Б. Г. Кузнецов био-граф и био-лог

В этом разделе уже размещено три материала об историке науке и авторе ряда книг о выдающихся философах физиках Б.Г. Кузнецове: «О Кабинете и Б.Г. Кузнецове http://proza.ru/2021/10/18/1917, «Б. Г. Кузнецов о мемуарах графа Калиостро http://proza.ru/2021/10/21/180», «Кузнецов незримый участник Конгресса историков  http://proza.ru/2021/12/03/193. Настоящий текст продолжает эту тему.
В 2016 году мною была написана небольшая книга о Б.Г. Кузнецове (1), здесь говорится о его работах биографической направленности.


В своих публикациях о Б.Г. Кузнецове я не скрываю родства с ним, он – двоюродный брат моей мамы, в детстве и молодости они были дружны. В мои школьные годы – мы жили в Ленинграде, семья Б.Г. Кузнецова – Москве, и реально мое знакомство с Борисом Григорьевичем – конечно, я никогда к нему так не обращался – состоялось на рубеже 1950-х -  1960-х, когда, будучи студентом математико-механического факультета ЛГУ, я стал приезжать в Москву. Я останавливался в семье Кузнецовых, начинал читать его книги и беседовать с ним. Позже мы виделись часто, несколько раз в год, но до середины 1980-х, когда Кузнецов умер, мои исследовательские интересы были далеки от истории науки, однако я всегда с интересом слушал, над чем он работает. И во многом это объясняется даже не содержанием его рассказов, а насыщенностью и формой его повествования. Похоже, он никак не ориентировался на слушателя (меня), но продолжал рассуждать о том, о чем он думал за минуту до моего прихода. Одновременно, так получалось, он возвращался к размышлениям о том, о чем он мог говорить мне много лет назад. Он не воспроизводил сказанное когда-то, но развивал, соединял с тем, что открылось ему недавно, может быть несколько дней назад. Он не дробил время, он говорил об Аристотеле или Эпикуре, тем более – о Спинозе и Эйнштейне как о мыслителях нашего времени. Как я понимаю это сегодня, конечно уже и в опоре на постоянно перечитываемые книги Кузнецова, прошлое, каким бы удаленным оно не было, он воспринимал как развивающееся и легко обнаруживаемое в сегодняшнем состоянии науки и философии. И наоборот, он не видел «чистого» сегодня, его сегодня всегда было элементом бесконечной временной цепи событий.


Б.Г. Кузнецова не стало за полгода до моей защиты докторской диссертации, т.е. я был уже сложившимся исследователем ряда общих методологических проблем измерения в социологии и вопросов изучения общественного мнения, при этом у меня было понимание работ Кузнецова и был определенный интерес к истории и методологии науки. Но в наших беседах он никогда не рассматривал технологию, кухню своих изысканий, а я не спрашивал об этом, так как не предполагал целенаправленно заниматься историей науки (в той или иной ее области) и не думал об изучении биографий ученых. Эти темы возникли спонтанно во второй половине 1990-х, когда я уже жил в Америке и полностью отошел от прикладных социологических исследований. Начал я с анализа долгой, почти двухсотлетней истории исследований общественного мнения в США и через несколько лет приступил к изучению современной (послевоенной) истории советской / российской социологии.


Области моих исследований были и есть отличны от тех, которые разрабатывал Б.Г. Кузнецов: у него физика, естествознание, у меня социология; у него – классики науки, задавшие нашу картину мира, в моем случае – современники, с еще не устоявшимся местом в науке; многие его мысленные диалоги протекали с людьми, жившими столетия назад, мои – и это принципиально – в основном с теми, кого я знал и знаю. И вместе с тем, уже в самом начале собственной историко-социологической работы мне было понятно, что книги Кузнецова и наши давние беседы могут оказаться крайне полезными мне.   
Так сложилось, что изучение истории становления и развития американских опросов общественного мнения началось у меня с углубленного ознакомления с жизнью и творчеством Джорджа Гэллапа (1901-1984), он и сейчас – один из главных героев моих биографических размышлений. И очень быстро обнаружилась интересная связь Гэллапа и основной фигуры историко-научных построений Кузнецова – Альберта Эйнштейна. Связь условная, трансцендентная, но – кто занимается биографическом анализом поймет – действенная. Мир – огромен, но с середины 1930-х Гэллап и Эйнштейн жили в одном небольшом и в ту пору тихом американском городе – Принстоне. Оба там и похоронены.


Есть еще одно нетривиальное обстоятельство, связывающее их: в жизни каждого немалую роль сыграла Швейцария. Для Эйнштейна, вынужденного уехать из Германии, Швейцария стала страной, где он смог получить образование и заняться исследованиями, завершившиеся созданием теории относительности. Для Гэллапа регулярные швейцарские референдумы стали одним из главных стимулов проведения опросов общественного мнения в США, первые опросы он называл выборочными референдумами. Отойдя от дел, Гэллап, американец в десятом поколении, купил дом недалеко от Берна и жил тем летом. В Швейцарии он и умер.


И через несколько лет, когда я уже входил в изучение прошлого-настоящего российской социологии, я окончательно признал плодотворность опыта Кузнецова для моей работы. В 2007 году это обстоятельство было рассмотрено в диалоге с историком социологии Л.А.Козловой, опубликованном под названием: «Захочет ли граф Калиостро посетить моих героев?...». В этом заголовке содержится прямое указание на книгу Кузнецова «Путешествие через эпохи» с интригующим подзаголовком: «Мемуары графа Калиостро...» (2), подаренную мне автором в 1975 году с длинной дарственной надписью, завершившейся словами: «... от дяди Калиостро». Эта временная отметка показывает, что я более тридцати лет шел к осознанию того, насколько многогранен и неограничен во времени процесс общения историка науки со своими героями. Дружеский разговор с Л.А.Козловой, которому мы не придали особо значения, и он существует лишь в онлайновом формате, в действительности оказался наброском программы моей последующей работы. И своеобразным отчетом о ней стала книга «Нескончаемые беседы с классиками и современниками» (2018 г.) (3)  Это коллекция, включающая три биографии американских «классиков» исследования общественного мнения и рекламы и семь – российских  социологов  Их «собрал» вместе Калиостро.


Б.Г. Кузнецовым написаны десятки книг по разным аспектам истории естествознания и множество работ историко-биографического характера, в том числе – биографии Эйнштейна, Галилея, Ньютона, Спинозы, Ломоносова, Тимирязева, Менделеева и другие. В них можно встретить элементы его понимания специфики труда биографа, изредка встречаются собственно автобиографические рефлексии, но не более. Похоже, он не стремился к раскрытию методов своей работы, во-первых, всегда были более интересные для него темы и, во-вторых, время было такое. Думаю, что было и в-третьих, оно – самое главное. Он не рассматривал биографию как нечто самостоятельное, существующее вне здания науки, Наука – это ее генезис, содержание, эволюция и ее создатели.
В нескольких своих работах Б.Г. Кузнецов анализировал обширную статью А. Эйнштейна «Автобиография», начинающуюся словами «Вот я здесь сижу и пишу на 68 году жизни что-то вроде собственного некролога». Здесь слово некролог означает итоговую оценку Эйнштейном своего творчества и мировоззрения. Не соглашаясь с Эйнштейном, Кузнецов писал: «Вообще слово “некролог” не годится для описания жизни в самом глубоком смысле слова, в смысле приобщения индивидуума ко Всему, к бесконечному и необратимому преобразованию мира. Мне больше нравится даже не термин биография (где частица, указывающая на смерть, заменяется частицей, обозначающей жизнь, но теряется частица, связывающая этот жанр с Логосом. Ведь “графия” - это еще далеко не Логос), а один термин, когда-то придуманный Линнеем и давно уже забытый. Великий систематизатор природы в своей классификации, охватывающей, не только растения, но и самих ботаников, нашел место для тех, кто описывает жизнь других ботаников, назвав их “биологами.” Конечно, никто теперь не откажется от нынешнего смысла слов “биология” и “биолог” и никто не воскресит линнеевский термин, но соединение “Логоса” и “Биоса” в термине, обозначающем историка науки, кажется мне очень уместным и соответствующим современным идеалам познания» (4, с. 12).


Очевидно, био-логическая интерпретации «био-графического» материала весьма сложна и неопределенна, но следует отметить, что линия «Логоса» в биографических работах Кузнецова часто довлеет над линией «Биоса», и это задает специфику его творчества. В частности, это четко просматривается в переработанной и дополненной книге об Эйнштейне «Эйнштейн (Жизнь.Смерть. Бессмертие)», увидевшей свет через полтора десятилетия после первого издания. В нее были включены восемь очерков, позволяющих полнее, многомернее понять философию и генезис мысли Эйнштейна через сравнение его взглядов на устройство мира с видением устройства мира Аристотелем, Декартом, Ньютоном, Фарадеем, Махом и Бором, а также прочувствовать эстетические критерии Эйнштейна через прочтение творчества Достоевского и Моцарта.
В целом мне представляется, что в своих биографических книгах Кузнецов был и био-графом, био-логом, но его углубление в образ героев его исследований все же шло по по направлению усиления линии «Логоса».
У Б.Г. Кузнецова было высшее техническое и историческое образование, полученные практически одновременно, и обучение в аспирантуре РАНИОН (Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук). Однако у него не было в прямом смысле наставников в области истории науки, он постигал эту культуру в беседах с теми, кто мог провести его по всему пространству классической и современной науки. Это были выдающиеся ученые, которые своими мыслями охватывали эпохи науки в целом: В.И. Вернадский, В.Л. Комаров, А.Ф. Иоффе, А.Е. Ферсман. Уже став зрелым исследователем истории физики, он обсуждал многие стержневые вопросы развития научного знания с И.Е. Таммом, Я.И. Френкелем, Луи де Бройлем, Ильей Пригожиным, Леонардом Инфельдом и другими учеными, имена которых навсегда вписаны в историю науки.


Наиболее близко Б.Г. Кузнецов подошел к освещению своего опыта биографического анализа в цитированной выше книге «Встречи» (4). В предисловии к ней отмечается: «Думается, каждый человек сохраняет в своей душе некий личный пантеон - воспоминания о людях, встречи с которыми сделали его человеком в смысле “феномена человека”» (4, с. 5). Именно о встречах с такими людьми рассказывает эта книга.


Очень ценно, если мы говорим о «методе» Кузнецова, его рассуждение о сути автобиографии: «... мне кажется, что для писателя автобиография – это описание того, что Пастернак назвал “самоотдачей”; ведь писатель, это человек, для которого судьба написанного важнее существования. Его книги – его автобиография. А в биографию писателя входят и прочитанные им книги, и размышления о них, о заметки на случайных листках, сделанные при прогулках по улицам и паркам различных городов. И, конечно, встречи и беседы» (4, с. 6). А вот интерпретация Кузнецовым биографического произведения: «... каждая биографическая, да и автобиографическая книга – это философская книга. Она отвечает на вопрос: как отразился мир и его познание в жизни, думах и поступках одного человека. Этот вопрос объединяет биографии и автобиографии с художественным произведением, которое, как говорил Аристотель, есть отображение бесконечного в конечном». Известное отождествление биографии и автобиографии с художественной литературой во многом объясняет стиль, язык текстов Кузнецова, весьма индивидуальный и не типичный для времени, когда он работал.
То, что я называю уроками Б.Г. Кузнецова, не является отчеканенными им суждениями о написании биографий, скорее здесь выраженное в ненавязчивой форме обобщение многолетних размышлений над судьбами героев его историко-биографических произведений. В них нет каких-либо откровений или шокирующих новизной, необычностью утверждений, но присутствует то, что отражает практику мысленных бесед, диалогов Кузнецова с людьми, жизнь которых неотделима от их творчества.


Первый урок характеризует природу общения биографа с человеком, о котором он пишет: «В 1962 году, еще до встреч с близкими [Эйнштейну] людьми, до поездки в Принстон, я написал книгу об Эйнштейне, а двадцать лет спустя книжку о Ньютоне, Последняя мне показалась неудачной; в ней как-то терялась личность Ньютона, его обаяние, не было эмоционального общения через века автора и героя, не чувствовалось любви автора к герою. Было восхищение величием научного подвига , было некоторое понимание исторической роли , но все это, как известно, не заменяет любви. Вероятно я просто не смог добраться до внутреннего мира Ньютона, до психологических импульсов его логико-математических и логических конструкций. Но тут, как мне кажется, сказалось также различие героев и эпох.» [4, с. 14].
Кузнецов прекрасно знал и всегда ценил Пушкина, но не могу сказать, вспомнил ли он в момент, когда писал эти слова, статью Пушкина «Александр Радищев» и ее заключительные слова «нет истины, где нет любви» или просто выразил свое собственное понимание важности любви героя биографического произведения. Затем, говоря о трендах в понимании научного творчества, Кузнецов отмечал: «Сердечность общения (в том числе и заочного, мысленного, представимого) обрела глубочайшую гносеологическую ценность.» (4, с. 14).


В собственных историко-биографических исследованиях я не раз встречался с тем, что отношение к человеку, о котором предполагаешь писать, многое определяет в принятии финального решения: писать или нет и как писать. К примеру, предварительное чтение и изучение различных материалов довольно быстро определили «мою любовь» к Джорджу Гэллапу, Дэвиду Огилви, Раймонду Рубикаму и Эмилю Хурье. Но я долго убеждал себя, что нельзя описать процесс становления американской рекламы, не рассказав о творчестве Клода Хопкинса, и изложить историю изучения аудитории радио, обойдя анализ жизни и наследия Даниэля Старча. И только в процессе сбора информации о них и углубления в их прошлое, уже при подготовке текста мое мнение о Хопкинсе и Старче изменилось к лучшему, однако все же работа продвигалась с трудом.
Второй урок Б.Г. Кузнецова отчасти возвращает нас к замечанию о близости биографических повествований и художественных произведений, и приоткрывает нам еще одну грань биографического анализа. Речь идет о соотношении описательного (литературного) и логического (научного).

1. Докторов Б. Все это вместила одна жизнь. Б.Г. Кузнецов: историк, философ и социолог науки. https://www.isras.ru/files/el/hta_9/Publications/tom_9_1.pdf.
2. Кузнецов Б. Путешествия через эпохи. Мемуары графа Калиостро и записи его бесед с Аристотелем, Данте, Пушкиным, Эйнштейном и многими другими современниками. – М.: «Молодая гвардия», 1975.
3. Докторов Б.З. Нескончаемые беседы с классиками и современниками. Опыт историко-биографического анализа. – М.: ЦСП и М. 2018.
4. Кузнецов Б.Г. Встречи. – М. 1984.