Новый код. Печаль

Исследование сил, создающих печаль: https://www.youtube.com/watch?v=Gr1FRsL6D_M

Принцесса носилась по кухне, шурша кринолином и заглядывая в шкафчики в поисках кофе. Писатель сидел у стола и следил за её решительными движениями. Какая–то грациозность в них, возможно, и была, но небрежности было гораздо больше. Так выглядела бы крупная птица, которую заставили бегать. Он взял со стола блокнот, намереваясь записать наблюдения, но принцесса вела себя так забавно, что рука сама собой начала рисовать гелевой ручкой перепуганную сову. Утомлённая поисками, она наконец–то угомонилась и сдалась на милость победителя:
– Признавайся, у тебя вообще есть кофе?
– А мы у меня? – уточнил писатель.
– Естественно, – принцесса картинно развела руками в чёрных кружевных перчатках. – Ведь мой мир кто–то уничтожил.
– Кто же?
– Одна очень решительная барышня по наводке одного умудрённого жизнью юнца, который однозначно был ценнее собаки.
– Не издевайся.
– Не воспринимай как издевательство. И готовься к тому, что я присвою себе всё, что ты создал.
У совы на его рисунке изменилось настроение, она хищно блеснула глазами. Он сказал:
– Тогда, может быть, начнёшь с замка?
– Нет. Начну я с кофе. И всё спокойно обсудим. Где он?
– Замок или кофе?
– Кофе. Где замок я, как ни странно, помню.

Он отложил блокнот, встал, открыл один из шкафчиков и достал банку с кофе с самой верхней полки, куда ни одна принцесса не смогла бы дотянуться без стульчика.
–  Присаживайся. Я приготовлю. Мой старый замок, кстати, тоже кто–то уничтожил. Пришлось строить новый.
Она, совсем как сова, наклонила голову вбок, сделала по кухне ещё один круг и остановилась возле окна. Было совершенно очевидно, что сидеть на табурете в кринолине неудобно, и что по поводу разрушенного замка принцесса ничуть не переживает.
– Ты сам попросил, – ответила она. – Я сделала всё, что ты просил.
– Не правда. Ты так и не встретилась со мной в реальной жизни.
– Конечно, нет. Как я могла с тобой встретиться после того, как ты меня убил?
– Но я же написал послесловие, – возмутился писатель.
– Это то, в котором принцесса проснулась и получила твоё письмо? Так вот смею тебя заверить, проснулась не она. Я не сновидец. У меня многое устроено иначе. После того, как я умираю, мне приходится рождаться заново. Из опыта нашей жизни в замке я вынесла только недоверие к принцам, которые превращаются в монстров и душат принцесс. А из твоего письма – предложение решать самостоятельно, встречаться нам или нет. Оно не содержало ни намерения, ни желания.
– А как же признание в любви?
– А для признания в любви мне нужно было видеть твои глаза до самого дна, а не читать письма неизвестно кем написанные, – жёстко парировала принцесса. – И я их видела. Когда ты обещал забрать меня с собой в мир мрака. Перед тем, как задушить.

Писатель  задумчиво застыл, затем налил в чашку приготовленный к тому времени кофе:
– Поэтому ты выбрала Рея?
– Рей меня не обманывал. И неизвестно, как всё сложилось бы дальше, если бы я не погибла. Зачем ты убил меня? – вдруг спросила принцесса очень тихо. – Ты ведь мог просто уйти.
Писатель грустно улыбнулся:
– Значит, не мог, – и, чтобы перевести тему, добавил. – Кофе готов. Как ты его пьёшь? Я не помню.
– Без сахара. В дурном расположении духа – без сахара, но с фиником. В крайне дурном расположении духа – без сахара, но с вяленым ананасом. Правда, такое случается со мной, только когда я принцесса, а это бывает крайне редко. Так что тебе сегодня повезло.

Она приблизилась и повернулась к нему спиной:
– Расстегни, пожалуйста, платье.
Ему пришлось поставить на стол чашку, которую он успел взять в руки. Писатель одну за другой расстёгивал крохотные шарообразные пуговки, похожие на нотки. Каждая из них рождала в его голове звук, как будто ребёнок впервые – медленно и неумело – пытался сыграть гамму. Он был слишком взрослым для подобных переживаний, но чувствовал себя именно так. Он не понимал, зачем расстёгивать платье. Доиграть до конца октавы принцесса ему не дала. Стоило ей понять, что она уже в состоянии освободиться, как она зашевелила плечами, решительно сбросила платье на пол и, повернувшись к писателю, заглянула ему в глаза:
– Спасибо, Рей.

Он отшатнулся и закрыл глаза, но было поздно – эта безумная забытая женщина снова ожила в его голове. Вслед за ней почти гарантировано проснутся звери, и никто не знает заранее, будет он более успешен как охотник или как жертва…
– А сейчас ты готова сделать всё, что я попрошу?, – и он открыл глаза снова.
– Ну уж нет! Теперь я буду крепко думать, – она стояла посреди кухни в термобелье тёмно–серого цвета. Алое платье, упавшее на пол, окружало её как лепестки гигантского цветка. Под ним обнаружился пояс с пристёгнутым к нему ягдташем. Тиснение в виде оскалившейся волчьей головы выглядело вызывающе. Увидев  недоумение в глазах писателя, принцесса весело рассмеялась. – И снова нет. Я ни на кого не охочусь. Ем одну траву. Но, во–первых, под бальное платье больше ничего не наденешь, а, во–вторых, не могу я с ним расстаться. Красивый…
Она провела ладонью по ленточкам ремешков для дичи; встретившиеся колечки нежно звякнули, прикасаясь друг к другу. Затем её рука скользнула в сумку и через минуту вынырнула обратно с кружком вяленого ананаса:
–  Хочешь? Или всё–таки финик?, – учитывая, что писатель молчал, ей пришлось продолжить. – Есть ещё манго, но он для хорошего настроения. У тебя какое настроение?
– Отличное, – вдруг искренне улыбнувшись, отозвался он.
– Тогда тебе – манго. И прекрати фантазировать о том, как превратишь меня в красный мак, – перепрыгнув через платье, принцесса наконец–то устроилась за столом.

Она добыла из ягдташа пластинку манго и, не слишком задумываясь о необходимости блюдца, положила её рядом с его блокнотом, а сама с аппетитом принялась грызть ананас, запивая его кофе и жмурясь от удовольствия. Писатель пил чай с жасмином и наслаждался моментом. Дальнейшая жизнь могла напрочь потерять предсказуемость (он отлично это понимал, хотя и пытался убедить себя в обратном). Сейчас это было не важно – принцесса была намного интереснее совы; он настолько за ней соскучился, что на какой–то момент забыл как о создании новых миров, так и о спасении старых.

На столе лежало несколько книг. Писатель аккуратно придвинул одну из них поближе к принцессе:
– Читала? – спросил он с напускным равнодушием.
– Нет, – ответила она беспечно.
– Почему?
– Потому что я прочла всё, что ты написал. Точнее, всё, что нашла. Файл с теорией, кстати, оборвался на понятии «Разрушение»…, – она помолчала немного и продолжила. – Книга, которую можно взять в руки, работает сильнее. Так что я жду, когда улягутся все мои ожидания, чтобы можно было прочесть её так, как будто я впервые научилась читать, принимая как есть каждое слово.
– Но ты брала её. Я чувствую.
– Конечно, брала. Гладила подушечками пальцев, вдыхала запах типографской краски, – она провела кончиком указательного по нанесённому на обложку рисунку лабиринта, взяла книгу в руки, перелистала страницы, прикасаясь к обрезу губами и жадно втягивая воздух. – Я даже на ней гадала.
Принцесса снизила голос до неприличного кошачьего урчания и по памяти произнесла:
– «Привет, дружок. Придётся тебе ещё немного пожить. Есть кое–какие дела, которые тебе надо закончить».
Он отвёл взгляд, прикрыл глаза и непроизвольно сложил пальцы в мудру Земли:
– Перестань, пожалуйста.
– Ты первый начал. Нет ничего эротичнее слов, правда? Особенно для такого демона, как я.
– Зачем ты это делаешь?
– Прости. Я как всегда решаю сразу четыре задачи. Хочешь знать какие?
– Демонстрируешь стабильность своего могущества?
– В какой–то мере. Хочу, чтобы ты понимал, что будет сложнее, чем в первый раз. Я кое–что задумала, и мне важно понять, какую форму ты примешь, когда дойдёт до дела. Превратишься ты в оленя или в медведя, и хватит ли нам внимания и воли удержать ситуацию. Мне понадобится вся твоя выносливость.

Его губы едва заметно дрогнули – ирония ситуации заключалась в том, что свой сценарий спасения мира он уже реализовал и больше не хотел к нему возвращаться:
– Ты уверена, что задуманное имеет смысл?
Принцесса совершенно искренне рассмеялась:
– А какая разница? Я ведь признаю совершенство законов мироздания и не собираюсь их нарушать. А во всём остальном мы абсолютно свободны. Так что смысл имеет всё, что интересно. Мне интересно!
– Но любое действие приведёт к последствиям, – уточнил писатель.
– Бездействие порой приводит к последствиям гораздо более серьёзным, – возразила принцесса. – Ты, конечно, можешь не участвовать. Если ты уверен, что одной любви без реального взаимодействия достаточно для спасения мира, так тому и быть. Я могу стать, скажем, садовником в твоём замке. Или кухаркой. Или медленно повернись и посмотри мне в глаза. Вдруг тебе тоже будет интересно.

Он не хотел к этому возвращаться! Рей давно ушёл из армии, открыл свой маленький книжный магазинчик и  утверждал, что вполне доволен своей жизнью. Толстым и ленивым он, конечно, не стал, но женился, «родил» детей, завёл собаку… полюбил дождь…

Писатель медленно повернулся, посмотрел принцессе в глаза и с ужасом понял, что она убрала защиту. Полностью. Понял он это поздно, когда его взгляд уже прошёл первые несколько уровней, взломанные когда–то давно, и зацепиться было уже не за что – теперь он не смог бы отвести глаз даже, если бы захотел. Он падал в темноту, теряя себя, испытывая животный ужас и не понимая, останется ли от его души хотя бы белая точка, или эта непроглядная тьма растворит его полностью ещё до того, как он взглядом коснётся дна. Как глупо было хотеть увидеть, что там. Способен ли хотя бы кто–то выдержать это?, встречу с бездной, а в том, что это именно бездна, он больше не сомневался.

…

Я шла по подмороженной земле в сторону хорошо знакомой заброшенной дачной недостройки. Выгнанная под дом коробка стояла почти на берегу ручья, в стороне от посёлка, под прикрытием старых ветвистых ив со стволами толщиной в несколько обхватов. Ивы я очень любила и неосознанно переносила своё отношение к деревьям на невзрачное, почти квадратное строение – уже под крышей, но ещё без столярки. Дверной проём и пара небольших окон не могли похвастаться хотя бы рамами. «Угораздило же прорезаться в собственном «я» именно в этой реальности», – с неудовольствием подумала я и попыталась мысленно воссоздать картинку, ожидающую внутри будущего домишки: цокольный этаж метра три в глубину и лаги, брошенные от входа к противоположной стене, на расстоянии около метра друг от друга. Если повезло, контингент до них ещё не добрался и не растащил на дрова или перекрытия для блиндажей. Тогда можно будет перебежать над подвальной ямой к стенке. Это мало чем изменит ситуацию, но оказаться на дне ямы отчаянно не хотелось. Или пускай уже Иван выстрелит мне в спину, чтобы упасть вниз однажды и навсегда, расставшись с необходимостью думать, что делать дальше. Очевидно, я затормозила, задумавшись, за что моментально получила в спину весомый тычок, то ли рукой, то ли прикладом – старый дедовский ватник, в котором я была, не давал ощутить точнее.
– Топай давай, – прошипел мой сопровождающий, и я послушно ускорилась.
Если бы на его месте был незнакомый мне человек, он уже лежал бы мёртвый; или я была бы мертва, или мы бы прямо сейчас сражались за право остаться в живых. Но за Иваном я наблюдала почти год, и этого хватило для того, чтобы не принимать инстинктивных решений.

Он появился в моём лесу вместе с толпой мобилизованных в качестве инструктора – этакого бравого бородатого парня, призванного героизировать всё и вся,  внушая перепуганным мужикам, что контузии и шрамы от ранений – это предмет гордости, а не увечья, от которых тебе уже никогда не убежать и не скрыться. Единственное, чего он не делал, так это не вынимал искусственный глаз и не демонстрировал пустую глазницу, хотя я, в своих странных фантазиях, частенько представляла, как он катает глазное яблоко по моей тарелочке, стараясь разглядеть свою судьбу (хочешь быть циничным – будь, а не кажись). Я бы тогда не выдержала, возникла из тёмного угла, подошла и тихонечко прошептала ему на ухо: «Нету у тебя судьбы, Ванечка, но если захочешь, мы всегда можем это исправить».

Пока он кошмарил своих новобранцев по ту сторону ручья, не доходя до моей хижины, я чувствовала себя в условной безопасности. Но Иван был любознательным и довольно быстро начал забираться на мою половину. Конечно, обнаружил и мой скромный домишко. На то, чтобы поддерживать видимость заброшенности жилья, уходило слишком много энергии и, в какой–то момент, я подумала, что проще будет, если молодой инструктор окажется в овраге, скажем, загрызенный волками. Глядишь, это убережёт урочище и от других незваных гостей. Света в его душе оставалось совсем немного; ещё пол ступенечки по лестнице власти – потухнет совсем. Так что я не слишком терзалась практически принятым решением, скорее, размышляла над наиболее уместным способом его реализации. И именно в тот момент, когда я практически придумала, где и как именно лишить красавчика (да, он был крайне тщеславным парнем и считал себя красавчиком) жизни, Ваня обнаружился в дальнем углу моего дома в совершенно беспомощном состоянии. Он сидел, привалившись к стене, и пытался руками согнуть ноги в коленях, чтобы подтянуть их к груди, изображая эмбрион. Конечности не слушались, от чего Иван издавал жалобные мычащие звуки, кусал губы и мотал головой как получивший по уху бычок. Когда я подошла к нему, он был уверен, что это галлюцинация. Сделав над собой неимоверное усилие, проорал:
– Забери меня, сука! Забери меня!!!
Я села рядом с ним на пол, полуобняла за плечи и, кивнув головой в сторону безвольных парализованных ног, тихо сказала:
– Не мучай их, пусть лежат, как лежат. А ты закрой глаза, положи голову мне на плечо и постарайся заснуть. Когда проснёшься, всё будет хорошо. Я расскажу тебе сказку.
Не знаю, сколько времени он боролся с собой, но, услышав внятные команды, моментально стих. Тяжёлое крупное тело благодарно обмякло. Я сидела и думала, что если свет души тает из–за полученных ран, то прежде, чем решать её судьбу, имеет смысл побороться.

После этого случая я начала наблюдать за Иваном и обнаружила, что злого умысла в его визитах нет. Он приходил к сторожке так же как раненные звери – за укрытием и за помощью. В эти моменты в нём не было ни зла, ни тщеславия; только боль, пустота и одиночество. Сжимая бедро с давно зажившим раневым каналом как эспандер, он сидел у ручья и подолгу глядел на воду. Его, правда, больше не накрывало настолько, чтобы я могла подойти к нему открыто. Но, как всякое раненое животное, он чувствовал моё присутствие.

Сегодня утром Ваня ворвался в мою избушку, едва я успела замести следы своего пребывания и спрятаться в том самом углу, где мы впервые встретились (он испытывал мистический ужас перед ним и боялся даже смотреть в ту сторону). Для того, чтобы выстудить дом, надо было больше времени, но он словно не заметил, что что–то не так. Я насторожилась, глядя как неловко он кладёт автомат на стол. Причина скованности движений стала очевидной, когда Иван снял надетую лишь для вида перчатку и разбинтовал правую руку. Кисть была рассечена надвое между указательным и средним; плюс/минус повезло – насколько я могла видеть, кости не пострадали. Он достал аптечку, вколол себе какой–то новомодный препарат из пластикового шприц–тюбика без маркировки – такие выдавали только бойцам элитных подразделений – и, распечатав зубами свежий перевязочный пакет, уложил на него кисть. Когда он принялся совмещать повреждённые части межу собой, я не выдержала и подошла к нему:
– Ванечка, тут шить надо. И чем быстрее, тем лучше!

…И вот он конвоирует меня в сторону дачной заброшки, в абсолютной уверенности, что взял вражеского шпиона. У него снова съехала крыша. Он считает, что находится на ноле, а не глубоко в тылу. Я так и не поняла, что случилось с его рукой и теперь думаю только о том, что если не решить вопрос быстро, к ране добавится ещё и обморожение. Но пытаться ему что–то объяснять сейчас бесполезно, так что я просто молча иду туда, куда он говорит, периодически получая в спину то ли автоматом, то ли здоровой рукой и переходя на бег.

Когда до недостройки остаётся всего несколько метров, я делаю рывок вперёд, исчезаю в дверном проёме и, перебежав по узкой деревянной лаге к стене, разворачиваюсь к Ивану лицом. Он уже в дверях. Неуклюже целится в меня и, кажется, хочет заорать, но повинуясь профессиональной привычке быть незаметным, сдерживает себя. Я сползаю спиной по стене и устраиваюсь, свесив ноги по обе стороны лаги. Ватные штаны не лучшая одежда для движения, но замирать в них удобно практически в любом месте.
– Вань, заканчивай с этим. Ну, какой из меня шпион?
– Меня зовут Иван, – пытается он выйти на требуемый уровень отстранённости; (я точно знаю, что не сможет – этого я ему не позволю, сегодня не его день). – Если ты вся такая наша, то какого х..я, ты в советской форме? На тебе, б…ь, ремень со звездой!
– Крутой аргумент! А, если бы у меня при этом, кастрюля на голове была, что тогда? – смеюсь я, не думая о том, насколько его это выбесит, и продолжаю уже спокойно. – Ремень отцовский, форма ещё дедовская. Я живу в лесу. Что может быть лучше бушлата зимой, подумай сам?
Ему тяжело. Мы прошли лесом километров восемь. Действие обезбола (или что это было?) слабеет.
– Вот сейчас хлопцы подойдут, разберутся, – бурчит он недовольно, но достаточно беззлобно.
Полное отсутствие страха с моей стороны не даёт ему быть зверем, точнее, делает его вовсе не тем зверем, которым он привык делать себя сам. Я могла бы дразнить его ещё долго и без всяких последствий, но мне искренне жаль эту заблудившуюся в лесу израненную душу.

– Иван, – говорю я, в точности копируя интонации нашей первой встречи и слово за словом подбрасывая в речь обороты, за которыми он точно пойдёт. – Когда хлопцы придут, расстреляете меня в яру. Я покажу место, куда ни один военный прокурор не сунется, если вы, идиоты, конечно, не додумаетесь снимать на камеру. А теперь иди на мою сторону. Сядешь рядом, положишь голову мне на плечо, вместе подождём твоих хлопцев.
Он отрицательно мотает головой совершенно оленьим жестом, пытаясь сбросить наваждение, но ноги уже делают шаг в мою сторону; мы с ними ещё в прошлый раз подружились. Я смещаюсь вправо, уступаю ему место на балке и мысленно благодарю строителей за расточительность – фундамент выступает из стены сантиметров на тридцать; очевидно заказчик ничего не смыслил в строительном деле, раз согласился заложить под летний дачный домик основание как для постройки в несколько этажей. Иван сползает по стене, точно так же как недавно это сделала я, кладёт автомат слева от себя и откидывает голову назад. Ему бы, конечно, ватник, вместо современного мультикама, но каждый выбирает сам. Я как можно бережнее беру его раненую руку и не нахожу ничего лучшего, кроме как спрятать её к себе под бушлат. Мысль о возможном обморожении периодически всплывает в моём мозгу. Он никак не реагирует. Он устал. Что делать дальше совершенно не ясно. Очевидно, что никакие его хлопцы не появятся; да вообще никто не появится – зима, на дачах только бухой сторож Олег со своей собакой; топит буржуйку, смотрит в огонь и в мороз не выходит из своего зарешёченного вагончика. От располаги мобилизованных заброшка находится далеко. Если контингент до сих пор сюда не добрался, а это очевидно, соответственно, в плане учений она не значится. Здание могло бы заинтересовать разве что снайперов, но не раньше начала реальных боевых действий, а они здесь не начнутся. Тот табун, который сейчас сидит по ямам в трёх километрах отсюда, не потянет войну. Одинокий одноглазый воин Иван, конечно, выйдет в поле, а толку–то. Я вздыхаю. Идея перебраться к стене оказалась не такой уж хорошей. Теперь, если Ваня уснёт, он неминуемо окажется на дне ямы – мне не хватит сил удержать его тело. Я чувствую, как в его руку возвращается боль, пульсирующая в ритме моего сердца.
– Что ты себе вколол–то?, – устало спрашиваю.
– Хер знает. Сказали, стимулятор.
Сейчас бы пригодилась аптечка, но он забыл её в доме на столе.
– Ясно. Теперь хоть понятно, что это был за бессмысленный марш–бросок через лес. Ты хотел похвастаться, что нашёл такое классное место? А похвастаться некому. Кто ж его оценит, кроме меня, да, Вань?

Иван кладёт голову мне на плечо и шепчет практически в ухо:
– Помоги мне. Ты же всё понимаешь. Помоги мне.
– Только не спи, – отвечаю я. – Нельзя сейчас спать. Упадёшь.

Он вздрагивает, выдыхает звук, горестнее которого я давно не слышала и отпускает себя. По его щекам бегут слёзы, губы в исступлении шепчут:
– Это из–за тебя всё, сука. Это ты во всём виновата. Вся эта война из–за тебя. Ты должна мне!, – и после паузы, обнадёженно. – Ты должна мне помочь…
Я полуобнимаю его за плечи и успокаивающе произношу, зная, что сейчас он меня не слышит:
– Всё будет хорошо. Придут хлопцы. Вы расстреляете меня в яру. Война закончится. Все будут тебя любить и уважать.
Он идёт в своих фантазиях дальше и, поймав озарение, чётко говорит:
– Ты должна быть на нашей стороне!
– А за что ты воюешь, Вань?
– За будущее наших детей.
– А каким оно должно быть?
– Свободным и независимым.
– А что такое свобода?
– Не знаю, – его мыслительный аппарат сбоит, или политрук никогда ещё не заходил так далеко, и под рукой нет подходящего определения.
– А я знаю, – говорю я. – Свобода – это выраженное в действии следование к своей цели, без каких бы то ни было сомнений, но с готовностью отвечать за последствия своих действий. Свобода - это инструмент, а не сама цель. Моя свобода в том, чтобы всё время идти  за своим внутренним светом. Если ты хочешь, я могу пойти за твоим, пока это будет тебе необходимо, но тогда мне нужно, чтобы этот свет был. Хочешь, я верну тебе твою судьбу, ту, которую ты потерял?

Ни один человек до самой смерти не может избавиться от надежды. Неверие часто убивает человеческие стремления и обесценивает результаты человеческих действий, но даже оно бессильно против надежды, способной вспыхивать в самые тёмные времена. Тлеющий огонёк души Ивана воспрянул и стал гореть ярче, но вслух он сказал только:
– Я в это не верю.
– Мне и не нужна твоя вера. Мне нужно только твоё согласие.
– Я согласен, – ответил он; любознательность не изменяла Ивану даже в самых странных ситуациях. Он как кролик вечно лез в пасть к удаву. Кроме того разговор отвлекал от боли, от тревоги и от одиночества.

Я заметила, что вместе с этим темнота затопила яму под нашими ногами, хотя света на улице было ещё достаточно. Это было дурным знаком, но сейчас я не могла ничего сделать – надо было ловить момент.
– Хорошо. Какой у тебя позывной? – уточнила я, хотя знала и так.
– Гризли.
– Благородное животное. Но начинать всегда лучше с чего–то нового. Давай выберемся отсюда, вернёмся домой, и я дам тебе новый позывной.
– Марал? – усмехнулся Иван.
– Почему марал? – не удержалась от улыбки и я.
– Тоже благородное животное.
– Нет, Вань, с животными пора заканчивать. Давай–ка аккуратно подними голову и посмотри мне в глаза.

Тьма поднималась из ямы и уже почти касалась наших ног. «Мы успеем, – думала я уверенно. – Должны успеть». Время замедлилось до предела. Его висок оторвался от моего плеча. Вот, стеклянный глаз уже почти на меня смотрит. Ещё немного и живой глаз меня увидит. В этот момент прозвучал выстрел. Тело Ивана дёрнулось, согнулось пополам и начало валиться в противоположную от меня сторону. Раненная рука попыталась схватиться за телогрейку расхристанными пальцами, но безуспешно – её рывком выдернуло из тепла и отправило в бездну вслед за хозяином. Я пыталась удержать его за плечо, но добилась лишь того, что сама повисла животом на лаге. Где–то там внизу Ваня превратился в сияющую белую точку и, глотая слёзы, я утешала себя тем, что душа его жива и теперь будет жить вечно. Тьма лизала моё лицо и как всегда была рада встрече. Возможно, она воспринимала Ивана, как собака воспринимает кость, которую ей бросил хозяин.

У меня хватило сил лишь на то, чтобы дотянуться до автомата и повесить его на шею. Затем я забросила ногу на балку, развернулась в сторону дверного проёма и поползла к нему, обнимая спасительное дерево и игнорируя шёпот урчащей от удовольствия тьмы – не так уж часто ей представлялось видеть меня в столь невыгодном свете. Рей оказался благороднее чёрной ямы. Он не стал наблюдать за моими мучениями и ждал меня снаружи, уверенный в том, что я всегда и со всем способна справиться сама. Выбравшись наружу на четвереньках и обнаружив рядом со стеной его невозмутимую и как всегда безупречную фигуру, я не стала подниматься на ноги, а повалилась на бок и принялась истерично хохотать. С момента нашей последней встречи прошло двадцать пять лет. Я помнила его мысли тогда и изо всех сил зажмуривалась, чтобы не прочесть их сейчас, как будто это могло помочь. Впрочем, сейчас мои собственные мысли были гораздо громче. В советской рабочей форме, подпоясанная парадным офицерским ремнём со звездой, с висящим на шее автоматом – последней памятью об упущенной душе – и усталым обветренным лицом, я вряд ли тянула на образ самой фантастической женщины в мире. Хотя, зависит от того, что считать фантастикой. Насмеявшись вдоволь, сбросив напряжение, я села на земле, поправила вязаную шапку с ушами, традиционно украшенную норвежскими узорами и просто сказала:
– Привет, Рей. Как говорится, как–то иначе я представляла себе нашу встречу. Не слишком ты похож на толстого ленивого семьянина.
– Я бросил курить, – совершенно невпопад сказал он.
– Отличная новость. Осталось бросить стрелять, – бешеная усталость волной накатила на меня; усталость и ощущение того, что Ваня всё ещё летит в пустоту. Мой голос задрожал от сожаления о своей безвозвратной утрате, – Зачем ты убил Ивана?
– Я должен был тебя спасти!
– Когда хочешь кого–то спасти, приходится забыть об эстетике, – задумчиво кивнула я головой и посмотрела на него; он отвёл взгляд. – Когда хочешь кого–то спасти, его тело надо без сантиментов забрасывать на плечи, а не пытаться поднимать на руки как принцессу.
– Я был молод.
– Не в этом дело. Ты никогда не был реальным военным. Иван – был, а ты – нет..., – образ Ивана, упрямо и сосредоточенно пытающегося собрать воедино распанаханную кисть, снова вспыхнул в моём мозгу. Рей, уже настроившийся на мою волну, легко считал его и произнёс:
– Иван не погибнет. Он всегда выживает и возвращается.
– Не убивай его больше. Он живой и любопытный. Он мне понравился. Уверена, он сможет стать человеком, – сказала я, не скрывая своей радости. – Я отдам ему свой лучший позывной. Когда он вернётся, пускай будет Данко. Ладно?
– Ладно.
– Послушай, – неожиданная идея вдруг вспыхнула в моём мозгу. – А, может, всё было именно так, как ты хочешь? Ты заметил старика Джорджа раньше, чем он выстрелил, и заслонил меня собой. Ты меня спас, потому что старик попал в тебя, а не в меня. Ты, конечно, выжил, но твои люди вынуждены были в спешном порядке тебя эвакуировать. После того, как вы ушли, я стёрла деревню с лица земли, вместе со всеми жителями и какое–то время спокойно жила в лесу. Потом началась война, пришёл Иван со своими подопечными и, вот, мы снова в этой точке.
С неба падали первые капли холодного зимнего дождя. Он смотрел на меня удивлённо и озадаченно:
– Но так не бывает. Судьба всегда предначертана и неизменна.
– Если мы оба живы и оба здесь – этому ведь должно быть какое-то логичное объяснение? Впрочем, я сейчас не готова спорить. У меня был очень длинный день, – жалобно отозвалась я. – Я безумно устала, Rain. Я хочу домой и раствориться в этом дожде.
Рей бросился вперёд, упал передо мной на колени и обхватил моё лицо ладонями. Я заглянула ему в глаза и поняла, что он полностью убрал защиту. Падая в темноту, я чувствовала себя дома.

…

Писатель и принцесса сидели друг напротив друга, разделённые углом стола, и играли в странные гляделки. Руки каждого стояли локтями на столе, а ладони – держали лицо собеседника, то ли не давая отвести взгляд, то ли помогая голове удержаться на расстоянии.
– Я сменил позывной, – прошептали его губы.
– Я уже догадалась, Nar’у.
Они синхронно закрыли глаза и улыбнулись – каждый чему–то своему.

Принцесса глубоко вздохнула, вновь открыла глаза, отпустила писателя и принялась потягиваться. Он встал, прошёл в центр кухни, выпрямился, плавно поднял руки, вытянул их над головой, постоял так какое–то время и вернулся в исходную позицию. Проделав упражнение несколько раз, писатель снова занял своё место за столом.
– Думаю, у нас получится, – сказала принцесса удовлетворённо.
– Что именно? Спасти мир?
– Ну, да. Ты ведь этого хотел.
– А ты?
– Я не боюсь смерти, – ответила она невпопад, взяла со стола книгу и открыла на странице с автографом. – Вот ты пишешь «не трать время на печаль», но это до сих пор не обо мне. Потому что мир слишком прекрасен, для того, чтобы тратить время на печаль. Если печаль не растворяется в нём достаточно быстро, значит, он заболел и какие–то законы нарушены.
– А ты, значит, мир? – уточнил он, в который раз восхищаясь её самонадеянностью – чертой, которую он терпеть не мог ни в себе, ни в других людях.
– Конечно. Так было всегда, – принцесса не испытывала в этой связи ни смущения, ни высокомерного самодовольства; это был всего лишь факт.
– Ты весь мир или его часть? – с интересом уточнил он, включаясь в игру.
– Но мы же устроены абсолютно одинаково, значит, это зависит только от моего желания, – заявила она. – Когда я хочу – я весь мир, когда нет – всего лишь принцесса. Но к тебе я пришла как ключница, гляди.
Она открыла ягдташ и предъявила ему содержимое. Сумка была полна разнообразных ключей.
– От чего они?
– От всего. Это ключи от разных смыслов. Тут и от твоего Грааля должны быть, – подмигнула она и заговорщицки добавила. – Ты ведь не стал бы строить просто стены, правда? В них должен быть смысл.

Писатель печально улыбнулся, оглядел уютную, хорошо обставленную кухню и ответил:
– Смысла нет ни в чём. Сама увидишь. Ты будешь удивлена.
Она взяла со стола книгу с лабиринтом на обложке и сказала:
– Смысл есть во всём. Я готова его открыть.

КОМПЛЕКТАЦИЯ:

Данко - http://proza.ru/2024/01/14/1679
Крылья - http://proza.ru/2024/01/14/1854
Военно-полевая сказка - http://proza.ru/2024/01/15/1107

Исследование сил, создающих печаль, завершено: https://www.youtube.com/watch?v=–DitEAtjrWg