.
– Запах детства…  Горбушка  черного горячего хлеба только что из печи, глиняная кружка молока и блюдце такого меда…  Горькая полынь в садку, и мама, зовущая вечерять. Ох,  как давно это было, – задумчиво вздохнул собеседник, поправляя очки в тонкой золотой оправе.
– Ну, здравствуй, Ваня, – протягивая сухую руку с перстнем на мизинце,  торжественно сказал солидный  старик. Деда Ивана словно молнией шарахнуло… «Как же,  узнал.  Кухарь. Колька. Сколько же лет прошло? Стало быть, так нынче  недобитые эсэсовцы живут, в белых шляпах по городу победителями разгуливают,  с перстнями на  плохо отмытых от  человеческой  крови  руках», – с горечью  подумал дед. Не замечая протянутой руки,  так и оставив банку на прилавке, Иван  молча  повернулся и, сутулясь, спешно пошёл прочь с рынка.
– Иван, Иван, постой! Не узнал, что ли? Это же я, Колян Кухаренко! – закричал в спину уходящему холёный старик. Только на секунду Иван остановился,  сухо плюнул в сторону белой шляпы и,  прихрамывая, покинул  базар.
В обед к деду забежала Тамара, работавшая почтальоном, частенько помогавшая старику по хозяйству.  Принесла пенсию, разные квитанции и свежий номер местной газеты.  На первой странице находилась большая фотография и перепечатанная из  Львовской областной газеты статья «Слава Героям».
«Уроженец нашего города  Кухаренко Николай Степанович в годы второй мировой войны героически  защищал  свой народ и  независимость Украины от большевистских палачей…». Прочитал эти строки начавший мелко дрожать дед Иван. На  крупной  фотографии в центре Львова, у  памятника  Бандере, Кухарю, одетому в нацистскую  форму,  торжественно вручали высокую награду –  железный немецкий крест.
К вечеру следующего дня  к дому,  где жил  Иван,  явился непрошеный гость с пакетом разных закусок и пузатой бутылкой коньяка. Хозяин   ковырялся в саду возле своих  пчел. Кухаренко прошел в сад, сел под ветвистой  грушей за сколоченный из грубых досок, серый от дождей и солнца крепкий  стол. Аккуратно  начал выкладывать гостинцы из  принесенного пакета. Услышав неясный шум, Иван повернулся и увидел гостя,  ждущего  за накрытым столом. Твердым шагом подошел к столу и спокойно  сказал:
 – Уходи, забирай всё, что принес, и уходи. Слышишь,  чтоб ноги твоей здесь никогда не было. Не доводи до греха…
– Подожди, Иван, успокойся, давай не спеша поговорим, всё мирно  обсудим. Ведь  целая жизнь прошла, всё давно изменилось, – предложил Кухаренко.
– Да, жизнь прошла, это верно, но ничего не поменялось.  Запомни  – и  никогда для меня  не  поменяется. А с тобой, сволочь, мне не о чем  разговаривать. Не ровен час,  возьму перед смертью  грех на душу, убью ещё одного фашиста! – всерьёз разволновался гвардии старшина Кравцов.
– Думалось мне, не так наша встреча закончится, – вставая, ответил  поникший Кухаренко. Ведь ты, Ваня, пойми наконец: мы с тобой  жертвы  всех тех  мировых кровавых режимов, которые  бросали миллионы жизней  в мясорубку  войны, и мы, волею судеб, оказались на разных сторонах. Но ведь время лечит, почти 70 лет прошло, всё плохое и страшное забывается. Что нам с тобой теперь делить, Иван? Что?
Тяжелая  суковатая палка просвистела над головой Кухаря, сбив шляпу и глубоко царапнув сухую выбритую щеку.
– Еще одно слово – и зарублю! – прохрипел Иван бескровными губами, беря в руки топор, торчащий в толстой колоде. Через минуту, когда гость спешно ушёл, дед сгреб всё со стола и вместе с белой шляпой выкинул на помойку…

Директор городской средней школы, Валентин Павлович, после провозглашения  Украины самостийной открыл в себе дремавший  талант поэта. Стихи его о природе и красотах родной земли печатались в районных и областных газетах и журналах.  Со временем вышел сборник,  и автор получил признание коллег по писательскому цеху.
Поэма Валентина Павловича «Цветы на могилах героев» – о единстве и сплочении  Украины – была высоко оценена в Киеве. Начиналась она с  исторических событий, когда  потомки казаков  в годы войны сражались на разных сторонах,  но каждый  за свою  вильную  Украину. Оставшиеся в живых старые  воины УПА и советские солдаты по прошествии стольких лет, считал автор, должны побрататься и, объединившись, показать всему сегодняшнему  расколотому обществу Страны хороший пример.
На  предпраздничном совещании в городской мэрии  вместе с депутатами  было принято решение возвести стелу  героям майдана и воинам, погибшим за единство Украины, на месте разрушенного памятника Ленину, и торжественно открыть  8 мая. А 9 мая, в день скорби и единства, под камерами центральных каналов показать всему миру  реальное братание двух старых воинов Украины: старшего  полкового стрелка дивизии СС Галичина Кухаренко Николая Степановича и разведчика отдельной  танковой бригады Первого Украинского фронта,  старшину Кравцова Ивана Петровича. Последних  ветеранов,  живущих  в городе.
Сценарий  этого  мероприятия одобрило и  утвердило высшее руководство Министерства Культуры,  под особый контроль  взяли также три  депутата Верховной  Рады и глава области. На местном уровне ответственными  назначили  мэра города  и  директора школы.  К началу весны к деду Ивану появилось повышенное внимание городских властей. За государственный  счет поставили новый, экономичный газовый котел. Заасфальтировали часть дороги прямо перед домом, починили фонарь на столбе возле ворот, который не светил лет 20.  Мэр города долго тряс узловатую руку деда, лично пообещал после  майских праздников перекрыть крышу дома  металлочерепицей, поставить новые ворота и сделать канализацию.
В  последнюю  апрельскую субботу около  шести  вечера дед услышал стук в дверь.
– Не спишь еще, Петрович? – заходя в сени и  улыбаясь, спросил Валентин Павлович. – Я к тебе в гости, извини, что без приглашения решил зайти проведать старого героя, не прогонишь?
– Заходи, заходи, Валентин Павлович, давно я тебя не видел.
В доме директор поставил бутылку рябиновой наливки на  круглый стол, положил  коробку конфет, стал   оглядывать  небольшую комнату  со старыми фотографиями на стенах.
– Садись, садись, я сейчас чайник поставлю и мёда из кладовки принесу.
Через несколько минут сели за стол. В большие чашки с красными горошинами дед Иван налил кипяток. Гость наполнил гранёные рюмки наливкой. Чокнулись. Молча выпили.
 – Как живешь, Иван  Петрович, на здоровье не жалуешься? А то зимой тебя было не видать, не хворал ли, часом? – закусывая конфетой, поинтересовался Валентин Павлович.
– Да, я  давно уже одна сплошная хворь. Пока двигаюсь – живу, а если лягу немного похворать, то уже не встану… Зимой в  последние снегопады сильно замело, четыре дня двери открыть не мог.  Хорошо, на пятые сутки  Тамарка, почтальонша наша откопала. Дак, она больше меня испугалась, стучала лопатой по окнам и кричала: – Дед, не умирай, подожди, я пенсию принесла, и водка у меня с собой есть, щас  растирать будем…
– Я ей когда-то пионерский галстук возле Ленина повязывал, а теперь она сама бабка, двух внуков имеет.
– Ты, Иван Петрович, полгорода в пионеры принял, на моей директорской памяти пять отрядов твоим именем назывались. И в школьном музее целая стенка тебе посвящена.  Во всей области такого героя нет, да и…
– Погодь, погодь, Палыч,  моё старое геройство  вспоминать, давай к делу, ведь не просто так зашёл, лет семь  никого из вашей братии не было. Понял давно, что другому теперь детей учите, всё соревнования проводите, кто Украину больше любит, заборы и сараи в жовто-блакитные  цвета красите… Ты сам-то, Палыч, ведь уже лет 25 директорствуешь, всего навидался.  И раньше под разных райкомовских дуроломов  для  пользы  школы подстраивался.  Было.  А недавно в газете  фотографию вижу: ты на Покрова в церкви в сорочке вышитой с иконой стоишь, а рядом с тобой старшеклассники  твои в черных майках с портретом Бандеры… Что же это  теперь делается, расскажи ты  мне, из ума выжившему деду. Давно ни с кем не говоривший по душам, разоткровенничался старик.
 – Давай, Петрович, еще  по рюмочке рябиновой, и поговорим, – издалека начал директор свой  путаный  рассказ. Вспомнил   перегибы советской власти, голод, репрессии. Брежневский застой. Развал Союза. Все времена «обездоленной и несвободной нэньки». Постепенно дошел до сегодняшних дней.
– Украина наша многострадальная, разрываемая  внутренними  и внешними  врагами на части. Крым потерян. Восток в огне. Тысячи невинных жертв. Народ расколот. В такое сложное время нужны  простые человеческие примеры всепрощения и объединения. На  праздник 9 мая есть такая возможность – показать всему обществу такой  жизненный, живой  пример. И без Вас, уважаемый Иван Петрович, не обойтись. Просим Вас открыть митинг памяти всем погибшим во второй мировой войне вместе с другим  ветераном – Кухаренко Николаем Степановичем.
Таким неожиданным  предложением закончил свое «дело» немного вспотевший директор школы. Долго молчал Иван Петрович, прикрыв ладонью задергавшийся нерв под левым глазом.
 – Вот, значит,  отчего такое повышенное  внимание  в последние дни к моей дряхлой персоне. Что же это, неужели пришло время моего страшного позора? Вместе с эсэсовцем стоять на могиле неизвестного солдата, и в  день 70-летия  нашей святой   Победы предать прах всех погибших однополчан, прилюдно братаясь  с фашистом? – сказал, как отрезал, старый солдат. Покрасневший (не от наливки) директор попытался найти нужные, правильные доводы, чтобы успокоить деда.

 Иван Петрович прервал его на полуслове:
– Погодь минуту. Послушай,  Валентин Павлович, один рассказ  о  самом   страшном дне  моего военного прошлого. Никогда и никому  не рассказывал пережитое. Ты первый…
Освобождая Польшу от немцев,  с боями наша бригада вышла на окраину небольшого городка с важной  узловой железнодорожной станцией.  Вокзал был разрушен, пути частично повреждены. В нескольких километрах в тупике стоял уцелевший  немецкий состав, не успевший уйти из котла боёв.  Меня  старшим, с тремя  разведчиками и сапёрным отделением, послали осмотреть состав, проверить наличие  груза и доложить по результатам разведки. Подходы к составу были чистые, немец спешно покидал город, не успев заминировать. Начали проверять вагоны. Отбив опечатанные замки, открыли сдвижные двери последнего вагона…
Дед на секунду замолчал, сильно надавив рукой на дергавшийся нерв под глазом, и глотнул остывшего чая. Горло пересохло. Прокашлявшись,  продолжил.
– Дак вот. Когда сдвинули двери, меня, стоящего в метре от вагона,  сбило с ног и за секунду завалило  вонючей  кишащей массой отрезанных  женских волос. Тысячи  килограммов утрамбованных чёрных, русых, седых,  грязных, окровавленных, с кусками почерневшей кожи женских волос накрыли меня удушающим,  шевелящимся одеялом смерти. Теряя сознание от страха, задыхаясь от смрада, я заорал страшным  криком. И спасаясь, начал руками  рыть щебёнку под собой, обламывая ногти.  Эти мертвые волосы, казалось мне, ожили и  лезли в горло, нос, уши,  глаза.  Душили и вязали руки и ноги. Еще мгновение, и сердце мое разорвалось бы в клочья…
Через несколько минут ребята, разгребая руками страшную кучу смерти, вытащили меня. С обезумевшими глазами и пропавшим голосом, я несколько  часов  приходил в себя, валяясь  на сырой насыпи дороги,  грыз  твёрдую землю от  бешеной злости и  лютой ненависти к фашистским выродкам,  замучившим и убившим  столько невинных девочек  и  женщин.
Следующий вагон был с  женской и детской обувью. Тысячи и тысячи пар маленьких  разноцветных туфелек и ботиночек вместе с другими человеческими материалами шли на переработку. Кожа, кости, даже пепел сгоревших трупов – всё шло в дело, в безотходное  фашистское производство.
Стемнело.  С трудом  меня отвели разведчики к военному доктору,  они всерьёз решили, что я тронулся умом. Седой врач,  услышав  мою  историю болезни, повидавший всякого  на своём веку,  больно  врезал ладонью по моей мычащей морде и с силой влил в глотку спирта. Утром, очнувшись, начал я приводить себя в порядок. За моим широким солдатским ремнем зацепилась детская тонкая косичка, сантиметров 25 чёрненьких волнистых волос с заплетенною в них розовой ленточкой.
Косичку я закопал на краю леса под молодой  сосной, а ленточку до конца войны проносил в кармане под сердцем.
– Щас,  Валентин Павлович, я тебе покажу мою ленточку, – закончил свой рассказ старшина. Директор школы, ответственный за городское мероприятие,  беззвучно сидел за столом, обхватив  лысеющую голову руками. Куда-то улетучились все высокопарные фразы о пользе примирения и братания.
– Прости меня, Иван Петрович, прости. Вот в таких  людях  дух и настоящая, несокрушимая  сила великого украинского народа.  Прости за все мои пустые слова и пафосные  речи. Подняв голову, Валентин Павлович посмотрел  с уважением  на несломленного жизнью старого воина, державшего в подрагивающих  пальцах  розовую ленточку.

За первую майскую неделю старика посетило до 10 разнообразных делегаций, непонятных  просителей. Кого только не было в эти  дни посещений. Седые историки с докторскими степенями, трясущие выписками из каких-то архивов, разодетая в национальные костюмы молодёжь (красивые голосистые девчата и скучающие  хлопцы),  разные городские службы, областные депутаты,  давно уволенный директор Дома культуры. Несколько раз приезжали врачи для контрольных осмотров, даже привезли из деревни  старого пасечника  Митрофана, вместе с которым Иван давно  занимался пчеловодством.  Митрофан так и не понял, чего хотят от него и Ивана.  Немного  поулыбался   беззубым ртом  и уснул, сидя  на лавочке.
Дед  после  ухода Валентина Павловича больше ни с кем в разговоры не вступал. Молча слушал непрошенных гостей и уходил  в дом. 8-го  мая к деду подрулил на своей  старой «Ниве» Володька, старший сын почтальонши Тамары. Володька зашёл во двор и позвал деда:
 – Иван Петрович,  мама обед праздничный приготовила,  без Вас сказала не приезжать. Ждут все, за стол не садятся.
Дед вышел из дома.
– Ты, Володь, не серчай и маме передай, что не до обедов мне, замучили ходоки  разные: то телеграммы  поздравительные правительственные несут, то планы мероприятий утверждённых. Сил уже нет от них отбиваться. Виски  третий день клещами давит, и в глазах мутится, – начал отказываться дед Иван. Но хитрый Володька с шуточками и прибауточками посадил деда в авто и дал газ.
– Ты прости, Иван Петрович, что раньше времени  позвала, но завтра начальство тебя и так затаскает по  разным мероприятиям. Не хватит силёнок у тебя завтра на нас. А мы и сегодня по-христиански помянем павших наших освободителей. Проходи, гость дорогой.
Приглашая, Тамара взяла под  руку деда. Сели за стол. Старший  внук поставил песню «День победы… со слезами на глазах». Слушали все молча. Потом стоя помянули героев Великой Отечественной войны, положивших свои жизни во имя Победы. Немного стесняясь, младший внучек тихо спросил:
– А Вы, дедушка, как Победу  9 мая в 45-м году встречали?
– Контузило меня 2 мая при штурме Берлина, только в двадцатых числах сознание вернулось.  В госпитале  сосед по койке с простреленной грудью прошипел мне  в  ухо: «Победа, браток».
Покидая гостеприимный дом Тамары, дед, наклонившись, тихонько ей сказал:
– Тамар,  у меня в сарае  слева от двери в старом желтом улье пакет лежит. Деньги там, документы  и письмо на случай смерти. Разберешься, если что…
– Перестань, Петрович. Сотню твою отметим вместе, а потом…  дальше видно будет. Так что даже и не думай, – спокойно ответила Тамара.
Дома Иван Петрович начал готовиться к своему завтрашнему главному  дню. Погладил гимнастёрку, почистил сапоги. Присел за стол и начал перебирать старые письма и семейные фотографии. С теплотой вспомнил жену, ушедшую  16 лет тому назад. Сына… Стук в дверь прервал воспоминания. В комнату вошел мэр с двумя коллегами. И снова начал свои тошные речи:
– Уважаемый, мы рады Вам сообщить, что  весь город ждет, все готово к  завтрашнему, – затрещал как сорока  городской чиновник.
– Все мы гордимся…  Особенно Ваш боевой  товарищ Кухаренко. Завтра… – выступал, как на трибуне,  мэр. Дед не слышал его болтовню, она шла  сплошным гулом потревоженных пчел.
– Сегодня наш президент с трибуны Верховной Рады лично поздравил всех героев второй мировой войны. Вот, пожалуйста, посмотрите… Взяв у помощника плоский экран, потыкал в него пальцем,  и через секунду  там появился президент. Под аплодисменты, громко славя героев  красной армии, как и ветеранов УПА, и эсэсовцев национального движения, депутаты истошно кричали «Героям Слава!»
Сдерживаясь из последних  сил,  чтобы не плюнуть в экранного президента  и  в толстые хари  подонков, дед с трудом сел за стол и опустил голову на чёрно-белые фотографии.
– Уходим, уходим, отдыхайте, уважаемый. Завтра я лично в 9 часов  к  Вам заеду, все нюансы обсудим утром, время будет. До свидания. Вот только Вам небольшой презент к празднику. Положив  на стол белый пухлый конверт с мелкими купюрами, гости спешно покинули дом.

С поникшей головой просидел дед  за столом до глубокой ночи, вспоминая  всю свою  долгую жизнь. В пятом часу старик  умылся, надел гимнастёрку, обул начищенные сапоги и подошёл к своей кровати. Старая  железная   кровать с высоким кованым изголовьем стояла возле окна. Часы пробили 5 утра. Дед Иван налил полстакана водки.
–  За Победу! Со скатившейся слезой, выпил стоя  свои  фронтовые  дед Иван.

Проснувшись в шестом часу от удушающего беспокойства, Тамара быстро оделась и побежала на соседнюю улицу к дому Ивана Петровича.
Остановившись перевести дыхание  возле цветущей вишни, увидела свет в окнах и немного успокоилась. Значит, проснулся старик. Расхаживается.
Резко дернув дверь, вошла в комнату. Осмотревшись, громко вскрикнула, прикрывая  рот руками. Гвардии старшина Иван Петрович Кравцов  ровно сидел на полу. Туго натянутый ремень, впившись в  хрящеватую шею, крепко был привязан к железной розе кованого изголовья кровати. Розовая ленточка дрожала от сквозняка в его сухой руке…

ФОТО ИЗ ИНТЕРНЕТА