Курская заря. книга 4. повесть

КУРСКАЯ ЗАРЯ. Повесть


Читать по главам:   http://proza.ru/avtor/ru62tv&book=20#20   

Продолжение повестей: «Опаленные войной»; «Дороги не расскажут»; "Рубеж".
Книга 1. "Опаленные Войной" :       http://www.proza.ru/2016/06/25/1303
Книга 2. "Дороги не расскажут" :      http://www.proza.ru/2017/10/26/1789
Книга 3. "Рубеж"            :        http://proza.ru/2021/06/27/1318


ПРОЛОГ.

            Полтора года немец грызет Советский Союз.
            Полтора года он, фашист, никак не может дойти до своего, нарисованного Гитлером, триумфа.
            Каждый день он думает: «Ну вот… и победа.» Каждый день немцу кажется, что вот-вот и сдастся ему Русский солдат.
            Думает, нет уверен, что сейчас, именно сейчас, будет убит последний защитник Великой Страны… и убивает он солдата… падает красноармеец в траву луговую… или на битый кирпич соседского дома, не выпуская винтовки из окоченелых рук, отдав силы… силы последние, волю непреклонную, Земле Родной… Стране Родной!
            От злобы своей, что Великий Русский воин не сдается, поворачивает фашист злобу свою на жителей не сдающейся страны, истребляет он население городов и селений советских, не только тех, кто не терпит ворога, всех встреченных, советских жителей расстреливает… вешает… закапывает живьем… жгёт безжалостно в их же собственных домах!!! Рассчитывая сломить Русскую волю… сломить Советского человека! А сопротивление растет, растет в гигантского великана, которого победить… нельзя! Невозможно!!!
            По-прежнему летит над головой фашиста красное «УРА», со всех сторон летит оно ему, врагу страшному, в уши, и только множится… множится… множится! Громче гремит над Русью «УРА», а за спиной павшего… встают другие бойцы. И счету им нет… Богатырям Русским, защитникам земель славянских.
            И не может сделать он очередной шаг по Русской земле… горит она под его сапогом, как горела и в 41м, и сто… и тыщу лет назад! И каждый новый шаг вязнет сильнее в обожжённой земле. И везде ворогу погибель пока не очистит Земля Русская себя от нечисти поганой, от дымов и пожарищ кровавых, чтобы снова воссияли нимбы святых православных на лоне чистого неба. Возрождая жизнь на земле. На земле будущего и старины глубокой.
            Фашист в 42м откусил у СССР территории больше… чем в 41м, и везде смерть, смерть… и смерть.
            Везде горе.
            Но зажаты триста тысяч оккупантов в разрушенном Сталинграде, где снег таял при новой беспощадной атаке. Сброшен фашистский штандарт с Эльбруса в самую глубокую пропасть Кавказа. Смотрит в небо шпиль Петропавловской крепости, разрезая пасмурное небо не сдавшегося Ленинграда. Застряли орды захватчиков в болотистых лесах Ржева, отскочив от Москвы, перемалывая в ужас смерти сотни тысяч солдат… и Русских… и Немецких… и всех других народов Европы, вставших под знамена «великой» Германии, для порабощения… уничтожения славян… и других народов великой Страны, сбрасывая Мир в тьму рабовладения… и голубой арийской крови, в мир костлявой непроглядной тьмы.
            А в тылу куется оружие, славное оружие… Поднялись заводы из пепла… поднялись и заработали заводы, нежно перенесенные людьми на восток, с оккупированных территорий. Это оружие прославит Русского Богатыря в будущие века.
            И не пустят войны Красной армии немца дальше.
            Разбужен медведь в берлоге. Не только стоны слышны теперь... слушайте теперь рев разбуженного зверя.
            Наступил год 1943й. Дальше… только к Победе!!!



Часть 1. Не пробитая скала.
Глава 1. Переводчица.

1. Надо в часть.

            Роза еще сильно хромала, но госпиталь ей надоел до жути. Кругом одни мужики… как и везде на войне, так - да не так, раненные – они ведь слабые… да и было их, девочек, на весь госпиталь всего трое.. а за ширмой уже мужики… кто без ноги, кто без руки… стоны, крики. Девушки, хоть и раненные, но красивые. Мужчинам интересно, без взглядов, разящих, не пройдешь… даже держась за стену, или спинки кроватей. Все так и норовят какую-то пакость сказать, считая ее чуть ли не комплиментом.
            …А в новый год, не смотря на костыли, всем хотелось танцевать, и какая разница – сколько в тебе силы, сколько у тебя… ног. Да хоть и совсем нет, танцевать все равно хотелось, пусть даже через слезы.
            Повседневная жизнь была не проста. Нужды женские справлять приходится по-особенному, среди медсестер и врачей, слава Богу это им разрешили. Уже через день стало очень тоскливо. Их штаб был всего в тридцати километрах от госпиталя, так уж получилось. Хорошо еще ее навещали. Иногда сослуживцы, девчата с которыми она уже три месяца, после возвращения с подпольной работы из немецкого тыла, работала в штабе, шифровала, распаковывала шифры, поддерживая связь с теми, кто был на той стороне. Начальство, нет-нет да и заглянет по пути мимо проезжая. Штаб родным стал, еще до Тацинской, до этого тяжелейшего рейда, с участниками которого связь утрачена, на сегодня, полностью, о чем она очень сожалела. Целый год она нет-нет, да вспоминала бравого капитана Васильева, и опять, точно так же с ним рассталась.
            При очередном посещении девчата сказали ей, что штаб вскоре должен перебазироваться на запад. Слишком далеко, за конец ноября и декабрь, отогнали наши фашистов, вот-вот тылы Красной армии должны начать подвигаться к фронту. Шеина не хотела терять связь с людьми, с которыми уже было съедено не мало соли, она очень захотела скорее выписаться и отбыть на обжитое место службы, чтобы не потерять родной штаб из виду, как опять потеряла Капитана.
            И чем больше ее пугало расставание с родным штабом, тем чаще Роза вспоминала Васильева, к чему бы это… и, конечно, иногда других ребят из группы, с которыми прошла на лыжах больше сотни километров по тылам врага, где зверствовал фашист, которых развезли в разные стороны, среди фронтовых госпиталей в чрезмерной усталости, когда вышли к своим. А она опять проспала капитана. Опять ровно, как и год назад, под Тарусой. «Ну да ладно. Главное, чтобы живой был.» - думала не первый раз радистка и переводчица лейтенант Шеина Роза.

            - …Доктор, ну какая разница, где у меня будет нога заживать. У меня ведь работа, не в бой ходить, я… я за рацией сижу… в штабе. Мне там даже чай другие приносить будут…  - очередной раз уговаривала лейтенант отмахивающегося от нее главного врача госпиталя, председателя комиссии по выписке, - я же с палочкой хожу, не на костылях.
            - У тебя воспаление еще может опять вернуться. У тебя же кость задета, как ты этого не понимаешь?
            - Да все будет в…
            - Смирно! Лейтенант.
            Шеина вскочила со стула.
            - Кругом! – Шеина, стараясь браво, но делая поворот нелепо, не по уставу сделала команду кругом. – Да аккуратней ты, бедовая… - сам чуть ей помогая руками, - в палату иди… и не береди ты свою рану. В течении ближайших пары недель не приходи, выписки не будет…
            Шеина сделала два нелепых шага… и остановилась.
            - Мои ближе к фронту выдвигаются… потерять я их боюсь, - сказала девушка, не поворачиваясь лицом к доктору, - потерять я их боюсь, товарищ военврач. Ну не побег же мне устраивать.
            Доктор молчал… были слышны его глубокие вздохи через нос:
            -  …Не дури девочка. Завтра на комиссию тебя вывезти не могу… - отрезал доктор, - Посмотрим, что будет на следующей неделе. – Доктор тут же опомнился. - …Но ничего не обещаю. Ни-че-го! Слышишь?..
            Лейтенант заулыбалась, держа палочку в руке, почти без хромоты, превозмогая боль, вышла из кабинета, стараясь не нарушать строевой шаг… но хромоту скрыть не удалось. А доктор прилег на кушетку за ширмой, сегодня ночью было три операции, может удастся пару часов вздремнцть.

            Через неделю, в кабине грузовичка, Роза ехала в сторону своего штаба. В ногах самодельная печка, но в кабине все равно холодно. Сейчас мороз слегка ослабел, солнце яркое, день светлый, радостно, скоро Роза встретится с девочками. В вещмешке фляжка спирта. Свои наркомовские она не принимала, вот ей и дали целую фляжку, вечером она будет очень к месту. Воспоминания о подругах фронтовых не отпускали с ее лица милую улыбку.

            Сегодня 25е января 1943 года, в Сталинграде массово сдаются в плен обмороженные замученные голодом, русским морозом, и их собственной войной, европейские душегубы, пришедшие в Сталинград, в середину европейской части СССР, фашистские варвары.


2. Особо важное задание.

            Двадцать восьмого декабря в штаб 5й гвардейской дивизии прибыли офицеры особого отдела 67й стрелковой дивизии с фельдъегерской охраной. Через полчаса офицер связи уже был на пороге штаба дивизионной артиллерийской разведки. Начальство арт разведки дивизии, по телефону уже оповестили о его прибытии. Офицера связи сразу проводили к начальнику артразведки.
            За столом тактических разработок начальника атртразведки сидела лейтенант Роза Шеина. Офицер связи, четко по уставу, щелкнул каблуками, молча прошел до майора Климова, начальника артиллерийской разведки 5й гвардейской, передал ему пакет. Майор уже знал, что в пакете, но неспеша распечатал и прочитал до последней точки.
            - Вы ведь в курсе, что здесь изложено? - обратился начальник разведки дивизии к посыльному.
            - Так точно, товарищ майор! - подбородок строго задрал вверх.
            - Когда надо отбыть?
            - Отбыть необходимо немедленно.
            Майор вздохнул, глянул на Шеину… та в свою очередь внимательно смотрела за офицерами, по-прежнему, сидя, что чуть удивило фельдъегеря связи, привыкшего к строгой субординации.
            - Товарищ лейтенант, вы поступаете в распоряжение старшего лейтенанта связи для выполнения особо важного задания. – Шеина встала, опираясь на трость.
            У фельдъегеря дернулись брови, он перевел взгляд на майора, поняв почему лейтенант сидела, когда старшие офицеры разговаривали. Более это его не смутило никаким образом.
            Сразу из кабинета они прошли к машине. Роза была готова к поездке, об отбытии ее предупредили заранее.
            Уже через полчаса Шеина вместе с офицером связи подъезжали к штабу 5й гвардейской дивизии. За все время пути они не перемолвились ни единым словом, лишь пару раз пересеклись взглядами, а через десяток минут пути Шеина закимарила, не смотря на тряску по неровной дороге.
            - Следуйте за мной, товарищ лейтенант, - сухо отчеканил фельдъегерь и прошел в штаб.
            Шеина сначала пыталась поспевать за ним, но неизбежно отставала:
            - Товарищ старший лейтенант, - просяще, окликнула его Роза, - я после ранения… можно помедленнее?
            Он сурово и холодно на нее взглянул, не останавливаясь, но пошел помедленнее, ничего не сказав.
            Штаб занимал не разрушенное двухэтажное здание, небольшого рабочего безымянного поселка. В нем было несколько двухэтажных домов, из которых уцелели только два, в одном из них расквартировался штаб 5й гвардейской дивизии. Они поднялись на второй этаж.
            - На совещание. – Коротко пояснил фельдъегерь лейтенанту, стоящему на карауле у двери в кабинет командующего 5й дивизии.
            Караульный кивнул и приоткрыл дверь.
            Первым вошел фельдъегерь. Он сделал шаг вперед и встал по стойке смирно… молча. Шеина встала за ним, дверь в кабинет медленно и аккуратно закрыл караульный.
            В большой комнате было сильно накурено, посередине стоял длинный, видимо составленный из нескольких, стол, на нем были расстелены карты… карты Сталинграда и позиционной дислокация северного крыла нашей группировки под Сталинградом, с противостоящим противником, видимо на текущий день. У входной двери сидели еще одна женщина в штацком, и не молодой лейтенант, видимо только с фронта, не глаженая форма, на лице щетина… да не третьего дня, очень усталый взгляд. Было понятно, что прямо из окопа.
            К фельдъегерю подошел капитан. Как можно тише:
            - По какому вопросу, товарищ старший лейтенант?
            - По приказу командующего, доставлен переводчик. – Кивком головы показал на Шеину.
            Капитан бросил на Розу оценивающий взгляд, обратив внимание на палочку, рукой показал ей в сторону стульев у стены, рядом с женщиной в штатском:
            - Присядьте. – почти шёпотом.
            Шеина сделала два шага в сторону к стулу, выйдя из-за спины фельдъегеря, и только тут увидела за столом двух немецких офицеров в германской военной форме. Форма была строгая… не новая, полевая. «Вот мы здесь зачем.» - сообразила Роза.
            - Свободен. – бросил капитан старлею, сопровождавшему Шеину. Опять оценивающе смотря на Розу, отошел в сторону, встал у окна. По-шпионски посмотрел на улицу, стал внимательно наблюдать за немцами.

            По началу Роза думала, что это допрос. Но уже после первой минуты наблюдения происходящего, после первых фраз вражеских офицеров, она отметила, что беседа более похожа на переговоры, на обсуждение вопросов, связанных с пленными солдатами и офицерами, на обсуждение вопроса… капитуляции 6й армии Вермахта, насмерть зажатой в Сталинграде. У Розы по телу пробежали мурашки, она невольно улыбнулась. «Капитуляция!.. фашисты сдаются… Господи, какое счастье! Неужели мы победили!» - она почувствовала накатывающие к глазам слезы, ком к горлу… ей хотелось кричать «Ура». Но глаза остались сухи, хоть и дрогнули секундой губы, лицо осталось каменным.

            Роза слушала немецкую речь:
            «…Wir fordern die Einhaltung der Genfer Konvention gegen;ber gefangenen deutschen Soldaten und Offizieren…» (…Мы требуем соблюдения женевской конвенции по отношению к пленным немецким солдатам и офицерам…)
            На что им советское командование отвечали:
            - …В Советском Союзе к военнопленным всегда относились согласно международным требованиям…

            «Wir k;nnen nicht an den Verhandlungen ;ber die Kapitulation der 6. Armee teilnehmen. Wir haben keine Befugnisse dazu» (…Мы не можем участвовать в переговорах по капитуляции группировки 6й армии. Не имеем на это полномочий.)
            - Вы можете спасти жизни сотен… тысяч солдат…
            “…Wir haben kein Recht, Wehrmachtssoldaten zu ;berreden, Waffen niederzulegen… Vor allem in der Gefangenschaft des Feindes…» (…Мы не имеем права уговаривать солдат Вермахта сложить оружие… Тем более находясь в плену у врага…)
            - Сейчас самый главный ваш враг – это смерть. Вы должны понимать, не сдающиеся части и подразделения Вермахта все равно будут уничтожены. Необходимо сдаться… или придется погибнуть. Другого варианта у вас не будет. Сейчас это уже совершено очевидно.
            Немецкие офицеры на это опускали глаза и молчали. Безвыходность положения 6й армии Вермахта была совершенно очевидна, внутреннего кольца уже не было, группировка была рассечена на части, внешнее кольцо откатывалось ближе к Ростову на юго-западе, и успешно развивалось наступление на Ворошиловград (ныне Луганск) на севере крыла Сталинградского сражения.
            
            Приблизительно минут через десять капитан подошел ближе к трем сидящим около входа переводчикам и жестом предложил им выйти.
            В приемной он дал некие распоряжения адъютанту, затем, посмотрев на них:
            - Следуйте за мной. – сам пошел по коридору.
            Роза двигалась последней, стараясь не отставать.
            Уже в кабинете, не предлагая им сесть:
            - Надеюсь понимаете, что все, что здесь увидели и услышали, является государственной тайной и не подлежит разглашению ни в каком виде, ни при каких ситуациях.
            Небольшая заминка.
            - Так точно, товарищ капитан! – первой ответила Шеина.
            - Так точно… - не молодой лейтенант, не громко, но внятно.
            - Да, да, конечно – растерянно промолвила женщина. Было видно, что она чувствует себя не в своей тарелке, она была совершенно гражданским человеком.
            Капитан сел за письменный стол:
            - Вы, дамы… присядьте. – капитан открыл одну из трех папок.
            Не бритый уставший лейтенант остался стоять. Его сутулость как будто усилилась.
            - Так кем вы э-ээ, - он глянул на титул папки, - Антон Александрович, работали до войны? – сказал капитан не громко, но внятно и, будто бы заискивающе.
            Лейтенант переступил с ноги на ногу, глубоко опустил подбородок, далее медленно:
            - Там же… - пауза, - написано… я сидел… по 58й. В декабре 41го под Волоколамском вступил в бой штрафником. Искупил кровью. С тех пор воюю. Награжден… В августе под Гжатском получил лейтенанта… ротного убило, в бою заменил его, больше не кому было. Ранения. Потом узнали, что я хорошо знаю немецкий. – Образовалась короткая тишина. - Ты бы меня отправил обратно в батальон, капитан, а…
             Капитан молча перебирал взглядом листы дела лейтенанта, лицо сосредоточено, ответил не сразу:
             - А почему сразу так, «отправил бы… обратно». Ты ведь сюда не в бирюльки приехал играть… - пауза. – Приехал… - закрыл папку, - выполнять особо важное поручение… ставки! – он приподнял и опустил брови.
            Аккуратно завязал лямки папки. Отложил на угол стола.
            - Мы все сейчас на войне. – Пауза. Встал. Роза тоже встала по стойке смирно. – И находимся там, где прикажет Родина… партия.
            - Я беспартийный.
            - Давно ли?..
            Не бритый не по-доброму посмотрел на особиста:
            - С тридцать восьмого. – Сказал очень четко и громко.
            Особист ответил ему таким же не добрым взглядом. Повел губами, высоко поднял подбородок, не отрывая глаз от лейтенанта:
            - Уже знаю, прочитал в деле… Классовая борьба не бывает доброй. – Подвинул стул. – А воюешь ты геройски.
            Он повернулся к окну, стал смотреть на улицу, как будто все главное сейчас происходило там, хотя разговор был не закончен. Пауза уже длилась не менее, чем минуту. Она была длинная по воле капитана особого отдела 67 стрелковой дивизии, пауза была тяжёлой, неприятной, но никто не продолжал разговора. Капитан особого отдела ждал новых фраз ерничества со стороны полевого офицера, это было очевидно… Тот молчал. Продолжения особист так и не дождался:
            - …Вас, лейтенант Шеина, мне рекомендовали не только как хорошего переводчика… - он стал говорить ни с того, ни с сего, будто уже давно разговаривает с Розой, продолжая смотреть на улицу, словно не было в кабинете небритого старлея, - но и как очень опытного разведчика. Послужной список… - он сжал губы, изображая удивление, - солидный… удивляет. И разведка… и подпольная работа, оперативная работа, радистка…  Солидно. Очень серьезный опыт. Да еще с хорошим немецким.
            Замолчал. Не спеша сел, задумался:
            - Скажите, а капитан Артем Емельянович Шеин вам никем не приходится? В деле об этом ничего не сказано.
            Роза была удивлена вопросу, но воспоминания о муже уже не вызывали у нее нервный спазм, ведь с тех пор прошла… целая война:
            - Он был моим мужем, товарищ капитан.
            Капитан плотно сжал губы и опустил взгляд:
            - Достойный был офицер, служил с ним в начале войны. Кстати, я был с ним за день до его гибели.
            Особист встал, стал делать медленные короткие шаги, выходя из-за стола.
            - Удивлен встрече. Соболезную. - Он вышел из-за стола, подошел к Розе, эмоционально пожал ей руку. – при случае могу рассказать про вашего мужа, что знаю.
            Роза, чуть повернула голову, опустив взгляд, глубоко вздохнув:
            - …Из-за войны… эта давняя рана, столько всего видеть пришлось. Сейчас я не готова выслушать Ваш рассказ, товарищ капитан. Мне трудно возвращаться к тому времени. Вот фашиста одолеем… все вспомним, – Резко посмотрела в глаза офицера.
            - Понимаю… Понимаю. – С небольшой заминкой.
            Чуть задержавшись напротив Розы, пять отошел к столу, какое-то время вновь внимательно смотрел в окно, будто наблюдая там что-то интересное, важное.
            - Итак забираю вас двоих… Шеину и вас лейтенант. Вы поступаете в мое распоряжение до окончания операции. Вас оставлю в штабе пятой дивизии. – Посмотрел он на гражданскую женщину. Затем обратился к уставшему лейтенанту, чуть скривив лицо, - …и приведи себя в порядок. Теперь ты будешь представлять лицо Красной Армии. Задачи обозначу позже.
            В комнату вошел все тот же офицер связи с которым Шеина приехала в штаб дивизии, как будто все это время стоял за дверью и ждал команды.
            - Идете с ним, он вам поможет оформить все необходимое. И, минуточку… вы, товарищ лейтенант Шмидт, после окончания формальностей, вернитесь ко мне. Мне с вам придется еще продолжить разговор.

            Через три часа, после соблюдения военных формальностей, протоколов секретности, специальных инструктажей, постанови на довольствие, получения сухпайка и… плотного обеда, они ехали на тентованном виллисе в сторону Сталинграда в сопровождении отделения охраны. Как ни странно, рядом с Розой сидел не молчаливый лейтенант… а молчаливый капитан Шмидт.
            Когда Шеина садилась в машину, она сразу обратила внимание на погоны выбритого, но узнаваемого мужчины средних лет.
            - Как интересно, за три часа вы стали капитаном. – тихо, но, чтобы попутчик слышал, промолвила Роза.
            Улыбнулась на его взгляд.
            Тот тоже ответил улыбкой, но подозрительной и сухой.
            - Довоенной звание вернули. – пояснил Шмидт. - Mein Gro;vater war auch Kapit;n... die Wahrheit in der Marine (Мой дед тоже был капитаном... правда на флоте). – опять сухо промолвил новоиспеченный капитан на чистом немецком языке.
            - Das sind unsere Jahre, Genosse Captain... noch m;ssen das Schwarze Meer und die Ostsee befreit werden. Du schaust und musst schwimmen. (Какие наши годы, товарищ капитан... еще придется Черное море и Балтику освобождать. Глядишь и поплавать придется.¬)
            Говорить капитан Шмидт ничего не стал. Но про себя отметил, что лейтенант Шеина немецкий знает неплохо, хотя говорит с большим акцентом… как прибалт.
            Через пару минут Роза будто опомнившись:
            - Но в 1905м восстание на "Очакове" возглавил лейтенант Шмидт... Он Вам не родственник?
            Роза с изумлением смотрела на попутчика.
            - Однофамилец. - скромно промолвил Антон и отвернулся в окно автомобиля, всем своим видом показывая окончание беседы.

            Уже темнело. К концу подходил короткий день 28 января 1943 года. Не пришлось Розе долго радоваться, возвращению к привычной работе и обстановке, она ехала с незнакомыми людьми в незнакомое место, выполнять еще не известное ей задание… собственно в разведке так бывает часто.
            Невольно, особист разбередил воспоминания о погибшем в октябре 1941го Артеме. Молодые поженились не за долго до войны. Артем все время куда ни будь ездил… командировки… командировки. Не успели они еще создать настоящую семью… а война уже была на пороге. Не успели оглянуться вокруг, в дымах начавшихся сражений… а Артем уже погиб, хоть и служил в особом отделе. Но когда штаб был окружен, все командиры штаба, во главе с дивизионным комиссаром, в том числе офицеры и особого отдела, оказались в окопе… своим примером останавливали бегущих в панике. До последнего… пока не погибли все. «и все-таки попрошу, чтобы он рассказал мне об Артеме. Я ведь не знаю как он погиб. Пусть расскажет, когда приедем.» Она повернула голову, посмотрела на выбритого лейтенанта… не лейтенанта - капитана. «58я. Как быстро стало понятно, что он не враг… Странно. Очень странно»: Роза удивлялась такому моментальному, за три часа, росту звания.
            Шмидт не казался молодым человеком, на взгляд ему было за тридцать. Глаза были впалые и какие-то уставшие от жизни. Видно было, что он ни с кем не хотел разговаривать. Она опять переключилась в себя. Опять в сознании всплыла солнечная весна сорок первого.
            Воспоминания никак не давали Розе уснуть. Но машина все ехала и ехала вперед. В конце концов молодая женщина провалилась в тяжелую полудрему, в которой Артем по-прежнему находился рядом. Но он не звал ее за собой. Они просто смотрели друг на друга… Артем как будто опять стал таким родным, давно они не были… так близки.
            В Сталинград, точнее в штаб Воронежского фронта, в состав фронта входила 64я армия, в подчинении армии 38я стрелковая бригада, в свою очередь 67я стрелковая дивизия входила в состав 38й, на место они должны прибыть завтра к вечеру 29 января 1943го года.

Продолжение:           http://proza.ru/2021/10/30/1379
            
17.09.21
Олег Русаков
г. Бежецк


Часть 1. Не пробитая скала.
Глава 2. На побывку.

Предыдущая глава:       http://proza.ru/2021/10/28/1175

            - Ну как там на фронте, солдатик? Рассказал бы чего.
            Пожилой, обросший щетиной, дед смотрел на Якова с большим ожиданием. Седой волос сваливался у него почти на глаза, а железная дорога спокойно выстукивала свой успокаивающий метроном. Он был возрастом вроде, как и его отец, когда Яков уходил в армию в 39м, но почему-то казался старше… на много старше бати. Вряд ли он был старше возрастом. Скорее всего это война накладывала на мужиков такую маску, которая делала всех мужчин старше своего возраста, ведь и двадцатидвухлетний Яшка выглядел далеко не на двадцать два года, имея за плечами не один десяток языков, диверсионных и разведывательных операций.
            – …Нам ведь каждое твое слово, фронтовое, дороже… - короткая заминка, - …Левитана будет. А то едем молчим… зря время тратим. А у нас там два сына. – вздох, - Третьего уже не дождаться…
            Женщина, точнее совсем молодая девушка, сидящая рядом с ним, опустила глаза вниз, подведя край платка под нос. Сильнее прижавшись к плечу деда.
            - А это вот… невестка его… вдова значит.
            Он поперхнулся:
            - Еще двадцати годов нет, а уже вдова, как год. Хорошо еще… сына нам родил-а… - опять поперхнулся без слез.
            - …Да, сынок, расскажи…
            - …Расскажи, сынок, как там немчура, сильно кусается?..
            - …Поведал бы чего?..
            - …Когда еще кто расскажет?..
            - …Не видал ли там Артемку маво… Савина Артемку???
            Поддержали старика несколько женских и не молодых мужицких голосов, даже из соседних купе плацкартного вагона, заполненного людьми и на нижних, и на верхних полках. Молодая вдова, сидящая рядом со стариком, подняла глаза на солдата, взяв старика за локоть. Женщина из соседнего купе, с плетеным лукошком, аккуратно его держа на коленках, будто лукошко с яйцами, села поудобней, чтобы лучше видеть орденоносного парня, у которого на груди были видны аж два ордена, под отдернутой в сторону верхней части новенькой шинели. Из-за перегородки вагона появилась голова мальчугана. С хитрым прищуром, глаза постреляли в разные стороны, пока не остановились на солдате, голова снова исчезла за перегородкой, но через секунду опять появилась, с нескрываемым интересом разглядывая солдата, разинув рот.
            Яшка Никитин, давно смотрящий, как мелькают деревья за окном, слегка растерялся, сталкиваясь своим взглядом с уставшим ожиданием многих, смотрящих на него, глаз. Он сразу резко почувствовал, что не знает, чего говорить этим людям, не умеет он это делать оказывается перед ждущими лицами. Хохмить перед сослуживцами – это пожалуйста, за то, только смех, а тут… люди ждут от него… именно от него, большое нужное слово, которого у Яшки, как оказывается, и нет совсем. Он, бывалый солдат, полтора года не вылезающий из окопа, просто не мог подобрать слова, именно те слова, которые надо сказать этим, уставшим от ожидания и надежды, людям. У каждого из которых там, откуда он едет, есть свой близкий человек, и жив ли он… или нет, расскажет только одна… надежда. Непроизвольно расстегнул и раздвинул шинель, из-под которой появились медали и гвардейский значок, и третий орден красной звезды. В купе разнесся глубокий «Ох». Яша смутился еще больше.
            - Не смущайся, сынок, мы ведь люди простые. Что скажешь, то и ладно. Видеть тебя – уже праздник. То, что фриц силен – знаем. А вот возьми ж ты – Сталинград наш. Так и не взяли его… изверги.
            Яков чуть улыбнулся губами, смотря на «деда»:
            - Да… бьем мы немца, Батя, - как будто опомнившись, - научились бить… Не получается у них уже спокойных маршей по нашей земле.
            Все слушали его редкие слова с восхищением. Никто не желал перебить, даже когда он замолкал. И очень… очень ждали следующего слова. Как будто именно оно будет самым главным.
            - Даже тыла у них теперь нет, и по тылам бьем, гадов. Обязательно победим, Отец… Обязательно. А сынов жди. Может, вот как я, после ранения приедут. – Взглянул на девицу, жмущуюся к дедову плечу. – А ты красавица не отчаивайся, и похоронки бывает на живых отправляют. Он в госпитале, а на него похоронку... Вот сейчас в госпитале такой случай рассказывали, про солдата одного. Все видели, как его миной накрыло… чуть ли там, не на куски… - тормознул, осекся договаривать не стал, - Посчитали… хана парню, к награде представили посмертно. Ну погиб и погиб, на фронте это не новость. А он до наших дополз… в госпиталь. И живой, здоровый. Там, на фронте все может быть.
            - Кем же ты служишь–то герой? – озорно бросила немолодая женщина из прохода, нарушив тишину ожидания следующих рассказов бывалого война…
            В это время по вагону пошел некий озабоченный шум. Все начали озираться на его источник и вытаскивать из карманов, или из укромного места багажа, документы, по вагону шёл военизированный патруль. Яшка тоже полез в нагрудный карман, достал билет, военную книжку, выписку из госпиталя по ранению, оттопырив в сторону вторую полу шинели, медали слегка зазвенели. Мальчишка из-за перегородки начал вытягивать как можно выше свою шею, пытаясь рассмотреть награды солдата. Через три четыре минуты патруль был уже у их купе. Чекист, в возрасте, сурово посмотрел на Якова:
            - Куда и откуда следуете, товарищ сержант?
            Яков попытался привстать, но рост ему сильно приподняться не дал, после чего он опять сел.
            - На побывку домой, товарищ старший лейтенант, после ранения, двадцать один день отпуска дали, чтобы кости заросли. Еду в деревню Жданово, сейчас вот до Сухинич, а там либо машиной… а то поездом, коли ходит туда поезд. Или по железке десять километров, километр через лес… и дома. Еду из Москвы, из госпиталя.
            Офицер еще раз внимательно посмотрел на сержанта, опять проглядел его документы. Вернул документы, отдал честь:
            - Благодарю за службу, герой. Смотри там аккуратней, до фронта от Сухинич километров сто останется.
            Резко повернулся и, хотел было выйти из купе, но приостановился, с задержкой посмотрел на солдата, обратив внимание на ордена:
            - Не сопроводишь до тамбура, служивый?
            Сам пошёл дальше, не дожидаясь ответа. Вокруг воцарилась молчаливая пауза. Всем было не по себе. Через секунды Никитин встал и пошел за старшим лейтенантом НКВД.
            - Отец, я свой вещмешок брать не буду, полежит… ладно.
            - Не волнуйся, кому ж он мешает, сынок. Иди. Послежу.
            У старика документы милиционер проверять не стал. Видимо не было это его основной задачей. Суматоха и замешательство потихонечку сходили на нет. Перед Яковом с уважением и озабоченностью раздвигались сумки и ноги.

            Милиционер не останавливался у следующих купе, внимательно разглядывая сидящих людей, он уверенно медленно двигался на выход, солдат следовал за ним. В вагоне работали еще трое милиционеров, но они еще не дошли до места, где следовал в отпуск Никитин, так как документы у пассажиров проверяли не выборочно.
            В тамбуре курили два мужика, бросившие косые взгляды на вошедших, смачно затянувшись и отвернувшись к обледенелой двери гремучего тамбура, меж собой тихо разговаривая. Лейтенант милиции встал у правой заледеневшей двери, вытаскивая папиросы. Никитин тоже достал из кармана галифе пачку «Севера» и спички. Старший лейтенант напряженно из-под бровей пялился на мужиков. Прикуривая, почти не слышно, Никитину:
            - Такое дело, сержант… на узловой группа бандитов, с пересылки, грохнула охрану, и рванули в бега… - загасил спичку – с собой прихватили два пистолета.
            Слегка словами пережевав дым, остатки дунул вниз, а дым все равно не кончался, перемешиваясь со словами.
            - Подозрительных не встречал?
            Никитину и так было не по себе, что НКВДешник потащил его за собой, после вопроса старлея стало совсем не приятно. Замешкался:
            - Э-э… Нет.
            Старлей все пялился на двух курящих в другой стороне тамбура мужиков, сквозь грохот вагонной сцепки. Старая потертая обувь на фоне цивильной дорогой верхней одежды никак не увязывались между собой. Да и фасонное пальто на худом мужчине сидело не по размеру.
            – Слушай, у меня в душе все поет… к мамке еду. Четыре года близких не видел. Одна кровь на глазах… Да мне сейчас все люди – братья. Смотрю на любую бабу, как родная, так бы… так бы и прижал к груди! А ты мне – подозрительных…
            Прислонился спиной к стене холодного тамбура. Очередной раз глубоко затянулся, выпустив клуб дыма.
            До Калуги оставалось часа два.
            Один из курящих резко бросил бычок, потянулся к ручке двери в переходной тамбур другого вагона.
            - Ваши документы, граждане! – громко и чётко спросил старлей обращаясь к спешащему в другой вагон, сделав шаг вплотную к мужчине, через большую фигуру Никитина, не давая худому широко открыть дверь переходной площадки, заблокировав ее своей коленкой.
            Тот сначала, будто замер с рукой на ручке двери, из подобья смотря на милиционера холодным добрым взглядом, затем мраморно улыбнулся, закидывая голову назад. Расслабленно встал, как кол:
            - Документы?.. – опять слегка улыбаясь, очень медленно, иногда через милиционера, бросая скользкий взгляд на солдата. Пауза, левой рукой полез за пазуху, правая медленно пошла в карман драпового, не дешёвого, будто слегка великоватого, пальто.
            Ни движения, ни улыбка не ускользнули от взгляда Яшки, он, почему-то четко понимал, что они не естественные. Его голова уже напряжённо считала происходящую ситуацию, прикидывала расположение: милиционера… двух мужчин, свое расположение… в этом маленьком, узком тамбуре. Сержант переступил ближе к двери в вагон, выйдя из-за спины милиционера, иногда ловя скользкий взгляд «худого».
            - …Будут… документы. – «худой» говорил медленно, чуть ли не по слогам, словно растягивая время.
            Левая рука что-то доставала из-за пазухи, правая очень быстро вынута из кармана, и моментально ударила старлея вниз груди. Рука худого дядьки моментально идет обратно. Милиционер как-то странно охает. В руке худого заточка.
            Следующее быстрое движение вперед и вбок на солдата.
            Служивый, вместо того, чтобы пятиться, тоже делает маленький шаг вперед правой ногой, туловище, чуть разворачивается, перенося массу тела в атаку, корпус в движении… левой рукой пытается схватить руку врага с заточкой, но теснота тамбура не дает возможности маневра, заточка втыкается ему прямо в середину ладони, двигаясь уже, по выбранной инстинктивно Никитиным траектории – вверх… вместе с рукой бандита, открывая тому весь его корпус и голову.
            Правой богатырской рукой, хватает врага за острый кадык, тот хрипит... Яков, изо всей силы, не отпуская кадык, впечатывает его голову и легкое тело влево, в стену вагона, каракуль в сторону.
            Заточка торчит в ладони до рукоятки, продолжая двигаться вверх на выворот большого пальца «худого», заточка вырывается у него из руки, торча в ладони Якова. Рука в локте прижимает правую руку врага. Сержант, резким движением кисти, разворачивает кадык в сторону. Характерный хруст сломанного хряща. Тело противника слабнет, глаза закрылись, в челюсти судорога.
            Никитин отпускает напавшего. Враг быстро оседает по стене вагона. Никитин вытаскивает заточку из своей ладони. Тело худого, еще пытается хрипя дышать, с угла губ потекла каплями кровь, глаза два раза моргнули, наполовину не закрывшись последний раз, руки задрожали крупной дрожью. Заточка брошена в сторону.
            Сержант уже повернулся в направлении второго, слегка специально толкнув плечом раненного старлея, раненный нескладно садится на попу к выходной двери тамбура. Тот… второй, судорожно что-то непослушное вынимал из кармана пальто. В долю секунды, по фрагменту рукоятки, разведчик понимает, что это наган, тут же на врага. Но противнику все же удалось вытащить пистолет, направляя на солдата. Щелчок взвода. В это время раненая рука Никитина, практически ударом направляет пистолет вверх, прижимая оружие и руку противника к обледеневшей двери тамбура. Выстрел гасит слух, забивая уши звоном… в потолок. Запястьем правой ладони сержант ударяет в запястье ладони бандита, пистолет ударяется в стену и падает на ледяной пол.
            Никитин делает шаг назад, правой - резкий короткий удар в нос гада… и еще шаг назад.
            Бандит головой раскалывает обледеневшее стекло двери, резко валится на Никитина. Тот делает еще пол шага назад, чуть влево, пропуская тело. Еще безжалостный удар снизу-вверх… голова вверх, коленки в пол! Враг момент неподвижен, валится мордой в холодное железо тамбура… лежит без признаков движения.
            Никитин за ствол поднимает наган. Снимает взвод курка. Чуть замешкавшись отдает милиционеру.
            - Как ты?.. – договорить не успел…
            В это время открывается дверь переходного тамбура… открыться до конца не может – мешает тело.
            В щель протискивается мужик с наганом на перевес, ища цель, отодвигая соратника.
            Никитин, не думая ни секунды, впечатывает своим кирзачом руку с пистолетом в урез стены дверного проема, возвращая правую ногу обратно. Бандит орет от боли, пистолет падает на пол. Мужик, хватаясь за сломанную руку, вваливается в тамбур, выпучив глаза лицом поворачиваясь к Никитину. Яков правой ногой наступает на спину поверженного стрелка. Между ними сантиметров сорок… Никитин моментально напрягает очень короткий апперкот в челюсть. Голова бандита, чуть не отрываясь от плеч, закатывает глаза и садится вниз.
            Кто-то еще выскакивает из переходного тамбура в другую сторону и убегает.
            В это время милиционеры из вагона пытаются открыть дверь тамбура, отталкивая дверью тело «худого». Яшка за пальто приподнял и откинул на пол метра ливер бандита, освободив дверь.
            Два милиционера с оружием наперевес ввалились в тамбур.
            - Товарищ старший лейтенант!?. – смотрят на командира.
            - Еще, как минимум, один побежал по вагонам. – Скороговоркой сержант сотрудникам милиции.
            - Побудешь со старшим лейтенантом?
            - Да бегите, вы… упустите.
            Двое рванули в облаву.
            Всего лишь меньше пол минуты риска… и не на войне в бою… и не фашисты на полу… а в ладони дырка.
            Никитин окинул внимательным оценивающим взглядом тела. Перевел взор на старлея, тот был бледный, между пальцев прижатой к низу груди руки медленно струилась кровь. Оба молчали.
            - Разведка???
            Яшка снова внимательно посмотрел на свою ладонь, проколотую насквозь между коренными фалангов ладони. Из ранки сочилась кровь, в основном, в сторону ладони.
            - …А-га.
            - Понятно почему вся грудь в орденах.
            - Вставай, а то замёрзнешь. Кровь теряешь.
            Стал помогать милиционеру встать. Через стекло двери из вагона смотрела женщина, закрывая от страха рот ладошкой. Сержант слегка махнул ей рукой, чтобы она ему помогла. Она тут же открыла дверь, в разбитое стекло еще сильнее понесло холодом, Никитин пустил старлея вперед в вагон:
            - Кто ни будь примите его. Перевяжите. Если бинтов нет, исподним… исподним на лоскуты. Я тут приберусь немножко… в тамбуре.
            - Да тебя самого перевязывать надоть. – крикнула баба.
            - Сейчас приберусь и перевяжите.
            Подошли еще женщины, повели старлея к удобному месту, чтобы перевязать, бросая испуганные взгляды в щель двери, в тамбур. Тут как тут четвертый милиционер, почему-то не побежавший за бандитом… не понятно, может чуток испугался… видно, что лет семнадцать – восемнадцать, глаз осоловелый, лицо пятнами, бледный. «Наука будет салаге» - подумал Никитин. Пистолет у мальчишки еще на перевес… правда курок не взведен.
            - Ты оружие-то убери. Не в кого уже стрелять-то.
            - А?.. А-га… - пистолет неуверенно пошел в кобуру, залезая туда не с первой попытки.
            Сержант из брюк, поверженных, вытащил ремни. У живых на спине затянул скрутки на руках. Один, при этом, уже очнулся, не понимая, с ходу, что с ним. «Худой» свою последнюю кару - уже принял, но кровь еще продолжала еле-еле пульсировать из угла его губ. Никитин чуть сомневаясь, ударил его по щеке зная, что, когда ломается горло, дальше не живут. Но… но голова откинулась, глаза закрылись, пасть открылась настежь бездыханно… безжизненно.
            …………………….

            Не поймали милиционеры сбежавшего, выпрыгнул он из поезда. Ищи-свищи.
            Минут через десять, пятнадцать вернулся Яшка на свое место, с забинтованной не умело и не бинтом, ладонью. На тряпице все же просачивалась кровь. Сел, глубоко вздохнул. Люди смотрели на него молча. Все были потрясены событием… отвагой солдата.
            - А ты, как вижу опытный боец. Так понимаю - давно уже воюешь, сынок, орденов полна грудь. Столько и не видел ни у кого. Отваги в тебе… на десятерых хватит.
            Яша слегка засмущался.
            - Давно, Отец. Скажешь тоже… Я кадровый, по призыву 39го года, впервые в бой в августе сорок первого, под Ельней, попал. Вот там наша часть гвардейской прозвали, и вот этот значок оттуда… видишь «Ельня» написано.
            Он показал на гвардейский значок грубой плавки.
            - Дали мы там жару фрицам... а командовал нами сам Жуков!!! - он значимо приподнял палец, значимо посмотрел на слушающих, повторил, - сам Жуков! Начало сентября сорок первого, а мы, их гадов, с Ельни выгнали к е....м собачим.
            Глубоко вздохнул, внутренне себя успокаивая.
            - А вообще… Мы ведь там на фронте их не носим совсем, ордена-то и медали. Первый раз одел. Все же домой еду. Пусть мамка посмотрит, да сестренки. – остановился… чуть подумав продолжил, - Я ведь их с тридцать девятого не видел, уже три с половиной года прошло. Ни война бы, так в этом году домой поехал по окончанию службы. – Яша посмотрел в окно. - Теперь уж – пока фрицу голову не свернем, воевать надо. – опять задумался, - Да и земли он слишком много истоптал нашей, поганец. Кроме нас ее никто не очистит.
            Там, где находился раненый милиционер, по-прежнему суетились бабы.
            - Это ты молодец, что про мамку думаешь. Поди не сладко им там. Под оккупацией-то были?
            Яшка напряженно вздохнул.
            Пожилая женщина поставила на стол маленькую баночку:
            - …Сынок, это настой облепиховый, хворь быстро снимает, мажь им ранку свою, заживет быстро. Как развяжешь, так и мажь.
            Яков от неожиданности чуть растерялся.
            - Спасибо, мамаш. Большое спасибо…
            К столу подбежал пацан, который все выглядывал из-за перегородки, поставил рядом маленькую баночку с черным содержимым. Ничего не говоря, бегунком убежал обратно.
            Из-за перегородки показалась голова мужика.
            - Деготь это. Дрянь из ран вытягивает зараз. Как гной появится, вечером поставишь, утром ранка чистая, как солнышко.
            Улыбнулся, кивнул головой, исчез за перегородкой.
            - Спасибо… - перевел взгляд на банки, уже тихо, себе под нос, - не знаю имени твоего…
            - Гошка хромой… - негромко сказал дед, - из нашей деревни. Летом комиссовали его из армии под чистую, без ноги он с фронту вернулся… А это мальчуган - его младший. Васька. Средний двоечник, с моей внучкой учится, - чуть запнулся, - а старший – воюет.
            Из-за перегородки вылезла голова сорванца Васьки, расплывшись в улыбке исчезла. Все чуть улыбнулись.
            Какое-то время опять все молчали. Люди молчали, боясь перебить солдата. А тот переводил взгляд с одного пассажира на другого, с благодарностью смотря в их не легкие глаза. Наконец опять посмотрел на деда и его невестку. Вспомнил его вопрос:
            - …Были под немцем, батя, - будто продолжил, - в июле я их майское письмо получил, что освободили деревню. Весной их освободили в сорок втором, перед майскими.
            Посмотрел на свою забинтованную кисть. Отвел глаза на мелькание за окном. Поезд проезжал переезд, у переезда три подводы с мешками, видимо зерно. А вокруг подвод пацаны, мал-мала меньше.
            - Деревню-то сожгли всю. Все в землянках живут. Ни лошади,,, ни быка. Мужиков нет, все бабьим горбом. – сглотнул комок, приводя голос в порядок, – тоже считай… как на фронте. Курочка откуда-то приблудилась. Спасает их. Как завороженная, почти каждый день яичко несет… хоть и петуха нет. Немцы же всех курей сожрали… сволочи.
            Замолчал. Опять посмотрел на пробитую руку:
            - Хотел домик им справить хоть какой. А теперь вот… - махнул раненой рукой. – Вообще-то на мне все заживает, как на собаке. Ранение то вон почти в сердце было, всю грудь напополам распилили, чтобы пулю вытащить. Ничего, зажило за два месяца. Еще послужу Родине.
            Какое-то время помолчал:
            - Может успею еще и избушку им собрать. Печек много осталось после пожаров… уж печку-то точно сложу, чтобы их грела… Уже весна скоро. Пахать надо. – опять глубоко вздохнул. – А кому пахать… если только бабам впрягаться.
            Никто вокруг не прерывал его громкого молчания. Все слушали и слушали солдата. Солдата, который несколько минут назад, здесь в, не совсем глубоком, тылу, на пути к мамке, в вагоне с людьми, не задумываясь рисковал своей жизнью. Рисковал ради их всех, пассажиров этого поезда. И… победил!

            Бандитов притащили в последнее купе, перед туалетом. Обоих сгрудили на одну скамью, убитого бросили под стол, к ним в ноги, один из сотрудников органов сидел напротив них. Людей из этого купе попросили перейти на другие места.

            А раненый милиционер до станции… все же помер. «Худой» пробил ему печень. На улицу кровь шла медленно, из двух колотых дырочек в боку… заточка была длинная, сумела войти и выйти, кровило чуть ли не по капле, но видимо сильным было кровотечение внутреннее. Сержант Никитин это понял с самого начала, видел уже такое там, откуда он ехал… но говорить ничего не стал, ни старлею, ни бабам, суетившимся вокруг него, зачем убивать… надежду. Поняв, что остались минуты, улыбнулся старлею и пошел на свое место. Сначала милиционер все храбрился: «Чего там дырочка? До свадьбы заживет…» - но сам бледнел и бледнел. Бабы это замечали, но улыбались НКВДешнику добрыми бабьими лицами, с которых не уходила несгибаемая бабья надежда, отводя свои милые лица в сторону, чтобы смахнуть накатывающуюся слезу.
            А потом… тот уснул… уснул навсегда.
            Бабы это не поняли: «Тише… Тише» - друг другу. Не осознавая, что милиционер… уже не проснется.

Продолжение:   http://proza.ru/2021/11/01/955   


27.09.2021
Олег Русаков
г. Бежецк


Часть 1. Не пробитая скала.
Глава 3. Нет страха.

предыдущая глава:    http://proza.ru/2021/10/30/1379   

            
            Огневая точка находилась в глубине здания. На фасаде прикрытие из автоматчиков и ближние фланги тоже надежно прикрыты. Уже ни раз было прямое попадание снаряда в дзот, но новая атака опять и опять натыкалась на него. Его разящий пулеметный огонь с двух пулеметов, разведенных в стрельбе по времени из расчета перезарядки, моментально останавливал атаку, забирая все новые и новые жизни. Опять ждать нового залпа, чтобы поднять голову. Обойти было невозможно, с левого фланга открытый лед Волги, справа… не по фронту, а по правую руку, нависают над площадью другие руины, в них надежно уже давно засела, очень укрепленная за месяцы, оборона фашистов.
            Если ничего не предпринять, придется штурмовать, не взирая на потери, ждать ночи никто не даст. Может во тьме и удастся обойти дзот, а может и нет. Но… Но командованию приказ нужно выполнить сейчас… нельзя ждать до ночи. Либо взятие развалин дома культуры, либо смерть. От взятия рубежа зависит начало артиллерийского залпа по правому флангу. И до заданного времени… остались крохи.
            Что странно было в этих уличных боях, так это то, что мало было взрывов в порядках атакующих красноармейцев. У немцев уже давно кончились артиллерийские боеприпасы, за частую у обороняющихся уже не было и гранат, а у многих автоматчиков в руках были не шмайсеры… а наши ППШ.

            Лида видит стонущего, до него было лишь метров двадцать, по развалинам. Ведь не много... чуть дальше еще один. Прошлый раз, когда она выскочила из-за укрытия пулеметчик в нее не стрелял. Он не мог ее не видеть, но просто не стрелял, так бывает, если за пулеметом настоящий солдат… а не зверь. Ее укрытие – угол здания… высотой в три человеческих роста осколок стены, столько же шириной, при этом, кроме груды камней, все, что от дома осталось, метров двадцать… всего лишь метров двадцать… а он еще жив… пока…
            Курочкина вскакивает и, по битому кирпичу, рваным кускам разрушенных стен здания, бежит к раненому. На пути крупные осколки стен и перекрытий… где под ними, где сверху… с фланга очередь из автомата! Свист… всплески кирпичной пыли… острый укол в щёку… на рукаве полушубка легкий разрез… Лида – вниз, на живот. Лежит. По щеке теплое… рассечена, трогать не стала, знает, что кровь. Опять на ноги, перемахивает следующий валяющийся кусок стены, за ним метров пять развалина на фундаменте, падает рядом с раненым, привычно, тяжело дыша, берет его за подбородок, смотрит в глаза: «В сознании… Плохо».
            - Сейчас миленький. Все будет в порядке. Куда ранен?
            Парень моргает и молчит. На шинели ни одной дырочки.
            Привстает на локоть, грубо берет за шинель рукава у плеча, за ремень, рывком переворачивает на живот, на себя… на уровне низа груди шинель бурая… черная. Кровь вытекает из большого порыва шинели. Лида понимает – ранение осколочное, рана… без надежд. Лежа вынимает из сумки бинт, делает приличный, сантиметров двадцать тампон. Накладывает его на шинель, зубами придерживает сантиметров тридцать от конца бинта, руку под раненного, дважды протаскивает бинт под солдата, отрывает остатки, перетягивает оба конца на два узла, бинт красный… но кровь уже не остановить.
            - Ты здесь полежи, все хорошо будет. – врет солдатику.
            Смотрит в темноту здания, где спрятался дзот, на карачки и под перекрытие, там еще один.
            Вылезает из-под перекрытия, до солдатика метров пять…
            Она уже хочет сделать к нему рывок, но ее кто-то грубо хватает за руку и дергает в сторону!.. за большой камень стены.
            - Ты чего! Дура!.. – слышит приглушённо, валится на красноармейцев, смотрит в глаза усатого солдат… взгляд на погон… сержанта, пару раз моргает от неожиданности. - Лида?.. А ты здесь откуда?
            - Отпусти… чуть рукав не порвал. Вон его перевязать хочу.
            - Да ты чего, целое поле открыто, - не отпускает ее рукав солдат. – И он не за укрытием…
            - Пулеметчик стрелять не будет, уже пробовала. Отстань! – И ловко, движением руки от большого пальца, высвобождается от захвата.
            Тут же бежит вперед, в прыжке оказывается у раненого.
            -Ну!.. фее-е! - он вдыхает резко воздух через губы, со страхом смотрит на Лидину хрупкую, даже в полушубке фигуру. поворачивается к своим:
            - Вперед!.. Марш, - одного толкает в плечо, сам ныряет под развалину.
            Трое бойцов, с которыми она сейчас разговаривала… тут же исчезают в руинах:
            …Воспользовавшись ее сомнительным геройством бойцы за сержантом ныряют под сложенное домиком перекрытие, затем бегом, с дистанцией метров в пять, преодолевают открытое место, метров в двадцать, до следующей руины, пулеметчик, наблюдая за Лидой, их упускает. Перед ними окоп, который много раз переходил из рук в руки, в тяжелых рукопашных. Никто уже не помнит, кто его выкопал первыми - наши, или немцы.
            Лида на карачках, грубыми рывками за плечи шинели, пытается подтащить бойца за ближайший кусок стены. Пулеметчик дает короткую очередь в три выстрела, большие фонтаны кирпичной пыли взлетают высоко в трех метрах от санитарки, она понимает, что он ее предупредил, больше предупреждать не будет, но раненого дотаскивает до укрытия, тяжело дыша несколько секунд лежит, не шевелясь,,, только сейчас почувствовала страх, он ведь мог и не делать своего предупреждения:
            - Сейчас миленький, только отдышусь…

            От руины, за которой притаились бойцы, до края немецкого окопа совсем чуть-чуть, десяток шагов. Один из них изо всех сил бросает гранату метров на тридцать в сторону, взрыв, вскакивают, бегут в окоп. Пулеметчик поливает вокруг места, где произошёл подрыв, предположив, что это очередной прорыв начинается. Бойцы опять оказываются не замеченными. В окопе одни убитые… и не только немцы, вчера последний раз здесь была рукопашная.
            Дошли до поворота окопа. сержант ложится на дно, снимает каску, аккуратно смотрит в продолжение траншеи. Метрах в пяти-семи видит двух беседующих немцев, внимательно следящих за заглохшей, очередной раз, атакой русских. Подается обратно, жестами рассказывает о наличии врага за поворотом. Расчехляет лопатку. Жестами же показывает задачу второму номеру, у того немецкий клинок, третьему – если неудача, чтобы открыл огонь, и приговорил врага. Приготовились. Пальцами – три… два… один! Сорвались друг за другом без единого звука.
            …Шаги – четыре, пять… глаза немца расширяются до невероятной величины, шесть… он пытается перекинуть карабин с бруствера на подбегающего русского солдата, семь… красноармеец прижимает карабин немца к брустверу окопа, толкает его плечом и пробегает мимо, до второго фрица, через секунду клинок второго номера, снизу-вверх, со всей дури, пробивает клинком ему шинель, и живот до самого горла. А лопатка атакующего сержанта, с короткого маха, с боку, до позвоночника режет горло второго немца… кровь брызжет в стороны, но боец вторым движением поновой рубит ему шею, вонзая саперную лопатку двумя руками сверху-вниз… чтобы уж наверняка!
            Оглядывается по сторонам, нет ли другой цели, вытирая о галифе немца острие заточенной как лезвие, лопатки, ноги фашиста крупно вздрагивают, опять вздрагивают…
            ……………………………….

            Прошли секунды. Лида еще не отдышалась за куском стены, где она прятала раненного бойца, взрывается граната. Она накрывает раненого собой. Пару секунд – беспощадная пулеметная очередь крупнокалиберного рвет камень вокруг них. Опять тишина. Лида смотрит на лицо солдатика, Тот:
            - Зачем ты так рискуешь.
            Лида не стала отвечать, начала расстегивать ему шинель, внизу грудины сукно шинели было черным, дыхание парня с тяжёлыми хрипами. «Легкое пробито… кажется навылет… это хорошо, что на вылет.» Она свернула два маленьких тампона намочила их в спирте, чуть воткнула в дырочку со стороны спины, сделала тоже со стороны грудины, начала перевязывать.
            ………………………………..

            После маленькой победы над двумя фрицами, окоп выводил бойцов почти к зданию. сержант снимает каску, напяливает немецкую, поднимает голову над бруствером рассматривает немецкие окопы вдоль здания, подмечая на бруствере приготовленное оружие, и наблюдающих немцев. Впереди, до стены полуразбитого дома культуры, вражеских солдат не видит. Опускается на корточки к своим. Немецкий котелок отбрасывает в сторону. Открытой ладонью показывает направление движения, начинает перемещаться по окопу. Тихо, чуть не шёпотом:
            - Последний… тылы посматривай.
            Они оказались у прогала разрушенного подъезда, в глубине… где-то там в темноте, находился убийственный дзот. Но им не надо наверх, в лоб это смерть, просто площадь за спиной. Они спрыгнули в окно подвала, и через минуту в пробитое перекрытие видели пятерых немцев у двух пулеметных гнезд. Перекрытие было пробито огромным куском стены упавшего сверху. Под ним куча битого бетона и кирпича выше человеческого роста, всего лишь подпрыгни, и ты там, среди фрицев. Бойцы переглянулись, отошли к темной стене.
            - Твой правый сектор обстрела, мой левый, - рукой показал на третьего, - ты в прикрытии.
            Приготовились…
            В этот момент взрыв снаряда, через секунду, второй. Здание сильно тряхануло, было понятно, что разрывы произошли совсем рядом, ото всюду посыпался песок, в воздухе встала пыль, появившаяся, будто из встряхнутого воздуха. Сразу зазвенела ружейная перестрелка. Наши пошли в очередную атаку:
            - Нам в помощь… вперед. – сержант побежал наверх.
            Второй отставал на шаг-другой. Сверху, в кромешной пыли, пахло жжёным порохом. Пулеметчик нажимает на гашетку. сержант очередью валит дальнего пулеметчика, не успевшего выпустить еще и десяток зарядов, и еще одного фашиста, готовящего очередной цинк с пулеметной лентой. Второй пулеметчик скрыт большой колонной. Смещается влево, надеясь увидеть пулеметчика, и не попасть в сектор обстрела второго бойца. Тот валит еще одного немецкого солдата, хлопочущего у деревянной двери.
            Прижавшись к стене, сержант, так и не видит второго за крупнокалиберным, бежит к этой колонне, пулеметчик в этот момент открывает огонь по площади, усатый - вынимает гранату, срывает ЧК:
            - Ложись… - бросает лимонку за колонну, - в этот момент он чувствует пронзительные удары по всему своему телу… падает… видит, как в него, из автомата, стреляет немецкий офицер… но уже ничего не чувствует, тело почему-то стало очень легким, образовалась кромешная тишина, хочет встать - не может... через миг… погас свет.
            …Второй номер слышит «Ложись», в этот момент распахивается дверь, немецкий офицер стреляет в усатого сержанта, граната громко падает за колонну, клацая по каменному полу, ложиться некогда, и второй и третий стреляют в офицера… взрыв гранаты останавливает стрекотание крупнокалиберного немецкого пулемёта… все в помещении падают. Пыль… тишина. А на улице в немецком окопе уже вскипает рукопашный бой! Ведь пулеметы молчат.
            76и миллиметровые второй раз ударили в амбразуру, которая уже секунд десять, пока шла перезарядка орудий, молчала. После очередной пары разрывов, в пыль разбитого холла, где спрятан немецкий дзот, после артиллерийского залпа, уже вбегали красноармейцы, не встречая сопротивления.

            Лида закончила перевязку бойца, когда в дом уже вбегали красноармейцы. Она за ними. На втором этаже активная перестрелка, но Лида подбежала к молчащим пулеметным гнездам. Сначала вскользь потрогала ствол – холодный, за ствол вытащила его из гнезда, пулемет повис на ленте, сунула внутрь голову. Увидела двух красноармейцев, полезла в гнездо. Подбежала к солдату, глаза усатого сержанта, пытавшегося ее спасти минут десять назад, еще сверкали в полумраке помещения, смотря в сторону открытой двери у которой распластался немецкий офицер. Метрах в трех еще один красноармеец, возле большого пролома в перекрытии, она проверила его пульс. Не живой, множественное осколочное. В провале, во мраке различила кирзовые сапоги и галифе еще одного бойца, стала спускаться вниз. Но он тоже оказался мертв. Она, в отчаянии, села на камень.
            В сумраке подвала услышала металлический щелчок… это был затвор шмайсера. За полтора года войны она уже научилась различать звуки перезарядки затворов многих видов оружия.
            По спине пробежал неприятный холодок. Глаза постепенно привыкали к полумраку, на полу, у дальней стены подвала сидел раненный, неряшливо одетый немецкий солдат с разбитой головой, лицо изможденное, небритое… автомат направлен на нее, но не точно, если бы нажал на курок, то промазал. Так делают, когда не хотят попасть в цель.
            - Я – медик… - медленно и не громко, - давай перевяжу. Хэнде хох. – по-прежнему не громко произносила Лида.
            Глаза забегали. Автомат начал трястись в руке. Гримаса отчаяния на лице:
            - S-s-s!.. Ich werde nicht schiessend! (Ы-ы-ы… Я не буду стрелять!). – он отбрасывает автомат в сторону.
            Лида медленно встала, медленно подходит к немцу, села на корточки, достала из сумки спирт, ватный тампон, бинт. Немец смотрел на нее слегка испуганными, но обреченными глазами. Подходя ближе Лида оценивала его состояние, у него перебиты обе ноги, осколочная рана головы, пробитая пулей рука. Не спеша, начала с головы. Немец опустил глаза…
            
            Наверху кто-то сильно ударил в дверь, которая распахнулась настежь, в помещение дзота вбежал один, другой.
            - Голованов! – Кто-то увидел знакомого – Дядя Гоша! – Крик в отчаянии.
            Шаги по перекрытию.
            - Вот, чем ты занимался перед атакой… - голос звучал в сердцах, в безысходности.
            Было понятно, что солдаты, добравшиеся до помещения дзота, хлопотали вокруг сержанта.
            - Ребята, я в подвале. - Не громко крикнула Лида.
            - Ты слышал?..
            На верху замолчали, прислушиваясь.
            - Я здесь в подвале, ребята!
            - Лида… - кто-то сунул голову под перекрытие, - ты здесь откуда? – удивились сверху.
            Три солдата стали спускаться в подвал. Санитарка перевязывала еще только первую ногу с наложением шины, закончив с головой фрица, нашла в подвале две дощечки. Солдаты сначала не могли, в полумраке, разобрать с кем возится Курочкина, но через секунды отчетливо разобрали в темноте серую немецкую гимнастерку. Первый солдат моментально снял предохранитель ППШ. Навел автомат на фашиста:
            - Отойди!.. В сторону!!! – грубо крикнул боец, поведя стволом автомата.
            Лида перестала бинтовать, нелепыми движениями начала закрывать немца своей фигурой.
            - Ты чего, дурак! Он пленный! Он раненый!!! Убери ствол.
            - Уйди с..а! Видела сколько они на площади наших накосили! – он тяжело дышал и готов был стрелять. – Иди там перевязывай, если живых найдешь.
            Второй боец поспешил опустить рукой ствол его автомата.
            - Ты чего… чего, это же Лида, наша Лидочка, совсем охренел. – Встал между ним и санитаркой.
            - А дядя Гоша… он уже не встанет… я ему только что глаза закрыл… - опять пытался поднять свой ППШ, но напарник ему не дал это сделать.
            - У-уф-х, - зло развернулся боец и быстро начал подниматься наверх.
            - Ты это… правда, давай завязывай с этим фрицем… там наших надо спасать.
            Тоже пошел на верх.
            Лида закончила бинтовать немцу правую ногу. Показала ему дощечку, молча показала, как накладывать на ногу, дала бинт.
            - Давай сам. Или на одной походишь, если сможешь. – Лида встала и пошла на улицу, уже не разу не оглянувшись на фашиста. И не было у нее к нему никакой жалости… кроме долга.
            Немец в подвале остался один, на холодном бетонном полу, моргая в след удаляющейся доброй русской девочке Лиде, которая уже давно не видела в каждом немце тот черный бомбардировщик с большими крестами и открытыми бомболюками, который в октябре 1941го, на ее глазах превратил в прах ее родной дом вместе с родителями и братом, и… безвозвратно расстрелянным детством. Скольких она спасла с осени 1941го красноармейцев… так и не научившись стрелять, спасла врагов, другой раз находясь к ним… в бесконечной ненависти. Но судьба этого раненного немецкого солдата, пришедшего сюда, на берега Русской Волги, убивать таких, как она, с этого момента… была совсем не определена.
            Сержанта и двух бойцов однополчане забрали в холл здания, понимая, что только благодаря им они сумели остаться в живых… и выполнить приказ.
            На площади, рядом с изрешеченной выстрелами парадной лестницы дома культуры, вновь вспыхивает перестрелка... длится полтора десятка секунд, замолкает. Лида бежит на площадь к раненым...
      
            В течении следующих двадцати минут здание Дома культуры было зачищено полностью, пленных не брали, девать некуда, да и злость в жилах кипит. А через полчаса артиллерия обрабатывала правый фланг площади, еще немецкой обороны. К ночи немцы были выбиты и оттуда. Сталинград постепенно и непреклонно очищался от фашистской плесени.

Продолжение:   http://proza.ru/2021/12/21/1737   
            
17.10.2021
Олег Русаков
г. Бежецк


Часть 1. Не пробитая скала.
Глава 4. Капитуляция.

предыдущая глава:    http://proza.ru/2021/11/01/955   

1. Пленные.

            Вчера, у вновь прибывших в расположение штаба соединения, целый день ушел на размещение при особом отделе 64й армии. Постановка на учет и довольствие, прохождение очередных инструктажей, изучения обстановки в городе на текущий день. Дополнительный инструктаж по обращению с пленными, в том числе и в связи с возможной инфекцией. Для них была организована баня. К вечеру, вновь испеченного, капитана Шмидта, и лейтенанта Шеину, привлекли к допросу пленных немецких офицеров, и старших солдатских чинов…
            Пленных было много… невероятно много, их были тысячи. Переводчики наблюдали бесконечную колонну немцев, когда подъезжали к Сталинграду. На многих из них были гражданские одежды, русские валенки, полушубки с убитых советских солдат, но все равно скрючены… от голода и холода. На допросы выбирали по званию и… желанию оных давать показания, как не странно - последних было не много. Удивительно – как работала немецкая пропагандистская машина, все подвергшиеся допросу были уверены, что они будут истреблены, настолько сильно работала фашистская пропаганда в войсках вермахта.

            В Сталинграде постоянно гудела канонада, но она не была всеобъемлющей, как это происходило два - три месяца назад, когда немцы зверски перли вперед, безуспешно пытаясь сбросить наших в бурную Волгу, каждый день звоня на весь Мир о покорении неприступного города, в итоге, бесконечно кровавых сражений, так его и не покорив. На 29е января 1942го года город уже был рассечен на отдельные очаги сопротивления не сдающихся немецких частей и соединений. А наши стремились, насколько это было возможно избежать больших потерь в уличных боях при зачистке улиц и площадей… точнее тех руин, которые от него остались в бесконечных сражениях.
            У немцев не было ни продовольствия, ни боеприпасов. Обмундирование, по большей степени, осеннее, они ведь собирались зимовать в теплом городе с фамилией вождя коммунистов, на берегу великой реки Волга… ать – не сложилось! Не сложилось!!! Зубы обломали, слишком гранитным оказался песок волжского берега! Пришлось сидеть в замерзших руинах. И грабить было уже некого, население истреблено почти полностью, только что раздевать убитых красноармейцев, иногда доставая героев из не глубоких могил, наскоро туда захороненных при всеобъемлющей погибающей обороне, когда в могилу попадал шальной снаряд, вынимая на свет божий… содержимое.
            После разгрома Тацинского аэродрома дальней авиации люфтваффе корпусом Баданова, снабжение 6й армии Вермахта резко сократилось. Сократилось настолько, что можно было говорить о его прекращении… практически... полностью, но до середины января на сталинградский аэродром Воропоново еще садились и, с него взлетали, немецкие самолеты… ведь над Сталинградом не было доминирования советской фронтовой авиации, но командующий фашистами, генерал Паулюс, так и не улетел, из гибнущей армии на большую землю, выполняя приказ фюрера, держать Сталинград до последнего солдата. Было совершенно очевидно, что их сопротивление непрерывно угасает, и скоро… они неизбежно должны сдаться… или, в конце концов, погибнуть, будучи истребленными в руинах Сталинграда полностью, хорошо одетыми, полностью вооруженными для уличных боев, сильными духом, освобождая свою Родину, войнами Красной Армии.
            Уже пару недель несколько диверсионно-разведывательных групп охотились за штабом 6й армии вермахта, но до сих пор командованию окруженных фашистов удавалось уходить от преследования или оказывать достойное эффективное сопротивление, когда их обнаруживали. Зачем агония продолжалась, было совершенно не ясно, обреченность «немецкого наступления в Сталинграде» читалась буквально во всем, к тому же фронта, как такового, уже не было, оставались разрозненные очаги сопротивления, не сдающихся, верных арийской идее, а может быть страху.
            А голодные, обмороженные… немецкие солдаты все-таки сдавались. Были случаи, когда европейские войны стреляли в своих офицеров, если те обнаруживали брожение в солдатских рядах с призывами о сложении оружия перед хорошо одетыми, хорошо обутыми, хорошо вооруженными советскими солдатами, а офицеры, препятствовавшие этому до конца, получали пулю. Подразделения врага все чаще выбрасывали белые флаги, либо связав накрепко, если, не застрелив… преданных фюреру до конца, командиров. При всем при этом сопротивление при боестолкновениях не слабли по своему накалу. Стойкость немецких солдат, сражающихся до конца, была прежней, даже можно было сказать - отчаянной, сильно чувствовалась разница сопротивления, когда на позициях были румынские, или итальянские подразделения, они умирать, за «великого фюрера» великой Германии… совсем не хотели.

2. Не состоявшийся бой.

            Первый взвод разведроты Васильева, под командованием старшего лейтенанта Колодяжного, как отдельная диверсионная группа по поиску и захвату штаба немецкого командующего, получила задание выдвинуться к площади Павших Борцов и обследовать сохранившиеся подвалы зданий и уцелевшие руины на предмет поиска и захвата штаба немецкого главнокомандующего. Клещи сжимались, деваться ему было не куда, штаб его находился где-то здесь, в окрестностях площади. Все диверсионные группы, охотники за штабом фашистов, постепенно сосредотачивались к одной точке на карте Сталинграда, площади с помпезным названием – площадь Павших Борцов.
            Сиротину нравилась занятая им позиция на куске третьего этажа магазина ЦУМ, куда он забрался еще по темному, по изрешеченной боеприпасами и осколками, внешней стене здания, как по ступенькам. Немцы, его так и не обнаружили, несмотря на то, что там, где на стене висели огромные буквы «Ц», «У», и полу свалившаяся покосившаяся буква «М», он перебегал прямо по этим буквам. Фрицы были какие-то вялые, не внимательные, правда освещения не было, а ночь еще только начинала уходить с неба.
            После рассвета удивляло большое количество немецких офицеров вокруг этого здания. Но задача, поставленная их взводу, была другой, метрах в ста-ста двадцати на северо-запад еще одно не до конца разрушенное здание на площади. И их взвод начинают его брать через… он посмотрел на трофейные часы, четырнадцать минут.
            Но вдруг, с востока на здание ЦУМа открылась активная ружейная стрельба. Солдат, выскочивший из-за укрытия соседней руины, спотыкается на обломившемся, под ногой, кирпиче, пытается встать, но немецкий офицер из пистолета стреляет в него несколько раз. Солдат спотыкается снова и падает, вздрагивая от каждого следующего выстрела фашиста.
            Сиротин, не насилуя веки, закрывает глаза, делает глубокий вздох. «наши начнут еще минут через пятнадцать… Не могу простить…» он меняет позицию градусов на сто двадцать на восток, секунда на прицеливание, выстрел! Офицер пытался спрятаться от атакующих за подбитый, запорошенный снегом, немецкий броневик… фуражка отлетает в сторону, враг ударяется головой о броню машины, разбрызгивая капельки арийской крови, валится на холодный белый сталинградский снег. «Как уши-то не отморозил сволочь, теперь… не нужны.» - промелькнуло в голове сержанта, следующую мишень долго искать не пришлось.
            Немецкий расчет ставит на крыльцо пулемет, еще секунда, щелкнул предохранитель под пальцем первого номера – выстрел с третьего этажа ЦУМа, пулеметчик уронил голову на, так и не выстрелившее, оружие. Второй номер, пару секунд глядел на пулеметчика, слегка отстранился от убитого,,, активно тянет руки вверх, крича:
            - Nicht schie;en!.. Nicht schie;en! Hitler - Kaputt! … (Не стреляйте!.. Не стреляйте! Гитлер сломлен…)
            Остальные автоматчики вокруг него бросали оружие и тоже поднимали руки. Бойцы пробегали мимо сдающихся в плен, забегали во внутрь полуразрушенного здания. Сиротин попятился назад, чтобы потеряться из поля зрения удавшейся, не без его участия, атаки. Привстал, медленно двигаясь, стал менять позицию.
            Когда он занял новую позицию, то в соседних зданиях по площади начали появляться белые флаги, насаженные на палку рваные простыни, грязные белые майки, видимо только-только с собственного тела. Сиротин стал рассматривать происходящее в окуляр своего прицела. Вдруг, из той развалины, которую должен был брать их взвод, выскакивает офицер, что-то крича стреляет сходу в немецкого солдата, держащего белую тряпку, у солдата подкашиваются коленки, он валится навзничь, будто пытаясь удержать тряпку как можно выше. Сиротин наводит на него прицел, но фриц из развалин срезает офицера автоматной очередью. Другой солдат выскакивает из-за укрытия, поднимает осиротевшую белую тряпку и начинает энергично махать ей из стороны в сторону, что-то выкрикивая, но у сержанта не удавалось сложить звуки в слова, даже если бы они были русские.
            Во дворе уже, получается, взятого здания ЦУМа, на котором он находился происходила некая странная карусель, во все стороны побежали посыльные, на входе в здание был выставлен заслон из нескольких автоматчиков, было видно, что наши командиры нервничают. А с северо-восточной стороны площади из развалин начали выходить бойцы его взвода... так и не вступив в боестолкновение.
            Немцы еще стояли с поднятыми руками на крыльце ЦУМа, но в суматохе никому не было до них дела. Только два красноармейца быстренько собрали валяющиеся вокруг шмайсеры и винтовки…

3. Требуется переводчик.

            Тридцать первого января в штаб с передовой из 67й дивизии, ведущей уличные бои в Сталинграде, приехал нарочный. Розу вызвали к командованию, капитан Шмидт был занят с немецкими офицерами.
            Перед Розой адъютант командующего открыл дверь в кабинет командарма. Не останавливаясь, лейтенант, опираясь на трость, вошла в кабинет.
            Генерал-лейтенант Шумилов Михаил Степанович бросил сосредоточенный взгляд на Розу:
            - Вот вам переводчик. Одного достаточно, - кивнул на Розу командарм.
            - Вообще-то нужны минимум два переводчика, один непосредственно для допроса… - заминка, - разговора с командующим фашистов, второй должен стенографировать.
            - Ну что ж, вызвать капитана,
            - Он как раз сейчас допрашивает немецкого офицера, товарищ генерал…
            Майор не успел договорить фразу:
            - Немедленно капитана ко мне, все допросы, вопросы потом. Они сюда для этого и прибыли.
            - Есть!
            Майор, как пуля выскочил из кабинета.
            Роза еще не понимала, что происходит вокруг нее, но по состоянию офицеров было понятно, что события происходящее сейчас имеет некое глобальное значение. В кабинете повисла напряженная тишина. Лица у офицеров были – будто они водки выпили.
            - Подробности знаете? – поинтересовался командарм у посыльного лейтенанта.
            - Знаю только, что пленили его в подвале уцелевшего здания… в подвале магазина. Сопротивление не оказывал, оружие сдал сам.
            - Отличившихся представили к награждению?
            - Не могу знать, товарищ командующий.
            Дверь открылась, на пороге адъютант:
            - Товарищ командующий армией, ставка на проводе.
            Генерал поднял трубку, встал по стойке смирно, приложил к уху динамик, после небольшой заминки:
            - Товарищ первый, разрешите доложить. Два часа назад в Сталинграде пленен командующий 6й армией вермахта генерал Паулюс, по непроверенным еще сведениям вчера ему, самим Гитлером, присвоено звание генерал-фельдмаршал!..

            Минут через тридцать, машина на которой ехали капитан Шмидт и лейтенант Шеина, въезжала в Сталинград. Ни одного целого здания. Здания безжалостной силой разрушены до первых этажей… либо до кирпичной крошки, только углы отдельные торчат, и так – сколько глаз видит. Пустыня замерзших руин со столбами дымов. Дымы не заслоняют горизонт, встают отдельными рваными наростами над городом… точнее над белесой кирпичной пустошью, где был красивый советский город Сталинград. Сколько же надо было сил человеческих, железа, взрывчатки, чтобы настолько запахать большой город на Волге. И они сейчас ехали допрашивать того, кто осуществил это варварство. Роза попыталась представить этого чел… это слово не подошло для названия существа, которое должно сейчас предстать перед ними. Она поняла, что не может вообразить его в образе человека… что вместо некой мужской фигуры в офицерской форме она видит пятно, серое… грязное пятно, заляпанное красной кровью. И никак по-другому. А за окнами авто мелькали руины… руины… и только руины.
            Наспех собранный из гнутой трубы шлагбаум, контргрузом ленивец от танка, с двумя обезвреженными тяжёлыми противотанковыми минами. У шлагбаума белая Т-34, метров пятьдесят далее еще одна, вооружением на КПП смотрит, пулеметное гнездо из мешков с песком.
            - Здесь еще много не сдавшихся немецких подразделений, по развалинам прячется, на дню с десяток перестрелок возникает, - пояснил сопровождающий их лейтенант, - не переживайте доедем.
            Роза ухмыльнулась: «Знал бы кого везешь, мы ведь с кэпом эту войну с самого начала несем». Говорить ничего не стала. На лице капитана Шмидта тоже саркастическая улыбка. Роза удивилась, как молодо стал выглядеть капитан. Чисто выбрит, причесан… офицерская форма, все строго сидит. Красавчик. А из окопа вылез страшный как сама смерть. «Неужели и я такая после задания фронтового…». Машина резко затормозила. Перед капотом автомобиля развернулся мотоцикл.
            Из люльки выскочил офицер, быстрым шагом подошел к водителю ЭМКи. Водитель приоткрыл боковое стекло.
            - От командарма 64й. – подал пакет сопровождающему лейтенанту. – Вам приказано немедленно вернуться в штаб армии, объект будет привезен туда. – сказал в открытую содержимое пакета, когда лейтенант начал его читать. - Следуйте за нами.
            Козырнул, быстрым шагом вернулся к мотоциклу. Отъехал в обратную сторону. Стал дожидаться, пока машины развернутся. Обратно ехали значительно быстрее, чем в сторону Сталинграда. Подъезжая к штабу, по охране, припаркованным автомобилям, было понятно, что Паулюса уже привезли.


Историческая справка.

            31 января 1943 года Фридриха Паулюса взяли в плен в подвале сталинградского ЦУМа, масштаб и важность плененной персоны были поняты не сходу, по крайней мере это требовало определенных подтверждений. Когда разобрались и сомнений не осталось, сразу же отвезли в штаб 64-й армии – в посёлке Бекетовка (ныне Кировский район города Волгограда). Первый допрос пленённого фельдмаршала проводил генерал-лейтенант Михаил Шумилов, командующий 64-й армией.
            Об этом событии мы знаем от нескольких первых лиц, участников того события. В частности, от Марии Ивановны Ермаковой, которая служила в штабе 64-й армии и была стенографисткой первого допроса Паулюса на русском языке, она не была переводчицей, ее задача была зафиксировать все происходящее.
            По её словам, генерал Михаил Степанович Шумилов в ожидании Паулюса расхаживал взад-вперёд по небольшой комнатке избы, превращенной в кабинет командарма, в которой располагался штаб, с особенно строгим и суровым видом. Было видно, однако, что он волнуется, ведь около часа назад лично сам отправил переводчиков на линию фронта, думая, что Паулюса допросят уже в 67й дивизии, разведчики которой его и арестовали, это его не мало заботило. Но фельдмаршала (опять же на тот момент это было еще предположение) вместе со штабом привезли сразу в штаб армии.
            Сначала из штабной машины вышел сам Паулюс, в шинели и фуражке (несмотря на мороз). За ним – генерал Рудольф Шмидт (так уж получилось, что он оказался однофамильцем советского переводчика) и полковник Вильгельм Адам – те были в зимних шапках.

            Мария Ивановна сразу же отметила больной и деморализованный вид Паулюса. О своём производстве в генералы-фельдмаршалы он узнал буквально накануне пленения, и прекрасно понимал: это повышение является приглашением пустить себе пулю в лоб. Вообще, все последние дни Паулюс провёл в мучительных душевных метаниях, не решаясь застрелиться.
Борис Нейдгардт, один из переводчиков штаба Паулюса, рассказал на допросах, что в последние дни тот был совершенно потерянным и у всех спрашивал: «Лучше ли будет для Германии, если он застрелился, или нет?» Через какое-то время все повторялось.
            Из допросов Бориса Нейдгадта:
            «К этой теме Паулюс возвращался вновь и вновь. Я и другие его отговаривали, замечая, что ему надо разделить участь всех оставшихся в живых солдат своей армии», – вспоминал переводчик.
            Из допросов Бориса Нейдгадта:
            «Уже после пленения, Паулюс, убедившись в том, что русские ведут себя по отношению к нему очень корректно, явно испытал большое облегчение».

            О чём спрашивали немецкого фельдмаршала?
            При допросе присутствовали около десяти человек: офицеры, стенографистки на немецком и русском языках, переводчик. Войдя в комнату, все три немецких офицера вскинули руки в нацистском приветствии, сказав привычное «Хайль Гитлер!». Это вызвало неудовольствие генерала Шумилова.
            «Здесь нет Гитлера, – резко одёрнул он пленных, – потрудитесь приветствовать как положено!» Выслушав перевод, Паулюс приложил руку к фуражке.
            Шумилов потребовал от немцев предъявить документы и уточнил у Паулюса:
           «Верно ли известие о том, что ему присвоено звание генерал-фельдмаршала?» – Тот подтвердил.
           (Соответствующая расшифрованная шифрограмма была изъята со стола командующего 6й армией вермахта в момент его ареста).

            После этого Михаил Степанович гарантировал пленным офицером сохранение жизни, безопасность персонально для каждого, их мундиры и ордена. Паулюс попросил не фотографировать его, но эту просьбу Шумилов проигнорировал.

            - Почему вы не приняли ультиматум и не сложили оружие? – спросил советский генерал.
            - У меня был приказ сражаться до конца, и я обязан был его выполнять, – отвечал Паулюс, – русский генерал сделал бы то же самое.
            - Почему же сложили оружие сейчас? - продолжал Михаил Степанович.
            - Мы не сложили оружие, но выдохлись и потеряли способность дальше сражаться. После того, как ваши войска вклинились в нашу оборону и расчленили ее на мелкие группировки, возможность управлять войсками была полностью исчерпана. У нас стали заканчиваться боеприпасы и провиант. Вот почему мы прекратили борьбу.
            - Военачальник может приказать подчиненным капитулировать, если видит, что солдаты гибнут зря.
            На этот вопрос ответа не последовало.
            - Вы приказали южной группировке сложить оружие?
            – Нет, я не отдавал этого приказа, - ответил Паулюс, – его отдал генерал-майор Росске, самостоятельно, и это было его решение.
            - А северной группировке вы приказали прекратить сопротивление?
            – Нет.
            – В таком случае, прошу отдать такой приказ, - продолжал Шумилов.
            – Не имею права, - отказался Паулюс.
            – Как не имеете права? Вы же командующий.
            – Я не могу войскам, уже мне не подчинённым, приказать капитулировать. Прошу понять моё положение и воинский долг.
            Шумилов настаивал:
            - Военачальник может приказать подчиненным капитулировать, если видит, что солдаты гибнут напрасно, если продолжение борьбы значит лишь бессмысленное уничтожение людей.
            Но Паулюс всё-таки уклонился от этой ответственности, сказав, что подобный приказ может отдать только тот, кто непосредственно находится сейчас с войсками.

            После этого Шумилов прекратил допрос и пригласил пленных офицеров в соседнюю комнату, пообедать. Если почитать воспоминания Фёдора Михайловича Ильченко – командира разведгруппы, пленившей фельдмаршала, то можно понять: Паулюс с самого начала занял такую позицию:
            «Паулюс был очень плох, осунувшийся, измождённый, небритый, в замызганной одежде. В отличие от его офицеров, он старался не смотреть нам в глаза, – вспоминает Ильченко, – мы сразу предложили Паулюсу вместе с нашими офицерами объехать позиции и приказать прекратить стрельбу (связь немецкого штаба с войсками уже была утрачена). Но он упёрся: я сложил с себя все полномочия и приказывать ничего не имею права. Росске оказался более сговорчив: составил приказ, в котором призывал сложить оружие и благодарил солдат за то, что они до конца выполняли свой долг. Помню, в конце приказа была фраза «С нами Бог».
            Таким был бесславный конец военной карьеры амбициозного генерала Третьего Рейха - изможденного, небритого и сломленного.


            Мало доступной информации о переводчике Паулюса – Борисе Дмитриевиче Нейдгардте, который тесно общался с фельдмаршалом в последние дни перед пленением. А его персона, надо сказать, весьма любопытна. Как любопытен и его рассказ о последних днях и часах жизни Паулюса перед сдачей советской Армии.
            Паулюса взял в плен замполит 38-й отдельной мотострелковой бригады Леонид Винокур, в бригаду входила 67я дивизия, которая вела уличные бои на этом участке боевых действий, 64-й армии Южного Фронта -. Любой желающий может прочитать представление к награде (так называемый «Наградной лист») Винокура Леонида Абовича на сайте «Память народа», где говорится, что 31 января 1943 года товарищ Винокур сам лично, пренебрегая явной опасностью для жизни, ворвался в здание, и принял у генерала Паулюса личное оружие.


Продолжение главы 4. Капитуляция.

4. Допрос.

            В штабе происходила не малая деловая суматоха. Кто-то из офицеров нес стулья в одну сторону, кто-то в другую, адъютант опытной рукой руководил движениями штабных солдат и офицеров направляя их в разные стороны относительно кабинета командарма. В кабинете скрежетали ножками о пол расставляемые столы и стулья. Увидев переводчиков, он скомандовал им входить в кабинет генерала, сам вошел с ними, показав рукой куда им пока сесть, до начала допроса высокопоставленных чинов вермахта. Тут же выскочил из кабинета, направившись к курилке, так как должен был немедленно доложить о их прибытии генерал-лейтенанту. В углу кабинета уже сидела, приготовившись к работе стенографистка.
            В кабинет энергично вошел капитан, который еще ничего не успел поведать Розе о ее муже, ни у нее, ни у него не было ни одной свободной минутки:
            - Шмидт переводит, Шеина стенографирует на немецком, полностью всю беседу, до последней запятой, переводишь с русского на немецкий… Для фельдмаршала Паулюса. Повторяю, с русского на немецкий, для Паулюса – значимо поднимает палец - Задача ясна?
            - Так точно! – почти в унисон ответили переводчики.
            Душа у Розы пела! В Сталинграде одержана полная победа над фашистами, да немецкий командующий пленен, к тому же! «Это вторая подобная победа в войне, в конце прошлого года – под Москвой, и сейчас… Сталинград. Какое счастье. Только бы не заплакать!»
            В это время в кабинет входили участники большого исторического события. Первыми вошли три советских офицера, затем три немецких генерала, во главе с фельдмаршалом Фридрихом Паулюсом, после них вошел командующий 64й армией Шумилов Михаил Степанович, далее еще несколько офицеров штаба. Капитан особого отдела сел рядом с Шеиной. В течении минуты все расселись, за исключением советского командарма, и немецких чинов. Негласно началась официальная часть допроса. Генерал Шумилов, будучи в генеральской фуражке, кивком головы приветствовал фашистов, уважительно показал им рукой куда им надо присесть, те, будучи одетыми по форме генеральского этикета, если исключить не бритое лицо самого Паулюса и помятого мундира генерала, с фуражкой на голове, вскинули руку вверх:
            «Хайль Гитлер!»
            Тишина… Даже те, кто говорили шёпотом, говорить перестали.
            Шумилов был невозмутим:
            - Здесь нет Гитлера, – резко одёрнул он пленных, – потрудитесь приветствовать как положено офицерам!
            Выслушав перевод, Паулюс приложил руку к фуражке. Сопровождающие сделали так же…

            Немецкое приветствие генералов Роза слышала не в первый раз. На подпольной работе, ей приходилось работать в тыловой комендатуре у немцев, где она добывала сведения о проходящих мимо станции военных, да и не военных, грузах, идущих в сторону фронта. Но там была оккупированная территория. Здесь это приветствие звучало непомерно мерзко, даже с некой издевкой, в адрес всех, находящихся в комнате советских людей, воинов, победителей в страшном сражении.
            Роза, не смотря на свой большой боевой опыт, ощущала не малое волнение перед предстоящей, новой для нее работой, она еще ни разу в жизни не стенографировала происходящих событий, да и не было подобных событий в ее жизни, событий… такого масштаба. Но уже через пару минут ее внимание полностью поглотилось происходящим. Она любовалась, как капитан Шмидт легко и красиво переводил сказанное высшими офицерами той и другой стороны, а она точно и спокойно записывала каждое прозвучавшее слово, переводя русскую речь на немецкую, боясь упустить каждое слово, сказанное генералами.
            После предложений генерала Шумилова о возможном снижении потерь при капитуляции 6й армии вермахта и отказов в их выполнении немцами, командующий 64й армией заверил сдавшихся врагов в сохранении их формы и регалий, пригласил немецких генералов на обед. Шмидт должен был продолжить перевод между сторонами, Шеина – продолжить стенографировать происходящее. Капитан особого отдела жестами и шёпотом энергично объяснил, что им надо делать дальше и всё: «…Быстро… быстро… быстро!» переводчики следовали за генералами. (Сама беседа изложена в «Исторической справке»)
            Этот допрос все же повлиял на Фридриха Паулюса. На него повлиял не только допрос генерала Шумилова в штабе Красной Армии, но и отношение русских военных к нему и его соратникам. В дальнейшем, с его участием будет написано воззвание к солдатам и офицерам Вермахта о капитуляции сталинградской группировки 6й армии, прекращении сопротивления и сдаче оружия. Это спасет тысячи жизней как немецких, так и советских солдат, и офицеров.

Продолжение:   http://proza.ru/2021/12/22/1665
            
07.11.2021
Олег Русаков
г. Бежецк


Часть 1. Не пробитая скала.
Глава 5. Долгожданная встреча.

предыдущая глава:    http://proza.ru/2021/12/21/1737

            1. Околица.

            Странно, на небе ни облачка, а дождь прошел, или морось какая – мороз ведь.
            Мартовский снег, сильно потемневший, за последнюю теплую неделю редко, но оголил, не оттаявшую еще, землю на обочинах скользкой дороги. Грязь не пробила колею от телег, телеги здесь ходили значительно чаще, чем полуторки, хотя сани еще вовсю помогали перевозить грузы. Но если уж расквасит полуденная грязь утренний мороз, то сани протащить по колее обратно, даже порожние, крайне трудно, лошадка последние силы оставит. Разбитая снежная дорога принимала на себя все возможные виды деревенского, не частого, передвижения, да и кому ездить здесь?.. тем более в распутицу.

            Мартовский снег, сильно потемневший, за последнюю теплую неделю оголил, не оттаявшую еще, землю на обочинах скользкой дороги, по которой Яков быстрым шагом, на сколько позволяла замерзшая придорожная слякоть, пока еще из снега, иногда трещавшая под ногами… шел домой. Четыре километра для солдата – разве это много. Три месяца прошло с последней разведки, в которой он и получил это тяжёлое ранение. Уже дошли почти… и свою же пулю получить, из родного ППШ, спасая пленного немца. И так бывает у них в разведке. «Но ничего, вытащила меня эта кудесница в Москве. Не смогла меня смерть забрать!»
            Солнышко с трудом вылезало из холодного горизонта, но уже слепя Яшке глаза… ведь шёл он ярилу навстречу, подставляя ему лоб и щёки, и радость от этого в Душе только росла, помогая Якову улыбаться.
            «Вот сейчас за поворотом…» - еще несколько шагов. На губах улыбка… сладкое ожидание родных петухов. Ладонь ко лбу, чтобы чуть меньше света.
            «Еще шагов двадцать…» - в залатанной, в госпитале, груди сводит дыхание. Сердце, до которого всего пару сантиметров не дошла пуля, хочет из груди выпрыгнуть, будто раненая грудина опять открылась… открылась настежь навстречу родным… близким. Ноги уверенно несут вперед, лишь бы не упасть на подмерзшем, за ночь, насте.
            Слева несколько сломанных, будто неким великаном, берез. «Что это за ними впереди?..» - что-то черное… или рыжее выделялось на повороте дороги, за стволами голых берез, от которых сто шагов до околицы.
            …Сгоревший, тронутый ржавчиной, Т-26 стоял на обочине дороги. Люки открыты, пушка чуть в сторону. Сажа на бортах местами стерта, скорее всего лазающими по обгоревшему железу, мальчишками. Замедлив шаг, не отводя взгляда от остова танка Яков, до звона в висках, сжал челюсти.
            Еще два десятка шагов… еще танк в капонире артиллерийского орудия примяв правой гусеницей колесо немецкой противотанковой пушки, раскорячившейся под его весом. А дальше…
            Дальше… деревня. Родина Яшкина! То место, где он родился и вырос, бегая к этой околице встречать Батю.

            …Почерневшие, от копоти пожара, кирпичные трубы от печек… Чуть ли не кресты на погосте… вместо деревни.
            Будто и нету никого…
            Яша остановился, комок подпер глотку.
            Тишина… Не приятная, свербящая в загривке тишина… ни петуха… ни овцы… ни коровы, ни коня… Будто и нет никого вовсе. Только это сгоревшее ржавое железо… перед которым хочется преклонить колено и… печные трубы… вместо домов.

            Местами снег уже подтаял, подтаял большими темными ноздрями, провалившимися окопами, перед капониром. Перед капониром, над которым возвышался Т-26, с выгоревшими топливными баками, расцветшими взрывом, черными металлическими розами. Места горевшего металла, почти за год, сильно тронулись ржавчиной. Корма танка, со взорванными баками – рыжая, а низ машины, передняя часть башни, с оставшимися, не тронутыми огнем, двумя лучами звезды на зеленой броне, и отсек механика-водителя, не горели… блестели в лучах, вылезавшего не спеша из-за облачков над горизонтом, солнца, как новенькие. Но все это железо, сгоревшее и еще крашенное… мертво.
            Яков стоял и смотрел на трубы своей деревни. Рука машинально достала из кармана галифе папиросы. Лицо солдата было каменным. А над родной улицей из труб, не срубленных обожженных деревьев… висела не привычная, кромешная тишина… лишь дымки из землянок. Слава Богу- печи топятся.

            2. Прибытие поезда.

            …Вдалеке опять просвистел гудок паровоза. Закопченный пешеходный переход нависал через железнодорожные пути со стороны Москвы. Но это был не тот мост, который он помнил с 39го. Средняя часть, где лестницы спускались на перроны вокзала, видимо была разбита… скорее всего бомба. Эта часть моста была вырезана, и сделана из дерева вместе с маршами, перила из обрезной. А под нависающие крылья старого железа, наверняка упавшего после взрыва, подведены дополнительные деревянные клетки опор. Деревянные брусья были не складно сбиты, ветровыми служила не обрезная доска. Все это сделано на скорую руку, для того, чтобы мост - просто был. А по мосту шли люди. Кто-то на работу, а кто-то с только что прибывшего поезда шёл домой.
            Когда поезд причалил к перрону станции Сухиничи, полдень прошел, уже половина второго дня. Яков попрощался взглядом со старшим лейтенантом, проходя на выход мимо купе, где офицер так и не проснулся. Это обнаружили его бойцы, минут сорок назад, пытаясь разбудить своего командира, приблизительно за полчаса до станции, когда за окном вагона появились сожженные пригороды… еще до развалин зданий в два и более этажей.
            Сержант вышел на перрон, щурясь на яркий свет после сжатого света в вагоне. Поправил вещмешок на плечах, развел в бока гимнастерку на ремне, застегнул полушубок. Посмотрел в одну сторону, посмотрел в другую, исподволь вылавливая взглядом из памяти знакомые черты вокзала, который видел последний раз уже более трех лет назад, еще в доброе мирное довоенное время. Сейчас железная дорога, закопчённые здания вокзала, остатки черного пешеходного моста над путями, уходящие в даль рельсы… были совсем не приветливы… если не сказать… злыми.
            У здания вокзала ощетинилась зенитка, обложенная гнездом из мешков с песком. Стена вокзала, на четверть выложена новым кирпичом, крыша стала более пологой, крыта неметаллом… понятно, что она сгорела, скорее всего после прямого попадания бомбы, крыта дранкой… хорошо, что новой дранкой, до войны блистала яркой краской, на жести. Яков глубоко почувствовал, что сильно повзрослел за годы пока не видел этого родного вокзала, с которого он уезжал на срочную службу. Грусть была не свойственна ротному балагуру, но сейчас ему было… грустно. Не воспринимал он еще никогда так близко руины, разрушенные страшным валом войны… в которой он давно принимал самое активное участие.
            Дымы от паровозов не приветливо провожали непутевого Яшку в долгую и счастливую жизнь, и словно предупреждали солдата о трудностях, с которыми он еще столкнётся неизбежно, в ближайшее время. Не спеша мимо просвистел паровоз, обдав Никитина теплым паром.
            Через грохот и свист пролетающей мимо машины:
            - Сержант!.. Сержант! Товарищ сержант!..
            К нему подбегали три милиционера. Один сильно отставая, снимал с плеча винтовку.
            Яшка оглянулся. Остановился.
            Первым к нему подбежал молодой, у которого лицо белыми пятнами, как в вагоне, когда он не побежал за бандитом. Он тяжело дышал и, будто набравши в рот воды, опять не мог произнести ни слова, только моргал своими красивыми глазами.
            - …Нам приказано вас задержать товарищ сержант. – Скороговоркой выпалил второй, резко остановившись перед солдатом.
            С винтовкой был не молодой мужик, не быстрый на ноги. Еще не добежав до собравшихся на перроне:
            - Пройдемте в участок, гражданин. – подходя быстрым шагом, держа винтовку наперевес. Задыхаясь от не очень долгого бега.
            Никитин, не понимающе:
            - А что случилось-то бойцы?..
            - Не рассуждать!.. Марш в участок! – Сходу зашел сзади сержанта, тяжело дыша… - Пшёл! Сейчас разберемся.
            Никитин стал делать медленные шаги, в окружении милиционеров, по перрону:
            - Да что произошло-то??? Поясните?
            - Не рассуждать!.. вперед! Здесь тебе не Москва… здесь прифронтовая зона. А это тебе не в кино сходить. – Не молодой НКВДешник толкнул Якова в спину винтовкой.
            - Да я ж так сегодня домой не смогу попасть, ребята. Вечер уже… не успею. – Сам шел в направлении здания вокзала в сопровождении милиционеров, одному из которых было страшно стыдно, он видел, что происходило в тамбуре вагона московского поезда.

            - …Вы что? Охренели, что ли? – Яшка смотрел на открытую перед ним дверь клетки из строительной арматуры, не понимая, за что его так встретила гражданская жизнь родных мест,
            - Давай, давай, не задёрживай! Сейчас следак приедет, вызовет. – заталкивал в камеру Никитина все тот же не молодой милиционер, дергая перед солдатом железо винтовки.
            - Михалыч, ты бы с ним поаккуратней… Герой все-таки! Домой едет на побывку, а ты его… - одернул не молодого один из милиционеров.
            - Ты меня еще поучи, салага! – Грубо огрызнулся Михайлович, несколько обиженным голосом, закрывая калитку клетки на замок.
            Оценивающе, в пару секунд, оглянулся на здоровую фигуру Якова. Брови чуть свел к переносице, отвернулся, опять посмотрел на сержанта:
            - А ты случаем не из Жданово?
            Уже Яков внимательно начал присматриваться к худому, пожилому милиционеру и не смотря на сумрак в помещении:
            - …Дядя Игнат, ты что ли???
            Тот в растерянности опять повернулся к клетке:
            - Ты… Это чего?..
            Он в растерянности смотрел на Яшку, не моргая, прищуривая глаза, чуть не закрывая их бровями.
            - Глашки сын… Чо ли???
            Яков улыбнулся:
            - Гляди ко… Узнал!.. наверно через прутья лучше видно.
            Человек с винтовкой опустил взгляд в пол, словно мучительно вспоминая что-то очень важное, милиционеры, стоящие вокруг, кто в кулак, а кто по жеребячьи, не могли удержаться от смеха:
            - Яшка?.. – Лицо его погрустнело. Рот не закрывался. – Яшка… Черт… Опять тебя угораздило… засранец…
            Он стоял перед Яковом, между ними прутья клетки и винтовка, чуть не плача, а Якова разбирал смех, который никому не удавалось удержать. Милиционеры, наблюдавшие эту несуразную, идиотскую, сцену, тоже не могли удержать улыбки. В привокзальном отделении милиции прорвался хохот. Все смеялись по обе стороны решётки, только у старого Игната Михайловича, с винтовкой на перевес, трясся подбородок, ни намека на улыбку на лице. В конце концов старик сел на ближний стул, продолжая держать винтовку и смотреть обиженными, не понятно на кого, глазами на земляка, не понимая, чего делать дальше.

            Следователь приехал только через час.
            Сначала снял показания с бойцов отделения погибшего старшего лейтенанта, потом минут двадцать пил чай с черным хлебом, смотря за окно вокзала, где по путям проехало за это время два состава, оба шли в тыл, один почти полностью был загружен лесом, второй - «госпиталь на колесах», не останавливаясь они разгонялись в сторону Москвы. Допрашивать беглых не стал, решил с этим чуть повременить… поморить их голодом, не давая спать до утра. Через минуту, как за окном отгрохотал госпитальный поезд вызвал к себе фронтового сержанта.
            Никитина привели без ремня. Первое, что сделал следователь, полностью вернул ему обмундирование и вещмешок, поинтересовавшись, все ли на месте. Предложил чаю с черным хлебом, служивый не отказался, вообще-то Яшка не ел с раннего утра.
            Не стал он долго мучать война. Снял с него показания под протокол, поговорил о том, о сем, сержант расслабился, перестал видеть в следаке противника. Они уже говорили, как приятели. Следователь послушал шутливые фронтовые рассказы Никитина и… отпустил фронтовика восвояси. Тем более, всех бандитов… беглых, этот сержант перебил, или посадил обратно за решётку. Четвертого нашли на откосе железки… мертвого. Посчитали – неудачно спрыгнул с поезда.

            3. Тяжёлое сердце.

            В коридоре никого не было. Яша глянул на трофейные часы, уже пол шестого, за окнами вокзала ложились сумерки. «Как же я теперь по темному доберусь-то? Может какая машина на привокзалке пойдет в нашу сторону?» - быстрым шагом пошел на привокзальную площадь.
            Людей на площади было не много, машин не было совсем. «Да… Кабы утро, можно было пешком пойти, часа четыре, ну пять - и я дома, а сейчас… в ночь.» Взгляд лег на еще одну зенитною установку в гнезде из мешков на привокзалке, вокруг которой ходил часовой. Яшка провел ладонью по затылку под ушанкой. Опять посмотрел в разные стороны. Если здание вокзала восстановили, остальные здания привокзальной лежали в руинах. На трехэтажке, наиболее устоявшей на площади, кровли и перекрытий не было, стены стояли, зияя пустыми окнами, словно, без стекла, отражая небо. Стены изрешечены шрапнелью и пулями, в одном месте кладка здания пробита снарядом. Яшка пытался вспомнить, как это здание выглядело до войны… и почему-то… не смог. Опять посмотрел на вокзал: «О, боже!..» быстрым шагом, во все глаза смотря на него шёл худой дядя Игнат. Яшка с улыбкой голову наклонил к плечу.
            - Ну что, дядя Игнат, опять арестовать спешишь. - Хмыкнул улыбкой. - а винтовка-то где? Обронил, что ли?
            Дядя Игнат, не подойдя еще близко, махнул рукой:
            - Виноват я перед тобой, Яша… Виноват. Прости ты меня дурака старого… Как Глашке–то потом в глаза смотреть. – Наконец он подошёл к солдату вплотную. – Ну куда ты сейчас пойдешь?.. Пойдем, я сейчас тебе машину попробую найти. Но на сегодня ведь, скорее всего, уже не получится, сынок, думаю, только на завтра. Ну поедешь завтра, мил человек. Ну прости ты меня, дурака старого…
            Яшка что-то хотел сказать, но дядя Игнат не дал:
            - Не спорь!.. Ко мне пойдешь. Переночуешь, как человек… - на губах улыбка, челюсть опять дернулась, обнял Якова, сначала легко, потом изо всей своей стариковской силы, голова под подбородок солдату. – Я тут не далеко живу. Всего два квартала.
            
            Следователь еще продолжал писать что-то в своем блокноте, в дверь постучали.
            - Заходи, кто там.
            - Разрешите, товарищ следователь. – в кабинет вошёл младший сержант милиции Игнат Михайлович. – Товарищ следователь, герой на побывку пришел, а мы тут его мурыжим, домой вот не попал. – замолчал, сглотнул, - я его, понимаешь… в клетку-то посадил. Простить себе не могу. На ночь я его к себе на постой определил, - опять замолчал, махнул рукой раз, махнул другой, - но помогите ему до деревни Жданово Добраться с утра… машиной добраться, – чуть помолчал, – а то ему целый день идти. Или хотя бы до Каоищ довести бы его, там четыре километра – дойдет!
            Следователь глубоко вздохнул. Потрогал свой подбородок:
            - Значит так отец. Завтра, в 6.00 моя машина, знаешь ее?..
            Михалыч энергично покачал головой:
            - А-га…
            - …Будет стоять у вокзала. Прошу не опаздывать, До Калищ… два часа ходу. Дальше сам дойдет, да там и не проехать, поди, в десять машина должна быть у управления… - глаза приподнял вверх, опять посмотрел на старика, - не успеют, дорога плохая, разбита, не позднее одиннадцати у управления. Все ясно?..
            Игнат Михайлович растерянно стоял, открывши рот, вдруг встал по стойке смирно:
            - Так точно, товарищ следователь! – Стал поворачиваться идти… опять встал по стойке смирно, - разрешите идти!
            - Свободен младший сержант.
            Михалыч выскочил из кабинета.
            Следователь Лапин, будучи кадровым следователем до войны, провоевал всего лишь двадцать дней, получив серьезное ранение левой руки и сильную контузию был комиссован, и направлен следователем в прифронтовые Сухиничи. Чего только он не насмотрелся за эти полгода. Но фронтовика признал практически с первого взгляда, тем более тот так помог с беглецами… «Жалко, что московского старлея не уберегли…» Внутренне он был рад, что помогает сержанту, тем более служивый после тяжелого, действительно тяжелейшего ранения.

            Яшка сидел за столом в маленькой комнатке. Семеныч хлопотал вокруг, наповал сраженный количеством наград на Яшкиной груди. Сначала он чего-то мыл за занавеской. На маленькую печку поставил чугунок. Затем резал черный хлеб, постоянно кося взгляд на ордена, еще недавно очень озорного мальчишки, наполнил чайник из ведра у двери, на столе появилась головка лука, два сырых яйца, еще пол буханки черного хлеба. Яшка встал, подошел к вешалке, достал из рюкзака банку тушёнки, опять сел к столу… а медальки дзынькают меж собой, банку поставил рядом с головкой лука, достал немецкий штык-нож, вонзил его в крышку банки. На этот непривычный звук Игнат Семенович повернулся к столу. По комнатке немедленно полетел запах пряностей американской тушенки. Оба сглотнули слюну.
            - Ну зачем ты, Яшь?.. – смотря на тушенку голодными глазами, выдавил из себя хозяин.
            - Не волнуйся, Семеныч, у меня еще есть. Уж больно вкусно картошкой пахнет.
            Семеныч полез куда-то в холодный угол. На столе выросла пол-литра:
            - Гулять, так гулять!..

            Утром машина следака стояла у вокзала. Было еще темно, но утро вовсю растворяло восток, а небо было чистым как протертое стекло у витрины.
            - Ты там это… Глашке не говори про дурость мою, Яшь. Не со зла ведь я… Ради службы. Время-то какое… Война, будь она не ладна.
            - Да не переживай ты, дядя Игнат, прорвемся! Дома-то появишься? Сосед всё-таки.
            - Сосед-то сосед… да домов наших нет, Яшенька. И землянки у меня нету, я ведь как немца прогнали, на службу вернулся, комнатку мне вот дали. Не куда мне ехать, сынок.
            - Все ж приезжай, переночуем как ни будь. Бывай!
            - Счастливый путь…
            Яшка сел в машину, а у Игната опять дернулся подбородок. Колеса резво понесли автомобиль вперед. Пожилой милиционер сутулясь смотрел им вслед. Город был сильно разрушен, с половину зданий, так или иначе тронула война, на половине не было крыш, какие выгорели по самый остов первого этажа. Минут через двадцать машина уже ехала по проселку. Тряска, по привычке, клонила в сон, но Яшка не хотел засыпать, очень хотел любоваться окрестными полями, которые должны уже местами вытаивать из объятий зимы. Запустение проглядывалось даже по мартовскому снегу. Где-то уже оконтурились отрытые окопы, а где-то еще стояла не убранная, подбитая в бою, техника.

            Машина довезла сержанта до Калищ и не задерживаясь ни минуты рванула обратно. До деревни Якову оставалось еще более четырех километров проселка. «…Это мне в радость, будто со школы иду. Сколько раз с пацанами по этой дороге грязь месили. Посмотрим изменилась дорога – нет? Мать писала мост на Журке построили, интересно она журчит сейчас, али еще подо дьдом?..» Яшка вздохнул, поправил вещмешок, уверено тронулся в сторону Жданово.

            4. Дома!

            …Яков стоял и смотрел на трубы своей сожженной деревни. Рука машинально достала из кармана галифе папиросы. Лицо солдата было каменным, растерянным и злым. Он знал об этом. Мать написала о пепелище еще в первом письме, но видеть это было выше сил. От отчаяния и грусти… перерастающую в злобу, словно заболела голова. А над родной улицей из труб, в палисадниках - не срубленных пожаром обожженных деревьев… висела не привычная, кромешная тишина. Не было на мертвых, обгоревших ветлах даже нахохлившихся, после ночи, галок. Кое где собранные, непонятно как, навесы… сараи, отдельные, латаные неумелой рукой недогоревшие дома.
            Закурил, опять бросил взгляд на раздавленную немецкую пушку, зло скрипнул зубами… пошел в деревню. Солнце уже ощутимо подогревало ночной мороз, совсем оторвавшись от туманного горизонта.
            …Яков удивился. Посаженная им за огородом береза, еще когда-то в детстве, оказалась жива. Он сразу ее узнал, хоть и крона была голая, удивляясь, как сильно она выросла пока его не было. Не она, так бы глядишь и мимо надела прошел, дом выгорел до тла… а колодец остался… Он его с батей копал лет десять назад. Встал на дороге, напротив родных головешек, оглянулся. По дороге у некоторых дворов бабы стоят, на него смотрят… «Как увидели? Вроде все пусто было?..»
            Кто этот солдат?.. к какому двору подойдет?.. в это время калитка землянки открылась… Мать держала руку на груди, схватив ладонью обе стороны телогрейки и щурясь пристально вглядывалась в солдата, стоящего на дороге. Яков не произвольно взялся большим пальцем за лямку вещмешка:
            - Мама… - сказал он не громко, продолжая стоять как баран.
            Женщина сделала один… второй шаг к солдату, вытягивая вперед измождённые руки. Телогрейка свалилась с ее плеч… она этого не заметила, продолжая неуверенно двигаться навстречу солдату. Яков большими шагами побежал ей навстречу. А из землянки, одна за другой выскочили еще две девицы…
            -…Сынок, - словно из последних сил… обнимала мать своего сына, который был выше ее, больше чем на голову. Сестры стояли рядом и хлюпали носом, рукой закрывая рот, чтобы не закричать от боли душевной… от счастья, из калитки землянки вышла третья сестра… к ним уже подбегали и подходили соседи… и радуясь… и плача, останавливаясь за несколько метров до необычайного события. Это был первый случай в деревне… когда с войны приехал солдат.
            Яшка нежно обнимал мать, через ее голову бросая взгляды на сестер… на девиц… не девчонок сопливых. Старшая подошла ближе и накинула мамину телогрейку ей на плечи, прямо на руки брата… отойти уже не могла, стала дрожащей ладошкой трогать братовы волосы на затылке, и нежно пытаться обнимать и его и мамку…
            Они уже хотели идти в землянку.  Ведь бурлило все в душе у каждого, братишка… Яков… рядом с родным домом… Соседи у двора. Подойти близко никто не решался, но и уйти никто не мог:
            - Яша, никого из наших не видел на фронте?..
            Как в лесу прозвучал первый робкий не устойчивый голос.
            - Сержант, скоро война кончится?.. – крикнул, скорее всего, дед Антип. Живой - курилка.
            - Яша, Николу нашего не видал?.. – Никитин не понял кто спросил. С трудом продолжая крутить смешанным с семьей разумом, не находя ответа, кто это, пока вопросы не понеслись один за другим… смешиваясь и повторяясь.
            - Не брешут, что побежал немец?..
            - …Может в госпиталях где встречал?..
            - …А ты командир, али солдат?..
            - Мишку с Сашкой не видел ли где?..
            - Яша?..
            - Яков?..
            - Яшка?..
            Всем… всем хотелось узнать, как там их сыновья, мужья, отцы, заранее понимая… малость надежды, но продолжая… неистово продолжая надеяться… молиться.
            Яков оглянулся на земляков, придерживая телогрейку на маминых плечах:
            - Здравствуйте люди добрые. Я потом… Потом, ладно?..
            Люди замолчали.
            До калитки землянки с десяток шагов… как же долго до нее идти… когда люди… земляки, стояли и смотрели, наконец закрылась калитка за счастливой матерью и сестрами Никитиных, вздохи, всхлипывания, радость-то какая, Яшка – балагур с фронта пришел, уходить не получается. Первый солдат с войны вернулся. Не уж-то к концу война. К концу мучения?.. Радость-то какая! Бабы утирали выступившие слезинки, мужики вздыхали, смотря то в небо, то в землю… а ведь многие уже… казенные письма получили.

Продолжение:   http://proza.ru/2021/12/24/1723

27.11.2021
Олег Русаков
г. Бежецк


Часть 1. Не пробитая скала.
Глава 6. Преодоление.

предыдущая глава:    http://proza.ru/2021/12/22/1665

            …На лицо сержанта Голованова надвинули его ушанку. Все стены и колонны холла дома культуры изрешечены осколками и стрелковыми выстрелами. Балкон, под которым и находился дзот, с правой стороны упал, вместе с маршем. Именно туда почему-то попадали пушкари. Большой кусок этого балкона и проломил в перекрытии тот пролом, через который поднялись сержант с бойцами в помещение дзота, ценой своих жизней заставив замолчать немецкие пулеметы, левая сторона балкона осталась не разрушенной до конца. Еще не собрали по лестнице погибших при штурме второго этажа. Вниз, мимо них, гнали четырех целеньких не дострелянных пленных. К солдатам вокруг сержанта подбежал лейтенант:
            - Воронов, возьми бойцов, осмотри фасад в сторону Волги, только аккуратно, на засаду не нарвитесь.
            Бойцы один за другим сбегАли в окоп по крыльцу дома культуры. В этот момент из, до тла сгоревшего, остова немецкого автомобиля до которого не было и двадцати метров, ударила автоматная очередь… затем еще одна, еще наперекрест, вновь по колоннам зацокали пули. Первая же очередь свалила трех бойцов, остальные рассыпались по препятствиям, которые были неподалеку, посылая в сторону, откуда внезапно возникла засада, свою порцию огня. Короткая перестрелка - в источник выстрелов полетели три гранаты. Хлопки один за другим, за сгоревшим железом… Огонь из-за машины стих. Продолжая обстрел короткими очередями, бойцы перебежками от укрытия к укрытию… ответного огня не следовало. Не прошло минуты, двое бойцов стояли над телами трех немцев, сваливших нескольких наших солдат. одного ногой перевернули на спину, все время держа на мушке. Низ глаз приоткрыт, видно белки, из-под каски идет кровь, три сантиметра выше лба – в металле каски маленькая дырочка. Никто из фрицев признаков жизни не давал. У остальных откинули в сторону автоматы. Не пожелали немцы сдаться, забрав с собой красноармейцев. У двух были наши ППШ.

            На крыльцо выскакивали войны, сразу скрываясь за больших львов выше человеческого роста, со взведенным оружием, один из львов правда был разбит по самые ноги прямым попаданием из пушки, но и за его ногой можно было укрыться почти полностью. Лида выскочила на крыльцо, доставая из сумки спирт, приготовленный ватный тампон, рулон бинта. Тут же начала расстегивать солдату белый грязный полушубок, подсунув приготовленное для перевязки - себе за пазуху. Двое солдат обогнали ее, присели рядом между источником огня и санитаркой, как бы прикрывая ее. Когда красноармейцы добрались до отчаянных немцев, убедившись, что те не опасны, старший сержант:
            - Бойцы! Марш, марш, на волжский фасад, задание никто не отменял… - уже Лиде, - справишься?
            Лида, с трудом расстегивая очередную пуговицу полушубка, слегка кряхтя:
            - Обижж-жаешь, сержант! Старший сержант. – она уже не была милой девочкой как в Калинине, осенью сорок первого. Ее фразы стали грубыми и короткими, когда дело касалось раненых солдат, Лидочка стала очень хорошо понимать опасность, зная, как от нее укрыться, как защитить от нее себя и не только себя. Но осталась у веселой девушки та наивность, которая выделяла ее в юности. Косу свою обрезала еще в сорок первом, в Калинине, когда работала в госпитале, после этого уже не растила длинных волос, не было условий за ними улаживать, да и мешали они ей на полях сражений, но все равно ее светлые вьющиеся волосы, даже короткие, всегда привлекали взгляды солдат… молодых… и не молодых тоже.
            Войны побежали, от укрытия к укрытию, к углу освобожденного, много менее часа назад, здания.
            Полушубок раздвинут, расстегнут солдатский ремень, гимнастерка, исподнее наверх – дырочки, две дырочки сочат кровью. Руку подсунула – спина сухая – не навылет, на ранки чуть плеснула спирта, наложила два ватных тампона, через марлю бинта, энергично начала бинтовать солдата, обнимая его раз, за разом.
            - Лидочка, ты меня извини за подвал… злой я на этих гадов… Да Голованова еще грохнули, сволочи - голос был не ровный слабый, но, когда говорил про сержанта, стал металлическим… злым, как в подвале.
            Лида взглянула на лицо солдата, это был тот самый боец, который наставлял на нее автомат, когда она бинтовала изможденного немца в подвале, только что освобожденного разбитого дома культуры. Он и сейчас не мог смириться с гибелью героя-сержанта.
            - Что ты, миленький, я сама их терпеть не могу… ты сейчас бы не говорил много, тебе силы нужны.
            Какое-то время молчали.
            - А ты красивая, Лида…
            Курочкина заулыбалась. Не смотря на прошедшие полтора года войны, от подобных слов, а она их слышала не впервые, где-то в ее груди, от этих слов, просыпалась детская… а может и не детская чертовщинка. Ей очень нравились эти слова. Ее искренность их всегда воспринимала очень близко, если бравый воин… или офицер, другой раз дыхание перехватывало. Ведь девчонка всегда жила только сердцем… пока не увидела, разлетающийся на куски родной дом вместе с родителями и братом… Эти слова зажигали где-то глубоко в… животе тонкую, очень сладкую, истому, наполняя все тело легкой приятной радостью. Улыбающимися глазами она опять взглянула на солдата:
            - Ты тоже ничего! Вот выздоровеешь в госпитале, и все у тебя будет… в порядке.
            Она ловко заканчивала бинтовать, через плечо, чтобы бинт не съехал, иногда касаясь его голого тела то грудью… то щекой. Опустила исподнее, гимнастерку, застегивала пуговицы полушубка. К ним подошли четыре солдата, за руки, за ноги, потащили в здание.
            Лида начала проверять других сраженных, через минуту уже колдуя над следующим раненым, а за большим кирпичным осколком стены стонал еще один… а может и не один. Она не заметила, как тот, который в подвале готов был ее застрелить вместе с истощенным фрицем, так и не отводил от нее взгляда, пока не скрылся за колонной.
            А Лида, улыбаясь, обрабатывала пулевое ранение другого бойца, готовясь его бинтовать. Бинт уже в руке:
            - Сейчас, миленький…

            Вдруг небо засвистело. Лида стала озираться по сторонам пытаясь определить откуда и куда обстрел, закрыла собой раненного солдата, которого в данный момент собралась перевязать. Взрывы начали рваться на дальней от Волги стороне площади. Наша крупнокалиберная артиллерия обрабатывала, оставшиеся под немцем, руины на этом пятачке. Рвались десятки снарядов, сотрясая все вокруг. «Большим калибром лупят, сейчас все там выжгут» - мелькнуло в голове у санитарки. В этот момент где-то, менее чем, метрах в пятидесяти, разорвался мощный снаряд. В уши ударил воздух, она открыла рот. «Шальной… гадство» - успела подумать Лидочка. На них начали сыпаться кирпичные осколки…
            Кирпич, вывороченный откуда-то из потаенного угла обледеневших развалин взрывом, прилетел именно сюда… безжалостно резанув в каску санитарки. Голова сильно дёрнулась, ударив бойца, защищенного ею, краем каски в лоб. Она сильнее рывком обняла раненного, тот в ответ тоже стал обнимать девчонку. Осколки сыпались и сыпались… сыпались и сыпались! Раненый солдат почувствовал, как ослабли руки Лиды, а ее тело расслаблено лежало на нем без признаков движения. Он поднял ей голову, глаза были закрыты. Превозмогая боль, солдат под гул тотальной артиллерийской канонады стал переворачивать Лиду, стремясь аккуратно сдвинуть ее милое создание с себя, но у него не получалось, рана не давала ни возможность движения, ни сил, только острую обезоруживающую боль. У Лиды из-под каски пришли капельки крови. Обессилив, прекратил попытки положить ее на камни и землю, нежно обнял, тяжело выдохнул воздух, с глаза на ухо скатилась тяжелая слеза…
            - Братцы!!! Братцы! Лиду ранило! Лиду заберите!!!
            Ему казалось, что он кричит очень сильно, но за грохотом артиллерийских взрывов не слышал сам себя. Отдышавшись кричал снова и снова! Солдат вновь и вновь пытался помочь девушке, боль не давала ему движений, звездами всплывая в его глазах, перед которыми постоянно было… Лидино лицо. Несколько бойцов, наконец, подбежали, схватили санитарку, слегка откапывая ее руки и ноги, понесли в здание дома культуры. Под неостанавливающийся грохот артиллерийского обстрела.
            - Спасибо братцы… - промолвил себе под нос раненый, понимая, что про него… пока забыли. Попытался взглянуть на свои ноги, они полностью были засыпаны мороженой землей и рваным кирпичом. Ноги не чувствовали ни боли... ни холода. Только туловище, руки и голова торчали из-под каменной… кирпичной крошки. Полушубок расстегнут, вернул исподнее на место, закрыл, через боль полы полушубка. на лицо опять стала сыпаться мелкая кирпичная крошка. А метрах в ста – ста пятидесяти, по его взгляду, рвались мощные взрывы 150го калибра советских гаубиц.
            …………………………………
            
            В это время 1я гвардейская разведрота Капитана Васильева, уже более месяца под командой старшего лейтенанта Колодяжного, пока тот валялся в госпиталях после зимнего похода по немецким тылам, готовилась зачищать руины по правому флангу площади, после артобстрела, на которой стоял дом культуры, а точнее музыкальный театр Сталинграда, где после жестокого боя Лида перевязывала раненых. До площади Павших Борцов, а именно не разбитое задание на этой площади было целью диверсионной группы, сформированной из первого взвода гвардейской роты. По данным разведки, именно там на площади Павших Борцов сейчас находится штаб шестой армии фашистов, смертельно застрявшей в городе, оставались лишь еще несколько кварталов городских развалин… и к концу подходил предпоследний день января 1942го года. Завтра 31е!
            Уже истекала шестая минута, как тяжелая артиллерия с восточной стороны Волги обрабатывала восточный край площади. Затем несколько кварталов по улице, сначала по Комсомольской, затем по проспекту Ленина, и разведчики у цели. Кварталы преодолеют ночью, все равно организованной обороны у немцев уже нет. Утром штурм, прямо у немцев в тылу. Коль удача – все герои, и закончат они Сталинградскую битву - кровавое месиво, начавшееся еще в августе сорок второго. Сейчас, пока не стемнело, надо пройти эти руины, и потом вперед… уже по темному, вперед к цели. А ведь хочется завершить эту битву, в которой каждый из воинов Колодяжного не раз смотрел в глаза смерти.

            Оставшиеся в живых, после артподготовки, в руинах немцы сопротивление оказать не могли, от обстрела деморализованы настолько, что не в состоянии были сориентироваться где находятся, многие глухи, некоторые ослепли, из ушей и глаз шла кровь, они не оказывали сопротивления, и даже не знали где находятся в этот момент. Разведчики и бойцы боевого сопровождения группы пинками выгоняли их на площадь, направляли обезумевших в сторону Волги. Без перестрелок правда не обошлось, но потерь, слава Богу, не было.
            Руины прошли за пол часа. Стало смеркаться. Свет быстро тускнел, но еще не покидал разрушенный город.
            Сиротин двигался не в передовых линиях, внимательно, время от времени рассматривая вторые-третьи этажи развалин, стараясь находиться недалеко от командира, как он ему приказал перед началом движения по… Комсомольской улице.
            ……………………………………….

            Лида очнулась сразу, как солдатики аккуратно положили ее на огромную, сложенную в несколько раз, бардовую портьеру с большого окна холла дома культуры, полой портьеры пытались накрыть ее сверху, чтобы было максимально теплее. Она не сразу поняла, что с ней, глазами озираясь по сторонам, в конце концов соображая, что среди своих красноармейцев. Но резко попытавшись сесть, сразу почувствовала тупую боль в голове, и острую боль в шее, в ушах сильно гудело. Каску с нее так и не сняли, она рукой потрогала затылок под каской, рука в крови. Всё-таки стала садиться. Боец, заметив это, стал ей помогать. Аккуратно, чтобы легче было с болью, Лида пытаясь снять каску. В голове сильнейший гнус, каска не поддавалась, никак не могла девочка расстегнуть пряжку.
            - Дай отрежу лямку? – Предложил боец, поддерживающий ее под локоть.
            - Реж. Болит… сил нет. – Лида, как в бреду.
            - Ну-ко… - отстранил ее пальцы, один миг, легкий звон острой стали, как звон дальнего колокола отразился в голове, ремешок, вместе с пряжкой освободил девичий подбородок.
            Каска на полу:
            - Легче?
            Лида медленно туда-сюда крутанула головой, опять стала трогать ранку, пытаясь определить, что там на затылке. Вспомнила о сумке, та, как и положено, ремень через плечо, лежит на животе. Достала ватный тампон, нежно промокнула затылок, посмотрела контуры пятна: «Вот это удар!» - перевернула тампон, одной рукой приложила вновь, достала бинт, бинтовала ловко и быстро, через минуту стала вставать. Голова пошла кругом, боль в голове нахлынула жарким затемнением в глазах, секунды – возврат в реальность.
            Смотрит по сторонам, чего-то явно не находя вокруг:
            - А где боец… - она продолжала рыскать глазами. Морщась, - которого я бинтовала?
            Солдатик, помогавший ей встать:
            - Тебя одну принесли, Лида.
            - Как одну?
            Она прислушалась – тишина. «Значит артобстрел уже прошёл…» Поправила сумку. Побежала на крыльцо. После первых же двух шагов чуть не упала, сильно задышав и расставляя в стороны руки. Но найдя равновесие, одной рукой схватившись за лоб, быстрым, не ровным шагом пошла дальше, уже не останавливаясь до колонны крыльца у льва, в начале длинной лестницы.
            …………………………………………..

            Еще через полчаса начало темнеть. Как раз в это время пришлось первый раз выстрелить. Сначала он, немецкий солдат, на втором этаже руин, направлял винтовку в нашу сторону, но опытный снайпер понимал, что тот не собирается стрелять. Немец наблюдал, что-то кому-то говорил во чрево сумеречных руин… Зачем?.. зачем он перезарядил затвор винтовки? В полумраке спускающейся ночи все сомнения в пользу опасности… хлестко – выстрел… Сиротин попал ему в переносицу. По замерзшим руинам ударило короткое эхо.
            Через секунды над убитым появился белый флаг. Ухо обожгло: «Nicht schie;en!» Еще далеко не все красноармейцы понимали это выражение на немецком. Победы Красной Армии только начинались.
            - Не стрелять. – крикнул Колодяжный. – В здающихся не стрелять! Обезоруженных отправлять в тыл своим ходом. – Чуть помолчал. – Им все равно деваться некуда.
            Несколько немецких солдат поднимались, в сумраке из руин.
            - Оружие бросить. Руки вверх. Хенде хох! – дополнил Колодяжный, по-прежнему держа врагов на прицеле стволом своего автомата…
            Ночью, квартал за кварталом, от развалины, к развалине… Пленив еще не одну группу немцев, показав им направление, куда нужно идти сдаваться, разведчики к шести утра вышли на площадь Павших Борцов со стороны Ленинского проспекта. Им было совершенно все равно куда ушли пленные немцы. Фрицы были подавлены и обморожены, не были готовы воевать, оружие горе-солдаты бросили.
            ………………………………

            Артобстрел завершён. Над восточной частью площади висело серое облако, отчётливо слышны отдельные выстрелы и редкие автоматные очереди. Голова сильно гудит, боль разрывает череп, глаза никак не открывались до конца, от резких звуков веки словно резко тяжелели и… сваливались вниз. Глазами она пытается найти оставленного бойца – не удается. Не может определить место, где они были.
            - Ну ты чего, Лид?!! Куда собралась? В укрытие, иди полежи…
            - Вы откуда меня принесли, сержант? Он же живой!.. Ранение не смертельное. Его спасти можно. Его вытащить надо.
            - Лида, справа бой идет, в укрытие, сержант, - уже по командному и под локоть потащил ее в фойе дома культуры, - после боя опять собирать начнем. Сейчас снова под шальную пулю попадешь!
            Лида вырвала свою руку из крепкого объятия старшего сержанта, ладони бросила ему на грудь, приблизившись очень близко, насколько могла, к его лицу, резко подняла свои глаза - в его:
            - А если бы ты там лежал? – Губы дрожат, ноги на носках…
            Они смотрели друг другу в глаза, обоим будто стало больно, у старшего сержанта дрогнул ус… Лида оттолкнула его, неуверенно стала спускаться по ступенькам.
            - Григорьев, Соломин, ко мне!
            К взводному подбежали два бойца.
            - Григорьев, берешь свое отделение, помогаешь санитарке искать раненых. Соломин, своим отделением обеспечиваешь охранение, и прикрытие по раненым. Вперед марш, марш!

            До темна собрали всех раненых с площади. Всех перевязали и перенесли в укрытие. Сумели оправить грузовик с тяжелыми на Волгу, к причалу, чтобы переправить их на катере на восточный берег…
            Солдатика, которого не спасла Лида… так и не нашли. Слишком сильно его засыпало кирпичной крошкой.
            ……………………………….

            …Сдавшиеся немцы были подавлены и обморожены, не были готовы воевать, оружие горе-солдаты бросили. Но ведь было не понятно, куда они выйдут в темноте. Но разведчикам на это было наплевать, им надо было выполнять приказ.
            Не смотря на еще две перестрелки, уже, приблизительно к часу ночи, вышли в заданную точку. Это очень хорошо, есть время, можно разобраться в дислокации, наметить пути движения, если необходимо – сделать разведку, снайпер имеет время не торопясь занять хорошую позицию.
            Сначала Колодяжный несколько минут разглядывал в бинокль окрестности гигантской площади, потом несколько минут сидел над своим планшетом.
            - Петро, площадь вся в развалинах, два здания где можно главного фашиста поискать. То здание – старлей показал на, видимо, ЦУМ, буквы «Ц» и «У» уцелели, «М» одной ногой встала на крышу первого этажа – другая разведгруппа берет, также, как и мы в восемь тридцать утра. Наша задача здание  справа, которое к нам ближе. Тебе надо найти себе гнездышко, чтобы атаку поддержать. – Какое-то время Колодяжный молчал. - Вообще самая лучшая точка верхние этажи ЦУМа, все остальное разбито. – Колодяжный опять сделал паузу, Сиротин смотрел то на площадь, по на схему планшета, освещенного квадратным фонариком командира. - Сможешь наверх этого ЦУМа забраться, оттуда их оборона, как на ладони будет.
            Молчун Сиротин ни слова:
            - Дай линейку… - бросил Колодяжному.
            Старлей вытащил из планшета двадцати сантиметровую линейку, отдал Сиротину. Тот сделал два замера на схеме, еще немного подумал, разглядывая не полностью разрушенное здание:
            - Сто метров… Нормально. Попробую, командир. – Опять посмотрел на здание ЦУМа. – что-то там фрицев многовато. Как светать будет, дам знать.
            Колодяжный и два бойца находящиеся рядом чуть опешили:
            - …А как??? – растерянно, чуть с насмешкой, спросил старлей, у бойцов усмешка на лицах.
            - Как всегда, в восемь тридцать фрица грохну, не проспите.
            Все вокруг усмехнулись.
            - А ты оказывается шутник, Петро. Чего-то раньше не замечал.
            - Шутник у нас… Никитин, я – снайпер.
            Винтовку на плечо, тронул свой патронташ рукой, проверил кобуру застегнута или нет, дотронулся до лимонки, немецкая финка в чехле, посмотрел на трофейные офицерские часы:
            - Ну, пошел.
            Сделал два шага к ближайшей стене…
            - Ничего про Никитина не знаешь?..
            Образовалось тяжёлое молчание.
            - Не знаю, Петь… ранение у него было смертельное, говорят аж в сердце. – опять образовалась тишина - …но ведь Яшка-то мужик сильный, бляха, может победил он ее костлявую, в Москву ж все ж таки повезли. Ты это, поспокойней там, на рожон-то зря не лезь.
            - Разберусь.
            Сделал шаг. Исчез в темноте руин.
            Впереди было метров триста руин, а немцев было достаточно много, видимо действительно где-то здесь был их главный гнойник, и именно его уже давно хотят выдавить.
            Легко удавалось Сиротину обходить немецкие секреты. Слишком вялыми были фрицы. В одном из подвалов горел костер, контрастно вычерчивая в темноте все необходимые контуры и за пределами подвала. Они, как специально демонстрировали свое место нахождения. Холод и страх смерти были большей опасностью, чем гибель в бою. Немцы уже совсем не были готовы по-настоящему воевать. Им было холодно и голодно на русской замерзшей земле разрушенного, ими же города.
            Через полчаса снайпер уже вышел к углу здания ЦУМа, со стороны улицы Островского, табличка с названием улицы чуть щелкнула кирпичным щебнем под его ногой. На крыльце здания стоял секрет из автоматчиков. До них было не далеко, они наверняка слышали этот хруст, но даже не пошевелились. В стене зияло отверстие от снаряда, чуть ниже, в углу здания выбита кладка. Воин потянулся к пробитому кирпичу стены в розе от снаряда, подтянулся, ногу поставив, как на ступеньку в воронке угла, не прошло и минуты, по выбитым в стене кирпичам, как по ступенькам сержант уже был на крыше первого этажа. Выше разрушения еще больше и Сиротин не сильно устав, оказавшись на букве «У», с нее перевалился в окно третьего этажа здания.
            До рассвета еще оставалось с полчаса, и минут пятьдесят до времени начала атаки.
            Сиротину нравилась занятая им позиция на куске третьего этажа сталинградского ЦУМа… Но он тогда еще не мог знать, что фельдмаршал Паулюс, которого они так искали, находится под ним… ровно под ним, в подвале этого большого крепкого здания, но славу о его пленении примет… ни его рота.

Продолжение:      http://proza.ru/2022/01/20/1744   

17.12.2021
Олег Русаков
г. Бежецк


Часть 1. Не пробитая скала.
Глава 7. Близкий друг.

предыдущая глава:    http://proza.ru/2021/12/24/1723

            Весь день, тридцать первого января 1943го года, Роза продолжала стенографировать, на немецком, беседы командования Красной армии с плененным фельдмаршалом умирающей 6й армией вермахта, практически не оставляя немцев без своего присутствия, за исключением случаев, когда на то давались целевые указания.
            Через пару часов после обеда в штаб 64й армии прибыл командующий Донским фронтом генерал-полковник Рокоссовский Константин Константинович. Штаб Донского фронта базировался всего в пяти километрах от штаба 64й армии. Но командующий приехал не из штаба, он еще вчера уехал на совещание в ставку командующего Сталинградского фронта Еременко Андрея Ивановича по некоторым, очень трудным вопросам поставленными Москвой, основными из которых были: вопрос о военнопленных, число которых росло ото дня ко дню невероятными, и не виданными ранее темпами, и вопрос о передислокации основных сил фронтов после капитуляции 6й армии вермахта.
            Битва под Сталинградом длилась почти полгода, за ноябрь, декабрь и январь внешнее кольцо окружения отодвинулось от Сталинграда на сотни километров. Четыре фронта, участвующие в Сталинградской битве, Сталинградский, Донской, Юго-Западный и Воронежский, контролировали огромный участок фронта, от Астраханской области, южнее Сталинграда, чуть-ли не до, Воронежа. После ликвидации Группировки 6й армии фашистов, Среднее и Нижнее Поволжье окажется в глубоком тылу советской обороны, высвободятся огромные военные силы Красной армии, которые необходимо передислоцировать на другие участки фронтов войны, с их пополнением и переформированием. Что делать со ста тысячами плененных фашистов никто, до конца не понимал. А ведь их необходимо обеспечить жильем, которое эти поскудники сожгли, жилья не было у оставшихся в живых Сталинградцев, которым жить было негде, ведь и в Сталинграде, и вокруг него были одни руины и пепелища, а самое главное – обеспечение пленных продовольствием и медицинской  помощью, в противном случае большая вероятность возникновения голода и эпидемий. И все это командованию Красной Армии надо было решать, и решать немедленно, зачастую за счет своих армейских ресурсов, в ущерб собственным потребностям войск.
            После полуночи Рокоссовский возвращался обратно. В пути, около одиннадцати утра, узнал о пленении генерала Паулюса и перемещение его в штаб 64й. Прямо на пути к себе немедленно меняет цель прибытия, направив свой конвой в штаб генерала-лейтенанта Шумилова. В пути, практически во время всего движения, конвой Рокоссовского постоянно наблюдал большие и не очень большие группы военнопленных или бредущих вдоль фронтовой дороги, либо сидящих… лежащих вокруг костров на обочинах дороги, опушках леса недалеко от заполненных, резервами техники, дорог и передвигающейся, по пробитым в снегу дорогам, пехоте. Пленные не пытались бежать, они понимали, что бежать им некуда, да и не зачем... внутри ледяной русской зимы, на бескрайних, во все стороны света, просторах.

            После обеда прошло совсем не много времени, как по охране прошло известие о прибытии Рокоссовского. Шумилов встретил командующего Донским фронтом на пороге своего штаба… Успел. Когда генерал-лейтенант выходил на крыльцо штаба, Константин Константинович уже вылез из машины.
            Командарм 64й пытался коротким докладом отрапортовать Рокоссовскому о пленении и допросе фельдмаршала Паулюса, но генерал-полковник остановил его.
            - Не надо Михаил Степанович… давай лучше познакомь скорее с… - чуть в сторону глаза, словно вспоминая слово… опять глаза в глаза, - …с фельдмаршалом.
            - Тогда прошу, Константин Константинович, за мной.
            Открыл дверь, уверенным шагом пошел вперед...
            Константин Константинович Рокоссовский вновь пытался склонить фельдмаршала к написанию приказа о капитуляции его группировки, на что получил приблизительно такой же ответ, который тот дал генерал-лейтенанту Шумилову. Правда на этом Рокоссовский беседу не завершил, под различными предлогами возвращаясь и возвращаясь к главному вопросу текущего дня – полной капитуляции военной группировки 6й армии, это было важно не только с точки зрения сохранения жизни солдат – это еще имело огромное политическое значение, как внутри страны, так и в переговорах с союзниками, которые с июля 1941го не прекращались ни на день. В итоге, под камеру кинохроники, группа военной хроники, по приказу командующего Донским фронтом, прибыла из штаба фронта в 64ю, в конце концов, Паулюсом было подписано воззвание к немецким солдатам и офицерам о сложении оружия. О капитуляции и прекращении сопротивления в воззвании не было и намека.
            Все это время их беседу переводил переводчик - старший лейтенант Шмидт Антон Александрович … никому, из действующих лиц при допросах и беседах больших немецких чинов с советским командованием, кроме капитана особого отдела, не было известно, что им помогал разговаривать внук легендарного лейтенанта Шмидта Петра Петровича, возглавившего в 1905м году восстание моряков на крейсере «Очаков» в Севастополе, единственный офицер Российского флота, поддержавший первую социалистическую революцию в России. Не знала об этом и Роза, он ведь сказал ей, что… однофамилец. Начиная со второго февраля Шеиной объявили, что стенографирование всех разговоров уже не требуется, у Розы появилось много свободного времени.
            2го февраля последние очаги сопротивления в Сталинграде прекратили свое существование.

            Через несколько дней высоких офицеров вермахта увезли в, организованный для высших гитлеровских чинов, лагерь военнопленных. Переводчик, старший лейтенант Шмидт, последовал вместе со штабом Паулюса, и еще долго сопровождал его беседы с советскими представителями. Миссия лейтенанта Шеиной на этом была завершена. Ей предложили остаться при штабе Донского фронта, но она настойчиво просила, чтобы ее доставили по месту ее службы в 5ю гвардейскую дивизию. Во второй половине февраля она прибыла в штаб арт-разведки пятой гвардейской.

            Роза уже садилась в машину, отъезжая из штаба 64й армии, когда к ней, торопясь успеть, быстрым шагом, подошел капитан особого отдела, на ходу крича:
            - Лейтенант Шеина!.. Роза!
            Он минуту назад узнал, что она отъезжает. Все предыдущее время был уверен, что Шеина согласится остаться при Рокоссовском, но…
            - Так и не успел Вам ничего про мужа вашего рассказать. Извините, Роза. Времени совсем не хватает.
            Она на него смотрела чуть улыбаясь.
            - До свидания, товарищ капитан. – Протянула ему руку. – Война кончится не завтра… может быть наши пути и пересекутся.
            Тот медленно пожал руку переводчицы.
            - В следующий раз только за вами приеду, Роза. Командарм благодарен Вам за вашу работу.
            - Служу трудовому народу. – без пафоса, тихо, словно скороговоркой, сказала Шеина. Помедлив еще какое-то время, села в машину.
            Особист аккуратно закрыл дверцу штабной легковушки…
            

            Историческая справка.
            О Фридрихе Паулюсе…

            После дополнительных переговоров с прибывшими начальником штаба 64-й армии генерал-майором И.А. Ласкиным и двумя офицерами Паулюс к 12 часам 31 января 1943 года был доставлен в Бекетовку, где его встретил командующий 64-й армией генерал-лейтенант М.С. Шумилов. В тот же день Паулюс был допрошен. В мемуарах адъютанта Паулюса - В. Адама, указывается, что при знакомстве Шумилов назвал пленного командующего «фон Паулюсом», на что последний указал, что не является дворянином.

            Вскоре Паулюс был представлен командующему фронтом генерал-полковнику К.К. Рокоссовскому, который предложил ему издать приказ о капитуляции остатков 6-й армии, чтобы прекратить бессмысленную смерть её солдат и офицеров. Паулюс отказался пойти на это, поскольку он теперь пленный, а его генералы подчиняются в соответствии с поступившей директивой непосредственно Гитлеру. На этом беседы о капитуляции 6 армии не были прекращены, и на следующий день Паулюс согласился подписать воззвание к солдатам и офицерам о сдаче оружия, в связи с бессмысленностью продолжения сопротивления. 2 февраля 1943 года последние очаги сопротивления немецких войск в Сталинграде были подавлены.

            Недоедание среди солдат вермахта началось еще в период пребывания их в Сталинградском «котле», а по официальным сводкам Вермахта еще до Сталинградского «котла». Получаемых рядовыми 1800 суточных калорий сентябрьского рациона было недостаточно, в этот период немцы еще находились в наступлении. Возможности грабить мирное население исчерпаны еще до ноября 1942. С 26 ноября 1942 года норма хлеба была снижена до 350 г., с 8 декабря — до 200 г. 56 голодных смертей было зарегистрировано в период 26.11–22.12. Через два дня прибавилось еще 8 умерших от голода. С 7 января гибло по 120 человек в день. Хлеба стали выдавать 50–100 г. в сутки, а кое-где — 38 г. Приоритет отдавался немцам. Итальянские и венгерские бойцы днями оставались без продовольствия. Конец января отмечен случаями каннибализма. Еще в декабре начали резать коней, в январе немецкое воинство не гнушались крыс, выловленных в подвалах Сталинграда.

            Холод.

            Нельзя назвать русскую зиму 1942–1943 экстремально морозной, но для истощенного человека борьба с холодом и ветром при отсутствии в степи топлива обречена на поражение. Ватных комплектов обмундирования поначалу хватало не всем. Вымирание контингента с лихвой удовлетворило потребность в теплой одежде, снимаемой с трупов. Однако использование вещей покойников способствовало распространению вшей.
            За частую солдаты вермахта предпочитали снимать теплую одежду с убитых красноармейцев, которые были одеты в полушубки из овчины, ватные стеганные галифе, теплое махровое исподнее, валенки.
            Немецкие подразделения в январе 1943 года превращались в, непонятно как одетых, бандитов.

            Вши.

            Уже в октябре по немецким захватчикам разгуливали полчища вшей, распространявших сыпной тиф. Германские войска пытались бороться с непривычной напастью химикатами в порошке, тогда как советская армия использовала апробированное в гражданскую войну оружие: стрижка наголо, баня и прожарка одежды.

            Отказ Паулюса капитулировать.

            В январе 1943 года командующему фельдмаршалу Фридриху Паулюсу было предложено спасти личный состав от кровопролития и капитулировать. Отклонив ультиматум, он обрек группировку из 6-й германской армии, 3-й и 4-й румынских армий, 2-й венгерской армии, 8-й итальянской армии, итальянского альпийского корпуса и хорватского полка на разгром. Остатки войск сложили оружие ко 2 февраля. Количество сдавшихся поражало: 93 тысячи по советским данным (из них 24 генерала и 2,5 тысяч офицеров) или более 100 тысяч по германским подсчетам. 40 тысяч нуждались в срочной госпитализации.

            Состояние попавших в плен.

            Дистрофия — 70%.
            Авитаминоз — 100%.
            Обморожение — 60%.
            Психическое истощение — 100%.
            В предсмертном состоянии — 10%.

            Плен.

            Под Сталинградом в поселке Бекетовка экстренно был организован лагерь №108. Госпитализировано 35 тысяч пленных, 28 тысяч отправлено на лечение в другие лагеря. 20 тысяч трудоспособных оставили для восстановления Сталинграда. Остальных направили в другие районы. Пешие переходы пленников по морозу к пункту назначения или транспортировки другим образом, приводили к дальнейшему истощению и гибели в пути. Однако, как раз среди отправленных за пределы Сталинграда оказалось больше всего выживших. К июню погибло 27 тысяч пленных — от ран, сыпного и брюшного тифа, дизентерии, дистрофии.
            Стремясь проявить гуманность к большому количеству пленных, для обеспечения пропаганды, Советская сторона была не подготовлена к такому количеству узников. С начала войны до ноября 1942 года в лагерях содержалось всего около 20 тысяч военнопленных, выполнявших две задачи: служить рабочей силой и пропагандистской афишей перед союзниками и врагом. Пленение почти ста тысяч вражеских солдат привело к коллапсу сил содержания военнопленных.

            Верхушка фашистской власти в германии, оккупировавшей почти всю Европу, была вынуждена реагировать на советское официальное сообщение о взятии в плен около 91 тысячи солдат и офицеров, нацистское правительство сообщило немецкому народу о том, что 6-я армия полностью погибла. В течение трёх дней все немецкие радиостанции передавали похоронную музыку, в тысячах домов Германии воцарился траур. Рестораны, театры, кинотеатры, все увеселительные заведения были закрыты, и население рейха переживало поражение под Сталинградом, переживало очень трудно, пафосно, выстраивая на этом национальную ненависть к Русским, ко всему русскому, приблизительно так же, как выстраивалась национальная ненависть, нацистской верхушки власти к Русским, на… Украине с 2004 года по 2022 (момент написания данной главы), доводя эту ненависть до параноидального инстинкта.
            В феврале Паулюса и его генералов привезли в Красногорский оперативный пересыльный лагерь № 27 НКВД в Московской области, где им предстояло провести несколько месяцев. Пленные офицеры по-прежнему воспринимали Паулюса как своего командующего. Вскоре Паулюс заявил: «Я являюсь и останусь национал-социалистом. От меня никто не может ожидать, что я изменю свои взгляды, даже если мне будет грозить опасность провести в плену остаток моей жизни». Паулюс ещё верил в мощь Германии и что «она будет с успехом сражаться».

            В июле 1943 года в красногорском лагере был создан Национальный комитет «Свободная Германия». В его состав вошли 38 немцев, 13 из которых были эмигранты (Вальтер Ульбрихт, Вильгельм Пик и другие). Вскоре Главное политуправление Красной Армии и Управление по делам военнопленных и интернированных (УПВИ) НКВД рапортовали о своём новом успехе: в сентябре того же года прошёл учредительный съезд новой антифашистской организации «Союз немецких офицеров» (СНО). В нём приняли участие более ста человек, избравших президентом СНО генерала Вальтера фон Зейдлица.
            Для Паулюса и его соратников, которые были ещё весной переведены в генеральский лагерь в Спасо-Евфимьевом монастыре в Суздале, это было предательством. Семнадцать генералов во главе с фельдмаршалом подписали коллективное заявление: «То, что делают офицеры и генералы, ставшие членами „Союза“, является государственной изменой. Мы их больше не считаем нашими единомышленниками, и мы решительно отказываемся от них». Но через месяц Паулюс неожиданно отозвал свою подпись из генеральского «протеста». Вскоре его перевели в селение Чернцы в 28 км от Иванова. Высшие чины НКВД опасались, что из Суздаля фельдмаршала могут похитить, поэтому отправили его в глушь лесов. Помимо него в бывший санаторий имени Войкова прибыло 22 немецких, 6 румынских и 3 итальянских генерала.
            В бывшем санатории у Паулюса стало прогрессировать заболевание кишечника, по поводу которого он был неоднократно оперирован. Однако, несмотря ни на что, он отказывался от индивидуального диетического питания, а только попросил доставить ему травы майоран и эстрагон, которые он всегда возил с собой, но чемодан с ними потерял в боях. Ко всему прочему он, как и все пленники «санатория», получал мясо, масло, все необходимые продукты, пиво по праздникам. Пленники занимались творчеством. Для этого им были предоставлены все возможности: дерева вокруг было предостаточно, так что многие занимались резьбой по дереву (даже вырезали для фельдмаршала жезл из липы), холсты и краски были в любом количестве, сам Паулюс тоже занимался этим; писали мемуары.
Тем не менее он по-прежнему не признавал «Союз немецких офицеров», не соглашался на сотрудничество с советскими органами, не выступал против А. Гитлера.
            Летом 1944 года фельдмаршала перевели на спецобъект в Озёрах. Почти каждый день из УПВИ на имя Л. П. Берии составлялись отчёты о ходе обработки Сатрапа (такой оперативный псевдоним был присвоена ему в НКВД). Паулюсу вручили обращение 16 генералов. Интеллигентный, нерешительный Паулюс колебался. Как бывший штабист он, видимо, привык просчитывать все «за» и «против». Но целый ряд событий «помог» ему в этом: открытие Второго фронта, поражение в Белоруссии, потеря союзников, тотальная мобилизация в Германии, вступление в «Союз» 16 новых генералов и лучшего друга, полковника В. Адама, а также смерть в Италии в апреле 1944 года его сына Фридриха. И, наконец, покушение на А. Гитлера офицеров, которых он хорошо знал. Его потрясла казнь заговорщиков, среди которых был и его друг генерал-фельдмаршал Э. фон Вицлебен. Свою роль сыграло, видимо, и письмо его жены, доставленное из Берлина советской разведкой.
            Фридрих Паулюс свидетельствует на Нюрнбергском процессе.
8 августа Паулюс совершил то, чего от него добивались полтора года, — подписал обращение «К военнопленным немецким солдатам и офицерам и к немецкому народу», в котором говорилось буквально следующее: «Считаю своим долгом заявить, что Германия должна устранить Адольфа Гитлера и установить новое государственное руководство, которое закончит войну и создаст условия, обеспечивающие нашему народу дальнейшее существование и восстановление мирных и дружественных отношений с нынешним противником». Через четыре дня он вступил в «Союз немецких офицеров». Потом — в Национальный комитет «Свободная Германия». С этого момента он стал одним из самых активных пропагандистов в борьбе с нацизмом. Регулярно выступал по радио, ставил свои подписи на листовках, призывая солдат Вермахта переходить на сторону русских. Отныне для Паулюса обратного пути не было.

            10 ноября 1949 года в Баден-Бадене скончалась жена Паулюса, с которой он так и не увиделся. Паулюс узнал об этом только через месяц.
После войны «сталинградских» генералов всё ещё держали в плену. Многие из них затем были осуждены в СССР, но все 23, кроме одного умершего, позднее вернулись домой (из 94 тысяч солдат — около 6 тысяч). Однако Паулюс на родине побывал уже в феврале 1946 года как участник Нюрнбергского процесса, выступив как свидетель обвинения. Его появление там и выступление на суде в качестве свидетеля стало неожиданностью даже для самых близких к Паулюсу офицеров, не говоря уже о сидевших на скамье подсудимых В. Кейтеля, А. Йодля и Г. Геринга, которого пришлось успокаивать. Некоторые из пленных генералов обвинили своего коллегу в низости и предательстве.
            После Нюрнберга фельдмаршал полтора месяца находился в Тюрингии, где встречался и со своими родственниками. В конце марта его снова привезли в Москву, и вскоре «личного пленника» Сталина (он не разрешил отдать Паулюса под суд) поселили на даче в подмосковном Ильинском (по некоторым источникам в Загорянском). Там он изучал труды классиков марксизма-ленинизма, читал партийную литературу, готовился к выступлениям перед советскими генералами. У него были свой врач, повар и адъютант. Паулюсу регулярно доставляли письма и посылки от родных. Когда он заболел, возили на лечение в Ялту. Но все его просьбы о возвращении домой, о посещении могилы жены наталкивались на стену вежливого отказа.
            Однажды утром в 1951 году Паулюса нашли без сознания, но успели спасти. Потом он впал в сильную депрессию, ни с кем не разговаривал, отказался покидать постель и принимать пищу. Сталин решил освободить фельдмаршала, не назвав при этом конкретной даты его репатриации.
Только после смерти Сталина, 24 октября 1953 года, Паулюс в сопровождении ординарца Э. Шульте и личного повара Л. Георга уехал в Берлин. За месяц до этого он встречался с руководителем ГДР В. Ульбрихтом и заверил того, что будет жить исключительно в Восточной Германии. В день отъезда «Правда» опубликовала заявление Паулюса, где говорилось, исходя из ужасного опыта войны против СССР, о необходимости мирного сосуществования государств с различным строем, о будущей единой Германии. И ещё о его признании, что он в слепом подчинении прибыл в Советский Союз как враг, но покидает эту страну как друг.

            В ГДР Паулюсу были предоставлены охраняемая вилла в элитном районе Дрездена, машина, адъютант и право иметь личное оружие. В качестве начальника создаваемого военно-исторического центра он начал в 1954 году преподавательскую деятельность. Читал лекции о военном искусстве в высшей школе казарменной народной полиции (предтеча армии ГДР), выступал с докладами о Сталинградской битве.
            Все годы после освобождения Паулюс не прекращал доказывать свою лояльность к социалистическому строю. Руководители ГДР хвалили его патриотизм и не возражали, если свои письма к ним он подписывал как «генерал-фельдмаршал бывшей германской армии». Паулюс выступал с осуждением «западногерманского милитаризма», критиковал политику Бонна, не хотевшего нейтралитета Германии. На встречах бывших участников Второй мировой войны в Восточном Берлине в 1955 году он напоминал ветеранам об их ответственности за демократическую Германию.
            Скончался Паулюс 1 февраля 1957 года, как раз накануне 14-й годовщины гибели его армии под Сталинградом. Главной причиной смерти, по одним данным, являлся боковой амиотрофический склероз — нейродегенеративное заболевание, при котором сохраняется ясность мышления, но наступает паралич мышц, а по другим — злокачественная опухоль.
            На скромной траурной церемонии в Дрездене присутствовали несколько высоких партийных функционеров и генералов ГДР. Через пять дней урна с прахом Паулюса была погребена возле могилы его жены в Баден-Бадене.
            Не хочется вспоминать о тех исторических персонажах, которые уничтожали наших предков. Но и сейчас, на полях интернета… на экранах телевизоров, в прессе, современные западные политики очень хотят… просто жаждут, повторить путь таких исторических личностей как: Паулюс, Гитлер, Наполеон!

            Продолжение главы 7.

            Лида сидела у костра, из разбитой мебели, разожжённого посередине фойе, как они считали дома культуры. Но один их бойцов оказался сталинградцем, и настойчиво объяснял всем встречным, что это музыкальный театр, все от него отмахивались, название «дом культуры» было привычней и фигурировало во всех приказах и командах.
            Уже давно стемнело. Лида, покушав каши с тушенкой, уже с полчаса сидела у костра. Хотела уснуть, сквозь головную боль, но это никак не получалось.
            Языки пламени костра казались Лиде очень большими, их меняющиеся рисунки становились все медленнее и глубже, но какой-то сильный звук разрушил их глубину… кто-то бросил в костер новые деревяшки и резвые огоньки вновь увеличивали скорость полумрака и обостряли слух… Проходили вязкие мгновения, языки пламени опять становились… медленными и глубокими. Они освещали спокойные спящие лица бойцов, сидящих и лежащих вокруг костра. Многие из них спали, кто-то храпел, а кто-то сидел настежь, открыв рот, запрокинув голову за спину. У Курочкиной очень шумела голова. Поворачивать из стороны в сторону её стало еще больней, чем два… три часа назад, когда она очнулась после контузии. Лида была забинтована, ей казалось, что голова стала намного больше по размерам. Огонь весело отражался в ее глазах, создавая внутреннее душевное тепло и… спокойствие. Вокруг туда-сюда бегали солдаты, выполняя свою бесконечную работу, где-то там, за стенами дома культуры постреливали, будто напоминая, что война не кончилась, а Лида сидела возле костра на сложенной в несколько раз большой портьере, кисти рук беспомощно спускались с ее колен.
            Со второго этажа упала железяка! Металлический звук заставил ее резко повернуть голову, чего она сделать не смогла, но резкая боль пронзила ее голову и тело. Она ойкнула. Спящие не шелохнулись. Лида выпрямила спину, не сильно потянулась, при этом почувствовав холод, медленно аккуратно легла на портьеру, подложив сложенные ладошки под щёку. Глаза ее поновой моргнули на языки пламени костра, моргнули еще раз… еще раз…

            …было отчетливо слышно, как на улице, к крыльцу с одним львом, второй был разбит орудийным выстрелом, подъехал автомобиль. Лиде, почему-то это стало очень интересно: «Там же проехать негде все кусками кирпичных стен завалено?». Она приподняла голову, через непомерно большие языки костра посмотрела на улицу. На улице светило солнце. Было много белого, белого света, необычного света… теплого света. Она медленно поднялась на ноги. Тело было легким, не смотря на одетый полушубок. Лида поправила шапку на голове… на голове не было бинтов, но ее это ни капли не смутило, она медленно пошла на улицу, где ярко светило солнце. Она аккуратно обходила спящих солдат. Спящих было много, как будто спать легла вся их рота, а фойе дома музыкального театра никак не кончалось. И вот она выходит в яркий свет между двумя белыми львами. Именно между двумя львами, никаких сколов на скульптурах, белые ослепительные львы, смотрящие в разные стороны, будто охраняя ее – Лиду.
            Белый снег слепил глаза. Совершенно было не понятно, почему на крыльце дома культуры стояли оба льва, они стояли на месте, несмотря на то, что один из них точно разбит пушечным снарядом. А внизу длинной… без выщерблин от пуль и осколков, лестницы – легковушка. Передняя дверь открывается, из машины вылезает, как всегда улыбающийся во все свое большое лицо, Яша.
            Он смотрит на нее – она смотрит на него. Лида медленно, хотя хочется быстрее, спускается на несколько ступеней… Яша разводит руки в стороны!..
            «Куда ж ты тогда пропала, Лидочка?..»

            - …Сержант Курочкина! - Лида открывает глаза, лейтенант склонился над ней, отпрянул, когда она подняла голову.
            - Двух фрицев, обмороженных, осмотреть надо. Вылезли сволочи откуда-то в темноте, чуть не грохнули их. Пальцы черные.
            - Сейчас, товарищ лейтенант.
            Она попыталась вскочить на ноги, но сразу ощущает острую боль в голове и все темные стены здания идут кругом, спасает костер, он яркими бликами остается на месте.
            После двух обмороженных немцев появились другие, «нихьт шиссен», «Nicht schie;en» уже звучало не второй, ни пятый, не десятый раз. Их как будто прорвало из разбитой плотины. Они шли и шли из ближних развалин, некоторые, выходя из темноты, бросали оружие. Почти у всех были тяжелые обморожения конечностей, у многих спасти пальцы не было никакой возможности. Единственно, чем можно было им помочь, это перевязать и отправить в госпиталь на переправу, с этой стороны, в этой части города, госпиталей не было.
            На улице немцам разожгли еще один костер, к костру, в фойе музыкального театра, где отдыхали наши солдаты, их не пустили. Под дрова фрицев заставили разобрать кузов разбитой машины. Было трудно определить ее марку, но деревянный кузов, хоть и изуродован, но не сгорел, а доски пригодятся на оба костра.
            Почти до рассвета Лида перевязывала пленных. Раненных, среди них было не много… обморожены и больны - были все.
            Опять, бесконечно уставшая, уже к утру, вернулась к месту, где во сне встретилась с Яшкой. Тьма на небе уже ослабла. На ее месте дремал солдат. Он тут же вскочил, увидев подходящую Лиду. Отошел в сторону, уступая место любимой, в роте, санитарке.
            Уже наступило 31е января, заканчивался первый месяц 1943го года. Лида села на согретое место, не прошло и минуты провалилась в дрему, не заметив, как опять улеглась на сложенную портьеру, боец молча укрыл ее теплой тряпицей. Лида уснула… и, словно тут-же, услышала пальбу.
            Курочкина открыла глаза. На крыльце бойцы стреляли в верх… в воздух.
            Лида вскочила, инстинктивно таясь за колонну и пытаясь осматривать пространство вокруг себя, пытаясь разобраться где враг, но опасности, очевидно, не было. Она вышла на крыльцо к однополчанам, у всех были радостные возбужденные лица. Один рядовой озорно глянул на смущенную Курочкину:
            - Генерала ихнего взяли, сестричка! Сдались немцы… наша взяла! – перезарядив винтовку, выстрелил вверх.
            - Отставить пальбу! – Громко приказал лейтенант, убирая свой пистолет в кобуру.
            «Не зря ты ко мне, Яшенька, сегодня приснился.» - подумалось Лиде: «Ты именно это мне и хотел сказать, что побили мы фрицев под Сталинградом!.. Где ты? Как ты?» Она рассеянно улыбалась, смотря куда-то за Волгу, по которой с берега к берегу, в обе стороны шли катера и баржи. Между ней и родной Волгой, которая намного уже шириной, в ее родном городе Калинине, по старому Твери, за открытой с востока площадью были разрушены… все здания и все строения…

            …А Яков Никитин, в это время, лежал в одной из палат московских госпиталей. Еще пара недель, и будет два месяца, как догнала его наша пуля, пуля ППШ, когда он спасал собой немецкого офицера… языка, так трудно им доставшегося, и не дошла она до его горячего сердца побольше сантиметра. И операция уже сделана давно, в первой половине декабря, а он до сих пор лежит на множестве растяжек, шевелиться можно только под наблюдением врачей.
            Искусно молоденький доктор, девчонка еще, извлекла ему эту пулю. Все говорят, что операция была сложнейшая, а один пожилой доктор назвал ее уникальной. Несколько раз в день Якова поворачивали, чтобы поменьше возникали пролежни, и заставляли сокращать различные мышцы тела, чтобы они совсем не зачахли. Пару раз в неделю Никитина осматривала оперировавшая его хирург. Но только недавно начала отпускать Якова… боль в грудной клетке, ведь ребра его были вскрыты для извлечения пули искусными уверенными руками молодой девушки… военного хирурга.
            31 января 1943го года, в половине одиннадцатого утра, Яшка лежал в своей палате и смотрел в белый потолок палаты и конечно думал о Лиде. Ему всегда было радостно думать о ней. Внутри у сердца что-то щекотало, боль всегда становилась чуть заметной, забывая про треклятую боль удавалось сделать глубокий вздох.
            Час назад был очередной утренний медицинский обход. Опять в палату, во главе группы докторов, вошла его хирург. У Яшки, как всегда, когда он видел эту молодую девушку, посветлело в Душе.
            - Ну здравствуйте, бессмертный! – как всегда подошла она к его постели. – Как ты сегодня?
            Легкими движениями пальцев проверила натяжение струн на его груди, поддерживающих натяжение разрезанных ребер, которые уже полтора месяца сращивались после извлечения пули, и вскрытие, для этого, грудной клетки.
            - Не волнуйтесь, доктор, убежать не смогу.
            Врачи заулыбались.
            - Ну вот – уже и шутки, дело явно на поправку!
            Она ниже открыла его грудь, опустив до пупка одеяло. Внимательно осмотрела рубец на ребрах. Вздохнула.
            - Если бы ты, доктор, смотрела, как я русского отплясываю, а там куда смотришь… чего интересного? Мне даже неудобно перед тобой.
            Вокруг опять все заулыбались, больные в том числе… Никитин говорил не тихо.
            - Ошибаешься, больной. Мне-то как раз ты очень интересен… Очень интересен!
            Она повернулась к немолодому доктору:
            - Порфирий Матвеевич, посмотри, - пальцем показала на затянувшийся шов. – какой чистый! – и уже Никитину. – Вы сильный человек… - посмотрела в историю болезни, - Яков Михайлович. У вас все очень хорошо заживает.
            - Тут хошь не хошь заживет, ведь так скорее встать хочется, что мочи лежать нету. Ну а силушкой-то меня мамка не обидела, это точно. – один из соседей по палате заржал.
            - Да. Вижу, что тебе скорее встать хочется. У меня подружка была, такая же непоседа. Ей все время надо было куда-то идти… бежать, что-то делать. Всем надо помочь.
            Никитин сузил глаза, чуть подумав, с лаской и радостью заговорил, было видно, что о сокровенном:
            - Да… и у меня знакомая есть в медсанбате… такая добрая… милая, тоже лишь бы помочь кому-нибудь. Себя не жалеет… Красавица. Волосы тёмно-золотые, непослушные. Хоть и обстриженные – косынкой не удержать… так и вьются шапкой. Улыбнется – будто светится.
            Зина насторожилась. А парень продолжал, глядя в сторону, словно любуясь девицей.
            - …доброты невероятной. Видишь ее – все расцветает вокруг. – он замолчал, грустнея и тяжело вздыхая.
            Один доктор из свиты приблизился к Широковой, пытаясь что-то сказать, но Зинаида, она была старшей в консилиуме, остановила его, подняв руку, а Яшка, не обращая ни на кого внимания, будто сам с собой:
            - …Её у нас все любят, воюет уже давно, от самого Калинина, с конца сорок первого…
            Зина тяжело задышала.
            - …Я-то с ней летом познакомился, на западе ото Ржева, наша рота месяца полтора там рядом с медсанбатом квартировала. Ну как тут не посмотреть на них, все девчонки – красивые!.. – он замялся, - слов нет! Ну другой раз подсобишь им, ну там дрова поколешь, воды натаскаешь, им воды с раненными всегда очень много надо…
            Сосед через койку прыснул смехом:
            - Во молодец… и рубильщик, и таскальщик! – по палате пронесся заметный смешок.
            - Чего ржёте, жеребцы? Завидуете что ли? - Громко, насколько мог, без сильной боли, кинул Яшка.
            - А как ей фамилия? – словно не своим голосом, не громко, спросила Зина. Поперхнувшись в конце фразы, кашлянув, словно поправляя препятствие в горле.
            Никитин задумался:
            - Курочкина… Лида Курочкина. Фамилия-то у нее добрая, наша! Деревенская.
            Сказал многозначительно, как бы гордясь, что Лида, по фамилии, Курочкина.
            Зинаида с трудом сдерживала самообладание. Она не дождалась от Лидочки ответа на свои письма, отправленные на адрес ее родителей в Калинин, после ее письма в марте 1942го. И никаких весточек больше не было. А одно письмо вернулось с припиской на почте: «Дом разрушен. Данного адреса не существует.»
            - Так, солдат, - она сказала эти слова тяжело и жёстко, - а ты ее полевую почту знаешь?
            Никитин посмотрел ей в глаза, немедленно замолчав. Их взгляды пересеклись, от них как будто полетели искры. Секунды проходили в полном молчании, может быть удивлении.
            - А Вы… с ней знакомы, что ли, товарищ военврач.
            - Она… она моя самая близкая подруга была перед войной. Мы учились вместе… в медицинском. – сказала медленно, с большим переживанием. В голосе чувствовались срывы от волнения сильного человека.
            Мотнула головой, глубоко вздохнув.
            - Значит так, - сказала громко и чётко, голос сильно изменился, стал стальным, - вот эти растяжки, - она мазнула их зеленкой, - снять сегодня, остальные через три дня. – Обратилась к старшей медсестре. – Записывайте в историю болезни: репродуктивность тканей идет хорошо, опухолей после сращивания костей не наблюдается, келоидная ткань имеет здоровый цвет. – Уже обращаясь к Никитину. – Вот что, герой! Через недельку будем вставать.
            Никитин моргал на хирурга и не знал, что ей ответить.
            - И еще, я к Вам подойду через два… нет, скорее три часа, поговорить про Лиду.
            Она встала, уже собираясь уходить, но опять посмотрела на Никитина. Дотронулась до своего подбородка:
            - А вы молодец, еще спляшите русского.
            Пошла к другому тяжёлому больному, через койку. Консилиум двинулся за молодым хирургом. Никитин пытался вспомнить свою полевую почту, но в волнении никак не мог, а была она у него на всех его письмах. Тут только он сообразил, почту Лиды - не знал никогда. А если бы и знал… где она сейчас воюет, после ранения???

            Когда врачи ушли из палаты, сосед, который заводил разговор о «рубильщиках, и таскальщиках» снова поддел Никитина, лежащего в глубокой задумчивости:
            - Ну и чего, у тебя с этой девахой все сложилось? – кинул он с ехидной усмешкой.
            Яшка смотрел в потолок… через несколько мгновений:
            - Эй! Сердечник… Ты там чай не помер? Яшка?
            - Ай! Ты мне?.. – Никитин повернул к нему голову.
            - С девчонкой-то с этой у тебя все сложилось в конце?
            - Я ее в госпитале встретил, когда ее ранили. А на следующий день увезли ее в тыл… так и потерялись.
            - Аа-а-а. Эх ты, растяпа. А слов-то, слов-то.
            Никитин вздохнул.
            - Вот, после войны… женюсь на ней!
            - Когда ты ее найдешь, посмотри вокруг, не будет ли там меня рядом. Я бы ее спать ночью не отпустил.
            - Ты, это… хлебальник свой прикрой, а то ведь я встану через недельку. Она для нас для всех – как святая была… для всей роты.
            Многие в палате вздохнули. Почему-то стало совсем тихо. Наверняка каждый представил свою главную красавицу на свете. Кто постарше, скрытно сбросил слезу в подушку, вспомнив жену… дочек, а юнцы, не знавшие бабьей ласки – закусили губу, борясь с горячим желанием страсти. Но впереди перед каждым из них была… война.
            А в это время в Сталинграде уже взяли Паулюса, Яшка еще ничего об этом не знал, он думал про Лиду в одной из палат московского госпиталя, а его приятель снайпер Сиротин вогнал пулю из своей снайперской в голову офицера охраны немецкого фельдмаршала!
            После завтра… Сталинградская битва будет победоносно завершена!

Продолжение:   http://proza.ru/2022/03/01/2002

11.01.2022
Олег Русаков
г. Тверь
            _________________________________________

            КУРСКАЯ ЗАРЯ.
            повесть

            Часть 2. Нету времени.
            Глава 1. Что делать?

            предыдущая глава:    http://proza.ru/2022/01/20/1744   

            Очередным огневым валом, оккупацией новых огромных территорий, страхом и гибелью прокатился 1942й год по не захваченным в 1941м году европейским весям СССР. И как бы не были смелы войны советские, везде была… или не победа, или… поражение. Опять множество неудачных боевых операций. Опять сотни тысяч солдат сгинули в окружениях… кто погиб под пулеметным и артиллерийским огнем, бомбами, кто оказался в плену на территориях оккупированных… в Прибалтике, Польше, Германии… Но! В ноябре окружен Паулюс… увяз в волжских водах язык немецкого наступления, прищемленный Доном и Волгой. И не будет фашистам более победных маршей!

            Уже прошел месяц, как Васильев, вместе с Трифоновым вернулись из госпиталя в родную роту, успев, с Колодяжным и Сиротиным, отметить двадцать пятую годовщину Красной Армии. Сражение под Сталинградом завершилось… завершилось полной победой русского оружия. Колодяжный и Сиротин, после глотка спирта воодушевленно рассказывали, как чуть не накрыли немецкого фельдмаршала, охотясь за ним неделю по Сталинградским развалинам. Немножко жалели, что им пришлось брать соседнее строение, а не ЦУМ, в котором было последнее пристанище Паулюса. Но Сиротину все же удалось внести свою пулю при пленении немецкого генерала.
            Их дивизия находилась на очередном переформировании после всех больших событий декабря и января. 5я гвардейская дивизия, после расформирования группировки Баданова, после доблестного выполнения задания ставки под Тацинской, так и осталась на северном крыле Сталинградской баталии, но часть 1й разведроты, 17го гвардейского полка привлекли для диверсионных операций непосредственно в Сталинграде, точнее для поиска и ареста, или уничтожения, штаба Паулюса. Опыт и доблесть их была известна командованию, лучших диверсантов найти было невозможно, командование, вплоть до фронтового, нередко пользовалось работой роты Васильева при очень важных разведывательно-диверсионных операциях. Только в первых числах февраля группа, в составе первого взвода, вернулась в расположение. Впереди пополнение… дальше на запад. Линия фронта, после уничтожения 6й армии вермахта, была отодвинута на запад до 260км от Сталинграда.
            Иногда вспоминали Никитина, никто не знал где он сейчас, И Никитина, и Цыгана, да и Розу Шеину, развезли по разным госпиталям, где они в данный момент не знал никто. Но при этом, все надеялись, что вдруг появится Яшка-балагур после своего сердечного ранения в роте и снова не будет давать грусти шарить по сердцам солдат.

            А Яшка, в это время, валил в лесу очередную сосну…
            Какой же теплой была встреча. Радость сквозь слезы. Яшку сажали в самое видное место землянки. «Ой нет… садись вот здесь, разговаривать удобней». На него падал не богатый утренний свет из узкого окошка под потолком землянки. И мамка, и сестренки глаз не могли оторвать от здорового мужика – брата и сына. Мужик – уже непривычно, а тут брат! Четыре года не был Яков в доме родном, да сгорел их дом, почти всю деревню сожгли фашисты. Но земля здесь родная и сердце на месте. А ведь всем на работу пора, на учёбу средней сестре, кроме младшей, приболела опять… часто болела, и когда маленькая была. Она всегда было не сильна на простуду. Появление братика будто оживило младшую сестренку, она никак не хотела отходить от Яшки… слегка его, такого огромного, побаиваясь, а он и рад ее на руки посадить.

            Мать сказала – сбегает в правление и вернется, и девчонок отговорить у председателя попробует. Ведь праздник какой – сын с фронта на побывку приехал, дело не виданное, не слыханное. «А ты пока поспи… отдохни с дороги, сынок… не устал?.. все равно отдохни».
            Кормить нечем сына, если только кипятком напоить, с испеченным вчерашним хлебом. Но на стол, из, драных ножом, обожжённых, не прямых, досок, встали пять банок тушенки, две буханки черного хлеба, пять батонов, кулек кускового, как камень, сахара, большой пакет перловой крупы... Пачка ассигнаций, зарплата сержанта за долгий период войны. Мать так и села смотря на это невиданное богатство. Опять заплакала… а на груди сына позвякивали медали. Впереди двадцать дней счастья…
            …
            Полгода назад, в сентябре 42го, сразу после письма друга Витьки Румянцева, пришло письмо из дома. Горькое письмо. Писала старшая сестра Агата. Писала, что мамка умирает вместе с младшенькой сестренкой от голода и болезни. Так сказал фельдшер, привезенных председателем из города. После этого письма почты Никитину больше не было. От того еще более счастливым был Яков в своем отпуске.
            …
            Казалось, очень мало удавалось сделать по дому в первые дни по приезду. Как только он появлялся на улице, к нему сразу подходили соседи. Пожилым, как правило мужикам, обязательно надо было пожать руку фронтовику, обязательно выкурить с ним цигарку, а то и не одну… обязательно, хоть накоротке поговорить о том, о сем, ну конечно о войне… услышать фронтовую байку… Но как странно, в окопе Яшка готов был не умолкать, под хохот сослуживцев, рассказывая о своих похождениях… героических, как немцев за чубы таскал до самого родного окопа, а здесь… будто и сказать было не чего. Бабы конечно хотели узнать про воюющих. С каждого двора на фронт ушли родственники… а в какой двор они вернутся победителями, кто бы знал?.. В какой уже точно не вернуться – известно, а на побывку… наверно не придут… ни в какой! Все там, в окопах. А у Никитиных – чудо… настоящее чудо.
            Время проходило быстро…
            На третий день у двора уже лежало более двух десятков, раскряжёванных по четыре - шесть метров, большей длинны притащить было невозможно, и ошкуренных белых бревен сосны. Шестиметровые, меньшего диаметра, подстропильные и стропильные балки. Обливаясь потом до темноты, ему все равно казалось, что времени мало, а дело идет медленно. Собранными, обожжёнными гвоздями, которые с сестрицами насобирал на пожарищах, сбил двухметровые козлы, на которых сестры двуручкой, только вертикально, пилили полубрёвна и лафет. Яшка закреплял пару бревен на высоте утром, когда солнце еще не вылезло из горизонта, брал большие сани, один из соседей сумел уберечь и от немцев, и от пожаров, и шел в лес, по уже разъезженной за два дня дороге. Пол дня слушали земляки, как звенел в лесу веселый топор. После обеда Яшка возил бревна в деревню, к сгоревшему дому. Шкурил в лесу. И каждый день привозил по вязанке дров превращая в них толстые сучья срубленных деревьев.
            К вечеру уставал до полной немощи, лишь бы поужинать, лепешками из мороженной картошки, успеть.

            Но на третий день решил Никитин сходить в вечеру к матери своего друга детства, Витьки Румянцева, чему очень препятствовала мама, боялась она, что не так на Яшу посмотрят люди. «Не знаешь ты сынок, что здесь творилось, после того, как Витька на работу уехал в сороковом…»
            …Сам Витька в сороковом пытался найти судьбу в областном центре, в Калуге. Вроде и работу нашёл и жилье, мать ждала его уже с невестой в гости, но связался с компанией… начали воровать, в конце концов попались на грабеже, очистили очередную квартиру, а их уже милиционеры ждали там, их специально на эту квартиру вывели, через внедренного в банду. Быстро судили и поехал он в лагерь лес валить по уголовке. Много раз, в сорок первом, пытался Витька попасть на фронт, искупить, но не брали… попал в штрафную только в сорок втором, слишком близко подошел немец к их колонии, раскинутой в лесах Нижегородской области. Не всем, но доверили им оружие… и не зря. Дрались до последнего. Искупил кровью после первых же боев. Из госпиталя написал письмо другу Никитину, раньше не писал, стыдно было перед товарищем.
            Письмо от Витьки - Яшка получил давно, в сентябре сорок второго, Никитин был уверен теперь в своем друге. Не враг он и не преступник, заблудился… не туда пошел. Да и не жадный он был парень. Как его кривая в тюрьму завела? Но каким-то образом моча ему в голову ударила… умылся «по самый - не куда». Ну ничего, за битого, двух не битых дают, как в народе говорят.
            Мамке говорить не стал, что к Витьке пошел, совсем мнительная стала, всего боится. «Уполномоченный… Уполномоченный. Говорит после Витькиного приговора Раису Федоровну, с мужем чуть из колхоза не погнали». Отец его, хоть и не молод совсем, как война началась, тут же добровольцем на фронт. А уже через недели три, еще до оккупации, пришла на него похоронка. Витька тогда в колонии и начал прошения на фронт писать, да не брали еще тогда ЗК в солдаты по неблагонадёжности, боялись, что разбегутся. А то глядишь… оружие в обратную сторону повернуть могут… на самом деле и такое бывало.

            Уже темнело, но сумерки еще не были совершенно густыми. Никитин шел по деревне к дому своего друга Витьки Румянцева. Большая часть деревни сожжена, но именно от дома Румянцевых, четыре следующих избы по их стороне и семь домов по стороне – напротив, остались целы, не тронул их пожар. В четырех домах правда уже не было хозяев, одну семью фашисты повесили полностью и малых, и старых, из одного дома повесили стариков, молодые погибли в партизанах, а один из сыновей – в Красной Армии, правда весточек от него не было ни одной. Да еще три дома не сгорели на дальнем конце, стояли – как не свои среди деревенских пожарищ.
            Яшка слегка кланялся соседям, по случаю оказавшимся на улице, те в свою очередь отвечали тем же, иногда обращаясь к нему по отчеству: «И Вам здравствовать, Яков Михайлович!» Яшке это было непривычно, но изменить людское уважение не мог, первый он с войны в деревне появился, не потеряв ни руки, не ноги, хоть и после госпиталя, да целый, да в орденах весь. Да трезвый… Да сильный! Господи!!! Молодой, здоровый мужик! Любой бабе завидный кавалер, и молодухе, и… вдовой, коих уже не мало.
            С теплой сыновней завистью смотрели бабьи глаза на бравого солдата, с каждого двора, ой… землянки, свой воин ушел в поход… да уже не все вернутся. Многие получили казенные письма. С половину ушедших не вернутся уже в свои дома… эх, не дома… землянки… никогда. А война все не заканчивается – проклятая. И вот по деревне идет солдат… герой… Яша Никитин, до ухода в армию всех девок своими шутками, другой раз и руками своими загребущими, и смехом, и делом изводил. Хулиганничал много, кто-то из стариков не раз ему уши драл лет десять, а то и более, назад. Шалопай был еще тот. Сколько раз со скотиной вредничал. Коров треножил. Бегал хорошо, не всегда поймаешь. А вот те глядите люди добрые – вся грудь в орденах! Да живой! Да здоровый! Хоть и поле госпиталя.
            У одного двора остановят солдата, чтобы услышать слово доброе от героя земляка, спросить его и о своих пропавших сыновьях или братьях, може и о соседях, коль закурить даст. У другого двора остановят, перекинуться фразами, услышать его голос, и опять – не видел ли кого из земляков... И не уйти с дороги, так и глядят ему во след односельчане, любуясь бравым солдатом - земляком.
            Наконец дошел Яшка до дома друга, а мать его с дровами идет, глядит на него, но как будто не радуется:
            - Здравствуй, тетя Рая! – громко кинул Яшка, приподняв ушанку с бритой головы.
            - Здравствуй, Яшенька. – молвила женщина, юркнув на крыльцо.
            «Странно… тетя Рая не бывала неприветливой. Может дрова тяжелые?» - пронеслось у Яшки в мозгу.
            Он спокойно двинулся к крыльцу.
            Подходя к дому ближе, посмотрел налево. Увидел поленницу, повернул к ней. Набрал охапку дров, вернулся к дому. Ближние соседи стояли у землянок и домов, смотрели на фронтовика. Шагнул в дом. На верхнем мосту постучал в избу, открыл дверь.
            Мать друга, испуганная сидела сбоку от стола, смотря на него, будто перед ней чудище лесное.
            - Тетя Рая, куда - дрова-то? К печке, али как?
            Тетя Рая по-прежнему выглядела очень растерянно, руки на коленках, иногда будто роняя, на мгновение, взгляд на крышку подпола.
            - К печке, сынок, к печке, Яшенька. – наконец встала, отодвинула занавеску кухни, - зачем ты, я бы сама принесла.
            - Да что мне трудно, что ли, наоборот рад помочь… матери лучшего друга! – Подошел к печке, повалил к поддувалу дрова, - Я ведь к вам и шел, тетя Рай. Поговорить с Вами, про Витьку… про Вас… про деревню. Примите гостя-то, али нет?
            Рая копошилась, разбираясь с дровами, выпрямилась, отряхивая передник:
            - До гостей ли сейчас?.. – не очень приветливо бросили она, отводя глаза, что Якову было очень странно. Его всегда принимали в этом доме легко и просто, даже если в это время не было Витьки дома. А сейчас в голосе Раисы Федоровны звучал холодок и недоверие, если не сказать… страх.
            «Постарела она…» - пронеслось в голове, замечая, как осунулось ее лицо, как изменилась ее фигура.
            - Не случилось чего, тетя Рая? С Витькой чего?
            Глаза резко – в его глаза! Холод, удивление… страх, юркнула в переднюю:
            - Ей Богу ничего не знаю.
            Яшка двинулся за ней. Снял шапку, повесил на крючок у двери.
            Какое-то время в избе воцарилась тишина.
            - Не притворяйся. И про то, что Витька в тюрьме был не знаешь? – Опять посмотрела на Яшку с недоверием и глубоким отчаянием. – И про то, что в штрафной роте воевал не знашь?
            - Это все знаю, так искупил же!.. он же уже в обычной части общевойсковой? Писал он мне… или опять что случилось? Тетя Рай… дальше не знаю. Единственное его письмо из госпиталя было, единственное в руках у меня, в сентябре. Да, собственно, он больше и не писал поди. Одно это письмо я от него получил.
            В доме вновь нависало тяжелое молчание. Под полом что-то повалилось… У матери Виктора – испуганные глаза… Никитин посмотрел на крышку подпола, один плетеный коврик был примят крышкой подпола (закрывали наспех), другая тряпица наброшена на крышку сверху. Яшка насторожился… это было странно. Он поднял взгляд на лицо тети Раи, чуть сведя брови. Та испуганно глядела то ему в глаза, то на крышку подпола.
            - Кошки наверно… - сказала она тихо, выдохнула, - садись. Будем пить чай. – сама не двинулась с места.
            - Может посмотреть?..
            Яков кивнул на крышку подпола.
            Секунды были какими-то длинными:
            - А чего смотреть… Я только что в подпол лазила. Картошку доставала. Руками начала двигать чашки на столе.
            Нервозность женщины была очевидной.
            Яков промолчал, хотя знал, что с картошкой в деревне напряженно, за «трофеи», с большим трудом выкопанные из снега, иногда дерутся. Все было очень странно. Но Яков прошел к столу.
            Чайник, как ни странно был горяч, заварной стоял налитый, заваренный, на столе стояли две чашки на блюдцах, нарезанный, только что из печки ржаной хлеб, похоже с отрубями, не слишком душист. «Не могла она успеть для меня все это собрать» - пронеслось у Якова в мозгу. Он опять посмотрел на крышку подпола. С одной стороны, от штока кольца была многолетняя ложбинка, чтобы кольцо ложилось заподлицо с полом, аккуратно выцарапанная стамеской, уже давно облизанная кольцом до блеска, но… обод железки лежал, опрокинувшись в другую сторону. Раиса Федоровна наливала в стакан кипятку, положила на блюдце кусочек сахара и кусочек хлеба, придвинула чашку на блюдце поближе к Якову. Рядом положила щипчики для сахара.
            - Спасибо. – не громко, озабоченно, произнес гость.
            - Только чай морковный, сынок, зато с ромашкой. – Чуть помолчала. – Угостить-то больше нечем.
            Голос ее был сильно напряжен, и казалось… она испуганно и неумело пытается заговорить зубы.
            Яков внутренне, чутьем разведчика, понимал, что в подполе кто-то находится… значит прячется. Насколько это опасно оценить было трудно. Почему она это скрывает… почему Раиса Федоровна старается это скрыть – не понятно. Значит боится… не похоже, наоборот боится за того, кто прячется… что-то сокровенное. «Муж погиб, Дочь умерла. Из близких только Витька…» - в следующий миг его обожгла мысль: «Он что… дезертир?.. А вдруг у него еще и оружие?..»
            На стул сел в пол оборота, чтобы боковым взглядом не упустить люк в подпол.
            Никитин налил чай в блюдце, макнул в воду сахар, не пытаясл его колоть, пососал, откусил маленький кусочек хлеба, опять тронул губами сахар. Посмотрел в глаза, по прежнему стоящей Раисе Федоровне, она ответила взглядом, он перекрестил указательным пальцем свой рот. Двумя пальцами левой руки пару раз показал на подпол:
            - К-то та-м? – Сказал без звука, только губами. Не понять это было невозможно.
            Хозяйка по-прежнему напряженно, но молча, смотрела на Яшу, глаза ее наливались слезами с каждой следующей секундой.
            Раиса Федоровна медленно стала опускаться все ниже и ниже, пока не встала на колени. Никитин не понимал, что происходит. Обеими руками взяла Якова за руку, лицо с искаженной гримасой страха, глаза – как два омута из слез, чуть не плача:
            - Не губи!.. Не губи, Яшенька. Один он у меня остался…
            Она зарыдала и ткнулась в его колени.
            - Тетя Рая… Раиса Федоровна… ты чего? – он попытался поднять ее расслабленное от горя, изможденное тело… но не мог. Уже встал. Сильными руками пытаясь поднять женщину за талию, но ноги ее не слушались. В это время откидывается крышка люка подпола… изнутри, с низу. Движению крышки мешает половица, но человек, который ее открывал, был сильным, знал про то…

            …Якову всё-таки удается поднять рыдающую женщину. Поднять и посадить на диван. Он обращает внимание на открывающуюся крышку люка, но уже поздно. Из подпола вылезает мужик, рука за спиной. «До чего знакомые черты лица. Но кто это?» - думает, сажая Раису Федоровну. Мужик громко, толчком, закрывает крышку подпола. Маленькими шагами пятясь к выходной двери, рука за спиной.
            Яков посадив женщину задержался оторвать от нее руки, медленно вставая во весь рост, выпрямляя спину, боковым зрением пытаясь смотреть на вылезшего. Мужик остановился, смотря на Никитина как разъяренный, но сомневающийся зверь… Яков, стоял в полу разворот исподлобья разглядывая небритого, давно не бритого, мужика. Женщина тихо и глубоко рыдала, не в силах остановиться.
            - Ну здорово… друг закадычный.
            Женщина коротко взвыла, продолжив плакать без звука. Яков узнал этот голос, несмотря на то, что он был глухим и злым… прищурив глаза в полумраке пытаясь разглядеть лицо человека, вылезшего из подпола.
            - Витя?..
            - Узнал?!. – Тяжелая пауза подчеркивала налитый злобой, саркастический голос. – Ну чего, сильно изменился?.. Мы ведь последние годы с тобой совсем по-разному жили…
            Глаза Виктора забегали… на мать, на окна, за которыми еще не спустилась густая ночь.
            - Ну и чего ты теперь делать будешь, дружище? – он опять посмотрел на плачущую мать.
            У Якова по уставшим мышцам сильного тела потекла неприятная истома. Он понял, как было больно на Душе у Раисы Федоровны. Никитин не знал, чего сказать. Глупости говорить не хотелось, а хороших слов пока не родилось: «Что у него в руке за спиной, неужто оружие? Тогда совсем плохо. Тогда он не только дезертир…» - Яшка опустил глаза в пол, его раздирали всхлипывания Витькиной матери, жалость к другу смешивалась с ненавистью, он не знал, что делать дальше: «…Если оружие… Тогда он… Враг».
            Все следующее произошло в секунды.
            Не поднимая глаз, сержант по небольшой дуге, первый - второй шаг, согнувшись в пояснице, уходя из зоны поражения выстрела… В это время Витька –руку из-за спины… вскидывает наган, словно пытаясь в движении взвести курок при этом теряя из поля зрения Якова. Никитин выныривет перед противником снизу, наган уже на рубеже плеча. Сначала кистью, отводя оружие чуть в сторону, заплетает руку с наганом под мышку, упираясь кистью в подбородок друга, зажимая голову вбок и вверх, делает приседание, рука Виктора локтем ударяется о металлическую спинку кровати, пистолет падает на пол, ладонью правой руки ударяет его в левое плечо, руку не отпуская, прижимает плечо противника к дверной колоде… дверь в сени открывается.
            В это время Раиса Федоровна кричит, сквозь слезы:
            - Не надо!!!
            Пытаясь вскочить, валится в обморок, на пол.
            Оба замерли… оба тяжело дышат… оба смотрят на мать.
            Пистолет на полу.
            Яков в течении нескольких секунд, постепенно ослабляет хватку, отпускает друга.
            Румянцев остается у дверного косяка, Никитин спокойно поднимает пистолет, курок не взведен. «Вряд ли он собирался стрелять» - сует наган в карман галифе. Подходит к женщине, пытается приподнять ее расслабленное тело на диван, Румянцев трет больной локоть, закрывает входную дверь:
            - Подсоби.
            Витька первое мгновение не понимает…
            - Чо?.. А. – быстрее идет к дивану.
            Вдвоем аккуратно кладут мать на диван. Никитин поднимает веко глаза, зрачок реагирует на слабый вечерний полумрак, проверяет пульс на запястье. Румянцев, глядя на мать опять пятится на пару шагов к двери. Ее рука валится с живота на пол, Виктор моментально приближается к матери, на корточки, берет ее руку, пытается нежно положить на живот, не совсем получается… затем замирает, приближает ее руку к своему лицу, его спина беззвучно в крупной судороге. Никитин опять садится на стул, искривляя свои губы в жутком призраке улыбки, смотрит на друга. Еле-еле слышны рыдания мужика.
            Так проходит пара минут, может более.

            - Тебе надо сдаться.
            Молчание.
            - В тюрьму больше не пойду. – Через несколько мгновений. – Да и не будет мне тюрьмы… стенка…
            Опять долгое молчание.
            - Дезертировал давно?
            Витька хмыкнул.
            - Никуда я не дезертировал. – Долго молчание, - Отступали тогда. Из окружения вышли, Особист – гнида, как до моего прошлого добрался – под арест…
            Глубоко вздохнул – секунд на пятнадцать.
            - Потом артобстрел. Снаряд попал в сарай, в котором нас держали, весь передок сарая размозжило, часового убило, половину арестованных тоже наповал… у меня пара царапин. Ну я в лес. Опомнился – сам не знаю где. Документов нет. А тут обоз разбитый. Переоделся в гражданское. И пошел – куда глаза глядели. – Пауза. – Документы у одного безногого взял. Комиссованный фронтовик. Они и сейчас со мной.
            Раиса Федоровна шевельнулась, стала садиться. Оба парня подхватили ее с обоих сторон, помогли сесть. Она посмотрела на Витьку, посмотрела на Яшку.
            - Мальчики…
            Положила голову сыну на грудь. Опять какое-то время сидели молча. Никитин встал, подошел к столу, достал из кармана папиросы:
            - Может на мост, в сени выйдем, покурим?
            - Да. Пошли, покурим. Мам мы сейчас.
            Раиса Федоровна опять заволновалась:
            - Да курите здесь. Я сейчас вам и пепельницу подам. Не ходите вы никуда, - она вскочила к комоду…
            Виктор взглянул на Якова, тот кивком головы показал на дверь.
            - Мам, мы на мосту покурим. - Встал и пошел за Яковом.
            - Пепельница… - она протягивала сыну хрустальную пепельницу, надеясь, их удержать.
            Парни один за другим вышли вон. Без пепельницы… без слова.
            Раиса бессильными руками поставила стекляшку обратно, закрыла скрипнувшую дверку комода, медленно села на стул к столу. Безвольные руки – на коленки. Глаза жадно разглядывали закрывшуюся входную дверь избы. В голове пустота, на сердце боль, на Душе обида на Яшку, глупая… тупая обида на друга сына, скорее за то, что у него… все хорошо.

            Никитин чиркнул спичку, сера большим снопом света осветили лица… осветила бревна, деревянную скамью вдоль стены горенки. Первые две затяжки молчали.
            - И давно ты этому особисту мстишь? –как бы невзначай кинул Яков, словно пошутив.
            У Виктора сильно раскалился фонарик папиросы:
            - Да нужно мне ему мстить! - Голос спокойный. Пауза длинная. - Но художеств я нарезал с сентября не мало. Голод все равно воровать заставил. А другой раз еду просто так… - вздохнул, - Не отдавали. А потом с кощеем встретился в Калуге, был такой у нас на зоне… цветной какой-то. Вроде как в первом же бою погиб… а вон, как оказалось… живехонек.
            - А почему цветной?
            - Да сидел по 58й, политика, а сам, вор… говорил, даже в законе, правда знаю это только от него самого.
            - Ну вор, понятно, а что значит в законе – не понятно.
            Витька хмыкнул:
            - Да, - хмыкнул, затягиваясь, - далек ты от тюрьмы.
            - А на хера она мне нужна, тюрьма-то. Кабы не ты, еще сто лет не знать бы о ней ничего.
            Витька опять затянулся, выпустив невидимый в темноте сноп дыма, о бревно сруба замял окурок.
            - Еще дыма есть?
            Яков вытащил не давно початую пачку «Севера». Резкое движение вверх, остановка, три мундштука папирос, в красном свете огонька Яшкиной затяжки, вылезли из пачки, Витька стал брать одну:
            - Бери всю пачку, у меня еще одна в кармане.
            - Да ладно… сейчас с куревом-то не жирно!
            - Сейчас ни с чем не жирно, но у меня еще много в рюкзаке. А ты мне – близкий друг.
            Витька взял пачку. Замер. Обнял сержанта:
            - Яшка…
            Отпустил. Отвернулся на пол оборота. Трясущимися руками закурил. Яков стоял с тяжелыми мыслями.
            - Тебе ведь все равно, Вить… сдаться надо. Не век же тебе в подполе сидеть. Да и на мать посмотри… что ты с ней делаешь, а ведь ты у нее один остался. Ты хоть подумал, что с ней будет, если завтра к тебе милиция придет?.. ее же на деревне на дыбу поднимут… Как она жить потом будет… тебе же все равно сидеть?
            Виктор глубоко затянулся. Промолчал.
            Яков распечатал еще одну пачку курева. Отошел, сел на лавку. Яркая вспышка спички вновь осветила стропила кровли, бревенчатые стены, грубые полубрёвна пола. Яков не стал ее гасить сразу, подержав пальцами. Еще с полминуты молчали. Глаз по керосинке, ведрам с водой из колодца, прикрытые зализанными дощечками.
            - Грохнут меня, если сдамся. Слишком грехов на мне много. У меня один путь… на тот свет, коли есть там что, да и там тоже… в ад придется спускаться. – огоньки папирос погасли, - хорошо еще тебя не грохнул.
             - Ну… меня, разведчика, не так-то и легко грохнуть. Я ведь давно счёт языкам потерял…
             - Да не сейчас… - Витька прервал Яшку на полуслове, но сам будто застыл на фразе, - я ведь в вагоне тебя застрелить мог, да узнал… остолбенел… - фраза прозвучала как молния, - я ведь в стекло видел, как ты Кощея завалил… потом Длинного… ну и Рябого, до кучи.
            Сержанта пронзил шок. Он сообразил, что перед ним четвертый бандит, который утек. «А кого-же там на путях нашли?» - Шок его как будто сковал, а Румянцев продолжал что-то лепетать в звенящую тишину:
            - …Что – что, а кости ты ломать научился здорово. Да ты всегда был сильный… Но добрый. – Опять потер свой локоть, потрогал скулу.
            - Стой, Виктор! – Произнес резко, грубо. – так это ты, четвертый спрыгнувший…
            Темнота молчала. Витька замешкался, пытаясь подробней в темноте разглядеть лицо друга.
            - Зря я тебе наверно это сказал. Теперь и ты меня за гниду считать будешь.
            Опять стояла кромешная тишина. Долго стояла. Каждый из них был по-своему в шоке.
            - А ты знаешь, что тот старлей умер… которого твой Кощей заточкой? Кто тот мужик, которого на путях нашли? Которого в милиции за тебя приняли, за четвертого? Закопали… как собаку… бешенную…
            - Старлей был энкэвэдешником, а они все гниды. Мужику не повезло… он мне как матрац на столбе помог… я в него… он в столб… Кабы не он, я бы сейчас здесь не сидел.
            - Получается, вокруг тебя всем не везет. Только тебе удача благоволит. А как же мать… я… односельчане.
            Молчание воцарилось на долго. С одной стороны, Якову рвало Душу безысходное положение друга детства, все его нутро очень хотело помочь товарищу закадычному, но даже то немногое, что он узнал про Виктора сейчас, вызывало у Яшки отвращение ко всему, что было связано с преступником Румянцевым. Он, Яков Никитин, его друг детства, воевал на фронте, а здесь в тылу, где и так все еле-еле сводят концы с концами, Виктор Румянцев грабил и убивал людей, страшно страдающих от войны. Пока не было в его рассказах ни единого доброго фрагмента. А самое главное… Самое главное, не было раскаяния в содеянном, он жалел, во всем, что с ним приключилось, только себя, исключительно себя. Все остальные были… гниды, или те, кому не повезло.
            Никитин посмотрел на часы, прикуривая новую папиросу. Уже прошло более полутора часов, как он ушел к Румянцевым. Полчаса потерял, чтобы добраться до его дома, уже более часа - у них. И встреча с другом детства никак его не радовала. Совершенно не понятно, что надо делать дальше.
            - Значит так, Виктор. иди в свой подпол. – Сказал с сарказмом. – завтра приду к тебе снова, приду позже, когда стемнеет. Побереги мать. - Шагнул в сторону калитки на улицу.
            - Не сдашь?.. – послышалось не громко в темноте.
            Яков остановился.
            - Хоть бы краем головы… о других подумал… не о себе… о других людях. – сделал еще шаг, опять повернулся в сторону холодной темноты. – Оружия больше нету?
            Тишина.
            - Повторяю вопрос. – Обостряя голос. - Оружия больше нету?
            - Нету. – в голосе сожаление.
            - До завтра.
            Яков юркнул за калитку, аккуратно ее закрыв. Над деревней лежала темнющая ночь.
            Не предполагал никогда Яшка, что может быть подобная встреча с детством. "Если сбежит... И черт с ним!.." Глубоко вздохнул, а воздуха все равно не хватало. Вздохнул на всю грудь еще раз.
            Он шел по деревне смертельно уставший, и не только… и не столько, от тяжелой работы в лесу. Мысли были рваные, не имели законченной цели. Он глубоко не понимал, как можно было так жить, когда страшный враг топчет и выжигает твою землю, когда большая часть твоей деревни живет в землянках, а отец… Отец погиб в первые дни войны. Когда мать голодая из последних сил, падая в обморок, прячет его… бандита в подполе. Яков не мог этого понять своей звенящей, от прошедшего вечера, головой. Не понимал он, как спасать своего друга... если от него что-то осталось. Не знал, о чем завтра будет с ним говорить. И совет с кем ни будь держать - не получится.
            Дома близким отвечал односложно, не желая разговоры разговаривать. Мать заволновалась - не заболел ли. Попил воды, как буд-то не пил с утра. Лег спать. Сны снились неприятные, не добрые. Утром тяжело встал, будто с похмелья, попив чаю с хлебом, пошел работать. Сегодня он будет завязывать первый венец дома, на камнях старого, сгоревшего. Что делать с другом, обозленным на весь мир, отчаявшимся… преступником – Яков не знал. Но понимал, что, если он ему не поможет, ему не поможет уже никто.

            Продолжение:   http://proza.ru/2022/03/03/1591

            11.02.2022
            Русаков О. А.
            г. Бежецк


            Часть 2. Нету времени.
            Глава 2. Белый сруб.

            предыдущая глава:   http://proza.ru/2022/03/01/2002

            Шел четырнадцатый день отпуска. На месте старого сгоревшего дома стояли одиннадцать белых, с жёлтым оттенком венцов новой пятистенной избы. Яков накатывал второе бревно двенадцатого венца. Бревна толстые. Еще три венца и подстропильные бросать надо, Мауэрлат, стропила, обрешетка… эх, дранку только летом налистать можно будет, но дом-то… почти готов! Не стал Яков делать отдельные колодцы, чтобы не перебирать бревна по два раза, надеясь - получится быстрее, ведь отпуск по ранению короток. Тесал сруб сразу, вытаскивая его на всю высоту.
            Яков подгонял очередное бревно, с полчаса назад отчертив оба бревна противоположных стен чертой, и уже подгоняя вторую чашку – весело по месту. Лес был хорош, зимовитый, сок еще не пошел по стволам, дерево сухое и звонкое, липкое на оструг топора. Работа шла ладно, в руки сноровка вернулась, по началу слегка мешала дырка в ладони, но рана почти не беспокоила, а потом про нее и забыл. У двора помощники. Сестры – чуть освободятся: «Что надо, Яша», коли ничего, опять доски пилить. Безрукий Егорка шкурил очередное бревно своей оставшейся после страшного боя, рукой, два деда соседа тесали еще два бревна текущего венца, за что получали и чарку под вечер, и по пять рублей за день, чему были рады до небес, но это не главное, помогали бы и без платы своему фронтовику, да Яшка такое условие поставил. Вокруг бегали их внуки, по команде собирая граблями кору и стружку. Мать выйдет, посмотрит на растущий белый сруб – глаза мокрые, чуть освободится по хозяйству, опять выйдет смотрит как дом на дрожжах растет.
            Яшка понимал, что не успевает до отъезда дом до конька поставить, а отъезд уже через четыре дня, края дожидаться нельзя – вдруг чего в дороге приключится, опаздывать ни-ни, а то еще дезертирство припаяют. Собирается на пару деньков пораньше отчаливать, хоть день каждый – как золото. Но договорился с земляками, поставят они обрешётку, зашьют фронтоны, постелют пол, подошьют потолок, благо все уже напилено, приготовлено. Всё-таки успеет Яшка бросить подстропильные, мауэрлат и стропила, переводы под пол уже врезаны. Вот печку сложить не успеть. Но Митрич обещал через месячишко поставить, лишь бы кирпич был, да фундамент из камня. К осени обещал проконопатить избу с внуками. В общем, мамка с сестрами следующую зиму в белой избе зимовать будут. Сосна еще к тому времени запах-то не потеряет. Здорово.
            Яшка оценивающе посмотрел на мох в седле паза, вроде все в порядке. Накатил бревно, поёрзал им вдоль паза пока бревно не село на нагеля и замки чашек, легонько, но хлестко ударил обухом топора в полуметре от чашки, в местах, где встали нагеля, и у второй чашки:
            - Ну чего, Ляксеич, следующее бревно готово?
            - Уж больно ты скорый!.. – ответил снизу Алексеевич, не прекращая тесать длинный паз, оставалось не много, метра полтора, ну а чашку подгонять и паз, где надо подчистить, Яшка будет уже на верху.
            - Тогда спускаюсь.
            Он хотел спрыгнуть на переводы пола, но увидел едущий по деревне крытый виллис. Сердце екнуло. Зрение напряглось. По всему виллис был военный.
            «Не за мной-ли?» - мелькнула шальная мысль…

            Десятью днями ранее.
            «Не плохо сегодня поработал, и огарки с пожарища убрали, и камни в фундаменте поправил, и даже два первых венца посадить удалось. А главное, Василий Алексеевич помочь решил. В одиночку рубить – и двух бревен сегодня бы не приготовил. А так смотри – уже два венца!»
            Яшка курил, смотрел и радовался. А выпитый с Алексеевичем не полный стакан самогона сильно грел уставшие мышцы.
            Никитин поднял голову, посмотрел, как гаснет небо. Глубоко вздохнул, бросил окурок в снег.
            - Через полчаса надо к Витьке идти. – Тихо сказал себе.
            Не спеша пошёл в землянку. «Значит так ему и скажу. Мне кажется это для него будет самый верный выход. Когда человек на смерть идет, чего у него в прошлом копаться?..»
            Навстречу из землянки вышла мать.
            - Ну ты чего ужинать-то не идешь, сынок?
            - Да покурил я, Мама.
            - Да за это время обкурился небось. У тебя же грудь резанная – бросал-бы.
            Усмехнулся:
            - Вот война кончится – брошу…

            …По темному дошёл быстро до дома Румянцевых, на улице никого нет, ни с кем не надо у двора постоять, не надо лишнюю папиросу выкурить. Тишина. Птицы замолчали, небо усыпано яркими звездами. О Витьке старался не думать, смотря на такое веселое ночное небо. «А ведь такое небо только здесь… в деревне. На войне небо не такое. Вроде такое… а все равно не такое, жиже, злее, все время кажется, что выстрелить должно. А здесь доброе веселое… и звезды будто больше, темнота гуще, а в даль глянешь, все равно видно и деревья, и избы оставшиеся, - оглянулся, - А вон наш новый домик… венцов два, а уже выделяются на взгорке. Да… - взгляд по небу… пока бездна не кончилось с другой стороны, - Небо… звезды…Такое небо только здесь… на Родине».
            - Ну вот и пришёл, - себе под нос, вздохнул, повернув к крыльцу, приглядываясь перепрыгнул придорожный кювет. Полтора десятка неспешных шагов и у крыльца.
            Яков дернул веревку щеколды. Было слышно, что она поднялась, но дверь уперлась в засов. Было ясно, что дом на ночь закрыт изнутри.
            «В окно постучать? А надо?»
            Яков сел на ступеньку крыльца, обдумывая что делать дальше. Прошло с пол минуты. Встал: «Окно вот оно, только руку протяни… А надо-ли… может утек после вчерашнего разговора.»
            - Чего-то ты долго сомневаешься. Стучи, мать все равно не спит.
            Тихий голос Виктора звучал от завалинки дров. Яков посмотрел в темноту.
            - Как-то странно ты сегодня меня встречаешь.
            - А черт тебя знает, один ты пришел или с нарядом НКВД.
            - И что, если бы второе, пускай мать отдувается, а ты бы в лес смылся. Чего-то трусом тебя не помню.
            - У, бля, ты-то какой смелый. Только в тюрьму… или к стенке мне идти, не тебе. – Голос, от злости и беспомощности дрожащий, но громко говорить боится. Ночь тиха.
            - Ты совсем дурак? На фронте я каждый день у края хожу. Каждый день костлявой в глаза смотрю. Только я ей в глаза ради наших людей смотрю, ради страны своей смотрю… ради мамки, сестер… ради твоей матери… ради тебя – дурака!
            Яшка тоже пытался сдерживать свой голос, он пытался шептать до хрипоты, рвущийся из глотки рев.
            Темнота какое-то время молчала:
            - Ты-то сам чего хочешь? В подполе сидеть?.. всю оставшуюся жизнь… – на два вздоха образовалась полная тишина, казалось, что звезды прислушались, - это что?.. лучше, чем Родину защищать… Если уж жизнью рисковать, то не за свою шкуру, Витя, а за любимых своих… и живых, и мертвых!.. Или по-твоему лучше соки из матери пить последние! Смертью своей память поганую оставить навсегда! Для всего люда. – звезды блеснули в Яшкиных глазах, слегка его ослепив.
            Витькина темнота молчала. Может он в ней растворился?
            - Ты… так жизнь свою построил… что для тебя смерть в бою русским солдатом - счастье в дом… Не ради себя, ради матери своей, деревни своей, страны своей, в конце концов. – Он пытался найти его в темноте глазами. - Очнись Витя, пока ты от жизни своей, от себя бегаешь, люди Родину спасают от врага! Жизнь свою за нее кладут… а ты за что?.. за что другие жизни забираешь? Таких же как ты мужиков? Ведь комсомольцем был!
            Из темноты быстро приближался силуэт Виктора:
            - Я там уже был!.. Я везде был… – говорил тот сквозь зубы, - перед фрицем не кланялся… Не кланялся!.. Да не захотела Родина… - до скрипа стиснул зубы…
            - Ну-ну, чего Родина не захотела?.. – они дышали друг-другу в лицо каждый своей злостью, только у Якова в ней не было безысходности, его Душа была спокойна, за ней полтора года жуткой войны, он был озабочен спасением душонки… мелкой душонки друга своего, - …чтоб ты человеком стал… солдатом!.. героем! Уверен, ни Мать, ни Родина, спроси кого хошь, никто не хочет в тебе бандита видеть… Защитника в тебе хотят видеть, а не бандита… спасителя… А ты?.. Кто ты?.. Эх Витя!..
            Виктор стоял и молчал. Он не знал, что ответить другу, не знал, что ответить звездам над его родной деревней…

            …Завалинка была сделана буквой «Г». Два огонька папироски тускло освещали красным спилы поленьев, при очередной затяжке. Бандит и красноармеец долго молчали, выкуривая уже не вторую папиросу. Глаза привыкли к темноте, освещенной звездным небом. Витька строгал какую-то палку, Нож, скорее всего, как последняя надежда при обороне. Значит больше оружия огнестрельного нет.
            - Я сегодня целый день думал, что с тобой делать. – Кинул дым в легкие. - Друг ты мне. Не могу я тебя так бросить. А по делу путь тебе только один… сдаваться.
            Витька молчал, продолжая что-то выстрагивать.
            - Но придумал я тут, топором махая одну лазейку. Коль удастся поновой человеком стать можешь. Говорить? – Сказал грубо, было понятно, что не настаивает.
            Витька повел головой:
            - Говори, слова все стерпят.
            - Ну если тебе безразлично… зачем мне на свою шею твои подлости вешаться?
            Яков опять был возмущен. дыхание опять тяжелое громкое.
            - Не сердись, Яш. – ладонью тронул Яшкино плечо.
            По-доброму, как в детстве Витька на него посмотрел. Яков глубоко вздохнул, пытаясь снизить градус возмущения.
            - Но имей в виду, тут не только моя жизнь завязана, еще один человек собой рискнуть должен, если ты опять взбрыкнуть захочешь, завалишь не только меня.
            Яшка смотрел на Витьку, молчал, дожидаясь от него какого–никакого ответа. Наконец Виктор вновь взглянул на Якова, оторвавшись от строгания деревяшки:
            - Ну чего молчишь, говори, коль начал. Не волнуйся. Я тоже умею гранитом быть.
            В голове у Никитина крутились сомнения, но он понимал, что это последняя возможность вернуть друга людям.
            - Я тут, когда домой ехал, - говорить начал медленно и тихо, - в Сухиничах Михалыча встретил, ну помнишь Игната Михалыча Трыкина, соседа моего, напротив, который до войны в милиции служил. Он оказывается сейчас на вокзале в милиции служит, в Сухиничах. – Витька ухмыльнулся. - Ночь я у него провел. Так вот, что я надумал. Давай после завтра, завтра и послезавтра надо сруб поднять венцов на четыре - шесть, так вот, послезавтра, еще до темноты в ночь, пешком в Сухиничи идем. Я к нему, под утро, домой зайду. Обговариваю с ним, так и так… расскажу ему все по-честному, как на духу. Фамилия у тебя другая… Попрошу, чтобы он тебя в военкомат… как добровольца сунул, ну в обход мандата как-нибудь, если у него получится, чтобы тебя проверять не стали, на фронт, какая разница, - затянулся, пустил в темноту дым, тот причудливыми линиями закручивался между звезд, - если пролезет, начнёшь новую жизнь с передовой, или с учебки. Хотя в учебку лучше не соваться, там точно мандат проверять будут, и хорошо проверять. Лучше сразу на передовую.
            Замолчал. Потер ладонью лоб.
            - Риск есть все равно. Как понимаешь, и мы рискуем. Рискуем ради тебя. Ну а не пролезет… все равно надо сдаваться.
            Яшка посмотрел на друга, Виктор качнул головой, продолжая строгать, на лице застыла косая улыбка:
            - …С фронта ее начнешь, жизнь свою новую. С чистого листа. Имей в виду, это будет твой последний шанс. Всей оставшейся жизнью Родине служи… - с угрозой, - до дня своего последнего, понял? Я сейчас, ради тебя свою жизнь на кон ставлю, и жизнь Игната Михайловича, если он согласиться. Не погибнешь, уверен, через полгода на жизнь по-другому смотреть будешь. И на свою… и на жизни других людей, которые рядом с тобой идти будут. На Мать по-другому взглянешь, она ведь тебе ничего не должна… ты ей должен! Не искупишь никогда!
            Виктор уже не стругал, ножик воткнул в чурак на котором сидел, в руках переворачивал какое-то выструганное изделие:
            - На… возьми… - он протянул Якову выструганную деревяшку, - подарок. Спасибо тебе, Яш. Ты настоящий друг.
            Яков взял деревяшку, в темноте не было понятно, что это такое. Когда изделие оказалось у него в руке, понял, что это деревянный клинок. На удивление он был очень острый. Выполнен с тонкой резьбой на ручке.
            - Это то, что у меня получается лучше всего… - они смотрели друг другу в глаза, видя там свет, под яркими звездами на небе.
            Со вздохом встали. Виктор крепко обнял Якова. Тот, с небольшой задержкой, ответил другу…

            …Через два дня, с вечерней зарей, они расстались в райцентре, Яков в ночь пошел домой, в деревню, Виктор остался на ночь у Игната Михайловича. В шесть утра он должен был прибыть на станцию где собирали призывников, добровольцев. Их поезд отбыл в сторону фронта в 08.00 часов утра.
            Дальше Витька Румянцев жил под другой фамилией. Жизнь ему предстояла долгая. Сражался бесстрашно, всю дорогу в пехоте. Живота не жалел, но берегло его провидение, и награды к нему липли одна за одной, в итоге кавалер двух орденов славы, кроме красных звезд, медалей за отвагу. Несколько раз был ранен. Не раз предлагали ему вступить в партию, ведь и в газетах про него писали, и каждый коммунист готов был ему рекомендацию дать, но вступать не стал. Считал – недостоин он быть коммунистом, вспоминая свои прошлые «заслуги». В середине сорок четвертого назначили старшиной роты. Посылали на краткосрочные курсы младших лейтенантов – не поехал, так и закончил войну старшиной, закончил в Берлине, во взятии рейхстага не участвовал, но расписаться на его серых стенах удалось… Расписался «Виктор Румянцев».
            После войны домой не поехал, было стыдно перед матерью. Поехал восстанавливать разрушенные города, сначала в Европе, Берлин, Дрезден, затем задержался в Смоленске. В Германии неплохо заговорил по-немецки. Только в пятьдесят первом решил навестить деревню, и заглянуть в родной дом, коли мамка узнает. Дома никого не оказалось, мать – на работе. Он сел на лавку возле дома, стал ждать мать, здороваясь с редко проходящими мимо, по деревне, женщинами, рабочий день всё-таки. Те заглядывались на усатого мужика, не понятного возраста, не в силах вспомнить такого, ведь интересно, что за мужик сидел у Райкиного двора. Не писал он домой, сначала боясь снова опозорить мать, затем боясь написать и погибнуть на следующий день, после боясь напомнить ей про блудного пропавшего ее сына. Когда на ноги встал, все откладывал до поездки, до встречи которая почему-то отодвигалась и отодвигалась во времени. И сейчас не был Виктор уверен – правильно ли он поступает.
            Сидя у дома, осматривая новенькие дома односельчан, почувствовал радость... будто снова у рейхстага свою фамилию пишет. Яшкин дом уже потемнел, больше восьми лет прошло. И не знает он ничего про своего друга.
            Бабы, шедшие с обеда мимо дома Румянцевых, наконец встретили Раису Федоровну, сообщив ей, что у ее избы сидит красивый мужик, интересуясь, кто этот красавчик, чему Раиса была сильно удивлена, и стразу побежала домой. Сердечко вырывалось из груди. Никого она не ждала уже в этой жизни… может быть кроме пропавшего в начале 1943го ее блудного сына, в чем винила себя и… Яшку Никитина. А рассказать это никому не могла, держала в себе. Может быть поэтому совсем поседела.
            Подбегая к дому со стороны правления сама себя остановила. Тяжело дыша встала на дороге: «Может брешут бабы… подшутить решили? Ну какой мужик ко мне прийти может. Сын, кабы жив был, все равно дал бы о себе знать.»
            Она подошла к своему палисаднику, опершись на изгородь, стояла несколько минут, мучительно о чем-то думая. Затем из-за угла палисадника решилась посмотреть на лавку у двора. Там действительно сидел усатый мужик с чемоданом. В конце концов Раиса Фёдоровна решилась… она вышла из-за палисадника. Сходу:
            - Вам кого?..
            Мужик медленно встал, шляпа на лавке. Остановилась, как вкопанная, и Раиса. Они стояли друг напротив друга и друг на друга смотря. Лоб у Виктора сильно вырос, лысея как лоб у отца. Оба молчали, совсем забыв о проходящем времени, у Раисы начались спазмы дыхания. Она протянула к нему еле послушную руку:
            - Витя!?. – Еле-еле слышно.
            Мужик кинулся ей навстречу, поддержать, чтобы Мама не упала…
            Виктор так и не переехал обратно в деревню. В конце концов прожил большую часть жизни в Подмосковье в городе Солнечногорске, почти на берегу озера Сенеж, после строительства там приборостроительного завода. Вырастил двух дочерей во втором браке. В первом рос сын, но он не принимал участия в его взрослении, алименты платил справно. Как тому исполнилось шестнадцать, алименты завершились, он приехал отдать деньги из рук в руки, напрямую столкнувшись с ненавистью сына.
            Всю жизнь старался быть достойным своего друга, Якова Никитина, подарившего ему эту жизнь. Скончался в 1999 году. В партию все же вступил в 70х. Тяжело пережил падение Советского Союза. Имя и фамилию восстанавливать не стал, боясь воспоминаний о своей лихой… нет - грязной, молодости. Да и как такое дочерям поведать?
            
            - …Ну чего, Ляксеич, следующее бревно готово?
            - Уж больно ты скорый!.. – ответил снизу Алексеевич, не прекращая тесать длинный паз, оставалось не много, метра полтора, ну а чашку подгонять и паз, где надо подчистить, Яшка будет уже на верху.
            - Тогда спускаюсь.
            Он хотел спрыгнуть на переводы пола, но увидел едущий по деревне крытый виллис. Сердце екнуло. Зрение напряглось. По всему - виллис был военный.
            «Не за мной-ли?» - мелькнула шальная мысль. Задержался на срубе. Виллис прохрипел мимо двора проезжая их без остановки. «Значит в правление.» Стал слезать со сруба.
            Так оно и случилось, минут через пятнадцать, вместе с председателем виллис сворачивал ко двору Никитиных.
            Яков был внизу, налаживая не тронутое ошкуренное бревно на подъем, под черту.
            - Яков Михайлович, - председатель хромая шёл впереди двух офицеров. – тут вот тебя спрашивают.
            Яков еще раз дернул узел удавки проверяя его крепость, дернул волной веревку наверх. «Знать бы что там Витька наговорил, и где его под арест взяли». Шаги навстречу военным. Перед офицерами встал по стойке смирно.
            - Сержант Никитин, 17й гвардейский полк, 5я гвардейская дивизия. 1я гвардейская разведрота провожу краткосрочный отпуск по ранению.
            Офицеры были в фиолетовых галифе… особый отдел.
            Капитан оценивающе, с ног до головы осмотрел Якова.
            - Значит краткосрочный отпуск?..
            Оценивающе покосился на новый белый сруб:
            - Собирайся. С нами едешь.
            - У меня еще шесть дней отпуска, товарищ кап…
            - Чоо! Десять минут на сборы, сержант. Кругом!
            «Все-таки попался… Витюха.» Внутренности засвербели. Во рту сразу пересохло.
            - Есть десять минут на сборы.
            Яша побежал в землянку.
            - Мил человек, чавой-то ты его раньше срока-то? – Митрич воткнул топор в бревно.
            Капитан скривил губы, достал из кармана пачку «Казбека», вынимая длинную папиросу:
            - Ты еще старик здесь поговори. – закуривая, пошел к виллису.
            Никитин выскочил из землянки минут через пять.
            Мать обливаясь слезами держала Яшку за руку, шинель на второй руке, на груди три красных звезды, множество различных медалей позвякивают дзынь-дзынь. Яков остановился повернулся, стал целовать Маму, через пару поцелуев сестер… опять Маму.
            - Не пущу! – Она схватилась за его руки…
            Он пытается ее отцепить, она поновой перехватывает гимнастерку, Яшка от безысходности:
            - Сестренки, держите Маму. Ждите, я вернусь… обязательно вернусь. Мы еще не такой дом построим. – Уже мужикам. – Митрич, на тебя надежда, собери дом до конца… Алексеич… После войны всю деревню поновой поставим, – кричал Яшка на ходу.
            Яков уже у виллиса встал по стойке смирно:
            - Сержант Никитин готов к отъезду! – дзынь-дзынь.
            У капитана чуть не выпала с губ папироса, он глядел то на иконостас на груди сержанта, то в глаза Никитину, внутренне напрягаясь встать по стойке смирно. Поднял правую руку, поправил фуражку. Дзынь-дзынь:
            - Документы.
            Сержант из нагрудного кармана достал личные сопровождающие документы, передал их капитану. Тот их с минуту изучал, постоянно бросая взгляд на награды солдата.
            - Останутся у меня, - положил в свой нагрудный.
            Опять задел взглядом иконостас сержанта. Он не мог сдержать своего удивления и восхищения, перед этим молодым солдатом.
            - Можешь покурить… Сержант.
            - Да я только что, я так постою.
            Поставил чемоданчик, снял рюкзак, одел шинель, медали позвякивали дзынь-дзынь под носом у офицера НКВД. Покосился на Мать… в груди будто стало больно. Вздохнул, полез на заднее сиденье виллиса. Не хотел, чтобы столько мучений Матери, чтобы она видела его, боясь к нему, сыну своему, подойти.
            Капитан не стал докуривать папиросу, понимая, что им лучше побыстрее убраться, бросил ее в остатки грязного не дотаявшего снега, в одно движение сел на переднее сидение:
            - Вперед…
            Автомобиль резво дал заднюю, развернулся на деревенской улице и уехал. Мать доковыляла до дороги, смотрела вслед удаляющемуся авто, увозящего в неизвестность их Яшеньку, девчонки поддерживали ее под руки, рыдать старались без звука, безрукий Егорка, Дмитриевич и Алексеевич тоже вышли на дорогу, на которой уже были соседские глаза, здесь же замерли их внуки, устремляя свой взгляд на удаляющуюся машину. Мать завыла… девчонки повели ее домой, в землянку. А на месте пожарища уже стоял белый, почти готовый, сруб нового добротного дома.

продолжение:   http://proza.ru/2022/03/15/237
         
28.02.2022
Русаков О. А.
г. Бежецк


Часть 2. Нету времени.
Глава 3. Сборы.

предыдущая глава:   http://proza.ru/2022/03/03/1591   

            Машина ехала вперед. Капитан о чем-то перебрасывался фразами с лейтенантом, время от времени поднимая на смех вой двигателя авто. Никитин даже не пытался понять их разговор, их голоса звучали в его голове, будто он был под водой, каким-то глухим эхом постоянно ударяя бурлящим гулом его прямо по черепу. Мысли были путанные и обрывистые. То отрывки боев, то всплывал образ улыбающейся Лиды, мама хватается за его гимнастерку: «Не пущу!..» Витька смеется в глаза.
            Его совсем не интересовал разговор офицеров, он напряженно думал, что еще кроме Витьки, могло привести к происходящим событиям: «…Мне еще никто ничего не предъявил, меня ни в чём не обвинили… не пытались ударить, или как-то запугать. Это военные - не милиционеры… почему причина обязательно в Витьке?.. совсем не обязательно, обыскивать, разоружать не стали. Если бы связь с бандитом, наверняка проверили бы наличие оружия, да и землянку наверно обыскали бы, всех бы мышей разогнали». Во внутреннем кармане Витькина деревянная финка. Она хоть и деревянная, но… финка. Дальше мысли опять путались, уходили в сторону, цепляясь за родную природу, затем возвращались обратно… шли по второму кругу. А вокруг бестолково булькал разговор везущих его в неизвестность офицеров.
            Яков ничего не говорил, на Душе было погано. Дом не достроил, считай не попрощался с Матерью, на глазах у всей деревни увезли как… как преступника, хорошо еще погоны не содрали, награды… «Кстати!.. погоны-то не содрали!» И опять: «Неужели Витька скотиной оказался? Неужели сдал всех… Как же его вычислили? Да может все просто… спросили, что ни будь про старую жизнь, да зацепились за его «геройства». Значит Игнат Михайлович уже в околотке скорее всего?.. Жалко старика, фашистов пережил, а теперь!.. Эх, Витька, Витька.»
            - …Эээй! Эй! – толкнул Яшку в плечо капитан.
            - Эй… - Капитан перед лицом Никитина махал ладонью, смотря в отсутствующие, совершенно отчужденные в пространстве, не видящие реальность глаза сержанта.
            Никитин вздрогнул, бегло взглядом пробежал по глазам сопровождающих, словно долго их не видел и был тем удивлен. В ушах кроме бульканья – ничего. Капитан по-прежнему что-то эмоционально говорил, это можно было понять потому, что губы его шевелились, и активно жестикулировал кистью руки… затем начал появляться какой – никакой звук, будто растянутый во времени:
            - …дууумааалии тыы спиишь, но каак спать с открытыми глазами… Да не ссы ты… доедем – разберемся…
            Яков не до конца понимал, что они говорили. «Надо взять себя в руки. Меня же еще никто не арестовывал. Просто забрали документы. Надо взять себя в руки…»
            Парень вздохнул, расстегнул шинель, раздвинул ее полы в стороны, медальки сразу дзынь-дхынь. Капитан все это время что-то боронил своим языком. Услышав шелест наград героя споткнулся на полуслове, договорил фразу, опять скосил взгляд на грудь Яшки… замолчал.
            «Воот! Надо… взять… себя в руки».
            Рокот двигателя машины обозначил четкий звук. Тыловые замолчали и отвернулись. Водитель уверенно крутил баранку. Машина, объезжая большие промоины дороги, двигалась по родным ухабам.
            Посмотрел в окно, с поля уже почти сошел снег, скоро пахать, мужиков нет… лошадей нет, Яша улыбнулся. «Ничего, Дмитриевич и Алексеевич избу до соберут…» Глубоко вздохнул. А мимо в кювете и придорожных лесных зарослях лежал не дотаявший ноздрястый снег. Небо голубое, весеннее солнце клонится к вечеру.
            
            В Сухиничи въезжали по-другому маршруту нежели, когда он прибыл в отпуск. Почти не петляя по улицам, двигаясь по городу, менее чем через пятнадцать минут, остановились у военной комендатуры.
            - Выходим. – лаконично скомандовал капитан. Голос был обычный, какой-то человеческий.
            Никитин вышел из виллиса, застегнул шинель, на одну лямку вещмешок на плечо, по ступенькам за капитаном, лейтенант чуть отставал. Они не успели зайти в комендатуру, им навстречу вышел майор. Яшка лихорадочно начал застегивать свою шинель. Капитан вытянулся перед ним в струну, правая к фуражке:
            - Товарищ майор, Ваше приказание выполнено, сержант Никитин доставлен, его документы.
            Из нагрудного кармана вытащил солдатскую книжку Якова, заключение на двадцати однодневный отпуск, без учета времени на дорогу (но не более четырех суток в обе стороны), выписку по ранению, протянул майору. Тот, словно с удивлением, не горячие ли они, взял документы, открыл солдатскую книжку, затем выписку по ранению. Читал бегло, внимательно.
            - Почему документы у вас, капитан.
            - Так положено при задержании, товарищ майор. – слегка в замешательстве от вопроса.
            Майор неуловимо поморщился:
            - А без задержания нельзя? – с признаками злобы посмотрел на особистов. У майора обмундирование было полевое.
            Документы протянул сержанту:
            - Следуйте за мной, товарищ сержант, вы капитан свободны. – сам вошел в комендатуру. Никитин, не смотря на сопровождающих, двинулся за майором.
            Капитан вздохнул, поправив правой рукой фуражку.
            - Н-да, сам же приказал доставить… Немедленно…
            Снял фуражку, осмотрел ее, словно ища на ней блох, будто стряхнул с нее одну… вторую, медленно глубоко и строго, центруя околыш, одел.

            - Вот, что сержант. – Майор сел за стол. – Садись. – Сказал по-хозяйски. Когда Никитин сел на стул, продолжил, – Запрос на тебя поступил. Вы должны немедленно явиться в свое подразделение, для выполнения очень важного задания. Уж не знаю, что вы за птица такая, что за вами через генштаб запрос посылают, но… тем не менее запросили, - большим пальцем, ладонь в кулаке, показав выше лба, высоко определяя значимость чина, которому понадобился сержант, - и я должен тебя доставить. – Посмотрел на часы. – выезжаем немедленно. У адъютанта для вас приготовлен сухпоек на два дня. Справьте личные нужды, через десять минут быть на крыльце у машины. Как поняли.
            - Так точно, товарищ майор. Быть у машины.
            - Свободны.
            - А в госпитале меня не потеряют. Я ведь туда должен явиться после отпуска. А то припаяют дезертирство. Хуже смерти.
            Майор с уважением, что тот понимает меру ответственности, посмотрел на солдата:
            - Похвальная озабоченность. Госпиталь – первое место где тебя искали, там уже все в курсе. Не волнуйся - уже выписан. Оттуда узнали, что ты в отпуске. Где там твое, по ранению, - он открыл папку, вытащил листок с синей печатью, взял из рук Никитина бумажку, отдал ему поднятый лист, - на замену… выписка по ранению. Так что все официально.
            Яков пробежал ее взглядом прочитав до печати.
            Перед глазами Никитина пронеслось лицо хирурга Широковой, с которой он более не встречался после разговора о Лиде Курочкиной, хотя она хотела у него узнать все, что ему было известно о Лиде. Теперь встретиться уже не получится. Судьба. «Но после войны обязательно в Москву съезжу. Обязательно!»

            Через десять минут Никитин с майором на заднем сидении, на переднем автоматчик, отъезжали от комендатуры Сухинич.

            Двумя днями ранее…
            - Товарищ капитан!.. Товарищ капитан! – Подбегая к крыльцу кричал ординарец, которого час назад Васильев послал в штаб полка, с донесением о вчерашней отбраковке пополнения. Из прибывшего взвода штатной численностью шестьдесят один боец, вместе с командиром, отобрано двадцать три штыка. Остальные будут направлены в полевые роты.
            Он уже вскочил на крыльцо, когда калитка на огород скрипнула:
            - Серегин, я здесь.
            Адъютант резко развернулся, спрыгнул с крыльца, предстал перед капитаном, тяжело дыша:
            - Разрешите доложить, комполка требует, чтобы вы немедленно явились в штаб… - глубоко вздохнул, - там кокая-то шишка, говорят, с Москвы приехала.
            Васильев повесил полотенце на плечо ординарца, застегнул китель:
            - Фуражку принеси и шинель.
            Ординарец опять прыгнул на крыльцо, исчез за дверью.
            Капитан с плеча снял ремень с кобурой, подпоясал гимнастерку, разведя складки с груди.
            Николай из кармана галифе вытащил ключи от машины, подбросил-поймал, пошел к виллису. Ординарец его догнал, когда Васильев собирался в виллис садился. Фуражку на голову, шинель на плечи:
            - Предупредил Колодяжного?
            - Угу… - сообразив – Так точно, товарищ командир! – Уже внятно.
            - Прыгай, со мной поедешь.
            - Может поведу?
            - Сам прокатиться хочу. Тут недалеко, давно за баранку не садился, попробуем американскую технику.
            Виллисом их укомплектовали впервые. Новенькая машинка еще пахла краской. Водителем назначен ординарец, благо до войны шоферил на полуторке. Теперь у командира первой гвардейской разведроты была своя машина, кроме полуторки, закрепленной за его ротой уже давно, еще с лета сорок второго.
            Васильев не впервые сидел за рулем. Водить ему приходилось, чуть ли не все, что движется, от мотоцикла до танка, но это ведь… своя, ротная! До штаба домчали в момент. Николай вылез, хлопнул ее по еще холодному капоту:
            - Ничего машинка. Ездить можно. Оглядываясь, как пацан на зеленую угловатую, машинку пошел к штабу полка.
            Перед комнатой командира полка адъютант чего-то усердно писал. Поднял глаза на Васильева, приподнялся над стулом, не переставая писать, видимо что-то очень важное:
            - Вас ждут, товарищ капитан. – почти не прерываясь в писании.
            Васильев прошел к комполка.
            Командир полка, майор Сергей Степанович Казаков, принявший часть месяц назад на время по ранению командира полка, и странный военный в непривычном френче, без знаков отличия сидели за столом с картами последних разведок, не громко разговаривали, передвигаясь по карте измерителем, замеряя дороги курвиметром. Командир полка посмотрел на капитана, махнул рукой:
            - Без реляций – заходи.
            Без знаков различия – ни единого движения.
            Васильев прошел к столу, взял у стены стул сел с сидящими в треугольник. Профиль пришлого был теперь доступен. Васильев вновь встал по стойке смирно:
            - Здравия желаю, товарищ командир.
            Тот бросил взгляд на Васильева:
            - Садис, капитан, - произнес полувоенный френч без мягкого знака, не произведя ни одного движения. Усмехнулся. – Узнал? Тебе погоны идут, настоящий офицер.
            - Так вы чего, знакомы? – произнес комполка, слегка удивляясь.
            Френч не только не любил двигаться, он не любил много говорить:
            - Познакомились. В августе сорок второго, под Гжатском, Сергей Степанович.
            - Ну дела, - сказал майор после небольшой паузы, - ну что, товарищ Горский, оставляю Вас с капитанов. Может чайку там, баранок, колбаски…
            - Отказываться не буду, - заключил френч.
            Командир полка вышел, Никитин и товарищ Горский остались одни.
            - Как воюется, капитан.
            - Да давно уже не воевал, товарищ Горский. Еще только три недели, как из госпиталя прибыл, с начала декабря отдыхал. Пока торчим в тылу. И ничего не говорят, куда… чего.
            - То, что Вы под Тацинской сотворили, во главе с Бадановым, подожди, еще во все учебники по тактике занесено будет, и первыми все это вы прошли, разведчики. Без вашего разведывательного марша и победы бы не было, скорее всего.
            Васильев слушал молча, но на Душе было приятно, что, очевидно большой разведчик дает высокую оценку их декабрьскому разведывательному маршу.
            - Но приехал я к тебе не хвалить за прошлое. Как понимаешь – причина в будущем.
            Дверь открылась, на стол встали: еще шипящий, чайник, заварник, две кружки, крендель американской копченой колбасы, нож, хлеб, сахар, две десертные ложки. После этого двери опять плотно закрылись.
            Френч, как хозяин, в обе кружки налил чая, крендель колбасы разломил на пополам, тоже сделал с хлебом. Следующие несколько минут они с удовольствием наслаждались завтраком. Васильев даже удивился, тому какой он оказался голодный. И все это было очень вкусно, как будто раньше все это и не пробовал.
            - Ну а теперь все-таки о главном. – заключил товарищ Горский, помещая в карман френча носовой платок.
            Васильев насторожился. Он понимал, что этот важный человек не приехал бы без важного, очень важного поручения. Понимал так же, что не выполнить это поручение… нельзя.
            - То, что ты услышишь далее, - он сделал многозначительную паузу, - государственная тайна. – Опять остановка. – Как ты понимаешь… ее разглашение – вплоть до расстрела…
 
            - Мне нужен связной, для доставки в ставку материалов с той стороны… правда не с линии фронта, как тебе бы привычно было, а с глубокого немецкого тыла.
            Горский замолчал. Встал. Парой легких прикосновений тронул чайник. Медленно поновой наполнил подстывшим чаем свою кружку, сластить не стал:
            - Почту забрать от известного… только тебе нашего резидента. -Глубоко глотнул крепкого чая. – и переправить через линию фронта.
            Над остатками колбасы, хлеба, чая повисла молчание.
            - Надеюсь ты его узнаешь при любых обстоятельствах?
            Васильев молчал, он понял про кого идет разговор, продолжая дожёвывать бутерброд, запивая его уже слегка подстывшим чаем. Когда проглотил еду:
            - Вообще-то я его только один раз видел. Да ещё в сумерках, - промолвил задумчиво.
            - Он настаивает, чтобы именно ты!.. – местоимение произнес, сделав на нем ударение, - …был направлен к нему связным. – сказал, что тебя и в толпе узнает. Хочет, чтобы связь без паролей была.
            Не задумываясь и не сомневаясь Васильев:
            - Я готов выполнить любую задачу, товарищ Горский.
            Товарищ Горский сделал еще пару глотков чая, поставил кружку на стол.
            - Хорошо. Тогда тебе нужно формировать группу. Забрасывать вас будем воздухом. Поэтому важно, чтобы члены группы имели парашютную подготовку В группе должен быть радист и парочка опытных бойцов, не просто бойцов… опытных бойцов… бывалых разведчиков, с парашютной подготовкой. Причём один член группы должен владеть немецким… обязательно.
            После небольшой паузы Васильев ухмыльнулся.
            - Хоть сейчас готов назвать всех членов группы, но сейчас в расположении, кроме меня, только один.
            Опять образовалась некая пауза в беседе.
            - Остальные били раскиданы по разным госпиталям, сегодняшнее их местонахождение не известно. В расположении сейчас сержант Трифонов. Сержант Никитин по тяжелому ранению, в декабре, был отправлен в госпиталь, по-моему, в Москву, сложная операция, чего-то с сердцем, где сейчас… в строю ли не знаю, коли жив… Младший лейтенант Шеина, радист, отменно владеет немецким, понимает практически все, утверждает, что имеет акцент по-немецки… типа прибалтийского. Пожалуй - лучший состав группы. У всех многократный опыт разведывательных операций и парашютная подготовка.
            Товарищ Горский взял заварной чайник подошел к входной двери:
            - Милейший, - сказал, приоткрывши дверь, - наведи еще чайку.
            Дверь закрыл, вернулся на свое место.
            - У майора хороший чай. – Сделал маленький, но длинный глоток.
            Васильев еще откусил колбасы, запивать не стал, яростно ее сжёвывая.
            - Шеина… Шеина… Шеина... Случайно не Роза? – не громко и растянуто спросил товарищ Горский, бубня это себе под нос.
            - Роза, - удивленно подтвердил Васильев, продолжая побеждать американскую колбасу, - Вы с ней знакомы.
            - Нет, на прямую незнаком. Но она недавно была переводчицей в очень важном процессе. – он сделал длинную паузу, - и искать ее совсем не надо, капитан. Она здесь в 5й дивизии. Таким образом, остался один Никитин. Дай на него более подробные данные, номер его солдатской книжки, думаю за сутки мы его вычислим. Если в строю – отзовем с немедленным прибытием в 17й полк. С сопровождением.
            - Есть, товарищ Горский. Но мне тогда в роту надо.
            - Ну что ж, думаю, что мы с тобой хорошо позавтракали. Тонкости и подробности операции – позже, когда соберешь группу, сейчас данные по Никитину. И немедленно.
            Капитан встал.
            - Можете идти, товарищ капитан. Пол часа Вам хватит?
            Васильев посмотрел на часы сомневаясь:
            - Думаю минут сорок пять…
            Через час из штаба 17го гвардейского полка в Москву ушел запрос на сержанта Никитина, о немедленном его прибытии в расположение полка. Запрос был подписан высоким чином СмеРШ, хотя еще никто не знал, что это за организация, официально она появится в структуре разведки СССР лишь в середине апреля 1943 года. Через день Виллис, с капитаном особого отдела военной комендатуры Сухинич, разворачивался у двора Никитиных, где на пожарище стоял свеженький белый сруб.

            Васильев уже спал, когда зазвонил полевой телефон, соединяющий его штаб со штабом 17го гвардейского полка.
            - Васильев на проводе. – привычно, со сна, голосом бодрым будто не спал.
            - Товарищ капитан, Вам приказано командиром полка немедленно прибыть в штаб, Вас здесь ожидают. Как поняли?
            - Вас понял: прибыть в штаб полка немедленно. Выезжаю.
            Повесил трубку:
            - Серегин! – Начал быстро одевать форму. – Серегин!
            - Серегин по вашему приказанию прибыл!.. – заспанным голосом, младший сержант Серегин в одном исподнем.
            - Немедленно заводи драндулет, ждешь меня за рулем. Едем в штаб полка.
            - Есть.
            Серегин выскочил на кухню, где отдыхал, пока они здесь квартировали, быстро надел галифе, скоро, но умело накрутил портянки в кирзовые сапоги, схватил гимнастерку, ремень, шинель, ушанку свою, автомат, побежал к виллису. Машина на дворе под навесом из соломы, рядом с телегой гужевой. После того, как завел машину, начал быстро одеваться. Одевшись, сложил рваное ватное одеяло, которым был прикрыт капот, бросил к стене сарая. Деньки еще были прохладные, ночью падал легкий и сухой мороз.

            Штаб старались ночью не освещать, закрывая светомаскировкой окна, в комнатах, где шла постоянная круглосуточная оперативная работа, всё-таки побаивались воздушной разведки люфтваффе, хотя станица Мешковская была уже достаточно глубоким тылом. Но все-таки здесь был аэродром. Земляная взлетно-посадочная полоса запросто принимала тяжелые «Дугласы», поэтому немцы все равно интересовались этой станицей, ее аэродромом.
            Фарами виллис выхватил из темноты бойца охраны, который, не снимая с плеча винтовку, рукой требовал остановку автомобиля. Машина остановилась. И водитель, и капитан предъявили документы. Солдат фонариком осветил офицера, водителя, глаз фонаря заглянул вглубь салона, задержавшись секунды на три.
            - Проезжайте.
            Шлагбаум из молодой березы пошел вверх, на коротком плече гусеничные траки.
            Где-то недалеко рокотал генератор, вырабатывая штабу электрический ток. У входа в штаб часовой.
            Когда капитан вошел в кабинет командира полка, за столом сидели комполка майор Сергей Степанович Казаков, сержант Никитин, лейтенант Шеина, Трифонова видимо поднимать со сна не стали. Но группа, можно сказать, была в сборе. Брови капитана вверх, на лице образовалась улыбка. У окна кабинета сидел холеный майор, видно, что штабист.
            Казаков встал, майор у окна тоже.
            - Здравия желаю, - рука к фуражке, видно было, что капитан в замешательстве о ранге чинов, поэтому обращаться решил к своему непосредственному командиру, - товарищ комполка, командир первой разведроты, капитан Васильев прибыл по вашему приказу.
            Майор Казаков не спеша вышел из-за стола, направляясь у Васильеву. Шеина и Никитин тоже встали:
            - Твои? - На ходу обратился командир полка к разведке… - забирай, - не дожидаясь ответа, довольного гвардии-капитана Васильева махнул рукой комполка.
            - Нет, нет, товарищ капитан, распишитесь в мандате, что сержант Никитин Яков Михайлович доставлен по месту назначения. – скороговоркой заговорил тыловой офицер, расстегивая свой планшет, чувствуя, что о нем сейчас забудут, если не забыли уже.

Продолжение:   http://proza.ru/2023/03/02/1142   


03.03.2022
Русаков О. А.
г. Бежецк


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 2. Нету времени. Глава 4. Впереди небо.

            предыдущая глава:   http://proza.ru/2022/03/15/237   

            Винты шумно рассекали воздух за бортом «Дугласа». Самолет иногда потряхивало, но он уверенно шёл на запад раздвигая еще холодный воздух за бортом, который был еще к тому и мартовским. Самолет был загружен до предела, взлетал тяжело, еле-еле, после отрыва вновь коснувшись земли, будто по новой оттолкнувшись изо всей силы.
            Группа Васильева сидела на левом борту самолета. Они шли на посадку первыми, по правому борту, так было приказано руководителем операции. Затем на посадку… напротив, через тюки груза, по центру упакованного, до их посадки, фюзеляжа, загрузилась еще одна группа. Васильеву, об этой группе, не было известно ничего. И их лица, и лица второй группы, опять же, по заданию командования, были скрыты шапками-масками с вырезами для глаз (сейчас, в наше время, их называют балаклавами). Самолет уже минут двадцать готовился к вылету, наконец двигатель левого крыла кашлянул, заревел, рев его быстро становился ровным, кашлянул второй двигатель. Через пол минуты оба мотора ревели ровно и гулко, еще через пол минуты машина плавно тронулась с места…

            …Глупо говорить, что встреча однополчан, после госпиталей, перенесших вместе бесконечные километры, нескончаемый холод, беспредельный риск на каждом шагу, без спирта не обошлась… конечно не обошлась. Добрым словом вспомнили спасительницу Розу, бравого Цыгана, постоянный, зудящий в каждой мышце, холод. Про Паулюса Роза не обмолвилась, хотя разговор про его поиски в Сталинграде был, разглашать ее работу с фельдмаршалом Шеиной, как она считала, запрещено. Но утром много работы, утром надо быть в форме, слишком долго засиживаться было нельзя. Впереди новые задачи.
            Чекиста в расположении 17го гвардейского не было. Сразу после разговора с капитаном и отдав необходимые распоряжения по подготовке операции, он уехал по служебным делам, и ждали его возвращения ещё только, на текущее время, через день, может два. Основные задачи будущей операции были проговорены с командиром группы. За время отсутствия Горского, Васильев должен был разработать варианты активных действий группы, вплоть до доставки документов и сведений в ставку. В том числе и варианты действий при различных поворотах обстоятельств. Особенностями операции являлось не только встреча с резидентом, но и доставка документов на большую землю… радистка группы оставалась на вражеской стороне для связи резидента с центром в дальнейшем, до его отбытия с места где тот работал в данный момент. Точка, где будет проходить операция, пока капитану была не известна, но по тылам надо будет пройти порядка четырех сотен километров. Причем с очень важным и тайным грузом. Сам груз разведчикам тоже был не ведам.
            Горским не рассматривалось, что далее, после отъезда резидента, должно происходить с радистом, понятно, что радист оставался в глубине оккупированной территории. То ли консервация связи, для дальнейших операций, то ли для работы с подпольем или партизанами. А радистом будет… Роза Шеина. Как не пытался себя внутренне успокаивать Николай: «Война – есть война, она ведь солдат… офицер.» - но, почему-то, мысль о том, что Розу придется оставить на вражеской территории, да еще в неизвестность в будущем, его заметно беспокоила. Как и всегда он отбрасывал в сторону глубокого сознания все свои сомнения и нежелания, подчиняя все, что необходимо для дела и… выполнения задания. Но судьба Розы почему-то вновь возвращалась в его размышления. Ведь она уже дважды была главным спасителем его жизни. И, в конце концов, она была симпатичной молодой женщиной, а Николаю скоро исполнится уже… двадцать шесть лет.

            …Капитан вошел в кабинет командира полка, за столом сидели комполка майор Сергей Степанович Казаков, сержант Никитин, лейтенант Шеина, Трифонова видимо поднимать со сна не стали - не предполагали собирать полный состав группы. Но группа, можно сказать, была в сборе. Брови капитана полезли вверх, на лице образовалась улыбка. Шеина улыбнулась в кулак, Никитин тоже удержаться не мог, скрываемая улыбка легла на его губы и глаза, расслабленной, после такого странного прощания с деревней, Души. Но далее эмоции не пошли. У окна кабинета сидел холеный майор, видно, что штабист.
            Казаков встал, майор у окна тоже.
            - Здравия желаю, - рука к фуражке, видно было, что капитан в замешательстве о ранге чинов, поэтому обращаться решил к своему непосредственному командиру, - товарищ комполка, командир первой разведроты, капитан Васильев прибыл по вашему приказу. – Сказал громко, строго, подчеркнуто обращаясь к непосредственному командиру.
            Глаза разведчиков косили друг на друга, искры в глазах только раскалялись. Скрыть военную близость этих солдат было трудно.
            Майор Казаков не спеша вышел из-за стола, направляясь к Васильеву, видя не легкую сдержанность разведчиков. Шеина и Никитин тоже встали по стойке смирно:
            - Твои? - На ходу обратился командир полка к разведке… - забирай, - не дожидаясь ответа, довольного гвардии-капитана Васильева, махнул рукой комполка.
            На лице Николая и удивление, и глупая сдерживаемая улыбка радости, он часто ловил в своих мыслях вопрос, где найдут балагура Яшку, на каком свете… в каком госпитале, а нашли: «…Так быстро!?!» – неожиданная радость, увидел внезапно, словно один из ларца (второй Трифонов – дрыхнет…). Как же быстро его нашли, три дня, и тот уже на месте, видно, что отдохнувший, форма чистая… новая, не задетая еще ни солнцем, ни дождем, ни осколками, ни какими-нибудь пулями, или кровью. Помнит ли он такого бравого, чистым блестящим бойцом – Яшку Никитина? Все время либо с зашитыми, либо рваными локтями. Обычно всегда гимнастерка выцветшая, застиранная сто раз, где ни будь в ручье, высохшая на плечах, обязательно порванная за какой ни будь куст на плече или на спине. А тут – как с парада! Вроде даже выглажено все.
            Через секунды… сколько их, пять, или двадцать пять – капитан уже обнимал сержанта, тряс его за богатырские плечи. Роза тоже стояла рядом, не прочь обняться с Николаем, но до поцелуя их легкое приветствие не дошло, а покраснели слегка… оба. Палочка Розы стояла у стены, от глаз командира не ускользнула, но об этом разговор впереди.
            - Нет, нет, товарищ капитан, распишитесь в мандате, что сержант Никитин Яков Михайлович доставлен по месту назначения. – скороговоркой заговорил тыловой офицер, расстегивая свой планшет, чувствуя, что о нем сейчас забудут, если не забыли уже. Васильев подмахнул химическим карандашом, подставленный под руку листок. До тыловика уже никому не было дела, майор вышел вон.
            Минуты четыре вопросы о госпиталях, ответы о ранениях, удивления, смех. Роза не стала подробно и понятно рассказывать про Паулюса, сказала так – допрашивала пленных под Сталинградом. Она уже почти не хромала, хотя трость была при ней. Ну а Яков, не смотря на сердечное ранение, через фразу – острил… сердце оставалось веселым – значит не остановилось, ведь еще сто лет впереди, которые обязательно так надо прожить! Тем более дом в деревне не достроил… и сына еще не родил.
            Минут через сорок группа Васильева уже была в расположении первой разведроты. Ординарец командира побежал за Трифоновым прямо из-за баранки, Васильев решил зайти к Колодяжному, прибывшие зашли в дом, где квартировал командир, туда же, минут через двадцать прибежал сержант Трифонов. Как жалко, что ночи такие короткие, даже если день весеннего равноденствия еще впереди.
            На следующий день началась активная подготовка группы к будущей заброске. Подробно изучались карты местности. Изучались карты, схемы улиц, фотографии зданий и памятников какого-то города, название которого пока не оглашалось. По новой проводились инструктажи по парашютной подготовке с укладкой парашюта и группировкам при прыжке, накоротке проводились тренировки, скорее ознакомительные, по рукопашному бою, ориентированию на местности и многое, многое другое. Вроде все как всегда, но… Через день после встречи приехал чекист, и Шеина получила от Товарища Горского особое индивидуальное задание.
            За оставшиеся восемь дней до старта операции Роза должна была научить Васильева… читать газеты, прессу. От нее не требовалось, чтобы капитан начал бегло читать по-немецки, но, чтобы все вокруг обязательно понимали - немец… очень заинтересован тем, что в газете опубликовано. Васильев должен был научиться понимать, что написано в строках немецких газет. Николай, не наигранно, должен был научиться всматриваться в эти не русские строки заинтересованными глазами и обязательно понимать, что там написано. Этим они занимались утром, затем после обеда –часа по два, когда и более, вечером – до самого отбоя. Сначала Николай был в отчаянии, ему даже слова складывать не удавалось, не занимался подобным со школы разведки в 1938м, хотя с алфавитом был знаком по школе и военному училищу, но читать по-немецки никогда не стремился. Но, как ни было это странно, уже дня через три все начало складываться как надо, немецкие буквы начали складываться в слова, достаточно споро, появилось понимание прочитанного. Даже на слух начал понимать, что ему читала, или говорила по-немецки, Роза, не отдельные слова, как раньше, а фразы и предложения, даже несмотря на то, что многие слова были не понятны. Но понимание своего чтения по-прежнему вызывало большие трудности, а дней оставалось все меньше и меньше.
            Очень быстро проходили короткие дни. Операция, как снежный ком - снегом, обрастала информацией, обретала четкие очертания с обозначением названий населенных пунктов и… требуемых сроков, маршрутами передвижения, общими и личными заданиями членов группы… Границами действий в разговорах, запретами, требованиями. Вариантами действий в ситуациях.
            Так незаметно, в непрерывной каждодневной сосредоточенной подготовке с утра до глубокого вечера, напрягая все возможные силы организма и разума, приближался день заброски.

            …После их посадки в салон самолета прошло минут десять, зашла ещё группа парашютистов ни говоря ни слова, расположившись по правому борту. Никаких предупреждений о том не было… но понятно, задумано командованием было именно так. Они сидели напротив, их разделяли грузы, закрепленные посередине фюзеляжа самолета. Лица и тех, и других были скрыты масками (тонкие шерстяные черные шапки, раскатанные на всю голову, до шеи, с вырезом очков под глаза) таково было требование командования, чтобы бойцы не могли видеть друг друга, на случай провала. Разговоры запрещены, даже между членами группы, до посадки. Члены групп не были знакомы, между ними, по центру фюзеляжа, находились ящики с боеприпасами на специальных поддонах, понятно, что вооружение для партизан. Самолет вез патроны и снаряды на один из партизанских аэродромов. По пути, одна за другой группы выйдут в воздух для решения своих задач, в нужных точках полета, а самолет продолжит свое боевое задание.
            Первая группа покинула самолет минут через сорок пять, еще в прифронтовой зоне. Группе капитана Васильева оставалось еще долго слушать гул крылатого грузовика.
            Все молчали с самого начала посадки, думая каждый о своем. Рация на груди Никитина, обложена мягкой кошмой. Глаза закрыты, словно дремлет. Шеина, как всегда, сидит собранная, с сосредоточенным лицом, иногда, в прорези камуфляжа, ноздри шевелились от глубокого нервного вздоха, она очень скрывала свой страх перед высотой под самолетом, даже лететь ей было жутко, для нее шаг из самолета всегда был преодолением. Но Роза была готова на любое испытание ради выполнения задания Родины. Иногда косой взгляд сваливая на своего командира, к которому, в глубине Души, она была совсем не равнодушна, но всегда старалась это скрывать и у нее это очень хорошо получалось. Это будет ее четвертый боевой прыжок, второй с Капитаном Васильевым. Васильев совершенно спокоен, иногда осматривая своих бойцов, улыбался, когда взгляды с кем ни будь пересекались.
            Трифонов прыгал замыкающим, ему нравилось прыгать, это был его одиннадцатый прыжок в его восемнадцати годах, если считать учебку, и третий боевой, и чувствовал он себя в небе свободно… как птица, радостно принимая шелест воздуха и купола над головой, даже в первом прыжке он не ощущал никакого страха – только восторг. А ведь до войны – самолет один раз видел… когда тот пролетал над Ошейкином, где он учился в школе с пятого по седьмой класс. Всей школой тогда смотрели на гудящую птицу, еле видимую на большой высоте.
            Заморгал красный фонарь, над дверью к пилотам. Первая группа встали, карабины на струну, подходя к двери самолета. Из кабины вышел второй пилот, заморгал зеленый фонарь, пилот обошел первого номера группы, открыл дверь салона настежь, до щелчка затвора на стене. Чуть подождал, глядя на ручные часы, ударил по плечу первого номера:
            - Пошеел, – заорал громко и растянуто.
            Первый парашютист скрылся в ночи, полторы - две секунды второй… Секунд через десять пилот резко закрыл дверь грузового салона, за последним номером. Свист воздуха прекратился.
            - Все в порядке? – Перекрикивая гул винтов крикнул летчик.
            Васильев поднял кулак с поднятым большим пальцем. Летчик, улыбнувшись, боднул воздух головой.
            - Полет мягкий. Осталось чуть более часа.
            Скрылся в летной кабине.
            Васильев спокойно откинулся спиной на стену самолета, за которой шуршал жесткий мартовский воздух. Лететь еще было долго. Надо было как-то быстрее прогнать время. Ждать Николай привык, в разведке приходится
это делать часто, но занятие «ждать»… всегда не из приятных. Закрыл глаза, открыл. Опять осмотрел грузовое отделение самолета: «Значит километров триста от фронта. Далеко забрасывают, дальше чем под Тацинской…» - констатировал Николай, обрывая свои рассуждения. «А какая тебе разница, капитан, сколько километров? Двадцать пять годов небо коптишь… ни кола, ни двора… не влюблялся ни разу, все время война да война.» Не произвольно посмотрел на Розу. «А ведь она уже дважды, на себе, в медсанбат, тебя Коля, сдавала. Маленькая как кнопка, сама как будто еле-еле себя носит, а меня, бугая… А ведь была женой недруга моего… долго ли они вместе были. Э-эх, Васильев! Какое тебе дело до этого всего?!. Тем более ушел Артёмчик… говорят геройски ушёл.» - мысль опять оборвалась. Запрокинул голову на стенку фюзеляжа самолета, закрыл глаза.  Темно… Ровный громкий гул… Пахнет пушечным салом, краской нового самолета.
            Гул самолета как будто становился тише. В сознании замелькал образ капитана особого отдела Артема Шеина. Артем вылезает из эМки. Артем у окна – руки за спину. Артем у колодца… что-то говорит со злостью щуря глаза, папироска в зубах, качаясь на носках ступней... Особист исчез. Появился образ Егора Широкова… растерянный, испуганный, но смотрит прямо, без обид и злобы. Моргнул… медленно-медленно. Будто зависая в воздухе, повернулся – как-то долго, словно плывя в воздухе, перемещал ноги, делая долгие шаги, наконец, все же ушел, словно не желая этого. Роза и Артем всплыли вместе… Сначала стояли, молчали, как-то отрешенно друг от друга, молчали. Роза улыбнулась, Артем посмотрел на жену… опять, из-под лобья, посмотрел на Николая. Сжал свои, и так узкие губы, опуская глаза, качнулся на носках раз, другой… руки сжал за спиной, напрягая сильные коренастые плечи... Николай так и не понял, выше был Артем Розы, или ниже ростом.
            Загудела прерывистая сирена! Брови Артема полезли к переносице, Роза пропала…
            Николай открыл глаза, моргал красный фонарь над кабиной пилотов. «Во как, даже кимарнул чуток. Эх Артем, никак ты мен отпустить не хочешь.» Глубоко вздохнул, вставая, по привычке проверяя амуницию и инструменты боевые, бесшумность снаряжения, наличие личного оружия, тронул пальцем предохранитель автомата, проверил его закрепление, поведя туда-сюда:
            - Группа! Приготовиться на выход.
            Разведчики дружно встали, по номерам, с сосредоточенными лицами делая те же движения, что и командир. Двинулись к противоположному борту, к двери из самолета, куда уже подошел второй пилот. Карабины вытяжного тросика парашюта на струну, согласно номеру выхода…

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/03/03/494   

            10.10.2022
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 2. Нету времени. Глава 5. Тихий парк.

            предыдущая глава:   http://proza.ru/2023/03/02/1142   

            - Geben Sie mir bitte "Dail mail". Frischer. (Дайте мне пожалуйста "Dail mail"*. Посвежее.)
            Немецкий унтер-офицер бросил на газеты 25 пфеннигов. Продавщица суетливо сложила ему самую свежую газету «Dail mail», еще февральского выпуска, в которой фельдмаршал Паулюс… как бы еще не сдался, на передовице большие, на четверть разворота, схемы обороны Сталинграда от красных варваров, и доблестные стрелки атак бесстрашных танковых германских армий, раздирающие пролетарские советские клещи вокруг нацистской свастики. Великолепная фашистская пропаганда вызвала умиленную улыбку у унтера, хотя уже недели две известен итог незадачливого фельдмаршала – любимца фюрера, задержанный в немецком сознании, в пропаганде Германии, на весь февраль. Но и сейчас, во второй половине марта, немецкая пропаганда по-прежнему уверенно лгала о полной героической гибели всей шестой армии вермахта, во главе с генералом фельдмаршалом Паулюсом.

            Газетный ларек стоял возле ратуши, на большой мощеной камнем площади. камень был крупный, только в сапогах по мостовой и ходить. Это было очень красивое место. Само здание ратуши было старинным, наверняка ему было лет сто, но оно единственное отремонтированное, пленными русскими, на площади. Остальные здания площади с обвалившейся штукатурной, облезлыми стенами, два дома были разбиты артиллерией еще с 1941го – не восстановлены. В ратуше работали секретные немецкие службы, в том числе «Абвер» - служба армейской разведки.
            Внизу восстановленный, опять же пленными красноармейцами, после взрыва в июле 1941го, мост над Днепром. Великая река огромной подковой изящно изгибается прямо под старый яр, видно далеко, на вершине яра - ратуша, вдоль фасада которой только что неспешно прошёл Николай Васильев в форме немецкого офицера, уверенно и спокойно прогуливаясь, осматривая такие красивые виды оккупированной Белоруссии, подходя к газетному ларьку ровно в 9.15, когда от него уже отошел с газетой, развернув кричащую, о неминуемой победе немецкого оружия под Сталинградом, передовицу, немецкий унтер.


            Историческая справка.

            *«Dail mail» - немецкая газета, во время Отечественной войны распространялась на оккупированных территориях Советского Союза, в основном для немецких солдат и офицеров. На русский язык не переводилась. Перевод названия газеты – «Электронная почта».

            До середины 19-го века в Могилеве постоянного моста не было. В летнее и осеннее время устанавливался мост на деревянных плотах в районе нынешнего городского пляжа. Зимой ходили и ездили через реку по льду, а весной переправлялись на двух паромах. Паромы имели грузоподъемность в 800 пудов (1 пуд = 16 кг) и управлялись веслами и шестами. Пока паром шел поперек реки к другому берегу, течением он смещался на один километр и выгрузка происходила уже у городского острога. По течению переправа длилась 40 минут, против течения почти полтора часа. В сильный ветер паромы не ходили. После дождей проблемой было добраться из города до самого парома. Гребля, которая вела через пойму Днепра, на протяжении версты покрывалась непроходимой грязью, что не позволяло пить днепровскую воду, и стирать в ней белье. Для этого местами рыли, закрытые от протока русловой воды, заводи, и сильно ругались на сплав паромов. Но без него жить тоже было нельзя.
            Поэтому, когда возникла идея построить через Днепр постоянный мост, его решили возвести на излучине реки, там, где она ближе всего подходила к крутому правому берегу. Конечно, строить мост на излучине – не самое лучшее решение, во время ледохода льдины выносило течением на правый берег, но так решил автор проекта, считая это место наиболее удобным.
            Деревянный мост на сваях был сдан в эксплуатацию в 1860 году. Построенный по проекту и под руководством пребывавшего в то время в Могилеве начальника XI Могилевского округа путей сообщения подполковника Н.Ф. Ястржембского, мост состоял из десятисаженных арочных пролетов и достигал длины в 90 погонных саженей (1 сажень = 2,13 м.). Полотно моста возвышалось над летним уровнем воды на 40 футов (1 фут = 30,48 см.)
            По тем временам это было солидное инженерное сооружение. Однако прошло несколько десятилетий и выяснилось, что узкие пролеты мосты создают трудности для пароходного сообщения по Днепру. В 1902 году мост был модернизирован: два арочных пролета по центру русла реки были заменены на один пролет с решетчатой фермой. Но для этого пришлось убрать одну опору.
            После революции началось бурное развитие автотранспорта и мост, рассчитанный на телеги и брички с трудом выдерживал возросшие нагрузки. Как бы там ни было, но в таком виде мост просуществовал до 1941 года. Когда началась война, выяснилось, что мост не в состоянии обеспечить транспортировку тяжелых военных грузов и тогда рядом, по свидетельству очевидцев, были в срочном порядке наведены два понтонных моста.
            При отступлении Красной Армии из Могилева половина деревянного моста была взорвана.
            Захватившие город немцы не стали напрягаться, а поставили дополнительную опору, благо сваи сохранились с давних времен, а взамен фермы построили обычный, но усиленный балочный мост.
            Летом 1944 года мост повторно был взорван. После освобождения Могилева советские саперы опять снесли центральную опору и смонтировали ферму, но уже несколько другой конструкции.
            В 1959 году рядом с деревянным мостом строители сдали в эксплуатацию восьми- пролетный железобетонный мост длиной 286 метров и шириной 24 метра. Этим мостом и до сих пор, до 2023го года пользуются жители Могилева.


            Продолжение главы 5.

            …Великая река огромной подковой изгибается прямо под старый яр, на вершине которого стояла ратуша, вдоль фасада только что неспешно прошёл Николай, уверенно и спокойно прогуливаясь, осматривая такие красивые виды, подходя к газетному ларьку ровно в 9.15, когда от него уже отошел с газетой, развернув передовицу, немецкий унтер.

            Ничего не говоря оберлейтенант вермахта взял газету «Новый путь» на немецком языке (она была и на русском), оставив продавщице 20 немецких пфеннигов, ничего не говоря, будто, вообще не обращая на продавщицу внимания.
            - Данке гер офицер. – отозвалась продавщица, но офицер ничего не ответил, сделав еще несколько медленных шагов в сторону откоса к реке делая вид, что внимательно осматривает красоту под яром, на самом деле, боковым зрением, проверяя наличие наблюдения, по-другому – проверяя хвост. Но… вроде все спокойно. Да и народу, надо сказать, не много. Лишь еще двое солдат, такие же как он, по легенде оберлейтенант из госпиталя – по ранению.
            Как ни странно, на советские деньги газета тоже продавалась, в данном ларьке, у коммендатуры, за один рубль. Могилев был оккупирован в самом начале войны, 29 июля 1941го немецкие войска ехали по его улицам. Уже полтора года на его днепровских склонах хозяйничали гитлеровцы. Эта газета издавалась как на русском, так и на немецком языке, ее печатала местная типография под надзором гестапо. Здесь же продавались газеты привезённые и, из других городов, в том числе с Киева, с Минска, и даже из самого рейха. На прилавке были и красочные яркие немецкие журналы, были даже цветные, притягивающие взгляд. На прилавке лежало несколько номеров фашистской, коллаборационистской газеты «За Родину» (на русском), которую издавали немцы в оккупированном Минске. Васильев взял «Новый путь» естественно на немецком, так как был в форме офицера… вермахта. Опять медленно прошел вдоль фасада комендатуры, держа газету в руке, направляясь мимо развалины дома, на углу площади в парк, метров двести до интересующих его лавочек. Это он делал второй раз. Ровно такой же путь он прошёл… позавчера.
            Днем ранее он выполнил тоже самое в другом месте Могилева, в районе городской библиотеки, где находилась центральная городская аптека, на перекрестке. Но предыдущие два дня связь с резидентом не состоялась, или, по какой-то причине, он специально не пошел на контакт.
            Молчаливый симпатичный высокий оберлейтенант не ушёл от наблюдательного взгляда продавщицы газет и журналов, она уже полгода была информатором гестапо. Подпольщики это знали, но не хотели ее ликвидировать, им было в руку, что один из информаторов им известен, тем более они проследили связи этой женщины, и известно стало несколько больше, чем просто дешевый информатор. Появились более серьезные лица, в поле зрения подполья, для их проработки и ликвидации. Через нее они сгубили одного местного старосту подкинув ей интересную дезу. Тот пропал, а полицаев его подразделения отправили на фронт.
            Офицер, после ранения, не вызвал у информатора подозрений, но на заметку она его взяла, а третьего случая применения этого маршрута – не предусмотрено, на завтра вариант уже другой, если сегодня все будет вновь впустую.

            Васильев подходил в парк к лавочкам в 9.35. На одной из лавочек о чем-то весело разговаривали трое немецких солдат: один на костылях, у другого подвешена на лямку рука, у третьего, из-под русской шапки-ушанки – бинты. Вниз, за парком, пансион большого госпиталя, в этом парке часто гуляли раненные и выздоравливающие. Еще на одной лавке – парочка, женщина унтер-офицер и большой красивый солдат с забинтованной головой. Парочка сидели молча, иногда, словно смущенно, посматривая по сторонам. Солдат нежно, но как-то холодно держал в своей руке руку женщины – унтера.
            Васильев прошел мимо раненых, разговаривающих громко и энергично. Они пытались отреагировать на оберлейтенанта по субординации, но тот остановил их движением руки, правда ничего не сказав. Шагов через пятнадцать минул влюбленную парочку, которые поднялись в стойку «смирно». Пройдя еще немного, присел на следующую лавочку, после влюбленной пары. Через пару десятков секунд парочка встали и медленно пошли в глубь парка. Со стороны раненых послышался громкий смех, возможно при обсуждении влюбленных, но пара не обратили на это внимания, по-прежнему отрешенно удаляясь от людей подальше в лоно деревьев. С места, где остановился Васильев веселая троица была закрыта, костлявыми в марте, кустами, на первый взгляд разведчик был в одиночестве.
            Капитан Васильев, максимально используя боковое зрение, еще раз осмотрелся вокруг, поправляя сапоги. Затем спокойно откинулся на спинку лавки, развернул передовицу немецкой газеты. Как всегда, огромная фотография Гитлера на трибуне, экспрессивный жесткий взгляд, открытый рот, сваливающаяся челка, маленькие квадратные усики под носом, будто нарисованные одним большим мазком. Не смотря на плохое качество фото, фюрер как будто… шевелился. Стал читать, с каждым предложением все быстрее: "Hitler sagt den Sieg des Neuen Europas voraus ... Einen umfassenden Bericht des F;hrers ;ber den Kampf an allen Fronten. Stalingrad wird von den Bolschewiki befreit werden ... Die Drohungen zur Schaffung einer zweiten Front machen Deutschland keine Sorgen ... In Berlin herrscht grenzenlose Freude und unersch;tterliches Siegesvertrauen ... » («Гитлер предвещает победу Новой Европы… Исчерпывающий отчет Вождя о борьбе на всех фронтах. Сталинград будет освобожден от большевиков… Угрозы создания второго фронта не волнуют Германию… В Берлине безграничный восторг и непоколебимая уверенность в победе…» - отрывки из газеты «За Родину» №20, пятница, 2 октября, 1942 года, цена 50 коп. – подлинные названия статей передовицы, издана в оккупированном Минске на русском и немецком языках под контролем отдела информации и печати гестапо).
            Николай понимал, что читал. Он словно владел немецким. Слова, которым перевод не знал, словно сами переводились на русский. Злоба вскипала в его жилах, несколько раз напряглись его желваки, в суровом терпении, тяжелое дыхание через нос. И он не мог остановиться, вытаскивая из текста новые предложения… становясь от этого все злее и злее, с трудом сдерживая себя в руках.
            - Ruhen Sie sich aus, Herr Oberleitner? (Отдыхаете, господин оберлейтенант?)
            Васильев моментально вскинул взгляд вверх. Перед ним стоял немецкий майор – штурмбанфюрер СС… почему-то именно СС, а не Абвера, в левой руке черная папка. Молча вскочил по стойке смирно. В этот момент он уже узнал офицера… из леса Берестяного, полгода назад тот был в звании капитана, и полевой зеленой форме. Сейчас перед ним стоял… майор – штурмбанфюрер СС. Несколько секунд, Васильев напряженно, штурмбаннфюрер оценивающе - смотрели друг-другу в глаза.
            - Присядем, капитан. – не громко по-русски предложил немецкий офицер.
            - Оберлейтенант, господин штурмбанфюрер.
            На душе было крайне неприятно. Левый глаз дернулся в прищур, от сдерживаемой внутренней ненависти к стоявшему перед ним черному мундиру, на петлицах которого выжигали глаза блестящие молнии, а на высокой фуражке такой же блестящий… роджер.
            Они сели.
            - Поздравляю с повышением. – с небольшой издевкой заметил Николай.
            Офицер в гестаповской форме не отреагировал.
            - Не заметил, как вы подошли.
            - Это плохо. – констатировал с глубоким значением штурмбанфюрер, - А узнал? – Немец совершенно спокойно слегка озирался по сторонам, с абсолютно безучастным лицом.
            - Сейчас уже узнал. Прошли бы мимо друг друга на улице – не узнал бы.
            - На это я вас вчера уже испытал, мы прошли мимо друг друга.
            Несколько секунд молчали.
            - Как нога?.. Господин майор.
            Абверовец хмыкнул:
            - Все в порядке, мягкие ткани, филигранный выстрел.
            - С этим снайпером я с сорок первого.
            - Обратил внимание, вы шокированы мундиром, так вот, директивой Гиммера, нам позволено носить форму СС. В конце концов, они контрразведка, мы разведка. – Эту фразу сказал со значением. - Теперь о деле, оберлейтенант. Я вас еще позавчера приметил. И охрану вашу тоже приметил. Если будет еще одна встреча… а мы с вами должны встретиться еще раз, никого больше с собой не берите, слишком откровенно. И они не смогут вам никак помочь, если что. – Штурмбанфюрер на несколько секунд замолчал, обдумывая следующую фразу. - Могут только вместе с вами погибнуть.
            Он опять замолчал на несколько секунд.
            - Вы читали газету… владеете немецким? – Вопрос прозвучал очень значимо и с еле заметной надеждой.
            Правой рукой поправил воротник, дав понять, что ждет ответа.
            - Влюбленная пара, это запланированное наблюдение. Инструкция чекиста. Немецким не владею… точнее очень поверхностно владею, специально учили политику читать, газету понимаю не полностью, тем более там одни лозунги, - на лице появилась легкая кривая улыбка, - так и хочется за пистолет взяться.
            - Здесь!.. – Резидент подчеркнул первое слово. - Слушайте и действуете по моим инструкциям.
            Пока шёл разговор, Васильев незаметно, средним и указательным пальцами левой руки, нащупал, через надрезанный шов, под подкладкой правого рукава шинели, закодированный листок. Аккуратно, двумя пальцами, его вытащил, заложил между листов газеты. Медленными движениями сложил развернутую передовицу, газету положил на лавку. Разведчик на четверть габарита его газеты положил свою – точно такую же «Neuer Weg» («Новый путь»). Васильев ее взял на коленки, переломив напополам, зажал в кулаке.
            - На словах следующее: вам передается несколько линий связи в разных городах, в том числе и в Могилеве, адреса, явки - в шифровке. От себя. Женщина унтер из пары – ваш связной, останется здесь с рацией, хорошо владеет немецким, может работать в комендатуре как немка, имеет опыт подпольной работы. – После небольшой паузы. – Инструкций на вторую встречу не имею.
            Васильев остановился в изложении, образовалась пауза.
            - После завтра, центральная аптека, в 10.20, правая стойка, при себе иметь вот эту черную папку. – майор положил на лавку черную папку из плотного картона.
            Точно такая же папка осталась у него в руках, на коленях, поверх которой газета «Новый путь» («Neuer Weg»). После небольшой паузы продолжил:
            - В газете несколько шифровок для центра. Никто, кроме вас не должен видеть меня в лицо. Инструкции по связи, для связного, заложена в сгиб папки, которую вы уже приняли от меня сейчас. – Кивнул на папку, лежащую на лавке. - У корешка, мятый листок. После изучения инструкции, немедленная ее ликвидация.
            Резидент замолчал, доставая подсигар.
            - Все инструкции приняты. – Васильев крепко взял папку в левую кисть.
            Майор откинул крышку зажигалки, крутнул огниво:
            - В аптеке никаких разговоров, - далее говорил через сизый, очень приятный, на запах, дым, - передача такая же, как сегодня, свою положили рядом с моей, заполнили реквизит аптеки, взяли папку мою, - он пошевелил папку на своих коленях, - не торопясь доделываете свое дело и уходите первым, Папка будет опломбирована, вскрывать нельзя… – он замолчал, словно в некоем сомнении - говорить-ли все до конца, через несколько секунд глубокого раздумья, - …при вскрытии она взорвется… листы будут пропитаны глицерином, будут как порох. Поэтому ее носителю лучше не курить. Требуется немедленная, - он акцентировал слово «немедленно», и интонацией, и паузой, - подчеркиваю, немедленная доставка в центр. Согласуйте с центром изменение схемы возвращения, через партизан, самолетом и без промедления. Дело… - остановил изложение, пара секунд, продолжил, - информация… не терпит ни малейшего промедления. При провале папка должна быть обязательно уничтожена… легче всего уничтожить вскрытием…
            Очевидно фраза была не закончена… прервана. Очевидно, при вскрытии, скорее всего…  носителю - смерть. Васильев повернулся взглядом в его сторону.
            - Если она попадает в гестапо… - он посмотрел в лицо Васильева, глаза в глаза, - у меня неминуемый… полный, - пауза с острым расслабленным взглядом, - сокрушительный провал.
            Сказал с легкой улыбкой, очень тихо, при последней фразе брови слегка пошли вверх.
            - Все понятно… – разведка замешался на секунду, понимая, что эта папка, после аптеки, никогда не должна выходить из его рук… хотя бы из его поля зрения, несколько растерянно к резиденту обратился по званию, - …майор.
            - Следующее. - Штурмбанфюрер вздохнул. - Ваш выход в эфир два дня назад был зафиксирован. Но, насколько я знаю, саму шифровку перехватить не смогли, не успели. В контрразведке, наиболее вероятная версия… прибытие разведгруппы. – Абверовец опять потянул дым сигареты, сделав значительную паузу. – шеф гестапо в Могилеве, человек очень опытный... и хитрый. Следующая радиограмма будет перехвачена. Они вас ждут. Будете вновь выходить на связь, выходите с 23х до полуночи, в это время у них пересменка и ужин, возможна несогласованность в действиях, что сработает на вас в момент связи и даст минуту, другую форы. Связь осуществляйте не с места дислокации, возможен пеленг не только направления, но и топографический, у них имеются мобильные пеленгаторы. Так что… вас ищут… ребята. – Опять небольшая пауза. – Внимание… и только внимание. Во всем и всегда. Спокойствие… и неспешность в действиях. Никаких… Ни-ка-ких эмоций, оберлейтенант. Кстати, - пауза, -постарайтесь не попадать в плен. В гестапо умеют развязывать язык. Выбраться оттуда… - он повертел головой. - не получится.
            Они вновь несколько секунд смотрели друг-другу в глаза:
            - Благодарю, майор.
            - И еще, - немецкий разведчик сел расслабленно, вновь затянулся, - следующая встреча у нас намечалась в кинотеатре. В кино не ходите, почти полгода назад, на седьмое ноября, партизаны подорвали зал кинотеатра. Под новый год пытались опять, но группа была обезврежена гестаповцами…
            Фраза опять была словно прервана, на очередную порцию дыма, но продолжение последовало:
            - Надеюсь с документами все в порядке?
            Васильев неспешно вытащил из-за пазухи свой ausweis (удостоверение) и выписку по ранению, передал майору. Беглый взгляд, документы вернулись оберлейтенанту.
            - Выписка по ранению реальная, это мое декабрьское ранение. Если провести медкомиссию, все будет подтверждено.
            Майор документами был удовлетворен.
            - Тяжелое ранение. – Сложил выписку, передавая документы обратно - Вы уходите первым, оберлейтенант.
            Васильев вздохнул, встал. Вытянулся по стойке смирно, щелкнул каблуками. Средним шагом пошел от ратуши вглубь парка. «А я думал – я слишком придирчив…» - промелькнула мысль у Николая. В левой руке черная папка, и чувствовалось, что она не пуста.
            «Н-да. Сразу видно, в нелегальном деле первый раз. Но ничего, парень толковый.» - подумал резидент, оставшись в одиночестве, не спеша уходить, докуривая дорогую сигарету, на коленях под левой кистью, черная папка с двумя десятками чистых листов бумаги, для заполнения пустоты, и… газета. Ему надо было дождаться, когда из поля зрения исчезнет оберлейтенант. Как только связной скрылся за деревьями голого парка, второй окурок растоптан каблуком сапога. Майор развязал лямки папки, газету сложил в четверть, заложил в папку, аккуратно завязал лямки своим личным хитрым узлом, который, не зная хитрости, развязать будет проблематично.

            Иллюстрация:   Могилев, ратуша, 1942 год, во время оккупации фашистской Германией.
            Продолжение:   http://proza.ru/2023/03/04/814   

            10.10.2022
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 2. Нету времени. Глава 6. Ночью времени мало.

            предыдущая глава:   http://proza.ru/2023/03/03/494   

            Группа почти без приключений добралась до Могилева после приземления, как и было запланировано при подготовке в центре. Погода была хорошая, ветра не было – разлет не большой, да и сами налегке, грузом только личное оружие, личные боеприпасы и рация.
            Собственно, до города было и не так далеко, всего каких-то тридцать, с небольшим, километров, которые преодолели уже к закату. Год был не сорок первый, но, то там, то сям, оставались следы прокатившейся здесь, в глубину нашей Родины, войны, на самом ее старте, в виде не убранной, покрывшейся ржавчиной, сожжённой техники. Полузасыпанными, еще не заросшими под подтаявшим снегом, окопами.
            Центр готовил сложные разведывательные операции, тем более на Украине и в Белоруссии активно действовали не только партизанские отряды… Создавались и действовали целые партизанские соединения. Образовывались большие партизанские зоны в несколько освобожденных от фашистов населенных пунктов, в которых действовали советские органы местного управления, даже выбирались суды, не трибуналы, а суды, для проведения процессов на которых судили предателей из плененных полицаев.
            Путь до города был проложен топографами штаба таким образом, чтобы разведчики миновали деревни и открытые места местности, определили места преодоления трех речушек по пути движения, партизаны там в назначенных местах должны были оставить средства для переправы, если реки вскрылись, что они и сделали. Весна нынче была ранняя, вода на реках местами уже избавилась ото льда. На одной переправе был оставлен плот, в другой точке, преодоления водной преграды, плоскодонка, разместив их в прибрежных голых кустах, завалив осенней побуревшей, спрессованной под снегом, листвой. Одну речушку преодолели бродом, по придонному люду промерзшего русла.
            Когда город уже наблюдали визуально, вышли в эфир, шифром коротко доложив о прибытии в город. В эфире находились не более трех минут.
            В доме, в который их поселил подпольщик, постучав в окно уже к утру следующего дня, проживала одинокая молчаливая женщина не понятного возраста. В домах, вокруг избы хозяйки, никто не жил, дома напротив были сожжены, с двух домов, с права и с лева, хозяева сумели эвакуироваться с Красной Армией в 1941м, с одного дома семья была казнена, еще год назад, в мае 1942го, вместе с маленькими детьми, внуками и стариками. Их старшие дети оказались подпольщиками. Но дом не сожгли, может быть хотели там расквартировать солдат, но смутила окраина города, нападения на немецких солдат были не однократны. Дом так и стоял пустым. Были случаи, когда партизаны использовали его для операций в Могилеве. В партизанах у стариков, осталась только дочка, сыновья за год погибли в боях. Дома напротив были сожжены еще в сорок первом, когда по улице прокатилась война.
            В первую же ночь после их поселения, группа Васильева встретили связную из партизанского отряда. Именно эта девочка, последняя из казненной семьи, пришла на связь к разведчикам, ее закрепили связной, для встречи группы из центра. Сегодня она вновь придет к ним ночью, уже после встречи с резидентом, придет очередной раз, так как сегодня был третий день, запланированный для встречи. После первой ночи осталась на сутки у тетки, чтобы не маячить по лесам. Но вечером к ней настойчиво начал приставать… Лешка Трифонов, злого умысла не имел, понравилась девчонка, а ему-то всего восемнадцать… расслабился, проведя год на войне. Получил, и от тетки – хозяйки, и от командира, внушения и наряд, когда выполнят задание. На следующую ночь ушла в отряд. Но этим вечером она проделает свой рискованный путь… конечно же не зря.
            Сегодня же они должны второй раз выйти на связь с большой землей, первый раз выходили, когда подошли к Могилеву, именно этот выход был перехвачен немецкой контрразведкой. И факт их перехвата говорил о том, что контрразведка немцев в Могилеве работает активно и хорошо, сильно вооружена оборудованием.
            Как сказано ранее, несколько домов напротив были сожжены. В связи с этим место, для расквартирования группы, было выбрано очень удачно, вокруг хозяйского дома на несколько дворов никто не проживал, за огородом сразу начинался лес. В Могилеве про их прибытие знали теперь только три человека: их хозяйка, подпольщик, с которым они вышли на связь, зайдя в Могилев, и… резидент нашей разведки. Девушка – связная, находилась в партизанах. Но то, что они в городе, знают и в гестапо, а это в их планы… никак не входило.

            По сути – задание центра, по действиям, уже было выполнено, правда, по сведениям высшей секретности дело не доделано… выполнено только наполовину. Центр, при подготовке операции рассчитывал только на один контакт с резидентом, но у того что-то пошло не так. Контакт состоялся, на руках уже были шифровки, которые сегодня ночью будут отбиты в центр, но… разведчик не передал тех документов, ради которых и была затеяна, не очень сложная в тактическом плане, но крайне важная, в стратегическом плане летней компании Советских войск, операция. Передача будет осуществлена только через день, причём за это время надо поменять схему возвращения группы и доставки разведчиков на большую землю, чтобы ускорить на несколько дней доставку документов в ставку. Необходимо вызвать самолет. Васильев знал, что возможность такая у партизан была.
            Васильев сидел за столом и шифровал следующий текст:
            «контакт осуществлен материал будет передан 09 04 43 резидент требует немедленной доставки сведений в москву самолетом назначьте эвакуацию на 10 или 11 шульц». Шульц – позывной Васильева на время операции, для связи по рации, и, если это потребуется, в условии конспиративной операции, когда Розе придется обращаться к нему по-немецки в людном месте. Знаки препинания и заглавные – при провале… или работе под наблюдением. А двумя часами ранее Роза читала шифровку с инструкцией по ее внедрению, минуя подполье, без прямого контакта с резидентом. Это та шифровка, которая лежала в корешке, переданной командиру папки.
            Дописав последнюю группу чисел, Васильев внимательно проверил каждую написанную строчку шифрограммы. Вздохнул, продолжая сверять отдельные цифры. Встал. Вышел из чулана в комнату избы:
            - Роза, эта наша шифровка, ее высылаешь первой, остальное все как положено.
            - Есть, командир.
            - Никитин старший. – бегло, в полутьме слабой лучины, осмотрел группу, - Вам пора, ребята.
            - Есть, командир. – Никитин взял автомат, все остальное было уже экипировано. Шаги разведчиков не производили ни малейшего продажного звука.
            Рация на спине у Трифонова. Группа молча вышла в сени. Затем, через хлев, в котором спали на насестах куры, их почти не разбудив, на огород. Хозяйка торговала курами немцам, тем и жила, а немцы ее даже охраняли, иногда делая заказ на птицу, даже платили вперед. Задками… Задками, почти в спустившейся ночи, в лес.
            Связь и передача шифровок будет осуществляться не с места дислокации группы. В эфир придется выходить на долго, трансляция будет осуществляться более двадцати минут. И передатчик наверняка будет запеленгован, даже если немцы сработают неаккуратно. Но скорее всего они сработают, как положено, и, скорее всего, зафиксируют не только направление, но и точку трансляции, если их пеленгаторы будут на маршрутах. В таком случае, может так сложиться, что группе придется уходить напряженно. Это может быть совсем не простая задача, особенно если в преследовании будут собаки.
            Радистка вместе с Трифоновым и Никитиным выдвигаются на излучину Днепра, чтобы сократить сектор их обнаружения и доступа к точке трансляции, восток - через природную преграду - русло реки. А из глубокой балочки, которая их проводит, после связи, метров на восемьсот с места передачи в лес, их не было бы видно и днем. Тем более, что в балочке есть закрытые, не глубокие обводненные карманы, в которых застоялась талая вода. Они помогут, в случае чего обмануть нюх собак. Это было самое безопасное место, предложенное для связи. До него не было прямых дорог, даже проселочных, но до него надо было протопать более пяти километров по лесам, а в чаще еще лежит снег. Проводником – подпольщик, селивший их в дом по прибытии, он их будет ждать в назначенном, еще с первой встречи, месте.
            Капитан Васильев, в наступающее ночное время, вместе со связной должен уйти в партизанский отряд на связь с командиром партизан, для организации эвакуации уже по линии партизанской связи. Девочка появится часа через два. А вернутся они, скорее всего, только ночью… следующей ночью. Если не будет возможности двинуться в обратный путь с утра… днем. Причем появляться в самом партизанском отряде центр запретил категорически, стараясь исключить риск провокатора. Именно так чаще всего проваливались резиденты под прикрытием. Наш резидент из армейской разведки вермахта, продержался уже целый год на оккупированной советской территории, заработав повышение звания. Продержался, видимо благодаря тому, что прямой связи у него практически никогда не было. Его никто не знал в лицо. Васильев оказался лишь вторым связным, вышедший с ним на прямую связь. Первый связной, не так давно, попав всё-таки в поле работы агентов СС, подорвал себя гранатой, чтобы не попасть в плен. Немецкая контрразведка работала на белорусской земле очень активно, и много было у гестапо агентов. Слишком сильно донимали, подполье и партизаны, фашистских оккупантов.

            О том, что новая разведгруппа русских запеленгована в окрестностях Могилева, знал только сотрудники гестапо, непосредственно занимающиеся этой темой, и, как ни странно, наш разведчик, майор СД Вольф Помме, и то, только потому, что был хорошо знаком с начальником могилевского гестапо, назначенного на эту должность не так давно, с февраля 1943 года - штурмбанфюрером СС Отто Егером. Они были знакомы еще по Варшаве, с марта 1940го, именно там, на тот момент старшего лейтенанта СД Вольфа Помме, внедряли в командование войск Вермахта. В Варшаве он продержался пять месяцев, пока, по легенде, был тяжело ранен и эвакуирован в Берлин. На самом деле – был выведен из игры, вывезен в Союз, после чего подвергся долгой и неприятной проверке, в том числе и специальными средствами. Извлечь из всего этого ничего не смогли, и почему это случилось тоже было совершенно не понятно. Зато разведчик показал свою беззаветную стойкость… и преданность. А в разведке страшно не хватало, готовых к работе агентов.
            Пока шла проверка… началась война. При отступлении наших войск в Прибалтике, в плен был захвачен оберштурмфюрер (лейтенант) абвера, Рольф Зиггерт. Он имел контакты с Вольфом Помме по польской компании, работая в разведке в Кракове. При этом он дал исчерпывающие разведданные по текущему моменту и по истории своей профессиональной и личной жизни - своей, в также по дружеским и боевым отношениям с Помме, которые конечно были проверены. Таким образом Рольф Зиггерт поступил в активную разработку. К тому же он был очень близок возрастом со… старшим лейтенантом внешней разведки НКВД Сергеем Осиповым (Вольфом Помме), уже восстановленным в звании (еще до 22го июня 1941го), но пока служившим инструктором в учебке НКВД.
            Все это происходило в тяжелые июль и август 1941го. Подготовка самой операции возвращения лейтенанта Вольфа Помме (в звании капитана) разрабатывалась и готовилась до января 1942го года. В его легенду была напрямую вшита история Рольфа Зиггерта сорокового и сорок первого годов, исключая конечно… плен Зиггерта, в легенде Зиггерт героически погибал. Внедрение было осуществлено очень удачно в районе будущего Нелидовского котла подо Ржевом, весной 1942, непосредственно в боевых действиях, за которые старший лейтенант Вольф Помме заработал железный крест, и повышение звания до капитана.
            А через четыре с половиной месяца в августе 1942го, при подготовке немецкого контрнаступления под Гжатском и Старой Русой, Вольф сталкивается в Селищах, куда капитан Абвера Вольф Помме приехал с переводчиком допрашивать русских плененных разведчиков, сталкивается с капитаном Васильевым - командиром 1й разведроты 17го гвардейского полка Красной Армии, находящегося на задании в прифронтовой зоне, в тылу врага, спасая, по случаю, собранную советским резидентом важнейшую стратегическую информацию по контрнаступлению немцев.
            Начальник могилевского гестапо штурмбанфюрер СС Отто Егер был знаком и с Помме, и с Зигертом, они оба в Польше находились в его непосредственном подчинении и знал их как отчаянных боевых офицеров. Им было чего вспомнить за бутылкой шнапса.

            Итак. Командир оставался ждать связную, а группа связи с большой землей – выдвинулась в точку выхода в радиоэфир.

            …………………..
            До места добирались два часа. Снега в лесу было еще много, нетронутый снег как будто освещал их путь. Проводник уверенно шел вперед, связной - молодой парень, лет семнадцати, не стал представляться по имени, сказал, чтобы его называли Вован. Если бы не бурелом, который, временами, приходилось перелезать в ночной тьме, дорогу можно было назвать легкой. Правда, по дороге, преодолели несколько ручьев, при этом заходя в воду и до ста метров проходя вдоль ручья, на всякий случай чтобы запутать собак, если их будут преследовать. Приблизительно на середине пути миновали просеку, она была необычно широкой, Вован пояснил, что ее рубили зимой с сорокового на сорок первый, хотели гнать высоковольтную линию, но не успели, началась война.
            В балку вошли прямо из полесья, группа даже не стазу это поняла, что они уже в балке, кроме, конечно, проводника. Больше про мокрые ноги думали. Еще через несколько томительных минут, по скользкой обледеневшей грязи, они были на нужном месте.
            Днепр открылся им белой изящной лентой, приходящей изгибом слева, и, приблизительно таким же изгибом, удаляющимся вправо. И все это сказочной картиной открывалось их взору, в блестящей ночи, со склона высокого яра. Правый берег с поймы резко поднимался вверх, на излучине, куда они вышли, это было наиболее заметно. Справа вверху по течению вода забита колотым льдом, хотя припай у берега еще на месте. На излучине сильные торосы, ледяные плиты, чуть ли не вертикально, взгромоздились друг на друга, образуя ледяные торосы, ночью кажущиеся белыми сказочными горами. Вниз по течению лед еще стоял, хотя по его верху шла заметная протока у восточного берега, где льду холоднее, припай сильнее держит берег, а вода уже поднялась. Не сегодня, завтра лед пойдет по всему руслу, лишь бы торос пробило.
            Раскинули антенну, стали ждать времени эфира, Васильев принял решение выходить на связь в 23.05, приняв к сведению совет нашего разведчика. Их выход в эфир центр ожидал, начиная с 20.00 каждый час, в течении двадцати минут, включая полночь. Стоял легкий морозец, и хоть лед на Днепре еще не тронулся после затора, но, на округу время от времени, падал сильный треск ледового припая большой реки. И хоть сейчас был мороз, но днем опять будет выше нули. Не смотря на образование наледи на мокрой грязи где сошел снег, грязь не уходила с обнажившейся земли, подернутая слабым ледком.
            В нужное время Роза вышла в эфир и отбила свой «ключ»…

            ………………………..
            Связная появилась чуть раньше, чем обычно, только минула половина одиннадцатого.
            Хозяйка покормила ее куриным бульоном, но отдыхать долго было нельзя, впереди длинная дорога, и, возможно, еще до рассвета удастся вернуться обратно. Перед отходом женщина усадила обоих и… окропила святой водой, перекрестив перед уходом. За все время хозяйка промолвила лишь несколько фраз: «Может отдохнешь», «Присядьте», «…Возвращайтесь»… А Варя все время молчала. Лишь на прощание ответила: «До встречи, Савелишна».
            Николай шел за девушкой уже минут двадцать. За это время они не произнесли еще ни одного слова. Он знал, что девушку зовут Варя, но поймал себя на мысли, что даже не знает толком ее голоса. Она приходила к ним уже по темному, и, приблизительно через час уходила, ни с кем не разговаривая. Эта была ее работа, нелегкая партизанская работа, каждый день преодолевать такой нелегкий путь.
            «И часто тебе такие задания поручают?» - хотелось Николаю спросить свою спутницу, но он понимал, что такие вопросы у… солдата, хоть и девушки на задании, задавать нельзя. «Много ли приходится ходить по снегу, бурелому?» – тоже нельзя спросить, да и бестактно это. «Идти то еще далеко?..» - глупо… какой же разведчик такие вопросы задаст?.. так, молча, и шел капитан, в трех-пяти метрах от невысокой, худенькой девушки.
            «Но что ж, значит будем идти молча. Может уже и не так много осталось» - сквозь лапы больших хвойных, в черноте неба, он видел яркие звезды.
            - Варя, а почему Савелишна все время молчит? – не понимая почему вдруг, спросил Николай.
            Варя оглянулась, но какое-то время продолжала идти молча. Васильев сначала ждал ее ответа, потом смирился, ждать перестал, далее старался не прерывать её раздумий. В том, что она услышала его и поняла, он не сомневался.
            - Её сноху и внука у нее на глазах убили, - она произнесла это тихо и очень спокойно, - это еще в сорок первом было, когда немцы в Могилев входили.
            Васильев ничего не ответил, а на пути Вари опять бурелом, опять надо перелезать несколько упавших мелких стволов. Бурелом преодолели, дорога опять стала легче. Они прошли еще несколько десятков шагов. Варя вдруг остановилась. И когда Васильев ее догнал:
            - …Они бежали к дому… А немцы по улице за ними двигались, она у калитки их звала, руками махала… По ним дали очередь, и они упали… оба… - на ее глазах образовались слезы, они очень сверкали, толи в свете звезд с неба, толи от нестерпимого бесконечного горя, - а немецкий танк по ним проехал… специально проехал… подвернул на ходу. – Варя говорила это прямо в глаза Васильева. – Я тоже это видела, они у нее на огороде похоронены… она сама их… раздавленных хоронила.
            Варя выпалила это словно на одном дыхании. Договорила и… сжала губы. Подбородок ее дрожал. А глаза смотрели в глаза капитана Красной армии все больше и больше наливаясь слезами. Горючими слезами… которые видно даже в темноте.
            Капитан видел в своей не длинной жизни очень много крови, но короткие рваные фразы Вари сильно ударили по его сердцу. В его горле вновь образовался комок… как тогда в Ельне, в сорок первом, перед железнодорожным вокзалом, над умирающим старшиной, который был ему вроде отца.
            Варя вдруг уперлась лбом в его грудь и зарыдала… зарыдала без звуков, только шмыгая носом. А Васильев стоял и не знал, как ее утешить, сомневаясь… нужно ли утешать.

            До места они добрались около двух ночи. Метров через двести их должен был ждать партизанский дозор, двое бойцов отряда каждый раз встречали ее в этом месте. Она остановилась, показав ему молча открытую ладонь.
            - Мы пришли. Вот туда посмотрите. – почти шепотом проговорила проводница.
            Васильев стал приглядываться в направлении куда рукой показала девушка, но не заметил ничего примечательного в еще заснеженных рваных коврах, и буреломе. Примечательно – большая елка, опушка с редким мелколесьем… но дальше метров через двадцать опять мощный дремучий лес. Она сделала несколько шагов в право, подняла большую раскидистую ветку старой огромной елки. Васильев приблизился к ней, и хоть глаза уже давно привыкли к сумраку ночи, еле-еле сумел разглядеть лаз в буреломе, высота большой кучи в пол роста человека, каркас – ветки старой ели.
            - Это у меня тут отдельная точка, которую мы с командиром делали, о ней в отряде не известно, специально под Вас, приготовлено. Вам в отряд нельзя ведь, товарищ командир.
            Васильев был слегка приятно удивлен, он не ожидал такой предусмотрительности, предполагал, что будет ждать их возвращения под одним из приметных деревьев, а тут целый живой шалаш.
            - Не ожидал. – сказал тихо, на ощупь оценивая лаз шалаша.
            Они залезли во внутрь. Девушка по-хозяйски зажгла огарок церковной свечи. Как ни странно, было сухо, в тусклом свете свечи, она как будто стала совсем маленькой:
            - Ну я пойду. Ждите приблизительно через час. Можете спокойно поспать. Шалаш и днем не увидеть. Тут, кстати, у ствола покушать есть, я сегодня сюда перед отходом немного творога положила, краюха хлеба, кусок жареной рыбы. Перекусите пока меня ждете.
            Выпорхнула в лаз, снаружи лаз быстро закрыла еловой лапой, затем еще одной. Николай даже не успел ей сказать спасибо, буркнул потом, уже в темноту. Еще раз внимательно осмотрел шалаш, сотканный на живых старых ветках высокой старой елки.

            ………………………..
            - …Метров пятьсот-шестьсот вверх по Днепру полянка, это единственное место, куда здесь можно подъехать. От нее ну… ну точно больше чем в километре, деревенька. Если нас обнаружат, только оттуда подъехать могут. Так что я до этой полянки. А вы тут давайте побыстрее на своем пианино.
            Вован, говорил с некоторым превосходством опытного следопыта, затем некоторое время, с интересом смотрел, как разведчики быстро раскидывали какие-то провода, радистка колдовала с рацией:
            - Если увижу какую-либо технику, крикну как филин. Вы тут свою музыку закончите, тоже филином сигнал дайте, умеет кто? Вот так…
            Он сложил ладони поперек, большие пальцы наложил сверху, не сильно в них дважды коротко дунул. Раздался низки глухой крик совы.
            - ХУ-ХУу! Кто ни будь так умеет?
            Трифонов ухмыльнулся, распутывая провод, повторил этот же крик.
            - Вы чего ох… охренели, что ли! – зашипел на обоих Никитин. Боясь завернуть в трубочку уши Розы.
            - Чо? Ссышь? – Криво улыбнулся Вован. – Здесь на три километра никого нет.
            - По реке-то далеко слышно. – продолжал шипеть сержант Никитин.
            - Да хрень это все. Нет здесь ник…
            - Встать! Встать, смирно! – скомандовал глухо, грозно, не громко.
            Никитин вполне реально встал по стойке смирно, прямо на склоне глубокой, поросшей кустарником, балки. Трифонов тут же вскочил и вытянулся, как положено, Роза тоже немедленно выполнила команду. Вован осекся на полуслове, слегка испугавшись, начал тоже выполнять команду, правда это у него получалось не так быстро и ловко.
            - Значит так. Мы здесь не в прятки играем, мы здесь военное задание выполняем. Всем вести себя тихо и аккуратно. Еще один филин, на свое боевое место не пойдешь!.. – сержант показал свой богатырский, тяжелый, как кувалда кулак… - а полетишь куборем, все ясно? – Секунда, другая ожидания. – Не слышу ответа, солдат!
            - Понял. – молвил в замешательстве, Вован.
            - Не понял, а «есть», – опять ожидание.
            - Есть. – Произнес Ваван, стараясь говорить почти шёпотом. Не поднимая нашкодивших глаз.
            - А ты?.. – Он уже смотрел на Трифонова, - …сержант. Забыл, что в разведке? Завтра весь день прыгать будешь, а я слушать, пока ни одного звука на услышу.
            В Балке образовалась мертвая тишина, которая ждала, когда опять заговорит комндир:
            - Я свистеть и филином, и соловьем умею, но сделаю это, только тогда, когда надо будет.
            Все стояли по стойке смирно, секунды шли вперед.
            - Всем заниматься своим делом. Первое… организация связи, второе… организация и обеспечение охранения. Всем ясно?
            - Так точно, - первая отозвалась лейтенант Шеина.
            - Так точно.
            - Так точно. – Пробурчал Вован.
            - Вопросы есть? – Обвел взглядом свое отделение. - Все вопросы сейчас, дальше только приказы. – Он поймал себя на мысли, что без обдумывания сказал, как… капитан Васильев.
            Как закончили с подготовкой рации, все собрались рядом с радистом. Вован – номер один, занимает пост в сторону деревни. Трифонов номер второй – в охранение в сторону леса. Никитин номер третий в сторону Днепра. Сигнал – филин. Номера охранения дважды свистят – если немцы. Один свист – связь окончена – уходим, повторение о окончании сигнала приблизительно через пол минуты. Встреча, если все спокойно, в лесу у начала балки. Если немцы, все уходят по обстановке, общая встреча на просеке, у большого штабеля бревен, в течении полутора часов. Трифонов ни на минуту не оставляет радиста, уходя на место дислокации. Если теряется номер, на следующий день встреча в хозяйском доме. Сдаваться нельзя. У каждого номера последнюю гранату… для себя. На этом развод закрыли.
            Через несколько минут Вован побежал на свой пост, Трифонов метров на пятьдесят продвинулся по балке в сторону леса, Никитин спустился на склон Яра, оставаясь на десяток метров выше Днепра. До связи еще оставалось… семнадцать минут.
            
            В нужное время Роза вышла в эфир и отбила ключом рации - свой собственный «ключ».

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/03/05/676   

            10.10.2022
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 2. Нету времени.
            Глава 7. Всегда не хватает минут.

            предыдущая глава:   http://proza.ru/2023/03/04/814   

            Уже в 23.11 седьмого апреля 1943го Горскому доложили, что «Шульц» вышел в эфир…

            Минут без десяти одиннадцать Горский, повесив свой китель на спинку стула, решил отдохнуть, чуть полежать, ожидая сведений из... Могилева. Он лежал, пытаясь вздремнуть своим чутким, не раз проверенным, забытием, на кожаном диване в своем кабинете, не снимая обуви и не выключая настольной лампы и слабого ночного освещения кабинета. Его обязательно разбудят, когда начнется прием радиограмм, которые он ждет. Он ждал эту информацию уже из третьего источника. Вчера из Германии эта информация была уже получена, но подтверждения из второго источника не последовало – причина не известна. Теперь он ждал подтверждение из третьего источника, который находился в Могилеве.
            Позавчера он уходил домой, Горский был почти уверен, что Вольф не выйдет на связь с Васильевым в первый день. Помме будет проверять связника на вшивость. Сегодня же - был почти уверен в результате. Он ждал очень важных сведений от капитана Васильева именно в 23.00. Капитан был опытный вояка, Разведчик не будет выходить в первый сеанс, и, конечно, не будет все откладывать на последний, он ждал связи именно 22.00, или 23.00. В полной тишине кабинета еле-еле расслышал бой курантов на Спасской башне. Одиннадцать часов ночи минуло, опять взглянул на часы у себя над письменным столом, они показывали 23.01.
            Глубоко вздохнул, сел, откинулся на спинку дивана. На часах уже 23.03, в кабинете по-прежнему один. Горский смотрит на входную дверь –та молчит. Адъютанту дана команда сообщить немедленно о начале приема радиограммы, и не по телефону, без стука.
            Хозяин кабинета встал, медленным уверенным движением одел китель. Медленно прошел за стол, садиться не стал. Жестко, несколько секунд смотрел на телефоны, оглянулся на часы – 23.07. вздохнув, медленно сел.
            Из открытого пенала взял карандаш, не точенным концом стал отбивать ритм некой песни: «Рас-цветали… яблони и гру-ши… по-плыли… туманы над рекой…»
            Глазами прошел по оконным проемам, зашторенным светомаскировкой, она до сих пор была предписана в любом государственном помещении. Опять что-то простукивал карандашом…
            Дверь открылась, в кабинет вошел адъютант:
            - Шульц вышел на связь в 23.05 идет прием шифровок.
            Горский встал, не сильно уперся кулаками в зеленое сукно письменного стола:
            - К полуночи… нет, отставить… - он сообразил, что расшифровать их так быстро не успеют, - в ноль часов тридцать минут, собрать оперативную группу внешней разведки у меня в кабинете! После расшифровки - радиограммы немедленно мне на стол…

            ………………………….
            Уже с полчаса не сильно шевелился, а промокшие ноги замерзали, стало прохладно.
            «…Не успеют фрицы среагировать, может и вычислят, где мы, но приехать не успеют. До этой деревушки от города километров десять. Сейчас по разбитым дорогам, да ночью – час ехать будут, а то и поболе. А нам еще минут десять и – айда… даже если приедут, мы уже к дому подходить будем…» - судорога холода слегка дернула его плечи: «… А сержант молодец, настоящий командир, нам бы в отряд таких. Вообще – подготовка у них не слабая, все умеют, всегда к бою готовы… Да и дисциплинка – в отряде вроде орут много, а толку. В строй хрен построишь».
            Мокрые ноги начинали замерзать. Встал. Стал туда-сюда ходить не быстрым шагом.
            «…А этот быстро порядок навел.»
            Оглянулся на место, где должна была находиться радистка. Но ночь скрывала тонкости рельефа, разобрать можно было лишь большие мазки ночных картин… реку, лес, не видимыми линиями выделялся высокий крутой берег.
            «Наверно уж минут двадцать клавишу бьют. Скоро уже свис…» - его взгляд вдруг замер! Он и не знал, что все время смотрел в сторону деревни»: «…стнут…» - договорил, глотая последние буквы.
            Как ошпаренный вернулся к сломанному, упавшему дереву.
            Трансляция длилась еще менее двадцати минут, когда фарами техники были освещены строения удаленной деревни.
            У очередного вздоха у Вована вдруг не хватило воздуха, он как бы им, воздухом, поперхнулся и начал вздыхать дальше… глубже. Сердце застучало большими глубокими ударами.
            - Немцы. – громко прошептали его губы, словно, не веря своим собственным глазам.
            Он опять посмотрел в сторону, где метров в четырёхстах, должна была работать рация, как будто услышал стук ключа Розы. Никакой совы он оттуда не слышал! Не слышал… не слышал. Кричало какое-то эхо. Значит уходить, уходить, бежать… нельзя! Значит передача еще идет, еще идет… еще идет! Но немцы уже в километре от него. Опять посмотрел на, далекие блуждающие по стенам деревенских изб, огни. Сложил филина… громко дважды свистнул.

            ………………………………..
            «Филин» прозвучал как сирена. Эта сирена расквасила вдребезги и ощущение замерзших ног, и… потуги неприятного, не нужного сна. Направление откуда Михаил услышал сигнал, было абсолютно ясен. Вскочил. Быстро побежал в сторону импровизированного полевого радиоузла. Когда подбежал к Розе, Никитин был уже на месте. Но радистка по-прежнему продолжала отстукивать своим ключом, а под тусклым фонариком оставались еще две шифровки, четыре лежали отдельно, вместе с листком, который лейтенанту Шеиной передал командир. Значит связь еще… нельзя прерывать четыре-пять минут, Роза будет передавать радиограммы до конца… даже если вокруг начнется бой. Несколько секунд и он, и Никитин, молчали.
            - На верх, - скомандовал Никитин.
            Оба поднялись на урез старого, местами заросшего кустами, оврага. Деревню отсюда видно не было. Она была скрыта клином леса, опоясывающим прибрежный яр. Как раз там, на вершине лесного клина, находился проводник Вован.
            - Значит так, Миш, как только Роза отобьет последний знак, моментально собираешь антенны, рацию на себя, и валите отсюда с Розой. На просеке остаёшься ждать нас, Роза идет домой, если одна не сможет сориентироваться, уходишь с ней.
            - Есть.  – Глаза бросил на Розу, тут же сообразил, что Яков сказал только… о нем, и о радистке.
            Опять повернул взгляд на друга:
            - А… А ты? – он пытался опять заглянуть в глаза друга, но тот на него смотреть ни хотел.
            - Разговорчики, боец, - сказал с издевкой и улыбкой, - я к Вовану, Миха. Не ссы, свисти громче, когда уходить будите. Когда в лесу окажитесь… еще раз свиснешь. По второму свисту, мы снимемся. Все ясно? Жаль, что покурить некогда. Розу береги!
            Никитин уже дернулся выскакивать из оврага:
            - Так точно товарищ сержант… - отозвался сержант Трифонов. Он хотел сказать еще что-то очень важное, и много важного, но все слова словно застряли в зубах.
            Мишка несколько секунд наблюдал, как его друг бежал в сторону позиции Вована… уже совсем растворяясь в ночи. У него назойливо защемило сердце… никак не отпуская… друга.

            Когда Михаил спустился к Розе, ее линейка была на середине последней шифровки. Оставались буквально две-три минуты связи. Трифонов полез на край антенного провода, чтобы, как только Шеина выключит рацию, начать его сматывать. Он сидел, держа кистью конец антенного кабеля, но Роза все продолжала стучать ключом. Секунды казались длинными. В тишине начали различаться какие-то звуки – какие было не понятно.
            - Передача данных завершена. – громко сказала радистка.
            Через минуту два антенных провода были смотаны, рация зачехлена. Еще через минуту нагрудный ремень лямок рюкзака рации застегнут. Трифонов свистнул «филином». Михаил, за ним Роза, побежали вдоль балки, вверх к лесу… Теперь лай собак было уже трудно спутать с тишиной растворившейся над излучиной Днепра.

            ………………………………
            Когда Никитин оказался на позиции, «филин» еще не кричал, Вован был на месте. А со стороны деревни отчетливо слышан лай собак и звуки немецких команд.
            - На позицию, боец, - скомандовал сержант, - к бою.
            Позицией являлась поваленная ветром старая сосна, верхушка упала на давно поваленное дерево, создавая невысокий капонир, на гребне лесного клина, выходящего на верхнюю кромку днепровского яра. Далее поле, за ним вдалеке деревня, которая не видна в ночи. Фары уже давно погасили.
            Они разместились в десятке метров друг от друга, сержант занял позицию в вывороченном корневище дерева. Командир понимал, что подпольщик не боец. «Небось у него сейчас все внутренности ходуном ходят. Надо бы его подбодрить как-то, а то в нужный момент забудет, куда нажимать. Да и в плен попадать нам ведь… нельзя» - он плотно свел губы сильно напрягая щеки гримасой обдумывания.
            - В боях бывал, Вован?
            Подпольщик ответил не сразу. Яков еще более чувствовал его растерянность.
            - …Не приходилось. – Ответил тот напряженно.
            - Значит так, боец, наша главная задача в бою какая? – Сказал Никитин весело и с издевкой, ответа не последовало, да сержант долго и не стал ждать, - наша главная задача в бою… не высовываться. – Чуть подождал. – фашистов на землю пульками пиф-пах и, драпака-а! Силы береги, чтобы не обосраться.
            - Ладно – усмехнулся подпольщик.
            Наконец просвистела «сова»… Никитин оглянулся на балку далее его голос был серьезный и жесткий:
            - Наша главная задача, Вован, замочить собак. Собак замочим… уйдем. Остальное по х-х… по ходу песни. «Мальчишка все-таки».
            Ему так стало жалко этого парня. Ведь это очень может быть последний бой:
            - Как услышишь вторую «сову», сразу уходишь. Быстро и без оглядки. Задача ясна?
            Собаки уже были значительно ближе. Подпольщик почему-то молчал.
            - Не слышу подтверждения приказа!
            - Есть!
            - Ну вот… по-нашему, нам в бою весело должно быть, Вован! А немцам… грустно. И не на оборот. Я буду рад, что ты ушёл. Это для нас наша Родина, для них чужая территория за тридевять земель. Здесь и останутся… навсегда.
            «Через три-четыре минуты немцы будут здесь. Уходить нельзя, надо застрелить собак, иначе и Роза с Мишкой не уйдут.» Никитин уже отчетливо понимал, что всем не уйти. Оставлять с врагом проводника было бесполезно, погибнет, но облаву не задержит. Собак две, значит немцев не менее полу взвода, если собак не завалить – то беда. «Вовану надо отсюда ломануться другой дорогой. Значит, если у меня не получится, он может их увести за собой! Или в другом месте бой примет.»
            - Боец, почему не выполняешь команду! Без захода на просеку и к хозяйке. К хозяйке пойдешь завтра. Шагом марш! Бегом марш!
            Секунда, другая:
            - …А, Ты?!. – глухо и удивленно.
            - Выполнять! – Гаркнул громко… с надрывом и угрозой.
            Вован вскочил и, сначала пятясь, потом, как спортсмен по бегу с препятствиями, рванул в лес. Благо мелколесьем он начинался прямо от этой поваленной сосны.

            ……………………………
            Мишка не чувствовал ног. Они замерзли пока сидел в секрете, но вот они уже несколько минут с Розой бегут по балке, которая стала мелкой и узкой, еще метров тридцать и лес, темной полосой все больше и больше нависает над ними. Вот первые деревья, балка маленькой канавой уходит налево, им сворачивать направо. Он останавливается складывает ладони, свистит филином. Пытается всматривается в край лесного клина, выходящего к яру, уже отчетливо слышно лай собак, над тихим прибрежным логом и яром.
            Бежит дальше. Только через несколько секунд разглядев на белом фоне снега фигуру радистки. В это время раздается первая очередь. Михаил оглядывается, но через пару секунд бежит еще быстрее. Рация плотно давит его спину. Роза еще далеко, но вдруг она падает спотыкаясь, Трифонов догоняет ее моментально, пока она подымалась. Он помогает ей встать, подхватив под локоть.
            Опять оглянулись. Шел активный стрелковый бой, взорвалась граната, опять короткая очередь ППС. Они побежали дальше. Слыша уже выстрелы пистолета.
            Секунд через двадцать опять хлопок гранаты… Тишина! Тишина была такой громкой, что у Трифонова на бегу… заложило уши! «Э-э…» вырвалось у него на ходу. Опять защемило сердце, как и минут десять назад, когда Яшка убегал к Вовану. От отчаяния, он до боли в пальцах раздавил казенник своего автомата.

            …………………………………….
            Собаки дышали уже где-то близко, но они не рвали поводок, еще не чувствовали перед собой цель атаки. Офицер фрицев старался не громко раскидывать по легкому морозу, немецкие лающие команды. Яшка боялся обмануться во тьме, но контуры людей, на светлых блинах не сошедшего снега, были уже различимы. Они растворялись на темном и появлялись вновь. Гавкнула одна из собак. Никитин ждал, ждал, ждал… чтобы обязательно первой пулей… чтобы наверняка первой очередью срезать именно пса. Яша понимал… ему уже не уйти. В его голове пролетали видения недоделанного сруба - слишком белого для видения, грустное лицо матери чуть набок… уставшие руки – безвольно вниз, улыбчивый сосед Василий Алексеевич, с топором в руке с закатанным, по локоть, рукавом, в ушанке - одно ухо веслом в сторону: «…Не переживай Яша, дострою я дом матушке твоей…» - сестренки одна за другой, и… где-то вдали пробежал Витька с автоматом наперевес. Сбоку, с расстроенным лицом, брови домиком, Трифонов, в левой руке папироска: "Прикурить дай"…
            «Вот они вместе, умная собачья морда с инструктором… не промахнуться». Сержант нажимает на курок!..

            Визг пса, схватившего свинец. В поле зрения сразу несколько целей, еще очередь. Темноту разрезали вспышки шмайсера. «Nicht schie;en, lebendig nehmen!» (не стрелять, брать живым!) - где-то слева офицер. Оттуда же слышно лай второй собаки. Лимонка летит в сторону где должен быть пес, туда же еще очередь из ППС. Смена позиции на другую сторону вывороченного корневища сосны. Напротив, с разных мест, вспышки и трассеры от шмайсеров и… тяжелое дыхание, летящего во весь апорт, пса, его глухой рык сдавленного ошейником горла! Из левого кармана полушубка сержант вынимает вторую лимонку, большим пальцем правой руки, не выпуская из правой руки автомат, вырывает ЧКу, зажимая флажок в кулак. В подсумке на ремне остается еще одна лимонка. Двое немцев метрах в десяти, но не стреляют, Никитин срезает их очередью, еще одного чуть дальше… удар в правую ногу: «Попали!..», еще одного справа… далее осечка. Собаки нет «Где она…» бросает автомат, перезаряжать некогда, да и граната в левой… вытаскивает пистолет. Левая занята лимонкой. Видит автоматчика, тот не стреляет… «Где собака?». Не стреляет. Еще одна пуля в ноге!
            Из темноты, прямо на него летит огромный зверь… инстинктивно, левой рукой, пытается защититься от, летящих с рыком, на него белых клыков, стреляя в него два раза и… промахивается!
            Клыки с остервенением вонзаются в плоть его локтя, прямо через рукав полушубка, Яков упираясь всей своей богатырским телом и терпением боли, сдерживает удар пса, но… кисть разжимается… флажок лимонки летит в сторону, красноармеец изо всей силы, через адскую боль пытается удержать лимонку… эх… граната падает в снег, прямо под ноги подбегающего к разъяренному псу немецкому солдату. Инерция собачьего удара медленно валит сержанта с раненых ног…
            …Никитин еще висит в воздухе, падая от удара собаки… стреляя из пистолета...
            …собака висит в воздухе на руке разведчика, между упавшей в снег лимонкой и красноармейцем…
            …немецкий солдат – инструктор овчарки, опустил взгляд себе под ноги, куда упала граната…
            …офицер вермахта, в трех шагах в стороне кричит, который раз, «nicht schie;en!» (не стрелять!), он не видит лимонку…
            Взрыв! В стороны грязный снег.
            Все упали. Челюсти пса по прежнему железной хваткой висели на руке Якова. Над зажатыми челюстями огромные открытые умные глаза убитой… немецкой овчарки…

            ………………………………..
            Капитан Васильев успел вернуться этой же ночью к месту дислокации группы.
            Минут сорок они беседовали с командиром партизанского отряда, хотя разговор по цели встречи занял не много времени, в течении пятнадцати – двадцати минут все вопросы по вызову самолета и вывозу особо ценных документов были согласованы… с учетом того, что сегодняшняя радиограмма Васильева уже принята в Москве. Васильев обратил внимание командира партизан, чтобы с ними контактировало как можно меньше людей. Дальше разговоры о жизни, насколько позволяла военная тайна, о фашистах, о героизме. Связная остается в распоряжении Командира разведчиков на время, до выхода группы на эвакуацию. И… обратно надо успеть до рассвета. К тому времени все будет подготовлено. Они пожали друг другу руки, командир партизан помахал им в дорогу. Внимательно, когда те ушли в темноту, прислушавшись, стоял с минуту. Не почувствовав ничего лишнего, двинулся в расположение отряда.
            Они пришли, к окраинам Могилева, когда светало. Восток над лесом активно наливался голубым, и в весь весенний мир приходил свет, его становилось все больше и больше, не смотря на усилившийся мороз. Николай с Варей входили во двор хозяйского дома, слыша, как по деревне едет немецкая машина, чему были не мало удивлены. Прошлые ночи никакой активности военной техники не проявлялось. Варвара юркнула в дом, а капитан залег в снег у забора, в маскхалате слившись с грязным снегом, пытаясь рассмотреть, что это за транспорт.
            «Неужели облава?..» - Сработало у командира в голове, когда мимо проехал грузовик с солдатами. Вернулся к двери в хлев, в которую юркнула Варенька.

            - Руки…Руки вверх. – Прозвучало тихо, когда Васильев запирал дверь хлева.
            Командир узнал голос Трифонова.
            - Молодец сержант.
            - Товарищ командир. – Сержант опустил не только автомат… он опустил и голову тоже.
            Васильев понял, что что-то пошло не так.
            - В дом.
            Уверенно пошел вперед, оставив сержанта за спиной.
            Варя уже успела скинуть полушубок, сапоги. Бросив на плечи шерстяной платок, сидела на топчане, откинувшись на спинку, с усталым лицом, сразу открыв глаза, как вошел Васильев. На стуле, за столом, сидела Роза. Васильев поймал ее напряженный взгляд. Оглянулся за плечо на Трифонова, тот плотно закрыл дверь, поймав взгляд командира – опустил глаза.
            Николай инстинктивно сжал губы, нижнюю слегка закусил, поняв, что в помещении… они все.
            - Радиограммы отправлены? Подтверждение приема… снято?
            Лейтенант Шеина встала.
            - Так точно.
            - Сержант Никитин остался в засаде. – Произнес тихо, но четко Трифонов. – Вместе с Вованом… с проводником.
            - Рация цела?
            - Так точно! – почти хором.
            - Так, рассказывайте во всех подробностях. Старайтесь не упустить ни единой мелочи. Садимся за стол.

            С полчаса Васильев слушал подробнейший в деталях рассказ Розы и Михаила, иногда переспрашивая, уточняя подробности, прося повторить заинтересовавший эпизод… например, с сигналом совы, все время пытаясь подметить странность произошедшего, но странного ничего не чувствовал. Не объяснялось лишь одно… очень быстро немцы оказались в районе радиопередачи, всего лишь менее чем за двадцать минут, за это время возможно было только обнаружение радиопередатчика, а им ведь надо было еще приехать.
            Не объяснялось совсем, зачем Вован в холостую просвистел филином. Свалить все на неопытность и беспечность зеленого пацана… слишком просто и беспечно для него – опытного командира Красной Армии: «Значит – либо немцы были готовы к их встрече, либо им был дан знак. «Если Вован предатель, почему он не сдал нас раньше. Зачем нам позволять высылать радиограмму? На связи с резидентом только я». Эти вопросы повисали в воздухе, колом вставали в мозгу. "Так что же все-таки там случилось?» - ответа пока не было.
         Сизый дым уже не первой папиросы рисовал удивительные линии. В раздумьях – затуманенная фраза Трифонова:
            - …Уже через минуту, может две, как вторая граната разорвалась, мне показалось… что взорвалась третья. Но я не уверен, что это граната была, может это хруст какой под ногами был – темно же. И странно… как будто в бою только один ППС тарахтел…
            Он говорил дальше, но разум капитана переваривал именно эти фразы.
            Он продолжал слушать рассказ Шеиной и Трифонова сквозь свои мысли, прокручивая в голове события вчерашнего вечера: радиограмму в центр, выход группы на радиоконтакт, его встречу с командиром партизан, машину с немцами у их палисадника. Васильеву необходимо было принять единственно правильное решение – уводить группу с места дислокации немедленно, или дождаться подпольщика… если тот все же появится. И что с ним делать? Ему не давал покоя, тот факт, что Вован на весь лес… прозвенел филином… почему у него не было страха? Почему немцы так быстро приехали? И где сейчас Никитин?.. на том свете, в плену?.. «Если в плену, то надо валить от сюда. Он-то может и выдержит, а вот мальчишка… не факт…»
            Шеина и Трифонов уже с минуту молчали, не прерывая задумчивость командира. «Завтра утром надо на встречу с резидентом. Затем эвакуация. Мне придется оставаться здесь. Шеину и Трифонова надо отправлять в шалаш. Пусть там меня дожидаются.»
            - Варя, как ты? Сможешь опять этот путь пройти?
            - Конечно, товарищ командир.
            - Тогда действуем следующим образом…

            ………………………………..
            В половине первого ночи, уже наступившего, восьмого апреля, за столом Горского сидели в полном составе оперативная группа внешней разведки НКВД. Вместе с Горским их было четверо.
            Они получили подтверждение от «Шольца» тому вопросу, который был решающим в определении стратегии летней компании 43го. И надо было принять решение, докладывать Хозяину подтверждение приемом радиограммы, или дождаться конца завтрашнего дня, когда документы по операции… «Zitadelle» («Цитадель») будут лежать у них на столе.
            Вопрос по самолету был решен в первую очередь и немедленно. Осталось только определить место приземления. Для этого в три ночи связь с партизанами, затем повторные сеансы связи в 09.00 и в 15.00. Если будут нужны дополнительные сеансы связи, они будут обязательно назначены и осуществлены.
            Хозяин всегда требовал глубокой проработке стратегических вопросов, сильно раздражаясь, если не было подтверждения из различных источников, тем более, он до сих пор начинал нервно курить папиросы, забывая свои ритуалы наполнения трубки табаком, когда вспоминал, с одной стороны - май 1942го, стратегическую ошибку Хрущева и Буденного под Хорьковым, которая в итоге привела… к Сталинграду, с другой – свою собственную недоверчивость весной 1941го, когда он напрочь не доверял многочисленным сведениям разведки о подготовке фашистов к вторжению. Многие разведчики, ради этой информации, пожертвовали своими жизнями… такими важными для будущей, еще не близкой, Победы. Теперь он очень внимательно относился к аналитике внешней разведки, но требовал от них невероятной работы.
            Было принято решение о том, чтобы отложить визит к Сталину (товарищу Васильеву) до конца завтрашнего дня. При этом товарищ Горский знал, что хозяину уже доложено о приеме и расшифровке, так жадно ожидаемых, радиограмм. В отличии от предвоенного времени, когда все решения он принимал самостоятельно, часто игнорируя аналитику собственной разведки, теперь он ждал, когда информация придет к нему из первых рук, с комментариями Горского.

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/03/07/751   

            10.10.2022
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 2. Нету времени.
            Глава 8. Контрразведка работает.

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2023/03/05/676   

            - ...Was meinst du damit, dass du es nicht erkennen konntest? (…Что значит не смогли определить?) – Егер даже привстал. - Was haben Sie damals gemacht? (А чем вы занимались в это время?)
            Штурмбанфюрер СС бросил трубку. Нажал кнопку вызова адъютанта. Не прошло и десяти секунд, тот прикрыв за собой дверь вытянулся перед начальником Могилевского гестапо.
            - Bringen Sie sofort den Funkdienstbeamten, der gestern Abend im Dienst war, zu mir.(Немедленно доставить ко мне дежурного офицера по радиоузлу, дежурившего вчера вечером). – сказал спокойно… резко и зло. Когда тот уже дернулся на выход. – Unter Konvoi! (Под конвоем!)
            - Es gibt einen Sturmbanf;hrer! (Есть, господин штурмбанфюрер!)

            Радиоузел контрразведки находился не в комендатуре, где базировался штаб СС. Он был развернут в одном из помещений спец-изолятора гестапо, заодно попадая под очень серьезную охрану самого изолятора. Дежурного офицера связи доставили к Егеру в течении двадцати минут.
            Возмущение начальника гестапо за это время не улеглось, он хорошо понимал все тонкости и сложности радиоигры. И хорошо, что было достаточно времени обдумать случившееся, он давал себе отчет, почему его служба не только не смогла определить направления откуда состоялся выход незнакомой рации в эфир, но даже не смогли его записать. Они были к этому не готовы. Это наверняка был короткий выход радиста, чтобы доложить своему руководству о прибытии.
            «Значит разведчик должен выйти на связь вновь, уже когда будет передавать на ту сторону информацию.» - рассуждал Отто Егер: «Косвенно это говорит о том, что в Могилеве работает некая группа советской разведки, к ним прибыла связь. А может быть… без связи здесь находился их резидент… советский разведчик. Правда вот… что ему здесь делать, это ведь не Берлин, и даже не Варшава. Кроме партизан здесь более ничего нет.»
            Он смотрел в это время на мост, через Днепр из окна своего кабинета. Вид был очень красив, ратуша - значимое здание в Могилеве, стояло на возвышенности, вид открывается далеко на восток, как бы подчеркивая огромные расстояния этой большой и такой… крепкой, но не понятной, страны. «Как легко и блистательно мы одерживали победы в Европе… и как тяжело идет война здесь! Но к делу… что в Могилеве самое важное?.. Железка – как говорят русские.»
            Он усмехнулся своим мыслям, что пытается думать, как русский:
            «…Почему ничего нет? Россия – огромная страна. Могилев крупный железнодорожный узел, через него идет и личный состав наших войск, и техника… и топливо, боеприпасы. В литерах номера частей, соединений. Обладая этими данными можно определить возможную концентрацию войск. Определить направление ударов. Даже… даже главного удара… Значит резидент должен быть связан с железной дорогой???» - он запнулся мыслью на этом вопросе: «Значит резидент связан с железной дорогой!.. Очень возможно. Очень… очень возможно.»
            Возможность прибытия этой группы к партизанам не выдерживала аналитических рассуждений: «…если они прибыли к партизанам, зачем тогда нужны в Могилеве, какого черта тогда сюда полезли, они бы действовали по-другому... совсем по-другому.»
            Он медленно подошел к столу, нажал кнопку вызова адъютанта. Сделал два шага к этажерке, где стояли вертикально и лежали стопками пустые папки. Взял гербовую папку с орлом, прошел за стол. Сел. В дверях возник адъютант.
            - Kurt (Курт), - он сделал длинную паузу, пока не открыл гербовую папку, - ordnen Sie an, dass Sie mir innerhalb einer Stunde die Eisenbahndaten und die Daten f;r die Leitung des Eisenbahnknotens der Station Mogilev vorbereiten. Detailliert, aber kurz und klar. Besonderes Augenmerk wird auf die Rekrutierung und die sowjetische Geschichte gelegt (распорядитесь, чтобы мне в течении часа приготовили данные по железной дороге, данные по руководящему составу железнодорожного узла станции Могилев. Подробно, но коротко и понятно. Особое внимание обратить на вербовку и советскую историю).
            «…хотя, легенду чекисты сочинять умеют. Там ведь, в основном, русские», - это он подумал уже про себя.
            - ...Und machen Sie bitte einen Kaffee (…И кофейку сделайте пожалуйста).
            Адъютант закрыл за собой дверь. А его раздумья продолжились уже захваченные определенной целью.
            «Значит мне надо прошерстить железную дорогу. Это ведь надо делать тонко, чтобы никто не понял, что их проверяют.» - он отдавал себе отчет, что его агентов все знают. Они сумеют арестовать, допросить, проследить… но тонко сработать, чтобы их никто не заметил…, пожалуй, вряд ли. Опять отошел к окну, ему нравилось любоваться могилевскими далями. «Видимо, для такой тонкой работы мне надо привлечь нашу доблестную разведку, тем более, что с Вольфом мы были не плохие приятели, И Берлин его вроде не сильно испортил. Правда и по званию, и по должности мы с ним теперь ровня. Надо сегодня с ним встретиться...»
            Опять вошел адъютант, замер с чашкой кофе, глянув на шефа, прошел к столу поставил кофе, вышел вон.
            Еггер сел за стол. Маленькой ложечкой помешал сахарный песок, в отличии от большинства своих коллег он любил сладкий кофе, и ложечка была его традицией. Не торопясь сделал два длинных глотка, не останавливаясь думать о звонке к Помме, обдумывая фразы, с которыми надо вызвать его на разговор, так-как просьба за помощью к СД не приветствовалась у начальства, как со стороны СС, так и со стороны Абвера. Это в Варшаве они были в одной конторе, сейчас в разных. «Просьба к старому доброму приятелю должна быль не навязчивой, а еще лучше, если бы эта помощь понадобилась именно разведке… ну а мы бы СС им помогли». В раздумьях не заметил, как на язык легла кофейная гуща – кофе явно не хватило. Он вспомнил, что Вольф любил кофе с молоком, что было странно для немца: «…Но я ведь тоже люблю сладкий, а не черный, как большинство наших коллег. Кстати, и выпивку он тоже любил, но на выпивку был крепок, на ровне с ним пить было… трудно.»
            Он поднял трубку телефона, набрал внутренний номер комендатуры, на той стороне почти сразу подняли трубку:
            - Empfang von Sturmbannf;hrer Wolf Pomme (Приемная штурмбанфюрера Вольфа Помме).
            - SS-Sturmf;hrer Otto Egger. Verbinden Sie mich mit Ihrem Chef (Штурмбанфюрер СС Отто Еггер. Соедините меня с вашим шефом).
            - Im Moment ist SS-Sturmbannf;hrer Wolf Pomme ausgeschieden. Er kann nichts ;bermitteln, Herr Sturmbanf;hrer (В данный момент штурмбанфюрер СС Вольф Помме вышел. Ему что ни будь передать, господин штурмбанфюрер).
            «Это к лучшему.» - мелькнуло в голове Еггера: «Когда он появится, он позвонит мне сам. Это здорово.»
            - Sagen Sie ihm, dass ich angerufen habe. Heil Hitler (Скажите ему, что я звонил. Хайль Гитлер). – последнее, чтобы не было других фраз и слов.
            - Heil (Хайль)! – успел произнести адъютант Помме, где уже звенели короткие гудки.
            Еггер быстро повесил трубку.
            Начальник могилевского гестапо не мог предположить, что его старый приятель Вольф Помме, в данный момент, наблюдал за действиями командира той группы, радиосигнал которой они вчера вечером услышали в окрестностях Могилева.

            …………………………..
            Газетный ларек находился очень удобно, в поле зрения, из кабинета начальника армейской разведки Могилева. Вольф Помме видел, как выздоравливающий оберлейтенант покупал газету. Он сразу его узнал. Но в первый день не был намерен входить с ним в контакт, так было задумано, это было его правило, сначала проследить за связным, не под наблюдением ли он. Вольф дождался, когда тот не спеша отошел от ларька, и направился в парк. В это время Помме уже был на крыльце комендатуры.
            Опытный разведчик под прикрытием сразу приметил игру влюбленной парочки, присев на скамью, на которой через день балагурили трое раненых. Парочка не удалилась, так и сидела пока не ушел сам Помме. С оберлейтенантом его разделяли те самые кусты, которые им после завтра помогут побыть наедине… Но сегодня первый контакт отложен на завтра, из-за парочки, провести его придется в движении, попросив прикурить, предварительно сломав свою зажигалку. Но это будет уже завтра. Помме считал, что наблюдение прошло очень продуктивно.
            Сейчас, докурив свою сигарету, он пошел в аптеку, в ту самую, где предусмотрен второй вариант контакта. Каждый из его коллег знали, что он принимал лекарство от головы после тяжелой контузии в июле 41го (из легенды Рольфа Зиггерта), которое ему готовят в аптеке через день, но иногда, из-за отсутствия нужных препаратов, градиентов, комплектующих лекарство, ему приходится заходить и в другие дни.
            В 09.55 штурмбанфюрер СС Вольф Помме вошел в свою приемную.
            - Herr Major, der SS-Sturmbannf;hrer Otto Egger hat Sie angerufen. (Господин майор, Вам звонил штурмбанфюрер СС Отто Еггер.)
            - Er hat etwas weitergegeben (Он что-то передал)?
            - Nein, nein. (Никак нет.)
            - Danke Lutz. Bereiten Sie mir bitte einen Kaffee zu (Благодарю, Луц. Приготовьте мне пожалуйста кофе).
            Когда Вольф закрыл за собой дверь, он стал напряженно вспоминать все, что произошло с ним за последний час. «…Нет, сегодня не произошло ничего, что могло бы заинтересовать гестапо. Газету я покупаю каждый день, два раза в неделю беру по три газеты. Здесь тоже нет ничего необычного. Что же он мне звонил?..» В это время он внимательно смотрел на газетный киоск.
            «А может ли это быть связано с группой? Не заметил никакого стороннего интереса к ним. Все равно что ни будь было бы. А тут все чисто. Я бы не смог не заметить.»
            - Erlauben Sie mir, Herr Major (Разрешите господин майор).
            На подносе большая чашка кофе, молочник, вазочка с печеньем.
            - Ja, ja. Stell es auf den Tisch. (Да, да. Поставь на стол.)
            Адъютант прошел к столу со стороны шефа, аккуратно поставив поднос по левую руку начальника могилёвского СД, как предпочитал шеф.
            - Danke, Lutz (Благодарю, Луц).
            Дверь закрылась. С большой чашки кофе, что было не свойственно для немцев, еще поднимался пар. «… Я бы не смог не заметить. Завтра контакт… тоже надо отложить.» - он взял молочник, маленькой струйкой стал лить в кофе. Белое сразу превращалось в темное, рассекая черное красивой кривой: «Надо просто пройти мимо него. Если легко узнает… значит, что-то не так… не должен он меня узнать… это ведь не его стихия, он все равно всегда в шоке. Стоп!..»
            Он уже оторвал чашку от подноса. Замер. Поставил чашку обратно: «Они вчера должны были выйти в эфир, сообщив о прибытии…»
            Вольф сидел замерев, напряженно смотря на кофе.
            Дальше голова работала очень быстро: «Запеленговать их не могли, сеанс наверняка был очень коротким, только ключ отбить. Зарегистрирован только выход радиопередатчика в эфир. Но Отто не дурак, он понял, что появилась новая рация. Понял, что в Могилеве работает группа. Он меня проверяет?.. Вряд ли. Если бы был на коне, если бы все складывалось – звонить бы не стал. Зачем с кем-то делиться, тем более если в подозрении. Нет!» - Он сделал большой глоток кофе, печенье брать не стал: «Нет… никого он не подозревает. А связь в Могилев прибыла, значит работает группа, работают они в основном прямолинейно, аналитикой они никогда не блистали. Помощи он у меня попросить хочет… Помощи агентурой. При этом переживает, что ведомства наши конкурируют.»
            Он вытащил сигарету, закурил. «Он будет скрывать от меня, что они перехватили радиосигнал. А мне надо не понимать, что он от меня хочет до тех пор, пока Отто не откроет все свои карты. А потом согласиться помочь ему в поисках… самого себя.»
            Раздавил в пепельнице наполовину не выкуренную сигарету, продолжил пить кофе с печеньем.

            …………………………………….
            Еггер изучал анкеты работников железной дороги, когда зазвонил телефон. Он поднял трубку:
            - Sie werden von SD-Sturmbannf;hrer Wolf Pomme gefragt. Umschalten? (Вас спрашивает штурмбанфюрер СД Вольф Помме. Переключить?)
            - Ja, ja, nat;rlich. (Да, да, конечно.)
            Отто откинулся на стуле, довольный собою, пока все шло как он наметил. Но он отдавал себе отчет, что Вольф не простой малый. Ему нравилось разговаривать с этим молодым человеком, всегда спокойным, рассудительным.
            - Heil, Otto. Haben Sie mich angerufen? (Хайль, Отто. Вы мне звонили?)
            Эсэсовец поморщился, так как звонки могли записываться, эта фраза говорила о том, что инициатором разговора является все-таки он:
            - Ja, ein Kollege. (Да коллега.) – Небольшая, но значительная пауза. – Gr;;e! Wir kennen uns schon lange, aber wir sehen uns nur, wenn wir die Vorgesetzten anrufen. Ich wollte Sie treffen, Wolf. Doch seit einem Monat ist es angekommen, und wir haben es in keiner Weise bemerkt, weil es gute alte Bekannte gibt. (Приветствую! Знакомы давно, а видимся только когда к начальству вызывают. Хотел с Вами встретиться, Вольф. Все-таки уже месяц, как прибыл, а мы никак это не отметили, ведь старые добрые знакомые вроде.)
            Помме слегка хмыкнул в трубку:
            - Also, was ist los, Otto, geh auf den Boden (Так в чем же дело, Отто, поднимись на этаж)!
            В трубке повисла мимолетная пауза:
            - Nicht-e ... in einer staatlichen Umgebung. (Не-е… в казенной обстановке.) – Как будто выдавливая из себя произнес Еггер. – Das ist es nicht. K;nnen wir abends in die Zucchini schauen? Auf der Stra;e nebenan ... «Habe ich mich hingesetzt und gegessen» - «Сел и съел», kennst du ihn. Hast du Kn;del probiert - пельмени? (Это не то. Может в кабачок вечером заглянем? На соседней улице… «Сел и съел», знаешь его. Пельмени пробовал?)
            - Ich esse dort manchmal zu Mittag. Sie werden lecker gef;ttert. Meinetwegen. (Я там иногда обедаю. Кормят вкусно. Не возражаю.)
            - Aber das ist nicht alles, Wolf. (Но это не все, Вольф.) – Сделав паузу, Еггер решил не тянуть время. – Ich habe auch ein gesch;ftliches Gespr;ch mit dir. (У меня к тебе есть и деловой разговор.)
            - Ich freue mich immer, mit Ihnen zu sprechen. Ordnen Sie einen Ort, eine Zeit zu. (Я всегда рад разговору с Вами. Назначьте место, время.)
            - Nun, Sie sind etwas sehr Schattiges, Kumpel. (Ну Вы что-то очень казенно, дружище.)
            Помме не стал отвечать, чтобы вся инициатива исходила именно от Егера. И это было понятно и в их отношениях, два с половиной года назад Помме был под командой Еггера… и по магнитофонной записи, коли такая ведется. Отто понял, что ему не удалось склонить начальника разведки к заинтересованности в их разговоре. Далее уважительно, но сухо:
            - Wolff, hast du jetzt eine halbe Stunde Zeit f;r ein Gespr;ch? (Вольф, сейчас найдется полчаса, на разговор?)
            - М-м… - многозначительно, - f;r dich gibt es... (ради тебя… найдется).
            - Dann warte ich auf dich, sagen wir mal ... am Kiosk, in zehn Minuten. Geht. (Тогда, жду тебя… ну скажем… у газетного киоска, через десять минут. Пойдет.)
            - Nat;rlich, Otto. (Конечно, Отто.)
            Еггер раздражительно положил трубку. «Н-да, его вокруг пальца не обведешь.» Глубоко вздохнул: «Наверно… ни к чему пытаться его обхитрить. С ним надо более откровенно, он человек честный… тогда он будет по-настоящему помогать… помогать, а не играть в ответ.»

            ………………………………….
            Вольф задержал руку на телефонной трубке. «…Да. Похоже наших вчера услышали. Моя задача узнать, что он сейчас копает. И, если он копает в сторону… а он копает… в сторону, ему конечно надо помочь. Без особого рвения, но помочь. По очень большой дружбе.»
            Через десять минут Вольф подходил к газетному киоску. Когда он выходил из своего кабинета, Помме видел, как Отто покупал газету, сейчас он рассматривал передовицу газеты «За родину».
            - Es war ein sch;ner Tag. Ich begr;;e. (Хороший день разгулялся. Приветствую.) – констатировал Вльф.
            Еггер перевел на него взгляд:
            - Hallo, Wolf. (Приветствую, Вольф.) – сложил передовицу газеты. – Der Tag ist wirklich fr;hlingshaft. Nun, gehen wir spazieren. (День действительно весенний. Ну что, пройдемся.)
            - Du bist heute etwas Mysteri;ses, Otto. (Какой-то ты таинственный сегодня, Отто.) – с усмешкой, уже медленно двигаясь за приятелем к склону приднепровского яра.
            - In der Zeitung klingelt immer noch alles ;ber Stalingrad, man k;nnte meinen, dass wir dort noch gewinnen. (В газете еще про Сталинград все звенят, можно подумать, что мы там еще побеждаем.)
            - Propaganda ... in Menschen muss man unterst;tzen ... allein den unvergesslichen Glauben an die Armee und unseren gro;en F;hrer!.. in anderen, ein schneller Sieg deutscher Waffen. Der Feind hat ... die unvermeidliche Niederlage des Bolschewismus vor dem gro;en Deutschland. (Пропаганда… в людях надо поддерживать… в одних незабвенную веру в армию и нашего великого фюрера!.. в других, скорую победу немецкого оружия. У Врага… неизбежное поражение большевизма перед великой Германией.)
            «Если он сейчас начнет сбивать с меня спесь немецкого патриотизма – значит это проверка.»
            Но Еггер глубоко вздохнул, повернулся разглядывая красоту излучины Днепра.
            - Doch in Russland, wo man nicht hinschaut, ;berall ... ist Erhabenheit zu sp;ren. (Всё-таки в России куда не посмотри, везде… величавость чувствуется.)
            - Eigentlich sind wir in Wei;russland. (Вообще-то мы в Белоруссии.)
            - Gibt es einen Unterschied?.. (А есть разница?..) – на лице легкая усмешка, - Ich kenne dich, Wolf, als mutigen und klugen Soldaten. Dabei auch als guter Kumpel. (Я тебя знаю Вольф, как смелого и умного солдата. При этом еще и как хорошего приятеля.) – Вздохнул глубоко. - Ein bolschewistischer Aufkl;rer arbeitet in Mogilev. Es ist m;glich, dass es aktiv funktioniert. Gestern kam die Verbindung zu ihm an. (В Могилеве работает большевистский разведчик. Возможно, что работает активно. К нему вчера прибыла связь.)
            Вольф молчал. «Давай, Отто… договаривай до конца.» Вольф по- прежнему молчал.
            - Wie du wei;t, habe ich noch eine schwache pers;nliche Agentin in der Stadt. Und du bist seit fast einem halben Jahr hier, au;er an die Front und nach Berlin. Hilf deinem Agenten, den russischen zu finden. (Как ты понимаешь, у меня еще слабая личная агентура в городе. А ты здесь уже почти полгода, ну, исключая отъезды на фронт и в Берлин. Помоги своей агентурой найти русского.) – говорил это смотря в далекую даль лаконично и жестко, но, словно стесняясь перед своим товарищем. – Ich werde dein Schuldner sein. Und du wei;t, dass ich Schulden geben kann. (Должником твоим буду. А ты знаешь, долги я отдавать умею.)
            Секунды шли за секундами. Отто начинал нервничать: «Ну что ты молчишь, я ж тебе уже все рассказал?..»
            - Kann ich dir das verweigern, Kumpel? Nur, wie du wei;t, brauche ich alle Informationen zu diesem Thema. (Разве я могу тебе отказать, дружище. Только, как ты понимаешь, мне нужна будет вся информация по этому вопросу.) – У комендатуры парковались несколько грузовых машин. – Und warum hast du pl;tzlich angenommen, dass hier ein russischer Agent arbeitet? Da, sieh mal, hier sind diese Truppen, und hier ist eine ganze Kompanie, die sich hier im R;cken herumtreibt, weil man die Partisanen zur;ckhalten muss. H;ngen wir nicht zu viel auf?.. (И с чего ты вдруг взял, что здесь работает русский агент? Вон, смотри, вот эти войска, а тут целая рота, топчатся здесь – в тылу, потому, что надо партизан сдерживать. Не слишком ли много вешаем?..)
            Эсэсовец какое-то время думал:
            - Vielleicht gibt es viele ... aber Slawen sollten immer im Zaum gehalten werden und manchmal mit einer Peitsche auf Russisch peitschen. Und meine Amateurfunkfreunde haben gestern ein neues russisches Walkie-Talkie entdeckt. (Может и много… но славян всегда надо держать в узде и иногда по-русски хлестать их кнутом. А мои радиолюбители, вчера засекли новую русскую рацию.)
            - ...Und warum sind das keine Partisanen? (…А почему это не партизаны?)
            - Ich dachte zuerst auch so ... aber warum sind sie dann in Mogilev? (Я сначала тоже так подумал… но зачем они тогда в Могилеве?)
            - Logisch. (Логично.)
            - Es ist entweder ein eingemachter oder ein eingebetteter Agent, vielleicht eine Gruppe ... das ist egal. Mogilev ist nur als Eisenbahnknoten wichtig. Ich denke, da muss man suchen. Der tragische Winter ist f;r uns vorbei, aber es gibt einen schwierigen Sommer vor uns, und die strategischen Lasten gehen durch Mogilev, dann haben wir hier nichts Interessantes mehr. (Это либо законсервированный, либо внедренный агент, может группа… это не важно. Могилев значим только как железнодорожный узел. Там, думаю, и надо искать. Трагическая для нас зима кончилась, но впереди непростое лето, а через Могилев грузы стратегические идут, больше то у нас тут ничего интересного и нет.)
            - Nun, wie? Es gibt viele Partisanen. Sie k;nnen ein sehr starkes Hindernis sein. Komm schon, Otto, damit ich dir helfen kann, brauche ich all deine Informationen zu diesem Thema. Und... was sind die Fristen? (Ну как? Партизан много. Они могут стать очень сильной помехой. Давай так, Отто, чтобы мне тебе помочь, нужна вся твоя информация по этому вопросу. И… каковы сроки?)
            - Ich werde alles in ein paar Stunden zur Verf;gung stellen. Die Termine ... Sagen wir mal – ;bermorgen, am 18. M;rz. (Все предоставлю через пару часов. Сроки… Ну скажем – послезавтра, 7го апреля.)
            - Am Nachmittag. (Во второй половине дня.)
            Еггер предполагал, что Вольф запросит на пару дней больше. По крайней мере так всегда делал он, но тут же вспомнил исполнительность лейтенанта Помме в Варшаве. Мимолетно улыбнулся:
            - Sehr gut, Wolf. (Очень хорошо, Вольф.)
            - Also, um acht Uhr abends in der Zucchini? Wird es gehen? (Ну чего, в восемь вечера в кабачке? Пойдет?)
            - Einverstanden. (Договорились.)

            ……………………………
            Спустя два часа на столе штурмбанфюрера СС Отто Еггера лежали две стопки папок, большую стопку он переложил на этажерку с пустыми папками, в маленькой стопке осталось шесть отобранных личных дел работников могилевского железнодорожного узла:
            - Начальника могилёвской железнодорожной станции;
            - Заместитель начальника могилёвской железнодорожной станции;
            - Главный диспетчер могилевского железнодорожного узла;
            - Начальник железнодорожного депо;
            - Начальник узла связи железнодорожной станции;
            - Начальник девятой ветки, по распределению подвижного состава.
            Этот список он написал на отдельном листке. Еггер положил листок в папку с орлом. В ней появился первый лист дела о случайном перехвате радиосигнала в 18.48, 04.04.1943.
            В шести отложенных папках были личные дела тех нанятых местных, которые работали на железной дороге, в том числе и в Могилеве, уже давно, еще в советское время, но на должности назначены были во время оккупации. Причем каждый из них чем-то отличился перед оккупационными властями прежде чем эту должность занять. Это был главный критерий, по которому начальник гестапо выбирал предполагаемого русского резидента. Для создания легенды разведчику всегда нужно что-то, не требующее доказательства.
            Именно с этими шестью папками он вошел в приемную Вольфа Помме. Адъютант начальника разведки был предупрежден о визите начальника могилевского гестапо.
            Время подходило к полудню.


            Историческая справка.

            Могилевский цунами!
            Весна 1942-го в этих местах выдалась поздней, снег лежал долго, а потом стал быстро таять, наполняя водой сбегающие к Днепру ручьи и речушки. Но тогда, много-много лет назад, никто из жителей оккупированного фашистами Могилева и вообразить не мог, что Дубровенка, которую в обычное-то время «курица вброд перейдет», способна превратиться в девятый вал, сметающий все на своем пути. Однако 10 апреля воды речки прорвали железнодорожную насыпь…

            Железнодорожная линия, пересекающая Дубровенку в районе Карабановки, была проложена еще в начале ХХ века – скажет Вам старший научный сотрудник Могилевского областного краеведческого музея Людмила Кондратьева.
            Сначала железнодорожная линия шла по мосту, но мост старел и появилась опасность его обрушения от передвижения грузов. Соорудили земляную насыпь, Дубровенку «провели» через бетонную трубу. При обороне города в июле 1941-го труба оказалась повреждена. Низина по руслу от Пашково к насыпи осенью и зимой стала заполняться водой. Образовался пруд, глубина которого постоянно увеличивалась, а весной, с таянием снега, уровень воды стал критическим…
            В пруд весь сорок первый попадало много мусора от разрушенных зданий, что еще сильнее засоряло донный водоспуск. Зимой партизаны дважды подрывали железную дорогу по насыпи.
            В 1944 году фашисты столь стремительно драпали от наступавшей Красной Армии, что не успели уничтожить документы городского управления, которые ныне хранятся в госархиве области. Есть там и материалы, связанные с трагедией на реке Дубровенке. В пояснительной записке отдела главного инженера указывается: «Во время отступления большевиков из Могилева, бетонная труба и мост были взорваны…»
Немцы, войдя в город, приступили к ремонту пути по насыпи, чтобы пустить эшелоны на восток. И засорили трубу еще больше! Когда угроза наводнения стала очевидной, попытались восстановить пропуск воды. Но работы затянулись, а 20 февраля комендант железнодорожного узла и вовсе их запретил, сославшись на то, что осадка полотна вследствие ремонта трубы угрожает движению поездов на насыпи: «1 апреля у меня будет готов мост, а тогда что будет с дамбой, меня не касается…»
            Так что оккупационные власти нисколько не волновала безопасность жителей города. И – разразилась катастрофа.

            Галине Ивашненко, очевидец тех событий, в апреле 1942-го исполнилось 15 лет:
            – При бомбежке во время обороны Могилева насыпь разрушили, трубу завалило, забило землей – мы, подростки, это видели, потому что ходили туда купаться, там глубоко было, — вспоминала женщина. – С началом весны немцы проводили работы у насыпи, на льду, чтобы спустить воду – что-то там взрывали, но у них не получалось. А потом вода прорвалась через насыпь и хлынула вниз. Дом, в котором жила наша семья (бабушка, мама, я и маленький брат), стоял на склоне горы к речке Дубровенке. Мы услышали гул, грохот, крики. Поток воды нес огромные льдины, они врезались в здания. Два дома, стоявшие впереди нашего, смыло и унесло течением. В наш дом льдины не ударили, но его стало быстро заливать водой, мы не успели выскочить. Мама скомандовала: «Лезьте на печку!» А вода продолжала подниматься, она уже была нам по шею, бабушка молилась богу… Середина печки провалилась, но мы каким-то чудом удержались. Потом вода пошла на спад. Наводнение длилось минут 20–25. Вода посшибала в доме все двери, на полу – полуметровый слой песка. Выходим, от соседних домов одни фундаменты остались, все вокруг песком засыпано. Пришедшие люди удивлялись, что мы не утонули. К счастью, наших ближайших соседей в момент беды не было дома, они тоже остались в живых. Но людей погибло много, большая вода разрушила одноэтажную каменную баню, смыла Быховский рынок со всеми, кто там находился. Был базарный день, моя мама тоже была на рынке, вернулась оттуда за полчаса до наводнения…
            Люди опять стали застраивать берега Дубровенки только после войны. Дом наш и поныне стоит у подножья горы – это сейчас 4-й Октябрьский переулок. Набережная речки сегодня благоустраивается… Но хоть бы мемориальную доску в память о жертвах того наводнения сделали! Негоже об этом забывать!
            По хранящимся в фондах краеведческого музея описаниям свидетелей, первоначальный вал воды с льдинами достигал в высоту 10–15 метров. В мутном потоке проносились люди, дома, крыши, сломанные деревья, мебель. Если плывущим у берегов бросали концы веревок, и кого-то удавалось спасти, то помочь тем, кого несло на стремнине, было невозможно. «Утопленников собирали на берегах Днепра… Тут были мужчины, женщины, малыши в пеленках. Долина Дубровенки неузнаваемо изменила свой вид: «…Сквозная пустыня среди берегов и лежащие глыбы голубого льда», – вспоминал один из очевидцев. По разным оценкам, число жертв составило от одной до двух тысяч человек. Немецких солдат и местных «полицаев» среди них было немного…
            Катастрофа была столь ужасной, что оккупационные власти решили выделить материальную помощь потерпевшим. Вернее, скудную подачку! В отчете о работе отделов городского управления, датированном июнем 1942-го, мы нашли запись: «17 пострадавшим от наводнения семьям выделено 22 килограмма гречихи, 32 килограмма ячменя, 20 яиц…».
            Галине Ивашненко, очевидец тех событий:
            – Ни мы, ни соседи, оставшиеся без крова, ничего не получили, – рассказывала Галина Ивашненко. – На засыпанных песком огородах ничего не росло. Наша семья выжила благодаря тому, что продавали на базаре соль, которую находили на кожзаводе (она была коричневого цвета), родственники, жившие в Луполово, помогали… Соседей тоже приютили их родные и близкие.

            Немало домов в пойме Дубровенки принадлежало до войны евреям (осенью 1941 года здесь было устроено гетто). Здесь было уничтожено много евреев, цыган, пленных советских солдат. Опустевшие дома перешли в собственность оккупационных властей, которые, судя по архивным документам, продавали недвижимость местным жителям.

            Однажды, в нулевые, производился опрос, гуляющих по набережной Дубровенки, могилевчан, знают ли они о произошедшей здесь трагедии? Только один человек сказал, что что-то об этом слышал…

            …………………………….
            Продолжение главы 8. Контрразведка работает.

            …Именно с этими шестью папками он вошел в приемную Вольфа Помме. Адъютант начальника разведки был предупрежден о визите начальника могилевского гестапо.
            Время подходило к полудню.
            
            Через двадцать минут штурмбанфюрер СС Вольф Помме внимательно вчитывался в лаконичные строки характеристик подозреваемых, принимая решение, как с ними работать…

            - Начальника могилёвской железнодорожной станции;
            получил свою должность в июне 1942го года, после восстановления железной дороги по дамбе на реке Дубровенке, которая весной была смыта паводковыми водами, из-за засоренности донного водосброса после восстановления железной дороги разрушенной при захвате города в 1941м году. Руководил процессом восстановления дамбы. Охотно дал согласие работать на немцев.
            - Заместитель начальника могилёвской железнодорожной станции;
            до войны работал много лет диспетчером на железной дороге, в конце 1941го попал в плен, дал согласие работать на немцев, принимал активное участие в восстановлении движения железнодорожного транспорта по могилевскому узлу.
            - Главный диспетчер могилевского железнодорожного узла;
            из пленных, дал согласие работать на немцев, до войны много лет работал на железной дороге. (Заместитель главного диспетчера завербован агентом гестапо – это скрытая информация, она Вольфу Помме предоставлена не была.)
            - Начальник железнодорожного депо;
            в советское время много лет работал в мастерских этого депо, в должности слесари, мастера. Дал согласие работать на немцев.
            - Начальник узла связи железнодорожной станции;
            по национальности немка. Немка из Риги, пострадавшая от большевиков. (завербована агентом гестапо) Готова активно помогать Великой Германии. Ненавидит русских.
            - Начальник девятой ветки, по распределению подвижного состава.
            активно учувствовал в восстановлении железнодорожных путей могилевского узла. Предан своей работе. Хорошо знает станцию, незаменимый специалист. Не благонадежен. На вербовку не пошел. Если найдется замена - может подлежать уничтожению. В связях с партизанами замечен не был.


            Иллюстрация:   фото 1942 года железнодорожный вокзал города Могилев.
            Продолжение:   http://proza.ru/2023/03/16/1837   

            23.02.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 2. Нету времени.
            Глава 9. Надо прицелиться.

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2023/03/07/751   

            …Через двадцать минут штурмбанфюрер СС Вольф Помме внимательно вчитывался в лаконичные строки характеристик подозреваемых, принимая решение, как с ними работать…

            1- Начальник могилёвской железнодорожной станции;
            получил свою должность в июне 1942го года, после восстановления железной дороги по дамбе на реке Дубровенке, которая весной была смыта паводковыми водами, из-за засоренности донного водосброса после восстановления железной дороги разрушенной при захвате города в 1941м году. Руководил процессом восстановления дамбы. Охотно дал согласие работать на немцев.
            2- Заместитель начальника могилёвской железнодорожной станции;
            до войны работал много лет диспетчером на железной дороге, в конце 1941го попал в плен, дал согласие работать на немцев, принимал активное участие в восстановлении движения железнодорожного транспорта по могилевскому узлу.
            3- Главный диспетчер могилевского железнодорожного узла;
            из пленных, дал согласие работать на немцев, до войны много лет работал на железной дороге. (Заместитель главного диспетчера завербован агентом гестапо – это скрытая информация, она Вольфу Помме предоставлена не была.)
            4- Начальник железнодорожного депо;
            в советское время много лет работал в мастерских этого депо, в должности слесари, мастера. Дал согласие работать на немцев.
            5- Начальник узла связи железнодорожной станции;
            по национальности немка. Немка из Риги, пострадавшая от большевиков. (завербована агентом гестапо) Готова активно помогать Великой Германии. Ненавидит русских.
            6- Начальник девятой ветки, по распределению подвижного состава.
            активно учувствовал в восстановлении железнодорожных путей могилевского узла. Предан своей работе. Хорошо знает станцию, незаменимый специалист. Не благонадежен. На вербовку не пошел. Если найдется замена - может подлежать уничтожению. В связях с партизанами замечен не был.

            Вольф вновь и вновь перечитывал краткие характеристики работников могилевской железной дороги, попавших под подозрение Отто Еггера. Принцип, по которому он выбирал подозреваемых, ему стал понятен после анализа первого же прочтения. Еггер отбирал тех руководителей, которые отличились перед оккупационными властями своим рвением перед вербовкой, для разведчика - это лучшая предполагая реальная легенда, лучше любой созданной, даже самой искусной.
            Времени на исследование шести личностей нет, слишком мало времени. Жертву подобрать необходимо в самом начале, значат подобрать надо самую реакционную личность. Начал с того, что все папки пронумеровал. Приступил к делу от обратного:
            №6 - Начальник девятой ветки, по распределению подвижного состава.
            активно учувствовал в восстановлении железнодорожных путей могилевского узла. Предан своей работе. Хорошо знает станцию, незаменимый специалист. Не благонадежен. На вербовку не пошел. Если найдется замена - может подлежать уничтожению. В связях с партизанами замечен не был.
            «Такой важный пост доверен неблагонадежному??? Это удивительно. Видимо действительно незаменимый спец.»
            Краткое описание личности.
            Панас Василь Лукашик, 1901 года рождения, потомственный могилевчанин, его прадед в середине девятнадцатого века участвовал в строительстве деревянного моста через Днепр. В 1938м году был исключён из ВКПБ, проходил по 58й статье дела о саботаже на железной дороге, был оправдан, далее выступал, как свидетель. Всю жизнь работал на железной дороге в Могилеве. Не раз награждался почетными грамотами, денежными премиями, имеет много внедренных изобретений.
            Женат, имеет четверых детей. Два сына служат в Красной армии. Один, 1920 года рождения, служит с 1939го года, второй, 1922 года рождения, служит с 1940 года, оба по призыву. Третья – дочь, 1926 года рождения, работает на железной дороге телеграфистом с июля 1942, имеет среднее образование. Четвертый – сын 1933 года рождения.
            Политических взглядов публично не демонстрирует. Скрытен, молчалив. Не транслирует радости освобождения от большевизма. Не лоялен к новой власти. При этом все профессиональные функции выполняет с большой ответственностью и усердием. Работает под постоянным скрытым надзором агента контрразведки.
            Помме читал, и не мало удивлялся, что немцы не отказались от услуг этого технаря, понимая, что он и его семья обречены: «С ним все понятно. Кроме дела ничего видеть не хочет. На разведчика не тянет. На бойца тоже. Спасать надо семью, они их не оставят в покое… или использовать его опыт, профессионализм и связи в диверсионных целях. Или вытаскивать всю семью в лес – это уже диверсия будет. Железка без таких кадров осиротеет. Теперь немка… хотя нет, главный диспетчер… вся информация проходит через него.»
            Папку №6 отложил в сторону. Открыл папку №3.
            №3 - Главный диспетчер могилевского железнодорожного узла;
            из пленных, дал согласие работать на немцев, до войны много лет работал на железной дороге в Белгородской области.
            Глушко Семён Тимофеевич, по национальности русский, имеет высшее техническое образование, женат, про семью ничего не известно. Состоял в Коммунистической партии. В мае 1942го сдался в плен добровольно. В июне 1942го добровольно учавствовал в восстановлении дамбы и железнодорожных путей на реке Дубровенке в качестве инженера. В лагере военнопленных был информатором. С его помощью было разоблачена и уничтожена подпольная ячейка. (Важное замечание. Его никто не сдал, это говорит о том, что он работал очень эффективно, его соратники не смогли Глушко разоблачить.) Вербовке не подвергали, чтобы не бросить на него тень и, в дальнейшем, иметь возможность его использовать в целях разоблачения подполья, при возникновении такой необходимости.
            Трусоват, но сейчас больше боится партизан, чем оккупационные власти. Особой ценности, как агент, не представляет.
            На своей должности работает с сентября 1942го года. Зарекомендовал себя исполнительным, опытным железнодорожником, инженером. Живет свободно, без надзора. В связях с партизанами не замечен. В оперативной работе по партизанскому подполью, после лагеря военнопленных, не привлекался (свободный спящий агент).
            «Это не разведчик… Это предатель. А вот наколоться на него подполье может, насмерть наколоться?.. Настоящий предатель. Под резидента не потянет.», - но разведчик продолжал обдумывать этого персонажа, чувствуя от него большую угрозу, не только партизанам или подполью, всему сопротивлению: «Надо дать партизанам, через связного… нет… через него нельзя, слишком важное дело он выполняет. Вот когда связной улетит… когда он улетит, продолжим с этими персонажами. Уничтожать нельзя, сам могу попасть под подозрение. Ладно, потом думать будем. А вот…», - он бегло пробежал характеристики в других делах: «Вот теперь немка!»

            Перед ним на стол легла папка за номером пять.            
            №5 - Начальник узла связи железнодорожной станции Могилев;
            по национальности немка. Немка из Риги, пострадавшая от большевиков. (завербована агентом гестапо) Готова активно помогать Великой Германии. Ненавидит русских.
            Гофман Римма Генриховна, немка с прибалтийских земель присоединенных к Восточной Пруссии, из города Рига. Попала в плен при принудительной эвакуации большевиками по железной дороге, после уничтожения большевистского эшелона с вывозимыми в Россию людьми и грузами.
            Её родители репрессированы в 1940м году, после оккупации Прибалтики большевиками. Образование среднее, в Рижской немецкой школе. Родным языком считает - латвийский, но владеет им слабо, свободно владеет русским, с хорошей грамматикой, хорошо владеет немецким, как разговорным, так и письменным. Готова активно работать в интересах Великой Германии. С августа 1942 завербована как агент гестапо.
            Начальником узла связи железнодорожной станции Могилев работает с ноября 1942 года, после разоблачения Могилевского подполья (с ее помощью разоблачена ячейка подполья на железнодорожной станции Могилев. Публичной огласки это не имело), назначена на должность начальника узла связи станции Могилев по негласной рекомендации контрразведки, под прикрытием опытного агента по связи. Подтверждений, что партизанам известно о ее вербовке - нет.
            (Именно в истории с разоблачением подполья Вольф Помме впервые потерял связных с центром, находясь в Могилеве.)
            На своей должности, начальник узла связи железнодорожной станции Могилев, зарекомендовала себя как активный исполнитель, больших профессиональных навыков не имеет.
            К делу приложены фотографии: фото арестованных с ее помощью подпольщиков, в том числе бывший начальник узла связи станции. На вербовку никто не пошел – все казнены. Ее никто не сдал. Так же приложены ряд оперативных документов агентурной работы Гофман Риммы Генриховны.
            После просмотра фото, Помме прервался в чтении. Закурил.
            «Молодая, да ранняя. Настоящая змея», - после глубокой затяжки, сквозь клубок дыма: «…Ядовитая змея.»
            Встал. В два шага подошел к окну, стал смотреть на газетный киоск. Немецкие солдаты активно покупали газеты, подумал: «Бойко пропаганда работает, они еще свято верят, что Сталинград будет освобожден войсками Великой Германии».
            С большим сожаление, представляя – как же было трудно под Сталинградом, вновь глубоко затянулся, в полной тишине, в сигарете, пару раз треснул табак. Он курил сигареты «FEINER BULGARISCHER» («Прекрасный болгарский»), которые массово приходили для фронта, считались хорошими сигаретами:
            «Не слишком качественный табак режут для фронта доблестные беззубые союзнички – Болгары для нашего воинства», - мелькнуло в голове, про солдат вермахта – словно про своих... Штурмбанфюрер СС Вольф Помме, а на самом деле - старший лейтенант внешней разведки НКВД Сергей Осипов, поймал себя на этом странном обороте мыслей. И это ему стало не очень приятно. Глубоким вздохом вздернул сознание, чтобы вернуться, в размышлениях, вернуться к делу:
            «Похоже, что кроме яда у этой дамочки – ничего нет. Ничего нет… ничего… Во-от… вот цель. Вот, кого надо… просто необходимо, подставить в гестапо. Она много еще может зла натворить. А сама в коленках-то слаба еще… 22 года – не так много… не так мало, но она же из интеллигенции… Зла-то натворит.», - потрогал лоб: «…не остановить - натворит. Пускай поработает на нас… и будет бесславно замучена у мясников СС… Еггера. Это у них получается значительно лучше, чем аналитика. После этого они могут… второй раз пойти по ложному следу, как ее расколят… после ее показаний. А она даст… показания.»
            Опять вернулся на рабочее место, загасил в пепельнице сигарету, почувствовал большое желание выпить еще чашку кофе. Дважды нажал кнопку, что означало, для адъютанта, чашка кофе. Из нагрудного кармана кителя достал маленький ключик от второго снизу ящика письменного стола, достал из него, в четверть письменного листа, плотный листок бумаги, не спеша положил под папку, лежащую перед ним на столе. Откинулся на спинку стула. Стал скрупулезно прикидывать текст будущей шифровки, и варианты дискредитации, заранее разработанные в центре, для лиц, которые необходимо сдать контрразведке противника без ведома этих персонажей. При этом, информация о дискредитации, придет со стороны красных, со стороны внедренных немецких агентов, находящихся под контролем НКВД. Помме остается лишь заложить подозрение… побудить Еггера к проверке этого лица, через законспирированного резидента в рядах советской разведки:
            «…К тому же, если этот агент окажется неизвестен нашим, то, по его активности, можно будет его вычислить.», -  пауза в мыслях: «…на это тоже надо будет обратить внимание в шифровке.»
            Чуть слышно постучали. Через пару секунд дверь тихо открылась, Луц принес чашку кофе на медном подносе. Вольф рукой показал, чтобы тот поставил кофе на первый поднос и забрал чашку пустую.

            ………………………………..
            Отто Еггер был достаточно педантичным человеком. Когда Вольф вошел в ресторан, тот уже сидел за столиком у окна, самом дальним столиком, и самом укромном, где можно было поговорить не заботясь, что кто ни будь помешает или услышит. Но Помме отдавал себе отчет в том, что гестапо, за пол дня, могло подготовиться к этой беседе. Опоздал он на одиннадцать минут специально, чтобы было подчеркнуто ясно - инициатива принадлежит именно Еггеру.
            Подходя к месту встречи заметил, у ресторана, в некоем отдалении, стояла машина начальника могилевского гестапо, водитель сидел на месте, на переднем сидении пасажира еще один агент: «Еггер приехал с охраной на встречу со мной… или всегда передвигается по городу с охраной?». Ответить, сам себе, не смог, раньше не задумывался над этим вопросом. Не подавая виду, что машину заметил, спустился в кабачок.
            - Es tut mir leid, Otto, ich habe mit Minsk gesprochen. (Прошу прощения, Отто, разговаривал с Минском.) – Расстегивая шинель. – ;brigens, auch in deinem Fall. Ich wollte dich warnen, dass ich zu sp;t komme, aber du warst nicht mehr am Telefon. (Кстати, в том числе и по твоему делу. Хотел тебя предупредить, что задержусь, но тебя уже не было на телефоне.)
            - Hast du schon etwas herausgefunden? (Уже что-то выяснил?)
            Вольф повесил шинель на вешалку возле стола.
            - Es gibt schon etwas, das es gibt (Кое чего уже есть), – сказал слегка таинственно, но с ноткой шутки, продолжил, - Otto, so schnell!.. selbst der Brei kann nicht gekocht werden. Im Ernstfall ist es zu fr;h, etwas zu sagen. Aber… (Отто, так быстро!.. даже кашу сварить не получится. По серьезному, рано еще что-то говорить. Но…), - спокойно, но значимо, - aber es ist sicher m;glich, einen deiner Kandidaten sofort auszusondern. Otto, lass uns doch essen, was auch immer wir essen und nat;rlich trinken. Ich habe nicht alles andere gegessen. Du hast die Papiere mitgebracht und hast dich nie von den Dingen ablenken lassen. (но отсеять кое кого из твоих кандидатов несомненно можно сходу. Отто… давай чего ни будь все же съедим, ну и выпьем, конечно. Я ведь ко всему прочему не обедал. Ты документы принес, так и не отвлекался от дел.)
            - Nat;rlich, Wolf, nat;rlich. (Конечно, Вольф, конечно.) – озаботился Отто, зовя ждущего команды официанта.
            - Hast du schon bestellt? (Ты уже заказал?)
            - Nein, nein, ich habe auf dich gewartet. (Не, нет, ждал тебя.)
            - Dann w;rde ich Olivier-Salat und Kn;del bevorzugen. Das machen sie sicher k;stlich. Hast du einen Drink bestellt? (Тогда я бы предпочел салат «оливье» и пельмени сибирские. Это у них точно вкусно делают. А выпивку заказал?)
            - Es liegt in deinem Ermessen. (На твое усмотрение.)
            - Ich wei;, dass sie einen guten Schnaps aus Deutschland tragen. Aber ich w;rde Wodka trinken, sie haben eine "Hauptstadt", die noch alt ist, bevor sie von den Bolschewiki befreit werden, wir bestellen eine Karaffe, dreihundert Gramm. (Знаю, что шнапс им хороший возят, с Германии. Но я бы водки выпил, у них «Столичная» есть, еще старая, до освобождения от большевиков датой, закажем графинчик, грамм триста.)
            - Oder vielleicht eine Flasche. Was soll ich tun? (А может бутылку. Чего мелочиться?)
            Вольф чуть поморщился:
            - Es gibt viel Arbeit morgen. (Работы завтра много.)
            - Nichts. Wir trinken nicht, wir nehmen es mit. (Ничего. Не допьем, с собой заберем.)
            Вольф махнул рукой:
            - Oh, komm schon. (А, давай.)

            По бутылке «Столичной» стекали капли конденсата…
            («Столичная» начала производиться в 1941м на ЛВЗ (Ликероводочном Заводе) в Ленинграде, но с началом войны ее производство было приостановлено из-за приближения к Ленинграду немцев. Сергей Осипов об этом знал. Как раз в начале 41го его уже назначили, после проверки, консультантом у молодых оперативников, работающих по выявлению врагов на этом заводе, так как по началу эта водка практически вся шла для потребления… в Кремль. Это были именно те бутылки, государственный код которых заканчивался на …-53. Каким образом они могли оказаться на их столе в оккупированном Могилеве… это была очень большая загадка. Вольф Помме немало этим был удивлен.)
            …Водку, салаты и хлеб принесли моментально, на стол, так же сразу, поставили вазочку с двумя апельсинами и яблоками, на край стола, как бы в стороне от глаза, поставили тарелку с нарезанными солеными огурцами и квашенной капустой.
            - Wir leben reich. Woher (Богато живем. Откуда), – показывая на апельсины, чуть удивился Вольф, по прежнему сваливая взгляд на номер кода бутылки …53.
            - Muss gestehen  (Должен признаться)… - Отто, словно открывая большой секрет, - ich habe Orangen aus Berlin mitgebracht. Ich habe beschlossen, dir einen Drink zu geben.(апельсины мне привезли с Берлина. Вот решил тебя угостить.)
            Вольф усмехнулся:
            - Ich hatte schon Angst, dass Russische alles k;nnen! (А то я уже испугался, что Русские могут все!)
            У обоих офицеров проскользнула улыбка.
            - Nun, auf ein kleines, wie es hier ;blich ist. (Ну чего, по маленькой, как у них тут принято.) – Отто взял бутылку, желая наполнить лафитники под водку, секунды покрутил перед своим взором, но так и не понял, как открыть залитое сургучом горлышко.
            Хотел позвать официанта, но тот уже оказывается по правую руку, с полотенцем на локте, готовый открыть бутылку. Звать было не надо. Через пол минуты водка была в граненых лафитниках.
            - Nun, auf unseren gro;en F;hrer! (Ну что, за нашего великого фюрера!) – Отто строго выпрямил спину.
            Вольф тоже подтянулся:
            - Auf unseren gro;en Anf;hrer! (За нашего великого вождя!)

            …Через пару десятков минут, уже с удовольствием закусывая пельменями, офицеры говорили, о чем угодно: о русских женщинах, вспоминали Варшаву, о мужестве на фронте, с полной уверенностью, что в текущем году все завоевания будут возвращены и преумножены… но Еггер никак не возвращался к разговору о текущем важном деле. На стол время от времени ложилась пауза ожидания, было очень очевидно, что Отто напряженно думал о том, как вернуться к самому важному, на сегодня разговору, было откровенно видно, что он ищет этого поворота в разговоре от Вольфа. Но как на него зайти, таким образом, придумать никак не мог. Вольф это понимал, стал искать возможность помочь коллеге выйти на нужную беседу. Последнее, о чем они говорили, было некоторое удивление тому, что за два года войны русские на стали слабее.
            - ... Zu gro;e Gebiete. Manchmal scheint es, dass wir einfach in einen Abgrund gelockt werden, in den wir dann fallen. Ich habe es bemerkt, Otto, es hat sich herausgestellt ... sowohl in der N;he von Moskau als auch in der N;he von Rzhev ... in der N;he von Stalingrad. (…Слишком большие территории. Иногда создается впечатление, что нас просто заманивают в некую бездну, куда мы потом и проваливаемся. Заметил, Отто, так получилось… и под Москвой, и подо Ржевом… под Сталинградом.)
            - Deshalb ist es wichtig, zu verstehen, warum ein russisches Funkger;t in Mogilev erschien. (Вот поэтому-то и важно… понять, зачем в Могилеве появилась русская рация.)
            Помме положил вилку, с медленным вздохом потянулся к вазе с фруктами и взял апельсин, медленно начал его чистить.
            «Наконец-то, ну вперед. Но начать надо так, чтобы по-другому не читалось – инициатор Еггер.»
            - Ich habe nicht ganz verstanden, warum du den Chef des neunten Zweiges in diese Liste aufgenommen hast. Er ist nur ein guter Arbeiter. Ihm ist es egal ... die Bolschewiki... liberale, Kommunisten, Nazis. Er sieht au;er seinen Eisen, seinen Schienen, seinen Schwellen ... nichts im Leben ... er hat nichts gesehen, und vor allem will er es nicht sehen. Dass er ein Scout ist, ist absolut ausgeschlossen. Er ist einfach ein unverzichtbarer Arbeiter, vielleicht ein Ingenieur ... im Allgemeinen ein Spezieller. Ein spezieller. (Не до конца понял, почему ты включил в этот список начальника девятой ветки. Он же просто хороший рабочий. Ему ведь все равно… большевики... либералы, коммунисты – нацисты. Он кроме своих железок, своих рельсов, шпал… ничего в жизни не видит… не видел, а самое главное и видеть не хочет. То, что он разведчик, абсолютно исключено. Он просто незаменимый рабочий, может инженер… в общем спец. Нужный спец.)
            Последнее подчеркнул. Апельсин уже почти освободился от ароматной кожуры. Его запах перебивал все другие запахи в заведении.
            - Nun, der Chef der Station... ist auch ausgeschlossen. Er ist nur ein Manager. Nat;rlich kann er aktiv Informationen von allen Diensten sammeln, aber dann w;rde er unweigerlich entweder deine oder meine Dienste ber;cksichtigen. Es ist einfach unvermeidlich. Das gilt auch f;r seinen Stellvertreter. (Теперь, начальник станции… тоже исключено. Он же просто управленец. Конечно он может активно собирать информацию со всех служб, но тогда он неизбежно попал бы во внимание либо твоих, либо моих, служб. Просто неизбежно. Это касается и его зама.)
            Первая долька апельсина пошла в рот.
            - Oder arbeiten wir schlecht?.. Wie lecker, Ansteckung. Wei;t du, ich erinnere mich nicht mehr daran, wann ich sie gegessen habe. (Или мы работаем плохо?.. Как вкусно, зараза. Ты знаешь, я уже и не помню, когда их ел.) – На самом деле, Сергей Осипов не сильно обманывал своего заклятого приятеля, он действительно не помнил, когда последний раз ел апельсин, тем более, что не помнил, когда его ел вообще, в отличии от Вольфа Помме, ну и конечно от блестящего Еггера.
            - Ich bin froh, dass ich dir Freude bereitet habe, zumal du sie jetzt in Berlin nicht kaufen kannst. Diese Briten ... viele unserer Transporte werden entweder abgefangen, abgefangen und verhaftet, in ihre H;fen gebracht. (Я рад, что доставил тебе удовольствие, тем более в Берлине их сейчас не купишь. Эти Британцы… много наших транспортов либо топят, либо перехватывают и арестовывают, уводят в свои порты.)
            Непривычный завораживающий вкус апельсина поражал вкус старшего лейтенанта, но он держал себя в руках и продолжал дальше вести важную беседу:
            - Der leitende Kontrolleur ist auch ein feiger Verr;ter. Dabei wird auch ein Happen bei einem Bestechungsgeld erwischt. Deine haben ihn erwischt. (Главный диспетчер… тоже трусливый предатель. При этом еще и хапуга, пойман на взятке. Твои же его поймали.) – Вольф улыбнулся. - Zustimmen, aus solchen Bewohnern ... machen sie es nicht, und am wichtigsten ist es, solche Legenden nicht zu schaffen. Die Identit;t eines Bewohners sollte der F;hrung eines Zivilen, aber noch wichtiger ... des Milit;rs nicht b;se sein. (Согласись, из таких резидентов… не делают, а самое главное, не создают таких легенд. Личность резидента не должна быть противна для руководства гражданского, а еще более важно… военного.)
            - Nun, du hast alles geradezu ;bertaktet. Und es gibt keine Kandidaten mehr. (Ну ты прямо всех разогнал. И кандидатур не осталось.) – расстроенным голосом бросил Отто, пока Вольф закуривал.
            - Nun, warum nun (Ну почему ж), - бросил Помме, подвешивая над столом много дыма, - ich war sehr ... sehr an dem Leiter des Kommunikationsknotens, Hoffman Rimma Henrichowna, interessiert. (меня очень… очень сильно заинтересовала начальник узла связи, Гофман Римма Генриховна.) – Лицо Еггера выразило серьезное удивление. - Jung, h;bsch, von den Bolschewiki betroffen ... f;hlst du dich. Eine Legende ... als Symbol. Aber das ist nur die erste Linie des Bildes… (Молодая, симпатичная, пострадавшая от большевиков… чувствуешь. Легенда… как икона. Но это только первая линия картины…)
            - Ehrlich gesagt wollte ich es beiseite legen, wenn es nicht f;r die Staffel gewesen w;re. (Честно говоря я хотел ее отложить в сторону, если бы не эшелон.) – растерянно проговорил Еггер.
            - Hier ist es, Otto, ich sage ... eine Ikone. Es ist m;glich, dass diejenigen, die sie ;bergeben hat, sehr notwendige Arbeiter der Mogilev-Station waren, wie dieser Chef des neunten Zweiges, und ihre Beseitigung sich schlie;lich auf die Arbeit der Station selbst auswirkte, als ob ... eine Ablenkung, man k;nnte sagen. Wenn ich Sie w;re, w;rde ich nach denen suchen, die sie ;bergeben hat, und ob es dort einen Feind gab?.. (Вот-вот, Отто, я говорю… икона. Не исключено, что те, кого она сдала были очень нужными работниками станции Могилев, типа этого начальника девятой ветки, и их ликвидация, в итоге, отразилась на работе самой станции, как бы… диверсия, можно сказать. На твоем месте я бы проверил тех, кого она сдала, а был ли там враг?..) – Помме раздавил окурок своей сигареты в пепельнице. – Ich habe zwei meiner Agenten beauftragt, sie zu beobachten, (Я поставил двух своих агентов посмотреть за ней,) - Вольф посмотрел на часы, - seit vier Stunden wird sie ;berwacht, in einem Tag werde ich es dir melden. (уже с четырех часов за ней надзор, через сутки тебе все доложу.)
            Отто Еггер - штурмбанфюрер СС сидел в глубокой задумчивости. Он был поражен аналитикой своего старого друга, и раздосадован тем, что сам не заметил таких простых черт ее личного дела.
            - Nun, sie haben eine halbe Flasche getrunken, aber der Hopfen geht nicht. Wir machen weiter, bis die Kn;del gegessen haben. (Ну чего, уж пол бутылки выпили, а хмель не идет. Продолжим, пока пельмени не доели.) – промолвил Вольф, посмотрев на сцену, где скрипка выводила кружева под фортепиано. Не очень складно, но… очень красиво. А главное не привычно для войны.
            Еггер еще раз налил водки, бурча под руку:
            - Wir haben Russisch nicht bewertet, ihr Wodka ist genauso gut wie T-34. Kann ich dir morgen in etwas helfen, Wolf? (Не до оценили мы Русских, их водка так же хороша, как и Т-34. Я могу тебе завтра в чем-то помочь, Вольф?)
            Помме продолжал смотреть и слушать музыку, вздохнул:
            - Otto ... eines Tages wirst du nichts tun, um zu helfen. Nur diese Tage gibst du mir. Und nach morgen ... ich betone, nach unserem Treffen, tu ihr, was du willst... (Отто… один день… ничем ты не поможешь. Только эти сутки ты отдаешь мне. А после завтра… подчеркиваю, после нашей встречи, делай с ней что хочешь...)

            Через полтора часа штурмбанфюрер СД Вольф Помме закрыл за собой дверь, арендуемого им, жилья. До дома его довез приятель. Еггер заказал три бутылки «Столичной», которую ему должны доставить завтра в комендатуру, уж больно понравилась ему эта водка. После ужина, завезя Вольфа, Отто поехал не домой - к себе в кабинет: «…Значит операция, ну скажем… «Римма» … нет, откровенность не нужна - «Рим», конечно «Рим», началась. Только бы Еггер ничего не напортил за ночь. Он ведь сейчас рыть начнет… а может уже начал.» Он понимал – вечер прошел очень продуктивно, теперь надо было дополнить, начатую еще в кабинете шифровку, чтобы там, дома, активно встретили действия Еггера, и подыграли с легендой... в операции "Рим".
            Через день Вольф Помме выйдет на контакт со связным… Шульцом. На первый их контакт.


            Продолжение:   http://proza.ru/2023/03/25/68   

            10.03.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 2. Нету времени.
            Глава 10. Борьба за... смерть

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2023/03/16/1837   
            
            …В левой руке лимонка – кольца уже нет. Из темноты, прямо на Яшку летит огромный зверь… инстинктивно, левой рукой, пытается защититься от летящих, с рыком, на него белых клыков, стреляя в пса два раза и… промахивается!
            Клыки с остервенением вонзаются в плоть его локтя, прямо через рукав полушубка. Яков, упираясь всем своим богатырским телом и терпением боли, сдерживает удар пса, но… кисть разжимается… флажок лимонки летит в сторону, красноармеец изо всей силы, через адскую боль, пытается удержать лимонку… рука не слушается… эх… граната падает в снег, прямо под ноги подбегающего к разъяренному псу немецкому солдату. Инерция собачьего удара медленно валит сержанта с раненых ног, побеждая его раненную силу…
            …Никитин еще висит в воздухе, падая от удара собаки… снова и снова стреляя из пистолета...
            …собака висит в воздухе на руке разведчика, между упавшей в снег лимонкой и красноармейцем…
            …немецкий солдат – инструктор овчарки, опустил взгляд себе под ноги, куда упала граната…
            …офицер вермахта, в трех шагах в стороне кричит, который раз, «nicht schie;en!» (не стрелять!), он не видит лимонку…
            Взрыв! В стороны грязный снег.
            Все упали. Челюсти пса по прежнему железной хваткой висели на руке Якова. Над зажатыми челюстями огромные открытые умные глаза убитой… немецкой овчарки…
             После удара по ушам взорванной гранатой, Яков чувствует жгучие уколы, понимая, что это осколки лимонки. Голова гудит, пытается пошевелить левой рукой, чувствуя тёплую влагу в рукаве, но руку пронзает острая боль. Открыл глаза, на небе много звезд качаются в одуревшем взгляде и звоне, чуть приподнял голову, прямо в лицо выпученные глаза мертвого пса, с вонзенными в руку челюстями. Поднимает руку правую, в ней по-прежнему пистолет. Кладет его на грудь, пытается разжать челюсти собаки, не удобно, больно… не поддались…
            В этот момент он не видит, а слух его видимо не работает… кто-то изо всей силы сапогом ударяет лежащий на груди пистолет, по инерции ударяя сержанта в лицо… голова откидывается в снег, сознание улетает…
            - «Встать!!! встать!.. встать…», - эхом в голове команда командира.
            - «Держать!!! держать!.. Позицию!!! позицию!.. позицию…»
            В голове эхо, но командир, их капитан Васильев, будто рядом, где-то далеко лающие голоса немцев сквозь не прекращающийся звон… Он хочет выполнить приказ своего капитана, хочет подняться… он как будто видит, своё тело со стороны, оно словно приросло к снегу, вокруг так светло… ярче, чем светит солнце в самый безумно… безумно прозрачный летний день. Изо всех сил стремится встать… стремится встать! Стремится подняться, кряхтя и крича: «Мама…», но не хватает воздуха… не хватает света!..  Только оглушительный звон!
            Открывает глаза, гаснет свет… в руку возвращается боль - два немца пытаются разжать клыки овчарки, растягивая друг на друга нижнюю и верхнюю челюсти молчащего пса. Вместе с болью возвращается осознание реальности.
            Нож справа на ремне, слева, в подсумке, граната. Правой рукой, незаметно, одним движением, отстегивает кинжал, размахивается, отводя руку по снегу, не задирая ее вверх…
            Оба немца спиной, но левый - в пол оборота, замечает движение Никитина, орет:
            - Messer (Нож)!
            Но уже поздно – кинжал, плашмя, по рукоятку вошел между ребер у фашиста… снизу… два ребра под лопатку наискосок вверх - сердце напополам.
            Второй вскакивает, испуг виден даже под звездами, передергивает затвор автомата…
            - Nicht schie;en! (Не стрелять!) – Откуда-то справа, из-за головы.
            Тело зарезанного фрица плавно валится набок. Никитин не может вытащить кинжал под другим, не удобным, углом, кроме того чувствует, что сил нет.
            Немецкий сапог с маха по руке – рука снова на раскрошенный наст.
            Нижняя челюсть собаки оказалась оторвана из плоти руки, Никитин медленным движением, но без жалости, через жуткую боль, пронизывающую все тело, сдирает левую с клыков верхней челюсти, пытается достать лимонку из подсумка, с трудом его открывая - пальцы не слушаются. В темноте немцы этого не замечают сбоку полушубка. Непослушной кистью сержант всё же достает гранату, пряча ее под своим телом, под полушубок, пытаясь определить работает ли правая… работает!.. одним движением левая и правая встречаются на груди… правая рука падает в сторону – кольцо ЧКи на пальце, флажок вверх, сверкнув под звездами… граната на груди: «Раз, два…», - немецкий сапог вновь пролетает над глазами красноармейца, удар в грудь, в скользь… граната летит в сторону… немцы, в поле зрения, провожают ее глазами и кто-то, сообразив, валится на снег… разрыв гранаты… стоны. Стоны.
            -А-аа, гады! – отчаянное кряхтение Якова. «Опытные оказались…», - судорожные движения мысли еще ищут выход для борьбы, но… опять появляется яркий свет, выжигающий всю нечисть вокруг… все пропадает. Яков вновь теряет сознание…

            ………………………………………..
            Кто может знать, о безудержной борьбе простого Русского Солдата,
            когда он в одиночку, до последнего белого света в глазах и оглушительного звона в ушах, защищает свою страну…
            свою Родину,
            свою Веру -
            последний раз, отвержено, вспоминая своих, самых близких людей?..
            Кто может знать, понимать боль и страх, в безудержной борьбе простого Русского Солдата,
            за жизнь!.. за мирную жизнь, чтобы работать... созидать... Любить!
            За смерть... чтобы не попасть в плен!
            Никто!
            ...Никто! Никогда…
            Но!
            Его подвиг навсегда уходит в легенду. Становится былью, которую рассказывают люди друг-другу. Становится болью.
            Становится болью... и глубокой памятью его потомков. Эту память и боль уже не погубить... не стереть!
            Удивляются…
            Восхищаются подвигу простого Солдата… простого человека,
            взявшего в руки оружие для защиты своей Родины,
            своей истории… создавая историю далее, историю своих родных и близких.
            Ему так хотелось жить и любить, растить и воспитывать детей… внуков, продолжая врастать своими корнями в Планету!.. на которой он жил…
            Ему так хотелось достроить дом... Маме! В котором будут бегать ее... мамины внуки.
            Но кому-то надо было встать на пути смерти и
            ...утонуть в вечности.

            А позапрошлым вечером, штурмбанфюрер СС Отто Еггер, сидел в ресторане «Сел и съел» и удивлялся простой и легкой аналитикой своего приятеля Отто Помме. Но не все же время говорить только о работе. Они уже говорили не о его важном деле, в текущий момент. Немецкие офицеры сравнивали чопорность, вздернутый всегда гордый носик, из-за прямой длинной шеи в официозе, лиц немецких дам и… простую открытость, доброту и нежность глаз русских женщин, как правило, одетых в телогрейку... с чуть наклоненным вскользь... личиком. Обязательно с летучей улыбкой, и в радости... и в отчаянной боли. А Еггер еще подчеркнул, как меняются эти добрые святые лики… когда они их разоблачают на… «дыбе», сколько ненависти и великого отчаяния… вырастает на милых лицах. Но даже в этих приятных палачу разговорах, Еггер уже не мог не крутить в сознании мысли по разоблачению русского разведчика, притаившегося в Могилеве:
            "...Man kann nicht warten, es ist notwendig, dass ich in der Nacht alles, was m;glich ist, nach dieser h;bschen Pers;nlichkeit ausgegraben werde.» («…Нельзя ждать, надо действовать, чтобы мне за ночь раскопали все, что возможно, по этой смазливой личности.»)
            Но говорил при этом... про женщин, про русских женщин:
            - Ja, Wolf, russische Frauen sind h;bsch, s;; und ... vielleicht sch;ner als unsere eleganten deutschen Frauen. Aber sie sind... aber sie sind Russisch, (Да, Вольф, русские бабы красивы, милы, и… возможно приятнее наших элегантных немецких женщин. Но они… но они Русские,) - сказал, подчеркивая превосходство, но брезгливо и пренебрежительно, - was bedeutet das?.. Minderwertige. (а это что значит?.. Неполноценные.)
            Опять брезгливо, достав из кармана носовой платок, вытер кончики пальцев от соуса. Аккуратно, насколько возможно тихо, сморкнулся, хотел платок сложить, но потом смял, сунул в карман форменных брюк.
            - Sie sind alle nicht vollwertig. Sie k;nnen sich nicht darum k;mmern und respektieren sich selbst ... ihren Mann, ihren Liebhaber. Alle diese ... Polen, Tschechen, Ukrainer, wie du am Morgen betont hast, Wei;russen. Sie sind bis zum Tod stur, viele von ihnen sprechen w;hrend der Untersuchung kein Wort. Es gibt immer noch Polen ... hin und her, man kann sie einsch;chtern ... aber hier ist es fast unm;glich, sie zu spalten, Sie stecken eine Pistole in ihnen, sie schlie;en die Augen, sie dr;cken die Z;hne zusammen ... sogar die Gel;nder nach au;en ... aber sie schweigen! Sie dr;cken sich zusammen, aber sie schweigen. Du ;ffnest deinen Mund, es gibt eine Zunge, aber wie nicht… (Они все не полноценные. Они не умеют заботиться и уважать себя… своего мужчину, любовника. Все эти Русские… они же: Поляки, Чехи, Украинцы, как ты там утром подчеркнул, Белорусы. Они упрямы до самой смерти, многие из них, во время дознания, не говорят ни слова. Еще там Поляки… туда-сюда, запугать можно… но здесь, их же расколоть почти невозможно, в них пистолет тычешь, они глаза закрывают, зубы сжимают… даже желваки наружу… но молчат! Сожмутся… но молчат. Рот откроешь, язык есть, а, как не…) - он напряженно искал замену слову, но не мог найти, - ...versuche es nicht, du wirst kein Wort erreichen. Man sieht, dass es weh tut, aber kein Wort, wenigstens zieh die Haut davon ab. Was ist mit ihr ... was ist mit ihm. (…не пытай, ни слова не добьёшься. Видно, что больно, но ни слова, хоть кожу с нее снимай. Что с нее… что с него.)
            Он откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул, словно вспоминая свой садизм. Налил водки – выпил. Вольф молчал, со, сложно сделанным, удовольствием на лице прожёвывая вкусный сибирский пельмень.
            - Es tut mir leid, ich muss zur Toilette gehen, Pardon. (Прошу прощения, надо отойти, пардон, до туалета.)
            Вольф улыбнулся, вытаскивая из пачки очередную сигарету, продолжая наслаждаться скрипкой под фортепиано: «Даже за едой, сволочь, не может не упомянуть свою садистскую натуру. Да, чтобы служить в гестапо, надо иметь особый талант.»
            Эсэсовец встал, пошел к выходу. Но Отто вышел не в туалет. Он вышел на улицу, кистью махнул водителю, чтобы тот подъехал ближе. Когда машина поравнялась с Еггером, открыл дверь:
            - Carl, versammeln Sie sofort Ihre Einsatzgruppe und alle aus dem Archiv zur Kommandantur. Am Morgen brauche ich alle m;glichen Informationen ;ber Hoffman Rimma Henrichowna, den Leiter des Kommunikationsknotens des Mogilev-Bahnhofs. Besondere Aufmerksamkeit f;r diejenigen, die sie bei der Enth;llung des Mogilev-Untergrunds im vergangenen Herbst abgegeben hat, erinnern Sie sich, bevor das Kino explodierte. (Карл, немедленно сейчас собирай в комендатуру свою оперативную группу и всех с архива. К утру мне нужны все возможные сведения по Гофман Римме Генриховне… Начальнику узла связи железнодорожной станции Могилев. Особое внимание тем, которых она сдала при разоблачении могилевского подполья прошлой осенью, ну помнишь, перед взрывом кинотеатра.) – Карл кивнул головой, закрыв глаза. - Sie beginnen sofort zu arbeiten. Du… (Работать начинаете немедленно. Ты…) - уже к водителю, - in einer Stunde wartest du hier auf mich. Ist alles klar? (через час ждешь меня здесь. Все ясно?)
            - Ja, Herr Sturmbanf;hrer. (Есть, господин штурмбанфюрер.)
            Отто захлопнул дверь, машина почти моментально тронулась с места. Отто закурил, медленно двигаясь ко входу в ресторан, продолжить приятный вечер со старым приятелем.

            Через полтора часа штурмбанфюрер СД Вольф Помме закрыл за собой дверь арендуемого им жилья. До дома его довез приятель. Сам Отто поехал не домой - к себе в кабинет, где его уже поджидали сотрудники, а в архиве шла активная работа по сбору требуемой информации.
            - Karte um Mogilev auf dem Tisch. (Карту вокруг Могилева на стол.) – скомандовал Отто, заходя с замом в свой кабинет.
            Курт знал, где у шефа стояла карта. Тут же, в два шага, ее схватил, секунд через десять, карта была расстелена на большем столе, за которым обычно проводятся совещания.
            - Wir haben drei mobile Locators. (У нас три передвижных локатора.) – Рассуждал Еггер. – Um einen Pianisten zu fangen, m;ssen wir die Aufnahmegruppen so nah wie m;glich an den Punkt des m;glichen russischen Funkpunkts positionieren. (Чтобы пианиста выловить нам надо, чтобы группы захвата были расположены как можно ближе к точке возможной радиоточки Русских.)
            Он отошел от стола с картой к столу письменному. Среди шести папок, копии которых отдал Помме, вытащил папку Гофман Риммы Генриховны, остальные бросил в стопку отложенных, еще утром на этажерке. Папку Гофман бросил на карту, встав над столом в глубокой задумчивости.
            - Kurt, diese Dame solltest du am Morgen so genau kennen, als h;ttest du dein ganzes Leben lang mit ihr gelebt. (Курт, вот эту дамочку ты должен к утру знать так близко, словно всю жизнь вместе с ней прожил.)
            - Ja, Herr Sturmbanf;hrer. (Есть, господин штурмбанфюрер.) – слегка озабоченно произнес его заместитель.
            Поднял папку со стола, открыл, бегло по строчкам. В это время его шеф:
            - Die Locators werden so platziert, dass sie die Umgebung des Dnjepr um die Stadt und den Vorort herum so gut wie m;glich erfassen k;nnen. Mehr Aufmerksamkeit auf den ;stlichen Teil. (Локаторы разместить на возвышенностях таким образом, чтобы максимально захватить окрестности Днепра вокруг города и пригорода. Большее внимание к восточной части.)
            Отто опять задумался, прищурившись и поджав губы.
            - Wie viele Hunde stehen uns zur Verf;gung? (У нас в распоряжении сколько собак?)
            Курт оторвался от читаемого, взгляд на шефа, соображая секунды от неожиданности:
            - F;nf ... F;nf, Herr Sturmbanf;hrer. (Пять… Пять, господин штурмбанфюрер.)
            "Es w;re besser, wenn Hunde mehr geschickt w;rden als Menschen» («Лучше бы собак больше прислали, чем людей»), - риторически промелькнуло сожаление.
            - Dann werden wir drei Gefangenengruppen haben. (Значит… у нас будет три группы захвата.) – Произнес Еггер свои мысли вслух. – In zwei wird es zwei Hunde geben, in einem einen. (В двух будет по два пса, в одной один.)
            Он медленно начал двигаться вокруг карты, Курт, поворачиваясь, съедал его глазами, сложив папку под мышку.
            - ...die Erfassungsgruppen m;ssen so positioniert sein, dass sie nicht weit von m;glichen Sendepunkten entfernt sind. Und wo ist die beste Sendung?.. Stimmt. (…группы захвата должны быть расположены так, чтобы они находились не далеко от возможных полевых точек трансляции. А самая лучшая трансляция где?.. правильно,) - хотя никто ничего не ответил, - ;ber dem Fluss. (над рекой.)
            Он вернулся на место, откуда карта читалась корректно.
            - Diese drei Punkte sind… (Эти три точки…) - около двадцати секунд он смотрел на карту, крутя в пальцах простой карандаш, - ... diese Punkte an den Kurven des Dnjepr. Hier ist dieses erste Dorf… (…эти точки на излучинах Днепра. Вот эта первая деревня…)
            Еггер на карте простым карандашом поставил крест. Выпрямился. Не смотря на позднее время, в его взгляде было много энергии, движения энергичные… резкие. Самое первое место было намечено недалеко от излучины Днепра. Именно то место, где после завтра, ведь до окончания пятого апреля, осталось еще полчаса, будет произведен радиоконтакт связных группы Васильева.

            Седьмого апреля Шеина в 23.05 отобьет в эфир свой личный ключ в километре, от этой самой деревушки. От первого креста Еггера на карте, на которую он, штурмбанфюрер СС Отто Еггер, начальник могилевского Гестапо, смотрел сейчас.

            - Diese Operation beginnt am Morgen ... sofort! Das ist ein Befehl! (Эта операция начинается с утра… немедленно! Это приказ!)
            Прозвучало удовлетворенно и утвердительно, когда все три точки были нанесены на карту.
            Еггер по-прежнему стоял и с довольным лицом щупал карту своим острым как игла взглядом, словно видя связных могилевского резидента русских на высоком яру днепровской излучины.

            ………………………………………..
            …Васильев уже минут пять наблюдал за Вованом.
            Вован появился со стороны просеки, на той же тропе, по которой вчера уходили все они до просеки под высоковольтку, а там расходились в разные стороны. У каждого куста Вован останавливался и с пол минуты внимательно озирался во все стороны, и только затем двигался далее. Страх его был заметен издалека. До одиннадцати оставалось почти двадцать минут, встреча у Савелишны была назначена именно в районе одиннадцати часов. Капитан решил его перехватить. Дуб, у которого он притаился, это позволял без труда, его ствол был толщиной значительно более полуметра, а тропинка проходила именно под его кроной. Ствол надо было всего лишь бесшумно обойти вокруг, оказавшись за спиной у Вована.
            Когда тот почувствовал захват на удушение, было уже поздно. Вован понял, что дышать не может, Мир поехал вдаль, еще миг… и глаза закрылись. Когда очнулся, руки были перетянуты его же ремнем, хорошо, что не за спиной, во рту тряпка, не слабо давила на язык. Рядом никого, страх Вована мыслью бил на то, что все это время за ним шли немцы. Когда перед ним появился командир разведгруппы, он был страшно обрадован, сказать об этом не мог с кляпом во рту, но активно демонстрировал это всем свои оставшимся, вокруг кляпа, лицом. Связанные руки поднять не мог, они были привязаны к правой ноге ремешком от шмайсера. А командир сидел напротив и внимательно смотрел Вовану в глаза. Сидел, смотрел… и молчал, ища страх. Но видел на лице Вована только радость…

            Васильев ждал Вована уже более часа. Он проводил Шеину и Трифонова с проводницей до большого штабеля бревен на просеке, взглядом проводил в лес, пока те не скрылись от него совсем. Недолго раздумывал дойти до места вчерашних событий группы связи. Но посчитал, что там должно быть не спокойно раз шел бой, значит может быть засада... они же не идиоты и должны исследовать последствия ночного боя. Идти, на место ночных событий, нельзя. Не спеша вернулся обратно. Но в дом не пошел.
            Было не похоже, что кто-то, где-то раскололся. Но и правда пока не просматривалась до конца. Что там с Никитиным и Вованом случилось, было не понятно, и где они сейчас? Но, как бы там ни было, была договоренность – сбор в одиннадцать дня у Савелишны. Именно поэтому, предполагая, что Вован и Никитин в любом случае окажутся в месте их дислокации, он стал их ждать. Вне дома - именно здесь, чтобы сразу определить не приведут ли они кого-то еще.
            И вряд ли появятся здесь с немцами. Если Вован провокатор, то его захотят отработать до конца. Они не станут его пасти до самого дома, если тот сдан и так, захват будет обозначен как-то иначе. Вован пришел один... как и предполагал Николай, так и случилось. Но вел он себя совсем не так, как действуют, зная будущее.

            …А командир сидел напротив и внимательно смотрел Вовану в глаза. Сидел, смотрел… и молчал. Наконец… Васильев не торопливым движением вытащил кинжал:
            - У нас с тобой совсем нет времени. Ты сейчас успокойся, я вынимаю кляп, и вкратце все рассказываешь. – Глаза командира быстрыми движениями белков опять ощупали ближнюю тишину. – если за тобой идут немцы, говоришь сразу и немедленно.
            Левой рукой тремя движениями вправо-влево, вынул кляп. Вован молчал, роняя взгляд на острое лезвие в руке командира по-прежнему молчал.
            - ГоворИ! – с акцентом на окончание слова произнес командир.
            - За мной никто не шел… я никого не видел. Я правда проверял… несколько раз. Не было никого.
            - Уже хорошо. Рассказывай сначала.
            Связанный закрыл глаза стремясь сосредоточиться, заговорил сразу, словно продолжив рассказ, как только глаза открыл:
            - …Он меня сам прогнал, до немцев метров триста оставалось. Я не хотел, он меня выгнал. На просеку не пошел, как Яшка приказал. А Яков… Яша бой принял. За бой три гранаты взорвалось. Он хотел собак завалить, так и говорил… главная задача… собак завалить. – шмыгнул носом, несколько секунд молчал. - Домой не прямиком шел, петли делал, проверял. Не было преследования, точно не было. И сейчас проверял, несколько таз таился, не было преследования.
            Опять замолчал. Васильев смотрел на Вована – тот не врал, сосредоточенное лицо, не напряженное, расстроенные, в печали, губы. Не упавшая, в плечи, или с них от страха за правду, голова. Расслабленные от безысходности событий руки. Все говорило о чистоте его испуганной совести.
            - Собак-то он… - пауза, - грохнул. Если бы не грохнул, они меня бы догнали. А сам… сам гранатой подорвался. Он в плен не хотел. Каждому из нас сказал, что одна граната для себя.
            Васильев все понял. Капитан понял, что Никитина, их балагура, ждать… не нужно. Они не знали… они никогда не узнают, возможно… с каким остервенением Яков, приблизительно двенадцать часов назад, боролся за свою Страну, за свою Родину! За свою… смерть.

            Васильев развязал руки Вована. Объяснив, когда тому прийти для связи к Савелишне, отпустил его домой. Отпустил, попрощавшись, чтобы не было лиха.

            До ночи, капитан Николай Васильев просидел у Савелишны в машинке, за большими корзинами, закрытый одеялом. По деревне ездили немцы, проверяли дворы. К Савелишне тоже заходили. Но офицер, оказывается, брал у хозяйки яйца и куриные тушки время от времени. И сейчас от яичек не отказался.
            Через часа полтора, как стемнело, Савелишна позвала капитана в избу. Немцы уехали, когда еще было светло.
            Завтра – главная встреча с резидентом. Немецкая форма приготовлена и висит на створке комода.

            Приблизительно через час как Савелишна позвала Командира… они уже спали, где-то по улице, в конце деревни, протрещали очереди из автомата. Вдалеке залаяла собака, но быстро замолчала. Васильев не проснулся, укачали его пути-дороги последних полутора суток, а может быть привычка к нескончаемой канонаде. Савелишна вскочила с постели тут же. К одному окну, к другому. Накинула телогрейку выскочила на крыльцо, скинув засов. Темнота. Никого. Пошла в избу: «Всё-таки надо разбудить Колю», - уже входила в жильё, у двора загудели моторы, в окнах задрожали быстрые зайчики от фар.
            Савелишна замерла: «Погубила парня!..», - пронеслось в мозгу пожилой женщины, разжигая под сердцем необузданную ярость, которая глушилась в груди уже полтора года. В глазах бегущие сноха с внуком… немецкий танк… гусеницами…
            Будить поздно. На мосту стояли вилы. Она опять, как в бреду, откидывает засов… смотрит из-за колоды на калитку…
            В свете фары мотоцикла офицер, который днем взял у нее яйца, держал ее калитку, четыре солдата затаскивали два тяжелых мешка.
            Немец давал, на немецком, команды. Савелишна вышла на крыльцо. На нее упал сильный луч фонаря:
            - Oh, Oma! Getreide, Weizen. Das ist f;r deine Hoden. Ich komme nach morgen wieder. Wo soll ich hin? oh, du wirst es sowieso nicht verstehen, (О, бабушка! Зерно, пшеница. Это тебе за яички. После завтра еще приеду. Куда положить… а, ты все равно не поймешь,) – уже солдатам, - ziehen Sie sie in den Flur. (тащите в коридор.)
            Немцы уже поднялись на крыльцо, хотели затащить на мост… Бабуля встала на их пути:
            - Куда, куда? Вон туда в угол, - грубо закричала она на фрицев рукой показывая в угол крыльца.
            Через минуту, мешки в углу, калитка закрыта, мотоцикл и грузовик поехали дальше. Савелишна, у калитки, провожала их не спокойным взглядом.
            Когда зашла в избу, поставив на место вилы, закрыв засов, Никитина в койке не было, койка наспех заправлена, немецкая форма тоже исчезла. Бабка встала в двери, не зная, что делать, вздохнула. Но дверь открылась, на пороге командир:
            - Чего это они?
            - Зерно привезли. Небось грабанули кого-то, сволочи…

            …На следующий день, уже далеко после полудня, когда Васильев давненько, как ушёл, Савелишна узнает, от проходящего мимо соседа, жившего через несколько домов по улице... что на окраине ночью казнили Колединых… всю семью, вместе с двумя малолетними.


            Продолжение:   http://proza.ru/2023/04/14/726   

            10.03.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 2. Нету времени.
            Глава 11. Звонкий… колокольчик.

            Предыдущая глава:  http://proza.ru/2023/03/25/68   

            …Все не так просто. Не мог же немецкий оберлейтенант, с документами из госпиталя, выйти от Савелишны. Да и вообще, в свет выходить от Савелишны было никак нельзя, она одинокая баба - сотрудничавшая с немцами. Только в лес... соблюдая максимальную осторожность, ошибка недопустима. Именно поэтому, для облачения и перевоплощения было предусмотрено специальное место, в двухэтажном доме, не так далеко от дома Савелишны, по перелескам – чуть более полкилометра. Подойти можно было со стадиона противопожарной охраны ДОСААФ, один край поля которого примыкал к лесу, справа пожарное депо, слева резкий спуск к ручью, стекающему в Днепр, балочка которого обильно заросла кустами и старым мелколесьем, превратившимся в десятиметровый лес. И тропку протаптывать не желательно в грязном не стаявшем еще снегу.
            Левый подъезд дома был разбит немецкой бомбой в 41м. Стена между подъездами тоже рухнула, но лестница осталась цела. А в правом крыле, на втором этаже, в крайней правой квартире уцелели даже почти все стекла в окнах, лишь треснули кое-где. И хотя два целых стекла кто-то аккуратно снял, штапик оставив на месте рядом с окошками, все равно внутри было сухо. Даже часть мебели осталась не тронутой. Именно здесь и происходило перевоплощение в немецкую форму.
            До парка, от пожарки, от стадиона, где и при немцах иногда играли в футбол, надо было всего лишь преодолеть мосток через небольшой ручей, он уже журчал, протопив зимний лед. До комендатуры минут пятнадцать ходьбы средним темпом, в горку, вдоль дороги, по излучине Днепра, в сторону моста, через Великую реку. А истекал Днепр приблизительно сто километров восточнее железнодорожной станции Озерная, на Смоленщине, которую уничтожил Васильев полгода назад дерзким налетом, спалив там несколько фашистских эшелонов вместе с пакгаузами и складами, топливом и техникой, на долго прекратив разгрузку и доставку немецких стратегических резервов напрямую подо Ржев в устье Бельского котла, в котором надо было спасать сто тысячную группировку Красной армии. А грузы на Озерную шли, в том числе, и через тот-же Могилев.
            Так и не смогли тогда в августе 1942го спасти из Бельского котла 39ю армию… оставленную… и погибшую там в болотах… между Ржевом… Нелидовым и Вязьмой, тремя Русскими маленькими провинциальными городками.
            Но сейчас надо сделать последний шаг… так просто, надо всего лишь забрать папку, ради которой они и прилетели в, уже полтора года оккупированный, Могилев. Ни каким образом не выдав нашего резидента, обязательно сохранив, обязательно доставив в Москву, такие драгоценные, бумаги. Что в них, гвардии-капитан не знал, но сержант Никитин уже отдал за них свою доблестную жизнь, так и не достроив Матери своей, сожженный фашистами, дом.

            Колокольчик очень звонко дернул оберлейтенанта за уши. Тот даже чуть понизил голову в плечах, замерев на летучее мгновение от неожиданности, в открытом дверном проёме. Дверь закрылась, звон, уже не такой яркий… затем глубокая тишина…
            Васильеву даже показалось, что он не слышал такой тишины, после звонкого колокольчика, как только дверь в аптеку вернулась в косяк. После глубокого вздоха провел взглядом по потолку и вертикальным стеклянным витринам в узких деревянных рамках, за которыми на полках лежали и стояли множество пузырьков и листочков… пластинок с таблетками. В правой руке черная папка, аккуратно завязанная на бантик. Все белое, витрины, стены, потолки, и яркий запах касторового масла, еще каких-то лекарств.
            Женщина что-то объясняла аптекарю у аптечного окошка, говорила по-нашему… по-Русски. У левой стойки штурмбанфюрер СД что-то писал на бланке заказа, такая же папка, как у него, лежала чуть в стороне по его левую руку, где хватало места заполнить бланк заказа лекарства, стопка чистых бланков ближе к краю узкого столика. У витрин, не занимая места на столике, маленькая чернильница, пара аккуратных перьевых ручек… В помещении поразительная чистота. Николай даже себе под ноги посмотрел, не наследил ли, но на улице сухо и очень голубое небо.
            Оберлейтенант медленно сделал три шага, за спину высокому немецкому чину СД. Свою папку Васильев положил рядом с папкой немецкого офицера - слева, стал делать вид, что тоже заполняет бланк, правда… писать он мог только по-русски, но стал выводить те странные каракули, которым научила его Роза до автоматизма. В аптеке, кроме них, была еще только женщина в летах, разговаривающая на чистом родном, Николаю, языке с аптекарем консультируясь о приеме получаемых таблеток и микстуры.
            Уже с пол минуты он заполнял бланк заказа лекарства, затем качнул головой, зачирикал написанное, смял его, сунул в карман. Медленно потянулся взять другой – чистый бланк… Немецкий офицер, словно случайно, повернулся в пол оборота, остановив движение Васильева, мимолетно глянув на лейтенанта ничего не говорящим взглядом, положил свой бланк пальцами своей руки так, чтобы Васильев не мог этого не заметить. Взял чистый. На аккуратно оставленном бланке, среди немецкой непонятной писанины, справа от кляксы, был написан ряд знакомых цифр и зачеркнут – словно подчеркнут.
            Назойливо, но чуть растерянно, капитан вглядывался в ряд цифр с шестиразрядным разделением. Шифровальщиком была радистка, она без ключа превращала, в шифр из цифр, написанные слова и прочитывала их обратно. Но некоторые их комбинации уже были вбиты и в его голову. Всего, что обозначали цифры, Николай не понимал, но он отчетливо осознал, что речь идет… о Никитине, о пропавшем сержанте. Васильев поднял глаза на затылок майора, будто надеясь на подтверждение своих мыслей, медленно взял правую папку. Она была толстой и упругой. Смял бланк, положенный штурмбанфюрером, сунул и его в тот же карман, куда, секунды назад, утопил испорченный бланк. Опять посмотрел на спину резидента. Не делая резких движений спокойно повернулся, направился на выход. Штурмбанфюрер СС продолжал заполнять очередной бланк заказа лекарств… прописывая все по-немецки, по легенде, русским он не владел… ну может коряво отдельные слова, простые выражения… как все бывалые немецкие вояки.
            Колокольчик вновь нарушил глубокую тишину в аптеке, но никто не обратил на это внимания.
            Майор СД спокойно дописал последний бланк заказа, не торопясь прочитал его, собрал все три заказа вместе, пошёл к аптечному окну. Женщина уже отошла от окошка, что-то колдовала с полученными лекарствами у таково же столика, но у правых витрин.
            - Nun. Ich habe es ausgef;llt, wie Sie gesagt haben. (Вот. Я заполнил, как вы говорили.) – Майор СД подал аптекарю заполненные бланки. – Oh, ja. (Ах, да.) – Подал через аптечную стойку бумажку с написанными названиями лекарств, которую ему дали для заполнения бланков по предъявленному рецепту.
            - Данке, хер штурмбанфюрер, зи комен морген фюр дизен медикамет ворбай… (Спасибо, господин штурмбанфюрер, за этим лекарством зайдете завтра…) - на ломаном немецком, подглядывая в листок, лежащий за стеклом витрины, на котором по-русски перевод некоторых слов, разделенных по группам.
            - Um 10 Uhr? (В десять?)
            - …Я, я, комен зи ви иммер. Дахинтер… юберморген, (…Да, да, приходите, как всегда. За этим… послезавтра,) – он замешкался, - верден зи дас нихьтцу айнем гроссен ауфвенд махен (…вам не составит это больших хлопот?..) – офицер туда-сюда повернул головой.
            Дальше аптекарь задумался было видно, что он пытается подобрать слова.
            - Унд юбер дисес хайльмиттель верде ихь ес инен саген, окей? (А про это лекарство… я вам скажу позже, хорошо?) – ткнул он пальцем в первую бумажку.
            - Nat;rlich danke ich Ihnen, bis morgen. (Конечно, Благодарю Вас, до завтра.)
            Вольф положил в белое блюдце две марки и пятьдесят пфеннигов.
            Аптекарь улыбаясь боднул воздух головой, провожая взглядом своего завсегдатая, в высоком чине, до дверей, зная, что в пределах марки, сдачу офицеры не брали.

            «Ну вот, теперь от меня мало чего зависит, только не случилось бы чего непредвиденного, эти документы обязательно должны добраться до Кремля. Может проводить связного? Если что, путь этих бумаг будет отслежен моментально… а еще страшнее… что Москва их тогда не получит… Резидент в Берлине накроется… о себе уж чего. Еще страшнее, что в Берлине сразу будет известно об утечке по летней компании! – Даже свет стал ярче от мыслей. - Тогда… беда! Тогда они изменят планы. И обороны… и наступления… направление главного удара.»
            Мысли его заканчивались уже после звона колокольчика, которого он даже не услышал на ступеньках крыльца. Он посмотрел в одну сторону улицы, перпендикулярно, на Т-образном перекрестке, проехал грузовик, посмотрел в другую сторону, улица плавной кривой уходила к Днепру, машин не было. Одел перчатки, небо яркое, слегка сощурившись, ключом открыл дверцу своего мерседеса, сел за руль.
            Двигатель завелся легко, на улице тепло. Мостовая подергивала кузов. Машина медленно ехала по улице. Помме искал глазами связного. В сотне метрах Вольф увидел отчаянную картину. Легкий моментальный озноб мысли.
            Унтер-офицер немецкого патруля уже разворачивал документы Шульца, решение пришло мгновенно…
            Вольф нажимает на педаль акселератора, увеличивая скорость авто, сбрасывая газ буквально в двух десятках метров от патруля, резко останавливается у тротуара. Выходя из машины, в движении, разворачивает свое удостоверение СД, быстрым жестким шагом обходит машину, подходя к унтеру, который уже читает удостоверение оберлейтенанта. Двое солдат патруля вытягиваются в стойке смирно, вытягивая руку в приветствии. Унтер поднимает глаза - те на лоб, от неожиданности тоже замирая в стойке смирно, руки по швам, в правой ausweis Шульца.
            - Das ist unser kontugierter Mitarbeiter. Er kann jetzt nicht gut h;ren und denkt nach. (Это наш контуженный сотрудник. Он сейчас плохо слышит и соображает.) – Не давая ответить унтеру… - Ich nehme ihn mit. (Я его забираю.)
            Открывает заднюю дверцу машины:
            - Setz dich. (Садись.) – Грубо, без возражений. – Взгляд на ausweis Шульца. – Geben Sie das Dokument zur;ck ... Warum ich warte. (Верните документ… Почему я жду.)
            Васильев уже двинулся в створ дверцы авто, когда унтер, тронув его за руку, вернул ему документ. Штурмбанфюрер аккуратно захлопнул дверцу своей машины, резкими шагами вернулся за руль. Машина опять затряслась по мостовой. Патруль по-прежнему стоял по стойке смирно, провожая глазами машину высокого чина СД.
            - Куда тебя вести? – голос спокойный, будто ничего не произошло менее минуты назад.
            - Пожарное депо за ручьем.
            Эта улица как раз выходила на спуск к этому ручью, изгибаясь подковой с верху. Но машина повернула направо, мостовая оборвалась, грунтовая дорога сильно качнула черный мерседес.
            - Да я вроде понимал, что они говорили, сделал вид, что говорить не могу, вроде поверили.
            Вольф молчал.
            - Может зря ты так рисковал?
            Но Вольф по-прежнему молчал.
            Только когда подъехали к спуску к ручью:
            - Надо было тебя от аптеки сразу отвести на место. Перемудрил с конспирацией…
            Помме бегло, но внимательно посмотрел во все возможные направления, в том числе и в зеркала. Машина повернула налево, на спуск:
            - Имей в виду капитан… в этих документах жизнь тысяч солдат… десятков тысяч… может сотен… - он ехал не быстро, но так, чтобы грузовик, метрах в сотне сзади, отставал.
            Васильев не ответил, до места оставалось совсем не много.
            Когда машина остановилась, заехав во двор поверженной двухэтажки, Вольф, внимательно осматривая окрестности, задержал Васильева:
            - Твой боец в гестапо. Он тяжело ранен, на утро в сознание не приходил. Вытащить его невозможно. Изолятор охраняется очень серьезно, и дополнительная личная охрана внутри. Не вздумай там партизанам чего сказать. Еггер очень надеется, что он очнется, хотя врачи не обнадеживают, еле живой. Он чего ни будь про меня знает?
            У Васильева слегка зашевелилось в груди: «Сорвал я тебя с отпуска, Яшка.» Дыхание стало глубоким. Васильев задумался, невольно вспоминая прошедшие дни в Могилеве, еще раз анализируя возможность опознания Яковом резидента:
            - Нет. Про тебя не знает ничего ни один номер в группе. Даже кто ты, и где ты. Кроме меня. – Секунды молчания, - …Я уверен, он ни слова ни скажет. Еще глядишь сбежать попробует… или себя погубить. Если выживет, конечно.
            - Он в бою семерых положил, еще пять раненых, одного в рукопашной… кинжалом в сердце. Двух собак завалил. Дважды себя взорвать пытался, не сложилось. Еггер и поражен, и восхищен солдатом. Говорит, его воля, расстрелял бы и похоронил с воинскими почестями. – Хмыкнул с паузой. – Меня спросил, когда выпили вчера, глаза как после драки: «Как мы их побеждать будем?..»
            С пол минуты оба о чем-то думали:
            - Помни! Чтобы уничтожить папку, ее надо открыть. Это на самый крайний случай, которого не должно случиться. – В это время он смотрел на спокойного, как танк, Васильева. – Товарищ Шульц.
            Оба слегка улыбнулись. Шульц – Вольфу:
            - После войны познакомимся.

            Николай встретился с Варей в шесть вечера у штабеля бревен на просеке высоковольтной линии. К Савелишне командир уже не возвращался. Они еще не знали, что ближайшие двое суток им придется провести в Варином шалаше.
            К утру 11го апреля 1943го года группа, в составе трех человек, выгружалась на подмосковном аэродроме. Прилетели они сюда, в пустом самолете, с промежуточной посадкой, для дозаправки, где-то под Можайском, там выгрузили раненых из партизанского отряда, и к ним был прикреплен специальный офицер фельдъегерской службы, который сопровождал их далее. лейтенант Роза Шеина осталась в партизанском отряде. Развязывать и открывать драгоценную папку… не пришлось.
            Самолет, который был выслан за ними в ночь с 09.04.1943го на 10.04. 1943 - был сбит немецкими истребителями уже за линией фронта, дублирующий самолет поднимать не стали, из-за очень плохой погоды в районе взлета, да и время уже было упущено. Первый, основной, экипаж обязан был идти на чрезвычайный риск при взлете, изменить это было невозможно. Со взлетом они справились, в полете... не повезло.
            Эвакуация группы, всего из двух человек, была перенесена на следующую ночь.
            Одиннадцатого апреля, сразу после приземления, Васильев пересел в эМку, не выпуская папку из рук. Офицер фельдъегерской службы неотступно следовал за капитаном. Трифонов остался возле самолета, одиноко провожая машину взглядом, хлопая себя по карманам, чтобы достать курево. Он уже поднес спичку к папироске, когда Машина с командиром скрылась с его глаз, прикуривая Мишка поперхнулся дымом и закашлялся, как салага. Слегка прокашлявшись… морщась стал осматривать папироску, словно нестандартный калибр патрона:
            - Чагой-то… какая-то противная, зараза…
            Миха резко бросил папиросу. В Душе был тяжелый нервяк. Трифонов стоял один, метрах в пятидесяти, вокруг самолета, который их привез, ходили технари, что-то осматривая и ощупывая. Он плотно сжал губы, до пяток ощущая, что рядом нет… Яшки, только его тяжелый рюкзак.
            Машина ехала по просыпающейся Москве к месту передачи невероятно ценной посылки, где ее должны были разминировать. Кроме водителя в машине офицер фельдъегерской службы, на переднем сидении – автоматчик охраны.
            Уже вовсю занимался пасмурный весенний день. За окном автомобиля гудела просыпающаяся Москва с клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, и другими звуками такими интересными для Николая Васильева, привыкшего к окопной жизни на фронте среди нескончаемой канонады и железного запаха жженого пороха. А по улицам… по улицам Москвы уже шли люди… много людей, но все были одеты в штатские одежды, а женщины, которых было значительно больше, чем мужчин, поправляя свои распущенные волосы, шли в плащах и легких пальтишках, из-под которых волной колыхались… платья. А на нежных ножках у многих, не смотря на лужи, одеты туфельки.


            Историческая справка.

            Предупрежден – значит вооружен. Эта прописная истина, как нигде, актуальна в военном деле.
            После разгрома под Сталинградом, Гитлер рассчитывал на реванш в летней компании 1943го года и уже 15 апреля 1943 года, всего через полтора месяца после Волжской конфузии, подписал директиву № 6 – план летнего наступления на Восточном фронте. Этот план получил кодовое название «Цитадель». Его разработка началась еще в феврале. Немецкое командование понимало, что Германия не сможет действовать активно на всех фронтах сразу, как в 1941м и 1942м годах, ввиду истощения людских и технических ресурсов вермахта. Именно из-за этого было принято решение вложить всю силу в один, но обезоруживающий насмерть Красную Армию, удар. И, уже при одержании стратегической победы, развивать это наступление в сторону Москвы и на Юг.
            Но не мог предположить «великий» немецкий фюрер… не мог он предположить, что чуть раньше, а именно 12 апреля 1943го, этот план, еще не подписанный Гитлером, уже лёг на стол Иосифа Виссарионовича Сталина. Таинственный информатор помог СССР подготовиться к немецкому наступлению. И хоть до последнего, были сомнения в дезинформации, в правдивости полученных документов, они лишь помогли принять ставке единственно верное решение. Дело в том, что эти документы лишь подтвердили, ранее положенные на стол генеральным штабом, решения по Курскому выступу.
            Нет точных данных, кто стал источником этой, не простой, операции внешней разведки СССР. Они еще не рассекречены, и возможно не будут рассекречены еще очень долго, очень долго - это надо подчеркнуть. Что же может являться причиной этому?.. Возможно источником был один из очень близких к фюреру лиц. Возможно, эта связь еще существует до сих пор... где нибудь в глубинах Германии... а может... Америки! Ведь именно США пригрела на своей груди очень много самых известных фашистов, чего только стоит имя создателя их первого космического аппарата - Вернера фон Брауна, у Гитлера он носил звание!!! Унтерштурмфюрера - лейтенант по нормальному. Звание не высокое, но присвоил ему это звание лично Адольф Гитлер... из рук в руки.
            На самом деле эта информация поступала из нескольких источников, в том числе косвенных, связанных с направлением развития промышленности немецкого рейха, коим являлась вся Европа, пускай даже ряд стран не были захвачены Германией в непосредственном прямом военном столкновении, приоритетов развития германского вооружения, очень важны были сведения по немецкому танкостроению. Но самое главное случилось именно 12го апреля 1943го года, когда на стол Сталину легли карты, схемы, протоколы обсуждений верховного командования планируемой военной операции, телеграммы, анализы графиков производства и поставок вооружения продовольствия, амуниции, с полностью разработанной графической частью, как Курской операции, так и всей летней компании, которая была построена на наступательной операции на Курском выступе с расчетами ресурсов живой силы и техники. Все документы были подписаны… не хватало только одной подписи… подписи Адольфа Гитлера.
            Немецкое командование подозревало, что в окружении фюрера имеется шпион. Был известен даже его псевдоним – Вертер, известный персонаж Гёте, но дальше… Подозревали многих, даже правильнее сказать... друг-друга. Но это было уже потом, когда Германия потерпела, под Курском, сокрушительное поражение. Для верхушки рейха было характерно, что руководители гестапо и разведки доносили Гитлеру друг на друга практически постоянно… На этом и была построена Великая фашистская Германия.
            Принято считать, что основную роль в передаче этих документов сыграл Рудольф Рёсслер. Этот немец после прихода Гитлера к власти переехал в Швейцарию и открыл там скромное издательство «Вита Нова». Убежденным коммунистом он не был и свои скромные услуги оказывал советской разведке исключительно за денежные вознаграждения. Зарабатывал он хорошо, ведь кроме операции «Цитадель» он передал чертежи нового танка «Пантера», со слизанной с советского Т-34 башней, и многое другое. Точных цифр не сохранилось, но некоторые откровенные, очень честные, западные газеты сообщали, что за операцию «Цитадель» он получил полмиллиона долларов. А со стороны советской разведки эти сведения засекречены до сего времени.
            Москва долго требовала, чтобы Рёсслер сообщил имена своих информаторов, но он так и не согласился это сделать, видимо не хватало денег у не богатого Советского Союза. Правда, есть мнение, что он сделал это перед смертью, в 1958 году, но данные эти, так же, до сих пор засекречены.
            Сведения о предстоящей немецкой операции под Курском поступали командованию Красной Армии и по другим каналам. 22 марта резидент в Швейцарии Шандор Радо докладывал, что для удара, именно под Курском, будут использованы танковые корпуса СС. Подробно именно об операции «Цитадель» сообщил советский разведчик Николай Кузнецов. Но… 12го апреля на стол Сталина легли документы самой операции «Цитадель»! Это был беспрецедентный случай победы Советской разведки. Можно сказать, что такой оперативной победы разведслужб, больше не повторялось никогда в истории всего, постоянно жаждущего воевать, человечества.
            А сообщение немецкого солдата 168-й пехотной дивизии, захваченного в плен, при взятии очередного, дежурного, ежедневного языка, о том, что наступление назначено на рассвете, в 05.00, 5 июля, позволило принять командованию группировки советских войск под Курском, эффективные контрмеры артиллерийской подготовки непосредственно перед началом самого совершенно секретного наступления вермахта. Задержав его начало, по оценкам, на шесть – восемь часов, из-за серьезного поражения прифронтовых зон сосредоточения немецких войск, значительно снизив силу первой ударной волны фашистской машины.

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/04/19/928   

            11.04.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 2. Нету времени.
            Глава 12. «Цитадель».

            Предыдущая глава:  http://proza.ru/2023/04/14/726

            …Николай встретился с Варей в шесть вечера у штабеля бревен на просеке высоковольтной линии. К Савелишне командир уже не возвращался. Они еще не знали, что ближайшие двое суток им придется провести в Варином шалаше, где Трифонов и Шеина, уже полтора суток, ожидали своего командира. Их старались ограждать от опознания в отряде, опасаясь провокаторов, контрразведка немцев в Могилеве, да и вообще, где активно действовали партизаны, работала очень серьезно. Было уже много внедрений в отряды и соединения. Каждую неделю приходили сведения о ликвидации карателями партизанских отрядов, или о жестоких столкновениях в лесах, а затем, сожжении целых деревень вместе с жителями.
            Встреча не была веселой. Надо было дожить до следующей ночи. Все в основном молчали, ощущая неопределенность судьбы Якова, а капитан все думал, стоит ли сообщать, Трифонову и Шеиной, про сержанта. «Мы уже столько прошли вместе…», - думал Николай: «Яшка с Трифоновым друзья – не разлей вода… Были. А я должен в раппорте его… как без вести пропавшего», - Капитан понимал, что это значит – клеймо на героя, мать денег не получит, награды испарятся... опять же особисты – «... А не предатель-ли, твой Никитин… А не сдался ли он, на радость врагу? Суки! Прости меня, Господи». Он почувствовал, что часто стал смотреть не небо, словно ищи там подсказки в мыслях… в действии… в оценке совершённого. Или того, что совершить надо: «Часто ты, Коля, Бога в суе поминать стал».
            Но дальше дело не шло. Он продолжал молчать, как рыба… служба. Служба прежде всего. Не волен он действовать, как Душа требует. Как сердце хочет.
            К одиннадцати часам вечера девятого апреля, они вышли на поляну, где должен был, через пару часов приземлиться самолет. Командир отряда их держал особняком, чтобы никто, по возможности, не видел разведчиков. Все контакты только через него и через Варю. Минут за двадцать до часа ночи, командира партизанского отряда позвали в полевой штаб. Еще через несколько минут, командир, вернувшись, сообщил, что самолета не будет. Причина – не известна. Эвакуацию отложили на следующую ночь. Придется возвращаться в шалаш.
            Еще сутки… Еще сутки ждать самолета. Просто ждать, постоянно ощущая за пазухой тяжелую, жгучую папку, давящую грудь.

            …Васильев проснулся от яркого солнечного зайчика, упавшего ему на глаза. Тот сумел дотянуться до Колиного лица, через множество еловых веток, хвои Вариного шалаша и самОй высоченной старой Ели. Запахи еловых иголок, смолы, мха… лесные запахи, слегка утопали в ароматах вкусных. Вкусно пахло тушенкой и свежеиспечённым хлебом, несмотря на то, что спросонья. Голова к голове с ним спал Трифонов. На подбородке у Михаила, под его крупными губами, сидел, уже насосавшийся комар, а зайчики солнечные, гуляющие по лицу, ни грамма его не тревожили. Легкая улыбка легла на лицо Васильева, из-за абсолютно детской беспечности на челе Мишки, теперь одного из самых опытных его разведчиков: «Ему ведь всего восемнадцать...», - подумалось командиру, хмыкнул: «Уже год воюет». Роза дорезала краюху хлеба, рядом три открытые банки тушенки и чайник… почему-то было понятно, что он горячий, только с костра.
            - Доброе утро, девчата.
            - Доброе утро, командир.
            - Утро доброе, Николай Васильевич.
            Васильев удивился:
            - Это откуда же, Варенька, ты мое отчество-то узнала?
            Варя на секунды замерла, растерянно смотря на Розу. Но, чего сказать, никак не могла сообразить, боясь выдать кого-то очень знакомого и близкого, где опасность – там близкими становятся быстро.
            - Эх вы девчонки… болтушки.
            - Да ладно, командир, мы здесь уже третьи сутки сидим, уж скоро прорастем друг в дружку. – с легкой улыбкой бросила Роза.
            - Р-разговорчики – прокряхтел командир, вылезая на карачках из шалаша, чтобы сходить до ветра. – Вон, будите Трифонова, а то он до вечера проспит. Никитин рассказывал, как он его в одном бою разбудить никак не мог, а как проснулся, спросонья остановить не могли, фрицев направо-налево в рукопаш...ной… - вдруг замолчал на полуслове, поняв неосознанность того, что говорит о том… кого нет, кто на этот момент… без вести пропавший.
            Так и замер в лазе из шалаша. Оглянулся на девчонок. Те по очереди, исподлобья взглянули ему в глаза, Роза нахмурила брови. Варя на несколько секунд замерла, разрезая краюху свежего хлеба. Трифонов, во сне, мотнул головой, комар, с большим красным брюхом взлетел с его подбородка и исчез в хвое лапника, Миша повернулся на бок. Васильев сжал губы, повернул головой. Молча вылез из шалаша, в сердцах удивляясь собственной расхлябанности и удивлялся, как же так он смог проговориться про Яшку. В глаза ударило очень яркое косое солнце, еще не успев оторваться от верхушек деревьев.
            
            После завтрака Трифонов сходил похоронил банки из-под тушенки. А Васильев опять мучился дилеммой – говорить или не говорить про Яшку. «Если скажу правду, значит в отчетах буду обязан написать, что он пропал без вести. А не сообщу?..».
            Словно поперхнулся в мысли: «Я же не могу врать, не умею, не имею права врать про действия группы… это-же преступление!», - он тяжело вздохнул: «…Наш резидент ничего сообщать на большую землю не будет - это слишком мелко, для тех задач, которыми он занимается. Если сейчас сообщаю, что Яшка погиб – все беру на себя… Да это преступление, но какая тайна пострадает, если герой будет героем??? Яшкина мать денежку получит, а Яшка… будет героем… так, как и должно быть. А больно матери будет все одно… хоть погиб… хоть без вести. Для меня… что ж… Ну там – как сложится. В конце концов – не впервой же… Простят! А может к тому времени уже и война кончится, а не простят – чёрт с ними!». Он глубоко вздохнул, лег, заложил руки за голову, глубоко и спокойно вздохнул, словно смирившись с чем-то очень тяжелым и не удобным: «…Может к тому времени действительно война кончится».
            Прошло какое-то время, командир лежал с закрытыми глазами, девчонки о чем-то шептались, иногда тихо впадая в смех, думая, что Васильев спит… но он не спал, он напряженно взвешивал, раз за разом, слова, которые будет говорить про Никитина. Снова и снова сомневаясь в правильности того, или иного шага. Наконец в шалаш, вприсядку, ворвался сержант Трифонов, недаром он был чуть ли не на голову меньше ростом, чем командир.
            - Красота-то на улице какая. Солнышко… как в сказке! Может погуляем вокруг, командир? Варя, здесь клюквы или брусники нигде нет, они после зимних морозов должны ой какие сладкие быть.
            Трифонов светился от прекрасного солнечного утра, словно вталкивая солнышко в шалаш.
            - Варя, ты бы сходила в отряд, может новости какие появились, время-то уходит.
            Васильев проговорил слова сухо. Связь с большой землей планируется только через три часа – новых сведений точно нет. Было совершенно понятно, что надо было остаться в составе группы.
            - Хорошо, товарищ командир, сбегаю.
            Не задерживаясь, Варя повязала платок, застегнула свой короткий полушубок, полезла в лаз. Для Шеиной и Трифонова — это решение командира было неожиданным. До вечера времени было еще очень много, Роза взглянула на часы, стрелки показывали всего девять утра. Она поняла, что предстоит некий сложный разговор.
            В шалаше висела напряженная тишина, пока не скрылись в ней Варины шаги.
            Прошли еще пара десятков секунд пока командир произнес первую фразу:
            - Яшка погиб. Себя гранатой подорвал… дважды подорвал, первый раз не получилось.
            Тишина в шалаше становилась все больше и больше. Эта странная тишина давила ветки старой ёлки, казалось они ее еле сдерживали, Васильев продолжал:
            - …Семерых фрицев… наповал. Пятеро ранены, одного кинжалом в сердце, в рукопашной. Двух собак завалил. – Какое-то время молчал. – Наш Никитин… герой. И он погиб.
            Последней фразой командир словно поставил точку. Но через некоторое время все же продолжил:
            - Я был на месте боя, наблюдал, как убирали убитых, позавчера утром, после того как вас проводил, перед встречей с Вованом.
            На этом он замолчал.
            Через пол минуты Трифонов шмыгнул носом, что-то потер на переносице. Прошло еще какое-то время, молчание нарушила Роза:
            - А откуда вы все это знаете, товарищ командир? Все так подробно, словно сами в бою участвовали? – Сказала плавающим от слез голосом.
            Трифонов настороженно повернулся, сначала в сторону Розы, потом стал смотреть на командира, печальными и удивленными глазами, рот слегка открыт, уголки губ упали вниз.
            - Полицаи, которые грузили трупы, между собой разговаривали… все рассказывали друг-другу. Я там рядом с ними минут пятнадцать лежал.
            Трифонов медленно опустил глаза, прикусив нижнюю губу. Роза ладошками закрыла лицо, стараясь сдержать спазмы рыдания.

            К утру одиннадцатого апреля 1943го года группа, в составе трех человек, выгружалась на подмосковном аэродроме. Но не лейтенант Роза Шеина была в их составе группы, третьим был офицер фельдъегерской службы, приставленный к Васильеву с папкой, ну и конечно Трифонову, под Можайском, где самолет делал дозаправку и выгрузили раненных партизан. Шеина осталась в партизанах, для связи резиденту советской разведки в Могилеве, как и было запланировано с самого начала.
……………………………………………..

            …Машина ехала по просыпающейся Москве к месту передачи невероятно ценной посылки, где ее должны были разминировать, затем открыть и вынуть содержимое. Кроме водителя в машине офицер фельдъегерской службы, на переднем сидении – автоматчик охраны.
            Уже вовсю занимался пасмурный весенний день. За окном автомобиля гудела просыпающаяся Москва с клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев на железных поворотах рельсового пути, и другими звуками такими интересными для Николая Васильева, привыкшего к окопной жизни на фронте среди нескончаемой канонады и железного запаха жженого пороха.
            А по улицам… по улицам Москвы уже шли люди… много людей, но все были одеты в штатские одежды, а женщины, которых было значительно больше, чем мужчин, поправляя свои распущенные волосы, или легкие платочки, шли в плащах и легких пальтишках, из-под которых волной колыхались… платья. А на нежных ножках у многих, не смотря на лужи, одеты туфельки. Фасады домов умыты ночным дождем, из некоторых водосточных труб еще по-прежнему, текли струйки воды. Так странно – все стены целые, только иногда где-то куска штукатурки не хватает, ни выбоин от пуль и осколков… ни пробоин от снарядов. «Какое счастье… что Москва жива!», - Коля улыбнулся. Проехали очередной перекресток пересекающихся московских улиц, а за следующим углом пересекаемой улицы открылась набережная реки Москвы, за которой сверкнула в глазах Николая башня кремля, в торону от которой шли зубья кремлевской стены...
            Машина въехала в арку большого здания, через кованные мощные ворота, на которых их внимательно проверяла охрана. Они объехали двор почти по кругу, и остановились возле невзрачных дверей. Весь цоколь и, окна первого этажа наполовину, заложены мешками с песком, как многие здания в 1941м.
            Фельдъегерь не громко, но чотко:
            - Товарищ капитан, я готов принять у Вас папку.
            Васильев недоверчиво на него взглянул, секунды думая, что он неверно понял, что произнес старший лейтенант фельдъегерской службы. Руки его сжали папку только сильнее:
            - Эту папку я передам только одному лицу, товарищ старший лейтенант, – сказал это жестко и определенно, - и только ему.
            Фельдъегерь отвечать не стал, стал выходить из машины. Выйдя, встал по стойке смирно, бросив внятно:
            - Следуйте за мной, товарищ капитан.
            На пункте пропуска капитану пришлось сдать табельное оружие.

            …Несколько минут уже Васильев находился один в пустом достаточно большом помещении с высокими потолками, где его оставил фельдъегерь. В помещении не было ни столов, ни стульев. Не ярко горели электрические лампочки, так как заложенные наполовину окна давали мало света, и так в пасмурном дне. Две тяжелые металлические двери, в одну из которых они зашли. Не ровная штукатурка стен, не в первый раз покрашена зеленой краской. Трудно сказать почему, но находиться здесь было неприятно. Вдруг железная дверь громко открылась:
            - Я в тебе не сомневался, капитан. – Дверь нараспашку, до самой стены, в помещение энергично вошел Горский. - Не сомневался, что и папку ты никому не отдашь.
            Васильев вытянулся, на лице Горского опять трудно прочитать эмоции, но он был доволен:
            - Здравия желаю, товарищ Горский.
            Неулыбающееся лицо Горского стало еще более веселым в своей сдержанности, или скорее довольным, что сложнейшая операция, в которой маленькая, но важная, роль досталась Васильеву – выполнена полностью и до конца. Горский протянул руку… Васильев передал в нее папку:
            - Вы знаете, что она заминирована… Так?
            - Конечно, капитан. Поэтому вы сюда и приехали.
            Повернулся, передал папку фельдъегерю, тот сразу скрылся в проеме из которого вышел Горский.
            - Куда надо тебя отвести, капитан?
            - Я… об этом не думал, товарищ Горский, - Васильев чуть растерянно, - у меня боец остался на аэродроме, к нему наверно и отвезите.
            Чекист какое-то время молчал:
            - Вот что, тебя сейчас проводят в гостиницу, недалеко, здесь рядом. Туда привезут твоего бойца. Его поселят рядом, отдельно. Встретимся завтра, тебя найдут. Как ты понимаешь, все, что с вами произошло в последний месяц… и еще произойдет в Москве – государственная тайна. Все, чем вы занимались в Могилеве, изложишь подробно завтра утром. Ну и твой боец тоже. Вопросы есть?
            - Можем ли мы по Москве погулять, товарищ Горский?
            - А бывал в Москве? – У чекиста даже улыбка на губах появилась.
            Васильев замялся, вспомнив седьмое ноября 1941го, госпиталь в декабре того же года, начале 1942го:
            - Да… проездом, товарищ Горский. По ранению.
            - Гуляйте… Только завтра в 07.00 утра за вами приедут, ожидайте в номере, и будьте готовы.
            - Есть.
            Чекист уже вроде как собрался уходить.
            - Товарищ Горский, а просьбочку можно?
            - Давай!
            - А можно нас в одном номере с моим солдатиком поселить, так проще будет и для меня, и для него.
            - Да за ради бога… Валяй!
            Чекист быстрым шагом вышел в туже дверь, которую за ним закрыл служащий в фиолетовом френче, с пустыми погонами, как и у Горского. Васильев опять остался один, в этом мрачном большом помещении, приблизительно шесть на девять метров.

            Саперы и химики бережно занимались папкой до трех часов дня, чтобы снять с документов опасность быстрого возгорания - остатки эфира, ведь документы должны были лечь на стол… очень большого начальства. Это все понимали, и все об этом молчали, делая бумаги безопасными. Фельдъегерь не покидал бумаги ни на минуту. Через каждые три часа комната запиралась, все шли справлять нужды, курить, пить чай, через двадцать минут опять начиналась трехчасовая работа в закрытом помещении, с охраной за внешней дверью, пока в дверь, изнутри, не постучит фельдъегерь.
            В 17.00 в кабинете Горского, куда к этому времени были доставлены документы, началось важное совещание в очень узком оперативном кругу отобранных Горским, специалистов военной разведки. Утром, 12.04.1943, Горский должен предстать перед… Сталиным к девяти часам, предоставив ему документы операции… «ZITADELLE» («ЦИТАДЕЛЬ»), со своими комментариями аналитического отдела внешней разведки НКВД. Далее в 10.00 назначено совещание с участием ведущих военных руководителей армии, партийных деятелей и представителями генерального штаба по рассмотрению действий Красной Армии на лето 1943 года. Это совещание было не первым. Разработка планов на лето 1943го началась еще когда не сдался Паулюс, и предложения генерального штаба уже были даны главнокомандующему. Ведущим предложением была Курская Дуга, которая уже тогда выстраивалась во всей своей зловещей мощи. На ней, как ни странно, и у Немцев, и у Красной Армии были очень выгодные положения, вопрос только, кто кого перехитрит, передумает. Именно это совещание ставки должно было определить стратегические направления военных действий Красной Армии в летней компании... теперь!.. имея на руках, стратегические документы летней компании Германии, на восточном фронте, на лето 1943 года.

            А Васильев с Трифоновым, письменно изложив отчеты по Могилеву, после обеда двенадцатого апреля гуляли по весенней Москве. И день удался, солнышко не давало им застегнуть новенькие шинели, которые им привезли еще вчера вечером в составе полного парадного обмундирования, хотя они никого об этом не просили. Город не был приветливым, даже если не брать во внимание зенитные расчеты у мостов через Москва реку, на крышах больших зданий и конные разъезды по московским улицам, постоянно напоминающие о страшной войне, все казалось напряженным, готовым стрелять в любой момент. Это был большой город… военный город, это была столица страны переживающая страшную войну, столица страны - которую они, уже так долго, защищали. И они еще никогда не видели таких больших и красивых городов, столицу страны... где живет и работает, так же отчаянно, как они и воюют, много-много Советских людей.
            Не могли они забыть и про Никитина. Возвращаясь в гостиницу, захватили пол-литра, молча выпили. Трифонов загрустил, Васильев ничего говорить не стал, лег спать. Но завтра… завтра опять день отдыха… словно и войны-то нет.


            Продолжение:   http://proza.ru/2023/08/25/566   

            17.04.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь

           _____________________________________________


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 3. Дороги.
            Глава 1. Следующий день.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/04/19/928   

            1.1 Следующий день.

            …Следующий день был тридцать первым днем января 1943го года, заканчивался первый месяц сорок третьего. Приблизительно во второй половине одиннадцатого, в небо полетели ракеты из полевых ракетниц, со всех сторон начали трещать многочисленные автоматы, частые винтовочные лающие выстрелы, словно во всех развалинах Сталинграда открылся стрелковый бой. Сначала, что происходит, было не понятно. Но по рации передали…
            - Командующий в плену! – Закричал радист, соскочив с табуретки, словно кипяток на него пролили, обнажая свои молодые зубы в шальной счастливой улыбке, глаза по пятаку!..
            Вокруг, никто ничего не понял. Кто-то по привычке схватился за автомат.
            - Паулюса взяли пару часов назад! Ура-а!!! – кричал радист, сбрасывая наушники… ушанка на пол.
            И офицеры, и солдаты глядели на него, еще не понимая, какого командующего?.. куда взяли? Какой, к черту, Паулюс?.. Ведь никто не знал, что командующий немецкими войсками в Сталинграде – генерал Паулюс. Своих-то командующих не знаешь… выше комбата, откуда знать немецких?.. вражеских. На хрена нужно их знать?!!
            Радист наконец опомнился, взял себя в руки, встал по стойке смирно перед ротным:
            - Разрешите доложить, товарищ командир роты… - моргнул, вздохнул, - арестован командующий шестой армии вермахта в Сталинграде, генерал Паулюс! Передали открытым текстом!
            Несколько длинных мгновений все моргали глазами соображая, что же все-же случилось затем вдруг… заорали «Ура», начали обниматься. Они не знали кто такой Паулюс, но уже поняли… Победили!

            А у Лиды, от близкой пальбы, опять разрывалась голова. Затылок опух. Поворачивая голову, острая боль молнией, пробивала вниз, по всему телу и в голову. И теперь, на следующий день, после взятия дома культуры, после бессонной ночи на перевязке, сначала своих, потом пленных, чья вереница из ближайших развалин не кончалась до утра, голова у нее болеть не перестала, а опухоль на затылке не давала повернуть голову, можно сказать, совсем. По приказу командира роты два бойца проводили ее на берег, после великой радости. Чтобы Лидочка не мочила ноги, на руках донесли ее, по ледяной воде, среди битого льда, до баркаса, не отпуская пока она за леерами не оказалась.
            Вода темная на Волге, льдины плывут…  еще одного бойца к берегу прибило… еще один утопленник. На берегу-то всех от воды уже давно оттащили, этого только-только волной принесло.
            - С полчаса, как в баржу немецкая бомба попала. Меньше фрицы бомбить стали, а ему, вот… не повезло. – моторист с баркаса пошел в свою будку, мотор потряхивал поцоканную льдами, и не только льдами, посудину – отчаливать пора, неча время терять, сейчас у нас, у всех людёв, время-то не много.
            - Ребята, вытащите бойца, чтобы его опять в стремнину не отнесло. – крикнула Лида с палубы, стремясь перекричать рев мотора, когда баркас уже начал пятиться в Волгу.
            Один из бойцов покачал головой, другой уже направился… уже шел в сторону утопленника.

            В медсанбате ее осмотрели, перевязали. После осмотра военврач, качая головой:
            - Шейные позвонки зафиксировать лангетом, обезболивающее, противошоковое, рану обработать. Шейные позвонки должны быть обездвижены максимально. – Уже к пациентке. - Слышишь, Лида, тебе головой крутить нельзя.
            В ответ:
            - А что там? – Пытается посмотреть на врача, поворачиваясь всем корпусом, зрачки выворачивая до самого угла глаза. – Долго болеть будет? – Как бы мимолетом, риторически, - мне там, как всегда соберите на ту сторону, бинты, лекарства, спирт…
            В этот момент в ответ врачу – сестра:
            - Лангеты, на шею, уже давно кончились!..
            Врач оглянулся на Лиду, легко игнорировав, что сказала сестра, стал пристально и осуждающе смотреть, договорить, Курочкиной, не дал - громко:
            - Лида, - в глазах злое удивление, - ты дура, что ли, - они были знакомы уже месяца три, и врач знал, что она воюет с сорок первого, Лидия именно здесь получала бинты и медикаменты и, время от времени, с ним беседовала, - у тебя тяжелая травма позвоночника, небось целая стена на тебя свалилась, черт возьми, прости Господи, а ты… долго болеть будет? – передразнил её последней фразой, - В госпиталь!.. В тыл… к нейрохирургу, и немедленно, пока еще ходишь. – раз вздохнул, второй, словно поперхнувшись словами… - А где я тебе нейрохирурга найду?..
            Уже сестре - голосом, стремящимся успокоиться:
            - У меня возьмешь, я там три, на крайний случай, отложил у себя, спрятал для особого происшествия.
            Он энергично повернулся, переходя к следующему раненому, но через три-четыре секунды опять вернулся к Лиде, наклонился к ее лицу, тихо заговорил:
            - У тебя может быль даже позвонки шейные сломаны, деформированы… тебе рентген нужен… это очень серьезно, Лида… я даже не знаю, куда тебя отправлять! В прифронтовом тебе тоже не помогут… Если только в Москве!
            Военврач выпрямился, продолжая смотреть в ее светлые и по-прежнему, хоть и уставшие, но такие лукавые глаза. Он улыбнулся, хмыкнув еле-еле, повел головой, пошел к другим раненым, продолжая обход вновь поступивших.
            А Лида стала смотреть в потолок, чтобы не шевелить шеей. Мысли стали спокойными, вспомнились глаза пожилого моториста на баркасе, его суровое, в морщинах, лицо казалось каким-то родным, и тогда, когда он рассказывал, как баржу разбомбили, глядя на утопшего красноармейца, и когда следил за темной водой Волги, лавируя промеж льдин, между двух далеких берегов. Она видела, как течет вода Волги, заворачиваясь между льдин в шипящие буруны, а баркас казался таким маленьким… беззащитным. Лиде было страшно, и она это вспомнила, и ей опять снова стало жутко, несмотря на то, что ее родной город Калинин первый большой город на Волге. Правда Волга у них в несколько раз уже, и разбили его сильно. Она оглянулась на Сталинград… провела взгляд по дымам западного берега Волги. «…А Сталинград ведь, совсем полностью разбит…» Глубоко и напряженно вздохнула.

            Посмотрела на раненных, заполнивших палубу озябшего, в Волжской стремнине, баркаса: «Странно… пули вокруг цокают – не страшно, а когда берега далеко… сердце в пятки ушло.» - видела бы она свое лицо в этот момент, оно улыбалось, а улыбка Лиды всегда была очень доброй, обычно все улыбались в ответ. «Ко всему привыкаешь. А страшно бывает – пока живой…» - о чем-то думалось еще, но… потолок поплыл. Голоса вокруг словно начали тихо звенеть в треске уставшего двигателя…
            Явь незримо превращалась в сон, сон превращался в явь. И все это очень хорошо. Все хорошо.
            …А к спинке ее кровати подошла… Зина! Зинаида Широкова, ее самая близкая подруга в медицинском институте, в Москве… до войны: «Как же это было давно! Словно в другой жизни.» - Душа запела: «А было ли это?» - Зиночка, если улыбалась, улыбка легкая, еле заметная, но всегда строгая: «…Что с ней сделаешь – отличница!», - Лида, в ответ, не могла сдержать радости:
            - Зиночка, сколько ж мы не виделись?
            Зина не спешила отвечать, шло время:
            - Ты домой уехала, Лида, так и не приехала. А мы тебя до си пор ждем. Ивана-то помнишь, братика моего? А ты так и не приезжаешь. Правда нас дома никогда нету, записка на столе всегда лежит на случай если придешь вдруг. Но ты не приходишь… - чуть помолчав, - так и не приходишь.
            Лиде стало очень приятно, что ее и сейчас где-то ждут. На Душе стало тепло, она улыбалась во сне и лицо ее было очень счастливым:
            - Не могу я, кто же будет раненых перевязывать. Кто же будет их из-под огня вытаскивать. Я так с тобой встретиться хочу, Зина. А ты откуда здесь, под Сталинградом? Ты же хирург… почти?
            Зинаида какое-то время молчала, смотря на Курочкину своими большими, строгими глазами.
            - Не приедешь ты… - легкая улыбка опять легла на ее губы, - но мы скоро с тобой встретимся, Лидочка… По-другому ведь быть не может, обязательно встретимся… обязательно…
            В этот момент, что-то звонко упало слева, Зинаида, словно вынырнув из вязкого эфира, жестко посмотрела в сторону звона…
            …Лида открыла глаза, мимолетный сон взлетел в небо. Две медсестрички, в проходе между койками, собирали на поднос рассыпавшиеся хирургические инструменты. Голова по-прежнему звенела и боль оказалась на месте. «Какой же приятный был сон, Зина. Как жалко, что это только сон. Неужели встретимся скоро… Зиночка?!.»

            Приблизительно через час военврач писал направление на Курочкину в Саратов, этот большой город самый близкий, и тыл там все же не кончился оккупацией фашистской, слава Богу. Но еще через часок, поговорив с одним из врачей, который прибыл в их медсанбат по мобилизации приблизительно в середине декабря из Саратова, узнал, что все медоборудование, в том числе и рентген оборудование, осенью было эвакуировано из их больницы, слишком быстро наступали немцы на Сталинград, госпиталя конечно, начали вывозить в Нижний, то есть в Горький. Сначала он переписал направление на Москву, но в особом отделе сказали, что Москва по-прежнему закрыта, и нужно особое разрешение, чтобы попасть в московский госпиталь, это не сложно, но требует времени, требует подписи в особом отделе армии, пациент ведь не генерал, а сержант, хотя там уже в этом давно не препятствовали. Военврач переписал направление на Горький.
            …………………………………….

            1.2 По-другому нельзя.
            http://proza.ru/2016/07/17/166   

            Много раз Зинаида подавала раппорта на отправку на фронт за почти полтора года хирургической практики в детской клинической больнице в Замоскворечье которая, как и почти все больницы Москвы во время войны, стала военным госпиталем. Девочка ассистировала и самостоятельно выполнила сотни и простых, и сложных операций. Не успела Зиночка стать дипломированным врачом.  Война застала студентку медицинского института, переходящей на 4й курс, а Москва призвала ее, сначала на строительство военных укреплений под Можайском. Затем, в лице Юдина Сергея Сергеевича ведущего хирурга НИИ Склифосовского, в госпиталя Москвы, из-за катастрофической нехватки хирургов. Не хватало врачей и персонала для работы с раненными, валом обрушившимися на Московские больницы уже к середине июля 1941 года.
            Но время шло быстро.

            Зинаида уже пять месяцев практиковала в хирургии, уже спасла от неминуемой гибели десятки раненных, когда в Январе 1942 года ей было присвоена должность военврача и звание младшего лейтенанта медицинской службы.
            Зинаида Широкова практически жила в больнице, по многу дней к ряду, не уходя домой в общежитие. Полегче стало в поздние осенние месяцы 41го года. Это было потому, что в обороне погибали в бою почти все. Самоотверженность защитников Москвы была настолько всеобъемлющей, что люди и при тяжелых ранениях не покидали позиции, предпочитая сражаться до последней капли крови.
            В ноябре 1941 года, когда раненых стало заметно меньше, Зинаида впервые подала рапорт на передовую. Ей предлагали эвакуацию, но она категорически отказалась от отъезда из Москвы в тыл, навстречу, из-за своей, словно детской, настойчивости, опять подав рапорт на передовую, и опять получила на него категорический отказ, а потом, когда об этом узнал Юдин С. С., получила взбучку и от него.

            Так же протекала жизнь у ее брата Ивана Широкова, приехавшего в Москву в середине августа 41го года. К октябрю все работы по оборонительным укреплениям, на которых он работал с конца августа, под Москвой были свернуты в связи с приближением к Москве фронта. Иван хотел было уйти добровольцем в ополчение. Его немедленно расшифровали на пункте формирования ополченцев в связи с тем, что ни на 18, ни на 17 лет пятнадцатилетний подросток не тянул, а пацанов посылать на смерть всё-таки не хотели.
            По-настоящему, без дураков, работая на оборону столицы, деля с людьми скудный стол обеденного перерыва и неудобства ночлегов под открытым воздухом, на строительстве оборонительных сооружений, Иван познакомился со многими москвичами, уже состоявшимися на своих местах, по жизни и любви. Люди разных профессий, разных чинов работали на рытье окопов и противотанковых рвов. Будучи компанейским пацаном с легким дружелюбным нравом, через них мальчик сумел устроиться на шарикоподшипниковый завод, где к осени 1941 года вовсю ремонтировали военную технику и вооружение с полей сражений, подлежащее возможности ремонта после боевых действий, несмотря на то, что сам завод был эвакуирован в Томск.
            Зинаида с Иваном в общежитии почти не пересекались. И тот, и другой все время проводили на работе. В самом начале 42го на шарикоподшипнике была запущена линия по производству артиллерийских снарядов. Ивана перевели на работу в токарную группу линии, и он официально осваивал профессию токаря, параллельно с работой учась в ФЗУ при заводе, по 10 – 14 часов в сутки, точа снаряды для фронта. А перерыв до следующей смены был, как правило, не большим, ребятам давали поспать в курилках и кабинетах, и они опять становились за станки до изнеможения постигать тонкости сложных профессий.
            С началом наступления под Москвой количество раненных, поступающих в госпиталя Москвы, резко возросло. Буквально за два три дня после пятого декабря транспорты вереницами везли в госпитали Москвы и Подмосковья прошитых пулями и осколками, чаще всего обмороженных солдат, которых успевали собирать с поля боя до того, как они замерзали до смерти. Руководство военных медицинских учреждений Москвы даже сумело выбить у военного командования подразделения солдат для перетаскивания тяжелых раненных и умерших в крупных больницах, чтобы высвободить медицинских сестер и медбратьев от этой полу медицинской работы. С пятого декабря и практически до февраля Зинаида жила в больнице, появляясь дома только для того, чтобы переодеться в другое белье буквально несколько раз за четыре месяца.
            Зинаида подходила к общежитию по заваленным еще в начале декабря снегом улицам осажденного города. Уличное освещение не работало, в полной темноте легкая метель била в лицо…
            Чистить не центральные улицы в эту зиму было не кому, и в сугробах были протоптаны тропинки, по которым не часто проходили редкие прохожие.  Главврач Прохорович Ермолай Васильевич сегодня после последней операции буквально выгнал Зинаиду домой, где она уже не была с середины декабря. Новый год Широкова провела за операционным столом спасая от смерти майора - танкиста которого сумели вытащить из горящей машины, а потом маленькая санитарка, три часа по сугробам тащила его пока их, на счастье, не заметили наши солдаты, идущие на передовую.

             Зина вошла в общежитие, на вахте никого не было. В коридорах тоже было пусто – как же это не привычно, девичье общежитие всегда было гудящим ульем, притягивающим неугомонных молодых парней как магнит. Где вы мальчики, на каких фронтах вы сейчас бьете фашистов… Так, никого не повстречав, Зина поднялась на третий этаж и подошла к своей комнате, дверь в которую была приоткрыта. Девушка слегка испугалась, не зная, что думать об открытой в их дом двери: «Может Лида приехала?..» - надежда увидеть внутри помещения знакомые лица оказалась сильнее ощущения опасности и она зашла в комнату.
            На постели Лидочки не раздевшись, лежал Иван, лежал, как подкошенный на ходу боец прямо в одежде, на животе одна рука, другая свешивалась с постели. Иван спал мертвецким сном абсолютно уставшего молодого человека… большого мальчишки. Сон глубокий и безмятежный. Зина стояла у постели с братом и, склонив голову, любуясь трудовой усталостью близкого человека, ощущала безграничное счастье, что ее редкое посещение собственной комнатки совпало с приходом домой Ивана. На столе по-прежнему лежала записка для Лиды на случай если она вдруг появится на пороге своей комнаты, наконец, возвратясь от родителей из Калинина. Зина разделась и попыталась снять с Ивана затертый расстегнутый пиджак.
            - Сейчас, сейчас…, я сейчас, уже встаю… инструмент в порядке, сейчас, сейчас… - лопотал спящий подросток, а пиджак не поддавался. Зинаида прекратила попытки его снять. Иван повернулся на бок, улегся калачиком как маленький мальчик, и сестре не оставалось ничего, как только накрыть его одеялом.
            Посидев рядом с братом, Зина тоже прилегла на свою постель и не заметила, как задремала. Тело чувствовало привычный уют, многодневная усталость, и глубокие переживания чужой боли затихали в раненной душе молодого хирурга. В комнате было совсем тихо. А за окном общежития не было привычных звуков огромного города, НЕ ГУДЕЛА Москва клаксонами автомобилей, шумом улиц и площадей, звоном трамваев, на железных поворотах трамвайных линий, и другими звуками такими привычными для Москвичей, и бесконечно интересными для любого человека, впервые попавшего в большой город.
            Где сейчас Лида, которая всё-таки поехала на отгулы на родину в начале октября. А через неделю по радио сообщили, что Калинин захватили немцы. Где сейчас Лида, что с ней… оставалось только надеяться на лучшее. Калинин освободили 16 декабря, но Лида не приезжала… не звонила… не писала…

            Шло время.
            В 1942м к лету Москва постепенно оживала после осады. В город возвращались административные учреждения, открывались, закрытые к осени 41го магазины и налаживали работу предприятия. Люди мыли окна, отдирая приклеенную накрест бумагу, подметали дворы, разбивали не растаявший снег, в подворотнях, где не хватало солнца. Весной проснулись трамваи и троллейбусы. Москва убирала свои улицы от страха осени и зимы 1941го года, оживала и гудела… как до войны.
            Налаживалось производственное расписание и в больницах, то есть госпиталях. У Зинаиды появилось свободное время, стала постепенно уходить необходимость жить в больнице. В мае Девушку вызвали к главврачу и зачитали приказ о присвоении ей внеочередного звания лейтенанта медицинской службы РККА за самоотверженную работу в прифронтовой зоне при обороне Москвы. На следующий день Зина очередной раз подала рапорт об отправке ее на передовую, на что опять был получен категорический отказ.
            В мае пришло письмо от Лиды. Оно было написано слезами. Слог этого письма не был таким звонким и веселым, каким любила разговаривать жизнерадостная студентка. У Лидочки погибли родители и младший брат. В ее квартиру на третьем этаже попал снаряд, когда проклятые фашисты брали этот старинный город в верховьях великой Волги. Она осталась одна в оккупацию. Без дома, без угла и без родителей, без вещей. На счастье, ее приютила семья подруги детства. А когда наши Калинин освободили, пошла в полевой госпиталь ухаживать за раненными. Ее никто туда не звал, но после пережитых событий оккупации она уже не могла поступить иначе. Так и осталась девушка в этом медсанбате пехотной части. Когда она писала это письмо их часть билась подо Ржевом. «… Я этих гадов до самого края погоню, пока либо они не сдохнут, либо я…» Заканчивала свое письмо Лидочка не своими словами.

            Так, своим чередом, по-военному, но в тылу, в Москве, шел 1942 год. Известия СовИнформБюро набатом хлестали по сознанию любого советского человека. В начале лета трагическое поражение под Харьковом, затем тяжелейшие сражения на черноморском побережье и на Кавказе, осажденный Ленинград, бесконечные бои местного значения подо Ржевом, к концу лета рвущиеся орды фашистов к Сталинграду, захватывающие огромные территории нашей Страны, все эти события вызывали боль в душах советских людей и призывали к оружию. К концу лета 42го, Зинаида вновь пыталась отправиться на фронт и опять не смогла. Не отпускала ее Москва. Зато осенью ее опять повысили в звании. Зинаида, сама, не заметила, как превратилась в одного из ведущих военных хирургов Москвы. Ее стали приглашать в другие больницы для проведения особо сложных операций, на которые не решались другие врачи. А ее протеже, профессор медицины Юдин С. С., начал приглашать ее ассистентом на сложнейшие операции по травмам головы и позвоночника: «Я из тебя сделаю нейрохирурга после войны, твои руки для этого рождены…» - говорил ей не однократно.
            В конце 42го вся страна замирала у репродукторов в ожидании новой информации о не сдающимся Сталинграде.  Когда 23, 24 ноября объявили об окружении Сталинграда и 6й армии Вермахта нашими войсками в районе селения Калач, где-то в далеких Волго-Донских степях, люди восприняли эти новости как собственное личное счастье. Надежда… Уже уходящая зыбкая надежда победы, вновь становилась крепкой как броня наших танков. А Ванькины снаряды беспощадно громили рубежи фашистской неприступной обороны, которые находились на… территории его Страны.
            1943 год Зина и Иван встретили вместе, с ними встречала новый год и Полина - невеста Ивана, они даже выпили по глотку спирта, пожелав друг другу скорой победы, до которой по-прежнему оставалась еще… целая война.

            В начале марта 1943го Иван пришел домой и объявил Зинаиде, что его призывают в армию как добровольца и берут в учебку на младшего лейтенанта. Это было настолько неожиданным для Зины, что она, остолбенев, заплакала. Парню, только что исполнилось семнадцать лет. Она столько раз рвалась на фронт и ее так и не отправили на передовую, а он…, он еще не дожил до призывного возраста…, как-то обманул призывную комиссию…, умудрился снять с себя бронь, умудрился попасть в учебку на младшего лейтенанта. А это значит скоро поедет на фронт. Зинаиду терзал и страх за Ивана, и обида на всех вокруг, что этот молокосос едет на войну раньше ее, и растерянность, а как же теперь она одна… она так привыкла, что Иван рядом, пускай даже не рядом с ней - но рядом, здесь, в Москве, к которой она привязана тугими канатами медицины, стонами раненых солдат.
            Она не знала, что говорить, она не знала, что делать…
            - Я тебя не пущу… - Что говорить дальше? – А Полина знает?..  Я в военкомат пойду… Тебе же только семнадцать… как они могли… у тебя бронь на заводе… они знают, что у тебя бронь?.. они знают, что тебе семнадцать?.. - она глядела на Ваньку испуганными, обиженными глазами, - …они знают?.. ты же их всех обманул… - «что говорить дальше?» А Иван строил гримасы, улыбался с детским смущением и пожимал своими острыми мальчишескими худыми плечами.
            - Зинуль, ну я же мужик, во мне вон силы как в танке. Ты нас лечи, а мы этих гадов давить будем как под Сталинградом.
            - Какой ты давильщик, ты же еще мальчишка. Нет, я это так не оставлю… А Полина знает?..

            …Через неделю Иван уехал в учебку на курсы «Выстрел» постигать сапёрное дело инженерных войск. Курсы будут длиться 45 дней, затем присвоение звания младшего лейтенанта и в действующую армию. Зинаида и Полина проводили брата и жениха, расписаться молодым так и не удалось, со слезами на глазах. Зина не знала, что писать домой Маме.
           В скором времени Полина забежала к Зинаиде в больницу за новостями от Ивана, которых она, может быть, не знает, а может быть просто, чтобы увидеть близкого человека, ведь она за 41й, 42й потеряла всех своих родных и близких… кроме Ивана. Девушки разговорились, и только в этот момент Поля узнала, что Ваньке оказывается не 18, а 17 лет, что он все полтора года обманывал всю Москву. Девочки и посмеялись, и поплакали. Ночевать Поля отправилась к Зинаиде, подходило время комендантского часа, а до Зининой общаги ближе.

            Весна 43го года стала рубежом в жизни Ивана и Зинаиды Широковых. Проводив младшего брата, не имея никаких сведений о судьбах старших братьев, Зинаида приняла для себя однозначное решение оказаться на фронте и не откладывать это в долгий ящик. Подавая рапорт за рапортом об отправки ее на фронт, она имела, в конце концов, долгий и серьезный разговор с Сергеем Сергеевичем Юдиным. В разговоре со своим учителем она постаралась объяснить своему наставнику, что на передовой она будет заниматься ровно тем же самым, но при этом помогать будет тем людям, которые не могут получить подобную помощь там, в медсанбате, на передовой.
            - Сколько к нам приходит раненных которым если бы была оказана помощь раньше, то они остались в живых, или с ногами и руками, но там их не кому оперировать, а здесь уже поздно. Туда мне надо ехать, там им помогать. Сейчас, в конце концов не сорок первый. Вы представьте скольких людей там можно спасти от смерти или увечь…я.
            Профессор устал ее слушать и оборвал на полуслове:
            - Надо им там помогать, надо. Но не забывай, милочка, там еще и стреляют. – эмоционально накинулся на свою студентку, в недалеком прошлом, Сергей Сергеевич, с гримасами злости и жалости на лице! - Там людей убивают…между прочим…, а я хочу, чтобы ты живой осталась после этой проклятой войны, ты талантливый хирург, ты…
            - Я, не виновата… - теперь Широкова, бестактно, чего раньше не смела, прервала своего учителя, - и они… те умирающие там, тоже не виноваты, что я талантлива. Я не имею права из-за своего таланта не помогать людям, … солдатам. Как комсомолка… как хирург, как сестра, в конце концов. У меня сейчас на фронте уже три брата… – ее голос начинал сбиваться в последней фразе на летучие предвестники рыдания, а губы отказываться ровно, произносить слова, фраза остановилась.
            В кабинете выросла тишина, и с каждой секундой она становилась все больше и больше. Зина стояла, прижав кулачек к своим губам, не давая им волю разрыдаться. Юдин устало сел за свой стол, нехотя взял перо, аккуратно ткнул его в чернильницу и подписал рапорт Широковой Зинаиды Ивановны на отбытие в действующую армию. Лицо выражало большую обиду и безвыходность:
           - Умоляю тебя, девочка ты моя… береги себя…

            Доктор внутренне не мог простить себе, что подписал Зинаиде ее раппорт. В этот же день Юдин подал документы на присвоение старшему лейтенанту медицинской службы Широковой З. И. очередного воинского звания. На следующий день ездил добиваться от командования быстрого оформления документов на звание капитана, в чем его не обнадежили, до отбытия Зинаиды на фронт, чтобы максимально защитить молодого хирурга от возможности гибели на передовой, по крайней мере, он так считал, и он так хотел.
            Не получилось у знаменитого московского хирурга, не смотря на его безграничные связи, поднять статус звания Широковой, может быть просто времени не хватило, да и ненужно было это на самом деле. Зинаида этого не знала, и хорошо, она расстроилась бы, что Сергей Сергеевич так сильно о ней заботится, старается ее прикрыть от судьбы. Привыкла всегда добиваться всего сама, что считала нужным. Может именно поэтому все и ценили ее руки и голову.
            Через неделю знаменитый доктор проводил свою ученицу на фронт…

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/08/26/559   

            11.04.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 3. Дороги.
            Глава 2. Орёл ещё не взлетел.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/08/25/566   

            - Товарищи пассажиры! Прошу занять свои посадочные места в вагоне, - крикнула проводница, - до отправления одна минута.
            Но флажком помахала красным!
            Поля испуганными глазами опять нервно взглянула в глаза Зинаиды. На лбу две упрямые морщинки, брови чуть дрожат, губы не сжаты – растеряны.
            - Ну ладно, Поля, - Зина вздохнула, - давай прощаться.
            Она сказала это не громко, но уверенно, с легкой улыбкой. Обняла растерянную Полю, руки которой полусогнуты… но почувствовав объятия Широковой, та тоже крепко обняла сестру Ивана. Никаких слов вымолвить не смогла, в горле как будто перегородка выросла.
            - Только не плакать, Полюшка. Ты жди, а мы скоро вернемся. Мы обязательно вернемся. Ивану ничего пока не пиши, пусть служит спокойно. Напишешь, когда от меня письмо получишь.
            - А ты так и не знаешь, куда едешь? – одним выдохом выпалила Полина.
            Зина опять строго взглянула на золовку.
            - Поля… я же уже в армии. – Опять прижала ее щеку к своей. -  не знаю!.. но если бы знала, тоже не сказала бы.
            Уверенным движением сбросила с плеч вещмешок, переложила в правую руку, начала подниматься по крутым ступенькам пассажирского вагона, поднимая вещмешок выше своей головы. Поля по-прежнему не отпускала Зину взглядом до тех пор, пока та не скрылась в темном тамбуре, из вида, окончательно. Она сделала несколько неуверенных шагов, пытаясь увидеть Зину в окне вагона, но проход по нему был с другой стороны перрона. Глубокий вздох отчаяния, она опускает глаза:
            - Я осталась совсем одна…
            Поля стояла растерянная, руки словно немели, взгляд мутнел на железном колесе вагонной тележки. Перевела глаза на проводницу, которая засунула в подсумок красный флажок и доставала белый. Поля подняла глаза на вечернее небо. Проводница ступила на приступок вагона, поля опять жадно вцепилась в нее глазами.
            Проводница поднялась в вагон, подняла приступок порога, защелкнула, зафиксировав замок приступка, встала на него, выставив на улицу белый флажок. Проходили длинные-длинные секунды. Поля опомнилась, побежала вдоль вагона, заглядывая в окна купе, в надежде увидеть Зинаиду вновь. Но там… не было света.
            Поезд загремел сцепами. Вагон медленно тронулся, оставляя полю на одиноком московском перроне.
            - Я вас жду… Зиночка… Иван…
            Ночь еще не упала, но солнышко уже положило на московские дома сумерки.
            Она шла по вечерней Москве. Еще гремели трамваи на железных поворотах, но… на улицах малолюдно, хотя до комендантского часа оставалось еще… более полутора часов. Нынче его еще на час отпустили, теперь он начинался с 22.00, но у нее был пропуск, работа сменная.


            Поезд осторожно передвигался по темнеющему Подмосковью. Месяц прошёл, как до Курска начал ходить пассажирский. Вдоль путей часто натягивались, во взгляде, уже оттаявшие, заштрихованные бурой прошлогодней травой, и кое где даже тронутые зеленой молодью, окопы. На не вспаханных полях, не везде, была убрана сожженная, бурая от ржавчины военная техника. «Наверно боятся пахать, мины не убирали.» - подумала Широкова: «Как Мама писала, за нашим двором… за нашим сожжённым домом наш танк стоит… подбитый. Картошку вокруг него в прошлом году садили, и в этом придется.» - но мысли не остановились: «А в одном доме в комоде гранату нашли… с прижатым к стенке комода язычком взрывателя… сторож дед Бородулин - когда ее забирал, руки лишился…»
            - Предъявите пожалуйста посадочные документы. – Прозвучало громко и требовательно.
            Зинаида оторвалась от окна и из нагрудного кармана вытащила посадочный талон из военного комиссариата. Солдат и офицеров в вагоне было много, наверно больше, чем штатских. В их купе штатской была еще одна женщина… Но, когда она сняла плащ, доставая посадочный, оказалась, как и Зина старшим лейтенантом, только связистом.
            «О, это надо принять ко сведению. Далеко не всегда хочется в военном ходить…»
            Очень быстро начало темнеть. Пока проводница проверяла билеты и посадочные талоны, время прошло мгновением. Зинаида ехала на место своей новой службы на обычном пассажирском поезде, который пустили, чуть более чем, через месяц после освобождения Курска, 1го апреля 1943. Сейчас до Первомая оставалось семь дней.
            Поезд шёл медленно, останавливаясь на разъездах, чтобы пропустить литерные поезда, везущие военную технику и солдат.
            Все, находящиеся в купе, заказали чай. Завязывать большой разговор почему-то никто не захотел, может быть потому, что одним из офицеров был полковник, второй – его адъютант, старший лейтенант. Так-как рядом с ним оказались две женщины в том же звании, он чувствовал себя несколько смущенно. Было понятно, что чин – большой военный начальник.
            После чая офицеры, мужчины, любезно покинули купе, чтобы дамы спокойно легли спать. Сон уже начинал занимать сознание Зинаиды, но вдруг она, словно уже во сне, почувствовала запах папиросного дыма, тут же услышав закрывающуюся дверь купе. Ее сознание опять вернулось в темноту вагона. Лежа лицом к стене она отчетливо слышала, как мужчины молча готовились ко сну, забирались на верхние полки. Но дальше сон уже не возвращался. Она лежала с закрытыми глазами, но уснуть не могла. Стали вспоминаться сложные операции. В голове вырастали не красивые картины на операционном столе. Она открыла глаза, чтобы уйти от этих картин. Было темно и мало, что изменилось. Под матрасом стучала и гудела железная дорога. Вспомнила веселого солдата у которого извлекла пулю из-под сердца несколько месяцев назад, в середине декабря сорок второго, который потом куда-то пропал, хотя обещал ей рассказать про Лиду… а может ей это приснилось? Опять закрыла глаза.
            Как не старалась – сон не шёл. В конце концов Широкова села. В купе было тихо. Мужчины сопели, хорошо, что не храпели. Попыталась посмотреть время на ручных часах, но так и не разобрала, что они показывают, за стеклом окна тоже было совершенно темно. Шли минуты за минутами.
            Глаза были сухи, от чего стало не удобно, не уютно, моргание не помогало, хотелось их потереть руками. Вздохнула, встала, решив пойти умыться в туалет. Как можно аккуратнее открыла и закрыла дверь в купе, пустив в купе кусочек света из коридора.
            Лицо вытирать насухо не стала, стала смотреть в темноту окон в проходе, вдоль купе. Поезд шёл медленно, а впереди над горизонтом висела большая шапка света – впереди город. «Коломну вроде проехали. Получается… Рязань.» - подумала Зина. Уверенности не было, но это ведь и не так важно. В купе возвращаться не хотелось, Широкова чувствовала – не уснуть. В проходе вагона горело дежурное освещение, часы показывали три часа ночи.
            Несмотря на то, что шапка города словно висела над головой поезда, к станции подъезжали только через полчаса. И только минут через сорок поезд остановился в Рязани. Проводница с заспанным лицом, как положено вышла на перрон, Зинаида последовала за ней.
            - Стоим долго?
            - По расписанию двадцать минут, но сейчас… небось опять литерные пропускать будем. Но пока ориентируйтесь на двадцать минут, а лучше не уходите далеко, а то возьмут да отправят, мы ведь уже, по расписанию, опаздываем.
            - Спасибо большое.
            Зина метра на два с половиной, как позволял земляной перрон между поездами, отошла от вагона. Прохладно. В стоячем воздухе висел запах жжёного угля, вдоль вагонов соседнего поезда проходил машинист и стучал длинным молотком по буксам тележек вагонов…


            …Служебный автомобиль высадил их у самого вокзала.
            Поезд уже стоял на перроне, когда капитан Васильев и сержант Трифонов вышли к поездам из здания Курского вокзала спешно направляясь к пассажирскому, согласно их посадочных талонов, выданных им в канцелярии. Составы в Курск шли через Воронеж, Орел еще не освобожден, под немецкой оккупацией. Сами они ехали не до Курска, до станции Щигры, где-то севернее Щигров, в районе железнодорожной станции Поныри, дислоцировалась их дивизия, в данный момент их 3я армия была в оперативном резерве.
            Вдоль поезда шли быстро, слишком долго продержали в штабе. Именно сегодня, перед отъездом, их награждали, и вопрос стоял о задержке еще на день, может больше. Но ночью наградные листы были подписаны… самим Сталиным. Трифонов награжден орденом красной звезды. Так же, посмертно, красной звездой, награжден… Никитин. Вопрос по Васильеву решался не в один миг. Горским - капитан Васильев был представлен на Героя Советского Союза. Но…

            - …Это ведь опытный разведчик?
            - Так точно, товарищ Сталин.
            Сталин несколько раз пыхнул трубкой, словно растапливая в ней арсенал табака, подозревая, что тот гаснет.
            - И воюет он уже давно. – Констатировал, это уже зная.
            - Прошел Халхин-Гол, Финскую, участвовал во вводе войск в Прибалтику, Великая Отечественная – с самого начала.
            Иосиф Виссарионович смачно потянул флерный дым из своей трубки. Встал, сделал несколько неспешных шагов. Горский стоял по стойке смирно на ковровой дорожке у стола заседаний, постоянно держа Сталина во фронт, пару раз поворачиваясь.
            Сталин остановился. Какое-то время думал, не делая ни малейшего движения:
            - Сколько же ему лет? – Задумчивая рассудительная пауза. – войны… не на одну жизнь хватит.
            Горский не был готов к этому вопросу. На несколько секунд задумался. По-прежнему сомневаясь:
            - Военное училище закончил в… - пауза, неуверенность, - трид…цаать седьмом… если ошибаюсь - в тридцать шестом… Лет тридцать, товарищ Сталин.
            Главком усмехнулся в усы, пыхнул трубкой:
            - Я… - мундштуком трубки показал на Горского, - …впервые вижу тебя растерянным.
            Пару шагов сделав в сторону своего начальника разведки.
            - Это хорошо, что ты сомневаешься только в этом.
            Следующий шаг он уже делал к столу.
            - За эту операцию… «Героя», - он поднял трубку выше бровей, - надо дать нашему резиденту. – Он, утверждающе, опустил трубку. – ну а твоему разведчику… - посмотрел Горскому в глаза, бровь левого глаза чуть поднялась вверх – за… особые заслуги перед Отечеством…  вручить, ну скажем… «орден Ленина», - он опять сделал паузу, - это очень высокая награда.
            Горский продолжал стоять по стойке смирно, понимая, что разговор не окончен.
            - Кстати… мы еще никого не награждали этим орленом за боевые действия. А это неправильно. – Он сделал длинную паузу, добавляя в организм дыма. - За четыре ордена красного знамени мы же уже награждали им наших военачальников. – Мундштук трубки опять поднялся вверх, подчеркивая сказанное. - Так почему не наградить… за подвиг. – Это был не вопрос. - Тем более такого бывалого… полевого командира. Ты же сам его долго выбирал из многих.
            Так же медленно Хозяин вернулся за стол, по пути оставив еще большой клуб ароматизированного дыма от табака папирос «Герцеговина флор», пачка которых всегда лежала в верхнем ящике его стола.
            Он постукал горлышком трубки о хрустальную пепельницу, над которой завились юркие завитки сизого дыма в ярком косом свете настольной лампы.
            - Готовьте представление.
            - Есть! Разрешите идти?
            Какие-то секунды Хозяин молчал:
            - Двадцати минут, надеюсь Вам хватит. – Бросил он утвердительно, затем, через пару секунд, - и позови Поскрёбышева.
            Это означало, что разговор закончен. И у Горского на все только двадцать минут.

            Ни капитан Васильев, ни, тем более, сержант Трифонов, не знали награды - «орден Ленина». Николай что-то слышал о подобной награде, но ничего о ней не знал, всегда думал, что подобными орденами награждают только больших людей на высоких государственных постах. Но, четыре месяца назад, в декабре сорок второго, никто из них не знал и ордена «Александр Невский», которым командира разведчиков наградили за Бадановский рейд.
            Откладывать отъезд не пришлось. Они были вызваны на площадь Дзержинского и тожественно награждены полковником НКВД, в присутствии еще нескольких офицерских чинов в званиях выше капитана. Никитину показалось, что никто из присутствующих не знал, за что капитан и сержант получали свои высокие награды.
            После награждения, в канцелярии выданы посадочные талоны на поезд, хорошие деньги, выделена служебная машина до вокзала. Все происходило достаточно сухо торжественно, но при этом уж очень уважительно, если не сказать – с почтением.
            Горский в это время уже знал, что обманул Хозяина, Васильев закончил военное училище в 1938м году и лет ему не тридцать, а только 26, скоро исполнится двадцать семь и он не знал пока, как исправить, сделанную ночью, ошибку. Но…
            
            ...Теперь, гвардии капитан Васильев, кавалер ордена Ленина, и гвардии сержант Трифонов второй раз кавалер ордена красной Звезды, быстрым шагом двигались по перрону Курского вокзала к своему вагону, стараясь не опоздать. Совсем не странно, что в поезд садились в основном военные. Вокруг Курска фронт. Что на север, что на юг, что на запад - до фронта менее ста верст. Но, вот бабулька, с катулями, садится в общий вагон, вот женщина с детьми: «Что ж она их из столицы-то на фронт… хоть бы детей оставила, глупая…» - пронеслось у Трифонова в мозгу. Но в этот момент его взгляд привлекла красивый старший лейтенант - симпатичная девушка. К тому же ему почему-то мельком показались, черты симпатичного старшего лейтенанта знакомыми, но у него не было знакомых старших лейтенантов женского пола, да и вообще – не так много в своей жизни он общался с красивыми девицами… не довелось еще, вот только Шурочка… подружка из детства. В это время милый старший лейтенант, после теплых объятий с провожающей ее девушкой, стала подниматься в вагон.
            Настроение замечательное, удалось Москву посмотреть… орден получить. Но… они, быстрым шагом шли дальше, тем более уже объявили последнюю минуту перед отправлением. Еще через вагон и они, наконец-то, дошли, впереди железная дорога… дорога в родную часть и родную роту.            

            Но… когда поезд тронулся, не успел проводник собрать билеты и посадочные талоны, Трифонов уже задремал, устал парень по Москвам шариться, с двенадцатого апреля, как они добрались до Москвы, уже одиннадцать дней прошло. Много им пришлось писать, объяснить, опять писать… и вновь объяснять, объяснять, и объяснять снова. И вот, наконец-то все кончилось, кончилось орденом, сам полковник НКВД ему на грудь Звезду колол. Ну и по столице нагулялись вдоволь, даже уже надоело немного.
            Сели на сидение с командиром, а вагон слегка качается, сначала не понял, что это. Только голову к стенке прислонил – уснул сразу, даже не заметил, как. Хорошо посадочный у ротного, тот будить не стал. Так и уснул Мишка сидя, ни разговоры, ни толчки нечаянные – нипочем. И на чай его сон прерывать не стали, а коньячком то попутчики побаловались. Но… стакан чая, в подстаканнике, на столе все же оставили Мише, с пирожным. А их попутчик, танкист полковник, никак не мог отвести взгляда с единственного ордена на груди капитана Васильева… «ордена Ленина», и было понятно, понимал значимость этого ордена, но в Душу не лез.

            Мишка очнулся в полной темноте. В этой полной темноте, своими острыми глазами сразу разобрал стакан чая на столе. Глаза не слушались, никак не промаргивались, но, мимо чая умываться, пройти не мог. С большим удовольствием съел с чаем сладкое и вкусное пирожное, окончательно проснувшись. Пока облизывал пальцы от пирожного, за окном расцвела светом светильников и прожекторов станция. Станция большая, а поезд шел все медленнее и медленнее, периодически сильно толкаясь тормозами, пока не встал совсем.
            Мишка поднялся на ноги, всматриваясь в освещенный мрак окна, вагоны… составы, потянулся, максимально, до хруста, выпрямив спину. Решил выйти в коридор вдоль купе вагона. Перрон сильно освещен прожекторами. Михаилу захотелось курить, как только это понял – курить захотелось еще сильнее, до спазма. Проводница подметала рабочий тамбур, откуда тянуло улицей в открытую дверь вагона. Трифонов направился к ней. Садились торопясь, ни голоса, ни вида ее не запомнил. Со спины проводница не молода, спина крупная, словно мужская:
            - Долго стоим, мамаш?
            Та выпрямилась, росточком не выше Мишки, в пару хромых движений повернулась к нему…
            - Какой я тебе «мамаша», скорее… дедуля, – с улыбкой в усы молвил проводник.
            - Извини, отец, - только и вымолвил через улыбку, которую с трудом старался сдержать Мишка.
            - Иди кури, только не уходи далеко, уже опаздываем, хрен его знает сколько стоять будем, но пока паровоз заправляют водой, минут двадцать, не меньше, пройдет.
            - Спасибо, Батя.
            Сержант выскочил на улицу, вытаскивая пачку «Казбека». При этом «Беломор-канал» нравился Мишке больше, «Казбек» ему казался кислым, и слабым, но все офицеры и начальники курили «Казбек», и ему так хотелось по бахвалиться, хвастаясь, что он – вот, как офицер, казбеком дымит, в Москве был! Купил себе блок, с дополнительного жалования, а папиросы-то эти рублем кусаются. Беломора купил три блока, один себе, один сослуживцам раздаст, а один - домой послал Отцу.
            Выпустив большой сноп сухого крепкого дыма после прикуривания, стал осматриваться по сторонам. Сначала его заинтересовали железнодорожные вагоны, так близко к ним еще не стоял, впервые видел так близко, потом стало интересно наблюдать за железнодорожником, простукивающим коробки тележек, Мишка не знал, что они называются «буксы». Внимательно смотря на железнодорожника, увидел женщину офицера, девушку. До нее было метров сорок, толи через один, толи через два вагона в хвост состава. Ему показалось, что это была та самая девушка – старший лейтенант, на которую обратил внимание на посадке в Москве. Ему стало очень любопытно рассмотреть ее поближе. Чем ближе приближался, тем более закреплялось желание с ней заговорить. Сначала не отдал себе отчет в том, что стал медленно к ней приближаться коротким бесшумным шагом.
            До старлея в юбке оставалось менее десятка метров. Она заметила приближение военного, тем более, что с его стороны никого на перроне не было. Стала на сержанта смотреть искоса и исподлобья. На голове не было головного убора. Даже в свете прожекторов было видно – волосы темно-русые: «Как у Шурки, только вьются волной, не кудряшками» - отметил Трифонов. Не понятно почему, но он засмущался, замедлив шаг, и остановился… оглянулся, стукнув рукой по карману галифе, где лежала пачка «Казбека», словно что-то забыл, неловко вновь взглянул на девушку, сильно затянулся Казбеком, спрятавшись в дым. В течении нескольких следующих секунд лицо старшего лейтенанта расцвело легкой улыбкой. Может быть именно эта улыбка позволила сержанту все же решиться подойти… к симпатичной девушке…

            - …Стоим долго?
            - По расписанию двадцать минут, но сейчас… небось опять литерные пропускать будем. Но пока ориентируйтесь на двадцать минут, а лучше не уходите далеко, а то возьмут да отправят, мы ведь уже, по расписанию, опаздываем.
            - Спасибо большое.
            Зина метра на два с половиной, как позволял земляной перрон между поездами, отошла от своего состава. Прохладно. В стоячем воздухе висел запах жжёного угля, вдоль соседнего поезда проходил машинист и стучал длинным молотком по буксам тележек вагонов. С интересом рассматривала зеленые вагоны, удивляясь человеческому прогрессу. Глубоко вздохнув посмотрела вправо и в лево, с обоих сторон видела курящих офицеров, но не у своего вагона, здесь она стояла одна. Справа в ее сторону медленным шагом шёл, по форме, солдат. Она стала присматриваться, пытаясь разобрать его лицо и погоны. Было понятно, что молодой сержант делает вид, что смотрит по сторонам, но… взгляд свой все равно останавливает на ней, затем опять в сторону… в дым папиросы.
            Не дойдя нескольких шагов остановился, делая вид, словно ничего его и не интересует, прячась за клубком папиросного дыма пару раз кашлянув в кулак, оглянувшись в пустоту. Петушиная детская напыщенность вызвала у Широковой легкую внутреннюю улыбку. На душе стало весело, не понятно почему, захотелось покуражиться, тем более, что она рассмотрела совершенно мальчишеское лицо сержанта. Зинаида не узнала Трифонова, может быть она и видела его несколько раз в коридорах школ, в которых они когда-то вместе учились, но Зина была отличница, он с двойки на тройку, и на два года старше Мишки, деревни разные, не пересекались они близко никаким образом, может только на танцах, если это было, да и то до тридцать восьмого. Хотя Шурка, ее младшая сестра, училась с ним в одном классе и в Телешово, и в Ошейкино.
            «Медик… Еще улыбается… это надо мной поди.» - подумал Миха, кроме растерянности испытывая внутреннюю обиду на себя, за нерешительность собственную, так и не придумав ни одной фразы, чтобы начать разговор.
            - Ну что доктор, всех больных вылечили? – Услышала Зина с противоположной стороны от сержанта.
            Она повернула глаза в сторону вопроса. Метрах в трех – бравый капитан артиллерист оценивающим взглядом обводил ее фигуру, задерживая свой интерес на верхней части гимнастерки:
            - Меня вот тоже вылечили… от всего. От всего вылечили, даже от любви. В часть возвращаюсь. – Говорил с легким придыханием. - Ночь прохладная, но… - он азартно покачал шеей закатывая вверх глаза, - какае-то… какае-то р-рромантичная! – Дальше иронично и быстро. – Не заболеть бы снова! Разрешите представиться… Роман.
            Протянул к Зинаиде открытую вверх ладонь, как бы ожидая расслабленную кисть дамы, для поцелуя. Но Широкова общалась с раненными уже почти два года, и «романы» представлялись ей много раз. Она легким движение сверху, пальчиками ударила его ладонь:
            - Не волнуйтесь, больной, романы проходят – лишь Родина остается.
            Капитан на некоторое время замер. Зина пару секунд еще смотрела ему в лицо ехидно и насмешливо щуря глаза:
            - Сержант, почему я вас так долго жду?
            В вокзальном воздухе, пахнущем жженым углем, повисла нелепая пауза. Мишка – хулиганистый парень, оказался совсем не решительным, в ситуации с женщиной, и только что и смог сообразить:
            -Даа, да, товарищ старший лейтенант, я здесь.
            Подошел к Зинаиде вплотную.
            Капитан по-прежнему стоял с вытянутой рукой, но теперь со сжатыми плотно губами.
            - Свободны, товарищ капитан.
            Тот закрыл в кулак свою кисть:
            - Н-да!..
            Набрал в грудь воздуха, большие пальцы под ремень, развел в стороны, подчеркивая стройность своей фигуры и строгость военной формы, медленно пошёл прочь.
            - Лихо Вы его, товарищ старший лейтенант.
            И сержант, и старший лейтенант еще смотрели во след бравому капитану.
            - Спасибо сержант, что хоть помочь сообразили. Но уж слишком вы… застенчив. – она взглянула в глаза Мишки.
            Трифонов по-прежнему был смущен, но перед ним, как будто открылась дверь, и он это чувствовал:
            - Да я уж год на передовой. Девушек то не вижу совсем… ну если только в госпиталях.
            - Год на передовой? – только тут Зина заметила красную звезду у парня на груди. – А на вид тебе и восемнадцати не дашь. Думала тебя только призвали. А ты уже… герой!
            Мишке стало приятно, что она увидела его орден. Опять, чуть-чуть, полезло бахвальство:
            - А… Он у меня не первый.
            Зина удивленно качнула головой:
            - Молодец! – Рассматривая его орден. – Война быстро… из мальчиков героев делает. Спасибо Вам мальчики…
            Михаил смотрел на симпатичного старлея, и ему показалось, что она расстроилась.
            - Ты чего погрустнела… прошу прощения, вы чего расстроились, я… это – нормально, я даже не с госпиталя, нас награждали в Москве… - он подумал, девица пожалела его, но девушка молчала, - больше недели в столице держали, даже надоело по улицам ходить.
            - Нет-нет, у меня просто все братья на фронте. – Она шмыгнула носом. – Ничего про них не знаю. - Сказала в нос, почти плача, повернулась и пошла в вагон, на ходу… - До свидания, герой. Победы и удачи в бою.
            Милая старший лейтенант спокойно поднялась в тамбур, помахала рукой. Мишка тоже поднял руку, но кажется и здесь опоздал, она уже отвернулась и скрылась в вагоне.
            «Какой же я осел!» - аж сердечко, от злости на себя, забилось сильнее: «Такая красивая!..»

            Мишка еще пару минут стоял у вагона милого старшего лейтенанта, словно надеясь, что она опять появится перед его глазами. Глубоко вздохнул. Достал из грудного кармана гимнастерки трофейный подсигар, в нем были сложены папиросы «Беломорканал», от Души закурил, пнул небольшой камушек, лежащий на перроне, опять медленным, но уже хулиганским шагом пошёл к своему вагону. Папироса быстро кончилась, прямо от сгоревшей – прикурил новую. Докурить ее не успел, паровоз загудел, проводник поторопил его в вагон.

            Только через сутки гвардии-капитан Николай Васильев и гвардии-сержант Трифонов Михаил выходили на станции Щигры, у разбитого вокзала, у которого, на восстановленные стены уже положили мауэрлат, стоял их ротный виллис.
            А через три часа, на привокзальную площадь в Курске вышла старший лейтенант медицинской службы Широкова Зинаида. Теперь ей надо было найти центральное Курское военное управление медицинской службы и эвакуации.
            Через пять дней первомайские праздники!
            Не всегда дороги, тем более военные, соединяют… даже близких людей.
            

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/08/27/1378   

            17.07.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 3. Дороги.
            Глава 3. Не проехать мимо.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/08/26/559   

            - …Товарищ командир, ротный сказал, чтобы я Вас вез в Ульяновку, в штаб армии. Там совещание какое-то, обязательно с вашим участием, даже откладывали уже, там все наше командование будет, вплоть до комдива, Колодяжный Вас там встретит. Напрямую пойдем, через Ливны.
            - Ливны? Это же Орловщина.
            - Так мы под Орлом и стоим, у деревеньки Маховое расквартированы от нас до Орла… и ста километров нет. До передовой километров десять… ну чуть больше.
            Водитель говорил быстро в темноте стараясь угадывать колею, в слабом освещении плоского луча, скрытых плоским светом, рокадных фар, местами разбитой войной, дороги. Дождей, видимо, не было давно, грунт твердый на жирной земле, часто раздавленный гусеницами, превращая неровную дорогу в гребенку, типа стиральной доски.
            - Я родом с Орла.
            - Хэ… Считай, командир, домой едешь.
            - Да, если не сожгли его, дом наш. Мать-то с сестренкой в эвакуации. Не видел их уже с тридцать восьмого, как училище закончил.
            - Да, война уже два года идет, а мы… всё вокруг своих домов крутимся, все свои города артиллерией разбиваем.
            Несколько секунд молчания:
            - Ничего… вон уж сколько их от Сталинграда отогнали, будет и на нашей улице праздник.

            Из разбитых Щигров выехали уже как минут семь. Минут семь, как минули КПП станции, где у них подробно проверили документы. Последний раз станцию Щигры бомбили пару недель назад. Она была лакомой целью для люфтваффе, много на нее грузов приходило последнее время и военных, и гражданских. Но последняя бомбежка была – словно по заказу, несколько литерных поездов разгрузились… и разгружалось, если техника была уже на марше, боеприпасы и топливо оказались подорванными. Комендатура считала, что бомбардировка проходила по наводке.
            А гребенка после танковых траков была неприятна:
            - Ничего не случилось? – Поинтересовался капитан.
            - Да ну, чего там может случиться. Мы уж три недели в резерве, пару раз группы к немцам ходили, а так, только языков иногда таскаем. Группы сходили спокойно, все вернулись, слава Богу, с языками одна группа провалилась, вернулись только трое… пустые. Она на переходе банками загремела. – Насмешливая пауза. – Но это ж… случается.
            - Новобранцы?
            - Ну да, неопытные…
            Минуты три ехали молча, но было видно, что водитель, который Васильеву вроде адъютанта, по военным меркам уже давно, еще со Ржева, не спокоен, о чем-то волнуется.
             - Горохов, ты как печка, прямо греешься весь, переживая о чем-то. Говори, что тебя гложет-то?
            - От тебя, командир, ничего не скроешь. – Сильно вывернул вправо, объезжая трехметровую воронку. - Никитин-то где?
            Машину сильно тряхнуло, Васильев посмотрел на заднее сиденье, на Трифонова, тот спал, по привычке борясь во сне с качкой авто.
            «В поезде все в окна глядел, да на полустанки выскакивал, а тут вырубился сразу и хрен разбудишь… - усмехнулся, хмыкнув в губы, - так наверно привычней…»
            Опять вернулся к вопросу Горохова. Вздохнул, сжав губы:
            - Нету больше Яшки. – Неприятная пауза, - Прикрывал отход… Смертью храбрых. – Опять несколько секунд молчал. – Гранатой подорвался. Все видел сам. – Словно ставя в разговоре, о Никитине, точку.
            Горохов сощурил глаза, до рельефа на скулах сжал челюсти, сглотнул сухим ртом, глубоко вздохнув. Дальше ехали молча.

            Пока группа Васильева, в течении последней пары месяцев, занимались сложной операцией в глубоком немецком тылу, война, после Сталинграда, широкими шагами шла на Запад освобождая огромные оккупированные фашистами советские территории. В итоге марта 1943го, 3я армия была передислоцирована на острие Орловского немецкого выступа в район станций Павловск – Волово, обеспечивая фланги 61й армии на севере, 63й армии на юге, с главной задачей обеспечения защиты тылов перечисленных станций, а районе которых накапливались стратегические резервы ставки. Территориально район Брянского фронта, хотя третья находилась в штабном подчинении Степного (резервного) фронта. Продвижение зимнего наступления остановилось. Войска начали окапываться за плечами передовых, начали расти вниз, в землю серьёзными оборонительными сооружениями.
            На линии фронта стрельба порой прекращалась совсем. Чем там занимались немцы – кто его знает, но разведка говорила – тем же, тоже активно вкапывались в землю. Лишь иногда, когда, либо наши, либо фрицы, прощупывали оборону противника, на каком-то участке, на линии фронта возникали бои. А так стояла на фронтах тишина, как будто генералы о войне забыли. Лишь разведчики, время от времени таскали друг у друга «языков», чего побаивались солдатики в окопах. Прозевал – языком стал, не прозевал, могут медаль дать, если после ликвидации немецкой разведгруппы жив останешься, и такое бывало. А уж если ворога в плен возьмешь в перекрёстном встречном бою - могут орден дать.
            Их 17 гвардейский полк в составе 5й гвардейской дивизии находился во втором эшелоне обороны, как раз там, где надо было копать много земли. Правда у разведки всегда работы боевой много. До фронта более десяти километров. Новички, которые еще и канонады не слышали, жили получается в неправильном прифронтовом мире, как в колхозе, канонады нету, а копать надо много. Правда, через день, или через два, на вражескую сторону уходила группа за языком. В каждую группу командиры новичков пихали, чтобы хоть какой опыт разведчика появлялся. При этом надо сказать, что в этот раз не обстрелянных было не так много, как обычно. Больше половины после ранений, бывалые, или отметившиеся доблестью в боях, из пехоты. Перестали в разведроту слабых и не опытных присылать, коль призывник, то в плечах не слаб, или стрелок талантливый, вот только важно, чтобы в голове еще не зола была.
            А Колодяжный, Будучи ротным в отсутствии своего командира, чтобы бойцы ржаветь не начали придумал каждый день по паре часов производить теоретическую учёбу «По тактике и стратегии действий бойца в разведке» - так он называл эти занятия. Это кроме полевых маневров, даже небольшой полигончик соорудили, даже с колючкой, даже банки на колючке от тушенки, благо окопов нарыто много. «Тренируйся – не хочу!.. Что значит не хочу?.. – тренируйся!»
            Кто занятия «по тактике…» пропускал, получал сразу три наряда на рытье окопов и блиндажей, там уж от зари, до зари. Проводили занятия командиры взводов, за одно и политинформацию читали. Несколько раз случались торжественные награждения, опоздавшими, за бойцами, медалями и орденами.

            Восток активно всю округу заполнял рождающимся утренним светом. Спящий Трифонов, по-прежнему, сидя, болтался на заднем сидении виллиса. У капитана ни капли сна в глазу.
            «Интересно, что же там за совещание. Наверно опять нами будут дыры на всех фронтах прогрызать в передовой, или диверсии некие планируются…»
            Машина въезжала в поселок, сожженные двухэтажные не деревенские дома, разрушенные корпуса, возможно местной сельхозтехники. От станции отъехали километров не более двадцати, после поста минут двадцать прошло. А здесь все, что человеческими руками построено… сожжено, разрушено. Уже почти проехали выгоревшую в стенах очередную кирпичную двухэтажку, зияющую пустыми окнами второго этажа в расцветающее на востоке небо, проводив взглядом дом почти до полного разворота головы, увидел в торце здания саженую машину, за ней, чуть глубже во двор, за кустами, словно заново покрашенную, тентованную полуторку. Не разбитую, не сожжённую, машина с иголочки, по корме – что взгляду доступна. Васильева что-то насторожило, но он еще не мог сообразить… что? Сознание подогревалось скорой встречей с родной ротой, Колодяжным, Сиротиным… Безлюдный выжженный дотла поселок кончался, машина вот-вот должна выехать в поле…
            - …Стой!
            Громко, резко произносит капитан. Трифонов тут же открыл глаза. Через секунду Горохов резко жмет на тормоз. Машина не в момент, но останавливается, седоков догоняет неприятный клубок пыли, виллис даже с поднятым тентом – машина открытая.
            - Ты видел машину.
            Горохов смотрит на командира растерянно:
            - Какую машину? Товарищ командир. Здесь Мамай прошел.
            - Новенькую, целёхонькую, в торце сожжённой двухэтажки.
            - …Н-ннет, не видел… - он как будто напряженно думал, но ничего вспомнить не мог… мотал головой.
            - Невнимательно… машину ведёшь. - Негромко и задумчиво проговорил Никитин, думая о чем-то другом.
            Младший сержант Горохов и сержант Трифонов начали активно осматриваться по сторонам, пока их командир продолжал раздумывать, что делать далее.
            - Значат так, Горохов, машину к тем кустам, - на кусты показал рукой, - обеспечить ее охранение. Если начнется стрельба, рвешь покрышки до ближайшего воинского поста. Рассказываешь… но не как драпал, а что твой командир и сослуживец приняли бой, и приводишь сюда подмогу. Трифонов – берёшь автомат у Горохова, внимательно и осторожно выдвигаешься по западной стороне дороги, до полуторки у двухэтажки, там замираешь, и ведешь наблюдение… меня из поля зрения не теряешь, я делаю тоже самое по левой стороне дороги деревни. Машина будет на моей стороне. Бездумно к ней не подходить, только по моей команде. Следи за моими знаками. При обострении ситуации действуешь по обстановке… стрельба!.. в самом крайнем случае, как всегда. Вопросы?
            Васильев взвел свой ТТ.
            - А я-то с каким оружием воевать буду? – Насмешливо бросил Горохов.
            Васильев исказил свое лицо глупой напряженной улыбкой:
            - Во-первых, воевать не надо. Во-вторых, ты мне туман тут не наводи на глаза и уши, у тебя вон пистолет на ремне, да еще наверно в бардачке пара, под седлом кобуру с моим Вальтером трофейным не убрал поди. А у меня вот, только именной. – Он поднял его стволом в небо. - Мы же не из боя приехали, Трифонов безоружный.
            Пока командир все это говорил, Трифонов аккуратно взял ППС водителя, он на задке лежал.
            - Там, под сиденьем, Миха, подсумок с четырьмя рожками дополнительными. Возьми.
            Сержант уже застегивал подсумок на поясе. Капитан уверенно, словно по-другому быть не может, поинтересовался:
            - Фонарик-то есть поди?.. – далее еще уверенней, - фонарик-то где?
            Горохов пошарил справа под сиденьем, вытащил квадратный фонарик, молча передал командиру.
            - Молодец! – Произнес задорно. Включил и выключил свет фонаря. - «Жди меня… и я вернусь» как сказал Симонов – бросил командир, азартно, словно соскучившись по приключениям, бросил, вылезая из машины.
            «Да, б.., все время видишь больше чем нужно…» - возбужденно озираясь по сторонам: «Другой бы проехал радостно мимо, все-таки домой возвращается, а тебе… странная машина в безлюдном поселке!..» - с осуждением думал сам про себя капитан первой разведроты 17 гвардейского полка.
            За ним, откинув переднее сидение, которое только что покинул командир, на торпеду, Трифонов. Дверкой хлопать не стал, закрыв как можно тише, сильно прижимая дверь убрав щеколду.
            В конце концов Горохов откатился до заветных кустов. Поставил искусно - почти не видимо, капот – продолжение кустов.
            Как только сержант и капитан тихо ушли, будто пропали, скрывшись с глаз, младший сержант вылез из машины, откинул водительское сидение, ногой залез к заднему, поднял его, взял там еще один ППС и подсумок с двумя магазинами. Не спеша, хоронясь за палисадниками сгоревших домов минул первый двор, второй. Уже дворов через пять, опять увидел Трифонова, мелькнувшего переходя к следующей позиции. Дальше третьего дома не пошёл, в его палисаднике, у старой ивенки хорошее место для засады, занял позицию затаившись для наблюдения.

            Селение не большое, не прошло и десятка минут, как разведчики оказались в тридцати метрах от странной полуторки. Васильев находился от нее со стороны кабины, менее десятка метров от деревенского колодца, Трифонов заходил со стороны кузова, со стороны деревенской улицы. По началу капитана смущало зияющее окно на втором этаже здания, но сгоревшая рама была не тронута, и внизу был кусок разбитого стекла, чтобы вести огонь надо было его удалить, значит вряд ли там засада. Стояла полная тишина, даже птиц не слышно, в кабине никого не видно, под машиной тоже. Никаких проявлений людей, вот уже минуты четыре. После еще пары минут наблюдений, командир знаками показал, чтобы сержант усилил наблюдение, что сам выдвигается к объекту.
            Васильев внимательно опять осмотрелся, включая подозрительное окно, вышел из укрытия, уверенным шагом, без надрыва, направился к грузовику, не производя ни единого звука, пистолет, со взведенным механизмом, прижимая к бедру. Ему не надо было тянуться взглядом вверх, чтобы увидеть диванчик в кабине, рост позволял. В кабине пусто. Замер, прислушавшись к тишине в кузове… звуков нет, только кузнечики на заутренней зорьке. Еще раз положил ладонь на капот. Медленно, вдоль тента к заднему борту, не дотрагиваясь до корпуса авто.
            Нижней шнуровки не было, стволом пистолета резко приподнял низ тента, лучом фонарика по кузову машины… опять осмотрелся, остановил взгляд на сержанте. Вновь в кузов, дотянулся рукой до ближайшего ящика, аккуратно, опасаясь растяжки, стал приподнимать крышку. Внутри, переложенные крафбумагой, брикеты - очень похожие на куски хозяйственного мыла. Еще несколько секунд статичной оценки ситуации. Стал выше поднимать крышку, до прямого угла. Аккуратно закрыл. Бросил тент. Глубоко вздохнул, затем Трифонову знак, чтобы тот приблизился к командиру. Трифонов, внимательно, не упуская округу из поля зрения, легкими неслышными шагами без дрожи в коленках, озираясь, подбежал к командиру.
            - Ничего не заметил?
            Трифонов в пару секунд опять что-то переоценил, туда-сюда повернув голову:
            - Никак нет. Следов на дороге нет. Только наши. Все затерто ветками.
            - Вот именно… ветками. Двигатель холодный, оставлена не этой ночью.
            Васильев провел взглядом по улице поселка:
            - Не часто машины здесь ездят, видимо в этой стороне нет важных объектов. Да и, двигаясь с Курска её и не заметишь.
            Теперь он внимательно осматривал разрушенные здания:
            - В машине ящики с динамитом. У кабины два не затертых каблука, под подножкой, от немецких ботинок, оплошность конечно из-за темноты, значит скорее всего прошлой ночью оставлена, дождем ничего не подернулось. На одном из ящиков не вытертые капли крови, возможно охрану снимали. Машина оставлена не на долго, иначе сильнее бы замаскировали. Заберут сегодня после рассвета. – уточняюще и обостряя. - Вот-вот заберут! Ветка которой затирали… в палисаднике, туда след уходит, она уже подвяла, но сруб свежий, острым топором. Твоя задача… Их ветку не трогай и к ней не ходи, наверняка, либо секретка есть, либо проверят ее положение. Свою обломи и по своим следам, затрёшь свои следы, по моим к моему секрету – вон к колодцу. Там схоронишься. Наблюдаешь. Ждешь нас. – Васильев напряженно посмотрел в глаза Трифонову. – Если что… держишь их. Принимаешь бой. Вопросы.
            - Есть, товарищ командир. – Чуть скривил рот с усмешкой.
            Впервые Николай заметил, что у Мишки начала расти щетинка на подбородке. Ему, по какой-то непонятной причине не хотелось оставлять Трифонова одного. Он привык к этому парню, к этому восемнадцатилетнему мальчишке, с которым воюет уже… целый год, а Никитина, наставника его и друга закадычного… уже нет. Но они на войне, кому-то придется остаться здесь, а ему надо… держать доклад.
            Ну вот… Сам быстро побежал к виллису размышляя на бегу. «Расклад ясен, если без предисловий - диверсантам было известно именно про эту машину – захватили… никто не хватился. Скорее всего диверсантов двое… или четверо - по двое, ушли наверняка за взрывателями… значит, или их, взрывателей, нет - добывают, или им нужны сутки на акцию. Но почему тогда нет смотрящего. Значит… значит взрывателей, все же нет… сейчас появятся уже с ними. Машина оставлена, чтобы не светиться, не попасть на наряд НКВД, или армейский секрет – войск-то много вокруг. Им очень динамит нужен, нацелены на Щигры, видимо сегодня прибывает что-то важное. Ну или должны взорвать что-то важное, арсенал… скажем… Штаб. А главное – опытные… заразы.»
            Следующий миг прервал его размышления!
            Этот миг вдруг остановил время… Из палисадника следующего дома выходит солдат с автоматом, и хоть солнце уже вот-вот должно выскочить из-за горизонта, над землей висит полумрак… да и своих здесь быть не должно, а стрелять нельзя. Васильев одним движением прыгает за ближайший плетень, прицеливаясь. Лишь в этот момент понимает, что это – Горохов. Но, откуда у него… автомат?
            Горохов быстрым шагом подходил к встающему командиру.
            - Горохов! Я же тебя грохнуть мог. Сходу.
            Тот улыбнулся:
            - Не мог. Ты никогда глупостей не делаешь.
            - Психолог. Е-мое. Пошли, все на ходу. Откуда автомат.
            Горохов снова улыбнулся:
            - Так… - деловая пауза, - форму на Никитина труднее найти, чем автомат.
            Они уже шли быстрым шагом к виллису.
            - Нам нужны Наши. Суда нужен взвод солдат. Далеко до ближайшего поста?
            - Развилка километров через пять, там пост. Может там телефон, или рация есть. Минут пятнадцать езды. Там, где-то уже части наши стоят. – Тут он словно поперхнулся. - А как же совещание-то, командир?
            До машины осталось два десятка метров:
            - Давай, Горохов, заводи скорей, да езжай быстрей! О, стихами заговорил…
            Машина резко рванула вперед.
            - На позиции, в охранении, Трифонов остался. Гони Горохов, гони дорогой! Здесь подмога нужна! И сообщить надо о возможной диверсии. Гони! Раз мы так нужны – без нас совещание не начнут…

            Они проехали метров четыреста. С обоих сторон поля. До редкого леса оставалось метров двести… за поворотом. Если бы доехали, то может быть и не услышали… как за их спинами загремел горизонт.
            Дорога в этом месте поворачивала направо, приблизительно на северо-восток. Горизонт гремел, Горохов отпустил газ. Под тентом виллиса, по правую руку, над лесом вырастали новые и новые взрывы, и огромный черный огонь, отрываясь от леса, отгрызая куски чистого небо острыми зубами пламени, образуя черные, еще не остывшие клубы гигантского дыма, еще не успевшего повернуть в какую-либо сторону, поднимаясь выше и выше… и выше. Их размеры, даже с расстояния пятнадцати километров казались огромными.
            Младший сержант, перевел коробку на нейтраль. Машина еще двигалась по инерции, но взоры и сержанта, и капитана были устремлены на южный горизонт, где, на станции Щигры, продолжали рваться боеприпасы, и похоже горело топливо.


            Продолжение:   http://proza.ru/2023/08/28/1419   

            фото: фото в городе Белгород, 1943 год.

            21.07.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 3. Дороги.
            Глава 4. Короткие минуты.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/08/27/1378   

            …Машина резко рванула вперед.
            - На позиции, в охранении, Трифонов остался. Гони Горохов, гони дорогой! Здесь подмога нужна! И сообщить надо о возможной диверсии. Гони! Раз мы так нужны – без нас совещание не начнут… а диверсантов взять надо! – На секунды замолчал, потом продолжил залихватски и несколько громче, в яростной горячке опасного дела. – Или мы не разведка, черт их возьми!

            Они проехали метров четыреста. Машина только-только разогналась, дорога позволяла, прямая, перед лесом поворот. С обоих сторон, часть полей засеяна пшеницей, но как-то неряшливо, наверно бабы сами впрягались, уже после освобождения землицы. До редкого леса оставалось метров двести… за поворотом. Если бы доехали до леса, то может быть и не услышали… может быть не разобрали за ревом двигателя машины… как за их спинами загремел горизонт.
            Дорога, как раз в этом месте поворачивала направо, приблизительно на северо-восток. Резко, гремучим ударом по ушам, в звук работающего двигателя начал вплетался некий до боли знакомый неприятный звук… Горизонт загремел, Горохов отпустил газ, ерзая взглядом по расцветающей утренней зелени. Васильев начал рыскать по небу глазами.
            Под тентом виллиса, по правую руку, над лесом, за противоположным концом рабочего поселка, видимо уже два-три десятка секунд поднимались жуткие адские грибы… ведь это только звук пришёл сейчас. Секунды за секундами вырастали новые и новые взрывы, и огромный черный огонь, отрываясь от леса, отгрызал куски чистого небо острыми зубами пламени, образуя черные, еще не остывшие клубы гигантского дыма, через который прорывались тускневшие языки пламени, не успевшего повернуть в какую-либо сторону и повиснуть над землей. Адские огненные горы поднимались выше и выше… и выше. Их размеры, даже с расстояния более пятнадцати километров казались огромными. Звук всегда приходит позже…. Но всегда приходит.
            Младший сержант, перевел коробку на нейтраль. На холостых звук стал объемней, а звуки взрыва на станции – суровей. Машина еще двигалась по инерции, взоры и сержанта, и капитана были устремлены на южный горизонт, где, на станции Щигры, продолжали рваться боеприпасы, и похоже горело топливо.
            Васильев почувствовал, что машина встает:
            - Горохов!.. – заорал он очумевшему сержанту – педаль в пол! Задача не Трифонова спасти, а доложить о готовящейся… и совершаемой, диверсии! Вперед, Горохов! У нас еще одна мина… бомба за плечами.
            Машина вновь резко рванула вперед.
            «…А если грузовик угнать! – вдруг мысль обжигает возбужденный мог Николая! – А если успеть на его место другой поставить. Сейчас самое главное бомбу диверсантам не отдать, не отдать… не отдать! – Словно эхо в голове… - А там дальше… если получится, уже и их обезвредить… ликвидировать, в плен взять. Не получится… хрен с ними. Если у них мины не будет, это уже другой разговор… другой разговор. Делим задачу на две: первое - угоняем взрывчатку; второе – ликвидируем диверсантов.»
            Младший сержант только перешёл на верхнюю передачу, машина рвалась вперед, подпрыгивая на неровностях:
            - Горохов! Стой!
            Машина опять резко затормозила с заносом, опять облако пыли.
            - Значит так. До поста. Требуешь связь с контрразведкой, или с любым офицером… - словно поперхнулся, - или… по обстановке. Скажешь, что командир разведроты семнадцатого полка с бойцом остались принять бой. Я сейчас попробую отогнать полуторку, заминирую ее лимонкой, гранату давай, - младший сержант уже вытаскивал лимонку из подсумка, - далее с Трифоновым в засаду. А ты одна нога здесь, другая там. Сюда полуторку пригнать на приманку, может успеете… если не выходит, то в любом количестве бойцов… сколько будет, хоть на виллисе их сюда. Все ясно? – Горохов, словно в шоке, кивал головой, уже отдав Васильеву гранату. – Быстрее, Горохов! Марш!.. Марш! – забирая автомат и подсумок с двумя магазинами.
            Последнее кричал уже на бегу к объекту.
            Горохов, резко тронувшись, орал в ответ:
            - Есть, командир! Я мигом, командир!
            Переходя на следующую скорость…
            ……………………………………………….

            - Эй, красавчик, подъем! Опять уснул, бляха муха, я все-таки лейтенанту поведаю, какой ты стражник. Вон мчит кто-то. Винтовку-то не потерял? Иди на шлагбаум.
            Солдат с крупными морщинами на лице, из-за чего трудно определить его возраст, с сильно сгорбленной спиной, на которой нелепо висел карабин, ясно, что не молодой, медленно направился за шлагбаум на проселке, в направлении Щигров, над которым висели дымы пожарища, за коим они наблюдали уже минут двадцать. По походке было видно, что у него болят ноги. А молодой солдатик, очнувшись от трудной утренней борьбы со сном, вздрогнул. Вздрогнул как младенец, толкнув плечом свою стоящую у стенки, на которую он, засыпая, осел спиной, винтовку. Та нелепо упала на сухую пыль тропинки вдоль, недавно сколоченного, КПП (контрольно-пропускной пункт).
            - Во дает… – произнес дедок выйдя за шлагбаум, для проверки документов, с усмешкой продолжив, - куда так летит? Ща колеса потеряет, разгильдяй.
            За машиной поднимался слишком большой шлейф пыли, в прозрачном безветрии и легкой, но сухой, прохладе весеннего утра. Виллис гнал очень быстро, безжалостно подпрыгивая на ухабах неровной и пыльной проселочной дороги.
            - Э… Жора... тьфу, как там тебя... Костя, что-то не так. Да еще взрывы энти… Зови старшОго! – смотря на летящую к перекрестку машину, проговорил не молодой солдат, снимая винтовку с плеча.
            Молодой-же солдатик еще никак не мог справиться с прерванным сном, моргая и обтирая рукавом от пыли, по-прежнему спящими руками, винтовку. Видя это, дедок сначала зашипел:
            - СтаршОго… - потом заорал, - старшего сержанта на пост… быстро! – грубо, громко, видимо, чтобы старший сержант и во сне услышал, и как минимум захотел повернуться на другой бок.
            Глаза молодого взлетели выше орбит, он опять чуть не уронил винтарь. Словно ошпаренный, бросив проснувшийся вмиг взгляд на дорогу, на дымы, глядя на которые и задремал минут пятнадцать назад, побежал к полуторке, в кабине которой спал старший сержант – их разводящий… их разводящий, как бы командир, на посту, пока не прибудет смена с начальником караула, младшим лейтенантом Осипенко. В самом «сарае» КПП спали еще четверо рядовых, две караульные смены… все как по уставу. Хотя машины здесь проезжают не часто.
            Не успел молодой добежать до машины, старший сержант уже вылез из кабины и медленно шёл навстречу, одевая, одной рукой, пилотку, в другой - ППШ. Происшествие еще не понимал, но напряженно всматривался, мимо молодого бойца в дорогу, ведущую на Щигры, через Ольховатое… все более растопыривая глаза от взрывов и пожарищ на горизонте, где, в девятнадцати километрах от их поста, узловая железнодорожная станция. Посмотрел в другую сторону на мост через речку Косоржа, который саперы восстановили пяток дней назад. Перед речкой несколько дворов маленькой хуторской деревушки Заречье. За рекой станица Осиновка на взгорке. Там их рота караульной службы, там начальник караула, там подмога. А по дороге мчит бешеный виллис, накрытый сверху пожарами в Щиграх.
            -  Это чего за хрень!.. чего со Щиграми?!! Пост! В ружьё! Занять позиции согласно устава. Приготовиться к бою – заорал разводящий, бросившись к дзоту из мешков с песком, в котором находился пулемет, уже снаряженный для стрельбы.
            Он в дзот не зашел, пулеметчик еще в сарае КПП дрыхнет, занял позицию лежа за углом дзота.
            - Щигры-то давно пылают?
            Ответить никто не успел.
            Из сарая КПП, один за другим выскакивали, не до конца одетые, бойцы. Двое из которых рванули к пулемету. Первый номер без гимнастерки, еще один просто присел за мешками с песком, где уже лежал на изготовке, с другой стороны, старший сержант, шестой боец помчался в другое гнездо дзота, занять место за пулеметом в нем… вести бой, когда пост будет уже смят. Каждый знал свое место, оборона поста была разработана умело и учения проводились, видимо, не редко.
            ……………………………………………………

            «Надо будет как-то дать о себе знать, а то Трифонов примет за врага, застрелит еще. Нет конечно – это через чур. Но дать знать как-то надо.» До места оставалось не далеко, Николай перешел с бега на шаг, несколько раз глубоко вздохнул, успокаивая дыхание, сложил ладони, дунул – словно сова свистнула. Через секунды еще пару раз. Далее нырнул за ближний палисадник.
            Через пару минут он видел сержанта. Аккуратно сломал ветку. Трифонов повернулся в его сторону. Васильев пальцем перечеркнул свой рот. Михаил покачал головой, закрыв глаза и сжав губы, вернув автомат на место. Капитан туда-сюда повел глазами, напряженно прислушиваясь, затем встал почти открыто, слегка озираясь направился к сослуживцу. Тот уже не него не оборачивался.
            - Значит так, Миш, я сейчас попробую машину отогнать, наверняка в каком-то из ящиков секретка есть, их трогать нельзя, потом саперы разберутся. Машина точно заминирована, диверсанты опытные, по всему видно, сейчас скорее всего пешком из Щигров идут, думаю, что у нас часа полтора есть. Я сейчас посмотрю, нет ли ловушки на шкиве, генераторе, дверце, на педалях, на руле. Все должно быть просто, черт. У них не могло быть много времени на какие-то хитрости через чур.
            Он немного задумался, словно сомневаясь.
            - Командир, давай я попробую. Я же механик, почти механизатором стал до войны.
            Офицер некоторое время смотрел сержанту в глаза: «А что, может пускай привыкает? Ты чего, Коля, это же не шутка, не учения… это же пол тонны динамита!»
            - В другой раз солдат. – Небольшая пауза, словно по-прежнему сомневаясь. - Потом заводить буду. Если граната под колесом, тут уж ничего не сделать, авось динамит не сдетонирует. Зато уже никуда они ее не угонят. – последнюю фразу, усмехаясь – Ты… внимательно наблюдаешь. – Сделал круг на уровне глаз указательным пальцем.
            Опять внимательно прислушавшись, вышел из укрытия… остановился, чуть изобразив удивление на лице:
            - А соловьи-то… еще не поют.
            …………………………………………………………..

            …Казалось, что не управляемый виллис сейчас снесет шлагбаум.
            Все это происходило последние два десятка секунд.
            Не доезжая до шлагбаума метров пятьдесят водила виллиса начал сигналить, не сбавляя хода. Тормоза заработали метров за двадцать до покрашенной, в чёрное-белое, жерди, замерев буквально в паре метрах от шлагбаума. Из-за руля выскочил младший сержант:
            - Мне нужен офицер, или старший по званию, – заговорил сходу, - младший сержант первой гвардейской разведроты Горохов! На посту связь есть?..
            Горохов кричал в наведённые на него стволы винтовок и пулемета, словно их не замечая.
            Разводящий поста привстал, сначала на колено, продолжая целиться, затем на ноги, по-прежнему автомат на вскидке в водителя виллиса. Пожилой солдат, винтовка на перевес, к нему ближе всех, опять и опять сокращая расстояние еще на пол шага, в кромешной пыли, догнавшей быструю машину:
            - Ты это… - он словно забыл слово, - Документы давай.
            - Да-да. Конечно.
            Документы вытащил из нагрудного кармана, протянул пожилому, тот отвел винтовку в сторону, взял бумаги, открыл солдатскую книжку. Щурясь, внимательно стал читать. Старший был уже за плечом постового, бросая взгляд то на документы младшего сержанта, то на самого виновника утренней тревоги.
            - Ребята, каждая секунда дорога! Вы документы у меня часов пять назад проверяли, вечером я у вас проезжал. Каждая секунда дорога! Там в поселке разрушенном, километрах в пяти, название не знаю, мой командир с сержантом, мину стерегут, полуторка… в кузове пол тонны динамита, десять ящиков. Им помощь нужна. Они диверсантов не отпустят, они бой примут. А диверсантов надо в плен взять… и машину обезвредить.
            Старший сержант отошёл от пожилого, стороной обходя Горохова, подошёл к виллису, внимательно осмотрел его внутри:
            - Хорошо заливаешь, служивый. – Говорил не громко, продолжая осматривать машинку, - Это не твои там бузят на горизонте… в Щиграх? Ты руки-то в гору давай… не стесняйся, повыше, повыше, - вновь автомат навел на Горохова.
            - Ты чего, командир, - бросил взгляд на дуршлаг ППШ, - едемте спасать моего капитана! – настаивал, медленно поднимая руки. «Не поверят, я бы не поверил. А времени нет…»
            - Ремешок-то медленно расстегни, без резких движений, - предложил, уже пожилой солдат, держащий документы Горохова скинуть кобуру.
            - Свяжите меня с офицером… с контрразведкой… с особистами! – Сказал глухо, с угрозой. – …Что, на фашистов работаете, суки, быстро отвели меня к офицеру, или свяжите с офицером на телефоне… - слюни в стороны, окончание фразы на крик: «Не поверят. Времени нет!..». Горохов понял… они будут блюсти его арест… разборки с не понятным исходом во времени, доверии… «стенки».
            Далее…
            Далее, легонько, на метр, толкает, проверяющего документы, в сторону дзота – препятствие на линии огня. В полтора шага оказывается сбоку от старшего сержанта, между дзотом и ими - пожилой солдат. Правой рукой хватается за дырявый ствол ППШ, не останавливая движение, задирая его вверх и, ремень автомата на локте разводящего намотан в оборот, увлекает оружие вместе с правой рукой жертвы - влево. Оказавшись за спиной старшего сержанта, перехватывает автомат левой, давя ремень ППШ вниз… правой рукой берет командира поста на удушение, ударив его при развороте сапогом по икре правой ноги. Старший сержант, крякнув от боли, слегка осел на удушении, со спутанными на прикладе и ремне автомата руками. Ствол ППШ оказывается на затылке разводящего, приклад под левой рукой. Старший сержант, как кукла висит горлом на правой руке Горохова, ствол ППШ больно не дает голове откинуться назад.
            - Ребята, я не шучу, там, километрах в пяти, мой командир, капитан Васильев, командир первой разведроты 17го полка пытается взять диверсантов, там же машина со взрывчаткой, еще для такой же диверсии. – Кивает на горизонт. - Мне нужен офицер, а вы сейчас садитесь со мной на мой виллис, забираете свою полуторку и едем помогать Капитану Васильеву. Мне нужно доложить офицеру о диверсантах. Телефон нужен.
            Тишина. Только, уже не первый раз кряхтение разводящего:
            - Отпусти…
            - Отпускаю, товарищ старший сержант. – Говорит громко, чтобы слышали все с легкой издевкой превосходства. - Только глупостей не делайте. Все поняли?
            Ответа не ждет. Секунды за три ослабляет удушение, далее отпускает автомат. Старший сержант валится правой ногой на колено, пытаясь дышать и дышать, и дышать!
            Секунда… другая, третья, выстрел винтовки!..
            Пуля пробивает мышцу левой руки Горохова навылет.
            - Эээ-ээ! Дуррак! - Хватается за плечо правой.
            - Не стрелять! - Хрипит командир поста, продолжая левой рукой словно собирать свое раздавленное горло. – совсем тяму нету, чоли!
            - Я в ногу стрелял. – боязливо оправдывается молодой.
            - А, ранил… Аа-а… в руку, - Горохов пытается заткнуть пальцами дырку от пули, чтобы остановить кровь, не сразу понимая, что дырочек, две. – Снайпер… Ёё.
            - Пошли на КПП. Там телефон. – Старший сержант автоматом показывает на сарай из необрезной доски и горбыля, вставая, искоса смотря на раненого младшего сержанта. – там и перевяжемся… и позвоним.
            Оба пошли на КПП. Проходя мимо дзота из мешков, и еще не остывших, спросонья, бойцов:
            - Отбой, но позиции пока не покидать, - хрипло, но громко сказал разводящий, по-прежнему автомат держа наперевес, хотя чуйка опытного солдата подсказывала, что не просто так появился на их посту этот младший сержант… из разведроты.
            ……………………………………………………..

            …Минут десять Васильев уже лазил вокруг машины. Гранату убрал со шкива, и из-под заднего колеса убрал. Зажата была резиной между парных колёс, парная шерстяная нитка, словно с расплетенного свитера, натянута между двух гвоздиков, вбитых в полек кузова, язычок направлен к ступице колеса, трогается машина, веревочка рвется… бах – даже очень возможна детонация груза.
            Сейчас он внимательно осматривал дверь водителя, через дверь пассажира. Через минуты три вставлял кривого в шкив двигателя. Больше секреток обнаружено не было. С момента расставания с Гороховым прошло уже двадцать шесть минут. А уверенности, что машину можно заводить… нет. «Но будем заводить! Чего тянуть-то…» - Уверенно говорило сознание Николая.
            Капитан уже собирался крутить кривого, но прицелившись, остановился, уверенным быстрым шагом пошел в сторону Трифонова. Не дойдя метров пять:
            - Сержант, отбеги метров на пятьдесят. – Хотел уже идти обратно, но повернулся. – Это приказ. – Пошёл к бомбе… рукотворной.
            Трифонов вздохнул, но побежал проч.

            Он уже приготовился крутить кривой стартер, чувствуя в ногах и в пояснице что-то вроде щекотки. Каким бы не был опыт солдата, сколько бы раз он не уходил от смерти, смеясь ей в лицо, игра с ней всегда вызывает страх… побежденный страх и его всегда надо преодолеть, не взирая на любую щекотку. Наверно это и обозначает, что ты живой. Ведь следующего мига… может и не быть.
            Глубокий вздох. Рывок вниз, два толчка коленвала…
            Машина завелась сразу, после первых пары толчков коленчатого вала. Кривой выскочил, Васильев еле удержал его в трясущихся, мелкой дрожью руках. На плечах, под гимнастеркой, чувствовал испарину, легкие опять требовали глубокого вздоха. Внешней частью кисти провел по лбу, уже подойдя к открытой двери кабины. Бросил кривого за рычаги, на полек, в ноги пассажирского места, уверенно сел за руль. Коробка крякнула первой передачей:
            - Ну… поехали.
            Тронулся… через позвоночник пропуская ощущение, что не взорвался.
            Машина медленно покатилась двором сгоревшей двухэтажки, как можно нежно объезжая мусор и крупные куски кирпичной кладки. С расставания с Гороховым уже прошло тридцать две минуты.
            Полуторку отогнал в те же кусты, в которые Горохов прятал свой виллис около часа назад. Солнце уже заполнило пространство вокруг, подчеркивая трагедию, разыгравшуюся в Щиграх. Когда капитан вернулся на место объекта, Трифонов уже затер ветками все следы и находился в своем укрытии. Остался только остов сожжённой полуторки, ближе к улице поселка.
            Но время беспощадно - с расставания с Гороховым к этому моменту минуло… почти час.
            ………………………………………………………..
            
            …До сарая еще оставалось метров семь, когда зазвонил телефон.
            Идя быстро, услышав звонок телефона, разводящий перешёл на бег. Телефон был сразу за дверью, на деревянной чурке:
            - Разводящий тринадцатого поста старш… - быстро начал говорить старший сержант, подняв трубку полевого телефона, но его, видимо, прервали с той стороны, вздохнул и выпрямился, выслушивая рев старшего офицера, - Это случайный выстрел, товарищ старший лейтенант, но у нас происшествие, к нам приехал разведчик, требует офицера… - несколько секунд напряженно молчал, опять слушая команды с той стороны, - есть! - Протянул трубку Горохову…
            - Младший сержант Горохов, 1й разведроты, 17го гвардейского полка, 5й дивизии. В соседнем поселке, в сторону Щигров обнаружена полуторка, в кузове десять ящиков динамита. Гвардии капитан Васильев… - остановка, зажмуривая глаза, - не перебивайте!.. гвардии капитан Васильев с бойцом остались в засаде. Капитан хочет отогнать заминированную полуторку, спрятать, на ее место поставить другую, как приманку, дождаться диверсантов и взять их живьём, с поличным. Машину они уже наверно отогнали, ждут нас на подмогу. Прошу Вас дать мне четырех бойцов с поста и полуторку, для поддержки засады и задержания диверсантов.
            Он выдохнув. Затих…
            Но, с той стороны провода, тоже тишина, только легкое пощелкивание в трубке. Видимо там что-то происходило:
            - Командир караульной роты, старший лейтенант Караваев, мы от вас за речкой, в течении пятнадцати минут у вас. С подмогой.
            - Каждая минута дорога, товарищ старший лейте-лейтенант… - оторвал трубку от уха, посмотрел на нее растерянными глазами, медленно положил на рычажки телефонного аппарата.
            - Бросил. – Плотно сжал губы, не зная, что делать. – Сказал, что сейчас приедут, далеко они?.. за какой речкой?
            Старший сержант кивнул:
            - Да меньше километра до речки, тут, в низине. – Показал рукой. - Пошли, они сейчас вон к речке спускаться будут. Мы их увидим. Им километра полтора всего ехать-то.
            -Ты мне хоть руку-то перетяни чем ни будь, а то вон весь рукав уже в крови.
            - Ой… Конечно, сержант, садись на нары. – На них показал рукой… - Снял бы гимнастёрку-то…
            Сам полез под матрац за аптечкой.
            - Не любит наш старлей, когда с ним так разговаривают, служивый.
            Горохов искоса оценивающе взглянул на Старшего сержанта:
            - Ты мне это… - положив на нары ремень с кобурой и пистолетом, снимая гимнастерку, - документы верни…
            ……………………………………………………………..

            Когда капитан вернулся к месту объекта, Трифонов уже затер ветками все следы, в том числе и на выезде на дорогу, и находился в своем укрытии. Остался только остов сожжённой полуторки, ближе к улице поселка. И вопрос?.. успеют ли они поставить на место рукотворной бомбы другую похожую машину.
            Но время беспощадно - с расставания с Гороховым, к этому моменту, уже прошло времени - почти час, и не видать еще на горизонте… Красной армии, как у Гайдара.
            - Ну что, это позиция хорошая. Они и к колодцу обязательно подойдут воды напиться, да и место где машина стояла… и может стоять будет, как на ладони. – Васильев приостановил рассуждения, внимательно оглядывая окрестности. – Но… нас ведь двое теперь… - опять пауза, - надо на два номера разделиться. Вдруг наши не успеют!
            - Так вон… – Трифонов кивнул на дом, - то окно в торце двухэтажки, командир. Это здоровская позиция, там ведь другое окно должно на улицу выходить. Может я поднимусь туда?
            «Не зря этот пацан уже год воюет. Как я… мыслит.» - пронеслось в голове командира.
            - Давай Трифонов, если там все выгорело, осмотрись на первом этаже. Обстрел готовь не в окно, а из глубины помещения. Тебя тогда с земли, с улицы не увидеть, а ты будешь контролировать не только это окно, а и другие проемы.
            - Само-собой.
            Как барсук, вышел из укрытия, крутя глазами и головой. Через колодец, слегка в обход пыльной дороги, по траве пошёл к сгоревшему дому, не оставляя следов, и не опуская, взятый у Горохова, ППС.
            Через пяток минут капитан заметил своего бойца в окне первого этажа, Мишка знаком показал, что перекрытия нет. Когда Васильев кивнул – тот растворился в глубине помещения. Еще с минуту что-то там двигал, пока все не стихло.
            «Ну вот, теперь только ждать. Либо наших… Либо - не наших. Сколько еще времени нужно Горохову, если ему поверят? А то глядишь… арестуют… да по законам военного времени…»
            Васильев тряхнул головой, останавливая свои, вдруг ставшие неприятными, мысли.
            «…Ничего, сейчас не сорок первый, так быть не может. По крайней мере захотят проверить его слова. А там уж, как выйдет. По-другому все равно было нельзя.»
            ………………………………………………………

            …К мосту спускались открытый виллис, набитый военными и тентованный грузовик, наверняка с солдатами. Горохов со старшим сержантом сидели на лавке в полном обмундировании, лавку принесли из КПП, разоружать никто никого не стал. Остальные бойцы по-прежнему занимали свои номера в боевом расчёте поста. В сторону речки дзот из мешков был пуст.
            Хоть и перевязал разводящий приезжего, щедро промокнув рану самогоном, умело соорудив поддерживающую косынку под локоть, кровь все равно сочилась из дырочек сквозного ранения самой высокой мышцы на руке (Дельтовидной мышцы), как она называется, правда, солдаты, перевязывая много раз свои тела, конечно этого не знали.
            - Ну вот, и начальство спешит.
            - Знаешь… - Горохов на секунду замолчал, - звать-то как?..
            - Захаром зовусь.
            - Так вот, Захар, меня Сашкой, самое неприятное время у разведки… это когда, после вылазки, звериной радости, что жив остался, перед особистом бумагу писать надо, на вопросы его дурацкие отвечать… - вздохнул. – У тебя машина-то поедет?
            - С пол оборота. Я ведь механиком до призыва в гараже был.
            - Ну и машина, похоже новенькая. Та, с динамитом, тоже кажется новенькая.
            - Вообще-то она у меня с сентября. В ней уже… и мерз, и грелся. Как родная стала.
            - Хэк, а так и не скажешь.
            - Да красил ее недавно, чтобы на Первомай хорошо выглядела трофейной краской. Красочка-то хороша-а, укрывиста.
            В это время на подъёме от реки появилась подмога. В разговоре дружеском время быстро проходит.

            На переднем сидении виллиса сидел старший лейтенант. Машина еще тормозила, когда он выскочил, быстро подходя к, стоящим смирно, солдатам. Бросил косой взгляд на лавку у полуторки. На незнакомого младшего сержанта, в его обмундировании, кроме ранения, что-то показалось не правильным, с ходу не понял, что. Он еще не остановился, разводящий руку к пилотке:
            - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Разрешите доложить…
            «Словно перед генералом.» - отметил про себя Горохов: «Даже не помню, когда перед нашим командиром так тянулся.»
            - Слушаю, только коротко. – Сказано сухо старлеем.
            - Минут сорок назад прибыл младший сержант, с разведроты, доложил, что его командир в селении, как я понял, Ольховатое сидит в засаде на диверсантов. Ему требуется помощь. Доклад закончил.
            В это время Горохов, от нетерпения и торопясь помочь Васильеву, встрял в образовавшуюся паузу:
            - …Разрешите, товарищ старший лейтенант, доложить о диверсантах!.. которые, в данный момент идут в поселок, в пяти километрах отсюда из Щигров, за новой бомбой, которую стережет сейчас мой командир! – Короткая пауза. - …Может едут.
            У старшего лейтенанта начали наливаться злобой глаза, уголки губ пошли вниз:
            - Как ты смеешь прерывать доклад!.. – каждое слово было злее предыдущего, - так это вы так х…о работаете, б..? Что все Щигры горят! Молчать. – Взгляд сначала на рану, потом падает на кобуру. – Почему не разоружен… почему посторонний болтается на посту! Сдать оружие… почему оружие не по уставу? Почему у солдата пистолет?
            «Он не лопнет?.. не задохнется?» - пронеслось с издевкой в голове Горохова.
            - Разведка… - попытался невнятно оправдаться словом разводящий.
            - Какая разведка… здесь, в нашем тылу разведка! Арестовать!
            Казалось, что его глаза сейчас вылетят из орбит. Старший сержант повернулся к Горохову:
            - Сдать оружие, младший сержант.
            - Да вы чего, братцы? Там диверсанты, - он махнул рукой в сторону дороги, по которой приехал, - там мой командир пытается диверсантов в плен взять, Ему помочь надо. А пистолет у всех разведчиков есть, это наше табельное оружие. На той стороне автомат не везде вытащишь.
            - Оружие сдай! – Просяще обращался Захар к Александру.
            Тот медленно начал снимать ремень с кобурой.
            - Документы, - жестко бросил начальник караула, чуть успокоившись, а может он всегда так разговаривал?
            Горохов опять вынул из нагрудного кармана свою солдатскую книжку, и сопроводительный документ на поездку, отданный ему пожилым солдатом минут десять назад, когда они вышли из КПП после перевязки и звонка в Осиновку.
            Сначала начальник караула внимательно просмотрел солдатскую книжку, внимательно щуря глаза и пытаясь всматриваться в почерк заполняющего, уже второй раз посмотрел на обувь младшего сержанта, не найдет ли что-то немецкое. Затем стал читать документ сопроводительный на поездку в Щигры.
            - Здесь написано, что вы должны встретить командира роты и бойца, а где они?
            - Так они сейчас и сидят в засаде, их то и надо выручать ехать. Проезжали мимо, машину увидели, а в ней кузов динамитом набит, десять ящиков по пятьдесят килограмм. Меня за подмогой послали, а сами полуторку отогнать попробуют, а на ее место хорошо бы другую поставить, если не успеем на помощь, диверсантов так брать будут, без приманки… и вдвоем.  – Замолчал.
            Тот по-прежнему пытался чего-то увидеть в бумагах Горохова. Старший лейтенант караульной службы Караваев воевал давно. Еще осенью прошлого года пережил тяжелейшую контузию, после которой еле вылез с того света. Его хотели списать, вчистую списать, но обстоятельства сложились таким образом, что надо было срочно набрать состав в караульную службу для сопровождения грузов на фронт, и он получил направление, при выписке, командиром роты караульной службы. С тех пор вопрос о его демобилизации не поднимался. «Не похож на диверсанта. Книжка правильная, морда наша, хулиганские манеры - героям присущи. Обувка родная…»
            - Поедем, товарищ старший лейтенант, потом арестуешь, заодно с моим командиром перетолкуешь… капитаном Васильевым. Опоздать можем. Там же машина с динамитом. Да и капитана ждут в штабе армии.
            Начальник караула поднял на него глаза, ухмыльнулся:
            - Чего, прямо так… в штабе армии?
            - …Прямо так… - пауза, - в штабе армии.
            - И встречал его, наверно, из Москвы… - на лице улыбка косая ехидная.
            Горохов голову склонил на бок:
            - …Из Москвы! – вкрадчиво, понимая подвох, глаза сощурил.
            Ближе к старлею подошел младший лейтенант, вылезши из виллиса с улыбкой на лице, наполненной не скрытым интересом к ответам солдата. А начальник караула продолжил, мотнув улыбающейся головой, весело сморгнув «вранье» младшего сержанта:
            - …Из Кремля!
            У Горохова тоже появилась улыбка на губах, он понял, что те ему не верят, и считают его, якобы вранье, смешным: «коли так, надо обязательно поддержать» - чуть щурясь:
            - А ты откуда знаешь?
            Над дорогой пару секунд висело напряженное скользкое молчание. В следующий миг лейтенанты прыснули нечаянным смехом, пытаясь его удержать и скрыть – засмеялись несколько солдат, после чего громко заржал старший сержант Захар, далее с пол минуты никто никак не могли вернуть на лица серьезность. Только Горохов стоял и любовался эффекту своей случайной смекалки.
            «Вот… говоришь правду, никто не верит. А соврал бы – оказалось бы правдой.» - удивлялся младший сержант, с усмешкой глядя на эффект правдивой «шутки».
            В конце концов старлей поправил фуражку, глаза еще бегали от непобежденного смеха. Несколько солдат спрыгнули с грузовика, стояли смотрели чем закончится арест младшего сержанта. Но:
            - Так… Ладно. Это твой виллис?
            - Так точно! – Вытянулся Горохов. Четко, громко!
            - Значит так, старший сержант, - по-прежнему сглатывая вырывающуюся улыбку, - Где у тебя телефон, немедленно связь со штабом… с Осиновкой, старшего лейтенанта Соловьёва на трубку. – На ходу в сторону караульного сарая. – Сам, - старшему сержанту Захару, - на заднее сиденье его виллиса. Держать на мушке… отвечаешь за него головой! На посту оставь за себя старшего.
            - Есть!
            - Полуторку вот эту в приманку надо поставить, товарищ старший лейтенант, похожа она на бомбу. Пускай ее кто -то за нами гонит. Ремень вернуть можно? – опять встрял Горохов.
            - Вот переговорю с твоим командиром, тогда верну. Разводящий, его кобура пока у тебя на плече повисит, документы у меня. И одного бойца с собой возьми.
            Посмотрел на полуторку… посмотрел на Виллис разведчиков.
            - Ладно, старший сержант, к нему в охранение бойца, сам гонишь свою полуторку.
            Разводящий:
            - Есть!
            - По машинам! На марш, ждать меня, – сам быстро и резко зашёл за старшим сержантом в сарай, где находился телефонный аппарат. Его виллис подъехал непосредственно к этой двери.
            Быстрые команды, деловая суета по организации охранения поста, и разведчика. За спиной Горохова оказался тот парнишка, который прострелил ему плечо. Через минуты три, колонна из двух виллисов и двух полуторок двигалась в направлении селения Ольховатое. Правда Сашка Горохов не знал, как этот сгоревший поселок называется, а в ране разгорался огонь, ее сильнее и сильнее прожигал жар, и начинала временами появляться тупая боль. Наверное, все же, была задета кость.

            
            Продолжение:   http://proza.ru/2023/08/29/1556   

            27.07.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 3. Дороги.
            Глава 5. Непобеждённый Курский вокзал.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/08/28/1419   

            - …Вокзал-то разбит был, одни стены стояли, и сейчас вон стоят посечённые, и то не везде до сих пор стоят-то. Внутри все выгорело. Зато уже эн как, уже кровли отстроили, леса кругом! Там и комендатура уже работает, сейчас рано, конечно, но может дежурный какой есть. – Говорила Зинаиде проводница, после ее вопроса, «…где найти главное управление медицинской и эвакуационной службы Курска, центральный эвакогоспиталь».
            - Спасибо большое…
            - …Идите на вокзал, там все узнаете, а в город просто так не ходите, фронт близко, комендантский час, диверсии уже были… арестуют. Доказывай потом, что ты не диверсант. Лучше в комендатуру. Утро уже, время седьмой час, где не то отсидитесь, пока комендатура работать не начнет, а то може и дежурный там есть, поможет добраться, ведь поезда круглые сутки приходят. Правда все товарные, пассажирских-то еще мало ходит… коли не один, я ведь не знаю. – Улыбнулась.
            - Спасибо большое… - вагоновожатая опять что-то говорила, но Широкова думала уже о своем, - …ага, благодарю Вас.
            Проводница говорила еще какие-то слова и фразы... Но Зинаида уже одела вещмешок, подняла свой чемодан:
            - До свидания.
            И пошла на привокзальную платформу прямо через ветку путей, по ней только что проехал товорняк. Там был открытый вход в полуразрушенный вокзал, куда входили и откуда выходили военные и гражданские, в основном с сильно озабоченными лицами, как раз в правой стороне, ближней к их вагону. Не прошло и минуты, после того, как Зина вошла в здание железнодорожного вокзала, по тому же пути в том же направлении простучал еще один товарный поезд, на платформах которого стояли закамуфлированные большие машины, скорее всего танки.

            На удивление Зинаиды, в здании вокзала, тем более у комендатуры кипела бурная жизнь, словно в улье пчёл, не смотря на утренний час. Навстречу, и по пути в комендатуру быстро, иногда бегом, передвигались военные и гражданские, с напряженными озабоченными лицами, и все эти люди куда-то спешили, уширяя шаг или переходя на легкий бег. Сбоку от двупольного дверного проёма, двери которого были открыты настежь, висела табличка крупными буквами:
            «ВОЕННАЯ КОМЕНДАТУРА
                КУРСКОГО ВОКЗАЛА»

            В приемной кипела бурная деятельность. Но два секретаря, работающие с людьми на все вопросы отвечали, что у коменданта идет совещание и когда оно кончится никому не известно. Было понятно, что произошло, что-то очень неприятное, но никаких уточнений никому не давалось.
            Ответы секретарей Зинаида услышала, поэтому задавать вопрос было бесполезно. Но из дверей в кабинет вышел офицер в том же звании, что и она. Он подошел ближе к секретарю со служебной стороны, кивнул на телефон, секретарша сделала знак разрешения. Старший лейтенант поднял трубку, стал звонить.
            Зина сделала несколько медленных шагов в сторону второго секретаря, понимая, никакой новой информации узнать у них не сможет. Хотела уже идти на улицу, и там узнать, как добраться до главного управления медицинской и эвакуационной службы Курска, но в это время Старший лейтенант связи сел на первом стуле от двери в кабинет коменданта, было видно, что сидеть собирается ни одну минуту.
            «Ну чего, он не подскажет что ли?..» - подумала, прикусив губу, Зина, продолжая искать еще кого-то, но не находя. Широкова решила подойти к старшему лейтенанту и задать свой вопрос: «…Не убьют же меня за это»:
            - Разрешите, товарищ старший лейтенант?..
            ……………………………………………………….

            В это время за двойной, полностью блокирующей звук, дверью военного коменданта железнодорожного вокзала…

            - …Откуда это известно?
            - Да там какой-то капитан с разведбата машину с динамитом обнаружил, подробностей не знаю. Знаю, засаду там устроили, бой, то ли прошёл, то ли идёт сейчас, ждем сообщение о итоге боя. Как только все кончится должны дать знать.
            - А… А, это… точно было случайно… Я как-то в случайности сильно не верю. – после мимолетной, но весомой, паузы, - Как капитан машину обнаружил? Взрыв-то ведь произошёл.
            - Так это еще одна… в пятнадцати километрах от Щигров. Уже после взрыва наткнулись.
            - …Я в том смысле… откуда сведения о капитане? Кто он, откуда, чего там делал?
            - Сведения от начальника караульной службы в Осиновке. На них вышел связной от капитана. Начальник караула выдвинулся, на место происшествия, с отделением солдат на подмогу. С поста сообщили, что в населенном пункте Ольховатое идет бой. Других, сведений… подтверждений пока нет.
            - И как давно пришло это донесение?
            Докладчик – старший лейтенант, связист, глянул на свой планшет:
            - Донесение с Осиновки пришло в 5.58.
            - Нда… взрыв в четыре… На два часа раньше…
            - Это было второе донесение, первое донесение о обнаружении заминированной полуторки пришло в 4.47. о чем было немедленно сообщено коменданту вокзала и старшим службам согласно служебным предписаниям при таких ситуациях.
            Комендант подтвердил:
            - После получения донесения немедленно связался со СмерШ… К этому времени уже действовал оперативный штаб, из-за взрыва в Щиграх, про который сообщили в четыре утра. Я и майор Осетров были уже здесь в комендатуре.
            Майор Осетров, СмерШ, кивнул в подтверждение.

            …В кабинете начальника военной комендатуры Курского железнодорожного вокзала собран, недавно, час назад сформированный, оперативный штаб в связи со взрывами на железнодорожной станции Щигры и, как выяснилось позже, станции Поныри. В него входили следующие как военные, так и гражданские руководители железной дороги и военных товарных поставок в прифронтовую зону Курского выступа. В штаб по предотвращению диверсий и их последствий вошли:
            Петр Алексеевич Шубин - ИО Начальника Курской железнодорожной станции;
            Майор Кохадзе Вано Георгиевич - Военный комендант Курского железнодорожного вокзала;
            Майор Осетров Николай Алексеевич – временно назначенный начальником УКР Степного военного округа СмерШ (недавно образованный орган контрразведки, официально вступивший в работу с 19 апреля 1943 года, на самом деле штаб контрразведки сформирован сразу после освобождения Курска с 8го на 9е февраля 1943го), официально занимал должность Начальника УКР Воронежского фронта;
            Майор НКВД Венидиктов Сергей Матвеевич - Начальник отдела НКВД Курска;
            Капитан Зеленин Павел Васильевич - представитель объединенных штабов: Центрального фронта (занимающего позиции по северному и западному направлениям Курского выступа) и Воронежского фронта (занимающему оборону по южному крылу Курского выступа);
            Подполковник Забелин Радион Константинович – Уполномоченный Генерального штаба по военным перевозкам Курской железной дороги;
            Иван Алексеевич Бочаров – ИО заместителя начальника Курской дистанции связи:
            Батюк Апанас Василь - ИО начальника подвижного состава Курской железной дороги;
            Шумейко Семён Всеволодович - ИО Начальника материально-технического снабжения и перевозок Курской железной дороги.
            За отдельным столом в углу кабинета за пишущей машинкой сидела стенографистка.
            …
            Докладывал офицер связи.
            Председательствовал ИО Начальника Курской железнодорожной станции Петр Алексеевич Шубин. (Он был самым первым назначенцем на Курской железной дороге, после освобождения города 8го февраля 1943го, и гордился тем, что сразу после освобождения Курска, на второй день, на станцию пришел бронепоезд, что сейчас уже подводится под кровлю правое крыло вокзала, разбитого четырьмя фугасными немецкими бомбами.) Он поднял вверх ладонь:
            - Благодарю вас, старший лейтенант, вы посидите пожалуйста в приемной, вдруг понадобитесь, мы вас вызовем. Если будут новые сведения, сообщить немедленно. Если Вам что-то надо распорядиться по службе, обратитесь к секретарю.
            Офицер связи молча по стойке смирно, четко развернулся и вышел за дверь кабинета. Председатель экстренного совещания дождался, когда плотно закроется внешняя дверь:
            - Надеюсь, все отдают себе отчет в том, что все что здесь прозвучит, пока является государственной тайной. Подчеркиваю, и для гражданских тоже.
            Тяжелое молчаливое понимание секунды лежало на столе и на лицах присутствующих ответственных лиц. Председательствующий взглянул на свои ручные часы:
            - Итак, с момента диверсии в Щиграх, прошло 2 часа 28 минут. С диверсии на станции Поныри… - опять посмотрел на часы, - 2 часа 14 минут.
На текущий момент самое главное не допустить новых диверсий. Сведения о еще одной заминированной машине имеют чрезвычайную важность, действия капитана, обнаружившего эту машину, устроившего засаду, считаю правильными и очень важными. – Пауза. – Удалось бы диверсантов живыми взять, вот что теперь самое важное! – Опять прервался на глубокий вздох. – можно предположить, что в Понырях тоже может быть спрятана вторая заминированная машина…
            - Я уже распорядился об этом, чтобы провели расследование не пропадали ли в окрестностях станций и железнодорожных узлов автомобили за последние дни. И провели тотальный поиск брошенного, ну или спрятанного, автотранспорта. Распорядился усилить охрану железнодорожных станций и узлов. – как бы вклинился в доклад майор Кохадзе.
            - …Это хорошо, товарищ майор, но считаю, что этим вопросом, прежде всего, должны заняться сотрудники СмерШ, и армейская разведка, конечно. На текущий момент этот капитан в… - он замешкался, вспоминая название населенного пункта, где нашли машину с динамитом, глянул на донесение офицера связи, - в населенном пункте… Ольхо-ватое сработал за нас, за всех. Если бы не нашли… был бы еще, - и интонацией, и голосом выделил слово «еще», - взрыв! Майор Осетров, майор Венидиктов, вы послали туда свои группы?
            - Так точно.
            - Так точно, Петр Алексеевич.
            А как обстоит дело в Курске?.. в Понырях?.. там работа уже ведется, непосредственно оперативная, по поиску транспорта и диверсантов?
            - Конечно, с момента получения информации работа ведется сразу. И не только в Понырях и Курске, и в других узловых станциях, и в местах разгрузки прибывающих войск, и даже в местах сосредоточения, на уши подняты сотрудники контрразведки и особых отделов в частях и соединениях.
            - Так… - удовлетворенно ответом руководителя СмерШ, - Что у нас со связью?
            - Связь не прерывалась, все работает штатно. – заключил ИО начальник дистанции связи. Ремонтные работы, и вообще работа связи, проводятся по графику.
            - Поезда тоже идут штатно. Задержки есть, но только из-за пропуска литерных поездов. – Не дожидаясь вопроса, добавил Батюк ИО начальника подвижного состава.
            Но начальник дистанции связи продолжил словно вспомнив некие не новые сведения.
            - Мне сейчас на ум пришло… помните через пару недель после освобождения Курска машина с кабелем пропала. Тогда в Курск еще одна колея была, скорость ЖД прогонов была ограничена из-за восстановления пути, до областного только поезда особого назначения шли, да и то не все, разгрузку производили в Понырях, да в Щиграх… на разъездах. – Сделал многозначительную паузу. - Ее ведь так и не нашли.
            - Точно, точно… точно! – Негромко, но утвердительно, словно пораженный мыслью подтвердил майор НКВД Венидиктов. – А потом в течении двух недель еще пропадали в Колпнах, в Красной заре, а в начале апреля не досчитались одной машины, новенькой, только прибывшей, в Понырях, на площадке отстоя, причём пропажу обнаружили на третий день после приема груза. – На лице гримаса удивления и злобы. - Вот они где всплыли.
            Над столом повисло напряженное молчание.
            - Это означает… - Шубин поднял глаза на сидящих за столом, - …что одна мина… не обнаружена.
            Фраза прозвучала вкрадчиво, в полной тишине.
            - Петр Алексеевич, разрешите откланяться, должен сделать ряд распоряжений. – Начальник НКВД встал.
            За ним поднялся майор Осетров - СмпрШ:
            - Мне тоже необходимо по вновь открывшимся сведениям…
            - Товарищи, товарищи! - ИО Начальника Курской железнодорожной станции поднял обе руки ладонями вниз, показывая всем, чтобы все сели. - Нам надо сейчас быть очень собранными, спокойными и хладнокровными. Сейчас делаем перерыв на сорок минут, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, чтобы все имели возможность сориентироваться в обстановке, и отдать необходимые распоряжения. – Сказал категорично, обозначив действие руководителей на ближайшие полчаса. – Будете выходить из кабинета пригласите ко мне связиста. И, по возобновлению совещания, будьте готовы доложить оперативную обстановку. Все за дело.
         Стулья не громко скребли о пол, отодвигаясь от стола…
         - Если кто-то не сможет прибыть к началу продолжению совещания – доложить либо нарочным, либо через секретаря.
         ……………………………………………………

            - Разрешите, товарищ старший лейтенант?
            Тот сидел на стуле у кабинета, обеими руками держа на коленях планшет с документами. Не сразу сообразив, что это обращаются к нему, он все же поднял на старшего лейтенанта медицинской службы рассеянный, от неожиданности, взгляд.
            - Вы не подскажите, как добраться до «главного управления медицинской и эвакуационной службы Курска»? В Курске ни разу не была, не поможете?
            Старлей продолжал растерянно смотреть в глаза Широковой, правда медленно вставая со стула:
            - Прошу прощения, я при исполнении.
            Зина плотно сжала губы, посмотрев на блестящие сапоги с чуть раздвинутыми, как положено по стойке смирно, носками, планшет в левой руке, склонила голову набок:
            - Я же вас не проводить меня прошу.
            Козырнула к пилотке, повернулась на сто восемьдесят, подчеркивая официоз, исходящий от связиста и стала отходить. Но не успев сделать первый шаг, почувствовала легкое прикосновение к ее руке. На половину повернулась…
            - Простите меня пожалуйста, я просто при исполнении. Но сейчас попробую вам объяснить, как добраться до центральной больницы.
            - Но мне надо в управление…
            - Там и управление по медицине Курска.
            - Сейчас выйдите из здания вокзала на улицу… - задумался на мгновение, уточнил, - не к путям, а на Привокзальную площадь, ее перейдете, на улицу Бутко. Далее направо, там метров пятьдесят и поворот на Интернациональную, налево…
            Молодой парень говорил и говорил, причисляя названия улиц, описывая приметные здания и деревья, называя названия улиц.
            - Позвольте я хотя бы запишу…
            - Я Вам сейчас схемку набросаю. Сейчас… присядем. – уже доставая из планшета чистый лист бумаги.
            Через несколько минут в руках у Зины была очень красивая и понятная схема с названиями улиц и даже с номерами домов на поворотах, объясняющая, как добраться до ее цели. Словно картинка, написанная простым карандашом. И не доходя до первой городской, на одном из поворотов обведено условное здание. Здание нарисовано так, чтобы его можно было узнать проходя мимо.
            - Вы что, художник?
            Молодой офицер словно смутился. Взгляд с лица Зины на схему, на гимнастерку Зины, где обозначалась девичья красота:
            - Здесь я работаю. – Карандашом показал старлей на красивый мини рисунок трёхэтажного здания. - Я бы Вас проводил, но… служба. Вы теперь легко найдете свое управление. – Он говорил и любовался симпатичным старшим лейтенантом… в армейской пилотке, которая была ниже его глаз. Далее, как бы между делом… – Меня Артем зовут.
            Зинаида подняла глаза, смотря слегка из-под бровей, чуть наклонив голову, на его взгляд, столкнувшись с добрым восхищением молодого парня на плечах такие же, как у нее, погоны. А света стало больше.
            - А меня Зина… Очень приятно…

            …По улице Интернациональная проезжало не мало машин. «Еще трех месяцев нет, как город освобожден, а смотри-ко, железка – гремит, машины едут, люди работают. Настоящая жизнь! Вокзал уже живой… почти восстановленный. Весь в строительных лесах. Как здорово!» - день расцветал теплый солнечный, а главное - здесь нету войны… Война прокатилась по этому городу, видно это на каждом шагу, но сейчас её здесь… нет. Нет! Это конечно не Москва… но и не передовая! И кругом расцветает весна. «Интересно, куда меня пошлют дальше. На передовую в медсанбат, или в один из прифронтовых госпиталей. Скоро уже узнаю…» Душа словно поет и не хочется думать о войне.
            Хочется… о любви, о молодости: «А этот старлей ничего оказался. По тому, как он держался, видно, что служака, но не военный он, а как рисует красиво. А глаза добрые. Моло-оденький…» Улыбнулась. По телу прокатилась приятная истома, присущая только молодому, сильному, в юношеских ожиданиях, организму. Зина ведь еще совсем молодая девушка. Несмотря на то, что она уже известный в Москве хирург, ей шёл всего лишь двадцать второй год. Две неразлучные подруги, с Лидой Курочкиной, как небо и земля, отличающиеся характерами, летом 1941го переходили всего лишь на четвертый курс Московского медицинского института, так радовались, в июне, сдав последний экзамен, еще не зная, что менее чем через месяц поедут копать военные укрепления на запад от столицы. Уже стерлось название деревушек, где они копали первые противотанковые рвы. А сейчас она идет по, два с половиной месяца назад, освобожденному весеннему Курску. И, как объяснил старший лейтенант, идти еще минут сорок.

            …Её милые мысли и девичьи вздохи разорвали выстрелы зениток! Она не могла этот звук спутать ни с чем иным. Лающий звук зениток врывался в окна операционных, когда они делали операции, в осенней Москве 1941го года… она не могла его спутать ни с чем иным, глазами судорожно в небо… через секунды весенняя радость расцвела сиренами воздушной тревоги. И прислушавшись, уже разбирался, в голубом небе, неприятный рев вражеских бомбардировщиков.
            Она отчетливо слышала гул немецких самолетов. Она уже слышала работу зениток в районе железнодорожного вокзала, большое здание которого успело скрыться за деревьями, а у деревьев на ветках лопнули набухшие почки, заполнив кроны нежной, нежной зеленью, ещё не распустившегося листа. И во всей этой почти райской цветущей весне недалеко, в направлении железнодорожного вокзала… взорвалась первая тяжелая бомба! Гребень взрыва оказался выше молодой зелени деревьев. За ним ещё! И ещё! И еще!.. И все это сливалось в один непрерывный ударный гул.
            Быстрым шагом Широкова повернула обратно. «Эх если бы не чемодан!..» - не был он сильно тяжел, но был неудобен для важных дел. У ближних палисадников стояли пожилые, озабоченные, но не перепуганные, женщины, они уже пережили свой страх в оккупации и сейчас, кроме горести и злобы на их лицах ничего не читалось. Зина подбежала к ним ставя перед собой чемодан, уверенно снимая с плеч вещмешок:
            - Женщины, я врач. Мне туда надо. Пусть чемодан и вещмешок у Вас тут побудут. Можно?
            - Ладно, ладно, сердешная, беги. Побудут, побудут.
            Зина, без лихорадки, быстрым шагом уже шла, почти бежала, к железнодорожному вокзалу. А там продолжали взрываться немецкие бомбы. Широкова посмотрела на часы, стрелки показывали семь часов, восемь минут.


            ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.

            Статья в газете в честь 60-летия нового железнодорожного вокзала города Курска. Автор - Александр Манджосов.

            Современный железнодорожный вокзал станции Курск был открыт 12 августа 1952 года. Архитектор вокзала — Игорь Георгиевич Явейн, основатель кафедры архитектуры в Ленинградском институте инженеров железнодорожного транспорта и автор значительных трудов по архитектуре вокзалов. Вокзал станции Курск представляет собой памятник железнодорожникам — участникам битвы на Курской дуге. Кроме исполнения основных функций, он был задуман как своеобразный памятник героям Курской битвы, подарок железнодорожникам и другим курянам, внесшим значительный вклад в победу…

            В мае 1864 года император Александр II подписал Указ о строительстве Южной железной дороги – от Москвы до Курска. И уже 7 (19) сентября 1868 года по ней было открыто движение.
            Здание вокзала в Курске построили в 1869-1870 годах по проекту известного железнодорожного архитектора Эдуарда Карловича Левенштерна, бывшего начальника отделения при постройке Московско-Курской железной дороги. Высококачественный кирпич для строительства вокзала на станции Курск-Ямская поставляли курские купцы-заводчики Ветровы (из Ямской слободы) и Ишунины (владельцы кирпичных заводов на улице Хуторской).
Темно-красный цвет (сурик) был выбран тогда для всех строений железных дорог Российской Империи, при этом архитектурные детали – белые.
            С 1869-го по 1941-й вокзал станция Курск-Ямская встречал всяких многих знаменитых людей: в августе 1902-го – и императора Николая II, и его брата Михаила Александровича, царь приезжал также в ноябре 1914-го; Лейбу Бронштейна (Троцкого), наркома по военным делам СНК РСФСР – в 1918-1921 годах; Николая Бухарина – в 1919-м; Михаила Калинина, председателя ВЦИК РСФСР – в 1920-м, с агитпоездом «Октябрьская революция». Феликс Дзержинский прибыл в Курск 25 мая 1921 года как нарком путей сообщения РСФСР. Иосиф Сталин посещал город, передвигаясь железной дорогой, в 1935-м, 1936-м, 1946-м и 1948-м. Поезд вождя водили лучшие курские машинисты Афанасий Бородавченко и Георгий Болдырев. В 1941-1943 годах бывали на Курском вокзале и знаменитые полководцы – Еременко, Рокоссовский, Черняховский…
            С первых дней Великой Отечественной войны коллектив вокзала принял огромный поток раненых, беженцев, следовавших на Восток с Украины, Белоруссии, из Прибалтики. Прямо в залах оказывалась помощь раненым, их кормили в вокзальных буфетах.
            В июле 1941 года многие работники вокзала станции Курск стали бойцами Кировского полка народного ополчения. В их числе – командир роты, начальник вокзала Павел Семионов. В ноябре 1941-го из подразделения ополчения он добровольцем вступил в ряды Красной Армии и в мае 1943-го погиб в боях восточнее Мценска (Орловская область).

            Оставляя город в ноябре 1941 года, части 2-й гвардейской стрелковой дивизии частично взорвали ряд помещений вокзала. Но разрушения оказались незначительными, и уже к весне 1942-го оккупанты смогли восстановить здание. Оно служило как для нужд пассажиров (в основном, немецких военнослужащих), так и для хранения больших запасов пищевой соли (прямо в подвалах зданий).
            Отступая в феврале 1943го, гитлеровцы взорвали правое крыло. Но основные разрушения пришлись на весну и лето 1943го. Начиная с конца апреля, по окончание Курской битвы, 29 раз гитлеровская авиация (1247 самолетов) бомбила Курский железнодорожный узел. Было сброшено более 11800 бомб (то есть более тысячи тонн металла!) Десятки крупных бомб попали в старый вокзал, довершив его разрушение. Так, в акте о размере ущерба, нанесенного немецко-фашистской оккупацией, а также бомбежками в августе-октябре 1941 года и апреле-августе 1943-го, говорится, что Курскому отделению движения был нанесен ущерб в размере 13,87 млн рублей, из них 1442802 рубля – хозяйству вокзала станции Курск (вокзал был разрушен на 63,2%). Поэтому в ноябре 1943 года в Курске был построен временный деревянный вокзал, который служил до 1949 года.
            Старый вокзал станции Курск-I прослужил верой и правдой 73 года. Но его проще было построить заново, чем восстанавливать. В 1944 году руководство Наркомата путей сообщения СССР и Курский горисполком договорились о возведении нового вокзала. В 1946-м рабочие строительно-восстановительного участка №4, который возглавлял Афанасий Ашкинадзе, приступили к подготовительным работам.
            Курский горисполком выделил земельный участок. Сносу подлежали многие жилые дома, хозяйственные постройки и разрушенный универмаг в конце улицы Интернациональной – у бывшей Привокзальной площади.
Автором проекта стал видный ленинградский архитектор, основатель школы железнодорожной вокзальной архитектуры Игорь Явейн, впоследствии – доктор архитектуры, профессор и заведующий кафедрой Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта.
            По признанию Игоря Георгиевича, вокзал в Курске был его любимым детищем и самым выдающимся из реализованных проектов, среди которых – вокзалы в Новосибирске, Новгороде, на ряде станций Московско-Курской железной дороги, в Софии.
            С самого начала величественное здание вокзала в Курске (кстати, в 1953 году проект отметили специальной премией совета Министров СССР в области архитектуры) задумывалось как архитектурное чудо, оригинальный проект, своеобразный подарок жителям города. Он проектировался и как памятник героическим воинам, одержавшим летом 1943 года победу в битве на Курской дуге. На авторском экземпляре проекта вокзала Сталин начертал резолюцию: «Покрасить в темно-красный цвет – цвет запекшейся крови!» Летом 2003 года ретивые чиновники пассажирской службы Московской железной дороги решили перекрасить его в зеленовато-бирюзовый цвет. Но память о павших героях Огненной дуги удалось сохранить в неприкосновенности.
            Курский вокзал строили с марта 1949 года по июль 1952-го. Огромную роль в его сооружении сыграл начальник пассажирского отдела Курского отделения дороги, Герой Социалистического Труда Петр Алексеевич Шубин, работавший тогда начальником станции Курск. За проявленное во время войны мужество в 1943 году он получил звание Героя.
К концу июля 1952-го завершили основные строительные работы, были убраны строительные леса, благоустроена привокзальная площадь. 12 августа 1952го года, новый вокзал был торжественно пущен в эксплуатацию. В этот день министр путей сообщения СССР Борис Бещев утвердил акт приемки.
            4 сентября 1952 года специальным приказом МПС СССР №148 награды получили более 100 строителей, железнодорожников (связистов, работников пассажирской службы, движенцев). Почти пять лет здание возводили сотни добровольцев-строителей из числа железнодорожников. Например, здесь трудились 42 добровольческие бригады (732 человека) из числа резерва кондукторов, проводников, рабочих паровозного отделения.
В соответствии с приказом №148 МПС СССР знаки «Почетному железнодорожнику» получили Иван Алексеевич Бочаров – заместитель начальника Курской дистанции связи и Константин Дмитриевич Удальцов – дорожный мастер 4-го строительного участка. Многие отмечены часами, благодарностями, грамотами МПС СССР и денежными премиями.
В Курске уже никого не удивишь новыми архитектурными творениями, но вокзал и сегодня радует глаз курян и гостей города красотой, монументальностью и соразмерностью форм. А еще он очень удобный и теплый. Когда возвращаешься из дальних странствий, сердце успокаивается – ты приехал домой…

            Александр МАНЖОСОВ


            Фото: февраль 1943 год.
            
            Продолжение:   http://proza.ru/2023/08/30/1538   

            24.09.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 3. Дороги.
            Глава 6. Длинные километры.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/08/29/1556   

            6.1 Главное – не опоздать.
 
            До кустов, в которых Горохов прятал свой виллис оставалось метров триста. Но что-то не так казалось в очертаниях этих кустов: «Может из-за того, что рассвело?..». Оказавшись ближе метров на сто, он разобрал спрятанную в них машину. Александр немедленно сообразил, что это за машина. Понял, что именно сюда командир перегнал заминированную полуторку. Младший сержант, не доезжая до кустов метров сто нажал на тормоза. Виллис не резко остановился. За ним спешились остальные.
            Александр, сразу после остановки, выскочил из машины и быстрым шагом направился к тормозящей машине, на которой ехали офицеры. Молодой солдат, на карауле, тоже выскочил из виллиса, замешкавшись с винтовкой, и трусцой старался догнать Горохова. Старлей тоже уже шёл ему навстречу при торможении соскочив с облучка своей машины.
            - Ты чего?
            - Товарищ старший лейтенант, вон полуторка стоит, про которую я вам говорил. Мой командир ее сюда перегнал.
            Командир караульной роты усердно всматривался в направлении куда показал младший сержант, но никакой машины нее видел:
            - А… где?.. машина-то?
            - Так за кустами смотри.
            Старлей пристально, с прищуром, стал присматриваться к придорожным кустам, но к тем, которые были на ближней обочине…
            - Да не туда ты смотришь, воон метров сто по дороге, слева.
            - Аа-э… вижу. Теперь вижу сержант. Ну чего пойдем посмотрим… - дернулся вперед.
            - Её трогать не надо, - Горохов тронул старлея за рукав, - командир наверняка ее заминировал, надо чтобы он сам свою секретку снял. А вот полуторку, на которой Захар едет, надо на ее место отогнать. Остальную технику здесь прячем, колеса в лес, в кусты, спешиваемся и вперед. Но ни как стадо быков, а мышью… мышью!
            Старший лейтенант брезгливо осмотрел форму Горохова. Оглянулся на полуторку Захара, тот глядел на них… все глядели на них. Старший лейтенант махнул старшему сержанту рукой, тот немедленно вышел из машины, и бегом оказался рядом с начальником караула.
            - Отдай ему портупей. – Уже Горохову. – Выглядишь, как я в беспризорные годы.
            - Спасибо, командир – улыбаясь…

            Горохов сидел на месте пассажира, пистолет в руке. Он решил медленно догнать машину до слабого поворота деревни, оттуда, уже пешком, до Васильева. Наверняка тот сам захочет машину поставить на место. Остальные, как он и сказал, «мышью» передвигались по деревне во главе со старлеем.
            - Хорош, стой. Не глуши.
            Взглядом ощупал деревенскую округу, в том числе и торчащие, над деревьями, кирпичные стены двухэтажки, где была заветная точка. Аккуратно вышел из машины, быстро направился к месту где находились Васильев и Трифонов. Но не успел пройти первый палисадник, ему навстречу выскочил капитан, под мышкой ППС. Старший лейтенант не успел добежать до места метров тридцать, во главе своей группы бойцов и младшего лейтенанта. Васильев уже глядел поверх плеч Горохова на приближающегося старлея.
            - Товарищ командир…
            Но Васильев его прервал, хлопая по плечу, приближаясь к старлею, обратив внимание, что рукав забурел в крови. А Горохов сжал зубы, но ни звука, ни гримасы, от боли командирского приветствия:
            - Молодец, молодец. – Риторически. – что с плечом, -  вопросом не звучало, полностью готовый говорить с офицером, - ладно, потом.
            Тяжело дыша, старший лейтенант вытянулся перед капитаном в стойке смирно, руку к фуражке, у Васильева голова голая, фуражку он бросил в виллисе, когда уезжал Горохов за подмогой.
            - Командир караульной роты старш…
            - Тщ-щщ… - перечеркнул свой рот капитан. – Тихо старлей, не на параде. Говорить, как можно меньше… и шёпотом, а лучше жестами. Я же вижу, что ты старший лейтенант. В общем самое главное… молчать, пехота. Сколько у тебя людей?
            - Два офицера, старший сержант, двенадцать бойцов.
            - Машину в кустах видели?
            - Так точно.
            - Младший лейтенант берет двух бойцов и организует там пост. Задача… машина не должна достаться врагу ни при каких условиях. – Уже младшему лейтенанту. – Пост не ближе 50 метров, в машине динамит. Сам возле машины с гранатой. Взорвать легко, гранату меж ящиков… - смотря младшЁму в глаза… - духу хватит, лейтенант?
            Молодой парень, младший лейтенант, скорее всего сразу после учебки облизнул сухие губы:
            - Хватит, товарищ капитан. – ответил, долго не задумываясь… а глазки бегают.
            - Думаю, этого не потребуется. Но если, в случае чего, не подорвешь, может погибнуть много людей, - он кивнул на дымы, по-прежнему подымающиеся со Щигров, - будет так же… - затем тоном приказа – старшего сержанта сюда!
            Горохов в десять шагов к машине, рукой машет, вызывая Захара, сидящего за рулем. Тот все понял.
            Захар подбежал к офицерам, но орать не стал, просто козырнул к пилотке, даже не вставая «смирно», чему удивился его непосредственный командир, привыкший к послушности Захара:
             - Воевал?
             - Так точно.
             - Берешь трех бойцов, пять - семь дворов в сторону Щигров, таясь палисадниками. Да местечко поудобней выбери в нашу сторону.
            - А… машина как?
            - Какая машина?.. – сообразив, - машина потом. В удобном месте организуешь два секрета в поле зрения друг друга. Один секрет контролирует улицу, второй дворы, секреты должны быть незаметны, то есть совсем не заметны, понимаешь, да? Справишься?
            Захар кивает головой.
            - Если обнаружите диверсантов заранее, связного к нам… их не трогать. И все молча. Пропускаете их через себя к нам. Дальше Ваша задача их ни в коем случае не выпустить обратно, идеально их ранение, чтобы жить остались. И не просто жить остались, а, чтобы говорить могли. Но это если у нас что-то не сложится. Вопросы?.. потом только приказы.
            Посмотрел на младшего лейтенанта, на старшего сержанта. Молчат. Тихо, но грубо:
            - Выполнять!
            Группы трусцой двинулись в назначенные точки.
            Начальник караула стоял толи обиженный, толи изумленный. Он не ожидал такого напора. Он видел, что через его голову распоряжаются его же людьми, но это происходило так по-деловому, быстро и так напряженно, что он не успевал реагировать на распоряжения капитана, провожая взглядом своих солдат на задания, которые раздавал капитан разведки. Он только хлопал глазами, понимая, что тот делает все правильно, не смея и не соображая, какие фразы вставить в короткие паузы между подробными, но лаконичными командами капитана, слегка, внутренне, побаиваясь прерывать этот боевой, в чем-то интеллектуальный, процесс. И понимая, всю ответственность, не сомневаясь в последствиях, этот разведчик… берёт на себя.
            - Теперь наша задача, старлей. - Руку на плечо. - Дожидаемся диверсантов, когда они подойдут к машине, производим задержание. Ты со своей позиции, когда они подойдут к машине, крикнешь: «диверсанты сдавайтесь!» - после чего Горохов… слышишь Горохов, - тот кивал головой во всю смотря на командира, - со своей позиции: «вы окружены, оружие на землю!» - прокричал, тут же смени позицию, хоть на метр. После первого их движения все стреляют им в ноги, первый выстрел за старлеем, - последнее всем, кто слышал его чёткий громкий шёпот, продолжая, - без бахвальства, стрельба только по ногам… они нужны живые. Подчеркиваю!.. они нужны живые! В машину, скорее всего полетит граната, слава богу динамита там не будет. Дальше вяжем, Ты их забираешь и сдаёшь в контрразведку…
            Васильев, улыбаясь, поднял указательный палец смотря в глаза старшего лейтенанта:
            - А мы с Гороховым, как нам предписано, спокойно и быстро… едем на совещание. Да, в ящиках наверняка растяжки есть, надо, чтобы машину саперы посмотрели. Свою секретку я уберу после боя.
            Старший лейтенант слушал с широко открытыми глазами и впитывал каждое слово разведчика. Что сказать - не знал.
            Васильев дважды свистнул совой:
            - Горохов, я сейчас ставлю машину на приманку, сам сразу в кузов. Иди к Трифонову, он Вас расставит по точкам, мы с ним уже это обговорили. Старлея с бойцом на мою точку, я лягу к борту в кузове, может кого здоровеньким заломать удастся. Если в кузове буду сильно храпеть… разбудишь, - Горохов прыснул смехом, за ним еще несколько бойцов, - Запомните! Они не лопухи, судя по тому, как они действуют… они опытные разведчики. И затрите ненужные следы. А нужных там быть не может. Вопросы…
            - Командир, давай я в кузов лягу.
            Васильев посмотрел на Мишку словно удивленным, но хулиганским взглядом, чуть помедлив с ответом:
            - Выполнять! Это не обсуждается. Дальше только приказы. – последнее слова сказал задорно уже направившись к машине, перекладывая пистолет из кобуры в карман галифе, не любил в бою кобуру. На ходу, - по местам, орёлики.
            Было видно, как заводит Капитана ожидание поединка с диверсантами.

            6.2 Упустить нельзя!

            Над Ольховатым уже минут двадцать висела полная тишина. Даже птицы проснулись и пели свои весенние арии, посвященные миру и будущему.
            Захару было удобно сидеть на развилке суков большого толстого клена. Он видел улицу далеко, может быть даже за пределы самого поселка. Над ним метра на два с половиной на толстый сук села сойка. Не сложив своих блестящих на солнце крыльев, смотря на старшего сержанта, словно понимая его звание, крикнула как кошка, повернулась к стволу, опять грубо промяукала, поворачивая и поворачивая свою голову, не сводя взгляда, своих круглых глаз, с Захара. Тот невольно улыбнулся. Посмотрел снова на пустую дорогу, максимально наводя резкость вдаль. Никто не хотел по ней ни ехать, ни идти. Вновь поднял взгляд на сойку, но ее там уже не было. Вздохнул, огорченно опустил взгляд. Не было еще звука, а он увидел, приближающийся к поселку мотоцикл с люлькой.
            - Кирсанов, пулей к нашим, предупреди, что мотоцикл с люлькой едет к нам. Остаешься там, если проедет мимо, вернешься.
            - Есть!
            Послышался удаляющийся глухой топот бегущих кирзовых сапог. «Хорошо бегает наш молодой снайпер Костя Кирсанов, быстро.» - констатировал для себя старший сержант. Захар аккуратно слез на землю, забрался в гнездо в угол палисадника в кусты сирени, где заранее это гнездо себе приготовил среди еще скупой зелени. Что интересно, это гнездо смотрело внутрь деревни, а не навстречу приезжающим из Щигров. Все, кто побегут от двухэтажки, окажутся в секторе его обстрела.
            Не раньше, чем через минуту мотоцикл с тремя седоками должен протарахтеть мимо него. Наверняка солдаты, едущие на мотоцикле, должны быть хорошо вооружены.
            «Костя не успел вернуться.» - подумал Захар о связном, но в следующий момент Константин, пригнувшись, юркнул в калитку палисадника и занял свою позицию. Посмотрел на старшего:
            - Наши знают. Задками вернулся.

            Рокот мотоциклетного двигателя приближался. Вот он мотоцикл, трое человек. В люльке лейтенант, на заднем сидении, толи старший сержант, толи сержант со сдвинутыми лычками, вел мотоцикл рядовой. Очень внимательно озираются вокруг, едут медленно. Так же медленно проехали двухэтажку, но… так и не остановились! Так и проехали мимо, внимательно осмотрев стоящую за сгоревшей машиной полуторку. Треск мотоцикла медленно затихал по деревенской улице. Проходили долгие секунды, опять проходили секунды. У всех уже шевельнулась мысль: «Проехали. Не те…». Но почему-то у Васильева уверенность, что это именно те, кого они ждут, только росла. У него не было сомнения, те, или не те, кого они ждут, он понимал, что так они проверяют ситуацию… «Опытные… опытные диверсанты!» - Николай ждал, лежа в кузове полуторки, продолжая подсматривать в продавленную пулей, и слегка расширенную дырку, за дорогой. Через минуту опять появился звук мотоцикла, с каждой секундой становясь громче и громче.
            Они съехали с дороги, остановились возле сгоревшей грузовой, еще какие-то секунды осматривали окна пожарищ, осматривали пыль дороги, с этой точки очень хорошо просматривался палисадник, в котором оставили большую ветку, после заметания следов. Только секунд через десять заглушили мотоцикл, продолжая вслушиваться в окружающий мир. Ничего, кроме шуршания молодой листвы и пения птиц, слышно не было. Так прошло еще секунд пятнадцать, может несколько больше, пока старший лейтенант в люльке:
            - Du bleibst auf dem Motorrad, starte an, wenn wir den Truck starten, drehst dich um, f;hrst nach dem Auto (Ты остаешься на мотоцикле, заводишь, когда грузовик заведем, разворачиваешься, едешь за машиной), - затем по-русски, сержанту, - снимай секретки, только с метлы не снимай, подарок будет, - вылезая из люльки.
            Тот быстрым шагом пошёл к полуторке. Который командовал, по-прежнему ловил еле заметные звуки. В воздухе висели лишь трели птиц и всполохи ветра. Сломайся ветка, трудно не уловить яркий не громкий звук… В этот момент один из солдат, видимо, стал поправлять оружие, металлическая петля ремня цокнула о металл замка на оружии. Звук был не громкий, но этот звук не вписывался в окружающий шум, и опытный диверсант, находясь еще у мотоцикла услышал этот звук. Оружие сразу взяв на вскидку, легким свистом остановив движение второго диверсанта, тот замерев, похоже не понял в чём дело. Васильев этот звук тоже услышал отчётливо, исказив неприятной гримасой свое лицо. Самое главное, что этот звук часто слышишь в казармах и при построении солдат. Следующим звуком, выделяющимся в зарождающемся утре весеннего дня – был звук предохранителя на ППШ командира диверсантов, который он взвел.
            Медлить было нельзя!
            «Старлей, похоже, не сообразит, что время пришло, раз нашумели…» - пронеслось в голове Николая. А ведь именно за ним первая фраза: «диверсанты сдавайтесь!» Он сложил руки и дунул совой, медленно и очень нежно вставая, смещаясь на левый край тента грузовика, для возможности прыжка из кузова автомобиля.
            …Секунда, другая… старлей не понял… Горохов:
            - Диверсанты сдавайтесь! Вы окружены, оружие на землю!
            Через миг – длинная очередь поднимает пыль с дороги, взвешивая вокруг идущего к машине фонтаны земли и цокая по осколкам кирпича и кускам кирпичных стен. Выстрелы из пистолета, из уличного окна сожжённого здания, пробивают сначала переднее колесо мотоцикла, затем его бензиновый бак. Бензин ударяет в колено сидящего на нем немца. Следующая пуля в цилиндр. Похоже, что осколок металла вонзается в, облитую бензином ногу фрица, тот орет: «Ah, haa! Es tut weh!» (Аа-хаа! Больно!) - пытаясь выпрямить ногу, затем резко сгибает ее в колене, бензин снова попадает на нее, он валится с мотоцикла на землю, пытаясь прижать обеими руками к себе за колено и тут же вновь вытягивая в струну, выгибаясь, лежа дугой, руками рвет траву, пытаясь найти защиту от боли, по-прежнему по-немецки вспоминая всех чертей!
            В это время открывается не дружная пальба, у многих бойцов не выдерживают нервы!..
            …………………………………………………….

            …Васильев, уже когда тарахтел автомат Трифонова, выпрыгнул из машины. Он понял, что сержант стреляет вокруг диверсанта, вынуждая того залечь, и пока он делает движения в его сторону, магазин у Мишки кончится, и он спокойно сможет взять врага целехоньким, даже без синяков и раздавленного горла. Ни тут-то было! Тот сначала гнется в спине, пытаясь загородить голову ладонями, в следующий миг понимает, что это блеф, но выпрямиться не успевает…
            С десяток шагов, и Васильев с налета в колено, выбивая опорную ногу назад, тот валится на живот, пытаясь справиться с острой болью, капитан удар коленом в спину между лопаток, ладонь заломлена на спине поперек тела до самой лопатки, с изломом кисти в запястье на болевой. От боли голова бандита задрана до предела вверх, с ревом: «Аххаа-ааа». Капитан вторую руку врага на спину, сводя обе ладони вместе друг к другу внешней стороной, на болевом, опять сильно сжимая обе ладони в запястье.
            А вокруг, зачем-то, стреляет неровный залп.
            В это время старлей уже стоит рядом, Васильев, по привычке, левой рукой в карман галифе: «…У меня же нету постромка… не в разведке, я!» Поднимает глаза на старлея с пистолетом на перевес. В эту секунду…
            …………………………………………………………

            …Открывается не дружная пальба, у многих бойцов не выдерживают нервы! Одна из пуль ударяется о метал мотоцикла высекая не нужную искру. Бензин воспламеняется! Мотоцикл вспыхивает факелом, захватывая ногу орущего немца. Тот, сообразив, здоровой ногой пытается оттолкнуться от мотоцикла, попадает под горящую струйку бензина… он уже горит по промежность. Горящими ногами пытается отползти от мотоцикла, царапая землю ногтями рук… Но…
            Бензобак мотоцикла взрывается! Его обильно покрывают брызги горящего бензина… он орет… по-прежнему, живым факелом, отползая от мотоцикла»
            Но уже первый солдат был рядом с горящим фрицем, тут же второй, а один, постарше, кричал:
            - Отойди! – неся на саперной лопатке землю.
            Швырнул на горящего, далее цепляя сухой пылеватый грунт прямо с дороги тут же швыряя его на фрица. Еще один сделал так же. К ним присоединились другие, у которых были саперные лопатки. У немца село горло, он уже не орал… он хрипел.
            ………………………………………………….

            …Когда прозвучала команда Горохова, командир диверсантов одним прыжком оказался за капотом сожжённого грузовика, стоящего ближе к двухэтажке, следующим движением уже у цоколя здания. В это время Горохов из пистолета стрелял в мотоцикл, а тот, не мешкая, проползал под стреляющим окном. Еще не распустившийся, плотной зеленью, палисадник, скрывал его от двух бойцов, поднявшихся на другой стороне улицы, винтовки наперевес, двигающихся к мотоциклу. Когда он был на середине здания, по цоколю, взорвался бензобак. Перестал хорониться, в полную силу побежал, обгоняя другую половину сгоревшего дома.
            В это время затих немец…
            …………………………………………………….

            «…У меня же нету постромка… не в разведке, я!» Поднимает глаза на старлея с пистолетом на перевес. В эту секунду взрывается бензобак мотоцикла! Васильев падает на диверсанта, максимально закрывая его своим телом, пытаясь защитить бандита от взрыва… отпуская его руки. Когда понимает, что это бензобак – уже поздно.
           Диверсант хватает его за левую руку, рывком выворачивает, лежа, руку Николая на «мельницу», капитан в тот же миг сообразил, что происходит бросок, сгибая ногу в колене, цепляя врага за бедро, его голень в промежности диверсанта. Тот оказался в пол оборота к земле, поняв, что встать не получится, продолжает движение - локтем, по инерции пытается ударить капитана по голове, но Васильев готов к этому движению, и, делая блок правой, хватает диверсанта за кадык, пытаясь развернуть его в горле, но не сломать хрящ, при этом все равно получая удар, хотя сильно ослабленный блоком. Фашист оказался не простым… он оттопырил мизинец Васильева, забирая его на излом… капитан отпускает кадык врага… диверсант уже на локте, надо освободиться от крюка ноги разведчика…
            В этот момент старлей бьет его пистолетом по голой голове, тот продолжает движение, лишь слегка клюнув головой. Старлей бьет второй раз, но диверсант перехватывает его кисть, вторая рука занята мизинцем Васильева…
            Васильев еще больше просовывает голень в промежность врагу, пытаясь зацепить его бедро носком, с другой стороны. Тот отодвигает бедро… не получается у капитана!
            Молниеносная сознание: «Сейчас отпустит мизинец, ударит по кисти и овладеет пистолетом. Тогда п….ц!» - как же быстро мысль пробегает по извилинам… молнией! Вспышкой!
            Кто-то бьет гада кирзовым сапогом в подбородок, тот качнулся, ослабляя хватки, как мизинца, так и кисти старлея, от следующего удара откидывается навзничь, головой под мышку Васильеву, тяжело дыша, извергая, на выдохе, большое количество кровавых брызг. Зрачки полностью смыли радужку, не смотря на солнечное утро. Над врагом и капитаном нависает злая физиономия Трифонова, занеся металл усеченного приклада ППС над ними. Капитан отжимается на левом локте, пытаясь взглядом найти старлея. При этом Трифонову, заметив, как устал в борьбе:
            - Ну… умеешь ты бить… после тебя или позвоночник сломан… или челюсть на улицу.
            У врага, нижняя кость челюсти, порвала кожу на лице, нарушив прямую линию красавчика.
            Искать старлея не пришлось, он сидел на попе с растопыренными ногами прямо у них в головах с очень уставшим дыханием. За Трифоновым стояли два молодых бойца с растерянными лицами, у горящего мотоцикла дымился, с ещё горящими ногами, немец…
            ………………………………………………..
 
            …Каждый новый выстрел острым ударом пробивал раненное плечо Горохова, несмотря на то, что ранена была рука левая. Четвертый выстрел, в ногу врага, был не нужен, видимо осколок от ребра цилиндра ранил ему кость ноги, большего и не надо. Он держал фрица на прицеле, чтобы тот не смог воспользоваться оружием, если бы тот стал готовить выстрел, Александр прострелил бы ему руку, но пока этого не требовалось.
            Началась не понятная пальба. Еще через секунды подорвался бензобак мотоцикла. Фашист превратился в факел.
            - Не-ет!
            «Надо спасать… дураки, он же живой нужен… ай дураки!»
            Горохов, без опоры на больную руку перелез через подоконник, прыгнул на землю, стремясь успеть оттащить немца, попытаться его спасти. Приземлившись, опять закряхтел от тупой боли, словно по плечу ударили кувалдой. Когда вновь открыл глаза, немца засыпали землей, саперными лопатками. Вокруг него видел троих бойцов. Он расслабленно и аккуратно прислонился спиной к цоколю, машинально посмотрев в сторону Щигров… солдат с ППШ ногой выбил калитку палисадника! «У всех наших винтовки… Это враг!» - толкнуло его в больную руку:
            - Один убегает! – заорал младший сержант.
            Встал и тяжёлыми шагами побежал за автоматчиком. Каждый шаг – как удар по плечу: «Быстрее!.. Быстрее!»… А в голове все больше и больше  не понятной мути, словно он пьянеет на ходу.
            …………………………………………………………

            …Мотоцикл проехал мимо важного объекта. Захар расслабленно вздохнул, посмотрел на своего молодого солдата, прострелившего руку Горохову, стреляя в ногу. «Как же это было давно? Словно несколько дней прошло, а на самом деле поди час, ну полтора.»
            - Ты это, зря-то больше не пали. А коли стреляешь, стреляй точно, наверняка.
            - Ага, – но спохватился, - есть, товарищ старший сержант!
            Но в это время в ушах старшего сержанта опять начало расти тарахтение мотоцикла, накладываясь на последнюю фразу солдата. Захар опять сосредоточил зрение. «Возвращаются?..»
            - Вот те мамочка и новый год!
            Оба опять поправили оружие. Единственный автомат из бойцов роты охраны был у Захара.
            Мотоцикл свернул к объекту. Остановился таким образом, что видно было только половина заднего колеса и спину солдата на облучке, пока тот не слез с мотоцикла.
            Прошла минута, может полторы. Кто-то закричал. Разобрать можно было только отдельные слова, но было ясно – началось. После крика, стрельба из автомата длинной очередью и из пистолета. Стрельба кончилась, кто-то яростно кричал от боли. Через секунды несколько выстрелов из винтовок и глухой хлопок. Мотоцикл, и вокруг него, ближе к дороге, загорелся. Крики только сильнее.
            И солдат, и старший сержант напряженно слушали происходящее. Но ничего, кроме горящего мотоцикла, пока не зафиксировали. И крики, через секунды, погасли.
            - Один убегает! – отчётливо услышал Захар яростный крик Сашки Горохова!
            Он не ошибался – это был Горохов!
            Захар напряг свое зрение, молния прошла по позвоночнику. Секунд через пятнадцать из соседнего двора в сторону улицы пробегает солдат с погонами офицера, разбирать звание не хотелось, этот офицер сидел в люльке:
            - Стой, стрелять буду!
            Тот не останавливаясь дал очередь в палисадник. Захар почувствовал, как пуля ударила его в правое плечо, и еще куда-то. Он целился врагу в ноги, пытаясь нажать на курок, но нажать не мог… и опять не смог!.. рука не слушалась. А выстрел все же прозвучал…
            ………………………………………………..

            …Старшего лейтенанта искать не пришлось, он сидел на попе с растопыренными ногами прямо у них в головах с очень уставшим дыханием. За Трифоновым стояли два молодых бойца с растерянными лицами, у горящего мотоцикла дымился, с ещё горящими ногами, немец.
            Мизинец болел до немой кисти.
            - Один убегает! – прорвался ошпаренный больной крик, орал Горохов из палисадника.
            - Трифонов, перевернуть, связать на спине. Имей в виду… ловкий!
            Сам, вскакивая, мял мизинец и всю кисть левой руки. Вбегая в палисадник, за сгоревшей машиной, увидел спину Горохова сворачивающего во двор следующего дома. Ринулся за ним через палисадник, еще пару раз смяв в кулак расквашенную, мизинцем, левую кисть, на ходу вытащив из правого кармана галифе свой именной ТТ.
            Перемахнув штакетник соседнего дома, увидел лежащего Горохова, не останавливаясь бросает:
            - Горохов… живой?
            Тот пытается встать:
            - Ж-живой.
            передвигается не уверенно и не прямо.
            Таясь за хилыми препятствиями деревьев и кустов, капитан пробежал мимо однополчанина, пытаясь найти взглядом «третьего». Только преодолев еще два двора, увидел, как солдат с автоматом сворачивает к улице поселка. Между дворами прогон, широко. «Врешь… не уйдешь!» - надеясь на засаду.
            Враг, пробегая мимо палисадника следующего дома, дает туда очередь. В следующий миг из палисадника, куда тот стрелял, раздается выстрел из винтовки…

            Командир диверсантов был очень опытным воякой. Но пуля попала прямо в колено, адская боль пронзила весь его кровавый ливер, как загнанный зверь – взвыл, стоя на другой ноге, которая выпрямилась наизнанку в жуткой судороге болевого шока, и рухнул в землю, не выпуская оружие из крепкой руки.
            Молодой, как петух голову вверх, изумленная улыбка радости на лице:
            - Попал. Попал, товарищ старший сержант! В ногу…
            Мельком бросил взгляд на Захара, не поняв, что тот ранен. Привстал на колено.
            - Лежи, Костя, не вставай! – не громко молодому.
            Но того остановить было трудно в эйфории радости, он уже на ногах, быстро идет к раненому, по-прежнему целясь, крича на ходу:
            - Руки вверх!
            До диверсанта пятнадцать шагов… десять… семь.
            Очередь ППШ!

            В командиры диверсионного подразделения не ставят слабых людей. Он быстро проглотил болевой шок: «Какие руки вверх, я на земле, дурак!» - автомат магазином на живот, прицел от живота… короткая очередь. Молодой солдат спотыкается, падает, как шёл, прямо лицом вниз. Пристегнутый штык винтовки с метр не дотягивается до тела бандита.
            Он видит, что к нему бегут. Из двора за прогоном – офицер, за офицером солдат, неуверенным шагом, из соседнего двора - еще два солдата. Превозмогая боль переворачивается через раненную ногу целится в офицера…
            ……………………………………………………

            Молодой привстал на колено.
            - Лежи, Костя, не вставай! – не громко молодому Захар.
            Но того не остановить. Он на ноги по-прежнему целясь в диверсанта. Зачем-то пошёл к раненному.
             Правая рука не работает совсем. Старший сержант левой перехватывает автомат, целится… стреляет в ноги – мимо… неудобно… жмурит глаза, опять целится. Немецкий разведчик очередью в молодого… Сержант одиночным… еще раз стреляет фашисту в ноги… мимо, тот переворачивается, Захар еще одиночный, опять мимо фонтан земли в недолете…
            Фашист целится в капитана, до которого от немца метров пятнадцать… Следующий выстрел Захара…  опять бесполезен…
            В этот момент выстрел винтовки…

            …Костя все слышал, открыл глаза, немец уже на животе, чуть оторвал винтовку от земли и нажал курок… Приклад винтаря толкнул его в грудь, голова опять упала в землю. Диверсант вновь взвыл, нажимая на курок, пули фонтанами в землю. Костя, ударил его пулей в место бедренного сустава…
            В следующие пару секунд Васильев отбрасывает ППШ диверсанта, заламывая руки за спину, не считаясь с болью фашиста.

            6.3 После страха и воли.

            …Горохов не знал, как зовут молодого, тот, кто ему плечо прострелил:
            - Ну чего, наверно в голову целил!
            Константин расплылся в улыбке:
            - В ноогу.
            Рядом лежал Захар, тоже крякнул улыбаясь. Вторая пуля попала ему в ягодицу, сидеть не мог, а правая рука по-прежнему висела обездвиженной плетью. Он был очень расстроен, что ни разу не попал.
            - А ты Захар, нехер такую задницу отращивать, это ж надо, на сколь она у тебя выше других частей тела, кабы рука шашкой не махала, только бы в задницу и попали.
            Язвительно шутя, Сашка Горохов почему-то плохо себя чувствовал, плечо стреляло при каждом ударе сердца.
            Отсмеявшись очередной раз, Костя Кирсанов, молодой, не опытный, раненый в живот и ноги мальчишка, вдруг не громко сказал своими бледными губами:
            - Саш, ты не держи на меня зла, мне можа и осталось-то…
            Горохов глянул на него насмешливо, постоянно борясь с болью, сделал гримасу плаксы:
            - «…Мне можа и осталось-то…» - передразнил парня, - милай! Мы с тобой на войне… здесь понимаешь ли и погибнуть можно, а мы с тобой пока живы. Не ссы, сейчас вас с Захаром отвезут в госпиталь, заштопают, и опять в ружьё. А ты как думал. Я вон уже два раза там был, и кстати без сознанья, а ты вон, почти в строю. Даже засранца подстрелил. Считай уже жизнь не зря прожил. Никаких «можа»…
            Немец по-прежнему стонал, перестав дымиться, парочка диверсантов тоже лежали на животах, со связанными на спине руками и связанными ногами, у каждого свой постовой.
            Трифонов сидел у колеса Захаровой машины, наблюдая всю эту картину, грызя в зубах молодую травину. И конечно, как и все, и охрана и раненные, не мог удержаться от смеха Гороховских шуток, которые не прекращались уже минут десять, как все расслабились после победы.
            «Вот кто в роте наверно Яшку, в хохмах, заменит…»
            Опять защемило в груди, не снимая улыбку с лица.
            «Нет…» - глубоко вздохнул: «Яшку никто не заменит!»
            Капитан со старшим лейтенантом уехали снимать секретку с полуторки набитой динамитом. В Осиновку на виллисе роты охраны, отправлен связной с донесением, его надо отбить в Щигры и в Курск.
            А после короткого боя прошло уже минут двадцать.
            …………………………………………………..

            - Ну чего, старлей, хорошо мы с тобой поработали. Гранату себе забираю, она все равно Гороховская, - подбросил, поймал, - поехали обратно. Пост пока не снимать до саперов.
            - Есть, - козырнул командир роты караула.
            Васильев, слегка удивленно, взглянул на старлея. Энергично пошёл к виллису.
            Тот скомандовал младшему лейтенанту:
            - Держишь пост до особого распоряжения.
            - Есть.
            Васильев уже завел машину, когда на передок прыгнул командир роты караула.
            Виллис помчался по поселку.
            - Ну что, старлей, забирай фрицев и славу. Нам надо сейчас ехать по своим задачам, а то нас там заждались наверно. Ты мне сейчас схемку нарисуй, как в Ливны доехать, а то Горохов может не сможет. Я хоть и с Орла, да уже с тридцать восьмого в этих местах не бывал. То, что и знал, уже забыл.
            Взглянул на часы… 06.45.

            Только через шесть часов, через Колпны, Ливны, Красную Зарю… разведчики добрались до Ульяновки, до штаба 3й армии, где каким-то образом уже знали про их приключения. Горохов дважды пытался садиться за руль, но в течении пятнадцати минут начинал терять ориентацию, начинал засыпать, все остальное время машину вел капитан. Ехать устал, слишком много воронок по дороге, один раз была команда «Воздух», но пролетели мимо, значит была определенная важная цель.
            А в Ульяновке, перед штабом, заглянул в госпиталь, Горохова оставил там, обещая заехать после совещания.

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/09/10/613   

            22.08.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 3. Дороги.
            Глава 7. Горький – не горький... а Нижний.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/08/30/1538   

            «…Сегодня 23 февраля 1943 года, двадцать пять лет Красной Армии. Уже четверть века, как Красная армия защищает моё Отечество. Уже месяц скоро, как Сталинград взяли…» - где-то вдалеке опять прогудел гудок: «…фронт сразу отодвинулся на запад километров на 300!.. как же много? Какое счастье!» - думала Лидочка, смотря в окно госпиталя на Оку, которая в Горьком, от берега до берега, не уже, чем Волга в Калинине, а ведь она лишь впадает в широкую, широкую Нижегородскую Волгу. А справа видно кусочек Нижегородского кремля, через двойную раму арочного окна. Внизу, между зимней и летней клетками рамы, проложен плотный рулон из старых газет, и все равно, на Волге и на Оке, слышны громкие гудки ледоколов и пароходов: «Как же… красиво!..»
            И Ока, и Волга еще во льду. Хотя, несмотря на это, и по Волге от Сормово, до города Бор, и по Оке от стрелки до Горьковского автомобильного завода ходят ледоколы, сопровождая грузы между огромными заводами, на которых делают оружие и такие нужные полуторки. И наконец-то наше оружие, в руках Русского солдата, начало побеждать в Отечественной войне.
            Лида только что вышла от врача. Радостная, с улыбкой маленького счастья на лице…

            …Она прибыла в Горький четвертого февраля на санитарном поезде. И была помещена в эвакогоспиталь больницы №1, недалеко от Нижегородского кремля и стрелки впадения Оки в Волгу на высоком склоне Волжского берега. Одно здание больницы было полностью разрушено авиационной бомбой во время бомбардировки Горькова еще в 1941, только два угла и осталось, свечками в небо. Именно в этой больнице было хорошее неврологическое отделение, под ее диагноз, и приличное рентген-отделение. В начале прошлой осени сорок второго, пополнилось отделение еще одним аппаратом, прибывшим из Саратова, когда немцы неудержимо пёрли к средне-Волжским берегам… к Сталинграду, и не было полной уверенности, где они, клятые остановятся… где им удастся, наконец, вырвать ноги.
            У нее была светлая палата, в которой лежали, вместе с Курочкиной, пять женщин, хотя коек было восемь. Слева стрелка рек, справа видно большой кусок кремля… во все арочное окно - широкая, широкая Волга. «Вот оно раздолье… Красота Русская! Дурак Гитлер… Разве можно победить Народ, живущий на Земле этакой, которой и конца-то не видно?» Все женщины молодые, постарше Лидии, но не на много. У четверых тяжелые контузии, у одной перелом позвоночника, у Лиды в диагнозе и контузия, и позвоночник в основании черепа.
            Диагноз был тяжелый, с неизвестными последствиями в будущем. Врачи удивлялись, почему она была не парализована, видимо снимки рентгена были не утешительными. Но сегодня, на очередном осмотре, врач сказал, что ухудшений нет, и прогресс хороший. Опухоль спадает, даже на завтра назначено снятие гипса, будут поновой гипсовую лангету лить, якобы геометрия шеи изменилась с локализацией опухоли. «Это хорошо, что завтра снимут, чешется зараза, хоть голову вместе с шеей помою, а самое главное и это чудо какое-то…» - на ближайшие дни намечена ее консультация в самой Москве, у какого-то знаменитого нейрохирурга! Но Лида прекрасно знала, это молодая область медицины, врачей-то таких не так много, она знала, что знаменитый нейрохирург только один – профессор медицины Сергей Сергеевич Юдин.
            «Вряд ли он меня помнит, сколько людей через него проходит, война уже два года, а практику у него в сороковом проходили… Но ведь Зину же он запомнил… Хотя она ведь… отличница.» Мысли, о возможной встрече с Зинаидой Широковой, ласкали ее сердечко. Лида смотрела на Волгу и незаметно улыбалась своей летучей, легкой улыбкой, если её в такие моменты видели солдаты, они не могли отвести от её лица своих взглядов, уж больно милая, в этот момент, была эта… девочка.
            На консультацию ее собирались отправить дней через десять, еще с двумя больными, правда мужчинами, когда будет попутный транспорт. И Лидия рисовала в сознании, как она войдет в комнату своего родного общежития… как обнимется с Зиной, оценит на сколько еще вытянулся долговязый Иван, которому сейчас уже должно было исполниться…: «А сколько ему должно исполниться?.. Ему было пятнадцать… значит сейчас - семнадцать. Еще не призывник. Хороший мальчишка…» - романтически подумалось Лидочке…
            «А ведь война за год… наверно не кончится, еще пол страны освобождать надо… Ох сколько же еще хороших… молодых людей погибнет!..» - подумала она, вспомнив как Иван появился в их комнате общежития…
            Зина тогда приехала с очередных земляных работ, и почему-то с Иваном: «…Ах да, они за лопатами в Лотошино ездили, и она заезжала на вечер к родителям своим, и Ивана забрала…»
            Она отчётливо увидела эту смешную сцену в комнате общежития медицинского института, в своих воспоминаниях:
            «…Зина отвечает:
            - Немцы ведь так близко к Москве подойти не смогут. А окопы копать - дело для войны все равно нужное. Я правильно говорю, Вань?
            Ванька, чуть по-детски растерялся, говоря задумчиво и глубоко:
            - … Ну… конечно. Я помогу… обязательно… - помолчав. - …А немцы – пусть только сунутся…
            Лидочка чуть не грохнулись от смеха со стула, увидев перед собой «былинного богатыря».
           - Ну – герой… тебя-то они конечно сразу испугаются… – насмешливо прервала его сестра. Удержаться от смеха не смогла.
            Иван сначала будто бы насупился, но смех девчонок сделал свое дело, через секунды сам улыбнулся, и сдержать смех уже не мог.»
            Именно такова была первая встреча и знакомство с Иваном:
            «…Это я его, получается, на пять лет старше…» Лида глубоко вздохнула, но наивная улыбка не ушла с милого личика.

            Все было бы хорошо, но не выпускали Лидочку в город. По двору больницы гулять было можно, а в город выходить не разрешали. Лишь первую неделю ей был предписан коечный режим, затем ей разрешили сначала садиться, затем и вставать, прохаживаясь по палате. Через пару дней она самовольно вышла в коридор больницы, но никто ее не заругал. Она сначала перечитала все плакаты и медицинские диагнозы на стенах своего этажа, потом опустилась на этаж первый.
            А еще через три дня Курочкиной позволили выходить на улицу, категорически запрещая бег и резкие движения. Ей казалось, что время течет медленно, но скоро уже три недели, как она в госпитале, конца лечения еще не видно, и как не красив вид из окна – скучно, библиотеки нет, врач энциклопедию медицинскую почитать дала, уже про позвоночник все наизусть выучила, хоть экзамен сдавай, а все равно… скучно. Зато раньше, даже когда в институте училась, про себя все думала: «…Зачем учусь, зачем мучаюсь?..» А теперь так учиться хочется, как часто над раненым нависаешь… а как помочь – не понятно… но и той науки, которую в бою получаешь – крепче не бывает. «Война кончится, обязательно в институт вернусь, обязательно доктором стану…» - а с личика так и не уходила улыбка, добрая, слегка растерянная Лидина улыбка.
            Сегодня доктор забрала энциклопедию, ей самой понадобилось по медицине, что-то в ней посмотреть, зато принесла целых три книжки. Она принесла именно для Лиды трилогии «Хождение по мукам». Лида даже не знала, что в 1941м была издана третья книга трилогии - «Хмурое утро», и она ее еще не читала. После врача, она до обеда, взахлеб с удовольствием погрузилась в чтение. И теперь «Сестры» читались как-то совсем по-другому, она совсем по-иному видела то, что происходило в начале двадцатого века, чем года четыре назад, когда читала эту книгу первый раз, будучи студенткой, после всего, что она видела за два года страшной войны, ее восприятие Алексея Толстого сильно изменилось.

            Время с двух дня до четырех условно считалось тихим часом, но врачи не заставляли взрослых бывалых солдат обязательно спать, кто хотел тот спал, кто не хотел - не спал, но движение по госпиталю, для раненых, ограничивали. Лида спать не хотела ни грамма, она взяла книжку и решила выйти на улицу. Ей нравилось место под старым кленом, недалеко от больничных ворот, через которые машины подъезжали к приемному покою. Под огромной кроной старого дерева прямо у цоколя чугунной больничной ограды, по Ильинскому спуску, от улицы Ильинского к Федоровской набережной, стояли две лавочки, на которых было уютно и в ясную погоду, и в дождик. Большая крона защищала и от солнца, и от дождика. Она не первый раз устраивалась на одной из них для чтения книги, но сегодня был приличный мороз, градусов в десять, и не смотря на ватные штаны с валенками и теплый монгольский полушубок, уже через десять – пятнадцать минут, она почувствовала, что сегодня намного прохладнее, чем вчера. А на страницах «Сестер» Вадим Рощин знакомился с Катей и трудно было оторваться от прекрасного дуновения… любви. Но в это время, за чугунной больничной оградой на крутом скользком февральском спуске к набережной груженая полуторка никак не могла затормозить, упорно вставая тормозом на все свои четыре колеса…


            Историческая справка.

            ВОЕННЫЙ ГОРЬКИЙ.

            «Горький не горький… у него всегда рубаха потная! А соль Ока да Волга смоют.»

            …После первых бомбардировок были приняты срочные меры по переброске в Автозаводский район дополнительных зенитных орудий и боеприпасов, модифицировали связь и систему управления огнем. Следующие массированные налеты состоялись в феврале 1942 года. В результате бомбардировок было убито 20 и ранено 48 человек.

            Промышленные объекты понесли незначительный урон. Затем бомбовые налеты немцы совершали в июне сорок второго. В тот период враги начали атаковать и другие города Поволжья. Войска ПВО значительно укреплялись. Для обороны мостов, судов и пристаней выделили канонерские лодки Волжской флотилии. Стали активно применять аэростаты воздушного заграждения.
            Бомбардировщики прилетали ежедневно, партиями по 150-200 самолетов, начиная с 00.00 и до 3 часов ночи. Перед бомбардировками немцы сбрасывали осветительные приборы. Было светло как днём. Горел завод, цеха, строения. Там и тут рвались бомбы. Главный грузовой конвейер разрушили до основания.
            Но люди, голодные, обессиленные, плохо одетые, сотворили чудо — в течение одного месяца все восстановили. Ремонтные работы начались уже во время бомбежек и продолжались в нарастающем темпе. Официальной датой восстановления Горьковского автозавода считается 28 октября 1943 года — в этот день И. В. Сталину был отправлен рапорт о восстановлении завода, который подписали 27 тысяч строителей.

            Все для фронта, всё для победы!

            Первым делом самолеты, танки, оружие… ватники!

            Чтобы обеспечить нужды Красной Армии, предприятия города перешли на круглосуточный режим работы. При этом смены длились по 12–14 часов, а некоторые рабочие целыми днями не выходили с предприятия. Горький (Нижний, как часто город называли между собой люди) внес гигантский вклад в победу, что по сей день отражается в слезах и улыбках, которые появляются на лицах людей в День Победы. Он — в пламени Вечного огня, что горит перед Кремлевским концертным залом Нижегородской филармонии, на волжской круче, откуда просматриваются бескрайние русские дали, отражены многие его военные ипостаси, это: и беззаветный труд «Все для фронта, все для победы», и медицина – вернувшая на фронт сотни тысяч солдат, ратный подвиг добровольцев и мобилизованных.
            Горький не носил гордых званий ни города-героя, ни города воинской славы. Но горьковчане внесли немалую лепту в Победу в Великой Отечественной войне. На фронтах сражались более 800 тысяч горьковчан, свыше 350 тысяч из них не вернулись домой. Почти за четыре военных года в Горьковской области было сформировано 56 соединений и частей Красной армии, только в ноябре 1941 года было сформировано 72 отряда народного ополчения, участвующих в Битве под Москвой. Однако главный вклад, который внесли горьковчане в Победу, — это формирование производства вооружений. Каждый второй автомобиль, каждый третий танк и каждая четвертая артиллерийская установка – фантастика!

            Эх… Полуторка родная! Эх дорога фронтовая…

            Обстановка накалилась, когда 21 ноября 1941 года немецкая авиация нанесла первый массированный удар по предприятию. В этот же день директор ГАЗа Иван Кузьмич Лоскутов доложил верховному главнокомандующему о том, что автозаводцы выпускают по 20 танков в сутки! Если в октябре 1941 года было выпущено 215 танков, то в декабре уже 625 боевых машин. Столицу удалось отстоять во многом благодаря трудовому подвигу горьковчан, а танки Т-60 в результате приняли участие в параде на Красной площади 7 ноября и стали символом победы под Москвой и провалом немецкого блицкрига.
            Помимо этого, Горьковский автозавод в годы войны выпускал армейские автомобили-вездеходы, броневики, минометы, аэросани.
Кстати, и ленинградцев в блокаду по знаменитой "дороге жизни" спасали горьковские "полуторки" ГАЗ-АА - это были единственные грузовые автомобили, вес которых выдерживал еще неокрепший лед Ладожского озера.
            Тяжелым испытанием стали авиабомбежки предприятия. В 1943 году в результате семи налетов на автозаводе было разрушено порядка 50 зданий, 9 тысяч единиц оборудования, 8 тысяч моторов, 28 мостовых кранов и многое другое, погибло 232 человека.
            Труд автозаводцев был вознагражден. Весной 1945 года они получили письмо от самого маршала Жукова с благодарностью за созданное оружие, а 16 сентября коллектив Горьковского автозавода был награжден орденом Отечественной войны I степени.

            Вклад Сормовичей… чтобы выстрелы не стихали.

            Большой вклад, не только в дело победы, но и в развитие артиллерии в целом внес выдающийся советский конструктор Василий Грабин, который прибыл в Горький в 1933 году и настоял, чтобы при заводе № 92 (ныне всем известный Нижегородский машиностроительный завод) было создано конструкторское бюро. Добиваться этого пришлось с большим трудом. Вместе с командой молодых конструкторов бюро Грабина, здесь он продолжил разработку новых перспективных образцов пушек. Под руководством мастера был разработан метод скоростного проектирования артиллерийского вооружения — появилась возможность создавать новые пушки в течение всего нескольких месяцев и даже недель от начала работ до образцов для испытаний. Все это позволяло в кратчайшие сроки ставить пушки на валовое производство с небывалой экономией металла, энергии и трудозатрат.
            Горьковский завод № 92 (ныне машиностроительный завод "Новое Сормово") поставил абсолютный мировой рекорд по выпуску артиллерийского вооружения. Он поставил фронту более 100 000 пушек! Для сравнения: всеми остальными заводами страны было произведено 86 000 пушек, а на заводах гитлеровской Германии и ее союзников - 104 000 пушек. Если до войны завод производил по 3 - 4 пушки в день, в начале войны - по 35 пушек, то с середины 1942 г. производство выросло до 100 пушек в день. Мировая военная индустрия не знала, и не знает, ничего подобного и по сей день!
            На заводе "Красное Сормово" для фронта выпускался каждый 4-й танк Т-34. По признанию специалистов, это был лучший танк Второй мировой войны.
            На том же заводе "Красное Сормово" за годы войны было построено 27 подводных лодок! Для сравнения: все остальные заводы страны, вместе взятые, построили еще 28 штук.

            Горьковские речники внесли большой вклад в разгром врага под Сталинградом. Две бригады речных кораблей, дислоцированных в Горьком, в ходе Сталинградской битвы перевезли 543 000 военнослужащих, раненых и гражданских лиц, 29 400 автомашин, 840 орудий, 150 000 тонн боеприпасов, а также множество другой военной техники, продовольствия и обмундирования. А 65 пассажирских и 33 несамоходных судна были переоборудованы в плавучие госпитали.

            Под крылом самолета.

            Чтобы обеспечить нужды советской военной авиации, предприятие перешло на круглосуточный режим работы. С самых первых дней войны на Горьковском авиационном заводе над созданием наиболее совершенной конструкции боевых самолетов работало конструкторское бюро под руководством С.А. Лавочкина. В кратчайшие сроки было налажено серийное производство истребителей ЛАГГ-3, и уже в 1941 г. было изготовлено 1994 самолета. В 1942 г. начался выпуск легендарных истребителей Ла-5 конструкции Лавочкина, а в конце 1943 был разработан Ла-7, ставший одним из основных истребителей Великой Отечественной войны. Горьковский авиационный завод ВПЕРВЫЕ В МИРЕ разработал и применил уникальный метод конвейерной сборки самолетов, благодаря которому с 1944 г. выпускалось по 25 истребителей в день!
            Всего за годы войны Горьковский авиазавод поставил фронту 19 202 самолета, то есть здесь был выпущен каждый 3-й отечественный истребитель.

            Горьковчане делали для фронта радиостанции и переговорные устройства, "Катюши", реактивные снаряды и боеприпасы, бронепоезда и минометы. Горьковские фабрики шили военное обмундирование, армейскую обувь, палатки, парашюты.
            Обычные жители активно сдавали кровь. За годы войны на фронт было отправлено более 92 000 литров крови.

            Трудно себе представить, сколько было сделано для Победы… только одним Советским!.. Русским городом! А на Великую… работала вся бескрайняя Страна под названием СССР!

            Это далеко не все военные заслуги старого Русского города на великой реке Волге.
            Предприятия Горьковской области обеспечили огромный вклад в Победу. Беззаветный труд рабочих, инженеров, служащих всех предприятий и врачей госпитальных служб области, совершили великий трудовой, а значит и боевой подвиг! И все это проходило на фоне налетов немецкой авиации, наплывов эвакуированных беженцев из разных городов страны, нехватки продовольствия и лекарств.

            ОГРОМНЫЙ ГОСПИТАЛЬ.

            «Не горький Горький… он просто большой госпиталь!»

            С первых же дней ожесточенных сражений Горьковской области пришлось принимать и лечить огромное количество раненых. Работали в несколько смен, порой под бомбежками. Горьковская госпитальная база являлась одной из крупнейших и важнейших госпитальных баз тыла. Она отличалась от других большим числом госпиталей общехирургического профиля. В Горьком и области действовало 175 госпиталей. Первый военно-санитарный поезд пришел в Горький 11 июля 1941-го года. В июне 1941 года в Горьковской области имелось всего 1679 врачей. Под госпитали приходилось переоборудовать школы, институты, общежития и даже Дворец труда. О некоторых госпиталях, которые располагались в исторических зданиях Нижнего Новгорода, будет поведано здесь.

            Первым открылся в Горьком госпиталь № 1904 в двух корпусах: в здании Государственного университета на улице Свердлова и в здании средней школы в Холодном переулке. Это был один из крупнейших горьковских госпиталей, более чем на 1000 коек. Лев Михайлович Хидекель, военврач 2-го ранга, принимал активное участие в подготовке госпиталей города Горького, а затем в течение всей войны находился на посту начальника эвакогоспиталя № 1904, Михаил Вениаминович Колокольцев – ведущий хирург эвакогоспиталя № 1904. Работал консультантом ряда госпиталей нашего города и области. В этом же госпитале самоотверженно трудились, отдавая все силы и знания восстановлению здоровья раненых, такие врачи, как В.И. Дмитриева, В.С. Балакина, В.В. Ушакова, А.В. Кованова. С материнской заботой выхаживали раненых наши славные землячки – медицинские сёстры М.В. Комиссарова, А.В. Суворова, А.М. Чижова, А.М. Созинова, санитарка Р. Чернышёва.

            В госпиталь был превращены лицей №36 города Горькова Автозаводского района. Многое пережил он в своих стенах, в том числе и тысячи раненых за годы войны. Особую гордость всех учеников и преподавателей вызывает деятельность школы №1 (так она именовалась со времен своего образования и до 1949 года) в период Великой Отечественной войны. В ее стенах размещались 3 военных эвакогоспиталя (№ 2821,2873 и 5813). В классах, кабинетах и коридорах находились операционные, процедурные и палаты для раненых

            История создания Государственного бюджетного учреждения здравоохранения Нижегородской области «Нижегородский областной неврологический госпиталь ветеранов войн» (далее - Госпиталь) уходит своими корнями в далекие 30-ые годы двадцатого столетия. На базе Егорьевских бань, в здании которых и по сей день располагается Госпиталь, был основан научно-исследовательский институт физиотерапии и курортологии. В 1941 году в связи с началом Великой Отечественной войны был развернут эвакуационный госпиталь №2799 с приоритетным хирургическим направлением. С 1943 года основной задачей Госпиталя становится реабилитация и восстановление здоровья инвалидов Отечественной войны.
            С 1947 года в Госпитале оказывается высококвалифицированная помощь больным неврологического профиля в стационарных условиях, разрабатываются и применяются уникальные методики бальнеолечения (водолечение), грязелечения, физиотерапии. Первый главный врач Госпиталя – Александра Дмитриевна Яговкина осуществила революционный замысел – лечить не только раны, но и душу больного, дать инвалиду новую специальность, вернуть каждого в активную, полноценную жизнь. В Госпитале организовывалась переплетная мастерская, было заведено подсобное хозяйство - большой пригоспитальный, фруктовый сад. В настоящее время там располагается Нижегородский областной неврологический госпиталь ветеранов войн.

            Здание Удельной конторы — памятник истории в центре Нижнего Новгорода, Большая Печёрская улица, 25. В здании с богатой историей во время Великой Отечественной войны располагался эвакуационный госпиталь № 2816. До революции в здании располагались удельная контора и удельная больница. В удельной конторе, с 1849 по 1859 год жили и работали писатель, этнограф и лексикограф В. И. Даль и архитектор Л. В. Даль. А в 1944 году открылось Суворовское военное училище. В 1956 году здание было передано НИИ радиофизики (НИРФИ). В настоящее время здание занимает научно-исследовательский радиофизический институт Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского.

            Здание Мариинского института благородных девиц. В начале XX века губернатор Нижегородской губернии получил разрешение императора Николая I на строительство института благородных девиц. По архитектуре оно было лучшим в городе. К зданию была проведена вода и единственная в городе сплавная канализация с бетонными трубами. Построено здание в 1858 году, строилось оно 10 лет. С сентября 1941 по ноябрь 1944 гг. размещался эвакогоспиталь №1948. После окончания войны вплоть до 1955г. здесь размещался штаб противовоздушной обороны. В настоящее время в здании находится 3-й корпус Нижегородского политехнического института.

            В доме купца А. Д. Рычина, расположенного по адресу Ильинская, 65, к1, построенного в 1840-х годах, в настоящее время это один из корпусов строительного университета. Это один из исторических памятников Нижнего Новгорода. Во время Великой Отечественной Войны в этом здании находился госпиталь №2820 для воинов Советской Армии, существовавший с июля 1941 по январь 1944 гг. После окончания войны вплоть до 1955 года здесь размещался штаб противовоздушной обороны. Однако в конце концов, здание всё-таки вернулось в состав университета, и сейчас здесь проходят учебные занятия.

            Первое в городе здание детского приюта, построенное в 1847 году, в 1923 году оно было передано поликлинике, и в этом году там располагался сначала госпиталь. В 1943 году, в самый разгар войны, когда в наш город пошел большой поток раненых с фронта, именно в этом доме открылся уникальный тогда центр глазного протезирования. Сколько сотен тысяч людей прошло за эти годы по его ажурным лестницам? Скольким людям этот дом помог выжить? Разные кабинеты, разная аппаратура, разные врачи, разное время…. Но суть одна – лечить людей.

            В здании Приволжского исследовательского медицинского университета, в котором в годы Великой Отечественной войны размещался эвакогоспиталь №1389. Здесь обучали будущих врачей и лечили раненых. Благодаря этим врачам многие солдаты вернулись домой живыми.

            Вместе с высшими учебными заведениями почти все школы были также отведены под госпитали: в построенном ещё до революции Георгиевском мужском начальном училище (после революции школа № 10 первой ступени, ныне лицей №38) по адресу Ванеева, 7 разместился госпиталь общего назначения, а в начале войны – курсы командного состава. Интересно, что госпиталь на короткое время был здесь и в 1920 году. В Нижегородской Книге Памяти таких школ более 20, на деле – ещё больше.

            На территории Киселихинского дома отдыха находилось 6 двухэтажных деревянных дач, которые летом 1941 года были приготовлены для приёма раненых солдат. С 15 июля 1941 года дом отдыха переформирован в эвакогоспиталь №;2833. Начальником госпиталя 15 июля 1941 года был назначен военный врач 2 ранга Коноплёв Илья Ильич. На его плечи легла огромная нагрузка по расстановке госпитальных кадров, ведению всей документации госпиталя по приему и отправке раненых, кроме того, Илья Ильич вёл ещё и лечебную работу. На плечи медперсонала госпиталей легла ещё одна не простая задача – обучение новым специальностям выздоравливающих, подлежащих увольнению по состоянию здоровья из рядов РККА. В госпиталях №№;2830 и 2833 было организовано обучение по специальностям, необходимым для Борского района – животновод, тракторист, овощевод, комбайнёр, пчеловод, портной. На заседаниях исполкома неоднократно обсуждались вопросы, связанные с трудоустройством инвалидов.

            В разные периоды Великой Отечественной войны в Горьковской области функционировали 175 эвакогоспиталей на 71640 коек (включая 28 передислоцированных из других областей), где находились на излечении более 500 тысяч раненых красноармейцев. Центральные и местные органы власти, медицинские работники, интеллигенция, труженики предприятий, колхозов и совхозов, пенсионеры и дети помогали ставить на ноги фронтовиков, оказывая существенную помощь госпиталям. Горьковчане не жалели ни сил, ни времени, ни средств, для того, чтобы в госпиталях раненые быстрее поправлялись, полностью восстанавливали свое здоровье. И это был вклад каждого из них в достижение Победы над врагом!


            Продолжение главы 7. Горький – не горький… а Нижний.

            …За чугунной больничной оградой на, резко уходящем вниз, скользком февральском спуске к набережной, груженая полуторка не могла затормозить, спуск был крут, и ледяная корка не могла сдержать ее вставшие, в тормозной, на обледенелой дороге, лихорадке! А к воротам больницы на подъем поворачивала с Федоровской набережной скорая помощь. Водитель скорой не сразу сообразил, что полуторку несет. Тем более грузовая, бросала на морозный склон тревожный прерывистый сигнал, не справляющегося с тормозами, водителя. И чтобы водило не делал, груженую трубами машину несло вниз, и не могли ее удержать ни тормоза, не моргающие фары.
            В последний момент скорая всё-таки вывернула руль, поняв, что происходит, пытаясь увернуться от столкновения. Полуторка ударила скорую, со всей дури, в бок. Скорая сначала подпрыгнула пострадавшей стороной на пол метра, отскочив метра на два на набережную, опять вставая на подброшенные колеса, но грузовая не дала колесам дотянуться до ледяной корки, подцепила ее за порог бампером, и продолжая двигаться, повалила на бок, толкая дальше и дальше к обочине.
            От сильного удара трубы сорвало из упаковки, они как копья, насквозь пробивая деревянную кабину грузовика, врезались в днище поваленной легковой скорой помощи. Но уже в следующем ударе, двигаясь по наклонной дороге, выталкивает легковую на Федоровскую набережную, скорая переворачивается на крышу, трубы легко пробивают боковые стекла салона, чуть ли не вылетая, с другой стороны…

            Лида слышит тревожный гудок машины. Невольно поворачивается посмотреть, что происходит за оградой, на спуске улицы Ильинского, провожая взглядом сигналившую полуторку. Опять опускает взгляд на страницу книги, но в следующий момент слышит удар… скрежет, опять удар... Вскакивает, быстрым шагом к ограде, звон падающих металлических труб. Разлетающееся битое стекло...
            Через чугунные прутья ограды, видит, как одна из последних упавших труб, концами звонко бьётся о ледяную корку дороги, странный непонятный клубок сизого дыма, с другой стороны от звенящей трубы. Оглядывается. Никто этим еще не озабочен. Во дворе пара больных и больше никого. Быстрым шагом бежит к воротам больницы. Книжка осталась на лавке, открытой на страничке где Рощин так изумлен красотой… Кати.
            У ворот калитка открыта. Она выскакивает на улицу. Часовой отошёл к спуску, посмотреть, что случилось, тут же оглянувшись на Курочкину, сообразив, что та выскочила с территории госпиталя. Лида бежит к нему…
            - Не положено!.. Вернитесь обратно!
            Курочкина только быстрее ногами! Тот уже карабин с плеча, руку в сторону Лиды, но та:
            - Да уйди, ты, я санитарка! – Слегка отталкивает бойца, тот чуть поскальзывается, но удерживается на ногах, бежит вниз… к аварии.
            С кузова падают еще несколько труб, звеня друг об друга. В этот момент с левой стороны полуторки, вспыхивает огонь… большим ярким клубком! Из кабины грузовика никто не вышел. А Лиде еще бежать по скользкой наледи вниз больше полста метров: «Только бы не упасть… Только бы не упасть!» На углу, к воротам больницы, что-то еще кричал караульный, используя карабин как третью точку опоры.

            Деревянная кабина полуторки уже принялась огнем. В кабине водитель с пассажиром. Варежки Лидочка забыла на лавке. Она срывает с головы платок, через него пробует открыть кабину, на ее счастье кабина подалась сразу, распахнулась, в шипении горящих Лидиных волос, которыми сильно запахло. Водитель смотрел на нее, шевеля челюстью, словно что-то говоря… в спине торчала полудюймовая труба. Раздумывать было некогда, обоими руками за плечо телогрейки, рывок!.. водитель вылетает из кабины, Лидочке скользко – падает на попу, растопырив ноги – водило между ног… теряет сознание от болевого шока, труба остается торчать в кабине, на спине рваный ватник начинает заполняться кровью. Платок, оставшийся на дверке кабины, ярко горит. Оттаскивает потерявшего сознание еще шагов на пять в снег. Кусками ваты из ватника делает тампон, затыкая большую рану, чтобы приостановить кровотечение…
            «Сначала пассажир полуторки! Его спасти легче… машина горит… Сначала Полуторка!» - она обегает грузовик сзади.
            По спуску к ней бежит караульный. А Лида уже к кабине.
            На пассажирском месте женщина. Головой пробила лобовое, повиснув за нос на остатках лобового стекла, сильно разрезав верхнюю губу из раны – много крови. Без сознания. Одна из труб застряла над самым ухом, чуть ободрав волосы над виском. Лида аккуратно, за подбородок, освобождает раненную с лезвия стекла, приняв женщину себе на плечо, голову отвести вниз не может, мешает гипс на шее, но в это время за правую руку раненую подхватывает караульный. Они на сколько можно нежно опускают женщину на лед дороги, волоком, под мышки, оттаскивают раненую на снег, при дороге. Курочкина лихорадочно, но уверенно снимает полушубок, скручивает его, подсовывает под голову женщины, глянув на солдата… карабин у того по-прежнему в руке:
            - …Чтобы кровь меньше текла…
            Именно в этот миг взрывается бензобак грузовика!
            Лида опрометью к скорой. Караульный за ней.
            - …Да брось ты свое ружьё! – кричит солдату.
            - Не полож-жено!.. - опять поскользнувшись.
            Казалось, что хорошо, что скорая перевернулась на крышу. Ведь между бампером грузовика и скорой оказался зазор в метр, подойти можно, но трубы мешали, торчащие из салона скорой, пробив боковые стекла. Сначала железо пришлось убрать, на острие одной трубы – кровь. Дверка - не поддается, заклинило! Лида растерянно миг смотрит вокруг, затем на солдата, выхватывает у него карабин…
            - Ты чего, - орет солдат, не успев сообразить, что происходит!
            Ствол втыкает в зазор между стойкой и передней дверкой. Как монтажкой - карабином ломает защелку двери. Бросает оружие, изо всей своей силы пытается победить петли, но верх двери скребет по обледенелой дороге, караульный осознает, что происходит – ему силы хватает.

            Врач, женщина, сидевшая на переднем сидении пассажира, оказалась убита – труба поразила ее в голову насмерть. Больной и водитель в сознании, активно помогали спасителям их вытаскивать.

            Только минут через пятнадцать подъехали две пожарные машины. Полуторка сгорела дотла, дымился только железный каркас, испаряя воду из брандспойтов. Скорая не сгорела, когда подбежали люди, ее волоком, руками, по льду, оттолкнули еще метра на три, до обочины Фёдоровской набережной. А потом, когда подъехали пожарные, поднатужились, вручную поставили на колёса, первый раз перевернув на бок, затем на ход, оттолкав в итоге, метров на двадцать вниз, от пожара.
            Всё это время, как на передовой, Лида подставляла свое плечо и командовала, она была сосредоточена, как обычно... в бою, люди вокруг, в большинстве своём - растеряны. Она была очень нужна этим людям.
            Когда все кончилось, Лида испугалась… Она обещала лечащему врачу, что не будет ни бегать, ни напрягать свои мышцы… свои кости, а тут!.. Вокруг еще шла суета, связанная со столкновением, а ей как раз отдали полушубок… жалко, что от шерстяного платка ничего не осталось. Лидочка, стороной, стороной, претворяясь невидимкой, быстро, но спокойно, пошла к больничным воротам, где офицер охраны грубо отчитывал провинившегося солдата, оставившего без присмотра вверенный ему пост.
            Старый клен по-прежнему голыми ветками нависал над деревянными лавочками. На открытой книжной страничке лежали ее теплые варежки плотной овечьей шерсти, из фронтовой посылки, закрывая строки про Рощина с Катей.

            На следующий день, на утреннем обходе, лечащий врач обратила внимание, что у Лиды опять начала прогрессировать опухоль, говорить ничего не стала, не хотела расстраивать Лиду, так как через два часа у нее должны были снимать гипс. Нравилась ей эта светлая девочка, решила более подробно посмотреть травму после процедуры и нового рентгеновского снимка.
            - А где так сильно волосы обожгла – спросила доктор.
            Лида растерялась, она не обратила внимание на то, что волосы могут быть обожжены. Ничего не сообразив с ходу, ляпнула:
            - П-прикурила неаккуратно… - до этого, не курив ни разу в жизни, даже не пробовала.
            - А я вот бросила, уже два месяца не курю, - уже громко, на всю палату, чтобы слышали и раненные, и врачи, её сопровождающие, - и вам всем… бросать бы надо. – Встав и сделав пару шагов от Лиды, добавила. – Мы же женщины, милые вы мои, вам же всем рожать надо, а война все равно кончится… - Нахмурила брови, смотря на Лидины волосы... - Но это... не от спички. Спичкой так не опалишь.
            Повернулась и продолжила обход.


            Иллюстрация:  современная набережная Федоровского с видом на здание больницы №1 и стены Нижегородского Кремля.

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/09/19/754   

            08.09.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 3. Дороги.
            Глава 8. До передовой - пятьдесят...

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/09/10/613

            …Машина пошла на обочину, Горохов дернул руль влево, навстречу пер огромный студебеккер, в глазах младшего сержанта он плыл, словно баржа в море, и было не понятно, куда он плывёт – мимо, или в них, а Сашке казалось, что он неистово крутит руль вправо. И уже давно крутит…

            Бессонное утро было за плечами.
            «Все кончилось как нельзя гладко… вот только Горохова ранили. Но ничего, ведь сам выскочил из машины на обочину во время команды «Воздух»… Мессеры мимо пролетели, грязи нет, даже не испачкались. Теперь вот машину опять сам ведет. Справится… Выкарабкается.»
            Капитан начал клевать носом, под свои раздумья. Уже двадцать минут как он передал руль, абсолютно уверенному в семе солдату: «Обижаешь, командир…» - до этого спавшего, как убитый, полтора часа, даже когда заправлялись – не очухался… Лишь в последний момент, через закрывающиеся веки, командир сумел сообразить, что за рулем... лишь тело Горохова, а может, потому, что американский тягач начал сигналить, капитан машинально дернул руль виллиса на себя!.. чудом сантиметрами увильнувшись от столкновения с тормозящей махиной. А Сашка даже не отреагировал, так и оставшись с открытым ртом и полузакрытыми глазами, только головой туда-сюда, чуть ли не об руль.
            - Тормози! – Васильев ему на ухо, выворачивая руль.
            И только когда машина запылила по обочине, подскакивая на глубоких ямках, Горохов резко глянул на него очумевшими глазами, резко нажав на тормоз:
            - Ух, командир… Я чего уплыл?.. – глазами по сторонам!
            - Ты чего, о…л, - дальше почти не слышно – пить меньше надо!.. – водило следующего студебеккера грозил кулаком, и чего-то еще орал, но разобрать было невозможно, следующая огромная машина уже тронулась и ревела дальше, и ее водило не смог удержаться, чтобы не обложить матом Горохова.
            Васильев долго дул, после глубокого, во все легкие, вздоха.
            - Давай назад. Трифонов на мое место, - опять обращаясь к младшему сержанту, - на сегодня ты свое проехал.
            Сам не спеша пересел на место водителя. До Красной Зари оставалось километров пятнадцать.
            Горохов неуверенными движениями забрался на заднюю лавку виллиса:
            - Командир, не казни, что-то плывет все в глазах.
            - Не чиркнуло тебя, Горохов, кость задета, да и крови наверно много потерял.
            Тот молчал. Машина разогналась, коробка переведена на четвертую.
            - Ты знаешь, где в Ульяновке госпиталь?
            - Да ладно, командир, какой госпиталь, денек-другой и оклимаюсь, - командир не отвечал, - я сейчас минут пятнадцать покимарю, дальше поведу.
            Горохов ждал ответа командира, но тот молчал. Минута за минутой, его машина уверенно шла вперед, в руках командира. Реальность опять начала растворяться в сознании, сглаживая боль в плече.

            «…отчетливо ощущает, как вновь прыгает из окна, больно. Оглядывается. Видит убегающего диверсанта. С трудом встает, бежит… ноги, как чугунные, и с каждым шагом становятся тяжелее… Падает…
            Открывает глаза – Трифонов в окно другой стены тарахтит из автомата. Саша в уличное окно, там взрывается мотоцикл… Он опять прыгает вон! Больно: «Я же только что это уже делал!..» Видит двух бойцов, бегущих к мотоциклу, через улицу деревни. Опять оглядывается назад…  там убегающий фашист. Подымается, старается двигать чугунными ногами, с великим трудом бежит за бандитом, и вот… падает! Опять падает. Голову не подымает… долго не подымает, словно, в непонятной яви, хочет скрыться от тяжелейшего упертого воображения! Когда встает - Трифонов... стреляет в окно!
            «…Карусель!» - все равно, опять смотрит в окно выходящее на деревню…
            Он уже сбился со счета, сколько раз выпрыгнул на улицу. Уже несколько раз вытирал рукавом гимнастерки со лба холодный пот… и прыгал из окна вновь… нельзя было упустить врага. Но… опять открывая непослушные глаза видел стреляющего Мишку… и опять… и опять вытирал со лба холодный пот.»

            Открывая глаза вновь, видит над собой солдата… в пилотке, белом халате с пятнами крови, чувствует, что его несут на носилках. Пытается сесть, острая боль в руке, откидывается назад, слышит голос командира:
            - Он чего очнулся что-ль?
            - Да вроде, – незнакомый голос.
            В мутном, но узнаваемом взгляде – капитан.
            - Саш, чего отубинел, никак? – губы пошли в улыбку.
            - Где я, командир?
            - В Ульяновке… приехали. Я тебя в госпитале оставляю, после совещания заеду. Если будет можно, заберу. А ты тут в себя приходи.
            - Командир, я в порядке, не оставляй!
            - Молчать… Силы у тебя не бесконечны, Горохов. Приказываю, Горохов, остаться на перевязку и обследование. На обратном пути заберу в наш госпиталь.
            - Какой ваш госпиталь? Я его никуда не отпущу, - женский голос, - он тяжело ранен, у него температура под сорок. Вы в своем уме, капитан?
            - Товарищ военврач…
            Васильев исчез из поля зрения младшего сержанта.
            Раненный повел глазами, тяжело вздохнул, их закрывая.

            - Товарищ военврач… - взял врача под локоть, отходя от носилок параллельным курсом, взглядом пытаясь определить звание доктора - …Что с ним? Его утром всего лишь в руку черкануло? Он такой бой выдержал! Уже после ранения! Это он… по дороге расклеился.
            - Какое черкануло? У него очевидное воспаление, почти наверняка задета кость, рана грязная, по повязке видно, большая потеря крови, на улице жарко, сколько времени прошло после ранения? – говорила грубо и возбужденно, с некоторой обидой за солдата, не за себя.
            Васильев чуть задумался:
            - Его ранили… с четырех двадцати до без десяти пять сегодняшнего утра… часов семь назад.
            - Но хоть это хорошо, что точное время есть… Вот обработаем рану, посмотрю, что за рана, как кость?.. если отпущу, то не раньше, чем часов через пять, только если не началась гангрена и, если не будет воспаления. А вы его немедленно сдадите в ближайший госпиталь, ну, что в вашей части… Имейте в виду, это серьезно, я с ним историю болезни отправлю! – небольшая пауза задумчивости. – А если гангрена, или рана воспалена, то ампутация, и после нее в Курск!
            Васильев попытался еще что-то сказать, но:
            - Все, капитан! Больше никаких разговоров… - отрезала доктор.
            Энергично пошла догонять носилки с раненым. Васильев сжал губы, провожая молодую докторшу, исподволь оценивая взглядом ее девичью фигуру, не смотря на ее суровость. Поправил фуражку, задирая на лоб брови: «Всё-таки, как же это красиво… женщина…» - глубоко вздохнул: «Ну! До моего приезда еще не отрежут, а там поговорю с начальником этого медсанбата, если что. Теперь в штаб… в штаб!» - взглядом обзорно прошёл по большим брезентовым палаткам медсанбата.
            Через пару минут они с Трифоновым уже ехали к штабу. В госпитале им объяснили, как до него добраться. Полдень уже как сорок минут остался в истории, на небе много пушистых облаков, солнце все равно пробивало их… прямо в спину, тент они опустили еще в Ливнах.

            Взгляд случайно и мельком, капитан вмиг узнал ротную полуторку, она стояла сразу за шлагбаумом, на воротах в большой двор, где располагалось несколько зданий, два из которых были каменными, двухэтажными, у одного стоял часовой, на шлагбауме пост, ограда сделана недавно. Через минуту, после проверки документов, они въехали во двор зданий штаба 3й армии. На углах, метра в три, вышки, одна зенитка у ворот, вторая, несколько дальше, центра двора, ближе к углу наискосок, скорее всего, чтобы удалить ее от здания штаба, стволы опущены, над ними маскировка. Ничего не могло уйти от острого взгляда бывалого разведчика, в том числе скульптуры трубача и барабанщика на входе в двухэтажное здание, которые возвещали, что это… школа. У ворот и у штаба, пулемётные гнезда из мешков, сверху, на кольях закреплена маскирующая сетка. Подумалось: «Неплохо служба безопасности работает.» Виллис припарковал за полуторкой.
            И только когда заглушил мотор, увидел быстро идущего к ним, улыбающегося Колодяжнова.
            - Здравия желаю, командир!
            Колодяжный подбегая с легкой улыбкой, в стойку смирно, руку к фуражке… В ответ:
            - Здорово, Андрей!
            Васильев, по-мужски, обнял своего старшего офицера. Руку с плеча не снял:
            - Все подробности потом.
            Старший лейтенант кивнул Трифонову, тот Колодяжному, крестнику своему:
            - Здравия делаю, товарищ командир.
            Васильев потянулся за своим вещмешком.
            - Да нам уже доложили про ваши приключения! – На лице капитана легкое изумление. - Тебя все ждут, командир.
            - А чего вам доложили?.. – удивился капитан.
            Колодяжный чуть улыбнулся:
            - Да что ты всех диверсантов в прифронтовой зоне уже выловить успел, пока сюда ехал. Слава вперед тебя бежит, командир, правда фамилию твою никто не знает, ну я-то сразу понял про кого речь идет.
            Слушая Колодяжнова они направлялись к штабу.
            - А здесь-то чего приключилось? О чем совещание…
            Колодяжный чуть задумался, соображая границы, о чем он может говорить:
            - Командир, сей час все узнаешь. Я-то при исполнении…
            «Молодец Андрюха!» - поведя бровью, молча восхитился Николай: «Дружба – дружбой, служба – службой.»
            Еще шагов десять – пятнадцать до парадной штаба, а им навстречу подполковник Сергей Степанович Казаков (За прошедшие полтора месяца с Казакова сняли буквы «ИО» командира полка, и добавили на погоны еще одну звезду), энергично им навстречу. Офицеры в стойку «Смирно».
            - Ну, Васильев, ты без приключений не можешь! Там все на ушах… Здесь все на ушах. А тебе лишь бы повоевать, бляха муха!
            Подойдя ближе потянул капитану руку, когда рукопожатие случилось, левой хлопнул его по плечу.
            - Здравия желаю, товарищ… Подполковник! – последнее слово выделил интонацией, подчеркивая звание.

            - Товарищи офицеры!
            Все, кто были в помещении, встали, по одежде не только военные.
            Адъютант командующего уже с минуту стоял у входной двери, чего-то ожидая. Теперь стало понятно, чего.
            Дверь открылась, вошел командующий 3й армией генерал-майор Филипп Феодосьевич Жмаченко, за ним майор, адъютант плотно и медленно, без единого звука, закрыл дверь. Генерал прошел во главу большого деревянного, еще пахнущего свежей древесиной, стола, на котором лежали две большие карты, поверх их – третья. На стул не сел:
            - Всем садиться. – Не громко, но четко, не для обсуждения.
            По-деловому заскрипели стулья.
            Обвел присутствующих острым взглядом, остановив его на Васильеве.
            - Ну вот, и наша доблестная разведка подъехала… наконец.
            Васильев встал по стойке смирно.
            - Садись. Уже наслышаны. – Капитан сел. – О твоих геройствах ото всюду звонили, и из Курска, и из Щигров... глядишь, и из столицы позвонят. – Последнее сказал с некоторым раздражением в голосе. - Если бы в Москве задержался еще на сутки, приехал бы со мной.
            Пока генерал говорил последнее, Николай опять встал. Четко:
            - Проездные документы получил в канцелярии НКВД...
            - Сиди, капитан, не вскакивай. Я так, к слову. Приехал бы со мной, в эти приключения не попал бы. – Настаивал на своем генерал-майор.
            Но, завершая ненужную полемику, решил вернуть совещание в нужное русло.
            - Итак, приступим, товарищи офицеры.
            Он тоже сел, чуть поправив на столе пепельницу, вертикальный открытый пенал с заточенными простыми карандашами.
            - Уже… более двух недель, как весь фронт встал… Встал по приказу. И это не просто так. По приказу ставки!.. весь фронт перешёл к стратегической обороне. После затянувшегося зимнего наступления: форсирования Дона, освобождения Ростова, Старого Оскола, в конце концов – Курска, войскам просто необходима передышка. – Он остановился, словно не договорив. Затем начал, вновь. – Но это не главное…
            Над картами, лежащими на тяжелом деревянном столе, словно подвесили тайну.
            - …Именно здесь, мы с вами должны в ближайшее время держать гитлеровцев. С одной стороны, наша армия находится в резерве, но при этом мы должны обеспечить статичность линии фронта на стыке Брянского и центрального фронтов. На северном фасе Курского выступа. Будем готовить несколько рубежей стратегической обороны. На рубежах: Самодуровка, Поныри, Дросково, Верховье, будем создавать несколько рубежей непробиваемой обороны во втором эшелоне. Немцы должны зубы сломать на этих рубежах, на них должны остаться все их танки и другое железо. Нам будут приданы инженерные части, представителем ставки по этому вопросу прошу любить и жаловать… генерал-майор Федоров Иннокентий Геннадьевич.
            Генерал поднялся со стула, локти полусогнуты, взгляд жесткий, но словно не малая растерянность в движениях, о стойке смирно ни малейшего представления, спина полусогнута, руки и ноги не выпрямлены. Он был в очках, лысый, как Ленин, полноват, не старый. Китель генерала сидел на его плечах нескладно, сразу было видно, что - не военный.
            - За ним вся инженерная подготовка, решение всех возникающих технических вопросов, предварительно его… - он секунду думал, как сказать, - его… контора… Э-э конструкторское бюро, будет располагаться при штабе армии.
            Командующий замолчал. Замолчал, через пару секунд встал, крепким шагом прошел к середине стола, те, кто сидели возле стола, встали, стулья отставили в сторону, давая возможность командующему подойти к картам вплотную. Генерал взял с верхней карты указку направив ее в первую точку, обозначенную в своей речи:
            - Самодуровка, - указку передвинул на восток, - Поныри, - передвинул на северо-восток - Дросково, - затем на север, - Верховье. – После чего от Самодуровки, до Верховья провел указкой условную линию, хотя там уже были нанесены красные линии, ощетинившиеся в сторону линии фронта, обозначающие рубежи нашей обороны, - именно на этом рубеже мы должны обеспечить строительство мощных оборонительных укреплений, и при необходимости сдержать врага, если враг атакует передовые линии северного фаса Курского выступа. Считайте, что готовим укрепления для себя! И сходить с этих рубежей… - он круговым движением головы оглядел присутствующих… - нам никто не позволит! – Сказал медленно. Глубоко вздохнул. – И последнее по стратегическим вопросам на текущее и ближайшее время. Армия остается в штабном подчинении Брянского фронта. Рубежи стыка Брянского и Центрального фронтов с нас никто не снимал.
            Командующий замолчал, остро вглядываясь в озабоченные лица командиров дивизий и корпусов. Странным было только присутствие на совещании командира 17го полка и капитана Васильева, 1я гвардейская разведрота которого с 1941го обеспечивала армейскую разведку, в какое бы войсковое соединение 5я гвардейская дивизия, где и был приписан 17й полк, не попадала.
            3я армия была вновь сформирована в октябре-ноябре сорок второго для выполнения особых задач Сталинградской битвы, куда дивизия вошла в составе 24го танкового корпуса. В конце декабря 1942го корпус, блестяще выполнив свою задачу под станицей Тацинская, был расформирован. 5я дивизия продолжила выполнение отдельных задач 3й армии при наступлении по Волго-Донским степям.
            Генерал-майор Филипп Феодосьевич Жмаченко сменил на этом посту генерала-лейтенанта Лелюшенко Дмитрия Даниловича незадолго до окончания Сталинграда. А днями ранее, в Москве, пока устно, он уже получил другое назначение, в начале мая генерал-майор долен передать дела другому командарму, эту информацию пока еще не знал никто из присутствующих, кроме самого генерала.
            Но сейчас, в данный момент, самая главная задача 3й резервной, как всегда уже последние полгода, хотя из боев практически не выходили, состояла в том, чтобы, на всем протяжении северного фаса линии фронта курского выступа создать непреодолимые линии укреплений второго эшелона. Немцы должны увязнуть на них и утонуть, не пробив их ни в одном месте. Только при таком раскладе задача будет считаться выполненной. Главным ударом вермахта ожидался удар на… Поныри, большой железнодорожный узел, расположенный на самом остром северном углу между освобожденным, два с половиной месяца назад, Курском… и, по-прежнему оккупированным фашистами, Орлом.
            Командарм положил указку, медленным шагом вернулся на свое место.
            - Вопросы, товарищи офицеры?
            К этому моменту комдивы и комкоры уже расселись, вернув свои стулья к урезу стола.
            - Механизированные подразделения так же участвуют в строительных работах?..
            - Снабжение топливом будет осуществляться так же, как и при боевых действиях?..
            - Продолжать ли учебные мероприятия с личным составом?..
            - Строительная техника появится?..
            Вопросы посыпались как из рога изобилия.
            Васильеву всё это было очень интересно, но он вновь и вновь задавал себе один и тот же вопрос: «…Зачем мы с комполка здесь находимся… тем более, нас так ждали на это совещание?..» И понимал - он должен глубоко осознать меру ответственности всего, что будет происходить в ближайшие недели. Но задачи, которые ему будут поручены, обсуждать придется еще только через некоторое время. И, скорее всего, будет важный разговор с командармом… или с его замом по разведке.
            Обсуждение вопросов продлилось еще минут двадцать. Страсти постепенно успокоились, намечены пути решения многих вопросов. Совещание длилось уже полтора часа. Все очень хотели курить, требовался длинный перерыв, о котором публично ставился вопрос.
            - Да надо сделать большой перерыв, - наконец сказал Филипп Феодосьевич, - но перед перерывом еще один важный и неотложный вопрос! – Командарм поднял вверх указательный палец. – представляю всем, кто с ним не знаком нашего доблестного командира разведчиков, капитана Васильева. Подымись, капитан.
            Васильев встал по стойке смирно.
            - Капитан Васильев. – сухо и громко.
            - Хочу заметить, он из нас единственный, награжденный… - сделал значительную пауза, опираясь пальцами о зеленое сукно стола, - … орденом «Ленина». – несколько мгновений высоко подняв голову смотрел на своего доблестного офицера.
            На многих лицах читалось не малое удивление, на некоторых – растерянность, далеко не все, даже среди высоких чинов, знали масштаб этого ордена, представляли его статус.
            - Так вот, капитан Васильев в зонах ответственности нашей армии, а также в зонах действия 63й, 48й и 13й армий будет проводить разведку в постоянном режиме… Ему должна быть оказана любая помощь, подчеркиваю… любая помощь, даже если будет нужна разведка боем. Капитан Васильев…
            Капитан встал по стойке смирно.
            - …вы можете напрямую обращаться к любому офицеру за помощью, к любому офицеру. Это уже согласовано с командармами перечисленных армий. Садитесь.
            Генерал-майор на несколько секунд задумался. Опять поправил положение пенала с простыми карандашами:
            - А теперь объявляется перерыв на час. Советую всем пообедать. Все свободны. Васильев и командир 17го полка задержитесь.

            На совещании присутствовали командиры следующих соединений 3й армии:
            5 стрелковая дивизия
            41 стрелковая дивизия
            269 стрелковая дивизия
            283 стрелковая дивизия
            287 стрелковая дивизия
            116 морская стрелковая бригада
            13 артиллерийская дивизия прорыва
            42 легкая артиллерийская бригада
            47 гаубичная артиллерийская бригада
            88 тяжелая гаубичная артиллерийская бригада
            101 гаубичная артиллерийская бригада большой мощности
            17 минометная бригада
            420 армейский артиллерийский полк
            584 истребительно-противотанковый артиллерийский полк
            475 минометный полк
            1284 зенитный артиллерийский полк
            54 отд. дивизион бронепоездов
            348 отд. инженерный батальон
            Командный состав контрразведки, особого отдела штаба 3й армии, двое гражданских из инженерных войск.
            Совещание проходило в классе литературы, на стенах которого висели портреты Гоголя и Толстого, видимо не снятые еще с 1941го. О том говорили стены. Три разобранные кровати, в углу класса литературы - скорее всего здесь была офицерская казарма.

            Через полторы - две минуты школьный класс, переоборудованный под зал заседаний командарма, опустел. Только капитан и подполковник стояли в торце большого деревянного стола.
            - А вы чего стоите, присаживайтесь ближе.
            Офицеры сели на первые стулья возле стола командарма.
            - Значит так, товарищи разведчики…
            - Я… не разведчик, товарищ генерал-майор, – негромко вставил комполка.
            Генерал сурово посмотрел на подполковника, ему это не понравилось:
            - Не перебивать. – Сказал негромко, но жестко. – Первая гвардейская разведрота всегда находилась в составе 17го гвардейского полка. И ты здесь именно поэтому. Вернёмся к нашим баранам. Значит так, то, о чем будем говорить дальше, не для всех ушей. Подписывайте «неразглашение»… Хотя ты, Васильев, его уже подписывал… все равно подписывай.
            Через стол передал им два бланка о неразглашении государственной тайны. Подполковник бегло начал читать содержание документа.
            - Разрешите перо, товарищ генерал. – попросил Васильев.
            Филипп Феодосьевич открыл чернильницу, взял перо, аккуратно дважды макнул в чернила, нежно по краю чернильницы, сбросив лишние капли, передал Васильеву.
            «С условиями секретности ознакомлен.» роспись.
            Перо пару раз скрипнуло.
            Подполковник посмотрел надпись разведчика, написал также, вздохнув перед росписью.
            Чернильница была закрыта, оба документа лежали перед командармом, он не стал их сразу вкладывать в папку, давая чернилам подсохнуть.
            - Значит так… - он значимо замолчал, - немцы именно здесь будут готовить генеральное наступление лета текущего года. Наша задача, чтобы их наступление провалилось. В связи с этим перед вами, разведка, ставится очень важная задача, в неделю притаскивать с той стороны, как минимум трех языков, в общем через день, а лучше ежедневно, и одного офицера, в зонах действия 3й, 63й, 48й и 13й армий. Для выполнения этой задачи роту укомплектовать пятью полноценными взводами во главе с опытными командирами, и распределить их повзводно для выполнения поставленной задачи. Пятый взвод, Васильев, оставляешь себе для выполнения других особых задач командования. Кроме того, - командующий словно отвлекся, взял простой карандаш, поставив его вертикально перед своими глазами, - на тебя будет возложена задача охраны генерал-майора Федорова Иннокентия Геннадьевича. Волосок с его головы упасть не должен!
            Командующий армии замолчал, пристально глядя то на подполковника, то на капитана. На какое-то время в комнате стало очень тихо, стало слышно, что происходит на улице, где заржала лошадь, а ее ласково начал успокаивать ездовой.
            - Когда же надо приступить к выполнению задачи, товарищ генерал-майор? – нарушил тишину командир разведроты.
           - Ну давай так, капитан, три дня даю на формирование личного состава, людей можете брать любых, из любых подразделений. День на подготовку повзводно. Далее приступаете к выполнению задачи. Доклады и языков ждать будем ежедневно. – Уже командиру полка. – оказать капитану любую возможную и невозможную помощь.
            - А можно просьбу, товарищ генерал?
            - Валяй, разведка. – сам подумал: «Легко прошло…»
            - Сразу… никуда не деться. Между подразделениями, с которыми надо будет работать оперативно, неизбежны большие расстояния, десятки километров прифронтовой зоны… Техники нужна… – Замолчал недоговорив. – Связь нужна… У меня в роте полуторка, виллис и рация, на складе болтаются несколько полевых телефонов. Да еще «завхоза», так сказать, моего ранили сегодня, сейчас в госпитале, еще не знаю, чем все кончится.
            Генерал не торопясь поставил простой карандаш в пенал.
            - Подполковник, пиши раппорт на матчасть, будите обеспечены и транспортом, и связью.
            - И на каждый взвод по три «Дегтярева».
            - Ну ты, это, не наглей, капитан.
            - Уж больно удобно им фрицев отсекать, товарищ генерал, игрушка легкая, удобно на той стороне. Как раз, когда языка выволакиваешь, пара очередей, на больше его 47 патрон все равно не хватает, но пара минут в кармане.
            Командующий вздохнул, опять командиру полка:
            - В общем от тебя раппорт через двадцать минут, все должны успеть в перерыв. Все?
            Васильев голову чуть на бок, взгляд в пол:
            - Товарищ генерал-майор, с разведкой… с языками, все более-менее понятно, взгляд поднял, остро в глаза командующего, - но зачем на нас охрану-то вешать, мы же в этом ни уха, ни рыла,..
            Генерал сжал губы, он знал, что разведчикам эта задача не понравится. Но думал пронесло, думал посчитали это ерундой, оказалось не тут-то было. Для него самого эта задача, охраны, по сути гражданских, на линии фронта, когда фрицы будут за ними охотиться, была непонятна и неприятна. Но именно в ставке ему намекнули, что в составе подразделений приписных частей 3й армии – капитан Васильев, ювелир армейской разведки и забота эта сразу стала выглядеть не так страшно, как минуту до озарения.
            Генерал хитро повел глазами:
            - Он по фронтам будет ездить, кого ты предлагаешь к нему приставить, взвод солдат?.. - Пауза словно просила ответа, которого не было у Васильева, кроме косой глупой улыбки, - никто, кроме тебя с этой задачей не справится. А охоться за ним будут по серьезному… Имей в виду. На сколько я знаю ситуацию… немцы знают, что мы знаем.
            Генерал видел, что Васильев хочет опять возразить.
            - И все… не бузи, ты с этой задачей лучше всех справишься… Думай, как это осуществить эффективнее, а не как увильнуть в сторону.

            Через полчаса командующий 3й армии подписал раппорт командира 17го гвардейского полка на:
            1. Формирование гвардейской разведроты из пяти общевойсковых взводов численностью согласно устава строевой службы.
            2. Обеспечение каждого взвода автономной связью (рация и радист). С назначением офицера связи на роту.
            3. Обеспечить саперов во взвода - плюс один к штату каждого взвода с оборудованием согласно штатного расписания.
            4. В наличие роты, для каждого взвода выделить по (три зачеркнуто, сверху написано рукой командарма) два пулемета Дегтярева дополнительно, «всего 10 единиц» (последнее рукой генерала).
            5. На разведроту выделить два виллиса и полуторку с постановкой автомобилей на военное снабжение.

            - С раппортом сейчас к моему адъютанту, с ним к начальнику службы тыла, там с ним переговорите, затем он с вашим раппортом немедленно ко мне. – На лбу командующего появились морщины. – Пожалуй все. Думаю, дальше вам здесь время терять более нечего. Собственно, можете быль свободны.
            "Что-то особенное затевается. Такого еще не помню. Ладно бы если наступление намечалось... а тут уходим в долгую оборону, и языки каждый день?.. Странно это." - Не первый раз сегодня Васильев задавал себе этот немой вопрос, не находя на него ответа: "А ведь по тылам ехали... Кругом войска. Войска... И оборона?.. Странно."
            Комполка и командир разведроты встали.
            - Есть! – оба, по старшинству звания.
            Повернулись, направились к выходу. До окончания перерыва оставались еще минут десять.
            Но пройдя середину большого деревянного стола Васильев опять повернулся к генералу:
            - Прошу прощения, Филипп Феодосьевич, а как же… с охраной инженера… Ну… как, когда, чего?
            Командующий спокойно, не поднимая взгляда с документов, в которые он уже погрузился:
            - Никак. Завтра организовываешь охрану, после завтра… он потянулся за еще одной папкой на край стола, - жди офицера связи. Назначенные должны с ним убыть на место службы. – Не добрый взгляд на Васильева, – И имей в виду… Ни один волосок!..

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/10/03/1002   

            17.09.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 3. Дороги.
            Глава 9. Он жив!..

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/09/19/754   

            …Взорвалась первая тяжелая бомба! Гребень взрыва оказался выше молодой зелени деревьев. За ним ещё! И ещё! И еще!..
            У ближних палисадников стояли пожилые, озабоченные, но не перепуганные, женщины, они уже пережили свой страх в оккупации и сейчас, кроме горести и злобы на их лицах ничего не читалось. Зина подбежала к ним ставя перед собой чемодан, уверенно снимая с плеч вещмешок:
            - Женщины, я врач. Мне туда надо. Пусть чемодан и вещмешок у Вас тут побудут. Можно?
            - Ладно, ладно, сердешная, беги. Побудут, побудут.
            Зина, без лихорадки, быстрым шагом уже шла, почти бежала, к железнодорожному вокзалу. А там продолжали взрываться немецкие бомбы. Широкова посмотрела на часы, стрелки показывали семь часов, восемь минут.
            «Подарочек к первому мая…» - она подбегала к повороту на привокзальную площадь, деревья словно отступили в сторону, открывая взгляду красивый тёмно-красный Курский вокзал. Смотреть на него было жалко до боли в сердце, новая крыша в середине здания провалилась, из огромного провала шёл дым, стена правого крыла здания, выше отметки метров в шесть, подоконники второго этажа, обрушилась внутрь, утащив за собой, опоясывающие здание, строительные леса, а когда она отходила от вокзала, рабочие уже занимали на лесах места для работы. Зина отдавала себе отчет: «…Много раненых, много погибших!»
            Взрывы прекратились. Небо еще где-то гудело, но гул этот удалялся, а зенитки по-прежнему активно трещали в разных концах города, на вокзале уже не били. На первых жертв бомбардировки Зинаида наткнулась, еще подбегая к вокзалу, метрах в двадцати от стены здания, среди острых кирпичных осколков, и крупных кусков стены, лежал разбившийся рабочий, она проверила пульс – отсутствовал, как он лежал – его быть и не должно.
            В нескольких метрах еще двое. Один - навзничь, с разбитой вдребезги головой, голова чуть расплющена, в стороны корона, из того что внутри, по мостовой. Второй пытался повернуться набок, захлебываясь собственной кровью. Широкова под плечо коленку, чтобы он не захлебнулся, чтобы кровь могла сходить со рта, почувствовав и поняв: «…Кости плечевого сустава тоже переломаны». Рукой потрогала, на спине грудную клетку ниже лопаток, на руке кровь, как минимум, в двух местах ребра порвав мышцы вышли на улицу. «Не жилец… как минимум, порваны легкие и плевра…» -посмотрела на его хрипящее белое лицо: «…Все у него порвано, в любую секунду… до пяти минут… я время трачу!» аккуратно положила умирающего на камни мостовой, побежала к следующему. А тот был в сознании, он видел убегающую, молодую женщину… провожал ее испуганным взглядом. Он много хотел сказать: «…откуда мысли… слова?!.», но не мог… дышать… совсем не получалось, воздух стал очень тяжёлым, вязким… если был воздух… в этом исчезающем, но таком желанном… таком солнечном, Мире. Пропала боль… веки пошли вниз… и не было сил их удержать.
            …………………………………………………………

            Внутри здания вовсю разбирали завалы. Пыль сильно ограничивала зрение, запах тротила и жжёного железа, бил в нос. Кого-то тащили в одну сторону, кого-то в другую, стоны… крики деловые, команд… отчаяния, но паники не было. большинство людей в военной форме. Справа слышно сильное журчание воды, вода с силой бьет по камням и стенам, по командам ясно, что заливают пожар. «Гидранты работают…» - Зина даже удивилась. Она делала шаг за шагом, не понимая куда применить себя. «Может опять выйти на улицу, куда выносят и выводят травмированных… раненных.»
            Машинально повернула налево, где была комендатура, перед поворотом справа, несколько убитых, уже перенесенных на свободное место, оставленных шеренгой на полу. Но… не было стены, на которой висела табличка «Комендатура…» На миг замерла, глаза расширяются: «Старший лейтенант!..» - стена рухнула в приемную, а в полу зала ожидания, под пробитой кровлей, зияла воронка метровой глубины в бетонном полу, как устояли внешние восстановленные стены – одному Богу известно, может из-за больших окон. «А как же… Артём?..» - в грудь словно сильно ударили, она кинулась в пыль разрушенной стены, где оказывается, на разборке завала, работало уже много гражданских, и солдат, и офицеров, не просматривающихся из зала сквозь пыль. Женщины и мужчины выстроившись в сторону окон несколькими человеческими ручейками и камень за камнем выбрасывали кирпичный лом на улицу. Мимо нее пронесли еще одного пострадавшего, жив он, или не жив – не понятно.
            Не сильно задумываясь, решила встать в один из этих ручейков, выбрав самый малочисленный людской конвейер, в поле зрения. Принят и передан первый камень, второй камень… но буквально через несколько секунд громкий крик:
            - Врач есть?!!
            Немедля ни секунды, Широкова:
            - Я врач! -  Передав кирпич, уже оказавшийся в ее руках, начала пробираться на звук крика, через конвейер человеческих рук, занятых пыльными кирпичами. А по развалу быстро не побежишь.
            Добравшись до группы людей, колдующими над засыпанным человеком, активно снимая и снимая с него каменный лом.
            - Я врач… Позвольте посмотреть…
            С ее стороны люди разошлись. Из-под камней торчали яловые офицерские сапоги, уже почти до пояса, освобожденные ноги.
            - Не приостанавливайте разборку завала, необходимо освободить дыхательные органы… - сама кинулась проверять пульс в тыльной зоне под коленным суставом, нитевидный… но пульс присутствовал.
            Приподнимая за коленный сустав ногу, проверила переломы ног… голени и бедер, после чего начала снимать ему сапог с левой ноги:
            - Зафиксируйте ему пожалуйста ногу ниже колена, чтобы я не дернула тело выше коленного сустава…
            Сняла сапог, опять проверила пульс под ахилловым сухожилием - на задней большеберцовой артерии, и на сгибе стопы - артерии тыльной. За эту минуту офицера почти откопали. Но не дышал он. Широкова кинулась к его голове, нажала на щеки, чтобы откинулась челюсть, щеку подвела ко рту, через пару секунд лоб, дыхание отсутствует. Рядом с ней склонился большой мужчина в пиджаке:
            - Пиджак!.. - Жесткий взгляд, руку к мужику.
            Секунда растерянности сильного человека – затем он лихорадочно снимает пиджак.
            Ему и еще одному солдату, с другой стороны:
            - Приподнимите за плечи!
            Через миг, голова откинулась навзничь, рот открылся еще шире. Пока они поднимали офицера, пиджак намотан на руку, Зина подсовывает его под лопатки пострадавшего, зачем-то лезет пальцем к нему в рот, руками проходит по груди, проверяя переломы ребер, люди вокруг в изумлении… в ожидании. Ладошки чуть выше солнечного сплетения одна на другую, резкие сильные движения, вокруг оханье и айканье женщин. Губы в губы два быстрых вдувания воздуха… превозмогая девичьи силы, грудь офицера пошла вверх, опять руки на грудь… задиристо дунула наискосок вправо, словно сдувая свои прямые волосы с лица, которые она обрезала полтора года назад: «Раз, два! Три, четыре…» - опять губы в губы: «Раз, два! Три, четыре…» - губы в губы… «Раз, два! Три…» Офицер тяжело захрипел, затем медленно, тяжело вздохнул, следующий вздох опять тяжелый...
            Лейтенант Широкова отшатнулась назад, поднимая кисти рук… Сердце пошло… пошло как надо.
            Далее движения делать не надо… Капитан тяжело, но дышит. Начал жадно ловить легкими, такой необходимый ему… кислород! Широкова его за запястье, пульс жестче с каждым ударом. Зинины плечи обмякли.
            Девушка расслабленно встала, кисти рук вверх, словно стоит перед операционным столом. Спасенный офицер еще не мог сообразить, что произошло… промаргивая, засыпанные песком, глаза. Несколько мгновений - опять закричали:
            - Врача!..
            - Выносите его на улицу, ему свежий воздух нужен.
            С колен… Побежала на голос. Люди старались расступиться, иногда подавая руку, которая, в общем-то была не нужна.

           Людей начали откапывать одного за другим. Много… и еще живых, и уже мертвых. Секретарша, с пробитой головой, без жизни и возможности к ней. Солдат обнявший папки с бумагами, сбитый завалом на ходу, офицер, с тела которого так и не смогли снять большой кусок кирпичной стены, пробитые головы, сломанные кости…
            Через три десятка минут завал разобрали. Большая приемная, кабинеты со столами заседаний в обе стороны, вдоль внешней стены, выходящей окнами на перроны, уже просматривались насквозь, перегородки упали. Но минуты шли - пыли стало меньше. Военврач Широкова не всегда успевала оказывать помощь высвобожденным из-под битого камня, просила закончить бинтовать кого ни будь из женщин. Но Артема в почти очищенной, от лома, приемной… не было.
            На улицу понесли последнего спасенного, которому Зинаида наложила шину из ножки стула на сломанную ногу.
            Короткое время ей показалось, что она одна в этом большом пыльном помещении, если не считать раздавленного большим куском стены офицера, тело которого пока не освободили. Ей стало жутко. Но глазами продолжала искать, всего минут сорок назад, её мимолетного, но такого приятного, знакомца… Артёма.
            …………………………………………………….

            Погибших уже убрали, видимо вынесли на улицу, залы вокзала опустели, отдельные опоздавшие спешили покинуть здание, на бетонном полу остались лишь тёмные пятна крови. Зина медленно, словно растерянно, шла на выход тем же путем, как заходила в вокзал. Пожарные еще продолжали проливать дымящиеся конструкции, упавшие сверху и завалы межэтажных перекрытий, только что восстановленных, после освобождения, внутренних стен и перекрытий, вокзала. Зина удивилась, что не пострадала тяжелая дверь на выходе на улицу.

            На улице разгорался ясный солнечный день. День удивительно спокойно, он совершенно не хотел перемещать невидимый прозрачный воздух, оставляя это проснувшимся птицам, которые с таким удовольствием перемещались в нем, разыскивая свое весеннее будущее, а все остальное вокруг словно замерло – ни ветринки. В объятиях голубого неба, кроме птичьих радостных трелей, постоянно звенели сирены скорой помощи, озабоченные команды людей… крики, стоны от боли. Машины с красными крестами и без них, обычные грузовые полуторки, с тентами и с открытыми кузовами, подъезжали и отъезжали, забирая и забирая раненных, спеша во многие госпиталя города. И у правого крыла здания вокзала – две большие пожарные машины, еще не закончившие свое дело, после налета авиации фашистов.
            Тела погибших лежали на тротуаре через дорогу от стены вокзала, чтобы на них не падали не устойчивые кирпичи, с обрывков разбитых стен. Они лежали в тени больших деревьев, благо – молодая листва уже заполнила кроны, и… теплые солнечные лучи останавливались молодым хлорофиллом яркой новорожденной зелени. Большинство из убитых не были накрыты простынями… простыней просто не было.
            Широкова почувствовала сильную усталость, несмотря на яркое теплое утро. Хорошо, что ее больше никто не звал. Она увидела ряд лавочек в сквере привокзальной площади, решила до них дойти и несколько минут посидеть. Медленно шла через широкую проезжую часть площади, даже не заметив, как подошла к шеренге из тел погибших, до которых сейчас никому не было дела.
            Ступив с мостовой на тротуар, посмотрела на пораженных. Словно некий профессиональный инстинкт заставил ее повернуться и пройти мимо тех, кому не повезло. Она внимательно осматривала тела павших, отмечая цвет кожи, много ли потеряно крови, насколько она уже свернулась, запыленность одежды, целостность конечностей, состояние костей головы… и другие визуальные особенности поражения погибших.
            Среди убитых – четыре женщины, одна из которых в военной форме, среди мужчин бегло определила четверых гражданских. Медленно прошла в одну сторону, возвратилась, уже хотела идти к лавочкам… В этот момент на грудь одного из офицеров сверху падает короткая палочка. Зина поднимает голову, красивая сойка, сверкая на косых лучах утреннего солнышка своими блестящими перламутровыми крыльями, сидя на высоком суке дерева, обламывает сухую ветку… ей уже пора плести гнезда, скоро лето. Зина невольно улыбнулась, опустив взгляд на упавшую палочку, но та… замерев на секунду, скатилась по груди военного. Как молния в голове: «Он что… дышит!??» - она к офицеру!
            Лучевая кость руки сломана. Все равно аккуратно за запястье – устойчивый пульс!
            - Товарищи!.. Живой!!!
            Кричала громко… отчаянно. И только когда подбежали несколько мужчин и начали офицера поднимать, она узнала на залитом кровью, красная уже подернулась коркой, лице… физиономию ее недавнего знакомца… офицера связи – Артема. А сойка испугалась крика Зинаиды… улетела, потеряв ветку, длиннее, чем сама сойка.
            Его грузили на тентованную бортовую, с еще несколькими лежащими и сидящими раненными. Широковой дали добро, чтобы она ехала с ним. Зина помогала его грузить. Залезла в машину, затаскивая Артема внутри кузова. Под его голову подложила, согнутую в коленке, ногу.
            Пока грузили, она рассмотрела и поняла, возможно, самую тяжелую травму старшего лейтенанта… это была вдавленная треугольная кость… чуть выше и левее правого виска. Зинаида уже сталкивалась с подобными операциями, ассистируя опытным хирургам в Москве. Осознавала глубоко, что возможно сейчас во всем Курске она понимала эту тяжелейшую травму более всех остальных врачей. И еще понимала отчётливо… чем скорее Артём окажется на операционном столе - тем больше у него шансов выжить... но среди врачей должен обязательно оказаться… если не нейрохирург, что маловероятно, то опытный, талантливый доктор с большой практикой: «В Москве его бы спасли… но до Москвы… не доедет. Что делать здесь?.. есть ли здесь нужное оборудование?»
            Она очень хотела, чтобы этот старший лейтенант остался жив. Сердечко молодой, не целованной, девушки, как это не скрывай, очень хотело неведомых еще чувств. Её Душа была в томном сладком тумане, от того, что она его нашла, она этого очень хотела, словно знала… поможет ей сойка! Знала, что от волшебницы - сойки зависит будущее… но сильная комсомольская натура советского доктора отчетливо понимала - молодой симпатичный мужчина через несколько часов… точно уйдет на небеса… если??? «Что же делать?..»
            Колеса опять поймали выбоину на не совсем ровной дороге, через несколько секунд – остановились. Зина услышала, как у водителя проверяли документы на КПП больницы. Тронулись, проехали ворота, металлические створки которых за ними закрыли. Еще через минуты полторы, задний борт открывали у приемного покоя.
            …………………………………………………………….

            - …Его надо немедленно оперировать, иначе он умрет.
            - Товарищ Широкова, вам здесь не Москва, у нас здесь всего на весь Курск четыре хирурга, старый, молодой, в рясе и седой… седой после концлагеря…
            У Зины на лице появилась легкая улыбка:
            - Почти как у Твардовского, Сергей Ильич.
            Рыболовский тоже улыбнулся:
            - Лучше уж стихами… чем матом. – Налил в стакан воды из графина, жадно выпил, наверно с похмелья. – Мне ведь про тебя звонил Сергей Сергеевич…
            Зина сразу нахмурила брови. «Ну никуда от него не деться.» Главврач первой городской это заметил:
            - …он мне рассказал, какая ты упрямая. – В горлышко графина вошла стеклянная пробка с рюмкой наверху. – И еще он мне поведал… что руки у тебя золотые… что ты в сложнейших операциях принимала участие. – Чуть помолчав. – С ним… - интонацией обратил на это внимание, - за одним операционным столом стояли… - с сожалением в голосе, - я вот не стоял. Так что… молодость не порок, - на лицо главврача опять вернулась улыбка, - старость не упрёк!
            Замолчал, словно ожидая от Широковой какое-то волшебное слово:
            - И ты, и я знаем… его до Москвы не довезти. - Сел за свой стол, - Дерзай! – пауза. - Здесь у нас никто… подобных операций не делал. В том числе… и я.
            Покрутил головой, развел кисти рук в стороны, слегка приподняв плечи, чуть вперед выпятив нижнюю губу.
            Зинаида опустила глаза, до этого она требовала спасения Артёма от других, теперь оказалось – все зависит… от неё. Стало не по себе. Она растерялась. Опытный Сергей Ильич видел ее растерянность:
            - Я распоряжусь, чтобы тебя проводили в операционную. Готовь операционную, инструменты. Теперь все в твоих руках. Ты теперь наш ведущий хирург.
            Слова Сергея Ильича звучали эхом, словно в лесу.
            - А я смогу?.. – еле слышно проговорила Зинаида.
            Рыболовский встал, не торопясь подошёл к молодому доктору, по-отцовски положил ладонь на ее плечо:
            - Все сможешь, Зиночка. Ты ведь не новичок, значит знаешь, что жизнь солдат часто бывает в наших руках на волоске, - вздохнул, действительно легкий перегар, - а когда это знаешь, - он стал возвращаться опять к своему столу, - жизнь эту… держишь бережно.
            Опять налил воды в стакан. Перегар главврача вызвал у Зинаиды если не брезгливость, то некоторую оторопь.
            - У меня вчера сорок дней… как жена погибла. – негромко произнес Сергей Ильич.
            Он словно почувствовал Зинины сомнения. Широкова опять опустила глаза в пол. Вдруг почувствовав и жалость к не молодому мужчине, и стыд за категоричность своих ощущений до этого момента. А в глубине Души, огромную благодарность за возможность спасти… человека.

            Через три часа Широкова успешно завершила сложную операцию. В течении следующих 48 часов за прооперированным будут наблюдать, затем, если не будет осложнений, готовить его к отправке в Москву.
            В начале первого, по полудни, к Рыболовскому в кабинет зашла его заместитель, Швецова Марина Максимовна.
            - Я думала в ссылку только ненужных посылают, или проштрафившихся, Ильич, руки-то у девочки… золотые, и знания глубокие. Я удивлена.
            - Ничего удивительного, она была ассистентом Юдина. Ну… он иногда ее привлекал, как талантливую девушку на свои операции. Меня вот никогда не привлекал, а ее… - вытащил папиросы, - курить будешь? И практикует с лета сорок первого, скальпель умеет держать. Она уже давно не сестра милосердия… хирург опытный, не даром он мне про неё звонил.
            - Так это он про неё звонил пару дней назад? Я думала фифа какая-то приедет. – Марина Максимовна хотела чиркнуть спичкой, - Подожди… Она же из-под бомбежки приехала, лейтенантика привезла.
            - Так… с вокзала же, с поезда! С корабля на бал, так сказать…
            Максимовна чуть качнула головой, слегка изумившись, закурила.
            - Отговорить, говорит, не смог, раппортами его за бомбила, просил сохранить ее. Талант, говорит, - хмыкнул, усмехнулся, - просил работой ее завалить выше головы. Говорит, она дело делать любит, без дела киснет. Но, чтобы в Курске, на передовую не посылать. Она ведь на передовую рвется. - Опять засмеялся, вспоминая слова Юдина. - Говорит, не углядят на передовой, так в атаку первая побежит! – Сергей Ильич тоже закурил, - По ней видно. Как она этого парня хотела спасти, «На стол его…» и все… и спасла ведь. Молодая, горячая.
            - Рановато конечно про спасение говорить. Ну и хорошо, что хороших хирургов к нам посылать стали, и хорошо. Да, - дым отправила в сторону от главврача, - косточку она ему красиво поправила, если выживет… даже последствий может не будет. Слышь, Ильич.
            Тот сидел грустный, задумчивый. Словно очнулся, вздыхая:
            - Опять супругу вспомнил. Жаль, что меня рядом с ней… не оказалось. Может и вытащил бы. Она же вот, вытащила этого лейтенанта.
            Опять сделал глубокую затяжку:
            - Два года в партизанах, - пальцами левой потер лоб, - Ну почему, именно в этот момент... меня не было рядом?
            Швецова подошла к столу, налила стакан воды:
            - Ты... в это время еще пятерых спас... все в руках господа.
            Ильич вздохнул, смотря на стакан, сделал глоток... стакан не допил поставил обратно:
            - Да... такое можно только от коммуниста услышать. - Улыбнулся Марине Максимовне. - А сейчас-то Широкова где?
            - Да я ей машинку дала, за вещами поехала. Я думаю ее на сегодня здесь, в палате оставить, сейчас раненых не много, ну а завтра посмотрим… Ты ее в какую больницу планируешь определить?
            - Да не знаю еще.
            - В четверной у нас никого нету, ни начальника госпиталя, ни ведущего хирурга, может туда?
            - Да, наверно. Больница большая, а врачей пока нет, вот пускай ее и поднимает. К тому же там место спокойное, думаю бомбить не будут. – Подумал, в папиросном дыму. – И тебя туда главврачом направлю. И поможешь, и приглядишь за ней. Всё-таки Юдин просил.
            - А давай, я против не буду. Кстати, она ведь по сути ювелирную операцию выполнила, на грани жизни и смерти. Она случайно не нейрохирург по документам?
            - Да нет, она даже мед не закончила, на пятый курс в сорок первом перешла, а Юдин ее в госпиталь, да не утки выносить, а к столу поставил, так с тех пор… и режет.
            …………………………………………………………

            А Зинаида в это время подъезжала к домику, где оставила утром свои рюкзак с чемоданом. Вокруг безлюдно, хоть и час дня.
            Подошла к калитке, вокруг куры гуляют, улыбнулась:
            - Хозяин! – Крикнула громко.
            Прошло несколько секунд, никто не ответил.
            - Дома кто есть, хозяева?
            - Чего кричишь, бабка Матрена за хлебом ушла. В час хлеб в булошную привозят. – Зина взгляд направо, на голос.
            Соседка, щурясь – ладонь ко лбу, пытается рассмотреть молодую девушку в военной форме. Зинаида ее узнала, она тоже стояла среди баб утром:
            - Здравствуйте, еще раз. – Чуть кивнув головой. – Не узнали, я у вас чемодан и рюкзак утром оставила.
            - Ну как же, помню, помню, открывай калитку, возле завалинки стоят. Она тебя ждала, ждала, да за хлебом убежала. Но мне наказывала, чтобы отдала, если что.
            Говорила направляясь к Широковой.
            - Ну и чего там, бомбёжка-то, много фашисты наших набили?
            Зина пыталась щупать рукой тыльную сторону калитки, не понимая, как ее открыть…
            - Нее, за веревочку дерни, не вишшь, что ли.
            Зина сразу все поняла, дернула веревочку, с узлом на конце, уходящую в дырочку штакетины, щеколда поднялась, калитка открылась.
            - Как дома у мамы. – Сказала не громко.
            Не торопясь зашла во двор, пытаясь взглядом найти чемодан и рюкзак, но их не видела. Соседка уже тоже входила в калитку:
            - Да ты к дровянику подходи, что ж она вещи на виду бросит?
            Зина сразу увидела вертикальные торцевые стойки дровяника, несколькими шагами оказалась возле него. Её вещи стояли у поленницы, рюкзак на чемодане. Рюкзак на плечо, взяла чемодан… а за ним… шмайсер! От неожиданности замерла. Повела взглядом вправо, в углу встречных поленниц – карабин.
            Соседка уже была за плечом. Она заметила оторопь старшего лейтенанта. Улыбнулась:
            - А ты как думала… чем мы здесь в оккупации занимались? – Зина посмотрела в лицо женщины, которой на вид было лет тридцать. – Я связной была у партизан… А Матрена… ты не смотри, что она бабка старая… - вздохнула глубоко, - она нам вагоны здесь, на станции, считала… цистерны… два раза ее расстрелять хотели… повезло!
            Зина ничего не ответила, все смотрела, как вокруг них ходили куры. Улыбнулась, когда курица о полено клюв вытирала. Соседка тоже улыбнулась:
            - Это куры партизанские, командир ей десяток отдал. - Чуть помолчав. - А она добрая, Матрена-то, мне четыре штуки отдала, с яйцами теперь, правда петух один на всех...


            Иллюстрация:   фото станции после бомбежки.
            
            Продолжение:   http://proza.ru/2023/11/21/1627   

            03.10.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 3. Дороги.
            Глава 10. Я вернулась.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/10/03/1002   


            Колодяжный уехал с командиром полка на полуторке. Именно Андрей утром сидел за рулем ротного грузовика, направляясь в штаб 3й армии. Комполка торопился в обратный путь, и не мог ждать Васильева, пока тот заберёт своего младшего сержанта из госпиталя. Колодяжный объяснил Васильеву дорогу, и они уехали.
            С другой стороны, старший лейтенант, уже давнишний зам ком разведроты, и с 41го близкий друг Васильева, именно - хотел уехать несколько раньше своего командира. Он давно ждал Николая, и надеялся приготовить командиру стол и линейный прием из офицерского и сержантского состава роты, благо напряженной боевой работы в роте сейчас не было.
            А капитан Васильев в роте отсутствовал уже чуть ли не с начала декабря 43го, когда их забросили, воздухом, на Тацинский аэродром, перед Бадановским рейдом. После этого рейда у него - госпиталя, затем с начала марта, по краткосрочному возвращению из госпиталей, какая-то секретная операция, о которой не знал никто. Достойно хотелось командира встретить. В роте вроде всё не плохо, и дух боевой, как всегда в норме.
            Андрей понимал, что подготовка к встрече командира - в порядке, всё уже готово. Он просто, как всегда, желал проверить нюансы, перед домашней, так сказать, «операцией». Сам проверить… Все привык делать сам. Привычка, которая его, уже годы войны, не подводила. Очень сожалел, что не услышит за столом острые издевки… Никитина. С сорок первого сходу вспомнить мог еще только Сиротина, остальные пришли позже. Трифонов уже с весны 42го… С Озерной. Горохов с прошлого лета.
            Остро почувствовал: «Сколько потерь…Уже два года война… И конца не видно. Прошлый год подо Ржевом лето встречали – этот под Курском… от границ далеко, еще до Украины пердеть и пердеть… Белоруссия родная! Смогли мои эвакуироваться?.. нет? А адреса моего они не знают, после начала войны полевая несколько раз менялась.» - шмыгнул носом, ком в горле, хоть останавливайся. «Живы ли?..» - полез в карман за папиросой: «Я-то жив…» Впереди притормозил студебеккер, везущий под тентом что-то тяжёлое. Андрей перешёл на пониженную. «Значит и они живы… точно живы! Последнее письмо уже в эшелоне написано, на эвакуации.»
            Глубоко вздохнул, глянув на командира полка. Проезжали очередную, разоренную дотла, деревушку, с седыми от пожарища трубами, протыкающими небо.

            В первом часу Васильев оставил Горохова в госпитале. Думалось, что
Совещание будет длинным, может даже заночевать в Ульяновке придется, если что, хоть в машине, не привыкать. Вечером заедем в госпиталь, заберем Горохова, а может договоримся, что заберем ранним утром, там видно будет… Но уже в начале четверного, сделав все, организационные и хозяйственные дела по штабу и тылу 3й армии, после получения приказа командарма, оформив все необходимые документы, Васильев и Трифонов двинулись, наконец, в… родную роту, в деревеньку Маховое, до которой всего километров сорок от Ульяновки, и то, только из-за крюка по грунтовке. Именно там сейчас квартировала их родная разведрота, в пяти километрах от штаба 17го гвардейского полка. Как часто бывало и ранее, там же недалеко располагался и штаб 5й гвардейской дивизии. Долго они не были в родном полку, выполняя важное задание на оккупированной территории, еще неделя и стукнуло бы два месяца, как из роты уехали. Именно поэтому, ни смотря ни на что, на Душе было радостно, и очень хотелось, чтобы колёса крутились быстрее, может поэтому дорога казалась слишком длинной.
            Когда они приехали в госпиталь, Горохов спал. Категорически запретили его будить. Командовала всем всё тот же стальной доктор. Слишком много младший сержант крови потерял, сон, оказывается, для него был самым важным лечением, на текущий момент. А само ранение оказалось совсем не безобидным. Мало того, что кость задета, у самого сустава, так еще, что-то там с нервом. Слава Богу – гангрена не подтвердилась… пока не подтвердилась, но ранение опасное не факт, что рука будет после выздоровления действовать – как и раньше.
            Доктор… милая, молодая женщина, забравшая у капитана утром раненого, ни в какую не отдавала спящего однополчанина. Удивлялась беспечности Васильева, пытавшегося её уговорить передать того из рук – в руки. Николай хотел обязательно договориться, чтобы приехать за ним на следующий день – симпатичный доктор ни в какую!
            - …Вы что его… погубить хотите? Вали отсюда, капитан, пока я охрану не вызвала. – Показала рукой на выход из палатки.
            В груди у Васильева закипала злость: «Ну и стерва…»
            - Слушай, сестричка, мы же полевые… мы живучие как собаки. Да Горохов нам не простит, если его оста…
            Пока говорил Николай, молодая симпатичная девица медленно вставала из-за стола, а спокойное лицо в уголках глаз наливалось… не капризами – злостью! Как и утром она была в белом халате, капитан опять не видел ее звания.
            Направив острый взгляд в глаза Васильева, медленно, четко каждое слово:
            - Я Вам, товарищ капитан, не сестричка, а старший лейтенант медицинской службы. И братьев у меня нет… Оба моих брата погибли еще в сорок первом, с тех пор… без братьев. – В глазах сильнейшее напряжение… злость… -  Вон! – рукой на отдернутый полог выхода. - Отваливай, капитан не зли меня, у меня еще операции сегодня!
            Васильев, в приступе немой злобы, прикусил нижнюю губу, щурив глаза… в мыслях своих словно… «Грубо беря за шею девицу, нежно заводя пальцы под её короткие, стриженные под Гавроша, волосы, большим пальцем нежно проводя по гладкой девичьей щеке…» - выдохнул… Отвернулся и быстрым шагом пошёл прочь: «У, стерва… красивая…» В глазах его все равно стояло лицо симпатичного доктора, с ехидной усмешкой на нежных, но не добрых, губах.
            Шёл простуженным шагом. Сходу прыгнул за руль, глубоко вздохнул, снимая внутренний спазм, замешанный на: ненависти к упорству врача… красоте и привлекательности молодой женщины, не без острого желания ей овладеть… полнейшего понимания её правоты, благодарности за такую заботу о товарище, простом Русском солдате! Еще несколько вздохов: «Дурак ты, Васильев… Хороший доктор… Повезло Горохову!»
            Резко посмотрел на Трифонова:
            - Сержант, за руль, ты поведёшь. – А Мишка и рад.
            Секунд через десять, двигатель завелся с пол оборота:
            - А Горохов где, товарищ командир? Ждем?
            Васильев повел головой туда-сюда, в мыслях молодого человека опять проплыло девичье лицо симпатичного доктора: «Стерва… черт»:
            - Не отпускают Горохова… Спит Горохов! Трогай!
            Машина рванула вперед, тут же затормозила:
            - Попробовал. Давно за рулем не сидел. – Секунда… другая, третья. Мишка опять повернулся к командиру. - Горохов злиться будет. – Произнес Трифонов не громко, включая первую передачу, но так, чтобы командир обязательно это услышал. – может подождем, товарищ командир? – передачу опять снял на нейтраль.
            - Не отпускают Горохова… - их глаза встретились, громче, - Спит Горохов! Едем!.. – Машина тронулась. - Завтра его навестим.
            Трифонов не ответил, переходя на повышенную. Васильев оглянулся на удаляющуюся палатку военврача.
            «Столько задач завтра?.. Сколько дел! Как же я завтра к Горохову-то выберусь? Ведь минуты свободной не будет!» - задавал от вопросы сам себе, молча: «Это ж часа три… четыре надо. Если не забрать, то навестить обязательно надо все равно… навестить надо обязательно… обязательно надо навестить… надо навестить… Навестить… Надо… Надо.» Не заметил, как закемарил… не заметил, как уснул. Уснул крепко-крепко, не поняв закрылись глаза или нет, все равно куда-то ехал. Ни повороты, ни гребенка и ухабы дороги, не могли помешать его тяжёлому, деловому, но надежному сну. А ехать целый час, другой раз ночью столько времени не бывает.
            А Мишка с великим удовольствием переключал передачи, ловил баранкой устойчивый ход виллиса, иногда объезжая свежие, не засыпанные воронки на дороге. Иногда мельком поворачивал голову и смотрел на своего спящего командира:
           - Умаялся командир… - сказал себе под нос, - уж скоро сутки, как не спит, такую операцию провернул мимоходом. – Вздохнул, внимательно посмотрев вперёд. – Как же мне повезло год назад к нему в роту попасть после учебки! С такими людьми служу…
            Мотнул головой, радуясь своей военной карьере и тут же загрустил – опять услышав, где-то у себя в голове, шутки близкого боевого друга… своего Яшки: «…кабы не приклад твоего винтаря…». Никитин словно сидел на заднем сидении и как всегда вспоминал что-то важное, облекая свои байки в самые смешные построения речи, виртуозно заворачивая, к месту, нецензурные выражения. Он невольно повернул голову… но на заднем сидении виллиса…  никого не было. Лишь на переднем сидении спал его уставший командир, гвардии капитан Васильев.
            Дорога была не сложной, сухой. Ехать легко, если бы не пыль, вообще красота. Своим острым зрением увидел впереди пробку.
            - Ну вот, что-то случилось. – бросил не громко, притормаживая.
            - …Что?!? – очнувшись Васильев глазами по сторонам. – Чего случилось?
            - Да вон, впереди на дороге пробочка образовалась.
            Капитан, щуря глаза от солнца, стал всматриваться вперед по дороге. Там, метров за триста, машины их направления объезжали машину, вставшую на их направлении. Таким образом эти метров триста они ехали минуты три. Объезжая вставшую тентованную машину, увидели, как водитель копался в необычном американском моторе. А рядом с вставшей машиной гуляли странные люди в военные и гражданские, со странными жужжащими коробками в руках, и смотря в одну сторону этих странных коробок они крутили рычаг.
            Они уже проехали две вставшие машины, вторая - охрана:
            - Корреспонденты… – улыбаясь сказал капитан, - Трифонов, а ты ведь механик. Может посмотришь, им бы помочь надо. Всё-таки пресса.
            Мишка оглянулся, свернул на обочину. Метров тридцать сдал назад.
            - Чего не помочь, пойду посмотрю.
            К прессе подходили вместе, у Мишки руки в галифе:
            - Чо, бензин кончился? – съязвил Миха, обращаясь к водиле.
            - Да Хрен знает этого американца, – расстроенным голосом отозвался рядовой, - отошёл на полшага от двигателя, на пару секунд замер смотря на мотор, посмотрел на Трифонова круглыми удивленными глазами - …а может правда бензин кончился…
            Рванул в конец кузова. Мишка оглянулся на ротного, хмыкнул скривив в дурацкой улыбке губы.
            - Товарищ капитан, разрешите Вас сфотографировать? Обратился к Васильеву корреспондент с фотоаппаратом.
            Еще один снимал проходящие мимо колонну военных машин кинокамерой.
            Николай задумался. «Во попали!»
            - А фотографии-то пришлёшь?
            - Непременно, товарищ капитан. Только оставьте номер полевой почты. И газету пришлю, очерк о Вас напишу.
            - Давай… чего ж.
            И тут он пожалел, что не надел московскую гимнастерку с наградами, с другой стороны, как бы воевал часов десять назад. На груди только гвардейский значок. А у сержанта целая медаль «За отвагу», перевесил для форсу, ему казалось, что она красивее красной звездочки.
            - Ну чего, Трифонов, давай-ко нас сфоткают на фоне этой чудной машины…
            Когда они позировали водитель американца заливал в бак машины вторую канистру бензина. Завелась со второй прокрутки электростартером. Наша полуторка заводилась со стартера кривого…

            Виллис поворачивал во двор между двумя целыми деревенскими домами, где спешно заканчивали построение в две шеренги около двадцати солдат и офицеров.
            У Колодяжного уже был готов стол в избе. Даже курицу где-то раздобыл. Шеренгой по стойке смирно поприветствовали своего командира, когда тот выскочил из американской быстрой повозки. Васильев слегка удивился, одел фуражку, лежащую на заднем сидении, встав строго, ответил:
            - Здравствуйте, товарищи!
            Сдержанно, без ора, как бы скрывая тайну, троекратное «ура».
            Весёлой улыбкой обвёл строй… улыбка постепенно стала еле заметной: «Половина – новые. Надо по потерям пройтись.» Чуть помедлил:
            - Вольно. Разойтись, всех жду, - посмотрел на часы, стрелки показывали без двадцати шесть, - …в 21.00. остаться командирам взводов и политрукам. Остальные до девяти свободны. Андрей, куда идти?..
            Колодяжный сомневаясь показал на избу справа, замешкался:
            - Нет командир, не туда… пойдем вон в ту избу, там совещание проведём. – уже показывая на избу слева. – здесь встречу тебе готовили…
            Васильев засомневался… сержанты и офицеры хоть и вольно, но не покидали строй. Нельзя было не отреагировать на то, что подчиненные готовились к его встрече.
            - Предупреждать надо…
            Колодяжный пожал плечами:
            - Если рассказал-бы, какой же тогда сюрприз?
            - Н-да… - обвёл взглядом строй своих подчиненных – тогда… давай командуй. Только сейчас накоротке, потом совещание. Ну… а после девяти продолжим. Но, завтра очень много работы, наркомовское в разумных пределах.
            Медленным шагом направился к дому, где подготовлен стол. Колодяжный крутанул рукой:
             - Товарищи ком состав, все за стол. Принимаем только наркомовские, впереди еще рабочий вечер…

            Вечер встречи закончился только часов в одиннадцать, в кругу близких сослуживцев. Как оказалось, в таком тесном составе они собрались первый раз… не хватало только Никитина.
            …………………………………………………….

            - Ну чего, герой, гимнастерку помочь снять, или рукав резать? Ты говори, если больно. Говори, не молчи.
            В руках ножницы. Саша, только очнувшись, не понимая еще все до конца, как в бреду, смотрит на медсестру, белый халат застегнут на две пуговички, в левой руке стакан граненый… в нём треть налито, у Горохова в голове: «О! Добрая девочка, сейчас спиртиком освежимся.» - взгляд в глаза сестрички. «Лицо, будто видел где-то. Хотя они, сестрички, все красивые…» Сам дышал неровно, терпел боль, а прижаться к щеке девочки… все равно ой как хотелось.
            Стакан с «микстурой» поставила на стол в стороне от перевязочного сколоченного жесткого дивана, на котором лежал раненный.
            - Давай попробуем снять. Я нежно постараюсь, а ты, если что… кричи, не молчи только.
            Сестричка от медицины говорила не громко, много, монотонно и ласково, а голос будто лился… из далёкого вчера…

            …Горохов лежал на большом деревянном столе, накрытом простыней, доски чувствовал телом. Лежал уже долго, минуты две, очнулся, когда с носилок на стол перекладывали. Про боль уже забыл в бреду, да она себя ждать не заставила, сразу вернулась. В голове словно липкая боль, как командир из машины вытаскивает – правда… бред - не понятно. Вокруг тихо, далекие звуки – не знакомы, хошь* не хошь* – прислушиваешься, только рука стреляет. Но понял - в госпитале. В конце концов опять закрыл глаза… Тишина, тишина такая приятная… вязкая. И вдруг… этот ласковый девичий, где-то далеко, словно знакомый, голос. Сашка открыл глаза.
            Очень доброе, бесконечно русское лицо, склонилось над ним. Невероятное ощущение, что он уже знает эту симпатичную девочку, в уголках глаз которой читалась глубокая грусть. Горохову стало не по себе, что он тут раненный лежит, даже сделал движение, словно хочет встать. Но красавица положила ему ладошку на грудь:
            - Тьщщ-щ. Ты чего солдат, не вставай, раненный ты… не сильно… заживет, забыл наверно, - провела нежно ладонью в сторону солнечного сплетения, на губах улыбка волшебная: «…Ранен. Я ранет» - словно сам себя убеждая и успокаивая, повторил, про себя, слова милой девицы…
            - Давай, я всё сама сделаю…
            На табурете таз со слегка марганцовой водой, на столе разложены бинты и вата, склянки с лекарствами.

            - Ну чего, герой, гимнастерку помочь снять, или рукав разрезать? Ты говори, если больно. Говори, не молчи.
            В руках ножницы. Саша, только очнувшись, не понимая еще все до конца, смотрит на медсестру, белый халат застегнут на две пуговички, в левой руке стакан граненый… в нём треть налито, у Горохова в голове: «О! Добрая девочка, сейчас спиртиком освежимся.» - взгляд в глаза сестрички. «Лицо, ну точно, видел где-то. Хотя они, сестрички, все красивые…» Сам дышал неровно, терпел боль, а прижаться к щеке девочки… ой как хотелось. О-ой как-же хотелось.
            Стакан с «микстурой» поставила на стол в стороне от перевязочного сколоченного жесткого дивана, на котором лежал раненный.
            - Давай попробуем так снять. Я нежно постараюсь, а ты, если что… кричи, не молчи только.
            Сестричка от медицины говорила не громко, много, монотонно и ласково, а голос будто лился… из далёкого вчера…
            Горохов вздохнул, чувствуя, как расслабляются одеревеневшие мышцы его тела, как доверяется его мужское существо доброй волшебнице.
            А та аккуратно взяла за края гимнастерки, почти обнимая парня стала ее поднимать, сначала к груди, затем к плечам, побуждая того поднять поясницу. Слегка задев своими короткими, но вьющимися русыми волосами, его подбородок, подтягивая полу гимнастерки. От её волос пахло домашним теплом… и чем-то совершенно девичьим, невероятно притягивающим… домашним. Сашка уже не чувствовал никакой боли, смотря на движение волос медицинской сестрички, которые начали плавно удаляться, ласково поднимая гимнастеркой его плечи.
            - Ты, если хочешь, руку на мое плечо положи.
            Но боли словно не было. Он сообразил, начал садиться, пожалев, что скрылась девушка, когда рубаха закрыла его глаза, и жадно ждал, ну когда-же гимнастерка будет снята, наконец опять во взгляде появится милый… такой милый ангел. Никакой боли не чувствовал, ее не было и в помине, Горохов словно слегка приятно опьянел, хотя стакан еще стоял на столе за медикаментами, полностью отдавши свои руки девушке. На лицо как будто опять вернулся румянец, щеки приятно загорелись. Глаза не могли отпустить милый лик, и добрые движения сестрички. В него определённо возвращалась жизнь. А лицо девушки… по-прежнему казалось очень знакомым.
            - Давай теперь исподнее, я потихонечку… так… вот так… - белая рубаха с пробитым, побуревшим заскорузлым от запёкшейся крови, плечом с подтёками по рукаву вниз, тоже упала на деревянный пол, где уже лежала гимнастерка… - потом девочки заштопают и застирают. Не волнуйся, другую дадут, - не останавливала свой мягкий монолог медсестричка. Бинты, намотанные на плечо, срезала ножнями.
            - Это хорошо, что ранка не закрылась, значит чистое… - она словно осеклась, но через секунды строго констатировала - …сквозное.
            Далее чистила, обрабатывала, бинтовала молча.

            Она уже завязывала последний бант на ровной и крепкой, но не давящей, повязке Горохова… а боль куда-то пропала:
            - Ну вот, миленький, наверно и все, а теперь тебе бы поспать, ложись, как удобней…
            - Спасибо, сестричка. Но командир должен заехать, забрать меня в наш госпиталь, нельзя мне спать.
            А сам все смотрел на девочку, на ее гимнастерку, выше ремня, не решаясь все время смотреть в глаза.
            - На вот, лучше снотворного выпей. Разбавила на треть, при потере крови… это полезно.
            А глаза её стали почему-то озабочены.
            - За это спасибо, а командира всё равно дождусь.
            - Да куда ты собрался, у тебя ранение тяжёлое… - тут же одернула сама себя… - ну не сильно тяжелое, но ранение серьёзное, нельзя тебе никуда ехать. Да и не отпустит тебя наша военврач. Точно тебе говорю. Она строгая. А уснешь, проспишь как убитый… до самого утра проспишь. Зато утром проснешься бодрый и счастливый, я знаю. Давай поудобней.
            Сама помогала ему надеть исподнюю рубаху, накрывала его лёгким одеялом. А Горохов чувствовал, как хотят опуститься его веки. Он пытался их удержать, а они закрывались. «Как Лида у Яшки. Его так же одеялом укрывала, бормоча без умолку, смешно было смотреть на них.» - подумалось Горохову словно в бреду, любуясь профилем ее лица… а Яшка словно за спиной стоял, зазывая Лиду куда-то идти.
            Горохов так и не понял, что уснул…
            Медсестра смотрела на, в момент уснувшего, раненного солдата: «Сквозное… из нашей винтовки… входное спереди… не самострел! А он… не диверсант???» - её брови двинулись к переносице, в груди на миг образовалась пустота…

            Медсестра быстрым шагом вошла в палатку военврача, та сидела за столом и писала.
            - Рая, у этого солдата ранение из нашей винтовки, входное спереди, задета кость, но выход не деформирован…
            Военврач оторвалась от своих записей, и с интересом стала смотреть в глаза медсестры:
            - И что?
            Голову чуть на бок, удивляясь возбуждению опытной медсестры:
            - А почему винтовка наша? – откровенно удивилась доктор.
            - У нашей винтовки скорость высокая, пуля тяжёлая… выходное не деформировано, ей, пуле, кость не препятствие. Когда немецкая винтовка и задета кость, выходное рвется… Он не диверсант случайно?
            - Ну-у, вообще-то, его командир привёз, капитан. Ну ты даешь!
            Старший лейтенант сжала губы напряжённо задумавшись, откровенно удивляясь наблюдательности своей старшей медсестры.
            - Да нет, Лида, мы с тобой этого капитана знаем! Ну помнишь Сосновку прошлым летом… под Гжатском, Ржевское наступление, где тебя в конце концов ранили, - замолчала с лёгкой лукавой улыбкой.
            Лида насторожилась. Она поняла, про какую деревню говорит Рая. Сразу вспомнила Никитина.
            - Ну ладно, не претворяйся, ты еще с Яковом своим… там шашни крутила, или он за тобой бегал…
            Курочкина была растеряна, даже рот открыла:
            - Ты хочешь сказать… капитан Васильев?
            - Во-во, капитан Васильев, и я вспомнила его фамилию.
            - Да… - на лице растерянность, - я с ним еще в Калинине, в сорок первом, познакомилась. Тогда...
            Лида сжала свои красивые губы, внутри всё словно загорелось, в глазах… Яшка. «Они что, где-то здесь рядом стоят?» - её грудь стала заметно подниматься и опускаться.
            - Чего ж ты мне раньше-то не сказала, -  опять несколько заметных вздохов, - а про Яшку-то он ничего не говорили?.. – словно собираясь заплакать.
            Военврач медленно стала вставать из-за стола:
            - Кто он?
            - Да командир… Васильев.
            Она опять взглянула на Лиду. Ей стало Лиду так жалко…
            - Да я… думала, у тебя уж все прошло… Это ж почти год назад было.  Да и капитан этот… сапог кирзовый… гуталином намазанный. Служака заточенный, и сейчас такой-же противный, как раньше. Нас, баб, совсем не видит перед собой… Для него все – только солдаты! меня ведь вообще ни капли не признал, а ведь через день пересекались с ним. - Об злости и обиды стала дышать напряжённо и часто. - Хотя, за своего этого сержанта боролся отчаянно, все забрать его хотел…

            В госпитале было не так много раненных, фронт уже давно стоял, недели три. Всех, кто лежали в прифронтовом – либо выписаны, либо отправлены в тыловые госпиталя. И Сержанта отправят, как только будет можно, может даже завтра… только врач посмотрит.
            После разговора Лида Курочкина сидела у кровати Горохова, от раза к разу поправляя ему одеяло, чего и не нужно было. Все смотрела, как тот сладко спал. Иногда загадочная улыбка ложилась на ее личико, наверно вспоминала своего сердечного. Не хотела уходить – вдруг сон прервется. Скоро, совсем скоро, когда проснется раненный, она узнает про Яшу… и может быть… не пройдет много времени – увидит его.
            Рая заглянула за занавеску входа в палатку, где лежал Горохов, но не стала тревожить Курочкину, ретировалась, закрыв вход.
            ……………………………………………………

            Вестовой Капитана поднял в 5.20 утра.
            Как оказалось, уже к этому времени прибыли две роты солдат на пополнение из резерва армии, как и обещал генерал Жмаченко.
            «Торопится генерал, слов на ветер не бросает… Завтра глядишь уже языков требовать будет. И охрану инженеру подготовить надо. Ну это ладно. Это поручу Колодяжному.» - взгляд попал на икону в красном углу, Николай словно замер. Переступил с ноги на ногу, повернувшись к иконе во фронт, сжал зубы, словно челюсти свело. Неумело бросил крест на себя. Опустил глаза, словно поклонился. «Но ведь в охрану достойных ребят треба… Эх. К Горохову надо в обед, если сам не смогу – пошлю Трифонова… пошлю Трифонова.»
            В комнату вбежал вестовой, вытянулся по стойке смирно.
            - …Ко мне всех командиров взводов немедленно, и сержанта Сиротина, снайпера из третьего взвода, - Горохов в госпитале, вестовой не знаком Васильеву, но тот начал кивать головой, - …со взвода Колодяжного. Быстро, пулей! – говорил вестовому, застегивая портупей. Проверил пистолет.
            Солдат выскочил во двор, быстро и громко еще двум бойцам с караула, которые его уже ждали:
            - Ты в первый, ты во второй взвода, я к Колодяжному, потом в третий за Сиротиным, командирам взводов к командиру роты… Мухой!
            Все трое побежали выполнять задание ротного.

            Минут через сорок взводные роты, Сиротин, ротные и взводные резерва собраны у штаба.
            - Так, слушать внимательно! И напряжённо! Старые взводные, Сиротин, ротные резерва… Ко мне. Остальные пока отдыхают.
            Шесть офицеров собрались вокруг Васильева.
            - Старший лейтенант Колодяжный.
            - Я.
            - Как вчера и обговаривали, твоя задача сегодня сформировать взвод охраны инженеру генералу-майору Федорову Иннокентию Геннадьевичу и обеспечить, с завтрашнего дня ему боевое сопровождение, охрану во всех его перемещениях по фронтовой линии и в тылу. Он должен быть абсолютно защищён от диверсантов и от всех других опасностей… Круглые сутки! – Последнее сказал громко, подчеркнуто, со значимой паузой. - Имей в виду, на него может быть специально объявлена охота. Немцы не хотят видеть плоды его деятельности. Берешь лучших бойцов, можешь и резервом воспользоваться так, как считаешь нужным. Всем объясни… внятно объясни, до печёнок, как я сейчас объясняю, ответственность за охрану и сопровождение этого лица.  Волосок с его головы упасть не должен… Ну… и мешать ему нельзя. Надо, чтобы он своё дело справно вершил.
            Командир роты тяжело замолчал, жестким взглядом пройдя по лицам офицеров:
            - Командирам первого и второго взводов… отбор пополнения ведем как обычно: сначала кросс; после него рукопашная; знание боевой тактики; полит-подготовка. На тех, кто с госпиталя, на спецов особый взгляд, через отбор их пропускаем, даже если по какой-то причине не проходят, беседуем, почему не прошёл, и все равно берем, если стоящий боец. – Уже обращаясь к командирам рот прибывших на пополнение. – А вы дайте списки тех, кто после госпиталей, и с военными специальностями… там связисты, саперы… свои документы приготовьте, документы ваших офицеров. Мне будут нужны два взводных, политрук роты нужен, нужен офицер связи. Кроме того, из солдат нужен старшина роты, толковый солдат – на завхоза… с умением водилы, лучше с правами, но главное - хватка у него должна быть такая… кулатская… чтобы жадноват был, но в меру. Мой завхоз, со вчера, в госпиталь попал.            Лейтенанты качали головой:
            - Есть.
            - Есть.
            - В крайнем случае отбраковывать интересных солдат буду лично. – Обращаясь к ротным из резерва. – А вы, товарищи лейтенанты, людей знаете лучше, максимально подсказываете моим взводным кто чего стоит. Всем всё понятно?
            Секунды вопросов не последовало.
            - Сейчас вопросы, потом только приказы.
            Но все молчали.
            - Ну, товарищи командиры, за дело! Давайте, сейчас, до кроссов, займитесь людьми. Выполнять.

            Началась сложная работа формирования двух новых взводов, и пополнения роты. Кросс начался, когда солнце уже вылезло из-за горизонта.

            Часам к двум привезли «Дегтярёвых» и часть выписанных вчера боеприпасов. По телефону сообщили, что четырёх радистов с рациями пришлют только через три дня. К Горохову, после полудня, уехал Трифонов. Капитан Васильев продолжал присматриваться к новым бойцам, беседуя то с одним, то с другим, то обсуждая кандидатуры с офицерами и более сотни солдат уже были забракованы.
            До вечера еще пол дня, но дел – больше чем было с утра.
            «Здорово генерал слово держит. «Дегтярёвы» - чудо какое-то. К вечеру надо командарму все же позвонить, напомнить про рации, а то и через четыре дня не привезут.»
            …………………………………………………..

            Мишка доехал до госпиталя быстро без задержек и приключений.
            Перед отъездом вытащил из вещмешка новую, московскую гимнастерку, на которой были наколоты медаль, гвардейский значок и два ордена красной звезды.
            На улице только одна санитарка на натянутую между двумя берёзами верёвку развешивала постиранные простыни. Мишка не спеша подошел к ней, с удовольствием наблюдая, как поло ее белого халата то поднималось, когда она перекидывала простынь через верёвку, то опускался, оголяя сантиметров на пятнадцать – двадцать ее голые ноги, он даже не сразу начал говорить, продлевая свои любования. Но… вздохнул:
            - Красавица, тут вчера младшего сержанта привезли, Горохова Александра, не знаешь где его найти?
            Сестричка испуганно повернулась к нему:
            - …Ой!
            Мишка замер, словно чудо увидел.
            - Лида???
            Испуганное лицо Курочкиной заулыбалось:
            - Миша?.. – сказала тихо, пальцы на губы, словно те помогут не закричать.
            Они стояли, смотрели друг на друга и молчали. Её зрачки пару раз опускались на награды Трифонова. Но вдруг глаза Курочкиной начали судорожно чего-то искать за спиной сержанта, там, где стоял виллис.
            - А… ты с кем приехал?
            - Я за Гороховым. Один.
            С лица Лиды улыбка почти ушла. Она опять смотрела Михаилу в глаза, через пару секунд начала кусать нижнюю губу... и не интересны уже были ей Мишкины награды. Глубоко вздохнула, опустив взгляд на таз с белыми простынями:
            - А его увезли часов в десять. Машина в Поныри пошла за медикаментами и новой формой, туда матрасы повезли, вот он и поехал на мягком.
            Мишка отчаянно резко выдохнул.
            - Надо же, не успел, чёрт!
            - Чего ж Яшка-то не приехал?
            - Яшка?!. – Трифонов удивлённо, Лида как будто тронула его за сердце, даже дыхание перехватило.
            - Все окопы роет? – Она уже на Миху смотрела лукаво. Видя удивление сержанта… - Горохов так сказал, что он окопы роет, - бросила улыбнувшись. Потянулась за следующей простыней.
            - А. Да, да… окопы… блиндажи, там…
            Трифонов понял – сказать правду не сможет.

            Трифонов поехал в обратный путь только через час. Лида его накормила обедом, постоянно пытая Михаила про Никитина. Он не знал, чего говорить, но всегда находил какие слова бросить, вспоминая своего комичного приятеля, а Лидочке это очень нравилось, и она говорила и говорила радуясь, что встретила друга своего… «друга».
            - Миш, а вы далеко от сюда?
            - Да нет, километров сорок, чуть больше часа едешь, не долго. Если бы дороги получше, то вообще можно было бы минут за сорок, сорок пять добраться. - Говорил слегка бахвалясь, расслабившись рядом с симпатичной девушкой.
            - Может он подъедет?.. – Неуверенно.
            Мишка сжал губы… На лице грусть. Взгляд на Лиду. Лицо заставил улыбнуться:
            - Скажу… Может и подъедет. – Тяжелое молчание. – Если командир отпустит.
            Руки Мишки упали по швам, словно от отчаяния. Мышцы болезненно расслабились, пальцы словно немели… от стыда и горя, которое нельзя было передать девушке.
            ………………………………………………………………

            Почти два месяца Лида отсутствовала в своём медсанбате по ранению, полтора месяца лечилась в госпитале в Горьком, остальное - дороги… дороги. Вернулась только в самом конце марта. Уезжала из Сталинграда – приехала под Курск.
            А в Москву она все-таки ездила на обследование, но в родную общагу так и не попала. Не интересной оказалась ее поездка. Не позволили ей нарушить воинский режим и увольнительную на три часа не дали. И Зину она конечно не видела, не было такой возможности. Хотела, очень хотела, но… она военнообязанная, должна выполнять предписания устава.
            Сейчас девушка ходила всем улыбаясь делясь улыбкой с людьми своим скромным счастьем. Ее короткие, вьющиеся русой короной, волосы словно светились любому встречному-поперечному. Она была уверена, что скоро встретится с Яшкой! Он ведь… совсем рядом.

            А Мишка в это время ехал в роту и не получалось у него избавиться от мыслей про Лиду. Ему было больно, что Яшка не приедет к ней повидаться. «Хорошо, что теперь больше не надо в её медсанбат нос казать…» - и от того становилось только стыдно, может быть первый раз в жизни он, невольно, так жестоко соврал.


            Продолжение:   http://proza.ru/2023/12/05/855   

            20.11.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь

            __________________________________________


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 1. Опять воздухом.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/11/21/1627   

            «Сегодня вечером надо съездить к Колодяжному…» - Васильев сидел на сидении пассажира, машину вел Трифонов. Две недели назад, при возвращении из Москвы Горохов - его нештатный завхоз и водитель, встречал их на машине в Щиграх. По дороге в роту, в случайном бою сержант был ранен. Ранение вроде вскользь по руке, навылет, но… По началу думали, что и госпиталя не надо, так заживет. А потом рана оказалась серьёзной – кость задета. По ранению, убыл в госпиталь, с тех пор Трифонов возил командира, и ездили они достаточно много. Участок, на котором работали его разведчики был очень большим по фронту, целых 180 километров от Самодуровки до Верховья, через Поныри и Дросково – по дуге верхнего фаса Курского выступа, были расквартированы его четыре взвода, один из взводов остался в его распоряжении в Маховом.
            Рота, на данное время переформировали в пять взводов, не по Уставу... по необходимости. Повзводно, распределили по северному фасу Курского выступа.
            «…Только бы не слишком поздно приехать, а то завтра вставать рано, в четвертый взвод едем. Уже третью группу потеряли, толи командир не справляется, не хватает опыта - новенький, толи неправильно оценивают немецкую контрразведку. Случайностью это быть не может… Случайностью такое не может быть, все равно взводный виноват, хотя в пехоте не новичок, после второго ранения в учебку был направлен...» - раздумывал Васильев, возвращаясь из-под Понырей, через Дросково.
            В Дросково сейчас дислоцировался его третий взвод, взвод Колодяжного, которым командовал в данный момент его, Колодяжного - политрук, молоденький, но крепкий младший лейтенант, ходивший с Андреем Колодяжным на Озерную, летом сорок второго, еще сержантом. Он сейчас опять подменял своего командира в Дросково, так-как старший лейтенант Колодяжный уже две недели командовал отделением охраны генерала Фёдорова – инженера по фортификационным сооружениям. «Вот так и зреют настоящие командиры. А потом их забирают в другие подразделения. А как по-другому?.. Хорошие командиры… победу делают.» - А на душе все равно скребло, что забирали зрелых командиров и бойцов. С огромным трудом, уже за два года войны, удавалось удержать зам ком роты Колодяжного, знал Николай, что и Андрей, со своей стороны не хотел уходить от своего командира, за что был ему сильно благодарен.
            «…Как хочешь думай, вроде такой же младший лейтенант… тоже после учебки - но разведчик. Несколько раз на ту сторону ходил, и нА тебе – уже пять языков, из которых один – унтер… и вся гвардия цела.» - посмотрел на Трифонова: «Трифонов ведь тоже у Колодяжного на Озерной начинал. Ну, Андрюха!.. каких бойцов воспитывает!..» И, хошь–не хошь, конечно вспомнился Никитин, а за ним и Романов Андрей, погибший в немецком танке у Озерной – тоже служили у Колодяжного во взводе. «В конце концов и Сиротин у него же.» А до дома оставалось ехать минут пятнадцать, за поворотом уже их деревушка, Маховое, показалась. «Ну вот, сейчас пообедаем, и к Колодяжному. Только надо бы по рации уточнить, во сколько он к себе подъедет, чтобы там напрасно время не убивать. Думаю, часам к восьми вечера, будем уже дома.»

            Капитан Васильев заходил в штаб. Он не успел закрыть дверь в избу, его окликнул радист, младший сержант, которого прислали вместе с рациями.
            - Товарищ командир, - остановился по стойке смирно, протянул ему листок, - радиограмма, лично Вам, принята в 11.15, из штаба Армии.
            Васильев взял радиограмму, бегло её прочитав, в конце косо улыбнувшись:
            - Свободен, - радисту.
            - Прошу расписаться в журнале о приеме радиограммы. – протянул ему открытый на нужной странице журнал приема радиограмм, с галочкой, где командиру надо расписаться.
            Васильев взглянул на радиста с еле заметным раздражением. Расписываясь медленно проговорил:
            - Вас чего там в учебке всех такими буквоедами делают.
            - Положено, товарищ капитан.
            Николай расписался, передавая журнал радисту.
            - Надо поставить время, товарищ капитан.
            Васильев машинально взглянул на часы…
            Глаза Васильева сощурились, мышцы лица напряглись неприятным раздражением:
            - Сержант, я тебе несколько раз говорил, не называть офицеров по званию, еще раз услышу… получишь наряд! – Раздражение вызвало неприятную паузу… - это безопасность разведчика на той стороне, понять способен. – Журнал медленно опускался вниз. -  Время поставишь сам.
            - Есть, товарищ командир. – вытянулся по стойке смирно.
            - Приказываю. Придумать бумагу… документ, - глаза расширились, словно злобой, - …документ, который роспись в журнале о приеме сообщений… не секретных сообщений… - подчеркнул грубо, - возлагал бы на тебя! В следующий раз, при оповещении, журнал больше не носи. – говорил с раздражением.
            - Есть, товарищ командир.
            - Свободен!
            Строгий разворот через левое, три первых шага - строевых, не железной у молодого парня была душа.
            «Не железная у парня душа… Уверен, из этого младшего сержанта хороший солдат может получиться.» - подумалось, смотря в спину солдату: «Только ему практика нужна… на той стороне нужна. Сразу по-другому на жизнь посмотрит. Когда Генерал офицера связи пришлет?..»
            Николай прошагал за стол, на ходу еще раз перечитывая радиограмму из штаба армии.
            «Ну вот, и мои мысли про Андрюху – в руку. Зачем-то опять в штаб армии вызывают. Так – в течении дня должен ответить. Ну где там Трифонов? Обедаем и едем.»
            На часах пятнадцать минут пятого: «Значит в штаб армии подъедем к шести вечера, раньше вряд ли получится. Да, к восьми не вернуться. А сегодня уже 9 мая… 1943го. Сколько войск уже вокруг… что-то да будет.»
            Встал, подошёл к входной двери, открыл:
            - Вестовой! – Громко. Но тот оказался на лавке в темноте широкого коридора.
            Тут же ответ:
            - Я!
            - К радисту… Пусть отстучит в штаб Армии: «Буду к 18.00».
            - Есть!

            В Ульяновку, в штаб, подъехали в 17.45. В приемной генерала-майора Жмаченко Филиппа Феодосьевича ждать не пришлось, в кабинет приглашены были сразу, по сообщению адъютанта о их прибытии. В кабинете кроме командующего присутствовали еще четыре человека, как потом оказалось, Начальник развед-службы 3й армии майор Лихачов, со своим заместителем, старший лейтенант фельдъегерской службы сопровождал фотокорреспондента в лейтенантских погонах. И нА тебе, понял не с первой минуты… именно он фотографировал их тогда на дороге у мордатой американской машины с сухими баками, когда ехали в роту две недели назад, при возвращении из Москвы.
            - Здравствуйте, товарищ капитан, - протянул Лейтенант не высокого роста, такой же коренастый как Трифонов, к Васильеву руку протянул, чем вызвал удивление офицера неуставным жестом.
            Николай не сразу ему ответил, с непривычки, слегка на хмурясь, пристально посмотрев на старлея, наконец-то его узнавая. Брови чуть дернулись вразлёт, на губы – легкая улыбка:
            - Неожиданность… Здорова, - протянул руку с крепким рукопожатием, - ну, и где фотки?
            - Вы чего, знакомы, - удивился Филипп Феодосьевич.
            - Не знакомы, но встречались… на фронтовых дорогах.
            Пара секунд удивления.
            - Ну ладно, – повернулся к столу, - К делу, товарищи. Васильев, ты словно со всеми на фронте уже встречался… – Командарм сделал шаг к столу рабочему, на котором расстелена карта, - прошу всех к карте, - приглашая еще и жестом руки.
            Офицеры встали таким образом, чтобы все обозначения и названия, не мелким шрифтом, на схеме местности севера Курской области и Орловской области читались каждой парой глаз. Названия, такие знакомые, для Васильева с юности, и что удивительно – не забытые за бурно прожитые годы.
            Штабная карта северного фаса Курского выступа, низ, на десять сантиметров ниже Понырей, обрезан. Что важно – карта чистая, нанесена лишь линия фронта – боевого соприкосновения. Крупного масштаба, похоже сотка, расстелена на столе. Указку взял начальник разведки, подойдя к столу вплотную. Но начал рассмотрение задачи командарм:
            - Итак товарищи офицеры, перед нами ставкой поставлена очень важная задача. – Пауза подчеркивала важность сказанного. – Воздушная разведка, в почти ежедневном режиме, фиксирует прибытие в прифронтовые районы орловщины, мы будем рассматривать только северный фас немецкой обороны… и твои, Васильев, языки это постоянно подтверждают, прибытие большого… - затем словно поперхнулся, - невероятно большого количества живой силы и военной техники противника. Что важно, твои языки говорят, что техники такой… они еще и не видывали. – Последнее подчеркнул жестом руки. - Кстати, ото дня - ко дню, заметно усиливается противовоздушная, зенитная защита объектов инфраструктуры противника, уже потеряли два самолета, именно по железной дороге. Поэтому ставкой принято решение… сфотографировать прибывающую технику немцев вблизи… с земли, так сказать в анфас и в профиль. Таким образом мы получим: первое – подтверждение, что противник накапливает большие силы под Орлом, второе – появится возможность идентифицировать прибывающую технику врага по фотографии.
            Все внимательно слушали генерала, то внимательно разглядывая карту, то переводя взгляд на командарма.
            - Товарищ майор, - он обратился к своему начальнику разведки, - изложите задачу, поставленную перед нами.
            Корреспондент одел очки.
            - Орловский железнодорожный узел, по данным подполья, пропускает за сутки от 40, до 70 военных эшелонов. Разгрузка происходит, как на самой станции Орёл, так и на ветках в прифронтовые зоны, в сторону разъездов Змеёвка – Глазуновка, на юг, к Понырям, так и в сторону полустанков Домнино, Золотарёво по ветке Орёл – Верховье – Елец. Наша задача… - офицер все сказанное демонстрировал на карте указкой, - сфотографировать прибывающее вооружение на ветке от Орла до Глазуновки, через Змеёвку. Это квадраты 43 и 50 оперативной карты генерального штаба. - Указкой на цифру 43, над Орлом, на цифру 50, над станицей Змиевка. - Группа должна пройти вдоль железной дороги от Орла, до Глазуновки. Выявить места разгрузки, чтобы потом могла поработать авиация. Сфотографировать прибывающую технику. Фотоотчёт должен быть подробный, нужен для Москвы.
            - Никаких языков брать не надо… Капитан Васильев, это приказ! Все знают, что ты любишь делать больше, чем нужно, но в данном случае, твоя единственная и основная задача… фотокорреспондент! Уяснил? И время! На все - про все четыре дня. Москве это надо немедленно.
            - Так точно, товарищ генерал, - сказал, встав по стойке смирно, но в уголке губ и глаз улыбка.
            Майор ждал, когда закончится вспышка командарма, затем продолжил:
            - Желательно сделать фотографии и Орловского узла, для этого разработан специальный подробный план, как это сделать, с ним ознакомимся позже, при подробной проработке деталей операции, затем фиксируем все точки разгрузки от Орла до Глазуновки. За Глазуновкой назначена точка встречи с двумя разведгруппами, а именно группой прикрытия и группой сопровождения. Группу прикрытия формирую я… группу сопровождения формируешь ты, капитан, и передаешь ее мне. У группы прикрытия будут еще и другие задачи, они с вами не выходят. Поэтому, в точке сбора вы должны будете передать им информацию по ближайшему пункту разгрузки перед Глазуновкой. Дальше они прикрывают ваш выход, затем, после вашего успешного выхода… подчёркиваю – после вашего успешного выхода на нашу территорию, они об этом будут оповещены по рации, выполняют свою основную задачу. А твоя группа обеспечивает ваш выход, и, если надо, принимают бой. Но вы должны обязательно выйти… Ваш фотоотчёт должен обязательно и немедленно оказаться в Москве.
            Вздохнул, повернувшись лицом к аудитории:
            - Группа будет забрасываться воздухом в район Орла. Забрасываться налегке, с собой легкое вооружение, оборудование для фотосъёмки, сух-паёк на четыре дня, без связи. В состав группы входит военный корреспондент, - рукой показал на лейтенанта – очкарика, - Макс… Владимирович Аль-перт… - чуть замешкался, сомневаясь, - Я все правильно сказал, Макс Владимирович?
            - Да… да, - словно извиняясь за нестандартную фамилию и имя, - только если можно… просто Макс. Или Максим, если угодно. – Улыбаясь, смотря на Васильева.
            Он выглядел не молодо, глубокие морщины оконтуривали его крупный рот, глубоко падая в щёки, гребёнкой морщины не сходили со лба. Сильные мужские скулы, крупный подбородок до блеска выбриты. Крупный, густой и жёсткий, седеющий вьющийся красивый волос на голове симпатичного мужчины, был зачёсан назад, создавая высокую мужскую причёску. И, совсем не нужные, на его лице, очки. Движения говорили, что он вполне владеет своим сильным стройным, но коренастым, не смотря на возраст, телом. Макс Владимирович кого-то Васильеву напоминал, но он никак не мог понять кого. Что-то звонко и настойчиво бередило его память и… ускользало.
            - Очень важный вопрос, Макс. – Васильев это сказал, пристально внимательно - грубо смотря на фотокорреспондента, - Сколько Вам лет?
            Альперт опустил взгляд, слегка улыбнувшись:
            - Мне 44, товарищ Капитан, но я Вас уверяю, я сильный и терпеливый мужик, про таких говорят… жилистый. Никогда еще обузой не был. – Он сделал паузу. – Я не в первый раз участвую в военных операциях… не подведу Вас, товарищ капитан, ни в коем случае.
            «Вот, вот – жилистый! Именно жилистый…» - что-то ускользало в его голове:
            - А вы отдаете себе отчёт, что за три дня мы должны будем пробежать порядка ста километров… Ста!.. километров, по пересечённой местности, форсируя реки, тщательно выполняя задание… Боевое задание. И не выполнить его не имеем права! – Васильев был в некоем шоке. - Товарищ генерал… он не выдержит. Есть определённые физические границы бойцу, даже опытному разведчику… не пехотинцу! Я ведь не каждого для этого из роты своей отбирать буду. Нам что его тащить, что ли?
            Васильев с легким гневом смотрел на командующего. Желваки Филиппа Феодосьевича напряглись, он лукаво отвел взгляд, повернулся к столу, направились к стулу.
            - Значит так, капитан, это приказ ставки, Макс человек опытный, он не новичок, еще гражданскую снимал, это не обсуждается.
            - В том-то и дело, что сейчас уже не гражданская. – Замолчал, опустив взгляд в пол, понимая, что ничего не изменит.
            - Есть ещё одна проблема, - вмешался майор, - Макс… не прыгал с парашюта.
            В кабинете командарма возникло оцепенение тишины.
            «На кого же он все-таки похож?» - мысль словно издевалась над Николаем.
            Дурацкая кривая улыбка исказила лицо Васильева.
            - …Что, будем его багажом приземлять?.. – сарказм в кривой улыбке капитана.
            - Ты… не шути, - генерал сел за стол, - В составе группы, по приказу ставки, должны быть включены: Капитан Васильев… - он сделал долгую паузу, смотря Васильеву глаза в глаза… - и военный фотокорреспондент лейтенант Альперт! – их глаза словно вцепились друг в друга, - это конкретно изложено в приказе. И это не обсуждается. Лейтенанта с собой забираешь прямо сейчас, завтра к тебе в расположение прибудет начальник разведслужбы 3й армии майор Лихачов. Завтра весь день готовите операцию, после завтра подбираешь сопли и, в ночь, с одиннадцатого на двенадцатое мая… вылетаете. Не позже 16 мая отчет и фотографии с их описанием должны лежать у меня на столе. – ударил ладонью по столу… громко, крепко ударил, - А лейтенант Альпп… Альп… Макс… Макс Владимирович должен сидеть вот на этом стуле… - вставал, пока говорил, произнося последнюю фразу, после срыва выговаривания фамилии фотокорреспондента, пальцем показывал… яростно тыкая, на стул возле своего стола.
            Лица присутствующих слегка развалились в улыбке, и у Макса тоже. Васильев все-таки хмыкнул, не удержался. В итоге расплылся в улыбке и генерал…

            Только в половине восьмого подъезжали к штабу генерал-майора Федорова, но получилось, что Колодяжного на месте не оказалось, он где-то еще сопровождал генерала. Строили очень много, созданные укрепления иногда удивляли.
            Если бы не вновь полученное задание, они бы остались его ждать. Но в новом положении, тем более что они теперь приехали с фотокорреспондентом, ждать не стали, поехали в свое хозяйство, настойчиво объяснив охране, чтобы старшему лейтенанту доложили, что приезжали проездом, не застали - уехали, чтобы он не беспокоился, если нужно, пусть свяжется по рации.

            Уже почти час Николай никак не мог уснуть. Он сел на кровати. Сразу захотелось курить. Папиросы со спичками на столе, надо вставать. Коль вставать, так лучше на улицу выйти. Фонарик лежал на табуретке. Взял на ощупь. «Под вешалкой калоши, на вешалке телогрейка…» - встал, по лучу, к толу.
            В блине луча от фонаря пачка «Севера», на ней спички. Шмыгнул носом, направился ко входной двери.
            На улице уже где-то стрекотал кузнечик, и, очень остро светили звезды: «Ты смотри, уже две недели, как приехали, а дождей не было… плохой погоды не было! Зелень уже летняя.»
            С большим удовольствием закурил. «Как не думай, а на уме только Трифонов да Сиротин, неумех на приказ ставки не возьмёшь, а дело то серьёзное, небось приказ товарищем Горским подписан, ниточки точно от него идут, даже если другим. Благо Андрей - Сиротина в роте оставил. Так ведь он молодёжь учит, сейчас дело будет, снайперы ой как понадобятся.» - глубоко вздохнул едким дымом, после красного огонька папиросы остановив затяжку. «…Но вот, Никитина потеряли. Надо в группу еще кого-то из молодых. Опытный солдат из учебки не родится… из учебки выходит наученный солдат, а опытный…» - улыбнулся в дым: «…опытный с неба не упадет… Почему не упадет? Именно с неба…, пожалуй, и упадет… Надо взять толкового парня в дело, этот поход из молодого настоящего бойца сделает. Глядишь, в следующий раз будет из кого выбрать…»
            На улице было зябко, окурок папиросы, уже как минута, растоптан сапогом. Откуда не возьмись, захотелось зевнуть. Тишина. До фронта менее десяти верст… и… полная тишина. Коля опять глубоко вздохнул и пошел в избу.
            Через минуты он уже спал глубоким сном молодого сильного… уставшего человека. Ему что-то снилось, в полной темноте шевелились его не видимые губы, неуловимо шевелились его брови… зрачки под веками бегали из стороны в сторону. Иногда что-то хотели сотворить пальцы. Ему снилось что-то очень важное!

            «…Васильев попытался кого-то найти взглядом. Понимание, почему он здесь... в Ельне, в тумане...
            Вдруг он кричит:
            - Семёныч - громко орет, пытаясь перекричать слегка успокаивающуюся площадь перед железнодорожным вокзалом Ельни - Старшина Каптелов. - чуть подождав - Павел Семенович!
            Стоит возле Т- 34… у танка сорокопятка.
            Старший лейтенант Семушкин спрыгнул на землю, когда к ним подбежал солдат и обращаясь к Васильеву:
            - Товарищ капитан, Старшина ранен.
            - Как ранен?! Где ранен? - Схватил Николай солдата за руку, и они немедленно двинулись к месту, где лежал Семеныч.
            Семеныч, в расстегнутой телогрейке, с раздвинутыми ногами, одна рука вдоль туловища, вторая согнута в локте, и как бы кулаком хотела упереться в пробитый, пулей, бок. Под голову солдаты подсунули вещмешок, над ним колдует медбрат. Ватник со стороны спины обильно насыщен кровью, и спереди гимнастерка обильно бурая, везде вязкая густая кровь. Васильев сел рядом со старшиной, Каптелов с лукавой улыбкой смотрел ему в глаза, слегка перекосив маленькие усы:
            - Ну, вот командир, подвел я тебя. - Семенович говорил устало, но слова делал веселыми. - Не надо было мне из укрытия вылезать. Поддался, как пацан, радости великой...
            - Семеныч, ...бывает, ты это... много-то не говори. Силы побереги. - он взял под локоть медбрата, вместе с ним встал, отошел в сторону - Ну, ...что, ну говори.
            - На вылет пробита печень, причем плохо пробита, большая вена перебита, ему минуты остались, ничего сделать не смогу. - Медбрат смотрел на командира провинившимся взглядом.
            Коля сильно зажмурил глаза, обида на себя защемила в солнечном сплетении. "Не уберег" - С этим коренастым не молодым солдатом, больше похожего на отца роты, он познакомился почти два года назад, когда формировалось разведывательно-диверсионное подразделение при стрелковом корпусе, для выполнения особых задач при возможном вводе войск в Прибалтийский анклав. С тех пор этот солдат, который, как всем казалось, воевал еще с Суворовских времен, шел с Васильевым бок о бок по всем военным дорогам и тропинкам. Казалось, не было более опытного солдата ни в одной армии мира.
            Капитан вернулся к старшине, по дороге зачем-то ища очки в своих карманах, но очков не было.
            - Командир, руку дай. - Каптелов с трудом поднял свою правую ладонь, рука согнута в локте, при несильном рукопожатии. - Не трать на меня время, бой еще не кончился, а я... что со мной я знаю, посмотрю на тебя сынок последний раз. Ступай, гони их с нашей земли… Ступай, гони их с нашей земли… Ступай, гони их с нашей земли…
            Вокруг словно остановилось время. Каптелов Павел Семёнович, старшина роты, погибший в Ельне в сорок первом, все повторял и повторял эту фразу.
            Васильев, не отпуская руку улыбающегося Семеныча, сглотнув подступающую к горлу не понятную слабость, закричал:
            - Командиры взводов, ко мне…»

            - Командиры взводов… - не хватает воздуха, тяжёлый вдох во все легкие, - ко мне… - орал Васильев.
            На следующем вздохе открылись глаза, почувствовал резкий спазм в животе, и сильное напряжение в спине:
            - Ко мне-е!.. – Орал капитан!
            …Николай вдруг… понимает - уже сидит на кровати, в сенях что-то упало, затем тяжелые шаги... в дверном проёме появился Трифонов с автоматом, без галифе, в исподнем… босой, смотрит на командира глазами по пятаку. Через несколько секунд недалеко закричал петух.
            «Каптелов…» - тяжёлый вздох: «Каптелов… На Павла Семёновича похож корреспондент… На Семёныча!»
            Сердце Васильева билось, словно он пробежал длинный кросс. Взял с табуретки часы. Стрелки показывали почти четыре корок пять. Вставать рано, еще более часа можно спать… нужно спать. Глянул на расслабившегося, в сумрачных дверях, Трифонова со смятым лицом. «Зря парня разбудил» - за окном солнце еще не решалось выкатиться из-за горизонта:
             - Отбой… - махнул рукой в сторону Трифонова.

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/12/07/310   

            30.11.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 2. День за днем.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/12/05/855   

            Стояли жаркие майские дни с короткими, иногда туманными ночами. Из окон госпиталя была видна большая лагуна, реки Тускарь. Природа радовалась отсутствию большой войны. Уже последние три месяца отзвуки войны были редки и становились непривычными. Их можно было спутать с раскатами грома в зарницах на горизонте. Бомбёжки, возобновившиеся в конце апреля, подчёркивали, что страшная война продолжается, обозначая весь ужас, таящийся на западных… да и всех других, горизонтах.

            После освобождения Курска, в начале февраля, в городе было сразу открыто 13 госпиталей. Фронт вокруг Курска был длинный. Каждый день прибывали машины с раненными, несмотря на то, что на передовой затишье. Войска противоборствующих армий глубоко и основательно вкапывались в землю. Войска противоборствующих армий пристально наблюдали друг за другом и ото дня ко дню принимали на позиции новые и новые пополнения, поступающие для концентрации сил перед предстоящей битвой.
            Подготовка с обеих сторон к этой битве предвещала вселенское сражение. И те, и другие готовились к наступлению, при этом массированно укрепляли оборонительные позиции, наши, сильно напрягаясь, оборону делали… нет, не то слово, создавали эшелонированной… много-эшелонированной. О будущей битве знали все от рядового до генерала, молву солдатскую не остановишь. Никто не знал кто, где и когда…, но все ожидали момента, с которого придется отдавать свои жизни во имя новой будущей победы, и все были в ней уверены.
            Но день шёл за днём! Фронты молчали.
            С немецкой стороны генералы тоже ждали… только победы в порабощении Русских народов, но сомнения, под ложечкой у думающих офицеров уже… свербело. Слишком жива память… но только о неприступном Сталинграде, где фашисты вдребезги разбили и нос… и лоб! Они вспоминали и Москву… и Ленинград… и Севастополь… и с ужасом - Ржев, где так и не случилось феерических побед, и каждый фриц понимал – Русского… не победить!
             В открывшиеся госпитали удалось собрать 20 врачей из местного медперсонала, в Курске и под Курском, оставшихся с довоенного времени. Врачи были разной квалификации и разных профессий, хирургов только двое, одному уже 63 года, но дед бравый, с удальцой в отношении с женщинами. Лечащий еще по старинке, но уверенно и умело, не зная зачем нужны многие современные инструменты. Второму 25 лет только перед войной закончил медицинский институт, в оккупацию работал в немецких лазаретах. Но смерш, проверив его историю, не стал отправлять его в лагеря… отправил лечить людей в Курске.
            Из фронтовых эвакогоспиталей и медсанбатов были откомандированы несколько практикующих военных хирургов, в том числе и Рыболовский Сергей Ильич, и Швецова Марина Максимовна – воюющие военные хирурги. Централизованно серьезных военных специалистов еще не поступило, первым военврачом, прибывшим в освобожденный, прифронтовой Курск из тыла, из самой Москвы, была Зинаида Ивановна Широкова.
            Как и везде врачей не хватало катастрофически, не хватало и среднего медперсонала, но всегда, прежде всего нужны врачи. Старшего лейтенанта медицинской службы Широкову готовы были назначить хоть главврачом одного из эвакогоспиталей, которые открывались, каждую неделю, как только под него подготавливали очередное целое здание, наполняя его койками и простынями на матрасах, иногда часть здания оставалось разрушенным. Зинаида абсолютно отвергла административную должность, она настойчиво доказывала командованию, что должна оперировать, обязательно оперировать, а не заниматься организацией хозяйства: размещением кроватей, выбиванием по инстанциям оборудования, которого нет в стране, подбором и комплектацией продуктов питания, стиркой белья, устройством моргов, госпитальных кладбищ… Она должна стоять у операционного стола и спасать тяжело-раненных солдат. Да и возраст Зины, в подобных разговорах, 23 года – молодо… зелено, был ей в помощь, а выглядела она совсем девчонкой, только строгой. Сильно с ней спорить не стали с ее-то характеристиками и рекомендациями.

            И вот она, старший лейтенант медицинской службы, военврач второго ранга, смотрела в окно госпиталя, в котором занимала должность ведущего хирурга, стоя у окна ординаторской, наспех собранного эвакогоспиталя № 276, на улице Курска со странным, и где-то грозным, названием – ВЧК, а до фронта менее девяносто километров на запад, чуть более ста на юг, и менее семидесяти на север.
            Поселили Широкову рядом с госпиталем, в частном секторе, дали дом, хозяев не было, хозяин погиб в партизанах, семья казнена во время оккупации. Предупредили, что могут подселить еще врача, или учителя - женщину. Но вот уже две недели Зинаида жила одна. Правда домой приходила не каждый вечер, все равно ведь никто не ждет, а забот во вновь созданном госпитале предостаточно. Ведь где-то надо и стены заштукатурить, и койки новые собрать, да и цветы посадить перед крыльцом – весна ведь.
            Слава Богу, раненых и больных пока было не много, чаще обращались гражданские, местные жители, которых тоже принимали, коли возможность пока присутствовала. А среди военных, что было очень странно, больше, сваливались вдруг, не с огнестрелами и осколочными ранениями, а с банальными травмами строительного и хозяйственного характера: переломы; травмы от топора, или тяжелого молотка; два раза доставили с электротравмами; один раз привезли группу солдат, в двенадцать человек, с тяжелыми ожогами; солдата раздавленного ковшом экскаватора; дважды упавших с большой высоты… так же - раненые при бомбёжках. Район, где находился госпиталь, не бомбили, их улица словно деревня захолустная, застроенная избами. И, хоть не далеко от железной дороги, за пять минут дойдешь, и от станции, всего километр по прямой, но никаких военных объектов здесь не было. Вниз за дорогой начиналась очень красивая лагуна речки, со странным названием - Тускарь. Лагуна была большая, даже очень большая, но со всех сторон ее окружал город. И это было необычно и невероятно красиво, ее виды… зачаровывали. Зина часто смотрела в окна больницы со второго этажа, вид лагуны ее притягивал, она чувствовала, что даже настроение становилось лучше, бархатней что ли.
            Очень часто, по хорошей дороге их улицы, проходила военная техника, и как правило нескончаемыми колоннами. Где-то рядом была станция «Курск-2», и там производилась разгрузка военных эшелонов, как и на самой станции Курск, а техники приходило невероятно много, часто под брезентовым тентом, невозможно было определить, что это спрятано под брезентом. Но вот приезжал новый борт с раненными, и надо было идти их принимать, не увидев, когда кончится очередная колонна красноармейской мощи!

            Как мы уже знаем, к работе Зинаида приступила немедленно, сразу после бомбёжки, по приезду в Курск. Как и в Москве в дни осады, молодой хирург не давала себе покоя, обходы, операции, операции, обходы, прием вновь прибывших раненных, операции.
            Зине дали пустующую квартиру рядом с больницей, но она редко пользовалась ключом от этой квартиры, отдыхая обычно в ординаторской за ширмой пред очередным действием ее личного расписания, которое она себе составила в первый же глубокий вечер, как начала свою практику в этом госпитале. Буквально через пару дней, многие около медицинской службы Курска, уже разведали, где оперирует московский хирург.
            Молва представляла «Москвича» опытным врачом, по крайней мере, таким создавался ореол хирурга, приехавшего из столицы. Тяжелых раненных, немедленно требующих оперативного вмешательства, с непонятными последствиями, начали отсылать непосредственно в больницу, где принимала Широкова. Количество операций возросло буквально за день. Стоя у операционного стола чуть ли без перерыва, она уже не могла справиться с наплывом раненных, поступающих на ее операционный стол. Из лекарств вдруг стало хватать только спирта. В московских больницах она с такими проблемами не сталкивалась последнее время, хотя такое случалось в сорок первом, и летом сорок второго, когда шли страшные бои подо Ржевом и Гжатском.
            Страшнее всего была нехватка анестезирующих препаратов. Жаловаться Зинаида не хотела и не умела. Их нехватка приводила к замене анестетиков на спирт, или к операциям без обезболивания. Крики, вопли раненных, испытывающих нечеловеческую боль при полосных операциях, и даже без операций при тяжелых ранениях, поначалу смертельно угнетали сознание молодого врача. Но она причиняла пациенту эту боль, чтобы его спасти, и другого выхода не было, и Зинаиде к этому пришлось… нет не привыкать, готова была к этому, моментально адаптироваться. Многие операции откладывать было никак нельзя. Уже и крепкие санитары для этого назначены были, чтобы держать руки и ноги, и ремень висел у каждого операционного стола… чтобы не раскрошить зубы.
            На ее счастье на должность главного хирурга была назначена Швецова Марина Максимовна, которая видела, что происходит, и моментально на это отреагировала. Через Рыболовского, она добыла необходимые медикаменты, мотивируя это тем, что зачем-то всех полостных повезли именно под скальпель Широковой, что было истинной правдой. После чего распределение раненных упорядочили по госпиталям города, а в 276й эвакогоспиталь добавили израсходованные лекарства. Вскоре, неожиданно, прислали еще одного хирурга.
            В течении недели все нормализовалось. А Широкова задавалась вопросом: «…Что же будет, когда война вновь возобновит свои кровавые устремления?.. Когда ранены станет не десятки и сотни… а тысячи, десятки тысяч?» Самое главное, что она об этом знала, наступало третье лето её военной жизни.
            Сейчас, через две недели после начала работы в 276м, Зина уже пятнадцать минут стоит у окна ординаторской, и внимательно рассматривает красоты очень необычного, внутригородского огромного парка - лагуны речки Тускарь.
            «Сейчас уже четыре вечера минуло, майский день торопится к окончанию. Завтра будет новый день и опять будем кого-то спасать. Так день за днем… день за днем.»

            На следующее утро к одиннадцати начал работать городской телефон, провода которого тянули еще неделю назад, сразу после первомая, а телефон в ординаторской стоял с первого дня её появления в госпитале. Как странно, он зазвонил, когда Зинаида пришла к Марине Максимовне в кабинет Главврача, который Швецова временно занимала, ведь начальника эвакогоспиталя №276 пока еще не назначили. Она пришла к ней по поводу еще одного комплекта хирургических инструментов, в связи с тем, что в госпитале появился еще один хирург, чтобы в одно и тоже время могли работать сразу все три штатных хирурга.
            - О! Смотри ка ты, включили! Они обе послушали еще один гудок, затем Швецова подняла трубку:
            - Алё. - Сказала она с неким восхищением.
            Широкова слышала некие звуки из динамика трубки, но не могла понять, что.
            - Да… Это первый звонок, и от кого же еще он может быть, как не от тебя.
            Она опять слушала, что ей говорили с той стороны, затем:
            - Спасибо.
            Еще слушала:
            - Да нет, вот сейчас передо мной сидит.
            На ее лице определённо обозначилась озабоченность, она напряжённо выслушала то, что ей объясняли по телефонному проводу:
            - Да, при таких ранениях, транспортирование не желательно и опасно. Я думаю, что мы сейчас решим этот вопрос.
            Еще несколько секунд слушала.
            - Нет, нет подожди. Ты нам нового хирурга прислал?.. – там определённо ответили положительно, - Ну вот, а инструменты для нее?.. нам нужен еще один комплект инструментов. - Опять слушала ответ. – Сейчас, да, потерпеть можно, а когда начнется… будет уже поздно, давай-ко ты нам его сейчас комплектуй.
            Она качала головой, значит с той стороны соглашались.
            - Пока. - Повесила трубку.
            Секунды молчала.
             - Раненый поступил, ранение в голову, пуля застряла в коре головного мозга… Надо ехать, вытаскивать пулю! Такую операцию здесь… пока можешь провести… только ты, Зина.
            Зинаида мгновения молчала, испытывая некую растерянность:
            - Я готова, Марина Максимовна.
            - Иди комплектуй… тревожный чемоданчик. Он в 1191й доставлен. А транспортировать, как ты понимаешь, его опасно.
            Широкова направилась на выход.
            - Кстати, Ильич, уже занимается инструментами для нас.
            Зина улыбнулась, оглянувшись, открывая дверь:
            - Спасибо, Зинаида Максимовна.

            Пострадавший находился в Курске в госпитале №1191. Ехали минут двадцать пять, объезжая Лагуну реки. В Москве у Зинаиды выездные операции бывали, в основном, когда профессор Юдин привлекал ее к своим операциям в качестве ассистента. От операции к операции известность молодого хирурга росла, и к концу сорок второго бывали случаи, когда из других госпиталей её начали приглашать уже, как опытного врача, в качестве ведущего хирурга, и именно её начали назначать на проведение определённых сложных, не стандартных, операций, учитывая уже опыт хирурга, военврача, еще тогда, третьего ранга – Широковой Зинаиды Ивановны.
            Выездная операция в Курске была первой, но она восприняла это как должное, ни удивления, ни страха… ни молодёжного беспокойства, может быть чуть растерянности, самую малость. Она прекрасно понимала, что перевозить больного смертельно опасно. И сама операция смертельно опасна, но операция – движение к жизни, сомнения и отмена вмешательства – неминуемая скорая смерть.
            Широкову встретили, проводили, обеспечили ассистентами. Операция прошла штатно и успешно. Длилась менее часа. После операции пациент остался стабилен… бог даст, через несколько дней будет отправлен в Москву. После операции хирурга Широкову отвезли домой. И Зина сегодня вечером отдыхала в своей Курской квартире.
            День заканчивал свой поход, погружая солнышко на запад. Она опять посмотрела в окно, но лагуну речушки Тускарь было не видно, её загораживали высокие деревья с большими кронами. А вечернее время опускало на землю ещё лёгкие сумерки. Поужинав, Зина достала из глубины своего чемодана «Алые паруса», которые всегда возила с собой, многократно перечитывая любимые странички феерии, открыла историю Грэя… сон победил её, когда юнга Грэй оказался за штурвалом шхуны "Ансельм" капитана Гопа…
            Завтра будет день новый. И ей опять надо будет кого-то спасать!
            ………………………………………………

            Приблизительно в это же время, на окраине большой станицы Ульяновки, рядом с медицинской палаткой полевого госпиталя, на скамье сидела Лида и хлестала свои голые ноги веткой, уже распускающейся черёмухи, отгоняя надоедливых комаров. Она опять думала о своей лучшей довоенной подруге. Курочкина не могла забыть тот сон, который приснился ей в Сталинграде, перед эвакуацией в Горький. Она помнила его, словно это был не сон, а явь. И много раз, как будто читала его вновь и вновь, получая от этого огромное удовольствие…

            «…К спинке ее кровати подошла… Зина! Зинаида Широкова, ее самая близкая подруга в медицинском институте, в Москве… до войны: «Как же это было давно! Словно в другой жизни.» - Душа запела: «А было ли это?» - Зиночка, если улыбалась, улыбка легкая, еле заметная, но всегда строгая: «…Что с ней сделаешь – отличница!», - Лида, в ответ, не могла сдержать радости:
            - Зиночка, сколько ж мы не виделись?
            Зина не спешила отвечать, шло время:
            - Ты домой уехала, Лида, обратно так и не приехала. А мы тебя до си пор ждем. Ивана-то помнишь, братика моего? А ты так и не приезжаешь. Правда нас дома никогда нету, записка на столе всегда лежит на случай если придешь вдруг. Но ты не приходишь… - чуть помолчав, - так и не приходишь.
            Лиде стало очень приятно, что ее и сейчас где-то ждут. На Душе стало тепло, она улыбалась и лицо ее было очень счастливым:
            - Не могу я, кто же будет раненых перевязывать. Кто же будет их из-под огня вытаскивать. Я так с тобой встретиться хочу, Зина. А ты откуда здесь, под Сталинградом? Ты же хирург… почти? - Какое-то замешательство... - Или под Курском???
            Зинаида какое-то время молчала, смотря на Курочкину своими большими, строгими глазами.
            - Не приедешь ты… - легкая улыбка опять легла на ее губы, - но мы скоро с тобой встретимся, Лидочка… По-другому ведь быть не может, обязательно встретимся… обязательно…»

            …На лице Лидочки опять лежала легкая романтическая улыбка, словно она видела любимого человека, свою любимую подругу. Своего любимого и может быть единственного близкого человека… Она даже не подозревала, что Зина сейчас не в Москве. Что между ними всего лишь каких-то порядка семидесяти километров, ну может восьмидесяти.
            …В этот момент от дальней палатки, в длинном ряду палаток медсанбата, в ее сторону шел рослый стройный солдат. Её сердце внезапно онемело, и тут же стало биться очень громко и сильно, к щекам словно быстро, быстро поднесли раскаленные утюги. Солдат был высокий, чуть сутулился, совсем, как… Яша: «Походка размашистая, как у Яши, неужели Яша, неужели приехал!»
            Она вскочила, побежала навстречу солдату! Первая, вторая, третья… палатка за спиной, пятая… седьмая!.. она уже видела его лицо!.. оно не похоже на лицо Якова… «Не похож… не похож!..» Девушка резко тормозила, словно вкладывая в это все свои силы. Сразу остановиться не получалось, не получалось… никак не получалось! Ей казалось, что тормозит уже… Вечность! А сердце по-прежнему бежало, впереди её самой, к Якову, сильно, сильно шевелясь в лидиной груди.
            Это был не Яков.
            Молодой солдат заметил Лиду… не мог не заметить. Слишком ярко светились её глаза. Шаг уверенный свободный. Ударил глазами в глаза Лиды. Чуть улыбнулся, глаза сощурил, лукавые хитрые… А Лида уже стояла… кулачки к подбородку… Ветка черемухи осталась на скамейке.
            До него уже не много - несколько шагов. Медсестричка сгорала от его взгляда.
            - Красивая, не знаешь где Лазорева найти, сержант Лазарев? – сказал насмешливо, доброжелательно.
            Курочкина молчала. Солдат замедлил шаг, продолжая сжигать Лиду глазами и улыбкой.
            Медленно проходя мимо неё:
            - Так, понятно…
            Не останавливаясь прошел дальше.
            Лида стояла с закрытыми глазами… сердце, по-прежнему, стремилось лететь к Яшке!.. стремилось к Яше.

            Завтра она опять поедет в Поныри, через них туда поступают матрасы, подушки простыни и одеяла для раненных, которые поездом прибывают в Ефремов. А уже оттуда нескончаемым потоком идут машины с грузами к Ульяновке. А из Понырей, Курочкина опять, уже который раз, привезёт лекарства, спирт. В одном из госпиталей станции Поныри - склад медикаментов для Брянского фронта. И потом уже, через них, медикаменты и спирт распределяются по госпиталям и медсанбатам фронта.
            А день… День шёл за днем.
            И несомненно, каждый новый день приближал всех к победе, и каждый понимал, до Победы… дойдут не все.


            Продолжение:   http://proza.ru/2023/12/11/1425   

            04.12.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 3. Маршрут.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/12/07/310   

            …Прыгали следующим порядком: первым номером – Сиротин, вторым – фотокорреспондент, затем Трифонов (чтобы можно было пинка дать… толкнуть, если замешкается гражданский), далее младший лейтенант Громов, последним – командир Васильев (тоже не исключён пинок, коли очумеет новичок). Группа должна выйти из самолета держа руку на плече предыдущего, то есть за пять – семь секунд, дабы разлет между парашютистами был минимален. На удивление самолет покинули дружно… штатно.
            Перед прыжком, проходя мимо уже вставших по номерам парашютистов, перекрикивая рёв двигателей командир прокричал, чтобы было слышно прыгающим в первый раз:
            - Орите… если хочется! Так легче! – затем пристегнул вытягивающий к струне, вставая крайним номером.
            Но все шагнули в чёрную пропасть ночи, не нарушая строй. Рев младшего лейтенанта моментально удалился в бездну. Затем свой шаг сделал командир.
            Ночью, кроме ужаса, ничего испытать невозможно, перед тобой не открывается синее небо с голубыми далями… только чернота. Но для Трифонова это был уже шестнадцатый прыжок, а ему, после первого безумного страха в жестком ветре на крыле этажерки, с самого первого прыжка, очень нравилось находиться в воздухе. Он с удовольствием любовался далекими огоньками, и большой шапкой света на юго-востоке, где свет не выключал Орёл, нашёл и сосчитал во тьме все купола парашютистов: двое под ним на восток - внизу, двое на запад – чуть выше его самого. И… бескрайнее звёздное небо! Внизу, в некоторых местах, мутнел в черноте… туман. Но короток был миг блаженства, прыгали с шестисот метров. Вместо страха тело и Душа Мишки расплывалась в сладкой и чудной истоме, когда он висел в воздухе. Как же ему нравилось прыгать с парашюта. Как легко он всегда шагал в… бездну, хотя в мошонке играет всегда, но как ни странно, и это!.. ему нравилось. И он с сожалением понимал, смотря вниз, как быстро приближается… земля, как быстро начинаю проявляться во мраке, складки местности… границы туманов… сначала большие, потом и небольшие, деревья. И вот… Родная! Чуть подтягивает задние стропы, парашют легко выбрасывает тело слегка вперёд, ноги прямые, словно с копны прыгнул, как дома в юности, небольшой упругий удар, попой на землю, чуть в бок на живот, нижние стропы руками быстро-быстро на себя… парашют даже надуться не успел…
            Не прошло и получаса, группа собралась в заданной точке, без приключений, скрутив парашютное снаряжение, замаскировав его как положено. Командир с облегчением выдохнул: «Слава Богу никто не хромает».
            Прыгали в гражданской одежде, красноармейскую форму не брали с собой вовсе, но при этом у каждого в потайном месте имелась форма немецкая. Личное оружие тоже немецкое, у каждого шмайсер с двумя магазинами, больше брать не стали, чтобы не утяжелять багаж, и Вальтер с четырьмя снаряженными обоймами.
            Теперь надо пробежать восемь километров леса, преодолеть два водоемам, и только потом группа встаёт на задание.
            Построились, попрыгали на месте. В авангарде Сиротин, замыкающим Трифонов, группа тронулась по маршруту. Первый бежит в зоне видимости группы…
            …………………………………………

            За 18 часов до высадки парашютистов.

            - …Вот. – Генерал аккуратно тыкал, не заточенным концом простого карандаша, в карту. – Вот на это поле ты должен высадить парашютистов. Имей в виду, что здесь везде немецкие войска, мы специально их выбрасываем на северо-запад от Орла, это наименее занятая войсками вермахта территория, потому, что здесь железки нет, до фронта уже далековато, но скорее всего тебя и здесь все-таки засекут, когда на эшелон шестисот метров выйдешь, поэтому в обратную на восток не лети, ждать тебя там будут, на север лети, вот с этой точки на северо-восток, вот от сюда поворачиваешь на юго-восток, отсюда выравниваешься на восток, здесь попадаешь в коридор… на этом маршруте немецких соединений нет, поэтому и противовоздушной обороны тоже нет… ну по крайней мере не должно быть, следи только за небом. Охотники могут рыскать везде. Но ночью они обычно не летают, всё равно ни хрена не видно.
            Все внимательно наблюдали по карте, точки где надо делать коррекции полета, отмечая это в своих планшетах.
            Командующий напряженно задумался, подведя простой карандаш к подбородку:
            - Капитан Карманов, - обращаясь к капитану авиации, командиру эскадрильи, - неужели нельзя с ними пару ястребков направить для прикрытия… транспортник здоровый, ястребки маленькие, посмотрели бы за ними с дистанции, если что, бой бы на себя приняли. Дальность полета позволяет… Но не ординарная задача, мы не имеем права ее провалить. Легендарный корреспондент… с нас за него не только погоны сдерут, на куски порежут, и дублера у него нету.
            Он сделал напряжённую паузу. Все пока думали, что ответить генералу, тот опять повторил, агрессивно повысив тон:
            - Нету дублирующей группы… корреспондент только один, повторить не получится! И задание не выполнить нельзя!
            Все по-прежнему молчали, на позвоночнике оценивая ответственность ситуации.
            Генерал-майор Жмаченко - командующий 3й армии, его начальник разведки, командир эскадрильи транспортной авиации – в эскадрильи пять самолетов Дуглас, сам в звании капитана и два пилота-аса, один основной, второй дублирующий - разбирались с заданием завтрашнего полета, которым под Орёл забрасывается группа разведчиков для выполнения особо важного задания ставки.
            - Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться.
            Все посмотрели на основного пилота.
            Тот вздохнул глубоко, задрав брови, из-за чего лоб пошёл гребенкой красивых молодых морщин:
            - Если бы лететь днем, то прикрытие было бы полезным, ночью врага заметишь, когда до него уже три, четыре сотни метров останется, ястребки уже все равно опоздают. – Констатировал бесполезность сопровождения. – Они врага могут даже после атаки не найти, когда мы уже сгорим… ночью бесполезно. Сами долетим. – Встал по стойке смирно. – задание будет выполнено, товарищ генерал.
            Какое-то время все переваривали то, что сказал летчик.
            - Осечек… никаких, товарищи, быть не должно, нам эта группа, как воздух, нужна, - раскрытую ладонь, гильотиной подвёл к горлу… - не имеете права, чтобы вас сбили по дороге!
            ……………………………………………….

            Продолжение маршрута.

            С 11го на 12 мая Дуглас в половине второго ночи вылетел на задание, с группой Васильева на борту. Разведгруппа в составе пяти бойцов: Капитана Васильева, сержанта Трифонова, сержанта Сиротина, Младшего лейтенанта Громова, старшего лейтенанта Альперта - фотокорреспондента. Двое из группы первый раз прыгали с парашютом, лишь вчера несколько раз были проинструктированы, как действовать в воздухе, что делать при приземлении. Как ни странно, лучше всех это объяснял и описывал восторг прыжка - Трифонов, и интересно, и смешно, хотя… по-деревенски. Зато понятно до последней буквы. Учениками были фотокорреспондент Альперт Макс Владимирович и младший лейтенант Громов - присланный командармом лишь позавчера, десятого мая, офицер связи.
            Формируя группу, Громов, был включён в ее состав последним, Васильев понимал, что связист в операции не нужен. Он из пополнения, сразу с учебки. Молодой офицер – связист. Связь плотно вошла в разведгруппы, выполняющие важные задачи на территории противника. При этом разведчиками солдаты становились только в деле, хорошими примерами тому были Никитин и Трифонов. Именно для этого молодой лейтенант и был включён в группу, ведь связь в составе разведгруппы не предусматривалась, чтобы бойцы были на легке. Зато улетит Громов «ефрейтором» (хоть и младшим лейтенантом), а прибежит – настоящим бывалым офицером… разведчиком.
            Васильев так поступил специально, ему нужен был не просто офицер связи в роте, ему нужен был разведчик, солдат… в данном случае офицер, понимающий, что такое разведка в тылу врага.
            А что такое разведка?.. В любом деле, тем более в военном, от умения и опыта диверсантов зависит то, насколько эффективным будет получаться результат. В военном деле это влияло не только на получение данных на территории врага… На кону ещё твоя собственная жизнь… жизнь твоих товарищей, успех сражения для которого ты добываешь информацию, смерть, или жизнь многих, многих солдат на линии фронта…  во время будущей баталии!
            Ни где больше не ощутить своей шкурой весь ужас, который испытывает солдатик, находясь на вражьей территории. Где каждый шаг, в любую секунду, может стать последним, и ты об этом, возможно, даже не узнаешь… Понять крайнюю ответственность за жизнь своих товарищей, выполнение приказа, можно было только там, за линией фронта. Именно поэтому молодого салагу так нужно было пропустить через жернова сложного и опасного похода. Солдатами не рождаются – много учиться надо, а потом участвовать в боях, сражениях.
            Командир на него, Громова, не сильно надеялся, всего лишь хотел обкатать в деле, задачи боевые будут выполнять Трифонов и Сиротин, а ему надо просто вернуться обратно, и еще на него будет возложена задача непосредственной, постоянной защиты фотокорреспондента. Будет балластом – не беда… молодой, добежит!.. если понадобится - разбужу под прицелом страха. Погибнет – не велика потеря, пришлют другого. Но без этого похода – разведчика из него не получится, а полезным быть сможет, пусть корреспондента охраняет. Не за языками же его посылать, а вот связь в больших походах нужна частенько, а скоро, время придет – будет нужна всегда.
            «В сорок первом рация – диковиной была, в сорок втором – вещь очень полезная, но не всегда доступная. Сейчас в сорок третьем – любая важная разведка со связью… надо же, нам каждый взвод укомплектовали рацией… и офицера связи дали! Эх – что завтра будет!» - мысли капитана, когда уже недалеко оставалось до точки начала маршрута, монотонный бег к ним располагает. Взглянул на Альперта – в движениях пока сильной усталости не чувствовалось. «Что завтра будет?.. Что будет завтра? Завтра будет Победа!» Осмотрелся.
            - Сохранять темп. – сам прибавил скорость, догоняя Сиротина.
            Минуты через три, сначала почувствовал, затем увидел бегущего впереди солдата. Сделав еще полтора десятка шагов:
            - Привал!
            Сиротин перестал бежать и пошел, от шага к шагу замедляя темп ходьбы, ход продолжил еще шагов в тридцать. Затем остановился:
            - Есть привал.
            Сиротин дышал глубоко, но смертельно уставшим не выглядел. А лес… Майский лес до верхушек деревьев был наполнен песней курского, или орловского соловьёв. Появились секунды, чтобы их услышать, Николай жадным взглядом стал вглядываться в окружающий лес, листья и ветки, в рассвете, совсем не хотели шевелиться, а верхушки высоких деревьев уже останавливали первые солнечные лучи, рдея на них ярким светом, который еще не успел разжечь все краски орловской природы. Рассвет вовсю вытеснял из Мира ночь.
            В это время их уже догоняла группа. Более уставшим выглядел молодой, что Николай воспринял лукаво. «…Это хорошо, молодой все равно выдержит, а старый, значит, борозды не испортит.»
            - Привал пятнадцать минут!
            Через несколько секунд появился Трифонов.
            - Трифонов, обеспечить охранение. Сиротин, надо к местности привязаться. – Сказал командир, доставая планшет и компас. – вон куст хороший, накрываемся.
            Смотря на младшего лейтенанта подумалось: «Трифонову-то только восемнадцать, курит как паровоз, а выглядит, словно зарядку сделал.»
            Отошли с Сиротиным к кусту, расстегнули брезентовые штацкие плащи, задрали их полы, сделав домик, как из плащ-палаток.
            Сиротин держал стык плащей в верхнем наложенном шве, Васильев освещал квадратным фонариком планшет с картой, на который был наложен компас. А на востоке уже активно занимался рассвет, свет по деревьям сваливался вниз, все ближе и ближе к земле.
            Через пятнадцать минут группа вновь встала на маршрут.
            Время неумолимо быстро расцветало весенним утром.
            ……………………………………………………

            Приземление разведгруппы осуществлялось в 43м квадрате, по оперативной карте генштаба, недалеко, в полутора километрах на северо-восток, от маленькой деревеньки Дьячье. Шоссейную дорогу Орёл – Болхов группа преодолела уже в пять утра, а к шести подошли к Оке. Машин на шоссе было не много, и шли в основном в сторону Орла, рано еще было. Немцы вообще не любят ездить ночью, но сейчас уже была не ночь, сумерки
каждый десяток минут, становились все прозрачней и светлее. Они знали место, с наполовину забитой илом трубой в метр диаметром, по которой и проползли, но даже если бы ее не было, дорогу перебежать смогли бы. Движение позволяло. Сведения о трубе были от подпольщиков. В маршруте этот вопрос прорабатывался. Прорабатывался и брод, через Оку. Он тоже был на карте генштаба.
            В 1941 году севернее селения Плещеево, недалеко от железнодорожного разъезда Стальной Конь, где активно грузили оборудование Орловских предприятий на железнодорожные платформы в эвакуацию, был сделан трубный переход через Оку. Его потом размыло, но там остался мелкий брод. Немцы в мае сорок второго переход восстановили, пленными. Но, сильными дождями в августе сорок второго года, переход вновь был смыт. Заново восстанавливать не стали, сделали такой же переход ближе к городу. Но на этом месте, в русле, так и остался мелкий брод, в основании насыпи лежали крупные булыжники, которые стремнина размыть не смогла, а сами булыжники хорошо дренировали воду, ослабляя препятствие в русле реки.
            Передвигаться ни техникой, ни подводами по каменной насыпи этого брода было невозможно, слишком неровной была верхушка булыжной отсыпки, не слишком видная под бурунами воды, а пешком осторожно пройти, стремясь не сломать себе ноги, можно, поэтому немцы — это место не контролировали. К нему группа Васильева и шла, ведь для того, чтобы подойти к железнодорожному вокзалу надо было обойти Орел вокруг с севера, а значит преодолеть речку Оку, или двигаться к вокзалу через город. Тоже вариант, если бы был в группе человек хорошо владеющий немецким. Макс Владимирович немецкий понимал и неплохо переводил, для себя, для работы в редакции... Но говорил и писал, как ему не однократно ставили на вид переводчики, очень плохо. Не только по сложению слов… падежей, склонений, но и по лексике и грамматике построения предложений, то есть имел сильный славянский акцент, и совсем не владел произношением.
            А перейти надо ту самую Оку, которая в Горьком впадает в Волгу. В Горьком Ока шириной метров 150 в русле и больше, под Орлом - не велика, от десяти до пятнадцати метров, редко берега расходятся более. Весенний паводок уже прошёл давно, и дождей не было… словно совсем, сразу и не вспомнишь, сколько дней. Большой преградой речка не является, но брод, или плот – всегда лучше, чем вплавь.
            …………………………………………………..
            
            Только в полдень разведгруппа добралась до цели - заброшенного хутора Ольховец, в полутора километрах на северо-восток от железнодорожного вокзала, еще не евши после приземления. В хуторе несколько частных дворов, на значительном удалении друг от друга, со множеством хозяйственных построек, словно и социализма не было. Цель – крайний двор, здесь и жила Прасковья, муж которой в советское время был машинистом паровоза в орловском депо.
            Когда пришли немцы, он поначалу скрывал что машинист, не хотел, чтобы его загребли к ним на службу, сыновья в Красной Армии, жили зажиточно… хотя считалось, что пролетарии, подсобное хозяйство – просто личная собственность. Но немцы от куда-то всё равно узнали, что он железнодорожник и вызвали его в комендатуру. Вызвали следующим образом - полицаи пришли за ним прямо на хутор, благо станция рядом. С ними на станцию пришлось идти, словно под конвоем. У Прасковьи в тот день наверняка появились новые седые волосы.
            Пытался отказываться устраиваться на работу, мотивируя это большим частным хозяйством… что продает немцам яйца, молоко, мясо… кому-то надо за всем этим ухаживать. У немцев на собственность смотрели очень даже положительно. Тем не менее, машинисты на железную дорогу были очень нужны, их не хватало до половины экипажей. Тихон к этому времени уже активно участвовал в подполье.  Отвертеться от службы не смог, сначала полицейская управа, а потом и представители гестапо стали активно выяснять глубину его нежелания работать на нужды великой Германии, но к тому времени подполье уже заинтересовалось его устройством в депо, и «крестьянин», как он себя пытался представить, еще чуток поломавшись – согласился.
            Уже год Тихон официально работал машинистом паровоза в депо железнодорожной станции Орёл. И, кстати был на хорошем счету, не смотря на свою фамилию… Русских. Но при этом всегда подчеркивал, что по национальности… Белорус. Ходил в основном до Гомеля и обратно… туда порожняк, бывало земля на платформах, оттуда технику (танки, пушки, другое, непонятное сложное железо), солдаты в теплушках. Были поездки и по другим маршрутам, в основном на юг, но их по пальцам можно было пересчитать.
            Однажды вернувшись с очередного рейса, когда пришёл домой, от Прасковьи узнал… что что на маршруте, с которого вернулся Тихон, партизаны пустили под откос один из поездов.
            При встрече, сначала он никак не мог понять, почему жена так долго плачет на его плече, не в силах объяснить… что случилось.

            Фасадные окна дома наполовину закрыты занавесками – значит все в порядке. Если ночью, хотя бы одно окно из трёх, полностью закрыто, или днём полностью открыто – это или провал, или на хуторе немцы. При провале – действовать самостоятельно, по обстановке. Но теперь - можно заходить в дом, желательно со двора.
            И всё же Васильев еще минут десять наблюдал, замерев, за окрестностями хутора. Как и где деревья, кусты шевелятся. Как себя ведут птицы. Где и зачем собака лает. Сиротин за спиной, у другого угла, бревенчатой постройки. Но все было тихо, ни «гав», ни «му». Почти лето вокруг деревенское. Птицы… молодая зелень… лёгкие порывы воздуха, не ветра, ветра нет совсем… много-много весеннего солнца.
            Наблюдал за домом из-за кустов уже распустившейся акации, через плохо наезженную дорогу, лежа за углом стены большого коровника. Вот женщина, уже третий раз набирает воду из колодца, и третий раз выливает её в корыто курам прямо из колодезного ведра. Петух раз, затем другой прокричал, у корыта, свою задиристую песню, внимательно гребешком наблюдая за своими многочисленными курями. Хозяин на дворе так и не появился, а ведь должен их ждать.
            Сам хутор в низине, на склоне к ручью, а вот разведчики к нему с севера подходили, обходя деревни Мостки и Леженки, по пролескам между деревнями и полями. А главное, что эти деревни на взгорках стоят, самые высокие холмы вокруг, и оттуда станцию было хорошо видно, когда двигались к цели, как на ладони. С восточной стороны, железнодорожная станция Орёл, расположена на окраине города. Распределительная горка комплектации составов находилась вообще на пустыре, на отшибе, за ней много-много путей забитые составами. Три пути оснащены съездами с платформ вбок для одновременной разгрузки, или загрузки, с десяток, или более, платформ на каждом из них. Макс Владимирович от деревеньки Леженки сделал несколько фотографий панорамы станции. И видно было в бинокль, как с платформ съезжали… огромные танки. Васильеву казалось, что таких он еще не видел.
            Сейчас Сиротин и Васильев уже подходили ко двору нужного им дома, дверь во двор хлева была приоткрыта градусов на тридцать по окружности.
            Сиротин остался на улице, осматриваясь вокруг, в рядах поленниц с дровами. Васильев шагнул в хлев…

            …Прасковья поднималась по ступенькам крыльца. Курей покормила, овцы, кони в загоне, корова привязана, телка рядом, свиньи накормлены… вроде по двору все приделала: «Скоро уже на дойку. Полдень. Странно, никто не появился…» оглянулась, руку ко лбу, опять осмотрелась вокруг… никого. «После дойки в огород пойду… может и не будет никого.»
            По шире открыла входную дверь дома, ступила на мост, на котором в противоположной стене было только маленькое окошечко тридцать на пятьдесят сантиметров, крепко затянутое паутиной между двойными стеклами, оно почти не давало света. И… несколько шагов до двери в избу, пару шагов Прасковья уже прошла:
            - Сегодня птицы летают высоко.
            Прозвучало вкрадчиво… Просковья внутренне напряглась, словно вздрогнула.
            «Как он сюда забрался?» - первое, что подумалось, она не заметила, как в дом попал тот, кого они ждали с десяти часов.
            - Значит будет завтра. – произнесла в ответ, пытаясь найти пришлого глазами…
            Пароли названы.
            С затемненной лестницы на нижний мост, почти к ней вплотную, шагнул высокий мужчина… в штатском костюме.
            - Как обстановка, хозяйка.
            - Немцев нет. Что успели… подготовили. Муж сейчас придет с работы на обед. С ним должны уйти ваши двое. В доме никого нет. Вас-то сколько? – говорила с испугом, но уверенно.
            Васильев глянул ей в глаза, блестящие на фоне открытой на улицу двери, к тому же зрение уже привыкло к полумраку. Глаза не молодой женщины ему ничего не говорили, совсем ничего. Она поняла его недоверие. Хмыкнула, с усмешкой разглядывая его мятый пиджак.
            - Уж больно пиджак хорош, опытного полицая враз заинтересуешь. В таком на станцию идти не надо.
            Капитан бросил взгляд на рукава пиджака, но тут же опять стал смотреть на хозяйку, глубоко вздохнул:
            - Может в избу пройдем?..
            Прасковья открыла дверь:
            - Проходи…
            - После хозяйки.
            Та с ехидной улыбкой шагнула в дом. Васильев, стараясь как можно ближе к женщине держать дистанцию, вошел за ней, не закрывая дверь, в любой момент готовый взять ее в захват, если что… она размашисто прошла к столу, над которым в красном углу висела икона. Васильев остался у входной двери. Через пару секунд закрыл дверь. Капитан, косыми взглядами, осматривал избу, рядами плетёные половики на полу, ряды строгие домашние: «Да, она одна.»
            Он подошёл к среднему окну, отдернул одну занавеску в сторону. Повернулся к хозяйке.
            - Сейчас придут еще четверо.
            - Но четверых проводить опасно! И аусвайсов только два!
            - Не волнуйся, с твоим мужем пойдут только двое.
            Напряжённо двинулся на выход. На ходу:
            - Сейчас вернусь.

            Капитан вышел в хлев.
            Посмотрел на Сиротина, тот наблюдал окрестности в противоположную сторону от дома. Поднял ветку, сломал с хрустом. Сиротин сразу повернулся в его сторону. Знаками показал, что будет сбор. Всех ждет здесь. У стены стоял чурбак, сантиметров корок в диаметре, сел стал ждать.
            «Мне надо быть в группе наблюдения. На тот случай если немцев отвлечь надо будет. Младший лейтенант еще не опытный… кроме того – слишком молод, если что, не сориентируется в обстановке… растеряется. Его с Максом отправлять нельзя. Трифонов… Трифонов – в бою хорош, цепкий, а вот насчет «подумать», не хватит его. Значит Сиротин.» - ещё раз прошёлся по членам группы. «Все-таки Сиротин. Он парень спокойный и рассудительный.» - по-доброму улыбнулся: «Прямо по лицу и рукам видно, как скучает без своей винтовки… И всё-таки Сиротин.»
            В течении семи минут вся группа была в сборе. Командир ждал бойцов, не подымаясь в дом.
            Когда все собрались начал говорить сразу:
            - Сиротин, продолжаешь караул у входной двери. Трифонов, обеспечить наблюдение на выходе на нижний мост дома, появится хозяйка, дашь знать. Она в доме. В доме, кроме неё никого.
            Караул занял свои позиции, командир дождался, когда все вокруг замерло.
            - Пока все идет по плану. Макс, имей в виду, так постоянно не бывает. Тебе лично повторю, всегда будь готов к неожиданностям. Именно ты наша цель и задача. – Тот глазами и головой показал, что всё понимает. - МладшОй, не снижать внимания. – Уже младшему лейтенанту.
            Опять сделал значительную паузу, смотря на фотокорреспондента и младшего лейтенанта. Затем Громову:
            - Тебя ведь Михаилом зовут, младший лейтенант, – глаза хитро сощурил, голову набок.
            - Так точно, товарищ… - поперхнулся, осекся на произнесении звания, - … товарищ командир.
            «Неплохо… В руках себя держит.»
            - Так как у нас уже есть Михаил, тебя, на время операции, будем звать Младшой,,, нет, Малой. Вот-вот, коротко и сердито… Малой! Фотографа… Макс. Все, этот вопрос закрыт.
            Вздохнул, поменяв положение ног:
            - Имейте в виду, на ближайшие три-пять часов, у нас единственная задача… сфотографировать разгрузку немецкой техники на станции Орёл, и… спокойно, по-тихому уйти. – Пауза взгляд по лицам, Сиротин головой не повел, продолжая наблюдение, Николай знал, что он все понимает, и ни одно слово от него не скрылось. Громов жрал командира в оба глаза, лицо корреспондента сосредоточено. На челе Трифонова ухмылка, а наблюдает по-прежнему в дом, Васильев уже заметил, у Мишки на все серьёзное такая реакция. Продолжил. – Никаких выстрелов, никаких спасительных операций, если кто-то провалился, – опять значимая пауза, - спасаем только фотокорреспондента… Макса, коли его спасать поздно… его камеру… – Опять пауза. – Оставшийся в строю, доставляет камеру к месту сбора.
            Образовалась тишина.
            - А где место сора? – растерянно и неуверенно произнес Громов.
            Васильев сосредоточенно посмотрел ему в глаза:
            - А тебе зачем, ты ведь за него головой отвечаешь, - Трифонов опять хмыкнул, посмотрев на младшего лейтенанта, Громов сглотнул слюну. - Если Макс… пострадал, значит ты, что?.. Значит ты уже пал… смертью храбрых, его защищая. Не так ли, Малой?
            У того чуть приоткрыт рот:
            - Так точно, товарищ командир.
            - Но мы должны выполнить задание, Малой! Нам еще шестьдесят километров по железке пройти надо, поэтому… спокойно фотографируем технику… и тихонечко уходим. Без пальбы уходим, по-тихому! К шести часам должны вновь встать на маршрут.
            - У меня в левом внутреннем кармане пиджака заряженные кассеты с пленкой… в правом – отснятые… сейчас одна. Там… брод, труба, станция от Леженок…
            Все посмотрели на Макса. «Это ты молодец, Макс…»:
            - Да ладно ты… прорвемся! – Чуть тишины. – К сведению принято. Сиротин остаёшься в дозоре. Остальные в хату.
            Все уже входили на нижний мост дома. Васильев подошёл к двери, ближе к Сиротину, посмотрел на окрестности:
            - С поленниц обзор лучше. Смени позицию.
            - Есть.
            Сиротин туда-сюда головой, спокойным шагом пошёл к поленнице, словно за дровами.


            Иллюстрация:   карта планшета 1943 год. (топография 1940 год)
            Продолжение:   http://proza.ru/2023/12/22/870   

            10.12.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 4. Железо… которое горит.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/12/11/1425   

            …Васильев, бросает лопату, хватает Трифонова за грудки, встряхивает его, что у того, на взгляд, чуть не отваливается голова. Громко, что бы все слышали:
            - Ах ты… - подбирает слово… - сволочь!
            За шкирку резко вплотную к себе притягивает, почти шёпотом Михаилу:
            - Бей, как можно сильнее меня!..
            За шкирку от себя, опять громко:
            - Да я ж тебя, б*я, закопаю!..
            Васильев видел воспаленные и растерянные глаза Трифонова…
            - Ну, говнюк!.. – пытаясь сбить шоковою оторопь Михаила…
            Трифонов со всего маха, но нелепо, бьёт командира в грудь. Васильев его, за шкирку, опять к себе, шепча:
            - В морду, со всего маху, и не останавливайся:
            Опять встряхивает, на дистанцию… продолжая мутузить того за шкирку:
            - Раздавлю, сопля!
            Трифонов – размашисто командира, да прямо в нос, а тот вместо того, чтобы согнуть колени, тогда бы вскользь… в лоб, словно подставляется. Капли крови в сторону, в лицо углекопа работающего в двух метрах от дерущихся… а Трифонов уже наносит второй удар, третий, болтаясь на крепких руках своего командира, словно тот соскучился по ударам своего маленького друга.
            Затем!
            Николай отпускает Мишку, Миха отшатнулся, на ногах устоял… и тут же сильно получает прямой, левее носа. Николай бьёт, стараясь не свернуть сопатку, тот валится назад, перекатываясь от удара через плечо, с обалдевшим мутным взглядом, после залпа искр в левом глазу, садится на черный уголь… Эхом слышит вопли немецкого караула:
            - Aufh;ren! Loslassen! Ich werde schie;en! (Прекратить! Разойтись! Стрелять буду!)
            Танкисты, съезжая на платформу с состава, остановили движение своего панциря, смотря на драку русских мужиков, механик-водитель на пол корпуса из люка, и ржали, показывая на тех руками:
            - Das sind die Schweine! Russische Schweine auf der schwarzen Kohle! (Ну и свиньи! Русские свиньи на черном угле!)
            А караульный уже перезаряжает затвор, скинув винтовку с плеча…
            ………………………………………..

            Двумя часами ранее…

            …Немолодая душа Альперта колыхнулась от слов командира. Скорее всего, только сейчас он до конца осознал, что все эти люди готовы отдать жизни за него, за те фотографии, которые он обязан вытащить к своим, он опустил глаза, затем напряженно посмотрел на Васильева:
            - У меня в левом внутреннем кармане пиджака заряженные кассеты с пленкой… в правом – отснятые… сейчас одна. Там… брод, труба, станция от Леженок…
            Все смотрели на Макса.
            «Это ты… молодец, Макс…» - подумал командир, затем обращаясь к фотокорреспонденту Максу Владимировичу Альперту:
            - Да ладно ты… прорвемся! – Чуть тишины. Васильев оценил, что сказал Макс. Николай понял, что Альперт до глубины своей творческой Души, проникся важностью задачи, стоящей перед их группой. – К сведению принято. Сиротин остаёшься в дозоре. Остальные в хату.
            Все уже входили на нижний мост дома. Васильев подошёл к двери, ближе к Сиротину, посмотрел на окрестности:
            - С поленниц обзор лучше. Смени позицию.
            - Есть.
            Сиротин туда-сюда головой, спокойным шагом пошёл к поленнице, словно за дровами.

            Менее, чем через двадцать минут, на обед, пришёл Тихон. Он не приходил ранее, с собой брал, но нынче день был особый, это был предлог для встречи с разведчиками.
            Прасковья всех накормила картофельным супом на курином бульоне с порошками, солеными огурцами с картошкой, напоила чаем с пирогами, под конец поставила на стол крынку парного молока. Их зажиточность и успешность хозяйства была очевидна. Ценили немцы железнодорожников… и, если это было им выгодно, частников на земле. Железнодорожников ценили и так, таких зажиточных, как Тихон, вдвойне.
            Двоим, Прасковья, дала другие пиджаки, у двоих сказала – сойдет, а на командира размера нет, слишком большой дядька. Но считала, что нельзя на станцию идти в светло-сером пиджаке строгого покроя, да еще мятом в гармошку, он был слишком заметен для любых глаз. Поэтому заставила его снять пиджак и надеть безразмерную старую телогрейку, к тому же пахнущую дворовыми работами, удивляясь, как нелепо мелко выглядела здоровая телогрейка на его высокой стройной фигуре, раздвинутая плечами командира, но делать было нечего – пойдет в ней, так все равно лучше, по крайней мере в глаза не бьёт. Да и красавчик стал чуть попроще, хорошо еще не брит сегодня.
            Когда Тихон объявил, что с собой сможет провести только двоих, и то, потому что паровоз оставил за постом охраны, якобы за стрелкой путь забит:
            - …К том же аусвайсов только два, фотографии-то есть, которые сейчас наклеить надо?
            - Есть… у каждого есть, но раз только двоих…
            Командир замолчал в тяжёлом раздумье.
            «Так… один аусвайс для Макса. Кто же второй? Громов не пойдет, растеряться может, если что … все-таки первый рейд… Может Трифонов?.. Трифонов в бою хорош – цепкий, только победить готов, но гибко думать не умеет. Всё-таки Сиротин, он спокойный как танк, и хитрый, как лис…»
            - С Максом пойдет Андрей. Тихон обрисуй обстановку, обозначь действия бойцов. Объясни корреспонденту, места, откуда ему легче будет выполнить задачу.
            - Ну самое удобное место для съемки, это тендер с углём. Место высокое и обзор хорош, и схорониться легко, коли что. В паровозе ничего не трогать, сразу по башке получишь. Ёшечки… Забрались, нырнули в тендер и схоронились там, пока не позову… не покажу, что к чему.
            Замолчал прихлёбывая суп деревянной ложкой, самоделкой. Остальные молчали, не смея нарушать порядок за столом. Прасковья сидела у края стола, ожидая, когда все скушают первое. И только доев суп, подавая Прасковье, пустую тарелку, Тихон продолжил:
            - Когда я ем, я глух и нем… Ну и вкуснятина, Проша, язык проглотишь, Ёшечки мои.
            Все улыбаясь поддержали хозяина.
            - Да ладно вам, кушайте на здоровье. – Сказала, словно смущаясь, накладывая из чугунка картошку, раздавая тарелки по гостям обратно, тарелка с солеными огурцами стояла на середине стола. – Тиш, может поллитру поставить?
            Тихон посмотрел на Васильева, тот покрутил головой.
            - Не время сейчас, - принимая от жены хозяина тарелку с картошкой.
            Тарелку поставил, взял огурец:
            - Садиться в будку паровоза справа, слева пост будет, слева я с помощником пойду. Пока я на посту докУмерт оформляю, помощник вас там и примет. Стойте за колёсами, тогда вас не видно будет, я паровоз так поставил, что справа стенка как раз. Ну и всё, наверно. Ах да. Ёшечки мои. Аусвайсы вам может и не понадобятся, если паровоз осматривать не будут, это редко бывает, но бывает, то и хрен с этими бумажками. Но, а если полезут проверять, то вы сменный экипаж, на паровоз №11256 – это запомнить надо. Утром маленько под шаманили, он прямо там на полигоне встал, так вас с отсыпного подняли, для помощи в ремонте. Номер запомните на зубок, вы работаете на нем. Сменщиков запомните, Корнилов Павел Васильевич… это машинист значит, и Кобзев Сашка… - чуть задумался, - не помню отчество, это и не надо – он молодой. Высаживать вас буду приблизительно в четыре, когда с горки за новой партией вагонов поеду на разгрузку. У фотографа часа полтора времени будет, справитесь ведь, не так ли?
            Макс кивнул, проглотив вкусную картошину, раздавив верхней – нижнюю губу, от удовольствия.
            - Доставай планшет! – командиру.
            Васильев снял планшет с плеча, разложил его раздвинув тарелки, благо стол большой.
            - Да, высаживать буду, - он наклонился седыми короткими волосами над планшетом командира, ткнул пальцем, - о… вот здесь на стрелке, от стрелки в лес только кювет перепрыгнул… и ты в чаще, ехать буду медленно, пока состав идет, вы должны уже за деревьями оказаться, далёко. Там всего метров пятнадцать до путя, от леса. А с другой стороны пост немецкий и не пьяный полицай на нем, а два фрица, они сейчас на каждой стрелке посты поставили. Откуда только столько, солдат-то, набрали. Как муравьев… солдат-то, ёшечки мои.

            …Когда Тихон с помощником садились в будку паровоза, капитан и сержант уже вскарабкались на уголь гружёного полувагона, схоронившись в пазухе угля и полувагона, чтобы их было не было видно с дозорной вышки, одну из которых они будут проезжать, приближаясь к платформам разгрузки техники.
            Не была сконцентрирована охрана на гружёных полувагонах с углём. Ведь главное – шесть платформ с танками… с новыми, невиданными «Тиграми».
            Никто не сконцентрирован на подъезжающих вагонах с углём. Все наблюдения сосредоточены на новой технике, где уже на этот момент экипажи были на своих местах, и напряжённо готовятся к разгрузке. Танков, на ближних платформах, у других площадок разгрузки, машин уже нет, последний съезжает с пандуса. Немецкие солдаты несут боковые упоры и направляющие трубы, закрепляя их на платформах тяжёлыми шкворнями, готовя съезды уже для новой партии огромных машин. Танкисты внимательно наблюдают, как им готовят платформу для съезда с платформ железнодорожных на платформы полигона.
            Рабочие, и охраняющие их полицаи, ловят место, где остановится первый вагон с углём, на угольном складе, за грузовой платформой. Васильев – голову выше портала вагона, осмотрелся, моментально перекинул ногу, найдя ребро жесткости, скрылся между вагонами. Трифонов юркнул за ним. Командир видел, что никто, идущий впереди вдоль пути, не смотрит на вагон выше тележки, уверенно двигаясь к разгрузочным платформам. Когда до рабочих осталось метров десять, он без нервов прыгнул на землю, поравнявшись с остальными рабочими. Тоже сделал и Трифонов. Полицай оглянулся лишь, когда паровоз свистнул, выпустив вверх клуб белого пара, неприятно скрежеща тормозами и железом колёс о рельсы. Остановившись в итоге. Танкисты на платформах немедленно занялись распаковкой своего монстра с другой стороны танка.
            Старший полицейский, со шрамом в пол лица, словно от сабельного оттянутого удара, о чем-то, по птичьи, переговорил с немецким унтером охранения, затем скомандовал:
            - Стоп! – Замахал руками в сторону паровоза, словно давая им запоздалую команду. – К разгрузке угля приступить.
            Двое шли с лопатами – бросили их в одну кучу. Все начали лениво разбирать лопаты, когда Васильев и Трифонов лопатами были вооружены, еще четыре лопаты остались лежать на чёрной, просмолённой старым… ранее выгруженным углём площадке.
            Рабочие кувалдой открыли первый донный люк полувагона, из жерла которого в постель угольного склада, ударила волна чёрного блестящего, как алмаз, антрацита. Затем второй люк, третий… углекопы приступили к работе. Капитан и сержант Красной Армии рьяно приступили зачищать колеса и рельсы первого полувагона.

            Не прошло и минуты, вдоль состава к ним, быстрым шагом, шли два танкиста. Один из них унтер-офицер, второй младший солдатский чин. В руках солдата книжка – на подобии журнала. Сначала они о чем-то грубо говорили, видимо с разгрузкой связано, затем офицер резко скомандовал, танкист вытянулся струной:
            - Jawohl! (Есть!)
            Офицер быстро пошёл проч. Младший чин стал внимательно всматриваться в страницу журнала… книги, периодически всматриваясь в ходовую танка. Вдруг его позвали, платформы за три к паровозу. Ему надо было уйти…он сначала теребил журнал в руках, затем хотел засунуть его за пазуху, но размер для этого не понравился, сделав пару шагов, тот выпал на траву. Он туда-сюда, сложил его вчетверо вдоль, как газету и сунул под трак гусеницы. Побежал к офицеру.
            Васильев обменялся взглядом с Трифоновым. Николай… неловко поддел крупный кусок угля, и, якобы его бросая, отпускает черенок, словно тот от напряжения вырывается из рук. Лопата летит в сторону немецкого танка на железнодорожной платформе, с неловким звуком растяпы. Инструмент улетает метра на четыре, ровно на то место, где в траке торчал… «журнал».
            Полицай со шрамом оглядывается на звон, но ему это не интересно. Опять смотрит на второй вагон, где никак не могли открыть второй затвор донного люка, первый и третий были открыты, а второй не поддавался.
            Васильев медленно поднимает лопату, и… правой рукой забирает «не немецкий» журнал. Журнал моментально исчезает в рукаве его бездонной телогрейки, а он деловито делает несколько шагов к месту своей работы. Уверенными движениями вынимает журнал из рукава, засовывает за ремень брюк, на спине, словно избавляясь от камня, что за шиворот попал, под рубаху… навыпуск. Снова продолжает отбрасывать уголь из-под вагона, не ослабляя наблюдение за паровозом и его тендером.
            Так они зачистили первый люк, затем второй. Работа не была легкой, парни уже чувствовали, что надо экономить силы. В этот момент!.. В этот момент, капитан отчётливо видит на подножке паровоза… Макса!!!

            Макс вновь и вновь крутит барабан своей лейки, подводя после этого фотоаппарат к глазу, затем вновь крутит пленку. Затем вновь крутит пленку, отснимая новый ценный и, конечно, очень важный кадр.
            …Васильев, бросает лопату, хватает Трифонова за грудки, встряхивает его, что у того, на взгляд, чуть не отваливается голова. Громко, что бы все слышали:
            - Ах ты… - подбирает слово… - сволочь!
            За шкирку резко вплотную к себе притягивает, почти шёпотом Михаилу:
            - Бей, как можно сильнее меня!..
            За шкирку от себя, опять громко:
            - Да я ж тебя, б*я, закопаю!..
            Васильев видел воспаленные и растерянные глаза Трифонова…
            - Ну, говнюк!.. – пытаясь сбить шоковою оторопь Михаила…
            Трифонов со всего маха, но нелепо, бьёт командира в грудь. Васильев его, за шкирку, опять к себе, шепча:
            - В морду, со всего маху, и не останавливайся:
            Опять встряхивает, на дистанцию… продолжая мутузить того за шкирку:
            - Раздавлю, сопля!
            Трифонов – размашисто командира, да прямо в нос, а тот вместо того, чтобы согнуть колени, тогда бы вскользь… в лоб, словно подставляется. Капли крови в сторону, в лицо углекопа работающего в двух метрах от дерущихся… а Трифонов уже наносит второй удар, третий, болтаясь на крепких руках своего командира, словно тот соскучился по ударам своего маленького друга.
            Затем!
            Николай отпускает Мишку, Миха отшатнулся, на ногах устоял… и тут же сильно получает прямой, левее носа. Николай бьёт, стараясь не свернуть сопатку, тот валится назад, перекатываясь от удара через плечо, с обалдевшим мутным взглядом, после залпа искр в левом глазу, садится на черный уголь… Эхом слышит вопли немецкого караула:
            - Aufh;ren! Loslassen! Ich werde schie;en! (Прекратить! Разойтись! Стрелять буду!)
            Танкисты, съезжая на платформу с состава, остановили движение своего панциря, смотря на драку русских мужиков, механик-водитель на пол корпуса из люка, и ржали, показывая на тех руками:
            - Das sind die Schweine! Russische Schweine auf der schwarzen Kohle! (Ну и свиньи! Русские свиньи на черном угле!)
            А караульный уже перезаряжает затвор, скинув винтовку с плеча…
            Васильев, тем не менее, вновь подскакивает к Трифонову, опять за грудки, как игрушку поднимает с угля, замахивается на новый удар…
            Караульный кричит:
            - Убью… Гад! - Тыча в Васильева, за метров пять, ствол трясущейся винтовки.
            Васильев оглядывается на него, останавливая действие, отпуская Трифонова. Тот, непроизвольно, делает пару неуверенных шагов назад, смотря на командира…
            В это время, из будки машиниста, Макс уже сделал ряд снимков немецкой техники вокруг, пока, на черном угле разворачивались хулиганские действия Васильева и Трифонова. И он не отдавал себе отчета, что каждая секунда могла быть последней в их жизни. Ну а если бы заметили, что делает он… погибли бы все!
            Но остальные глаза, и полицаев, и немцев, конечно и рабочих, убирающих уголь из-под полувагонов, смотрели на дерущихся. Многие смеялись, немцы подначивали мужиков к продолжению драки, как гамбургских петухов…
            ………………………………………….

            А фотокорреспондент, не останавливаясь, продолжал фотографировать танки. Опомнился, когда кончилась пленка. А Тихон, с помощью Сиротина, за шкирку втащили непослушного фотографа в будку паровоза.
            Оказавшись внутри будки, Альперт, на секунды потерял ориентацию, рыская напряжённым взглядом по приборам паровоза. Затем опомнился:
            - Прощения просим, - сказал растерянно, в глаза находящихся рядом, Тихон.
            Но в следующие секунды азарт и страстное желание, не потерять самый главный снимок, вернулись в его сознание.
            И, словно ничего не случилось, резко пытаясь встать, двигаясь, чуть ли не на карачках в тендер, прямо по углю карабкаясь ногами и одной рукой… во второй – лейка, на самый верх угольного склада паровоза. Добравшись до верха, опять попытался фотографировать, забыв, что пленка кончилась. Сиротин теперь неотступно следовал за ним.
            Спустился чуть ниже по углю, начал перезаряжать фотоаппарат. Сержант Андрей Сиротин, как заворожённый наблюдал за его быстрыми и уверенными движениями, но старался им не мешать, понимая, что тот совсем не способен контролировать, в своей творческой агонии, что всех может привести к смертельному провалу. При этом сержант, будучи всегда готовым к бою, осознавал, что эти фотографии бесконечно нужны там… в Москве.
            Макс перемотал пленку, открыл аппарат, кассету сунул в левый внутренний карман пиджака. С правого внутреннего кармана достал следующую заправленную кассету, через пол минуты накрутил пробный, щелкнул. Он опять готов к съёмке.
            Задумался, только сейчас сообразив, что отснять предыдущую кассету позволили… Васильев и Трифонов рискуя собой… а спасли его… и все, что с ними происходит, Тихон и Андрей. Но медлить нельзя!..
            Молниеносно поднялся к краю борта тендера. Васильев и Трифонов стояли под прицелом. Полицай показывал стволом винтовки, что бы те двигались под конвоем в сторону. Те сделали короткие, неуверенные шаги. Но, вмешался немецкий унтер-офицер, махнув рукой, и, как было понятно, старший полицейский, шрама почти за сотню метров было не видно Альперту, приказал их оставить в покое, опять принуждая тех к работе на угле.
            Он оглянулся вокруг. Огромный танк уже сошёл с железнодорожной платформы и удалялся в сторону пандуса с разгрузочного полустанка. Сфотографировал его задницу три раза. Фашист в люке танка внезапно оглянулся зачем-то – Альперт головой нырнул к углю… скрываясь за бортом тендера, вдруг не на шутку перепугавшись, словно парой минут назад, это не он вылезал из будки паровоза, фотографируя, смеющихся над дракой, немцев в чёрных комбинезонах.
            ……………………………………………..

            - Aufh;ren! (Прекратить!) - Немецкий караульный передёрнул затвор винтовки, увидев, что дерущиеся не очень-то испугались полицая.
            Рабочие разошлись от дерущихся, опасаясь попасть под стрельбу. Работа остановилась.
            Немецкий унтер-офицер это заметил прежде всего, ему плевать было на разбитые носы, у него была жесткая команда от старшего офицера – работа по очистке путей от угля должна быть закончена в кратчайший срок, и никакой задержки маневрового состава по углю - недопустимо.
            - Weiterarbeiten. Weg r;umen. Sofort weiterarbeiten. (Продолжить работу. Зачистить пути. Немедленно продолжить работу).
            Полицаи начали прикладами сгонять всех углекопов к продолжению расчистки угля из-под вагонов.
            Через минуту работа восстановилась, очередной танк слез с железнодорожной платформы и медленно двигался к пандусу, а к разгрузке уже готовилась следующая машина, на третьей платформе состава, рыча и выплевывая в углекопов клубы черного дыма. А приволок этот состав на место разгрузки паровоз Тихона.

            Мишка Трифонов получил удар прикладом по хребтине от полицая со шрамом на лице. Васильева, ущербный командир врага, тоже хотел треснуть, но Николай встал во все свои 190 сантиметров, безразмерная телогрейка сразу стала ему коротка, и зло посмотрел на предателя. Их глаза столкнулись… полицай тормознул…
            - Работай… - опять замешкался, - жлоб.
            Отошёл в сторону, через пару секунд опять зло оглянувшись на Васильева, который уже поднял брошенную, перед дракой, лопату: «Этому бугаю один ..й(хрен), где умирать… а мне нет.» - оправдывал он себя мысленно, отходя чуть в сторону.

            У Макса уже было отснято две кассеты на станции Курск, и были замечательные ракурсы огромного немецкого танка, но никто из них не знал, что это были фотоснимки, еще тогда секретного нового немецкого танка Т-3 «Тигр». Были панорамы самого объекта разгрузки, панорамы объектов железнодорожной инфраструктуры самой станции. Его Душа так хотела быстрее… как можно быстрее превратить негативы в фотографии.
            В это время.
            - Миха, - Николай стоял рядом с Мишкой, говорил тихо, вкрадчиво, чтобы слышал только сержант, - съё….ть надо. – Понял, что Трифонов понимает его. – Переходи, не спеша, к полувагону. Попробуем уехать с составом Тихона. Запрыгиваешь в полувагон, когда команду дам. Я закрываю люк…
            - Пупок не развяжется? – Перебил командира сержант.
            - …Не ссы, я сильный.
            Оглянулся на полицаев, «Шрам» болтался у первого полувагона.
            - Как будет возможность прыгну в последний, после зачистки, люк. Когда полицай будет проверять вагон, будешь его на мушке держать, я буду говорить.
            Трифонов кивнул головой.
            Они спокойно, сначала Трифонов, затем Васильев, перешли расчищать затворы под третьим полувагоном, работая значительно интенсивней остальных углекопов.
            Выгребли уголь с отброшенного, до шпал, люка. Зачистили рельс. Командир внимательно наблюдал за немцами и полицаями, ожидая удобного момента, только вскользь ловя положение гражданских рабочих, зачищающих уголь:
            - Пошёл, - скомандовал тихо, но резко.
            Трифонов двумя движениями оказался в вагоне.
            Васильев начал поднимать люк пола полувагона, чтобы его закрыть. Напрягаясь изо всей силы, чувствуя, что не рассчитал свои жилы до конца. Он победил вес люка, но замок… не поддавался. На четверти паза остались камешки угля… Люк пришлось бросить. Ладонью и рукавом телогрейки зачистил паз, затем еще раз прошелся по нему телагой. Снова начал поднимать люк. Слева, на подмогу, подошёл мужик, ничего не говоря, принял на себя вес люка, Николаю оставалось только сместить щеколду в право.
            - Закрыт, - кинул Васильев. – Спасибо.
            Глаза в глаза с не молодым мужиком.
            - Не зачем. Когда сам полезешь… свисни… - глазами и кивком головы показал на вагон.
            Васильев напряжённо на полицаев, затем вскользь на немцев. Опять глазами столкнувшись с этим мужиком. Тот отвернулся, поднимая лопату.
            Командир опять начал отгребать уголь последнего, восьмого люка, третьего крайнего полувагона, зачищая остатки угля… в том числе и с полки внутри вагона, где в углу притаился Трифонов. Искоса глянул на Мишку, тот уже стоял с пистолетом в руке, не шевелился - замерев. В этот раз полку четверти замка донного люка зачистил тщательно.
            Завершив зачистку и вагона, и рельса до конца, приблизился к уже знакомому:
            - Поможешь?.. – обменялись взглядами.
            Тот толкнул в бок своего приятеля:
            - Залезай. Мы сейчас закроем.
            Васильев, не спеша, продолжая бросать лопатой уголь, вернулся к открытому люку. В течении минуты его уже там не было. Еще приблизительно через пол минуты двое рабочих подошли и начали закрывать последний люк третьего полувагона. Они уже подняли затвор, громыхнув железом вагона…

            Иллюстрация:   фото - под Орлом, 1943 год.
            Продолжение:   http://proza.ru/2023/12/23/1666   

            20.12.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 5. 9 миллиметров страха.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/12/22/870   

            …Громов уже два часа ожидал в назначенном месте, вновь и вновь, остужая свои сомнения в правильности выхода на точку, сверяясь с планшетом, опять подтверждая, что ошибки нет.
            На него возложили хозяйственную задачу, доставить на точку весь груз группы. Тащить более четырёх километров весь скарб группы оказалось достаточно тяжело, несмотря на то, что всё необходимое было в обрез, даже еда. Только пять шмайсеров, с парой магазинов на каждый – 30 килограммов. Пять полевых фляг с водой – еще шесть килограмм. Весь багаж – более пятидесяти.
            Все-таки наш ППС на много, слишком заметно легче немецкого автомата. Шмайсер – 5 килограмм, ППС – 3 килограмма. Можно было сэкономить целых десять килограммов багажа. Но в данную операцию всю группу вооружили только немецким оружием.
            Не прошло и получаса, а Михаил уже переживал, ему казалось, что слишком долго сидит в ожидании. А через час настало расчётное время, когда группа должна уже появиться… Но время шло - он по-прежнему оставался один. Младший лейтенант вновь, очередной раз, по карте, по привязкам визуальным, проверял правильность точки, на которую вышел. Но нет – объект определён правильно. Оставалось только ждать… и вновь ждать. В кармане лежала единственная отснятая кассета, которую, при провале, он обязан доставить на нашу сторону. Из-за этого, переживал еще сильнее.
            Отчаиваться было еще рано, ждать группу он будет до утра. Ну а если уж никто не придет до рассвета, то действовать придется по обстоятельствам. Рано было еще сильно переживать, но не получалось, часы, которые ему подарил Отец, перед отъездом на фронт, а был он у Михаила… генерал, показывали только 18.00. Только кошки на Душе… всё равно скребли. Мама его воспитывала добрым мальчиком, где-то избалованным, несмотря на строгость отца. И очень сильно переживала, когда он придя три месяца назад домой - объявил, что весь его курс в институте записались добровольцами в военкомате… в том числе и её сын.
            «Компас??? Наверно в рюкзаке командира есть. И у Сиротина наверняка лежит.» Почувствовал некое успокоение: «Нет, нет, я не ошибся. Место то, что на карте командиром обозначено. В том сомнения нет... мой компас нормально работает.» - опять почувствовал внутреннюю расслабленность.
            Через минуту, другую, снова встаёт, делает несколько шагов к краю леса. Всматривается в разные, обозначенные маркерами, места своего планшета. Возвращается обратно к спаренным, для переноски, рюкзакам, понимая, что надо ждать дальше.
            ……………………………………………..

            - …Залезай. Мы сейчас закроем.
            Васильев, не спеша, продолжая бросать лопатой уголь, вернулся к открытому люку. В течении минуты его уже там не было. Еще приблизительно через пол минуты двое рабочих подошли и начали закрывать последний люк третьего полувагона. Они уже подняли затвор, громыхнув железом, когда полицай со шрамом на лице заорал:
            - Ну-ко, ээ-э! Это же последний люк в вагоне! Отойти! – он быстрым молодым шагом направился к вагону, на ходу… - Дайте взглянуть добро-ли очистили? В сторону, идиоты!
            Рабочие переглянулись… Если пустить полицая – хана:
            - Да там чисто, как в аптеке. – сам встал, чтобы препятствовать его пути.
            - Отойди, не мешай!.. Ну! – отстранил его рукой, сам полез под вагон.
            Второй, от секунды к секунде, крепче сжимал рукой черенок лопаты, скашивая глаза на других полицаев. Похоже был готов произвести удар, голову не отрубить… совковая, если что – придется душить.
            Этот полез под вагон, рабочему пришлось постараться, заставив полицая нелепо споткнуться, не зная куда девать винтовку, несколько раз непроизвольно стукнув ею по железу вагона. Наконец в квадратный люк полика вагона он смог поднять свою голову, через миг оказавшись там и плечами. Поднял взгляд…
            …В полуметре от глаз – сверху, чуть сбоку, в лоб… смотрел ствол браунинга. Что было за девятимиллиметровым отверстием – стало не важно. Во рту куда-то делась слюна, под языком и на нёбе совсем сухо. Кроме отверстия больше ничего не видел и почти не слышал вокруг. Дыхание перехватило, словно пуля уже вылетела из пистолета и вот-вот пробьёт, а может уже пробила… его лоб. Но в следующий миг почувствовал, как его онемевшее тело схватили за шкирку стальные руки, возвращая весь ливер, ненужного мяса, обратно на этот свет, подвешивая в воздухе.
            Он почувствовал, что его словно приковали к чему-то жёсткому… железному. Попой определяя грубый сильный больной укол в ягодицу. То был камешек угля на металле полика вагона… но его взгляд по-прежнему видел только дырочку ствола браунинга…

            …Как только полицай со шрамом поднял свою изрезанную физиономию в люк пола, Васильев тут-же схватил его обеими ручищами за шкирку. Тот расслабив левую руку в локте, очередной раз громко стукнул винтовкой о железо вагона и повис на своём пиджаке, который где-то неприлично громко треснул. Рот открыт, глаза перепуганы до стекла, кровь словно покинула физиономию. Трифонов, держа предателя Родины на мушке, указательным пальцем левой руки перечеркнул свой рот, но тот словно уже проглотил свой язык.
            Посадив его на край грузового проёма, капитан пару секунд подождал, затем туда-сюда хлёстко ударил его по щекам и шраму. Сделав опять нужную паузу, чтобы испуганные до смерти глаза сошлись в фокусе. Заговорил медленно:
            - Ни звука!.. – Опять пауза, теперь они смотрели друг-другу в глаза. – Жить… - пауза, - хочешь?
            Сказано тихо, но остро. Тот опять перевёл взгляд на девятимиллиметровую дырочку и сначала медленно, затем быстрее и быстрее закивал башкой с сухим ртом.
            - Когда вылезешь… будешь на мушке. Неверное слово или движение… и ты на том свете… с Боженькой разговариваешь. А он тебя, наверно… о-ой как не любит.
            Васильев голову наклонил на бок, усмехнувшись. Со шрамом – тоже. И тоже усмехнувшись.
            - Понял… нет?
            Тот энергично закивал головой.
            - Да… да, - выдавил еле слышно.
            Командир поправил пиджак очень противного ему человека несколькими нелегкими ударами ладонью по груди:
            - Ну иди… иди, милок. Не забудь команду дать, чтобы закрыли, - глазами показал на люк.
            Опять брезгливо поднял его за шкирку, но тут же, не отрывая от угля, поставил на полусогнутые ноги:
            - Люк… закрыть не забудь, а то всё немцам расскажу! – резко вытаращил на него глаза, с ударным движением головы вперёд!
            «Шрам» отшатнулся – словно его ударили в переносицу, как будто придя в себя. Судорожными движениями начал вылезать из-под вагона, ударившись о железо уже не винтовкой, а головой. Затем сделал, будто последний в жизни шаг. Обернулся на одного из рабочих в пол оборота:
            - Закрывайте… - опять продолжил робкое движение вперёд, ощущая задницей холодное дуновение смерти.
            Отойдя метров на десять, стал озираться, пытаясь понять, откуда надо ждать пулю.
            …………………………………………

            Сиротин видел, как полицай полез в вагон, куда спрятались командир и сержант, понимая, что его задача… фотокорреспондент. Еще он понимал, что в руках нет его послушной винтовки, для которой не важно расстояние. До врага порядка девяноста метров, шесть пустых, после разгрузки, платформ, и три полувагона из-под угля. Из пистолета не попасть, если только случайно. А ему нельзя проваливать задание. Они должны вывезти отснятые кассеты. Фотокорреспондент сейчас прятал во внутренний карман уже третью. А из последнего полувагона, на согнутых в коленях ногах, вылезал полицай. Губы Сиротина исказились в ехидной улыбке, он всё понял. Командиру удалось убедить гада.
            Справа, у леса, Сиротин уже несколько минут наблюдал огороженные колючей проволокой, в несколько рядов бараки, на поворотах сторожевые вышки, с пулемётными расчётами. Он видел четыре барака длинной приблизительно метров по двадцать, но понимал, это только видимый для него фасад, сам концлагерь уходил дольше в глубину большой территории. Оттуда постоянно слышался лай собак. И, вот именно сейчас, когда стало не интересно смотреть на уговорённого командиром полицая, именно сейчас… он внимательно наблюдал, как вдоль бараков вели колонну военнопленных, вели, видимо, на работу.
            Андрей отдавал себе отчёт – эти платформы, где разгружают огромные тигры, строились нашими пленными солдатами. Скорее всего, после строительства, их уничтожали, сохраняя постулаты некой секретности. И орловское "Русское гестапо" на это имелось.
            Буквально через пару минут по платформе прошла команда на удаление с ветки порожних вагонов.  Машинисты продували пар, энергично работая рычагами паровоза, передавая друг другу информацию с приборов, и раздавая нужные команды, подбрасывали уголь в топку, снимали тормоза, гудели сигналом. Паровоз медленно тронулся… потащил пустые вагоны и платформы на горку.


            …Паровоз уже с километр оттащил шесть пустых платформ и три пустых полувагона от полигона, где их разгрузили. Сейчас полигон принимал на себя огромное количество грузов: танки и другую технику; уголь; инертные; железо; лес; другие строительные материалы; и многое-многое другое. Маневровый порожний состав подходил к стрелке, с которой один путь на станцию за новой порцией грузов, второй, на горку формирования составов, куда отправляли порожняк, для его дальнейшего использования и распределения. Тихону - на горку формирования составов, потом, избавившись от пустых вагонов, вернётся и пойдет на станцию, за новым грузом, или техникой, которой сейчас разгружали очень много и разной.
            Уже как две недели на стрелке был поставлен пост. Пост был немецкий, постоянный – пара немецких солдат, полицаям стрелки не доверили. Переключали стрелку обычно сами машинисты маневровых, сопровождающих обходчиков катастрофически не хватало, собственно, как и машинистов. Ну а другие составы здесь не проходили.
            Лес почти касался путей, лишь кювет перепрыгни. Несмотря на то, что метров на двадцать деревья все же вырубили, заодно и кустарник, чтобы партизаны не могли подойти к стрелочным переводам незамеченными, добежать до чащи можно было буквально за минуту, если не переломаешь ноги по, специально брошенному, бурелому.

            Помощник машиниста шёл переводить стрелку. Помощник машиниста не спешил. Чтобы идти дольше, паровоз остановили метров за тридцать до стрелки. Специально так далеко, квалификация позволяла и ближе подъехать. Один немец вышел из будки, и лениво наблюдал за стрелочным переводом и идущим к нему чумазым русским парнем с паровоза. Состав был длинный, в общем от подхода маневрового к стрелке, и когда паровоз потащил порожняк дальше, уходя за поворот… прошло минут семь, или более. После стрелки состав шёл уже без разведчиков, и произошло это в 16.25.
            Но до места сбора было довольно далеко.
            …………………………………………….

            …Васильев вздохнул облегчённо, когда состав проехал уже минуты три и стихли звуки рычания танковых двигателей, голоса знакомой речи, и немецкой. Оставались только удары сцепки, ритмичный стук стыков рельс под ногами. Было понятно, что они уехали с полигона, или по крайней мере, оторвались от платформ разгрузки техники, скорее всего и вышку стороживую минули.
            - Кажется выбрались… - не до конца уверенно промолвил командир не шёпотом, не замечая, что почти кричит, чтобы Трифонов слышал. Тележки вагонов гремели достаточно громко.
            - Выбрались, - на лице Мишки улыбка. Его большой рот всегда был очень эмоционален.
            Несмотря на невысокую скорость состава, под ногами очень сильно ходило железо вагона, а рукой взяться, для удержания равновесия было не за что, только ободранные грузами до металлического блеска гладкие стены полувагона. И тем не менее… Командир достал немецкий журнал. Из того, что было написано на обложке он понял лишь слово Panzer, что означало танк, и слово Anleitung обозначающее – инструкция. Открыл страницу наугад – схема с выносками и обозначениями, а описание было… того танка, который они видели на платформе. Листанул далее, опять схема с выносками и описанием узлов и агрегатов машины. Некоторые слова поддавались пониманию, например - слово Antriebsstrang (трансмиссия), все-таки не зря с ним занималась Роза целых две недели перед заброской в Гомель. Да и читал он немецкий текст не по буквам, чему тоже удивился. Стало ясно, что это некое руководство по обслуживанию танка, даже можно было сказать конкретнее – обслуживания ходовой танка.
            Опять свернул эту занимательную книжку в четыре загиба - журналом, убрал туда же.
            - Нужная вещь? – с большим интересом спросил сержант, заглядывающий из-под руки командира в немецкую книжицу.
            - Кажется… - командир о чем-то задумался, - похоже… очень нужная, - добавил громко.
            Через какое-то время стало понятно, что состав останавливается, время от времени клиня тормоза тележек.
            - Давай-ка посмотри, что там. – Скомандовал командир, встав спиной в угол вагона и, в районе промежности, подставляя сержанту замок кистями рук, чтобы Мишка встал на замок ногой и поднялся наверх стены полувагона. Что и не преминул сделать Трифонов. На оценку ситуации пара секунд:
            - Стрелка сейчас будет. Выходить пора, командир.
            В этот момент свистнул паровоз, как и положено, перед стрелкой. Тут же толчок сработавших тормозов.
            - Я на стену вылезаю сразу. – Трифонов встал на плечо командира, затем перекинул ногу через верх борта товарного вагона.
            Телом перевесился на внешнюю сторону вагона, над сцепкой, между вагонами, зацепившись за его, вагона, ребро, подал руку командиру.
            - Цепляйся!.. Карабкайся! – Крикнул Трифонов.
            Командир схватил его руку в замок. За пару секунд вскарабкался по углу, упираясь ногами то в одну, то в другую стенку, снимая с движений не одну, а две степени свободы. Оказавшись наверху, перекинул ногу через стену, закрепившись там. Трифонов уже к этому времени спустился к сцепке. Васильев это сделал за следующих несколько движений. Теперь они оба стояли между вагонами, на их ребрах. Под ними достаточно быстро мелькали шпалы, а поезд, через каждые десяток секунд совершал свое, достаточно резкое, торможение. Через короткое время вагоны еще пару раз дернулись и… остановились.
            Васильев приблизился к предыдущему полувагону, по ходу движения справа – вдалеке, ближе к паровозу, пост фрицев с будкой. Немца видел одного, предполагая, что второй у стрелки с Тихоном… ну или с его помощником… эх, как он ошибался, второй так и не вышел из будки. Лень. Трифонов выдвинулся к противоположному углу:
            - Командир, наши с паровоза в лес ринулись, значит и нам пора.
            - Да, да, Миша, вперёд. – Васильев почти перелез на левую Сторону, чуть застряв над сцепкой.
            Трифонов спрыгнул на землю. Стал тянуть руку командиру для помощи.
            - Сам!.. Пошёл вперед. Марш! Марш.
            Трифонов сиганул к лесу.
            К этому времени машинист еще только переводил стрелку. Что-то ему помешало довести ее до конца. Тыкнул еще раз, опять, якобы, неудача. Не спеша вернул поворотный механизм обратно, сделал вид, что присматривается к узлу. Поднял палку, лежащую сбоку от стрелочного перевода, покрутил ее в руке, словно внимательно изучая не нужный кусок дерева… отбросил ее в сторону, словно «ай-яй-яй» это и есть причина несработки стрелочного механизма. Только после этого, стрелку перевёл на горку. Он видел, что происходило слева… к лесу. Средним темпом пошёл к паровозу. Пара из будки уже скрылась в лесу, с хвоста разведчики тоже подбегали к чаще. Все сложилось.
            Ещё, через пару минут, паровоз, словно тяжело, словно без желания, тронулся дальше.

            Они бежали по-весеннему, сухому лесу. Вокруг расцветала майская природа, которая когда-то, лет десять назад, была очень знакома орловскому сорванцу… Николаю Васильеву.
            Выполнен первый раунд их разведывательной операции. Да еще как выполнен – документация по «Тигру» за пазухой. Насколько она ценна, не определишь, но она уже в его распоряжении. Настроение приподнято. И никакой усталости в теле.
            Фотокорреспондент, с лица которого не сходила улыбка удовлетворения, удержаться не мог:
            - Какая фотосессия! Какие снимки, командир. Я же их всех… во всех ракурсах… - споткнулся, - и в анфас, и в профиль!.. – Опять споткнулся. - Чудо.
            Не замечал Макс свои спотыкания в уже подросшей траве серединного мая, находясь в эйфории трёх кассет удачных фотографий… и красоты орловских лесов, вокруг. А бежать оставалось еще километров шесть до встречи с младшим лейтенантом Громовым. И это будет еще не конец сегодняшней работы. Командир спрашивал по поводу немецкого языка, еще придется что-то переводить.

            …Наконец! Наконец Громов дождался остальных членов группы. У него отлегло с Души. Ему было неуютно, что он так переживал, теперь казалось, что просто боялся. Может это и так… но он, этот животный страх, пережил и поборол - а это главное. Теперь не один в лесу на территории лютого врага.
            Встреча ознаменовалась перекусом пирогами, которые напихала Прасковья младшему лейтенанту, когда провожала его в дорогу. Но впереди два – три часа бега до места, где запланировано остановиться на ночлег. Завтра с утра полустанок Стишь, где по данным авиаразведки немцы строили разъезд на несколько веток. Далее этот разъезд был сильно прикрыт зенитками и с неба всё время дежурили перехватчики. Наши потеряли здесь уже два самолета, а подобраться так и не смогли. Именно там нужно отснять следующую кассету, и по возможность определить и обозначить на схеме средства и силы ПВО, нанести места разгрузки техники.
            Как странно бывает… именно на этот полустанок пригорода, в начале и середине тридцатых, они не раз семьёй ездили за грибами, но в памяти это оставалось некой не сбывшейся сказкой, прочитанной в интересной книжке давным-давно, между детством и юностью, оставшихся в другой жизни… довоенной жизни… какой-то счастливой жизни, которую Николай уже забыл.
            Но все задачи дальнейших действий теперь будут подчинены не только созданию новой информации, главное теперь сохранение информации, уже полученной в Орле. Васильев бежал и думал, что ему необходимо выделить двух бойцов, которые при любых обстоятельствах, любом исходе, должны обязательно вернуться на большую землю.  Которых он более не будет использовать в рисковых целевых операциях. Задача их - в сохранении тех четырёх кассет и… немецкой инструкции, что уже на данный момент, являются бесценным архивом группы. И если что-то произойдет при выполнении дальнейших заданий, эти материалы обязательно должны оказаться в штабе 3й армии.
            «Сиротин нужен в деле, лучше его лазутчика не подобрать… в природе не существует, придется корреспондента на него пере-закрепить. А вот Трифонов цепкий, и цели обязательно добивается, вторым Громов будет. И кассеты у него будут теперь всегда, он хоть и молодой, но ответственный товарищ…» - Николай тут же поймал себя на мысли: «…Словно Трифонов старый – недавно девятнадцать исполнилось. А может ошибаюсь, восемнадцать еще.» - неуверенность командира, в его раздумьях, только подчёркивала опытность совсем молодого бойца. А за спиной Трифонова, неотступно в памяти, стоял образ… Никитина.

            Через три часа в середине большого леса, речки, к сожалению, в окрестностях не было, остановились на ночлег. Костер разжигать не стали, всухомятку съели по банке тушёнки, и на десерт оставшиеся прасковьены пироги. Отбой провозгласили в половине одиннадцатого. Не тратя время попусту, расположились на сон, не дожидаясь кромешной ночи, но засыпать начали раньше, слишком напряженным был длинный день, начавшийся еще вчера.
            Первым на караул был поставлен Макс, по его просьбе – до полуночи. Затем он должен был разбудить Громова - на час, за Громовым, Трифонов, затем Сиротин на два часа, последним командир еще два – до шести утра. В шесть подъём, короткий завтрак сухарями, и по «танковой карте», чтобы не нарваться на немецкие части и заслоны, предоставленной в штабе армии, до разъезда Стишь, до которого, по карте осталось километра четыре.
            В усталости прошедшего дня, в раздумьях, что надо делать утром, Николай упустил возможность перевода немецкой инструкции, к ней более не возвращаясь, не прося Макса перевести интересующие его предложения. Он просто об этом не вспомнил, стараясь скорее приблизить минуты сна и не упустить будущих забот.
            Заря на западе еще не остудила горизонт… но все уже спали, Лишь Альперт Макс Владимирович внимательно всматривался в сумерки леса. Ушли звуки дня, не унимались только соловьи. Ночь все-таки подарила природе тишину… глубокую тишину. Но… но в этой тишине, среди пения соловьёв, проявились еще какие-то странные звуки. Затем где-то недалеко начали стучать молотком по железу… звонко. Раньше может и не услышали бы, за дневными бодрствованиями вокруг. Макс насторожился.
            Вдруг в той стороне, откуда проистекали не понятные звуки, в ночи загорелся свет, словно за деревьями, метров за триста, включили сильную лампочку… или прожектор за километр, а еще секунд через десять, грубо, устойчиво зарычал мощный двигатель…


            Иллюстрация: Фрагмент Танковой карты на 25 мая 1943 года. Карта создана на основе карт РККА N-37-109(А), N-37-109(Б). Выполнена на основе топографического планшета 1940 год. (составлена по данным авиаразведки Красной Армии – апрель, май 1943 год).

            Продолжение:   http://proza.ru/2023/12/28/1786   

            22.12.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 6. Свет в ночи.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/12/23/1666   

            «Ну вот, еще один весенний день кончился, завтра тринадцатое… мая… Сегодня слишком много забот было… Всю Душу вытрясли эти дороги… целый день дороги. Цэ-элый день еду, бегу, еду…» - глаза закрываются, но сон сразу не идет: «Завтра тринадцатое… Не люблю это число. Не люблю тринадцатый день, тринадцатую главу, тринадцатый дом, тринадцатое место в ряду, в кино театре…» - мысли словно притормозили: «Эх, ты… а как же комсомол… атеизм!.. Тринадцатое… Комсомол… атеизм… комсомол… комсомол… атеизм.»
            Дневные сумерки оставляли землю во тьме, все дальше уходя на запад. И трудно понять, где граница яви… и наступающего сна. Лида чувствует, что её вновь ласково берут за плечи… Никто, кроме Яшки так не делал. Только он, подкрадываясь со спины, мягко прижимал ее девичьи руки к туловищу в плечах, и через секунду-полторы отпускал, словно погладил, претворялся, что шутил, но теперь Лида понимала, что, выделываясь весёлым и беззаботным, он просто хотел до нее дотронуться, почувствовав её теплоту и мягкую кожу… почувствовать её… тело, вдруг случайно задев пальцами за грудь, и никогда не позволив себе большего.
            Радость, нектаром по её телу, в животе ласковые бабочки, нежность на грудь Лида повернулась… но никого не было. Голова волчком, деревья, кусты, почему-то вытянутые руки… какие-то вытянутые, словно линзы в глазах. Всё пошло кругом. В этот момент она увидела его вдалеке, метров за десять, идущего вокруг, не в её сторону, на неё смотря… но не приближаясь. Лицо серьёзное, спокойное.
            - Яша!.. – Она хотела к нему бежать, но не могла сделать даже шага, протягивая к Якову слабые руки.
            Яшка исчезал за кустами… но через… длинное мгновение, появлялся совсем в другом месте, опять куда-то шёл не к ней - вокруг, она опять тянула к нему свои добрые руки… тот молчал… шёл… исчезал, появлялся вновь. И исчезал опять… но появлялся… и шёл дальше.
            Девушка очень устала, от беспомощности, словно постоянно падая, падая и… проснулась.

            Лида проснулась в холодном поту. Вокруг было темно. «А ведь сегодня действительно – тринадцатое… наступает.» Села на койке, кистью расслабленной руки вытерла лоб. И только теперь опять начала слышать майских соловьёв, и слышать-то почему-то слишком громко, словно кроме них – никого. Попробовала вглядеться в ближнюю темноту - Якова рядом не было. Она это не видела, она это чувствовала.
            «Какой странный сон.»
            Сделала несколько глубоких, нелегких вздохов, как после пробежки, словно не хватало воздуха.
            «Неужто с Яшкой что-то случилось. Неспроста он уже две недели не приезжает. А я… всё жду… и жду, как дура. Раньше, чуть что, он тут - как тут. А сейчас уже две недели… не едет. Не важно, что сорок километров. Что такое сейчас сорок километров? Ездить на всем умеет. Вот, Мишка-то приехал.
            Теперь ей стало душно. Лицо загорелось, словно на огонь смотрит.
            «Он же ведь… разведчик. У нас спокойно, а у них… у них сейчас… сейчас… самая страда. Небось каждый день к немцам ходят.» - она почувствовала спазм ниже горла.
            Слегка прикусила свой кулачок. Ноги опустила с кровати, стопам стало щекотно, а сами ноги, словно ослабли.
            «Какая же я дура!.. Они же всё время смущались, когда я про него говорить начинала… И Сашка, и Мишка… А, я… - Может приедет?!. Вот Дура!..»
            Спазм, ниже горла, стал еще более острым…
            ………………………………………………

            А Зина уснула двенадцатого, когда еще солнце не ушло за горизонт. Уснула сладко, время от времени легко улыбаясь. Ближе к полуночи, стремительно летящего, к окончанию, дня, она спокойно отдыхала уже четвертый час. И похоже проспит сладко целую ночь.

            С самого утра день был легким и приветливым. Тускарь – не пескарь, с речки нежный ветерок, когда Зиночка шла на работу утром. Солнечные лучи уже гладили молодую зелень речной долины, освещая ее туманы тёплым светом, от чего клочки тумана уже поднимались в глубокое голубое небо, растворяясь в соловьиных трелях весеннего утра полностью… без остатка, даже не делав седые мазки слабых облаков на утреннем небе.
            И весь день прошёл в приятных несложных делах и ощущениях.
            Хорошим оказался день двенадцатое мая! С работы пришла как положено. Не было большой клинической практики. Лишь два гражданских с острыми болями, у одного аппендицит вырезать пришлось, без осложнений и особых проблем, сейчас отдыхал в пустой палате, а второй случай вообще был не хирургический, все обошлось массажем и обезболивающим. За рецептами приходили… опять же гражданские. Остальное - обходы, перевязки, хозяйственные заботы.
            Во второй половине дня, приблизительно в три часа, её позвали к телефону. Очень торопили: «…Быстрее, Москва!» - Зина сразу поняла, кто звонит, Москва - это, конечно, нашёл её Сергей Сергеевич.
            В столице… он ведь не звонил ни разу за два года: «…И почему у Марине Максимовны соединили, не мог, что ли в ординаторскую?»
            - На телефоне Широкова. – После того, как войдя в кабинет заведующей, Швецова, через сизый дым папиросы кивнула, на лежащую на столе трубку.
            - Здравствуйте, Зина. – обрадованный голос на той стороне провода…
            Не узнала бы Сергея Сергеевича, коли не ведала, кто звонит, телефон сильно изменил голос профессора Юдина.
            - Здравствуйте, Сергей Сергеевич!
            - Ну спасибо тебе за лейтенанта.
            - Какого лейтенанта, Сергей Сергеевич?
            - Которого ты спасла, дорогая ты моя. Да, да спасла!..
            Секунды замешательства. Но реакция у Зины была высокой, и Широкова не долго соображала, что речь идет об Артеме, хотя его фамилия уже не приходила в голову, ведь прошло с тех пор более двух, заполненных непривычными заботами, недель.
            - И очень здорово историю болезни изложила, каждое понятие на месте, словно нейрохирург писал диссертацию, за что особая благодарность, коллега…
            - Я так понимаю, что Вы о офицере…с краниопластикой* вдавленной височной доли, - она пыталась вспомнить его фамилию, но сходу не получалось, Зина всегда неряшливо запоминала отчества и фамилии пациентов, почему-то все время казалось это не важным.
            - Да-да, милочка, и я, как только открыл пациента, сразу подумал, что эту краниопластику ты сделала. И почерк твой узнал, история болезни… твоей рукой написана. – Он прервал запинку Зинаиды, которая мучалась вспомнить фамилию офицера связи. - Операция выполнена блестяще, и кожный покров снятый с бедра, тоже поставлен точно. Пока исследования показали, что пациент не потерял никаких функций. Тебе надо срочно писать кандидатскую. Это же… блестяще выполненная операция в ужасных условиях фронтового госпиталя, это должно быть в учебниках военно-медицинской академии. Требую, чтобы ты немедленно, слышишь, немедленно приезжала и писала диссертацию.
             - Сергей Сергеевич, ну какая диссертация?.. Я же еще медицинский не кончила, мне еще, после войны, полтора года учиться надо… Да Курск, это не прифронтовой госпиталь, здесь вполне приличные операционные, уж поверьте. Если бы еще инструменты и оборудование, вообще было бы как в Москве.
            Зинаида в трубку засмеялась, а с той стороны поперхнулся профессор Юдин, он забыл, что Широкова… еще студентка. И несколько секунд, похоже, с трудом переваривал, что разговаривает не с коллегой и опытным хирургом, а всего лишь со студенткой Московского медицинского института, хотя и военврачом второго ранга. Хмыкнул, скорее обдумывая что ответить на нехватку медицинского образования:
            - В общем, позавчера твой Артём на поправку пошел, до этого был стабильно-тяжёлым, а теперь можно в терапию переводить.
            В голосе профессора слышались нотки растроенности, за неправильность ситуации с образованием… или войной.
            - Я очень рада! – сказала искренне, улыбнувшись Зинаида.
            А Сергей Сергеевич опять начал возбуждаться в голосе:
            - Операция сделана ювелирно, у пациента не утеряна ни одна важная функция, рефлекс за вчера не выявил ни каких побочек, и трансплантированная кожа приживается, на удивление, бодро, шрам будет нитевидный по контуру, и скорее всего в последствии рассосется. Очень интересно, будет ли подниматься волосяной покров! Ты хоть понимаешь, сколько работы у тебя с этим пациентом?.. Глупая девчонка!.. Тебе на пару лет работы хватит, а защитишься, свою кафедру получишь.
            Зинаида опять звонко, по-весеннему, засмеялась, действительно словно девчонка, что не свойственно было всегда собранной, задумчивой умнице.
            
            Это был очень хороший день. Она не сильно устала, и всё в этот день удавалось. А звонок Юдина поднял ей настроение и обрадовал сохранением жизни: «…Что диссертация?.. Напишу… после войны! Артём живой… вот где радость великая!..»
            Её правая рука удовлетворённо гуляла по большой амплитуде, когда шла домой, а Зина смотрела на разлив речки, в середине которого мальчишки подняли над плотом парус: «Артём жив, уже вне опасности… Как здорово! А ведь знакомы… всего лишь несколько минут. Симпатичный парень. Вряд ли с ним когда-нибудь встретимся.»
            Парус сказочно освещался вечерним солнцем, которое уже значительно клонилось к западу: «Жалко, что парус… не алый! Ведь там на плоту, возможно плывет… будущий Грэй.» - подумала Зина. Но приглядевшись внимательнее к парусу, увидела на нем нотки красного призрачного цвета, в косых «волшебных» солнечных лучах: «А вдруг он, этот парусник, действительно плывет навстречу… Ассоль!?.»

            (*Краниопластика - общее название хирургических операций, производимых с целью восстановления целостности черепа после декомпрессионных операций, вдавленных переломов черепа, огнестрельных ранений головы, а также других патологических процессов, связанных с разрушением целостности кости черепа. Дефект костей черепа — это отсутствие участка костной ткани, как следствие черепно-мозговой травмы или трепанации черепа с удалением участка кости.)
            ……………………………………………….

            …Заря на западе еще не остудила горизонт… но все уже спали, Лишь Альперт Макс Владимирович, на карауле до полуночи, внимательно всматривался в сумерки леса. Ушли звуки дня, не унимались только соловьи. Скорее только громче и громче распаляли свои голосовые связки на ночь глядя. Уже короткая ночь все-таки подарила природе тишину… глубокую тишину, правда угомонить Орловских соловьёв, так и не могла.
            Но… но в этой тишине, среди майского пения, проявились еще какие-то странные, поначалу, непонятные звуки. Затем где-то недалеко начали стучать молотком по железу… звонко стучать, но явно, стучали по-деловому… очень походило на ремонт. Раньше может и не услышали бы, за дневными бодрствованиями вокруг. Макс насторожился.
            Вдруг в той стороне, откуда проистекали не понятные звуки, в ночи загорелся свет, словно за деревьями, метров за триста, включили сильную лампочку… или прожектор за километр, а еще секунд через десять, грубо, устойчиво зарычал мощный двигатель…
            «Хорошо командир не разрешил костер разводить, как знал…» - подумал про себя Макс Владимирович.

            Его дергали за плечо. Николай хотел оттолкнуть наглеца, с разворота ударяя его ладонями в грудь… противник отлетел в сторону, но тут же все потемнело вокруг!.. это, оказывается, уже был сон.
            Но… «с разворота» - была уже Явь.
            - Фу… Макс, - Альперт просто отлетел метра на три, а казалось командир лишь дотронулся, - Макс, ты чего? Прости, но ты зря под руку-то лезешь, у нас же инстинкт на нападение. Ну прости.
            Капитану было очень неудобно, что он ударил фотокорреспондента. Но тот, подполз ближе, и шёпотом:
            - Командир, посмотри! – говорил тайно вкрадчиво, показывая рукой на блуждающий фонарь в кронах деревьев.
            Васильев на секунду словно завис в позе, в которой находился. Затем его слух отчетливо услышал рокот танковых двигателей. Место, из которого хлестал свет резко усилился еще несколькими такими же световыми пушками. Васильев толкнул Сиротина.
            - Сиротин, Макс, со мной. Остальных не будить.
            Встал, быстрым шагом к багажу, вытащил шмайсер, подсумок с магазинами, отошёл метров на пятьдесят по лесу, в сторону прожекторов, подсумок закрепляя на ремне. Но лес не кончался, Альперт и Сиротин шли за ним метрах в десяти, пятнадцати. Когда командир спешился, те его догнали.
            Несколько мгновений молчали, всматриваясь в блуждающий свет между деревьями. Но теперь было понятно – где-то передвигается тяжёлая техника и не далеко – сотни метров.
            - Макс, возвращаешься в лагерь, продолжаешь наблюдение. Пока Малого и Трифонова не будить. Шагом марш!
            - Есть! – Старший лейтенант Альперт побежал обратно.

            Командир чуть подождал, пока не исчезли из слуха шаги Макса:
            - Это танки. Значит они здесь где-то рядом базируются. Мы ведь от линии фронта километрах в десяти находимся. Речка Неручь как раз линией фронта и является. Она у нас справа, на востоке.
            - Командир, давай так, я тут поползаю чуток… - он кивнул в сторону прожекторов, - а ты иди поспи, завтра силы нужны будут. А в лес они ночью не полезут, тут еще метров четыреста до поля, я карту схематично запомнил. На рожон лесть не буду, только посмотрю, что, да как. Ага? Вернусь… доложу. Подумаем.
            Васильев секунд десять смотрел на Сиротина, щуря во тьме глаза… думал.
            После глубокого вздоха:
            - Андрей, на все, про все, тебе два часа, сейчас начало двенадцатого, к часу ночи возвращаешься… далеко не ходи, - посмотрел на свои часы, под ладошкой, пилотки не было, подсветив их фонариком, - на моих… на моих - 23.13.
            Сиротин проверил свои:
            - 11.14. Ну я пошёл.
            - Ну, только не убивай никого, успеем еще.
            Почти беззвучно исчез в густых сумерках, секунд через семь, метрах в двадцати пяти щелкнула ветка…
            - Давай, Андрюха! – после щелчка, - Потише. Аккуратней, Андрей, тишину береги. – Произнес еле слышно, для себя самого, смягчая тревогу за друга.
            В обратную сторону, уже к лагерю сделал несколько медленных шагов, продолжая прислушиваться к лесу.

            Подходя к лагерю командир, на всякий случай, просвистел совой. И всё же, когда командир появился перед Максом, это оказалось, для последнего, неожиданным.
            Вздрогнул… резкий вздох, плечи опустились, выдохнул, не успел добраться до курка… если бы кинжал, спасения ему не было бы. Чем был в очередной раз удивлен, когда озноб сердечный отпустил:
            - Товарищ капитан, я про вас очерк напишу… можно?
            Указательным и большим пальцами, Васильев смял свой нос, разведя их вокруг рта по небритому подбородку.
            - Да пиши ты чего хошь, только давай сначала до штаба армии доберемся. И кличка у меня… командир, больше себе слабы не давай в разговоре.
            Потянулся за своим рюкзаком:
            - Вот что Макс. – из рюкзака вытащил «инструкцию». – Ты, по-немецки, переводишь бегло? Сможешь мне перевести, как называется и что здесь написано? – Дал формат журнала ему в руки. – У нас до часа времени пару часов почти.
            Альперт разгладил лицевую обложку журнала, стараясь увидеть, что там написано, но… темно. Прищуривался, видел отдельные буквы, понимая отдельные слова, глаза напряженно стремились вытащить из темноты возможности зрения, но свет был нужен обязательно.
            - Без света… проблематично, командир.
            - Понятно. Доставай свой плащ.
            Достал из рюкзака свой, сел рядом с фотокорреспондентом, стал учить его делать конверт из плащей. Через пару минут Васильев держал верхний шов двух плащей, с боку подсвечивал страницы немецкой инструкции, Макс Владимирович переводил:
            - «Инструкция… по обслуживанию…, по обслуживанию ходовой и трансмиссии танка «Тигр 6»…» - Он прочитывает несколько страниц инструкции на выбор командира, расшифровывает описание некоторых схем.

           - Далее документ. -

            ОПИСАНИЕ КОНСТРУКЦИИ

            КОМПОНОВКА танка Pz.Kpfw.VI «Тигр» представляла собой классический вариант с передним расположением трансмиссии.
В передней части находилось отделение управления. В нём размещались коробка передач, механизм поворота, органы управления, радиостанция, курсовой пулемёт, часть боекомплекта и рабочие места механика-водителя (слева) и стрелка-радиста (справа).
            Боевое отделение занимало среднюю часть танка. В башне устанавливались пушка и спаренный пулемёт, приборы наблюдения и прицеливания, механизмы наводки и сиденья командира танка, наводчика и заряжающего. В корпусе в нишах, по стенкам и под поликом башни размещался боекомплект. На днище танка — гидропривод поворота башни.
В моторном отделении располагался двигатель и все его системы, а также топливные баки. Моторное отделение отделялось от боевой перегородки.

            Схема - компоновка корпуса (продольный разрез):
1 — панель приборов; 2 — карданные валы; 3 — масляный фильтр; 4 — воздушные фильтры; 5 — магнето; 6 — выхлопной коллектор; 7 — генератор; 8 — масляный радиатор; 9 — топливные насосы; 10 — нагнетатель воздуха; 11 — водооткачивающий насос; 12 — привод механизма поворота башни; 13 — труба подачи воздуха; 14 — коробка передач; 15 — педаль главного фрикциона; 16 — механизм поворота; 17 — рычаг переключения передач.

            Схема компоновки корпуса (план):
1 — вал отбора мощности к механизму поворота башни и водооткачивающему насосу; 2 — радиатор; 3 — вентиляторы; 4 — магнето; 5 — огнеупорная перегородка; 6 — воздушные фильтры; 7 — коробка передач; 8 — тормоза; 9 — механизм поворота.

            КОРПУС танка собирался из броневых листов, соединённых в шип и сваренных двойным швом. Броня — катаная, хромомолибденовая, с поверхностной цементацией.
            Лобовой лист подбашенной коробки располагался под углом 8° к вертикали, верхний лобовой лист корпуса — под углом 77°, нижний — под углом 27°. Бортовые листы — вертикальные, кормовой лист наклонён под углом 8°.
            В передней части крыши подбашенной коробки имелись люки-лазы механика-водителя и стрелка-радиста. Люки закрывались круглыми крышками, откидывающимися на петлях. В каждой крышке был смонтирован перископический прибор наблюдения. Между люками имелось вентиляционное отверстие, прикрытое броневым колпаком.
            Кормовая часть корпуса делилась на три отсека внутренними водонепроницаемыми перегородками. Два крайних отсека при преодолении водных преград вброд могли заливаться водой; центральный, в котором располагался двигатель, был герметичным. Крайние отсеки закрывались сверху массивными литыми решётками. Две передние решётки служили для притока воздуха, охлаждающего радиаторы, а задние — для его отвода.
Надмоторная часть закрывалась крышкой с вентиляционным отверстием, прикрытым броневым колпаком.
            В днище танка были предусмотрены люки для доступа к генератору и топливному насосу, к спускным кранам систем питания, охлаждения и смазки двигателя и спускной пробке картера коробки передач.

            БАШНЯ подковообразной формы — сварная, с соединением листов в шип и вертикальными стенками, выполнявшимися из цельного гнутого листа. В передней части башни в литой маске устанавливались пушка, спаренный пулемёт и прицел. Башня приводилась во вращение гидравлическим поворотным механизмом мощностью 4 кВт. Скорость поворота зависела от частоты вращения коленчатого вала. Отбор мощности производился от коробки передач с помощью специального карданного вала. При 1500 об/мин коленчатого вала поворот башни на 360° осуществлялся за 1 мин. При неработающем двигателе башню поворачивали вручную. Башня, вследствие большого вылета пушки и тяжёлой броневой маски, была не уравновешена, что делало невозможным её поворот вручную при крене в 5°. На её крыше устанавливалась командирская башенка с шестью, а затем с семью смотровыми приборами.

            Схема бронирования тяжёлого танка «Тигр»
 
            ВООРУЖЕНИЕ. Основное вооружение «Тигра» — пушка 8,8 cm KwK 36 калибра 88 мм, производившаяся заводом Wolf в Магдебурге. Ствол пушки имел длину 56 калибров — 4928 мм; вместе с дульным тормозом — 5316 мм. Масса пушки — 1310 кг. Вертикальная наводка — в пределах от -6,5° до +17°. Предельная длина отката — 580 мм.
            Пушка уравновешивалась с помощью специального гидравлического устройства, расположенного под её казённой частью.
            С пушкой был спарен 7,92-мм пулемёт MG 34. Курсовой пулемёт размещался в лобовом листе подбашенной коробки в шаровой установке. На командирской башенке позднего типа на специальном устройстве Fliegerbeschutzger?t 42 можно было установить зенитный пулемёт MG 34.

            Таблица параметров снаряда:

Тип снаряда PzGr 39 (бронебойный): Масса снаряда - 10,16 кг; начальная скорость -
810 м/с; бронебойность - на дистанции 500м - 111мм, на дистанции 1000м - 100 мм, на дистанции 1500м - 92мм, на дистанции 2000м - 84мм.

Тип снаряда PzGr 40 (подколиберный): Масса снаряда - 7,5 кг; начальная скорость -
930 м/с; бронебойность - на дистанции 500м - 156мм, на дистанции 1000м - 140 мм, на дистанции 1500м - 125мм, на дистанции 2000м - 110мм.

Тип снаряда HiGr: Масса снаряда - 7,65 кг; начальная скорость -
600 м/с; бронебойность - на дистанции 500м - 90мм, на дистанции 1000м - 90мм, на дистанции 1500м - 90мм, на дистанции 2000м - 90мм. (Условно одинакова -90мм на всех дистанциях)

ПРИМЕЧАНИЕ. Таблица составлена на основании немецких источников.

            Танки «Тигр» первоначально оснащались бинокулярным телескопическим ломающимся прицелом TZF 9а, а затем монокулярным TZF 9b. При изменении вертикального угла наведения вооружения изменялось и положение объективной части прицелов, окулярная же часть оставалась неподвижной, что обеспечивало работу с вооружением во всём диапазоне вертикального угла наведения без изменения положения наводчика. Эти прицелы имели 2,5-кратное увеличение и поле зрения 23°. Курсовой пулемёт MG 34 имел 1,8-кратный телескопический прицел KZF 2.
Боекомплект пушки состоял из 92 выстрелов, пулемётов — из 5100 патронов.
Крыша моторного отделения. Обращают на себя внимание массивные литые решётки над окнами воздухопритока (справа) и воздухооттока (слева).

            Крыша корпуса:
1 — карман воздухопритока к двигателю; 2 — броневой колпак над окном воздухооттока; 3 — антенна; 4 — лючок над наливной горловиной правого топливного бака; 5 — решётки над окнами воздухопритоков к радиатору; 6 — лючок над предохранительным клапаном системы охлаждения; 7 — решётки над окнами воздухооттока; 8 — откидная крышка над лючком для монтажа трубы ОПВТ; 9 — лючок над заливной горловиной системы охлаждения; 10 — лючок над заливной горловиной левого топливного бака.

            ДВИГАТЕЛЬ И ТРАНСМИССИЯ. На танке устанавливались двигатели Мауbach HL 210Р30 или Maybach HL 230Р45 (с 251-й машины). Двигатели 12-цилиндровые, V-образные (развал цилиндров — 60°), карбюраторные, четырёхтактные мощностью 650 л.с. и 700 л.с. при 3000 об/мин соответственно. Диаметр цилиндра 125 и 130 мм. Ход поршня 145 мм. Степень сжатия 7 (HL 210Р30) и 6,8 (HL 230Р45). Рабочий объём 21 353 см2 и 23 095 см2. Сухая масса двигателей 1200–1300 кг. Следует подчеркнуть, что двигатель HL 230Р45 был практически идентичен двигателю HL 230Р30 танка «Пантера». Для повышения жёсткости картер этого двигателя был выполнен из серого чугуна без разъёма в плоскости коленчатого вала, то есть имел так называемую «туннельную» конструкцию.
Топливо — этилированный бензин с октановым числом не ниже 74. Ёмкость четырёх бензобаков 534 л. Расход топлива на 100 км при движении по шоссе — 270 л, по бездорожью — 480 л. Подача топлива принудительная, с помощью четырёх топливных насосов Solex. Карбюраторов — четыре, марки Solex 52FFJIID.
            Система охлаждения — жидкостная, с двумя радиаторами. По обеим сторонам двигателя располагались сдвоенные вентиляторы. В связи с изоляцией моторного отсека от воздухопритоков системы охлаждения на обоих двигателях был применён специальный обдув выхлопных коллекторов и генератора.
            Для ускорения прогрева охлаждающей жидкости в процессе запуска двигателя в холодное время года была предусмотрена возможность установки термостатов с обратным перепуском через закороченный контур.
Трансмиссия состояла из карданной передачи, коробки передач со встроенным главным фрикционом, механизма поворота, бортовых передач и дисковых тормозов.

            Схема расположение агрегатов и боеприпасов на днище боевого отделения
            Расположение агрегатов и боеприпасов на днище боевого отделения:
1 — ящики для укладки на 4 выстрела; 2 — укладки на 16 выстрелов; 3 — ящик для укладки на 6 выстрелов (показано пунктиром); 4 — ящик для снаряжения (показано пунктиром); 5 — ящик для мелких деталей; 6 — ящик для ЗИП пушки; 7 — огнетушитель; 8 — укладка трёх канистр с водой; 9 — гидрообъёмная передача механизма поворота башни; 10 — педали управления гидрообъёмной передачей; 11 — привод гидрообъёмной передачи; 12 — корзина с флагами; 13 — педаль спуска спаренного пулемёта.

            Коробка передач Maybach OLVAR OG(B) 40 12 16А продукции завода Zahnradfabrik в Фридрихсхафене — безвальная, с продольным расположением осей, восьмиступенчатая, с постоянным зацеплением шестерён, с центральным синхронизатором и индивидуальными тормозами, с полуавтоматическим управлением. Коробка обеспечивала 8 передач вперёд и 4 назад. Её особенностью являлось отсутствие общих валов для нескольких шестерён, каждая шестерня монтировалась на отдельных подшипниках. Коробка снабжалась автоматическим гидравлическим сервоприводом. Для переключения передач было достаточно перевести рычажок, не выжимая педали главного фрикциона. Сервопривод автоматически, без участия водителя, выключал главный фрикцион и ранее включённую передачу, производил синхронизацию угловых скоростей включаемых зубчатых муфт, включал новую передачу, а затем плавно включал и главный фрикцион.
В случае порчи гидравлической аппаратуры переключение шестерён и выключение главного фрикциона можно было производить механическим путём. Система смазки шестерён — струйная, с подачей масла в место зацепления при сухом картере.
            Картер коробки передач центрировался и жёстко соединялся с картером механизма поворота, образуя двухпоточный механизм передач и поворота. Последний крепился в носовой части корпуса танка, причём в расточку передней части картера запрессовывалось резиновое кольцо опорной балки, жёстко закреплённой в броневом корпусе.
Многодисковый главный фрикцион с трением рабочих поверхностей в масле был конструктивно встроен в коробку передач, так же как и стояночный тормоз.
            Фрикционно-шестерёнчатый механизм поворота с двойным подводом мощности обеспечивал танку по два фиксированных радиуса поворота на каждой передаче. При этом максимальный радиус составлял 165 м, минимальный — 3,44 м. Более крутые повороты при включённой передаче, в том числе вокруг отстающей гусеницы, трансмиссией танка не обеспечивались. При нейтральном положении коробки передач был возможен поворот вокруг центра тяжести танка движением забегающей гусеницы вперёд и отстающей назад с радиусом В/2.
            Бортовые передачи — двухрядные, комбинированные, с разгруженным ведомым валом.
            Механические дисковые тормоза были разработаны инженером Клауе и изготовлены фирмой Argus.

            ХОДОВАЯ ЧАСТЬ танка применительно к одному борту состояла из 24 опорных катков, расположенных в шахматном порядке в четыре ряда. Опорные катки размером 800x95 мм у первых 799 танков имели резиновые бандажи; у всех последующих — внутреннюю амортизацию и стальные бандажи. Конструкцию ходовой части разработал советник имперского управления вооружений инженер Г. Книпкамп — активный участник проектирования целого ряда германских бронированных машин.
 
            Схема ходовой части и днища танка:
1, 2 — опорные катки; 3 — ведущее колесо; 4 — направляющее колесо; 5 — люк для слива масла из коробки передач; 6 — лючки для слива топлива; 7 — лючок для слива воды и моторного масла; 8 — днищевые вентили; 9 — люк для доступа к генератору и топливному насосу.

            Подвеска — индивидуальная, торсионная, одновальная. Балансиры передних и задних опорных катков снабжались гидравлическими амортизаторами, размещёнными внутри корпуса.
Ведущие колёса переднего расположения имели два съёмных зубчатых венца по 20 зубьев каждый. Зацепление цевочное.
            Направляющие колёса — литые, с металлическими бандажами и кривошипным механизмом натяжения гусениц.
            Гусеницы стальные, мелкозвенчатые, из 96 двухгребневых траков каждая. Ширина гусеницы 725 мм, шаг трака 130 мм.

            Башня позднего выпуска
 
            ЭЛЕКТРООБОРУДОВАНИЕ было выполнено по однопроводной схеме. Напряжение 12 В. Источники: генератор Bosch GULN 1000/12-1000 мощностью 0,7 кВт, два аккумулятора Bosch ёмкостью 150 А*ч. Потребители: электростартер Bosch BPD 6/24 мощностью 4,4 кВт, система зажигания, башенный вентилятор, контрольные приборы, подсветка прицелов, приборы звуковой и световой сигнализации, аппаратура внутреннего и внешнего освещения, звуковой сигнал, спуски пушки и пулемётов.

            СРЕДСТВА СВЯЗИ. Все танки «Тигр» оснащались радиостанцией Fu 5, имевшей дальность действия 6,4 км телефоном и 9,4 км телеграфом.

            СПЕЦИАЛЬНОЕ ОБОРУДОВАНИЕ. Система пожаротушения — автоматическая, с порогом срабатывания 120°С. Сигнализация была выведена на панель приборов механика-водителя.
            После внедрения башни с командирской башенкой нового типа длина с пушкой вперёд составила 8455 мм, а высота — 2885 мм.

            Схем тяжёлого танка «Тигр»
 
            PANZERKAMPFWAGEN VI TIGER AUSF.H1
            Тяжёлый танк «Тигр»:
1 — мортирки для стрельбы дымовыми гранатами; 2 — ящик с прикладом и сошкой спаренного пулемёта; 3 — бинокулярный прицел; 4 — бортовой люк; 5 — вентилятор; 6 — блок предохранителей; 7 — антенна; 8 — сиденье командира; 9 — лючок для стрельбы из личного оружия; 10 — командирский маховик поворота башни; 11 — ограждение пушки; 12 — механизм поворота башни; 13 — укладка пулемётных лент; 14 — топливный бак; 15 — сиденье наводчика; 16 — гидромотор поворота башни; 17 — механизм управления поворотом башни; 18 — амортизатор; 19 — педаль сцепления; 20 — педаль тормоза; 21 — сиденье механика-водителя; 22 — механизм поворота; 23 — дисковый тормоз; 24 — радиостанция.

            Схема размещения снаряжения и боеприпасов на правом борту корпуса и башни:
1 — ящик для снаряжения; 2 — смотровой прибор; 3 — фляги; 4 — ящик с прикладом и сошкой спаренного пулемёта; 5 — коробка противогаза; 6 — бортовой люк; 7 — укладки пулемётных лент; 8 — принадлежности пулемёта; 9 — укладки на 16 артвыстрелов; 10 — укладки на 4 артвыстрелов; 11 — укладка на 6 артвыстрелов; 12 — пружинный механизм уравновешивания пушки.

            Схема размещение снаряжения и боеприпасов на левом борту корпуса и башни
            Размещение снаряжения и боеприпасов на левом борту корпуса и башни:
1 — планшет с картами; 2 — маховик поворота башни; 3 — коробка противогаза; 4 — прибор наблюдения; 5 — башенный курсоуказатель; 6 — спуск дымовых мортирок; 7 — укладки на 16 артвыстрелов; 8 — укладки на 4 артвыстрела; 9 — ящик для снаряжения; 10 — корзина для сигнальных флагов; 11 — сиденье командира.

ТАКТИКО-ТЕХНИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ТАНКА Tiger Ausf.E

Базовая масса т 56,9
Экипаж чел 5
Габаритные размеры
длинна с пушкой вперёд мм 8450
длинна корпуса мм 6316
ширина мм 3705
высота мм 3000
клиренс мм 470
Высота линии огня мм 195
Толщина брони
лоб корпуса мм 100
борт и корма мм 82
крыша и днище мм 28
башня мм 29-100
Максимальная скорость движения, км/ч
по шоссе км/ч 40
по пересечённой местности км/ч 20-25
Запас хода, км
по шоссе км 100
по пересечённой местности км 60
Преодолеваемые препятствия
угол подъёма град 35
ширина рва м 2,3
высота стенки м 0,79
глубина брода м 1,2
Длинна опорной поверхности мм 3605
Удельное давление Кг/см2 1,05
Удельная мощность Л.с./т 11,4

            Они сидели и читали уже около часа, с перерывами на наблюдение за обстановкой, через каждые, приблизительно пять минут, ко всему проверяя, работают ли двигатели сильных машин, или их заглушили. Очень устали изучать немецкий танк, но никак не могли оторваться. Особенно устали отрываться от чтения и возвращаться в него опять. И тем не менее конечности затекли, и уже пришлось сменить батарейки фонаря. В конце концов пришлось этот процесс прервать, чтобы вернуться к обстановке и… задачам, которые необходимо решать именно сейчас и именно здесь.
            В этот момент командир на себя был очень зол! Он понимал, что подверг группу большому риску позволив себе увлечься изучению диковинной немецкой техники, а будить еще двух уставших бойцов все-таки не хотел.
            К тому же техника замолчала, хотя свет прожекторов по-прежнему пробивал и ночь, и лес.
            ………………………………………………….

            Сиротин вернулся раньше часа ночи.
            Глаза горят. Возбуждение, словно из боя вышел:
            - Командир, там немцам кранты! Мост под танком провалился. Вытащить не могут!..

            Продолжение:   http://proza.ru/2024/01/01/1670   

            27.12.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 7. Цепкие курьи ножки.

            Предыдущая глава:    http://proza.ru/2023/12/28/1786   

            Николая словно заворожил перевод Макса, он слушал и слушал, и слушал про немецкий танк, время от времени удивляясь, непроизвольно иногда говоря… «Здорово», быстренько отвлекаясь на дозор, оставляя корреспондента переводить дальше и дальше, затем слушая его подробные переводы, дотошно вглядываясь в схемы с уже переведённой аннотацией. Открывали новые схемы, Васильев вновь отвлекался на дозор, опять вылезая из импровизированного шалаша, проверяя окрестности и возвращаясь к немецкой инструкции, удивлённо, заворожённо слушая Макса.
            «…Уж такие немцы умные!.. Фантастическая техника! Машины мощные, много. А что ж двигателя-то на бензине у танков, наши Т-34ки по сравнению с их зверями, как котята выглядят, а на солярке… поджечь-то постараться надо. Тигры такие огромные сильные – бутылку бросил сзади о башню и… двигатель факелом!.. Наш ППСик – три килограмма, а Шмайсер – пять. ППСик до пятидесяти метров в человека промазать трудно, из Шмайсера с двадцати хрен попадешь, даже ППШ точнее».
            Очередной раз прервавшись на дозор, обнаружил - техника замолчала, хотя свет прожекторов по-прежнему пробивал и ночь, и лес.
            Он словно опомнился!
            «Что же я делаю… Я нарушил все возможные законы и уставы скрытности и конспирации» - глянул на место, где они переводили документ, увидел линию слабого света, хорошо заметную в темноте ночи. «Преступная халатность… Все – шабаш!»
            - Фонарь гаси, Макс! – сказал спокойно, но остро.
            Полоска света погасла через секунду.
            Макс откинул полы плащей:
            - Что-то случилось, командир? – Шёпотом.
            В этот момент командир на себя был очень зол! Он понимал, что подверг группу большому риску позволив себе увлечься изучению диковинной немецкой техники, а будить еще двух уставших бойцов все-таки не хотел. Слишком напряженным был уже прожитый день, а день наступивший, грозился быть не менее сложным.
            И, похоже, они уже не уснут.
            ………………………………………………….

            Сиротин вернулся раньше часа ночи, вынырнув радостный из темноты. Глаза горят. Возбуждение, словно в бою победа, шальная улыбка на губах:
            - Командир, там немцам кранты! – Говорил с усмешкой. - Мост под танком провалился. Вытащить не могут!.. под мостом сваи деревянные от старого моста, он на них повис, сука, как на курьих ножках, гусеницы крутятся, - не может удержаться от смеха, - вода в стороны, а… хэ-э… всё железо висит… Тросов понарвали уже! Ха-а!-ха! Ха! Тремя танками сорвать пытались, только остатки моста с той стороны доломали совсем… тросами, а курьи ножки… крепки, зараза!.. как… как советская власть, черт подери… Ха-ха-ха!
            Командир не помнил такого веселья своего хмурого, всегда собранного в кулак, снайпера.
            - Ты потише, Андрюх!
            - Да, не несёт их наша земля… Гадов. Даже мосты под ними рушатся. Тут метров… ну может семьсот, - направление показал рукой, - туда! Так, по-за лесу прямо до моста подойти можно.
            С трудом сержант сдерживал свою внезапную залихватскую радость, разгулявшуюся у Сержанта, по поводу того, как не терпит фашистов земля русская. Сиротин еще какое-то время не мог успокоиться, нелепо отшучиваясь о том, как цепко схватили немецкий танк курьи ножки из-под воды не глубокой, спрятанной в провинции орловщины, речки… прямо из-под воды… из-под земли, словно специально приготовленные, сваи старого моста, маленькой речки. Васильев в это время сидел молча, напряжённо о чем-то думая, то щуря, то наоборот вытаращивая глаза.
            - А что сейчас с этим танком? – вопрос командира получился внезапным и, не в радость сержанта… в раздумье.
            Альперт перевёл на командира улыбающийся взгляд от неожиданности.
            Сиротин не договорил фразу… над троицей повисло молчание.
            - …В охранении двое оставлены, костер на берегу разжигали, когда я уходил. – Сиротин внимательно посмотрел в сосредоточенное лицо командира, повернулся на не исчезнувший, до конца, над лесом, свет… сразу сообразив, Васильев придумал что-то интересное. Так было часто, когда вдруг, опираясь на странные, неожиданные обстоятельства у их капитана возникали, в его сознании, хитрые операции. - по-моему, механик-водитель и командир танка на берегу остались… ну, которые провинились. Прожектор на треноге поставили, с берега курьи ножки освещает, и их пятнистое железо, конечно. Сейчас там больше никого. Техника ушла.
            Командир молчал.
            Сиротин утвердился в своем предположении - что им предстоит некая операция.

            - Макс, во-первых, ты должен это всё заснять на рассвете, когда свет позволит. Это говорит, что они на марше по нашим мостам не проходят. Не держат их мосты. – Николай пальцами стал нажимать на свой открытый лоб. Словно опомнившись, помогая ему думать… – Это только на рассвете, когда свет позволит! – Подчеркнул поднятием пальца правой руки, словно рассуждая. Затем продолжил. – Во-вторых… - он прикусил нижнюю губу, дав себе несколько секунд подумать, - Снаряд у этого танка интересный… особенный, который подкалиберный называется. Про который ты, Макс, мне переводил… читал. Тащи инструкцию, плащи, Сиротину покажешь, так, чтобы он понял о чём разговор, схему арсенала переведешь, чтобы знать, где и как уложен боекомплект. И маркировку ему на ладони напиши… жирно напиши, - кулак сжал сильно, напрягая его между лицами беседующих, - чтобы в полумраке понятно было, маркировку снаряда, маркировку… На боеприпасе маркировка всегда присутствует.
            И Сиротин, и Альперт смотрели на командира с некоторым легким недопониманием. Макс Владимирович, растерянно:
            - А-а зачем?..
            Командир метнул на фотокорреспондента острый взгляд:
            - Надо попробовать его выкрасть из боекомплекта танка.
            Макс несколько раз моргнул глазами, пока до него дошло, что бросил в эфир Васильев, боднул темень головой:
            - Угу. – побежал за плащами и инструкцией, разговор проистекал метрах в тридцати от спящих.
            Сиротин уже сидел серьёзным, напряжённо переваривая то, что говорил командир.
            - Он весит семь с половиной килограмм. Надо его с собой унести, броню в шестнадцать сантиметров пробивает. Может наши химики и инженеры над ним там поколдуют! В любом случае он будет полезным оружейникам.
            Спина Сиротина начала выпрямляться, лицо сосредотачиваться, но все равно оставалось в улыбке, уже деловой.
            - Сержант, буди бойцов.
            - Есть! – С азартом.

            Задача командиром была сформирована в два этапа:
            Первое – по темному, изъять из боекомплекта немецкого танка подкалиберный боеприпас PzGr 40. Без выстрелов и смертоубийств. И тихонько смыться.
            Второе – после рассвета, когда позволит освещенность, за фотографировать немецкий танк, провалившийся на мосту. Что подчеркнёт трудности его использования при наличии, даже незначительной, водной преграды.
            Далее продолжить выполнение маршрута.
            Выполнение намеченного решено производить в две группы.
            Васильев, Сиротин, Громов производят изъятие боеприпаса. Трифонов, Альперт – в резерве. При неудаче основной группы – резерв производит эвакуацию отснятой пленки и захваченной документации по запланированному маршруту, не заходя в еще две, намеченные планом операции, точки маршрута.
            Перед тем, как выйти на выполнение первой задачи хотели Громова учить свистеть совой, это всегда было проще всего, но на удивление, МалОй это уже умел.
            ……………………………………………………..

            Через сорок минут диверсанты были на возвышенности правого берега речки Оптуха, по карте, восточнее деревеньки Большая Куликовка, рядом с разрушенным мостом в остове которого висел, на половину гусеницы в воде, огромный немецкий танк. Люки открыты, пулемёт, у командирского люка, и ствол орудия, зачехлены. Вся эта нелепая картина была освещена прожектором, и отблесками костра, на противоположном берегу. У костра… один танкист спал, лежа на земле у свежего бревна, так и не брошенного под бестолковые гусеницы падшей техники, второй сидел у костра, голова свесилась на грудь. По всему, он тоже находился, если не во сне, то в полной дремоте.
            Громова оставили в засаде, на этой возвышенности, у трех больших деревьев, откуда был хороший обзор, очень удобно было отсюда отступить, по низине вдоль лесистого берега, а при необходимости - не плохая позиция для стрельбы, правда… далековато, о точности из шмайсера речи идти не могло. Стрелять приказано только в том случае, если начнётся преследование… боеприпаса, для отвлечения преследования на себя, командир подчеркнул… боеприпаса! Если начнется преследование бойцов группы, позицию не открывать, выдвигаться к лагерю, и обеспечивать эвакуацию уже собранной информации, Васильев и Сиротин в этом случае преследование берут на себя, уводя его в другую сторону, выбираться будут самостоятельно.
            Командир и сержант стали выдвигаться к остаткам моста по мелколесью, автоматы оставили в засаде МалОго, пистолеты из кобуры переложили в галифе, ножи – за голенища сапог.
            К мосту подходили по дуге, с которой костра они не наблюдали за оставшимся въездом с правого берега на мост и заякоренным танком. Уже под остатками моста, у воды, командир приказал Сиротину снять сапоги, чтобы не бухать по железу брони танка каблуками керзачей. Обувь поставили за опору моста, портянки на голенища. Нож пошёл за поясной ремень гимнастерок, пистолеты, чтобы не замочить, вновь пришлось вернуть в кобуру.
            Ещё суток не прошло, как в брод переходили Оку. И вот опять холодная вода. Почему-то сейчас она казалась очень холодной, казалась холоднее чем сутки назад, несмотря на то, что уже недели три стояла жаркая солнечная погода. Может быть в этой речушке больше ключей.
            Под мостом русло расширялось и до самого немецкого железа было мелко, глубина не превышала промежности, всё-таки глубину он сумел преодолеть, рухнув уже на эту сторону, так скажем стремнины, где сейчас находились наши ребята. Впереди – морда, задница чуть имеет крен назад, в глубину малюсенькой речки.
            Командир подсадил сержанта. У танка все казалось очень большим: колёса, гусеницы, плоскости брони, пушка, башня - словно целый Т26! Даже скоба, чтобы держаться на броне, и то будто большая. Сиротин, взявшись одной рукой за эту скобу на башне, вторую руку подал Васильеву. Правая нога на гусеницу, левая, еле-ели на опорную плиту башни задрать смог. До пушки не дотянешься, очень широкий корпус. Но они уже на броне… теперь смотрели на охрану из-за башни огромного немецкого танка, оценивая – разбудили фрицев, или нет. Не нарушали ребята звуковой фон, не трогали тишину, хладнокровие диверсантов победило… спали враги.
            Прошло порядка десяти секунд – ни движений, ни звуков. Переглянулись, командир кивнул головой, сиротин прыг на башню, руки упирает в люковину, ноги одним движением идут вниз. Еще секунда – сержант исчезает в башне вражеского танка.
            Васильев внимательно смотрит на костёр, держа кулак левой руки над люком, в котором исчез Сиротин. Кобура расстегнута. Если он раздвинет кулак в ладонь, для Андрея это будет обозначать «Стоп»… Но шли секунды, на берегу все по-прежнему погружено в сон.
            В танке послышался легкий стук металла о металл. Челюсти напрягли желваки скул. Васильев аккуратно вытащил из кобуры пистолет… шли секунды, до его кулака в люке никто не дотрагивался…
            ……………………………………………………

            «У них чего свет здесь всегда горит, что ли». Сержант в первый миг не понял почему он все видит, рука уже за фонарем дёрнулась… а на тебе – внутри башни свет горит. «А если я тут не один!» - судорожно посмотрел во все возможные стороны и углы, как позволяло зрение. Единственное, что бросилось в глаза, то что стоял по щиколотку в воде. На полике, сантиметров в пять-семь, холодная речная вода. Всё-таки он был в танке один, видимо мощность аккумуляторов позволяла работать аварийному освещению постоянно: «Какая громадина, сколько здесь места, по сравнению с нашей машиной? Небось, как два наших весит… Вот поэтому и провалился, гад. Ну и где тут укладка?» - искать не пришлось. Только опустил глаза направо, тут же попал взглядом на снаряды.
            По схеме, которую ему минут сорок назад переводил Макс, главный арсенал танка располагался двумя линиями закладки боеприпасов вдоль корпуса машины, если не считать отдельные карманы, которые поднимали полик днища танка выше, для удобства работы заряжающего и командира, по его бортам, и передний карман параллельно, отделяет башню от отсека механика-водителя. Сам снаряд с маркировкой PzGr 40 сержант увидел почти сразу в главном бортовом арсенале, даже не надо было глядеть на ладонь, где фотокорреспондент жирно написал эти значки (немецкие буквы) химическим карандашом, Сиротин беглым взглядом все же маркировку уточнил - буквы незнакомые, вдруг ошибается – нет не ошибался. Взрывателей на снарядах не было, боекомплект еще не подготовлен к сражению, это здорово, снаряд безопасен.
            Все шло, как нельзя, хорошо. Еще несколько не сложных аккуратных движений и… будем одевать сапоги…
            Сиротин тронул кулак командира. Васильев появился в люке… в этот момент послышался глухой треск, танк дернулся. Сержант отдернул снаряд вниз, командир тоже исчез, но через секунду вновь появился в люке, молча ладонью энергично показал жест на изъятие снаряда, дальше на… раз, два, три! Сиротин поднимает боеприпас, Васильев его перехватывает двумя ладонями, исчезает из овала люка… Начиная с самого первого звука, всё это время слышен скрежет о днище танка, где-то под водой, передняя часть танка садится, корма чуть поднимается. Под ногами опора опять поплыла. Вода журчит, переливаясь по полику. Машина заметно, но не сильно, кренится на левый борт…
            ………………………………………………

            …В танке послышался легкий стук металла о металл. Челюсти напрягли желваки скул. Васильев аккуратно вытащил из кобуры пистолет… шли секунды, до его кулака в люке никто не дотрагивался. Но охранники не дернулись, пистолет просто в руке… наверно они ничего не слышали, целиться еще не надо.
            Когда непроизвольно взгляд опять опустился на окружность люка – оставив на берегу охрану вне внимания на миг, показалось, что освещённость внутри изменилась, мгновение… снизу тронули кулак командира, через люк, Васильев посмотрел в башню танка… в этот момент послышался глухой треск, танк дернулся. Сержант отдернул снаряд вниз, Васильев будто вжался в броню, опять переведя взгляд на костер на берегу, но те… или не слышали скрежета, или слишком крепко спали.
            Он опять повис над люком, взгляды с Сиротиным пересеклись. Снаряд за низ и за верх, принимает аккуратно, отметив, что без взрывателя. Приседает к броне, прислоняясь к башне, снаряд прижимая к груди, плечом защищая его от случайного удара по металлу, исключая звон железа. Начиная с самого первого звука, всё это время слышен скрежет о днище танка, где-то под водой, передняя часть танка садится сантиметров на двадцать, корма чуть поднимается. Сам корпус плавно кренится на лево. Останавливается. Секунда – одна, другая. Звук скрежета о днище машины не прекращается, но движения нету… или кажется, что его нету.
            Васильев вновь оглядывается на костёр. Сиротин по-прежнему остаётся в танке. Тянуть нельзя. Командир одной рукой прижимает снаряд к телу, второй рукой за ствол, и пытается, не прыгнуть, а как можно без шлёпанья о воду, опуститься в речку. Но его длинного роста на то не хватает, хотя ступни уже в воде. Без брызг все же не получается. В этот момент!.. танк снова резко сдвигается в его сторону. Опять треск и скрежет… громкий, даже эхом из леса! Оттуда, где мерцание костра – вражьи голоса. Машина криница и левым бортом, передком резко погружается в воду.
            Васильев, стоя бедрами в воде, пытается сделать быстрые шаги назад, но, запинаясь о невидимую, под водой, сваю старого моста, к тому же получает удар по голове глушителем орудия, двигающегося в воду, ствола тигра. Больно. Падает назад, ударяясь, обо что-то разными частями левого бока, и отдельно, сильно – опять головой, уже полностью погружаясь в воду, словно тонет, не отпуская железный снаряд, стараясь выруливать под водой одной рукой. Но тот всё равно выскальзывает из захвата, на миг Васильев его теряет, но, в миг следующий, той же рукой определяет его на дне, в скользком иле, пытаясь схватить пальцами…
            ……………………………………………………

            …Под ногами опора поплыла. Вода журчит, переливаясь по полику. Машина заметно кренится на левый борт. Сержант пытается поймать равновесие хватается за все, что попадает под руку. Движение железа останавливается, в люке только тёмное небо. Секунды ждет, когда командир даст команду чтобы покинуть машину, секунда… другая, третья… Видимо снаряд определяет ситуацию. Возможно командир уже на марше, эвакуирует боеприпас.
            Решает сам оценить обстановку, голову из люка, хочет увидеть немцев. В этот момент под танком опять сильный треск с лесным эхом, скрежет… огромная машина левым бортом уходит в воду, в бОльшей степени погружаясь спереди. Сержант пытается покинуть башню, инерция движения рыбкой выбрасывает его в воду, внутри танка что-то валится с сильным железным звоном.
            На берегу немецкая речь танкистов. Оглядывается, но костра не видит, правая корма еще более задраная вверх, загораживает костер, при этом, не только левый борт, а и левая часть башни ушли в воду, берега не видно. Держась на воде по собачьи, ногами ощущает отсутствие дна, справа, под орудием танка барахтается командир. Несколькими движениями плывет, пока не встаёт на ноги. Стоит по пояс. В паре метрах командир под водой, почему-то на ноги не встаёт, словно что-то ищет на дне.
            Когда до командира добирается, снаряд у того в руках, держит в обнимку, словно тот пытается от него сбежать, боится с ним расстаться, двигаются к берегу без вопросов и ответов, к опоре моста, где оставлены сапоги.
            Немцы, у костра сильно и громко сокрушались по поводу сдвинувшейся машины, но подошли только к воде, до танка мочиться не стали. Некоторое время рыча друг на друга немецкими лающими словами. Затем, один из них убежал, видимо в расположение части. Либо за подмогой, либо с донесением о серьёзном сдвиге машины.

            …К лагерю, бойцы, выходят через полчаса. В лесу останавливались, чтобы отжать одежду, слишком сильно хлюпало в сапогах.
 
            Утром фотографируют утонувший под разрушенным мостом Тигр. Васильев на место выдвигался с Альпертом и Громовым. Трифонов с Сиротиным спали, прикрытые наломанным лапником сосны. После фотографирования командир тоже присоединился к спящим на полтора часика. При падении в воде и удара у Николая не слабо болела голова. Не смотря на боль, уснул – словно в пропасть провалился.
            Они уже снялись со стоянки, но не было слышно, что немцы возобновили работы по спасению утонувшей в воде брони. Возможно вообще отказались от спасения рухнувшей с моста машины. Разведчики к одиннадцати сделали два десятка фотографий у разъезда Стишь, до фотографировали очередную пленку. Собственно, ничего нового. И там тоже активно разгружалась немецкая мощная техника.
            Рюкзак у Трифонова стал на семь с половиной килограммов тяжелее.
 
            (Надо отметить, что это был не единственный случай изъятия у противника нового подкалиберного боеприпаса большой пробивной силы, второй половины весны 1943го года. Уже к началу Курского сражения, июль сорок третьего, у нашей артиллерии появились опытные подкалиберные снаряды, которые эффективно пробивали немецкие танки с любых расстояний. К августу они были запущены в серийное производство.)

            Историческая справка.

            Работы по созданию подкалиберных снарядов начались в России в конце 1918 г. Первые отечественные подкалиберные снаряды были изготовлены в Петрограде в начале 1919 г. Кстати, в документах Артуправления РККА 1918–1938 гг. их именовали «комбинированными». Сейчас же употребляется более современное название – «подкалиберные». «Комбинированный» снаряд состоял из поддона и «активного» снаряда. Вес всей конструкции первого российского комбинированного снаряда был 236 кг, а активного снаряда калибра 203 мм — 110 кг.
            Цель создания комбинированного снаряда заключалась в значительном увеличении дальности стрельбы палубного вооружения флота.
            Комбинированные снаряды предназначались для 356/52-мм пушек, которыми должны были вооружаться линейные крейсера типа «Измаил». Первоначально Морское ведомство планировало заказать 76 штук 356/52-мм орудий, из них 48 собирались поставить на крейсера, 24 — запасных к крейсерам и 4 — на морской полигон. 36 орудий было заказано заводу Виккерса в Англии и 40 — Обуховскому сталелитейному заводу.
            К началу 30х годов изменилась цель создания комбинированного боеприпаса. Теперь требовалось создание дальнобойного боеприпаса для сухопутной артиллерии. Необходимо было значительно уменьшить калибр поддона снаряда, и приводить его к унифицированному калибру полевой гаубицы - 152мм.
            В 1930–1931 гг. в КБ завода «Большевик» спроектировали 152-мм сверхдальнюю пушку АБ, и в 1932 г. с заводом был заключен договор на изготовление опытной 152-мм пушки АБ, точнее, на переделку ствола 305/52-мм штатной пушки. В старый ствол вставили новую внутреннюю трубу калибра 152 мм и сделали новую дульную часть. Наружные размеры обоймы сделали по очертаниям 356/52-мм пушки, поскольку все испытания предполагалось проводить на 356мм станке системы Дурляхера. Длина пушки АБ составляла 18,44 м (121,5 калибра). Крутизна нарезов — 25 калибров, число нарезов — 12, глубина нареза — 3,0 мм. Переделка ствола затянулась из-за технологических сложностей. Поэтому пушка АБ поступила с «Большевика» на НИАП только в сентябре 1935 г. По расчетам, при стрельбе легким калиберным снарядом чертежа 5465 весом 41,7 кг начальная скорость должна была быть 1650 м/с, а дальность — 120 км.
            Первая стрельба из 152-мм пушки АБ снарядом чертежа 5465 была произведена 9 июня 1936 г. Использовался заряд пороха Б8 весом 75 кг. Однако начальная скорость составила лишь 1409 м/с, и расчетная дальность не была получена.
            К сороковому году снаряд был доработан, но расчетных параметров так и не достиг. При стрельбе на полигонах 152/95-мм подкалиберными снарядами общим весом 18,7 кг и зарядами весом 8,2 кг была достигнута начальная скорость 972 м/с. Активный снаряд весом 10,4 кг упал на дистанции 18,7 км. Массивность орудий, их вес, размещение лафетов на железнодорожных платформах не отвечал требованиям полевой артиллерии. Их использование было возможно только в специально оборудованных фортах.
            17 января 1938 г. Артиллерийское управление уведомило завод «Баррикады» о приостановке активной фазы разработки комбинированных боеприпасов и полигонных испытаний.


            Продолжение глава 7. Цепкие курьи ножки.

            На тринадцатое мая оставался еще один подход с фотоаппаратом - к полустанку Еропкино. Следующий, по железке, полустанок - Становой Колодезь, они пропускали. После Еропкино, на сегодня, только марш-бросок до разъезда Куракино, это крайняя точка маршрута, на которой они должны быть завтра утром. На завтра 14 мая намечена только одна цель, полустанок Куракино, станцию Змеёвка проходили мимо. По данным авиаразведки слишком сильно она охранялась как с воздуха, так и с земли, а группа подходила к ней уже обременённая большим объёмом информации, и рисковать этим было не рационально и конечно крайне опасно.
            Далее – на встречу с группами сопровождения.

            Продолжение:   http://proza.ru/2024/01/17/1632   

            31.12.2023
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 8. Крик совы.

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2024/01/01/1670   

            8.1. Мелочей не бывает.   

            Уже в час дня, четырнадцатого мая, штурмбанфюреру СС Паулю Рёозе позвонили со станции. Позвонил его агент, назначенный контролировать погрузо-разгрузочные работы на железнодорожной станции Орёл…

            Основная задача офицера, назначенного шефом орловской контрразведки, на контроль погрузо-разгрузочных работ железнодорожной станции Орёл, состояла не только в том, чтобы проверять документы поездов и вагонов, благонадёжность персонала… на то были и другие службы, среди которых и эффективно работающее управление русской полиции в городе, их еще называли в Орле - «Русским гестапо» - служба Михаила Бутина, это были предатели Родины, как из гражданских, так и из пленных. Они выполняли огромный пласт работ по зачистке города от подполья и партизан. Его задача была максимально сужена шефом орловского гестапо. Рёозе талантливо умел применять весь, попадающий в его поле зрения, бесчеловечный материал человеческого рода.
            Задача агента, лейтенанта гестапо Ирвина Шиллера, в большей степени заключалась в том, чтобы любой инцидент случающийся на станции, вне зависимости от его масштаба и значимости, немедленно становился известным шефу гестапо - Паулю Рёозе. Ни вчера, ни позавчера, 12 мая, инцидентов вроде, как и не было, если не считать, что два рабочих пропали после работы, и не явились получать жалование по разгрузке вагонов с углём, это было выявлено вчера при проверке текущей бухгалтерии по использованию вольнонаёмной рабочей силы, причём этому никто не придавал практически никакого значения. Это было не впервые. И конечно не было финансовым нарушением. Доложено докладной в его адрес бухгалтером девятой ветки, где разгружалась почти вся тяжелая военная техника, если разгрузка производилась именно в Орле.
            «Может убили друг друга…» - с улыбкой на губах думал про них лейтенант Шиллер. Ведь именно позавчера там же два рабочих подрались, устроив весёлое представление для охраны Михаила Бутина, полицаев и танкистов. «Ну – не получили деньги, и не получили, если бы им переплатили… а тут, не большая, но экономия.»
            Не об этом стремился доложить лейтенант, сомневаясь - нужно ли это делать вообще. Имеет ли смысл тревожить такой малостью шефа? Но, сегодня утром ему доложили, что у танкистов позавчера пропала техническая документация… инструкция по обслуживанию ходовой части и трансмиссии нового секретного танка «Тигр 3». На самом деле – это всего лишь инструкция, но секретность именно этой машины постоянно проверялась седьмым отделом контрразведки, танк нельзя было фотографировать, перемещать его можно было только в камуфляжной сетке, это соблюдалось не всегда, но в положении о секретности, записано именно так.
            И так-как сегодня утром Лейтенант Шиллер об этом был оповещен официально, и устно, и письменно, командованием танкового корпуса, который уже четвертый день разгружается на девятой ветке. Виновные в пропаже документации, младший офицер, и водитель-механик танка, были строго наказаны дисциплинарно. А раз так, шефу об этом не сообщить, он не мог.
            Ирвин Шиллер уже давно, по крайней мере, пару последних месяцев, работу свою настроил строго, это помогло ото дня ко дню разгрузку на станции поставить на конвейере. И если еще недели три назад, от раза к разу, сходили гусеницы танков с платформ, один танк даже завалили при сходе его с платформы по пандусу, что было происшествием чрезвычайным, повлиявшим на задержку разгрузки… не так-то сразу понятно, каким образом убрать пятьдесят с лишним тонн, врезавшегося в землю острыми углами и гранями железа, к тому же - свернули орудие… то последние дни, на радость Ирвину, вся работа настроилось в унисон, и разгрузка шла никак не хуже звучания сыгранного симфонического оркестра под управлением хорошим дирижёром. А музыку симфоническую Ирвин очень любил. Особенно Бетховена.
            После утреннего звонка о происшествии из штаба танкового корпуса, Ирвин поначалу не придал этому особого значения, и тревожить шефа, какой-то инструкцией не собирался. Но когда, под роспись, прислали официальную бумагу, а через пол часа оповестили об инциденте из бухгалтерии, не сообщить о случившемся он уже не мог.
            Именно поэтому лейтенант, позвонив в час дня начальнику Орловского гестапо, внутренне опасаясь получить от него взбучку за мелочность и мнительность, в своих действиях о пропаже секретной инструкции.

            При этом...
            Все охранение на станции, связанное с осуществлением каких бы то ни было работ, осуществляли труженики Михаила Бутина. Они охраняли и военнопленных из концлагерей, задействованных не только на разгрузке, но и на строительных работах по станции и вокруг неё. Имели свою тюрьму. Производили ликвидацию и зачистку отслужившего человеческого материала, часто не возвращая военнопленных в концлагеря обратно.
            Ранее упомянутый, Михаил Бутин, не был бездумным фанатиком, выжившим из ума. Он был человек расчётливый хитрый и… наверно достаточно умный.

            Историческая справка.

            Многие русские коллаборационисты под конец войны ушли с немцами на Запад. Но были и те, кто десятилетиями жил в СССР, избежав наказания. Только в 1957 году сотрудники КГБ задержали шефа орловских полицаев Михаила Букина, который, в отличие от Тоньки-пулемётчицы, даже не стал менять имя и фамилию.

            Купец с плёткой.

            У Михаила Ивановича Букина были все основания ненавидеть советскую власть. Он родился в 1897 году в состоятельной купеческой семье города Орла. В молодости Букин был франтом, он модно одевался и носил перстни на пальцах, бросая франтом в глаза встречным и поперечным свою удаль и состоятельность. При этом выказывал, во все аспекты своего поведения, пренебрежение к беднякам. Рассчитывая пойти по стопам отца, в 1917 году Букин уехал в Киев, где поступил в Коммерческий институт. Революция в одночасье отняла у него высокий социальный статус. Однако «лишенец» всё же сумел приспособиться к новой жизни. С 1920 по 1941 год он сменил шесть рабочих мест. Букин был кассиром, кладовщиком, помощником бухгалтера, а в 1941 году работал старшим товароведом-консультантом в «Росглавхлебе». На этой должности его арестовали за превышение полномочий при закупке труб. По решению суда товаровед должен был отбыть два года в лагере в Гомеле, но вскоре началась война, и при первых взрывах немецких бомб заключённые попросту разбежались, как только возникла к тому возможность. Букин вернулся в Орёл в октябре 1941 года, вскоре после того, как в город вошли гитлеровцы.
            Через посредство соседки по коммуналке, работавшей у немцев переводчицей, Букин устроился сначала в городскую управу, а затем и в «русское гестапо». Так неофициально уже называлось сыскное отделение полиции Орла, формально являвшееся подотделом управы. 15 апреля 1942 года Букин возглавил отделение. Его главной задачей был поиск коммунистов и подпольщиков, а также любых лиц, несогласных с оккупационным режимом.

            Стремясь выслужиться перед начальником Германом Кохом, Букин дал волю своей природной жестокости. Здание №51 на улице Черкасской, где располагалось сыскное отделение, приобрело дурную славу. Бывший купец лично избивал задержанных, нередко до смерти. В его кабинете постоянно висела плётка, которой он орудовал во время допросов.
            «Русские гестаповцы» практиковали такие методы издевательств, как раздевание догола и обливание холодной водой. Забавой было – закреплять вертикально, между полом и потолком камеры бревно, жестко к нему привязывать голого человека, с полчаса обливая его водой из колодца, затем, подвешивали над ним пробитое гвоздем ведро, которое капало на темя несчастного, пока тот не умирал в страшных муках.

            Приходилось начальнику «чистить» и собственных подчинённых. В августе-сентябре 1942 года Букин арестовал подпольную группу из четверых «полицаев» во главе с начальником паспортного стола Николаем Челюскиным, который был заброшен в немецкий тыл со спецзаданием. В группу входил даже личный секретарь Букина Дмитрий Сорин, который распространял антинемецкие листовки.
            За успешное завершение дела в апреле 1943 года немцы наградили Букина орденом «За храбрость» 1-й и 2-й степени 2го класса в бронзе с мечами.

            Ещё одно направление деятельности «русского гестапо» заключалось в «окончательном решении еврейского вопроса». Для Букина в этом не было ничего нового, он организовывал еврейские погромы в Орле ещё в годы Гражданской войны.
            «С помощью так называемой русской полиции, под руководством предателя Букина, немцы стали осуществлять тотальное уничтожение евреев Орловщины», – отмечалось в одном из докладов II международного симпозиума «Уроки Холокоста и современная Россия».
            Свидетелям особенно запомнился случай с еврейскими детьми Беллой и Аркадием, которых привезли на Черкасскую в июне 1943 года. Полицаи не готовы были расправляться с детьми, но Букин решительно приказал бросить их в автомобиль-«душегубку». Погибших захоронили у села Гать.

            Под его командой, по заданию шефа гестапо, была организована охранная служба. Головорезы осуществляли охрану и уничтожение военнопленных из концлагерей, которые участвовали в строительстве секретных и военных объектов вермахта на Орловщине, после чего они должны были их зачистить... ликвидировать.
            Одним из отрядов командовал полицай со шрамом через всё лицо, заработанный до войны, отсиживая уголовное наказание в советском лагере.

            При этом Букин работал не только «за идею», да и была-ли у палача идея. Он воспользовался немецкой оккупацией, чтобы вновь пожить в «дореволюционной» роскоши. Со всего Орла в его квартиру свозились ценные вещи, мебель и драгоценности.
            Но властвовать орловскому «чёрному человеку» довелось недолго. 5 августа 1943 года Красная Армия освободила Орёл. Немцы переправили Букина в Литву, где он стал помощником начальника концлагеря «Правенишкес». В 1944 году бывший полицай прибыл в Польшу, где сменил обмундирование на робу рабочего. А под конец войны нацисты фиктивно отправили его в концлагерь в качестве заключённого.

            Послевоенная жизнь.

            Когда советские войска освободили Польшу, Букин и его жена Анастасия под видом беженцев вернулись в СССР. Букин выправил себе документы на прежнее имя, но сочинил биографию с нуля. Теперь он представлялся уроженцем Царицына, который в годы войны работал волонтёром санитарного госпиталя в Кизляре. Бывший полицай поселился в Днепропетровске, на улице Шмидта. Стараясь не привлекать внимание, он больше не искал «хлебных» мест. По состоянию на 1957 год Михаил Букин работал рядовым охранником треста «Горкоммунжилстрой».
            Соседи запомнили его как тихого и приятного человека. Не имея своих детей, под старость лет он часто присматривал за соседскими ребятами. Добрый одинокий дедушка.

            Арест и суд.

            В конце концов спецслужбам удалось вычислить бывшего коллаборациониста. Личность Михаила Букина подтвердила экспертиза почерка на документах при устройстве на работу по охране предприятия, и документах из архивов орловского гестапо, так уж сложилось, что люди оказались ответственными. Сотрудники КГБ арестовали Букина у него на работе 17 апреля 1957 года.
            «Так и знал. Давно ждал…» – проговорил «гестаповец».
            Уже на первом допросе Букин сознался, что он не тот, за кого себя выдаёт, назвав настоящую дату и место рождения. Он не отрицал службы у немцев, но стремился скрыть личное участие в преступлениях, утверждая, что избиениями и убийствами занимались его подчинённые. Однако под тяжестью улик дал признательные показания.
            20 ноября 1957 года начался открытый судебный процесс над Букиным. Чтобы заседания слышали все жители Орла, их транслировали через уличные репродукторы. Вину Букина подтвердили 78 свидетелей со всего Советского Союза и из-за границы. Коллаборационист пытался добиться помилования в Верховном Совете РСФСР, но безрезультатно. Весной 1958 года смертный приговор в отношении Букина был приведён в исполнение.

            Продолжение главы 8. Крик совы. 8.1. Мелочей не бывает.

            …В час дня у Пауля Рёозе зазвонил телефон. Ирвин звонил шефу каждый день именно в это время и докладывал – что никаких происшествий нет. Или…
            - Reose auf dem Draht. (Рёозе на проводе.)
            - Herr Sturmbanf;hrer, Leutnant Schiller berichtet. Seit dem 13. Mai gab es keine gr;;eren Vorf;lle. Aber am zw;lften Mai, als die Tanks auf dem neunten Zweig an der dritten Plattform entladen wurden, verlor ein Fahrermechaniker die Bedienungsanleitung f;r das Fahrwerk und das Getriebe des Tanks. Die Suche nach der Anweisung ist noch nicht abgeschlossen, aber es gibt derzeit kein Ergebnis. Der stellvertretende Panzerbrigade, Major Keller, h;lt das nicht f;r einen gro;en Verlust. Die T;ter werden bestraft. (Господин штурмбанфюрер, докладывает лейтенант Шиллер. За 13 мая серьезных происшествий не было. Но двенадцатого мая, при разгрузке танков на девятой ветке у третьей платформы, один механик-водитель потерял инструкцию по обслуживанию ходовой и трансмиссии танка «Тигр» последней модификации. Поиск инструкции еще не завершён, но результата, на текущий момент, нет. Заместитель танковой бригады, майор Кёллер, не считает это большой утратой, так как ей укомплектована каждая машина, но при получении этой инструкции расписываются о режиме секретности. Виновные строго наказаны.)
            Он замолчал. В трубке полтора десятка секунд тоже было тихо. Молчание в трубке очень неприятно, шеф всегда уходил в жесткую, как стена, задумчивость, когда информация, им полученная, была серьёзной и не ожидаема. Это не сулило ничего хорошего.
            - Leutnant… (Лейтенант…) - пауза, - verstehen Sie wirklich nicht, dass es einen Notfall gab?.. (неужели вы не понимаете, что произошло чрезвычайное происшествие?..) – Штурмбанфюрер опять сделал острую, как бритва у горла, паузу. - Die Anweisung zur Wartung einer streng geheimen neuen Waffe ist verschwunden. Diese Panzer waren noch nicht im Kampf! (Пропала инструкция, по обслуживанию сверхсекретного нового оружия. Эти танки еще в бою не были!)
            Голос шефа был, как всегда, спокоен, но напряжение от того только росло. Шиллер вытянулся струной держа телефонную трубку, хотя находился за пол города от Рёозе, видеть его осанку шеф не мог. Он до последней своей конечности ощутил собственную глупость и важность утраты, которая приключилась… о Боже, позавчера. Но Ирвин молчал. Он понимал, что любое его слово сейчас – должно быть не верным.
            - Ist das alles, oder ist noch etwas Unwichtiges passiert?.. (Это все, или случилось еще что-то неважное?..)
            Ирвин был в шоке, он не хотел вспоминать о драке русских рабочих при разгрузке угля, но про деньги, в подобной ситуации, не сказать шефу орловского гестапо, не мог. После тяжёлого вздоха:
            - Vorgestern, am 12. Mai, kamen zwei Arbeiter, russische, Freiberufliche, nach dem Entladen der Kohle nicht zur Abrechnung. Kasse. Die Daten, vom Buchhalter des neunten Zweiges, sind verf;gbar. (Позавчера, двенадцатого мая, двое рабочих… русских, вольнонаёмных, не пришли за расчётом, после разгрузки угля. Деньги в кассе. Данные, от бухгалтера девятой ветки, имеются.)
            Чувствовалось, что долгая пауза на той стороне провода, была злой. Щёлканье в динамике трубки не давало надежды ни на что хорошее.
            - Ist das alles?!. (Это… все?!.) – Шеф словно чувствовал, что новости не исчерпаны.
            Лейтенант опять не знал, что и делать – подышав в трубку пару секунд, решил выложить все, до конца:
            - Beim Ausladen von Kohle gerieten zwei Arbeiter miteinander in Streit… (При разгрузке угля два рабочих подрались между собой…)
            Он не успел договорить:
            - Sind das die gleichen zwei, die das Geld nicht bekommen haben? (Это те же двое, которые не получили деньги?) – Рявкнул в трубку Рёозе!
            - Ich kann es nicht wissen, Herr Sturmbanf;hrer! (Не могу знать, господин штурмбанфюрер!)
            - Am 12. Mai? (Двенадцатого мая?)
            - Jawohl!.. (Так точно!)
            - Warum haben sie gek;mpft!.. Wozu haben sie gek;mpft? (Почему подрались!.. Зачем подрались!) - Небольшая пауза. Шиллер не может схожу сообразить, что ответить. – Wurde die Kohle neben dem Entladen der Panzer entladen? (А уголь разгружали рядом с разгрузкой танков?)
            После последнего вопроса у лейтенанта голова разлеталась в стороны, он не знал ответов на первые вопросы, и понимал, что шеф это знает лучше его самого, но… знал ответ на вопрос последний:
            - Jawohl!.. (Так точно!..) – выдавил из себя Ирвин.
            Проходила первая секунда… вторая, третья… они были очень длинными, очень томительными:
            - Ich frage mich, ob dort die Anweisung verloren gegangen ist? (Интересно… там была потеряна инструкция?) – Рёозе как будто не спрашивал… Он словно утверждал себе под нос то, что прозвучало в ухо лейтенанта.
            - Ich kann es nicht wissen. (Не могу знать.) – опять прогремел голосом в эфир Шиллер.
            Штурмбанфюрера это поколебало, ему очень трудно было себя сдержать, но его многолетний опыт продолжал держать Пауля Рёозе в руках:
            - Also gut. Ich fahre zu Ihnen. Nichts zu tun, bevor ich ankomme.
(Значит так. Я еду к вам. Ничего не предпринимать до моего приезда.)
            Бросил трубку. Лейтенант Ирвин Шиллер еще несколько секунд слушал короткие гудки, затем медленно положил трубку на рога аппарата. Молодой неопытный немецкий офицер был опустошён… И, в некотором смысле, напуган.
            ………………………………………………….

            8.2. Змеёвка.

            В это время, к 13.00 четырнадцатого мая, когда шефу орловского гестапо Паулю Рёозе звонил лейтенант Ирвин Шиллер, разведгруппа Васильева подходили к четвертой, крайней, точке маршрута, разъезду Куракино. Четвертой точкой разъезд был, если считать девятую ветку Орла, где производилась разгрузка немецкой техники. Но на маршруте была только меньшая часть группы. К разъезду выходили Альперт в сопровождении Сиротина, Сиротин – старшим, по распоряжению командира…
            Трифонов и громов оставлены с архивом в точке сбора, и ожидания… групп сопровождения.

            Долгой оказалась дорога к Куракинскому разъезду. Дважды натыкались на замаскированную в пролесках немецкую технику, даже за фотографировать удалось, а сержант нанёс ее на карту, которая всегда была с ним в планшете, хорошо, что оставил ее в лагере, позапрошлой ночью, когда в танк лазивши - карта осталась не замочена. Но на обходы требовалось время, и немалая внимательность к создающейся обстановке.
            Один раз чуть не выскочили на охранение… но Бог миловал, замерли на несколько минут, в метрах от немецкого секрета, пока корреспондент старался… до безумия стараясь, не шумнуть чем ни будь отползая, хотя бы метров на тридцать, пока Сиротин контролировал спокойствие немцев, спокойно держа их на мушке своего пистолета.

            Они задержались на марше и днем ранее, после бессонной ночи у провалившегося танка. Днём на пару часов пришлось лечь спать, перед последним броском совсем не было сил. Оставив полустанок Еропкино, только после двухчасового сна, четыре часа двигались вокруг станции Змеёвка, из последних сил пытаясь достичь намеченной точки сбора между Змеёвкой и Степановкой. Ввечеру, когда наконец-то достигли цели еле-ели нашли силы поужинать.
            Никак не давали Васильеву покоя данные разведки по Змеёвке. Очень сильно задевали его обстоятельства, что причины, почему так усилена оборона станции Змеёвки, нашей разведке не известны. Поэтому, когда они добрались до точки, где оставят образовавшийся архив с охранением двумя бойцами, перед выдвижением на крайний рубеж маршрута, он мучился рассуждениями об эффективности использования последнего дня операции. Кроме того, опять болела голова, все говорило, что без сотрясения у танка не обошлось.
            Точка сбора была выбрана идеально. На северо-запад четыре с половиной километра до Змеёвки, на юго-запад одиннадцать километров до Куракинского разъезда (туда-сюда двадцать два, для выполнения фото-задачи часов шесть-семь надо), на юго-восток пять километров до Степановки, на восток пять километров до устья каменного ручья в Неручь, где переход на нашу сторону запланирован. Именно сюда, в эту балку, должны завтра, 14 мая, приблизительно к 22.00 прибыть группы сопровождения. На всё, про всё – 24е часа осталось. Балка закрытая со всех сторон, поросшая старым лесом, в другой ситуации можно было костер разводить. Хоть роту укроет. Но: «…Сутки – не срок, лето не итог… переживем без костра».
            Не хотел Васильев давать врагу ни шанса на их провал. К тому же не отпускала его Змеёвка:
            «Рядом со Змеёвкой находимся… меньше пяти километров, что ж мы и попытки, секрет немецкий узнать, не сделаем? Тем более, что выход даже не от нас зависит. Не правильно это, не разумно… Всё равно других пошлют», - рассуждал сам с собой командир: «Сейчас отдохну, и надо сходить посмотреть. Без горячки и риска, просто сходить и попробовать что-нибудь услышать… а повезет - увидеть.»

            Они уже поужинали по предпоследней тушёнке. Перед тем как распределиться на посты на ночь, заканчивая тринадцатое мая, объявлено принятое решение:
            - Слушайте приказ… У нас уйма времени. На все про все, - он посмотрел на часы, - сейчас, можно сказать, 21.00. До встречи с группами сопровождения осталось 24 часа… завтра в 21.00. До куракинского разъезда отсюда 11-12 километров… ходу – ну… часа скажем три, с запасом, час на работу на месте, столько же обратно, итого семь часов, ну с прикидом на разгильдяйство, перекуры – восемь часов. Итого если выходите в 06.00 – возвращаетесь к двум дня… можно еще два часа отпустить, до 16.00. Значит с Куракино группа возвращается, повторюсь в… 16.00. В Куракино идут Альперт и Сиротин, старший – Сиротин. Только съёмка с одной точки и возвращение! Подчеркиваю - съёмка с одной точки и возвращение.
            Васильев секунды молчал.
            - Не слышу!..
            Сиротин:
            - Есть!
            Макс, в некой растерянности:
            - Ах да… Есть.
            - Архив, у Громова, Трифонов в охранении архива. Ожидаете в точке сбора до… нуля часов. Кто не пришёл, тот опоздал. После нуля часов эвакуация… под прикрытием группы сопровождения. Старший по архиву – согласно званию, по субординации. Ни на миг не ослаблять бдительность, не забывать, что на вражьей территории. Не забывать, что у вас на руках вся информация по нашему рейду!
            Командир опять прервал речь. Выждал секунды, посмотрев на дорогу на станцию Змеёвка.
            - Я…
            Глубоко вздохнул, замолчал на долгую пауза, обводя глазами членов группы, на Сиротине взгляд задержал: «Андрею… это не понравится».
            - Я-а выдвигаюсь на станцию Змеёвка, попробую выяснить почему её так охраняют, может получится. Возвращение по заданной схеме. Правила эвакуации общие для всех. Вопросы.
            По напряженному молчанию и лицам было заметно недоумение бойцов. Молчание нарушил Сиротин:
            - Товарищ командир, Змеёвки нет в маршруте.
            - Правильно, её нет в маршруте. Но до неё сейчас четыре километра. Что ж мы, находимся рядом, и не попробуем её распечатать? Какая разница, в Куракино двое, или трое пойдут? Двоим даже легче незамеченными оставаться… А тут, можно нужное дело сделать… тайну немецкую открыть. – На слове «открыть», сделал грубый акцент. - Рисковать не буду, мышкой туда, соколом обратно. Архив у Трифонова, ты, Андрей, не подведёшь. Самое главное, чтобы Макс из будки машиниста не выпрыгивал в азарте фотосъемки, если что за шкирку держи засранца.
            Все улыбнулись, Альперт поправил очки.
            - Тем более, много фотографий там делать и не надо, можно вообще только панорамой обойтись. Железо будет приблизительно тоже. Само собой, отметь на схеме распечатанное охранение, как и на предыдущих объектах, в данной ситуации это даже важнее. Машины посчитай, на схему нанеси… Стрелки поставь наиболее эффективного захода авианалета, чтобы не поперёк рядов, а вдоль... чтобы больше железа сжечь. Ты же все знаешь, и самый пунктуальный из нас… Еще вопросы?
            Бойцы молчали.

            В маршруте не было разъезда Становой Колодезь, и станции Змеёвка. Станция Змеёвка, пока по непонятной причине, имела очень серьёзное охранение, как с неба, так и на земле. А время маршрута, с самого начала, было крайне ограничено. При подготовке маршрута её исключили из фотографирования. Уже завтра с четырнадцатого на пятнадцатое они должны преодолеть речку Неручь, несколько севернее деревень Степановка и Борисовка, расположенных напротив друг друга по ее берегам. Там, где впадает в неё каменный ручей, где короткий, всего метров в триста, почти с полным разворотом, зигзаг её русла с топкими берегами на километр уходящие топью, как на восток, так и на запад, после Каменного.
            Чёткой линии обороны там не было. Ни та, ни другая сторона не планировали в этом месте больших боевых столкновений, уж очень неудобным было это топкое место, не только для использования техники, но и пехоты. С обоих сторон оборона представляла из себя ряд опорных пунктов, минные поля, заграждения из колючей проволоки, в колючке и те, и другие чуть ли не через день скрытно проделывали проходы для своих разведчиков, затем, чтобы на обнаруженных тропах устраивать друг на друга засады.
            Именно там и был подготовлен проход армейской разведкой для группы Васильева. Подготовлен проход, не только группой прикрытия, но и, если это потребуется, арт-поддержкой по опорным пунктам противника.
            Фотографирование на объектах вне Орла оказалось технически легче, чем на девятой орловской ветке. Видимо это было связано с более серьёзным охранением станции, ведь на самом деле к девятой ветке подойти, ближе чем на километр, было невозможно, да и на километр – не подойти.
            На полустанках, зоны разгрузки были чуть ли не с трех сторон окружены лесом. К существующим путям и веткам разъездов, где пара, где три, достроены дополнительные железнодорожные тупики, вдоль путей которых построены платформы для разгрузки тяжёлой техники. Ждать очередного состава не требовалось, график подачи литерных составов действовал, по-немецки пунктуально. При этом, на полустанках, немецкие посты и секреты – не были сплошной системой охраны, как на станции в Орле.
            Для капитана Васильева это сразу бросалось в глаза, он легко расшифровывал немецкое охранение. И, наконец уже сегодня, в точке сбора, и менее, чем 12 часов времени, до встречи с группами, обеспечивающими вывод его разведчиков на нашу сторону. Завтра к командующему 3 армии. Но сейчас Макс должен совершить еще одну, крайнюю, фотосессию их маршрута. Васильева среди них не будет, в Куракино пойдут: Альперт… и, командиром – Сиротин. Громов и Трифонов в Куракино не идут, они остаются в точке сбора, юго-восточнее Змеёвки. Сам капитан, ещё утром, выдвинулся в Змеёвку, попробовать вычислить, почему этот населённый пункт, с железнодорожным узлом, имеет такую секретность в прифронтовом тылу врага.

            Иллюстрация: Альперт Макс Владимирович - выдающийся военный фотокорреспондент, и во время Гражданской и во время Великой Отечественной войн, всегда был на передовой... в войсках. Непосредственно участвовал в реальных боевых действиях. Не взирая на категорические запреты, ходил в атаки. Выполнял особые задачи редакции и военного командования. Один из родоначальников советской серийной репортажной фотографии. Снимал Парад Победы! Его фотографии известны любому человеку, который хоть что нибудь знает о 2й Мировой.


            Иллюстрация:   фотоколлаж - фрагменты фоторепортажей легендарного фронтового фотокорреспондента Альперта Макса Владимировича.
            Продолжение:   http://proza.ru/2024/02/17/1213   

            17.01.2024
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 9. Опять новое оружие.

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2024/01/17/1632   
            
            Уже шёл третий час по полудни. Только минут пять назад Сиротин как червь, неслышно, выбрался к краю леса… к вырубке по мелколесью, в метров тридцать, обходя опушки, открытые места. За вырубленной полосой лестной зоны, где обычно не было больших зарослей, стояла сторожевая вышка с пулемётным гнездом. Скучающий фриц смотрел на верхушки деревьев, словно завороженно внимательно слушая выверты орловского соловья. Хоть и время полуденное, но, видимо, ему не хватало ночи, которые уже наверно стали слишком короткими. Вырубка обеспечивала полосу препятствия при выходе из леса – оборона против партизан. Причём стволы деревьев разных диаметров, срубленные с высоким пеньком, с длинно обрубленными сучьями, лежали друг на друге, для создания серьёзных препятствий при преодолении этой полосы. В которой, по сукам и подныривая под другие поваленные деревья, еще лежало три линии колючей проволоки - путанки. Проволока была немецкая, и похоже - в масле, свежая, сверкающая на острых концах наверняка эта полоса была еще увешана растяжками.
            Андрей внимательно рассматривал разгрузку немецкой техники, ладонью по верху прикрывая окуляры своего бинокля, как из глубины амбразуры выглядывая из-под большой еловой лапы ведь солнышко уже начало сваливаться на запад, и нельзя было допустить, чтобы они, окуляры, поймали его луч, отразив в глаза врага. «На объектив бленду одеть надо, а то распечатают его фотоаппарат.» Они договорились с Максом, что тот будет держать его в поле зрения, пока Сиротин находит место для съёмки, а он даст знак, если можно будет приближаться к краю леса.
            Вроде всё тихо, даже немец в «гнезде» пропал, скорее всего улегся на пол вышки, продолжать слушать российских птах, только уже лёжа… может быть даже в полусне, караул, по времени, уже на исходе, устал наверно.  Сержант подождал наблюдение еще минуты две-три, поднял полусогнутую руку над головой и сделал три вращательных движения. Через несколько секунд уже видел, как к нему приближался фотокорреспондент. Аккуратно перемещался, теперь умело, не зря прошли предыдущие пара дней, хотя уже третий раз, чуткий слух Сиротина уловил хруст хвороста. Он всё-таки треснул под ногой Макса… Сиротину это – как удар по щеке.

            На платформах опять жуткая, не знакомая техника. Он долго разглядывал эти странные машины, монстры тоже были большими, как и тигры, но казались еще больших размеров, правда «тигр» несомненно был выше – этот казался приземистей… но больше, чем танки в Орле и на других полустанках, причём, это были не танки, скорее всего это были огромные самоходные артиллерийские орудия, у них не башня… это крепость на танковом шасси. Из квадратных коробок на гусеницах торчат мощные стволы с большими набалдашниками, калибр, на глаз не больше чем у тигра, но пушка длиннее раза в два… ну может в полтора, у сомнений человеческих глаза велики:
            - Вот бы и у этого инструкцию добыть, - прошептал Сиротин себе под нос, прицепом шальная мысль дернула его голову. Длинный ствол посередине поддерживается треугольной фермочкой. На одном из бортов, в бинокль, прочитал по буквам и слогам, которые не до конца понимал все: «Ferdinand». Пановой повторил одними губами. Затем прошептал:
            - Ферди…папд, - не громко сказал вслух, продолжая в бинокль рассматривать странное оружие.
            Макс в это время был уже рядом:
            - Что, Андрей? – не понял Альперт находясь от Сиротина в метре.
            Сиротин на него посмотрел.
            - На броне Фердипапд написано.
            - И что это такое?
            - Хрен его знает. Но железа в этой самоходине много. И пушка кокая-то длинная. Эх, отбомбить бы их сейчас!
            Макс Владимирович внимательно посмотрел в направлении взгляда Сиротина. Зрение позволяло прочитать надпись на борту самоходки, буквы были крупные, выпуклые, ограненные белой краской.
            - «Фердинанд». Фердинанд написано на борту машины, - прочитывая вновь и вновь бортовую надпись на технике, - по-моему это название самоходного орудия.
            - Но это ведь не танк! – Толи констатировал, толи спрашивал Сиротин.
            - Конечно не танк. Это как наше САУ… орудие самоходное. Наверняка для уничтожения танков… - он замолчал, мотнув головой, - ну и громадина. Железа в этой самоходке много и пушка кокая-то здоровая… длинная. Да… отбомбить бы... Эх… отбомбить бы, - все повторял и повторял уже Макс слова сержанта.
            Вздохнул. Вытащил фотоаппарат ФЭД, проверил взведена ли пленка...
            - Ты это, бленду одень. А то зайчика точно бросишь. Солнце, - большим пальцем показал на небо, - как раз напротив.

            Макс Владимирович Альперт, дощёлкивал свою девятую кассету фотопленки с начала операции, фотографируя уже не технику, фотографируя концлагерь. Макс не лез на рожон, и не перемещался на новое место, не оценив свою скрытность и, не убрав с места переката хворост, чтобы избежать предательского треска, не делал новых движений, научили его разведчики, появились у него новые рефлексы опасности. Сейчас фотограф убрал свою фототехнику и, минуты три, просто наблюдал за движением колонны военнопленных красноармейцев в грязной оборванной форме, которых, скорее всего и не будут переодевать ни во что другое… скорее всего - ликвидация.
            Сиротин дернул его за форму:
            - Уходим. – Внимательно смотря на ближайшую вышку, немца на ней видно не было.
            Альперт, по кустам, пригнувшись, мягко ступая, двинулся тем же путём, как минут пять назад попал сюда. Сержант остался на своем месте, продолжая внимательно наблюдать округу, вышку. Но концлагерь всё равно обойти окулярами не мог. С болью, наблюдая в бинокль пленных красноармейцев, вглядывался в изможденные лица военнопленных, их согнутые спины… злых, постоянно лающих собак. Рваные выцветшие до белой седины красноармейские гимнастерки, лишь некоторые в полосатых одеждах заключённых. Дыхание при этом у Андрея становилось жёстким, скулы самопроизвольно напрягались. Вдруг он опустил бинокль, зажмурился, вытаращил глаза, словно поймал блик сварки, мотнул головой, избавляясь от глупости и невозможности увиденного… секунды смотрел вниз в одну точку. Лихорадочно опять жадно прильнул к окулярам бинокля… словно выискивая того, чего быть не может.
            - Этого не может быть, - шепнул он, напряжённо пытаясь увидеть то, что увидел несколько секунд назад… по гримасам лица – не получалось… но он опять и опять пытался найти в окулярах то, что увидел три десятка секунд назад. Причём у него не было сомнений, в том, что… или кого он видел, длинные мгновения… назад.

            Макс уже с пол минуты ожидал, когда Сиротин обратит на него внимание, но тот был чем-то очень занят, наблюдая железную дорогу. По напряжению его сильного тела, было понятно, что на разгрузке происходило что-то важное, что-то такое, что забирало внимание сержанта полностью. Желваки на лице напрягались, не успев ослабнуть, словно от боли напрягались вновь.
            Сиротин прекратил наблюдение только минуты через три, лицо было сосредоточенным и угнетённым, и не сразу он посмотрел на Макса. Не сразу он сообразил, что фотокорреспондент уже давно ожидает на исходной, там, где он визуально, не доступен для немцев даже на вышке… Андрей явно был озадачен чем-то другим, и очень, очень важным… если не назвать это – удивлением, всё видевшего человека…  бывалого солдата.
            Старший лейтенант, фотокорреспондент, Макс Владимирович Альперт посмотрел на часы – стрелки быстро бежали вперёд, показывая уже 14.28. Оставалось пять с половиной часов, до крайнего оговоренного времени сбора. А впереди от одиннадцати, до пятнадцати километров хода по территории противника.

            Макс и Сиротин уже более пятнадцати минут двигались в направлении лагеря, когда за их спинами резко заработал противный звук противовоздушных сирен! Остановились. Небо абсолютно пустое, если бы не сирена – полная тишина. Переглянулись.
            Сиротин:
            - Я… первый. Дистанция десять метров, но держаться в поле зрения. Следить за визуальными командами. Не отставать! Марш! Марш.
            Продолжили движение бегом.
            ………………………………………………..

            …Рёозе ехал на станцию. Он отлично понимал, что уже поздно. Он хотел себя успокоить, даже пытался не думать о том, что сообщил ему агент с железнодорожного вокзала… но не мог.
            «…Слишком давно всё случилось. Сегодня четырнадцатое, всё случилось двенадцатого, позавчера, два дня назад. Целых двое скток… назад.», - он покачал головой: «Если диверсанты, то они уже далеко. Но пока ведь ничего не случилось, кроме инструкции. Вряд ли это русская разведка. Не могли же они из-за инструкции на станцию приползти. Если это было целенаправленно, то документ, скорее всего, уже достиг цели, его не вернуть. Но!.. Ради инструкции… группа разведчиков? Чушь какая-то. Вообще-то Русские – не дураки.»
            Оставалось надеяться, что это была череда случайностей… не важных случайностей: «…Как это маловероятно, что это - цель! Но теперь надо… необходимо, найти все эти случайности и все понять до конца. Если это рабочие, то почему не пришли для расчёта?..»
            Он тормознул в раздумьях, машину сильно тряхануло на не ком препятствии. Посмотрел в лобовое через водителя, глянул по сторонам, сидя на заднем сидении у правой дверки мерседеса. «Что-то не сходится…», - как всегда, во время сомнений посмотрел на кисти своих рук, сначала сверху, потом на ладони. «Как-то они там появились… каким-то образом исчезли!.. вряд ли прошли через охранение… у нас там что… дыра есть?.. Что-то из области конспирологии, всё должно быть проще.», - сощурил глаза: «Ну ладно, появились… проползли, пускай опытные, черти… А как исчезли?.. опять повезло? Так не бывает. Им, явно кто-то помог. Кто???»
            Колесо авто провалилось в глубокую ямку, Пауля словно ударило в голову: «…Они же могли исчезнуть с паровозом… С паровозом!!! С порожняком. То-есть они выехали с пустыми вагонами… С пустыми… вагоо-онами… между вагонами, машинисты могли их просто не увидеть…» - но рассуждения опять прервались, словно споткнулись, вновь что-то грубо не сходилось: «Вдруг машинисты им помогали… Машинисты проверены сто раз, маловероятно… но… именно так все склеивается.»
            Он глубоко вздохнул, опять посмотрев на дорогу в лобовое стекло: «Так. Как приеду собираем всех, кто там был…»
            А мозги вновь и вновь проходили все нюансы странных происшествий позавчерашнего дня, добавляя в них необходимые штрихи, подчёркивая причастность к этому машинистов маневрового локомотива, и все становилось проще и легко складывалось в запланированные, именно опытными разведчиками, событие.
            «…Ну ладно, предположим это советские разведчики… а где они могут быть сейчас?», - челюсть пошла вбок, даже приоткрыл рот, сощурив один глаз.
            «Это не может быть их заданием. Инструкция не может быть их заданием! Это действительно похоже на случайную удачу… при разгильдяйстве! Драться зачем? Драться… зачем??? Они же уже попали на станцию, уже завладели документом… Ладно, Пауль, в действиях русских часто отсутствует логики. А у опытных разведчиков это всегда не просто так. Здесь есть некая, еще не расшифрованная мной тайна.», - словно обращаясь к самому себе, разговаривая с собой со стороны.
            Драка никак не вписывалась в происходящее. Зачем нужно было русским… в разведке, обращать на себя внимание. «…Их же могли просто арестовать. Не-ет… Они понимали, что их не арестуют. Понимали, что всё будет списано на их, якобы, неполноценность.», - Рёозе не мог найти этому рациональное объяснение. Он даже на короткое время начал опять сомневаться в том, что это были разведчики, но, остановив эмоции, быстро отбросил от себя эти сомнения. Посмотрел на часы, 13.33.
            ……………………………………………….

            …Николай уже выбрался в балочку за дворами, на окраине Змеёвки. Достал из кармана часы, они были трофейные, поэтому оставлять их на месте, утром, при входе в Змеёвку, не стал. На часах - 14.33. решил спрятать обратно, ведь еще километра четыре по вражьей территории храниться. Медленно лениво положил в карман. На Душе праздник, петь хочется… но вокруг столько интересных звуков: и легкий шум невидимого и неощутимого ветра, где-то в кронах деревьев, где-то закричала сорока, вдалеке грубо свистнул паровоз.
            «До начала контакта еще шесть с половиной часов. До лагеря ходу – не более часа. Можно не спешить. Но и задерживаться смысла нет. Можно сказать - увидел больше, чем рассчитывал!» Трава молодая, нежно зелёного цвета. Удивительный весенний запах, кузнечики уже поют – словно лето, но жары изнуряющей нет. Хорошо!
            Он расслабленно раскинул руки в стороны, глубоко вздохнул смотря в синее небо. Капитан словно ощущал, как над ним идут секунды, под ручку, вместе с маленькими облачками, и… вставать не хотелось.
            «Ты это… давай не расслабляйся. Ещё до наших дойти надо. Завтра отдыхать будем… Завтра отдыхать… будем.»
            Он внимательно посмотрел в разные стороны. Голову, из-за травки, пришлось приподнять, подросла уже. Поднялся аккуратно, но расслабленно пошёл в направлении лагеря.
            Настроение приподнятое. Утром он сомневался, что сумеет понять секреты орловской станции Змеёвка, но всё оказалось совсем не сложным, да и пивка удалось попить. А под конец случилось даже свидетелем стать, из-за чего Змеёвка настолько хорошо оборонялась. Раскрыт её секрет, бомбить надо, как можно быстрее, пока не поздно.
            Встал. Пошёл. А в голове дурман, словно утренний спирт поновой забродил в выпитой в рюмочной водке. Чуть в стороне от тропинки лежала палка хитрая, с первого взгляда, на змею похожая.
            Николай поднял загнутую клюкой палку, в руке – она уже была не змеёй, в сказочную бабкину клюку превратилась. Стал ее внимательно рассматривать. Шаг не торопливый. Ему очень нравились её изгибы и суки… они словно были обработаны искусным столяром, словно мастер долго заглаживал бархат дерева абразивной бумагой. Коле очень захотелось внимательно разглядывать такие непрямые линии изгибов деревянных волокон, даже остановился, они казались очень тёплыми, изящными и, как будто радостными. Но…
            …Прошла, скорее всего, ещё лишь минута, когда весенний белый шум над головой разрезала сирена… сирена над Змеёвкой. Затем еще одна сирена, еще одна… еще! На всех предприятиях и службах прифронтового оккупированного маленького городка мерзко визжала противная противовоздушная сирена…

            …Васильев без труда оказался утром на одной из улиц небольшого рабочего городка Змеёвка, в частном секторе, когда сумерки еще не сошли с небес, с обоих сторон промышленные корпуса, а на углах самих производственных баз – вышки с пулемётными гнездами.
            Уходя из лагеря выпил пару глотков разбавленного спирта, слегка облив им пиджак вместе с рубашкой, хотя это было совсем неприятно. Характерный запах появился тут же, это для того, чтобы от него пахло перегаром, чтобы при необходимости можно было прикинуться не трезвым. Да и чтобы более «своим» выглядеть в беседах с мужиками, а без разговоров с местными не обойдется, ведь как-то надо, чтобы возникла неведомая… таинственная информация, так и не упавшая с неба, с крыльев самолётов разведчиков.
            Эх – капитан Васильев, кто-бы знал… Кто бы мог знать?.. Как тебе, этот перегар, пригодится несколькими часами позже…
            ……………………………………………….

            - …Lieutenant! Alle, die an der Unfallstelle waren, sofort zusammenzubringen: alle Arbeiter, die an der Entleerung der Kohle beteiligt waren; Schutz, Polizei und deutscher Schutz; Tanker, wenn sie noch nicht zum Einsatzort zur;ckgekehrt sind, k;nnen sie nicht mehr von dort bekommen; und vor allem ... die Besatzungen der Dampflokomotiven, die an diesem Tag auf einem Ast arbeiteten! (…Лейтенант! Немедленно собрать всех, кто находился на месте происшествия: всех рабочих, участвовавших в разгрузке угля; охрану, как полицаев, так и немецкое охранение; танкистов, если они еще не убыли к месту дислокации, - остановился, чуть задумался, на лице образовалось еле уловимая гримаса сожаления, - оттуда их уже не достать; а главное… экипажи паровозов, работающих в тот день на ветке!)
            Секунды глубоко напряжённо думал, отперевшись кулакам о стол лейтенанта. Тот же стоял как струна в стойке смирно, при внезапном подъёме, опрокинув стул.
            - Ich brauche eine Man;ver-Dampflokomotive, die Kohle mitgebracht hat, und ich brauche wirklich Tanker. Versuchen Sie, die Tanker zu finden. Die ganze Crew und der Offizier, der sie bestrafte. (Мне нужен экипаж маневрового паровоза, который притащил уголь… и очень нужны танкисты. Постарайся найти танкистов. Весь экипаж, и офицера, который их наказывал.)
            Говоря последние предложения, Рёозе передвигался по кабинету своего агента. Тот постоянно поворачивался к нему во фронт, стоя по стойке смирно.
            - Ja, Herr Sturmbanf;hrer. (Есть, господин штурмбанфюрер.)
            - Du musst sofort entsorgen, dann fahren wir zur Stelle. (Немедля распорядись, затем поедем на место.)
            Последнее говорил, садясь за стол своего подчинённого, как хозяин.
            - Ich verstehe ;berhaupt nicht, warum in der Entladungszone der milit;rischen Ausr;stung, Freiwillige zur Arbeit gebracht werden, dass es f;r uns nicht genug Kriegsgefangene gibt? (Вообще не понимаю, зачем в зоне разгрузки боевой техники, к работе привлекаются вольнонаёмные, нам что, военнопленных не хватает?)
            Ирвин Шиллер по-прежнему в стойке смирно:
             - Ich kann es nicht wissen, Herr Sturmbanf;hrer! Aber hier gibt es kein Objekt, um sie zu ;berbelichten! (Не могу знать, господин штурмбанфюрер! Но здесь нет объекта, для их передержки!)
             - Und warum braucht man ihn im Adler, nachdem er das Problem gel;st hat ... die Beseitigung. Haben wir nur wenige Gefangene? Oder funktioniert die russische Gestapo von Orel nicht gut? (А зачем он нужен в Орле, после решения задачи… ликвидация. У нас что пленных мало? Или орловское русское гестапо плохо работает?)
            Лейтенант стоял по стойке смирно. Стоял молча.
            - Aufgaben ausf;hren. Los geht's! (Выполнять поставленные задачи. Выезжаем!)
            Пауль опустил взгляд в стол.
            «Кому я это говорю… Я ведь знаю, что ничего он не сможет сделать», - глубоко вздохнул: «…Да Ганс, сын у тебя не такой активный и хитрый, как ты. На этом месте его придется менять!»
            Лейтенант выскочил из кабинета.

            Рёозе был не молодям человеком. До 1935го года служил в уголовной полиции. И, как ни странно, начиная с года, так-эдак с 1928го, процентов 90 уголовных преступлений, были на счету людей, так или иначе имеющих отношение к социал-демократической партии, которая в 1934м, после суда над поджигателями Рейхстага, оседлала верхушку Германской власти. Это было триумфальное восхождение.
            Именно Пауль Рёозе был одним из ведущих — это дело, следователем. Именно на этом процессе, тогда еще, старший лейтенант Пауль Рёозе познакомился с Гансом Крэпсом, служившим в 1933м военным атташе Германии в Москве…
            В 11 часов вечера 27 февраля 1933 пожарные активно тушили здание немецкого парламента. В свете политического противостояния нацистов и коммунистов подозрение сразу пало на левых. Надо сказать, при этом, симпатии следака по уголовным преступлениям Рёозе, были тогда на стороне левых, национал-социалисты вызывали внутреннее отвращение полицейского. Эту же версию "левого поджога" журналистам высказал сам Гитлер. При тушении пожара полиция задержала Маринуса дер Люббе, он был в одной рубашке, так как пальто и пиджак использовал для тушения огня. Это был коммунист из Голландии, прибывший в Германию пару недель назад для участия в борьбе с нацистами. Просто идеальный кандидат для поджога немецкого рейхстага?
            Вскоре был арестован лидер коммунистической фракции Эрнст Торглер, а также три болгарских коммуниста – Димитров, Танев и Попов. Тот самый Димитров, который в дальнейшем, одним из первых, теоретически обоснует возникновение фашизма, как одной из мировых идеологий. Старший лейтенант Пауль Рёозе был в группе расследования поджога. Следствие проводилось крайне эффективно, все необходимые доказательства, улики возникали просто по волшебству… стоило только их проговорить с руководством.
            Сначала подозреваемым, затем плавно перейдя в свидетели, проходил, по этому громкому уголовно-политическому делу, родной брат военного атташе в Москве. Так они и познакомились с Гансом Крэпсом, став в последствии добрыми друзьями. Ирвин Шиллер был его сыном от первого брака, и никак не походил на настоящего офицера.

            Многие бандиты, знавшие Рёозе по уголовным делам, за которые были осуждены, поднялись высоко по служебной лестнице. Но, как ни странно, именно такие знакомства привели его через год в… тайную полицию, где заработок был в разы больше, чем в полиции гражданской. Рёозе не рвался наверх, по службе. Но служакой он был отменным, опыт – с первой Мировой, после ранения и контузии. А эффективность его работы была очевидной.
            И вот сейчас он, начальник тайной полиции Орла, города совершенно не доброго к ним европейцам, пришедшим осчастливить эти места своей арийской культурой, стоят с лейтенантом Шиллером возле платформ, где производится разгрузка тяжёлой техники…
            Именно здесь, на Орловщине, один из руководителей рейха обещал Рёозе землю для строительства Имения. Пауль сам выбрал эти места, он много читал про Россию, изучал, где какая земля, климат, какая природа, не веря в дремучие леса. Ему импонировали места, описанные от Орла до Тулы, от Орла до Ростова… Но сейчас Паулю уже совсем не хотелось иметь здесь личное имение. Слишком не по-доброму встречала эта земля, и её Народ, своих «немецких спасителей». Спасителей и от большевизма, и от противной русской расхлябанности... разгильдяйства. Пауль был знаком с Русской культурой, и она его всегда удивляла, он всегда пытался понять, и не мог, каким образом такой невзрачный и серый народ мог вырастить в себе такую большую и многогранную культуру. Рёозе вообще считал культуру Русскую второй по значимости, после Немецкой. А расстояния здесь большие… дорог нет, одни грунтовые колеи, по которым после дождя не проедешь. Люди смотрят на тебя, как на волка. Леса дремучие, даже если не стреляют.
            «Да… И всё же.», - его взгляд скользнул, затем вернулся на невысокие кучи блестящего антрацита в земляных карманах, за платформой для разгрузки техники.
            Разгруженный позавчера уголь еще был не вывезен.
            «Место открытое. Вышки расположены правильно. Проникнуть сюда незамеченным…», - непроизвольно сжал губы, покрутил головой: «Невозможно.» Глаза Пауля разгорались, взгляд невольно улетал вдаль, ощупывая виды природы: «А как же… красиво.» Он жадно осматривал окрестности, на миг потеряв, мысли о деле… но опытный профессионал немедленно вернул свои мысли обратно, на место.
            Всё, что он далее впитывал своим острым взглядом, говорило ему, что появиться разведчики, в чём он уже не сомневался, могли только составом… и именно тем, у которого они крутились.
            «Похоже, здесь я больше ничего не почерпну. На паровозе они приехали… С углём… на угле, иначе танкисты их бы заметили. А на полувагоне они были выше их, танкистов, и наземной охраны, зрения. Вопрос лишь в том… замешаны или нет машинисты?.. поезда здесь ходят медленно, подсесть могли и без машинистов, если владеют диверсионной подготовкой.»
            Штурмбанфюрер повернулся и средним уверенным шагом пошёл к машине, продолжая рассуждать:
            «…И, всё-таки, где они могут быть сейчас?», - провел ладонью по щеке, до подбородка: «…В том случае, если они не перешли еще линию фронта?..»
            Опять остановился. Медленно, очень внимательно, вновь ощупал пристальным взглядом окрестности.
            «А вдруг они просто проверяют места разгрузки и дислокации техники… тяжёлой техники?.. Для этого есть авиаразведка… сейчас она у русских поставлена хорошо.»
            Рёозе стоял и думал, останавливая и останавливая свой взгляд на платформах, у одной из которых разгружали «Пантеры». Глаза на вышки охраны, на черный, пышущий паром, паровоз. Опять посмотрел на танк, сходящий с железнодорожной платформы. Прищурился, чтобы более чётко рассмотреть машину, попытаться увидеть лицо танкиста…
            Вдруг его сознание словно молния поразила!
            «Авиаразведка, с большой высоты, не даст чёткости изображения разгружаемой техники! Значит, что???», - непроизвольно захотелось больше кислорода, глубокий вздох пошёл расширять грудную клетку, голова чуть на бок, косой взгляд в землю, столбняк от острой мысли: «…Они фотографировали технику, они отвлекали внимание охраны, чтобы сфотографировать новую секретную технику!..», - у него не было слов, он внутренне был восхищён противником: «Гениально! И они еще здесь! Они идут по местам разгрузки… сейчас они где ни будь, где ни будь», - его глаза забегали в разные стороны: «у… последней черты… в районе Змеёвки… А там у нас… А там у нас!», - ему стало не по себе.
            Он уже уверенно шёл мимо своего лейтенанта, направляясь к машине: «А этого болвана сменить надо. Никакого толку от него, даже говорить не о чем. Здесь нужен… пусть тупой, но… въедливый, который в каждую щель нос сунет. Этого куда ни будь в охрану, на склад… если бы не родители – на фронт. Сынок генеральский… Но он же друг мой.», - повернулся, оценил лейтенанта с ног до головы: «Крепкий. А может правда на фронт… Может там он своего отца прославит!», - отчаянно вздохнул: «Скорее бесславно погибнет, там тоже думать надо. Но если Русские… умеют придумывать таких операции!..» Штурмбанфюрер Пауль Рёозе посмотрел на часы, крутя от восхищения перед русскими разведчиками, головой – 14.24.
            - Lieutenant, ich muss sofort anrufen. Ins Auto! Zum n;chsten Telefon! (Лейтенант, мне немедленно необходимо позвонить. В машину! К ближайшему телефону!)


            Продолжение:   http://proza.ru/2024/02/29/729   

            07.02.2024
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 10. Крючья из прошлого…

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2024/02/17/1213   

            Капитан рано вышел из лагеря на своё личное задание. Проснулся, когда ночь перескочила свой трехчасовой рубеж. Из фляжки полил воды себе на шею, согнувшись так, чтобы вода протекла по лицу… умылся, приятно проводя ладонями по непривычному, бритому, с вечера, лицу.  Есть не стал, чтобы быть злее и внимательнее, ему всегда казалось, что легкий голод дает мужчине силу, резкость, внимательность и даже некую радость жизни. Еще раз проверил свою экипировку: пистолет за голенищем, две обоймы на голенище левого сапога. Отойдя метров на пятьдесят от лагеря, прохаживаясь туда люда проверил громкость движения. Опять раз за разом, ход за ходом, просчитывал алгоритм своих действий на предстоящую индивидуальную операцию. Напряженно листал в сознании возможные непредвиденные ситуации, последовательность ухода от них, или преодоление их последствий, перечислял возможные пути ухода от опасности.
            Таким образом прошло минут сорок. Подходило четыре часа утра – окончание дежурства Трифонова. Николаю в голову пришла задорная мысль! Он захотел подобраться к Трифонову, а вдруг тот не услышит командира. До места, где Михаил должен находиться оставалось метров пять, когда с противоположной стороны лагеря услышал шёпот: «Командир, я тебя уже минуты три назад расшифровал…»
            Николай попытался на шёпот взглянуть…
            - Не вижу, - вздохнул, - сдаюсь…
            Ствол дерева, слева, чуть сзади, сантиметрах в восьмидесяти, выдавил из себя в сумрак невысокую фигуру сержанта.
            Но будить надо было всех: у Трифонова в четыре смена с Малым; а Максу с Сиротиным пора к Куракино.
            Ночь заканчивалась. До 21.00, до времени встречи с группами прикрытия – очень много работы.

            Васильев без труда оказался на одной из улиц поселка, в частном секторе Змеёвки утром, когда сумерки еще не сошли с небес. Уходя из лагеря выпил пару глотков разбавленного спирта, слегка облив им пиджак. Характерный запах появился тут же, это для того, чтобы от него пахло перегаром, чтобы при необходимости можно было прикинуться не трезвым. Да и чтобы более «своим» выглядеть в беседах с мужиками, а без разговоров с местными не обойдется, ведь как-то надо, чтобы возникла неведомая информация.
            По дороге зафиксировал два поста, один на развилке (старой орловско-курской дороги, идущей через Золотарёвскую МТС в Орёл, и ответвления в Змеёвку, второй пост - на въезде в Змеёвку. Капитан запомнил карту населенного пункта, это было не сложно, тем более что пользовались этими картами уже третий день постоянно. А планшеты, которыми пользовались разведчики, с сотым масштабом, были 1940го года, после сорокового изменений в него не вносились. Но карты их еще ни разу не вводили в заблуждение.
            За вторым постом, на выезде начиналась небольшая промзона, километра на полтора, за этой промзоной рабочий посёлок, за ним еще ряд крытых ангаров с железнодорожными путями. Все промзоны – вдоль железнодорожных путей от Орла до Курска… естественно, железная дорога, прервана линией фронта.
            Именно через рабочий посёлок он и входил в Змеёвку, несмотря на то, что промзоны ощетинились сторожевыми вышками, и колючей проволокой по заборам и в метре от ограждений. Смотря на ожерелья из колючки, непроизвольно возникал вопрос… «Сколько же у них этой проволоки… до Луны размотать – останется.» Кое где по заборам дворов, по частоколам, пришлось и проползти, вышки расположены очень грамотно, пересекая зоны их наблюдения.
            На перекрестках улиц, через два, три, редко четыре, перекрестка - секреты из мешков с песком. Наткнулся и на патруль из трёх солдат. Сонные… прошли, по сторонам не глядя, понятно, раннее утро, только солнышко сонно из-за горизонта... Васильев лежал в кювете, под ближним кустом, у дороги, глаза закрыл, готовый зарычать разбуженным пропойцем, не доставая из голенища браунинг. Патруль прошёл. Решил не вставать, пока люди на работу не пойдут, слишком пусты улицы. «Здоровым нельзя себя показывать, иначе аусвайс затребуют… значит надо хромать.»
            От куста отрезал ветку в палец толщиной. Обрезал боковые, зачистил без заусениц, не дай Бог натереть кожу. Расстегнул ремень, брюк, чуть их приспустил. Бинтом, между ног, примотал тридцатисантиметровую ветку внутри коленного сустава. Затем перебинтовал коленный сустав словно в госпитале. Так он делал не впервые, и именно так было написано в его подготовленной выписке из госпиталя: «Васильев Николай Васильевич. Уроженец города Орёл. Участник боевых действий в составе Waffen-Grenadier-Division der SS "Galizien" (14-я добровольческая пехотная дивизия СС «Галиция» (1-я украинская)). Получено ранения коленного сустава и контузия 3й степени с нарушением слуха и речевого аппарата. Ранение получено 28 апреля 1943 года, в бою с партизанами у селения Свень под Брянском. Выписан из госпиталя № 28355-42 11 мая 1943 года. Дальнейшее прохождение воинской службы невозможно по причине: частичного разрушения коленного сустава левой ноги, и психическому расстройству слуха и речевого аппарата. С воинской службы списан. По национальности – Украинец, Малоросс, Славянин, уроженец города Орла. К арийской нации отношения не имеет.»
            Из потаённого отдела кармана брюк достал часы. 06.23 – вообще-то утро уже не раннее, и петухи пропели уже давным-давно. Странно, что посёлок еще не проснулся.
            Буквально не прошло и двадцати минут, как мимо него начали, один за другим, проходить люди, было понятно, что они шли на работу. Шли молча с напряженными лицами.
            «Пора выбираться…»
            Первым движением голову выше уровня дороги, осмотрелся, всё спокойно, из кювета на карачках в сторону забора, под раскидистую рябину, с молодыми гребёнками листьев. Встал, оправился…

            …На улицах было довольно много прохожих. И понятно, большинство идут на работу, в этот ранний час. Естественно - хромой тоже, отставая, но уверенно, двигался в том же направлении.
            Еще будучи в лагере, капитан рассуждал следующим образом, при краткой оценке своих действий и подготовке индивидуальной операции: «Если на этих промзонах действуют производства, то там наверняка есть проходная… то есть хотя бы одна проходная. А так, как предприятие полтора километра в длину, примерно, то скорее всего и не одна. Предположительно – где железнодорожные пути заходят на промзону… ну и, скорее всего, в центре, может вот с этой площади…», - рассуждал, глядя на подробную карту Змеёвки.
            Так оно и оказалось. А напротив проходной – магазины. Чуть справа от проходной небольшой рынок… не очень большой, в длину метров пятьдесят, ну и, во весь сквер: картошка прошлого сезона прямо с подводы; уже готовый свежий хлеб с удивительным запахом; на мясной лавке только-только появилось свежее мясо; бабы активно раскладывали тряпки; ближе к проходной появились старые самовары, чугунки, новые кринки и плошки, чугунная печная арматура… и другое железо. Возле крайнего магазина, перед первыми лавками базара, еще до того, как Николай подошел к площади, открылась «пивнуха» - именно это слово было написано над заведением. За всем этим… издевательским взглядом, наблюдали группа полицаев, лузгая семечки, иногда хохоча, после очередного анекдота. С другой стороны площади, напротив рынка, рюмочная, через которую уже успели пройти все полицаи, по очереди, скрасив вчерашнее похмелье.
            Слева от проходной широкие двухполые ворота, для проезда грузовых автомобилей на проходной два пулеметных дзота из мешков с песком, посты из немецких солдат в форме СС с хорошей полевой экипировкой и вооружением, что говорило о спецохране объекта. За пятнадцать минут наблюдений, сейчас в 08.40 в ворота заехало восемь грузовых машин, выехало шесть грузовых, одна легковая, очень напряжённое движение, даже очередь образовывалась, что ни в коем случае не отменяло осмотр каждого автомобиля.
            Очередная семечка браво полетела в рот Васильева, через три четыре секунды – скорлупа вон…

            …Ещё двигаясь по улицам, Васильев внимательно прислушивался к разговорам людей, спешащих на работу оценивая обрывки услышанных фраз:
            «…Вчера опять два состава пришло…»
            «…Новые машины едут, а ремкомплектов нет…»
            «…В комплектах не всегда запчастей хватает…»
            «…Сегодня собранные коробки отправлять будут…»
            «…Говорят собранные «хер ли нам» на Куракино возят, там разгружают…»
            «…Их вообще-то в одиннадцать отправляют, утром и в ночь. Бронепоездом сопровождают…»
            Были и удивительные обрывки фраз молодых ребят полушопотом:
            «…Я вчера в бак «хер ли нам» песка насыпал!»
            «А я на подшипник редуктора ходового вала!»
            «У меня и сейчас в кармане песок есть!..»
            Николай уже понимал, что речь идет о неких машинах, которые приходят к Курскому выступу в не собранном виде, а в Змеёвке производится их полная сборка. С техникой это бывает, как правило, когда в собранном виде техника не может транспортироваться по железной дороге. Чаще это случается либо из-за ее критического веса, или из-за критических размеров. Он понимал, что можно уже уходить. То, что услышал, было уже очень важно и очень много. Самым главным становилась задача донести информацию до… наших.
            Он оглянулся. Все люди шли в одном направлении… все люди шли на работу. Развернуться и идти им навстречу было нельзя, он оказался бы один навстречу людскому потоку. «Надо идти дальше. И думать… думать, как выбраться.» А впереди, метров через сто пятьдесят улица упиралась в большую площадь, рабочий поток сворачивал в право. Через метров с десяток налево уходил проулок. Васильев остановился, закурил немецкие сигареты:
            - Может угостишь, браток? – услышал по левую руку.
            - Не-нне в-оопроссс! – с придыхание, закатывая глаза и задирая подбородок, вытащил пачку Николай, - ввозми… ссам ввозми.
            Пока мужик прикуривал, он словно случайно смещал его к проулку. Мужик поблагодарил и пошёл дальше. Николай пачку и спички сунул в карман пиджака…

            …На площадь капитан хромал со стороны лабазов. К этому времени смена уже была на заводе, проходная пуста. Да и на рынке, на площади было очень не много людей. Те, кто на рынок подходили и подъезжали на подводах, хлопотали, в основном, по товару, по своим торговым точкам. Это были продавцы-купцы, в большинстве своём, имевшие свои торговые места, некоторые даже свои закрытые склады… лабазы. Подходили и мелкие торговцы, в большинстве не молодые, чтобы просто продать что-либо не нужное, или отторговаться ради маленькой копеечки в семейный бюджет. Разведчик прекрасно понимал, что выходить в ряды сейчас – становиться очень заметным, слишком мало на рынке было покупателей, просто единицы, и скорее всего они каждое утро приходили либо за куском свежего мяса, либо за бидоном свежего молока.
            Метрах в пятнадцати от проходной мужик, лет под шестьдесят, с легкой хромотой на обе ноги, подвез к забору большую телегу, на верху поклажи закреплена широкая доска длинной примерно метр тридцать. Он отвязал, бросил доску на короткую травку, стал на доску раскладывать ножи, отвертки, челноки-крючки для вязки сетей, шильца, толстые шила из спиц немецкого мотоцикла, что-то еще из заточенного металла, три молодых корзинки, одна в другой, из свежей лозы, еще не успевшей одеревенеть. Две заправленные ножовки и двуручную пилу оставил в телеге, видимо наточил по заказу.
            - Ббог в помощь, Отец.
            Мужик оглянулся, внимательно, оценивающе, с ног до головы, посмотрел на Васильева.
            - И тебе не хворать.
            Продолжил раскладывать на импровизированном прилавке свой не хитрый товар. Когда повернулся достать что-то еще, перед ним была протянутая рука незнакомца, с деревянным челноком-крючком для плетения сетей, в ладони. Мужик искоса и внимательно посмотрел в глаза «юноши» - так он окрестил в своих мыслях незнакомца. Взял иглу, не спеша стал поворачиваться, слегка, ласково, словно подбросив ее в хронически уставшей ладони.
            - Слишком заметно… что ты не местный. – сказал вкрадчиво и как можно тише, но страха в словах не было.
            - Да я ттолько из госпиталя.
            Дед, вновь сидя на корточках лениво повернул голову, снизу-вверх хитро посмотрев на незнакомца. У него был очень тяжёлый взгляд, а когда губы и глаза косо недоверчиво поплыли вкось… улыбнулись, он стал похож на коршуна. Словно от усталости смотреть на жертву, опять повернулся к своему маленькому прилавку, вырвав зрачки глаз, из поражённого взгляда собеседника. Васильев еле отпрянул, будто оторвал примороженный язык от железки в лютый мороз, даже вкус крови во рту почувствовал.
            - Ребят у пивной не боишься? – прозвучало в густой замороженной дали.
            Коля сглотнул, проведя языком по нёбу. «Он либо из партизан… либо из агентов гестапо…», - Васильеву стало не по себе.
            - Дда я сам ттакой-же. Я вв в СС служу. – последнее предложение закрывая глаза.
            Он вытащил из внутреннего кармана пиджака выписку из госпиталя, дал старику.
            - П… ппочитай!
            Тот лениво, и как показалось Николаю, брезгливо открыл документ и на немецком, и на русском «Выписку из госпиталя»:
            «Васильев Николай Васильевич. Фельдфебель. Уроженец города Орёл, год рождения - 1917. Участник боевых действий в составе Waffen-Grenadier-Division der SS "Galizien" (14-я добровольческая пехотная дивизия СС «Галиция» (1-я украинская)). «…ранения коленного сустава и контузия 3й степени с нарушением слуха и речевого аппарата. Ранение получено 28 апреля 1943 года, в бою с партизанами у селения Свень под Брянском. Ранения не первые. Выписан из госпиталя № 28355-42 11 мая 1943 года. Дальнейшее прохождение воинской службы невозможно по причине: частичного разрушения коленного сустава левой ноги, и психическому расстройству слуха и речевого аппарата. Полный психоанализ личности не проводился. С воинской службы списан. По национальности – Украинец, Малоросс, Славянин. К арийской нации отношения не имеет.» Две синие печати, фотография в форме унтер-офицера.
            Игла-челнок легла на доску. Читая, дедок без причин секунды поправлял другие, уже очень хорошо лежащие, на своих местах, предметы спиной, не поворачиваясь. Незнакомец не возражал… тоже молчал.
            Тот опять повернулся в сторону «юноши». Протянул ему документы.
            Васильев забирает выписку, дает в руку аусвайс – личную книжку солдата:
            - Д-тамой хотел съездить, в… фв, - тяжело вздохнул, на выдохе, - ф Орел. Но туда… - опять на выдохе, - туда документы спцц-ц… пропуска нужны. Застрял.
            Васильев спокойно разворачивал телегу к самой кирпичной ограде закрытой производственной базы.
            - С какого перепугу помогать мне удумал?
            - Н-награда за колено ии-и голову… маловата… П, - вздохнул, - Поиздержался… П-пива хота.
            Кривая, не здоровая улыбка исказила лицо раненого.
            - Остряк.
            Николай уже не хотел смотреть в глаза деда, слишком острым был его взгляд. А косым боковым зрением всё время старался не упускать полицаев у пивной из внимания, и сейчас отчётливо видел, что через весь рынок, от пивнухи в их сторону шёл один из нехороших парней с немецкой винтовкой на плече, белой повязкой на рукаве.
            Дедок в этот момент тяжело встал на ноги, не упуская из вида напряжённый взгляд собеседника направленный на идущего к ним полицая. Васильев поправил кепку, на сантиметр больше надвинув ее на лоб. А хитрый старик, с ехидной улыбкой смотрел то на Васильева, то на неспешно идущего к ним полицая. Николай оглянулся назад: «…Пистолет за голенищем, первым полицай… вторым старик, в остатке семь зарядов, двадцать секунд до кустов, пять секунд форы на реакцию полицаев… Первый шаг и пара секунд на слом палки, далее бегу наперерез, в проулок… восемь секунд… там! Дальше…Как карта ляжет!..»
            Полицаю оставалось пройти метров десять.
            - Привет, Григорьевич! – Бросил полицай, ещё не дойдя до разложенных железок старика несколько шагов.
            - Привет, Павло!
            - Ты, как всегда раньше всех! Покупателей то еще нет.
            - Да. – Махнул рукой. - Пока станок поставлю, ножи поточу, два топора вчера оставили… сейчас жало заправлю. Время-то оно быстро идет, это вы, пока молодые этого не понимаете ни хера.
            Полицай еще подходил, уже с интересом смотря на Николая, старик повернулся к телеге, взял из неё одну из ножовок и двуручную пилу, завернул их куском мешковины, через свой импровизированный прилавок стал подавать навстречу… Павлу.
            Тот взял, завёрнутые в холст пилы, стал внимательно смотреть на зубья двуручки, ножовка оказалась под мешковиной почти полностью. Затем решил легонько дотронуться до одного блестящего зуба, и тут же оторвал кисть вверх, со змеиным шипением. Внимательно посмотрел на палец, слегка нажав на верхних фаланг. На верхушке указательного показалась капелька крови.
            - Ну ты чего дурак, чё ли? Я кого, когда обманывал?
            Было видно – старик возмущен.
            - Да ладно, Григорьевич, не бери в голову… - хмыкнул, косо улыбнулся, - Это, хм, не тот пальчик.
            А сам протягивал старику денежку в одну марку.
            Когда тот шутил про «не тот пальчик», капитану слова резанули ухо… Он внимательно скользнул взглядом по лицу Павла и лицо врага показалось ему знакомым. Его аусвайс по-прежнему оставался в руках старика, для экстремальных действий – не удобно.
            - Ээ, только бы хохмить, б**. Но сдачи-то у меня немецкой нет. Ты же знаешь, со мной все советскими рассчитываются.
            Павел вздохнул. В уголках его глаз и губ появилась не только грубая нотка, там появилась злость. Очевидно, ему не понравился ответ мастера. А манера подачи денег, поза, некие струнки движений и… еле заметный тик на левом глазу – были невероятно знакомы, но Николай еще не мог сообразить, откуда он так отчётливо знает эти, еле-еле уловимые чёрточки неприятного и опасного человека. Паша зло посмотрел на Николая сощуренными глазами, оглянулся на своих:
            - Эх, Григорич… возьмут тебя однажды за жопу… немцы… или наши орлы. Они ведь не все тебя знают. Скажешь такое, тому, кого с Орла прислали, с «русского гестапо», они тебя сразу на проходную отведут, к эсэсовцам. А это кто такой рядом с тобой?
            Павел и Николай уже пристально смотрели друг на друга. Старик, переступая с ноги на ногу – то на одного, то на другого… губы в улыбке, и ни грамма страха:
            - А чего меня тащить на проходную… вот он, эсэсовец.
            Рукой показывая на Николая.
            - Охраняет меня. Герой! После ранения.
            Васильев в этот момент всё пытался мучительно вспомнить, почему этот мерзавец Паша, определённо когда-то попадался на его пути. И опять: «…«это не тот пальчик…» Это же из детства, из школы, хохма подростковая, друг над другом потешались!» Опять смотрит на полицая…
            Его определённо знакомые черты, словно проявлялись с негатива, память наливала, сначала мутные линии, тут-же концентрируя четкостью их контур, наполняя сформированные линии красками, краски менялись местами и разбухали своим колоритом, меняя одежду на… на вредном небритом противнике. В голове всплыли брызги звёзд ударов в мальчишеской драке, когда мальчишку… Кольку, заречные пацаны заперли в углу деревянного забора и уже почти повалили, как градом осыпая ударами… а в это время откуда-то в лаву дерущихся влетает ногой, пацан из параллельного класса, бросая, прямым ударом ноги, одного из врагов на Васильева, специально – нет-ли, но защищая Колю от ударов противника – телом противника, давая Кольке такой нужный глоток вздоха, отвлекая чужих на секунды. И они дальше вдвоем, плечом к плечу, разгоняют горсть заречных пацанов. Поддержка приходит, но она им уже была не нужна! И нога, которая выручили Васильева – была… Пашкина. Павла Рябова.
            Капитан всё вспомнил. Это был его знакомый из параллельного класса в школе. Они так и не стали потом друзьями, Павел жил в другом районе Орла, они встречались только в школе, а после седьмого класса тот ушёл учиться в ФЗУ без отрыва от производства, работая на заводе. По сегодняшний день они не встречались.
            Казалось, что они смотрели друг на друга уже давно, что они уже устали смотреть друг на друга. И глаза у обоих уже менялись, наполняясь и недоверием и… удивлением. В конце концов, Павел показывает на Николая пальцем:
            - Коо-оля??? Васильев?.. – Взгляд удивлённого человека!
            - Рь-Рябов… Ппашка!
            - Ну, ни хера! Ты откуда нарисовался?!.
            - Лечился в, - подбородок дернулся, - вв Карачеве, в ггоспитале. Да ннемцев привезли ммного. Нас выперли всех.
            - Встретил бы… не узнал.
            - …Ддомой ехал. Да н-не пускают в Орёл, спецц… сппец… - вздохнул, на выдохе, - пропуск надо. Т-ттак здесь и оо… оказался.
            - То, что не пускают… знаю. Самого не пускают. Здорово… бродяга! – тянет к Николаю руку.
            - Ззздоррова! – руку навстречу... глаз в прищуре, лёгкая напряжённость на скулах, но… взгляд не мелькает по сторонам. Ко всему готов, если вдруг: «Неожиданно… хороший парень был, теперь не слиться. Но… вдруг это мой язык?..»
            У старика, от изумления глаза по пятаку. А те пытаются обняться над дедовой широкой доской с железками на продажу. В руке деда, еще открытый аусвайс Васильева. Двуручка и ножовка, в руке Павла, сильно мешают мужикам обняться. Но, ни звон железок на прилавке, не легкий звень двуручки, приглушённый мешковиной, помешать старым знакомым не смогли.

            Мясо и картоху, на закуску, Павлу пообещали в течении сорока минут. Но салат, из жесткой недоваренной картошки кубиками и мелконарезанного репчатого лука, с кусочками холодной, скорее всего вчерашней, курицы, приправленный подсолнечным маслом, огурцы соленые на тарелке, с листами смородины и головками чеснока, тут же глазунья из семи яиц - уже стояли на столе. Кувшин ароматного рассола. С бутылки шнапса, горлышко залито сургучом, одна за другой скатывались холодные слёзы конденсата, на чайном блюдце две запотевшие перевернутые дном стопки.
            Мебель старая, может даже еще дореволюционная. На стенах уютной рюмочной: голова кабана, голова лося, над буфетной стойкой голова волка. Столик возле окна. Окна на северной стороне дома, от дома на мостовой тень, внутри легкие сумерки. На столе деревянная пепельница – ручка вроде на лису похожа.
            Николай задумчиво курил.
            
            …В рюмочную они зашли вместе, энергично разговаривая, эмоционально перемещаясь по площади. Павло посадил Николая за выбранный им столик, заказал водки, закуски быстрой, и мяса, вышел поговорить со своими, оставив приятеля у окна, за столом, на котором очень скоро появились бутылка, салат, хлеб. Еще через минуты принесли яичницу. У Васильева засосало в животе, оказывается есть он хотел. Очень хотел, смотря на капельки сходящие по стеклу бутылки немецкого алкоголя, и жидкие целые глазки, от того красивой, яичницы. Предыдущие трое суток были нелегкими.
            Из рюмочной отлично видны торговые ряды рынка, «Пивнуха» напротив, через узкую часть площади. Возле неё - сборище полицаев. Посчитал – семь. Только тут Николай увидел надпись на двери возле «Пивнухи», и по-русски, и по-немецки: «Polizeiwache» («Полицейский участок»). Туда и отнес свои наточенные пилы приятель детских лет Никлая Васильева.
            Рябов со смешками, накоротке, сообщает своим о встрече со старым приятелем. Разговор с командиром. У командира лицо не хмурое, но задача о бдительности, судя по губам, получена «школьным приятелем». Короткий рассказ о герое «Голичины» со стороны Рябова. Еще какое-то внушение командира, у знакомца напряжение и озабоченность на лице, но искра из глаз не ушла. Затем с улыбкой Паша возвращается в рюмочную…
            …Одним движением сжатой кисти вокруг горлышка снят сургуч, сразу как присел за стол. Пробка, на юбке, с нарезкой, оборот, пробка между пальцев - охлажденный немецкий зеленый змей освобождён. В каждую стопку по три бульки… все ловко, и понятно, не впервой. Стопки – почти до краёв:
            - Ну, что Земеля, за встречу нашу неожиданную, за то, что с одной стороны воюем! – чокнулся о рюмку Николая. – Давай! За встречу!
            - Зза В-вфстречу!
            Павел словно бросил сто грамм шнапса прямо в кишечник, Николай не хотел пьянеть, хоть слабаком на спиртное не был. Но эту стопку придется выпить всю.
            - Коля, ты меня пойми правильно, но хотел бы еще раз на твой аусвайс посмотреть. – Рябов сказал это еще морщась от шнапса, после чего хорошо откусил соленый огурец.
            Васильев опять достал своё удостоверение и выписку из госпиталя с русским переводом. Павел бегло прочитал выписку, долго любовался удостоверением. С легкой улыбочкой сложил бумаги, передал приятелю. С некоторой завистью:
            - Благодарю Вас, господин унтер-офицер.
            Говоря фразу опять разливал шнапс по рюмкам.
            - Какой там унтер-офицер. У нас всё построение подразделений советское было: отделение, взвод, рота. И форм было две… одна немецкая, другая советская. Какую чаще носили… даже не скажу. Когда в нашу одевались, сержантом становился, как на срочке… или до плена. – Стопка пошла хорошо, а, голод Николая, уже отрезал ложкой глазок яичницы со сковороды. Глазунью, с удовольствием, закусил ароматным, из-за лука, явно ненемецким, салатом.
            Стопки вновь наполнены на две трети:
            - Давай за твоё выздоровление. Чтобы живыми остаться… - миг задумчивости, словно тяжесть за тостом… немалая, - за нашу народную свободу!
            И опять, словно боясь сказанного, рюмка опрокинута глубоко в горло. Николай видел – не спокойно в Душе собеседника. Стопку выпил не до конца, с треть оставив в рюмке.
            - Мы сколько не виделись-то, Коля? Года с тридцать пятого, поди?
            Васильев, слегка морщась, беря с тарелки солёный огурец, чуть задумался, словно пытаясь освежить в голове, когда они виделись последний раз, но капитан это уже сделал с полчаса назад, при встрече: «Уже больше… больше чем полчаса, мне нельзя потерять ощущение реальности… осторожно разведка!» Он чётко вспомнил, что с момента ухода Пала из школы в ФЗУ они больше не встречались. А было это в мае 1933го года, после окончании семи классов.
            - Р…рраньше, Паш, в трридцать ттретьем ты на завод ушёл. С тех пор и не в-фвиделись.
            После второй стопки оба активно закусывали. Николаю пришлось сдерживать свои желания… свой раздраконенный голод перед вкусной ароматной едой.
            - А в армию тебя, когда призвали? – На последнем глазке яичницы нарушил молчание полицай. Затем, уже слушая ответ товарища, достал немецкие сигареты, закурил.
            - А-аа меня не призвали. Я туда сам попал.
            Сказал с ехидной усмешкой. Смотря на Рябова, тоже закурил:
            – Чего-то после шнапса гх-говорить легче. Я ведь после десятого в училище ппоступил… вое-военное. Курс ппроучился… почти. Да отца моего, з-знаешь наверно, на десятку упекли по 58й, - говорил спокойно, даже с больной лихостью, и конечно отчаянием, выпуская густые клубы дыма, - а он там… и окачурился сразу. Меня стали ссклонять, чтобы я от отца отк… откк-казался. Я ни в ккакую. Сначала из ккомсомола исклю-исключили. Потом от занятий отст-отсттранили. Ну а потом из училища вон, в армию сс-ссрррочником. В сорок первом шестого июня я граж…анским стал. Вф Орел ехать не хотелось, сстыдно, поехал в… в Ммоскву. В Москве только на завод уст-устр-хм роился, в общаге ппоселился… тут и война началась.
            Павел сидел с раскрытым ртом, заворожённо слушал рассказ заики. Оба уже опять, теперь лениво, ели. Васильев глубоко вздохнул:
            - Может еще опрокинем, ммне словно легче стало, только бы не пере-переборщща- щить. - Коля словно вернул собеседника в реальность. (Тем более про отца… действительно была правда. Но спас его тогда начальник училища! А через год вернул курсанта в комсомол.)
            Тот вздрогнул.
            - Н-даа!..
            Взял бутылку, отработанным движением снова по три бульки. Теперь первым Николай бросил их глубоко в горло, словно делал это ежедневно. Откусил огурца.
            Именно в этот момент принесли мясо и картошку. Все вокруг наполнилось ароматом запечённого молодого барана.
            - Паш, а у меня ведь денег нет. Такое ббогатство.
            - А, сочтёмся. Я вообще не знал, что у тебя всё так серьёзно было. По 58й-то многих сажали и у нас на заводе. У меня как-то все проще, в армию меня не призывали, правда чуть в тюрьму не попал, но Бог миловал. В сорок первом, завод вывозили, я грузил в Орле, с эшелоном и выехали… а нас разбомбили, знаю, четыре эшелона точно под эту бомбёжку попали, может больше… - губы злобно разошлись к ушам, затем напряглись скулы.
            (…Он не стал рассказывать больше. Но когда их, нескольких рабочих попавших в плен, немцы в оборот взяли, стали обрабатывать кровью, не выдержал Паша… застрелил своего старого мастера, своего учителя, который не стал стрелять… в его лоб.)
            Рябов не стал рассказывать то, что, всплыв в сознании, штыком ударило в его голову, раньше этот эпизод вызывал тошноту у него самого, но время… калечит, ели совершил подлость или предательство то, только калечит! Теперь ему достаточно было просто сглотнуть, теперь он был облит кровью пленных красноармейцев и не только, подлежащих ликвидации, с головы до ног.
            Полицай опять вытащил сигарету… совершенно спокойными руками. Только лицо почему-то словно каменное на пару минут.
            - …В общем так я и попал сюда. Вот порядок в Змеёвке стерегу.
            Закурил. Пара глубоких затяжек. Положил сигарету в пепельницу. Отломил ногу барана, откусил большой кусок мяса… выпуская ото всюду дым.
            Жуя вкусную баранину, через неприятный дым:
            - А на войну-то как попал? – коверкая мясом отдельные буквы.
            Васильев тоже курил, ощущая по жилам приятное тепло алкоголя:
            - До октября сорок первого ездили рвы ккопать, блинддажи строили. Мне броню дали. Вв оп-опполчение не брали, спец- спеццом сч-щитали. Потом эввакуация завода. Я, как многие, не поехал, в общем избегал я этой эвакуации. Мне не вв-верилось, что Москву сдадут, люди не были подавле-лены, вфсе в Сталина вверили… после парада, вооще!.. А весной сорок ввторого мноо-огих мобилизовали, ну и… ии меня тоже. В пплен взяли на ю-южном крыле Харькова в конце мая. Контузило тогда меня первый раз, р-ранения сме-смеш-шные, а кконтузило не слабо… - ухмыльнулся, - Правда не з-заикался.
            Николай засмеялся.
            - Потом лагерь. – Глубоко вздохнул. – м-много раз набирали д-ддобровольцев в русские корпуса, ммногие шли, ну тамм пару человек из сотни. Меня тогда ззлость за оо-отца с головой накрыла… я и пошёл. Это уже в августе, в прошлом году. В ммарте нас на пп-партизан бросили… но, а дальше… в выписке всё написано.
            Павло в этот момент булькал очередную дозу алкоголя. Стопки наполовину. Посмотрел на остаток в бутылке, еще на пол стопки. Посмотрел в глаза Николая:
            - Оо… оставь еще на раз, Паш.
            Рябов поставил бутылку.
            - Еще одну возьмём.
            - Да ну, этого ужже и так ххватит за встречу. Да еще цц-целый день вфпереди. Ддеду надо помочь домой добраться.
            - Чего дальше делать думаешь?
            - Не… нне знаю ппока, может еще дооо Орла ддобраться получится.
            - А чего тебе там в Орле? Да и посёлок ваш хорошо пожгли еще в сорок первом.
            Опять чокнулись, немецкая водка казалась слабой, вновь пошла по намеченному маршруту…


            Продолжение:   http://proza.ru/2024/02/29/1751   

            28.02.2024
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 11. …Крючья из прошлого!

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2024/02/29/729   


            …Павло в этот момент булькал очередную дозу алкоголя. Стопки наполовину. Посмотрел на остаток в бутылке, еще на пол стопки. Посмотрел в глаза Николая:
            - Оо…оставь еще на раз, Паш.
            Рябов поставил бутылку.
            - Еще одну возьмём.
            - Да ну, этого ужже и так ххватит за встречу. Да еще цц-целый день вфпереди. Ддеду надо помочь домой добраться.
            - Чего дальше делать думаешь?
            - Не…нне знаю ппока, может еще дооо Орла ддобраться получится.
            - А чего тебе там в Орле? Да и посёлок ваш хорошо пожгли еще в сорок первом.
            Опять чокнулись, немецкая водка казалась слабой, вновь пошла по намеченному маршруту.
            - Я м-мать, с тридцать шестого не видел, даже не знаю, жива ли. – Говорил, чуть морщась, после выдоха, поднимая с тарелки кусок мяса. – Так сдохну, и… и знать не буду, ггде она. – укусил мясо, тяжело жевнул, остатки на тарелку. - Домой надо. Только денюж-жка нужна, скромно нас за ранение наг-нагррадили, уже все ммарки кончилось, пока сюда добирался, ввот хотел на рынке подработать, да тебя, на удачу, встретил! Мможет подсобишь… ттам в-ввагоны разгрузить, или еще чего?
            Павло важно поджал губы:
            - Ты вот, что! – Поерзал на стуле. - Сегодня… - задумался, от того глаза стали пьяными, - Сегодня мы с тобой выпили! Больше не пьём!.. – указательный палец пошел вверх. Завтра… Завтра не получится. Нас увезут на два дня! Приходишь сюда к восьми часам, получается на третье утро, после-после завтра... Это дай посчитать… 17 мая. Я тебя командиру представлю. Попробую в наш взвод определить. Мы хорошие деньги зарабатываем. С немцев марки, хе-хе, с рынка рубли. И того и другого в достатке. – Лицо расцвело в надменной улыбке. – И… - слегка заржал мгновение, - и вагоны разгружать не надо! – Говоря последнее слегка через нос.
            Васильев продолжал жевать, не выказывая большой радости. Чуть определяя удивление легким поворотом головы.
            - Ззнаешь, я ведь в большей степени ссолдат. Мне этот рынок оохранять… ббольшой радости, как-то нее добавляет. Если на недельку… ради заработка, тто можно, а ттак… домой хочу.
            Брови Павла – к переносице.
            - Кончай, это ведь так, дополнительный заработок. Бургомистр нам на откуп этот рынок отдал. А так наш взвод охраной промзон занимается, в караулах стоим, выезды, въезды из города, охраной концлагерей, если надо партизан усмиряем. Всяко бывало. Нам наоборот солдаты нужны… настоящие солдаты, вроде тебя. И деньги у нас не смешные: с десять марок в неделю будешь от немцев получать, да с двадцать рублей в день с рынка… Мало?..
            Васильев сделал удивлённое лицо:
            - У нас п-пполтинник, вместе с ббоевыми был в месяц. Правда некоторые еще грабежом промышляли.
            Павел жестом кисти показал, чтобы тот приблизился к нему поближе, Коля опершись локтем о стол придвинулся корпусом к его лицу сантиметров на сорок. Тот, взглядом, удостоверившись что их никто не может слышать, вкрадчиво, полушёпотом:
            - А производство здесь серьёзное… - опять оглянулся, - пушки, какие-то здесь самоходные собирают… я их видел на платформах… жуть! Они толи по весу, толи по длине в собранном виде, не проходят по железке, - засмеялся, - причём… не проходят по их железке, по нашей они всё, что хошь гоняют. По нашей всё проходит. – Опять серьёзный. – Они длинной метров десять, б*я. Говорят… против танков, любую броню пробивают. За каждое дежурство по промке… дополнительная ставка!.. - нетрезвый прищур, губы сжаты вокруг подбородка, обостряя тайну сказанного.
            Отпрянул не трезвым туловищем назад.
            - А ты говоришь рынок!..
            Опять стал доставать из пачки очередную сигарету.
            - Ну вот, шевели мозгами, ты мужик умный.
            Павел закурил. Внимательно рассмотрев бутылку, разлил по стопкам остатки шнапса.
            - Ещё будем заказывать? – Словно забыл, что уже об этом говорили.
            «Значит их сюда привозят и отсюда увозят. Когда? Куда?»
            - Паш, я уже и ттак пьян. Мне кажется хватит.
            «График железки мне не раздобыть. Но точно есть график вывоза готовых машин. Почти уверен он знает, когда из Змеёвки уходит состав с готовой техникой… может даже знает – куда, хотя вряд ли они его сопровождают. Скорее всего есть комендантский взвод немцев. Ещё пол литра – это много.»
            - Да и деду надо идти помочь.
            «Мы уже здесь больше часа зависаем, значит время приблизительно половина десятого.»
            - Да Кузьма Григорьевич уже наверно всё давно продал. Его железки здесь любят. – Он посмотрел на ручные немецкие часы. - Но ты прав, надо завязывать, почти десять уже. Извини, но мне скоро на железку. Состав с техникой пойдёт в одиннадцать… и так каждый день, а ты… рынок. Я командир отделения сопровождения… из города провожаю. Так-то! – он опять подчеркнул это указательным пальцем.
            «…А ведь интересно было бы использовать его предложение. Внедриться в них, так сказать.
            У меня двое суток – чтобы можно было использовать эту возможность. А доложить смогу – в лучшем случае, только завтра утром. Для решения останутся только считанные часы… и сутки, только сутки, чтобы дойти обратно…
            Да, воспользоваться этим было бы полезно.
            Ну а теперь самое главное – выбраться!»
            Движения Павла уже были не строгие. Скорее всего до этого пол лита он уже опохмелялся утром на вчерашние дрожжи, слишком сильно забирало его выпитое, особенно в амплитуде движений. Но главное… было сказано. Состав с готовой техникой уходят из Змеёвки в 11.00 каждый день.

            - Ну, через два дня, в восемь здесь! Смотри, не опоздай! – Говорил наставнически, словно про решённый вопрос и ни каких возражений, пожимая руку приятеля юности. Обнялись.
            - Пприду, Паш, спасибо тебе.
            Рябов по-дружески оттолкнул приятеля, расслабленным шагом пошёл к двери полицейского участка.
            Николай захромал к Григорьевичу, удивляясь, что на рынке, оказывается, много народа. То и дело спорят по цене, рассчитываются, где марками немецкими… где рублями советскими. «Кипит жизнь в Змеёвке, вот, что значит работа у людей есть. Фронт рядом, а жизнь кипит.
            Количество товара у Кузьмы Григорьевича заметно сократилось. Корзинок след простыл. Тот опять искоса посмотрел в глаза Васильева своим испытывающим сильным взглядом.
            - Ппроводить тебя хочу, Отец. Может ппятёрочку заплатишь… заночевать оставишь.
            Григорьевич промолчал поначалу, медленно собирая свои железки и деревяшки, но через какое-то время:
            - Чего стоишь… подавай. А то без пятнадцати одиннадцать переезд перекроют, состав с техникой в одиннадцать пойдет. Телегу ты потащишь!.. Как нога-то?.. смогёшь?
            - Да я и тебя на ней увезу!


            ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.

            Из истории Змиёвки и Свердловского района.
            Данные краеведческого музея г. Змеёвка.

            Населенный пункт Змиёвка Свердловского района Орловской области был основан в 1868 году как железнодорожная станция строящейся железной дороги, которая должна была связать Москву с южными губерниями Российской империи. Свое название поселок получил от фамилии помещика Змиёва, на землях которого прокладывалось железнодорожное полотно.
Змиёвы или Змеевы - русский дворянский род. Первым упомянутым в летописях предком был выехавший из Пруссии ко двору великого князя Василия Дмитриевича в 1393 году Лев Иванович - по сказаниям родословцев. Его потомок в VI колене, Федор Васильевич Беклемишев-Змий, был родоначальником (Змиёвых).
             Змиёвы верно служили России.  Андрей Васильевич, Иван и Дмитрий Ивановичи убиты при штурме Казани (1552). Яков Матвеевич, воевода, отличился при защите Пафнутьева Боровского монастыря от поляков (1610). Венедикт Андреевич, умерший в 1697 году, был думным дворянином, окольничьим, начальником стрелецкого приказа. Семен Данилович служил осадным воеводой в Могилеве, взял в плен Выговского (1659), погиб в бою (1661). Василий Семенович, умерший в 1715 году, был при Петре I думным дворянином. Род Змиёвых, занесен в родословные книги семи губерний.
            До Октябрьской революции 1917года Змиёвка активно развивалась, постепенно становясь притягательным торговым и деловым центром для местного населения.
            Советская власть в поселке установлена была сравнительно мирно. Однако, в начавшейся, в 1918году, гражданской войне, по его территории проходила линия соприкосновения белогвардейцев и Красной Армии.
В 1920году центр Богодуховской волости Орловского уезда Орловской губернии перенесён был на станцию Змиёвка, а волость переименована в Свердловскую - в честь известного советского государственного деятеля Я. М. Свердлова.
            30 июля 1928года посёлок Змиёвка становится центром Свердловского района в составе Орловского округа Центрально-Чернозёмной области (с 1937года - Орловской области).
            В довоенное время посёлок застраивается и заселяется, чему в немалой степени способствует новое предназначение Змиёвки как административного центра и близость железной дороги. В 1928году на базе бывшей усадьбы купца Полунина, была создана первая в России, 7-я в СССР машинно - тракторная станция (МТС) для обслуживания техникой образовывавшихся в районе сельскохозяйственных предприятий.

            Мирная жизнь змиёвцев была прервана 22июня 1941года. Началась Великая Отечественная война. 23 июня 1941года на центральной площади посёлка прошёл митинг рабочих, колхозников и домашних хозяек, о чём сообщала областная газета «Орловская правда». В резолюции митинга говорилось о поддержке линии партии и правительства СССР на защиту родного Отечества!
            На фронт ушло почти все взрослое мужское население поселка.
            Начались трудные военные годы. 31августа 1941года, в воскресный день, посёлок подвергся первой бомбардировке фашистских самолетов. Второй раз Змиёвку бомбили 28 и 29 октября. Начали бомбить 28 октября в 5 часов вечера и бомбили беспрерывно до 3-х часов ночи 29 октября. 4 ноября 1941года фашисты ворвались в Змиёвку.

            Географическое положение посёлка Змиёвка и расположенный в нём железнодорожный узел в годы Великой Отечественной войны имели большое стратегическое значение. С первых дней войны в районе был сформирован истребительный батальон, командиром которого был назначен Андрей Сидорович Талатынов - заведующий военным кабинетом районного комитета партии, участник гражданской войны, командир кавалерийского эскадрона, был награжден орденом Боевого Красного знамени. Были созданы и засекречены базы с оружием и питанием.  В период оккупации на территории района и посёлка действовало несколько диверсионных групп: группы отца и сына Талатыновых, Татьяны Родиной, Ивана Стефановича Кузьмина. Основной задачей этих групп был сбор информации о дислокации и передвижениях войск противника по ж/д станции Змиёвка, а также подготовка и совершение диверсий на железной дороге. Отслеживание вопросов поставок по железной дороге, изучение производств, размещенных вокруг Змеёвки.
            Змиевцы свято чтят память Андрея Сидоровича и Кима Талатыновых.
            Их группа   действовала с ноября 1941 по февраль 1942года, собирала сведения о противнике, количестве живой силы и техники, устраивала диверсии, распространяла листовки среди населения о событиях на фронте.
            Деятельность группы была раскрыта оккупантами. Андрей Сидорович вместе с сыном Кимом был схвачен в деревне Глебово, недалеко от Змиевки, куда подпольщики зашли к родителям А. С. Талатынова.  Здесь их ждала засада. Каратели окружили дом и забросали гранатами. Андрей Сидорович в перестрелке был убит, а Кима схватили. В кармане у него нашли оружие. В деревне фашисты провели облаву.  Всех мужчин арестовали. Кима доставили в Змиевку, долго допрашивали. Ким не проронил ни одного слова. Фашисты расстреляли юного героя. Перед смертью, обращаясь к жителям, Ким произнес: «Не плачьте! Скоро придут наши и за нас отомстят.  Помогайте Красной армии бить фашистов! Передайте нашим, мы никого не выдали!».
В докладной записке Центральном штабу партизанского движения при военном совете Брянского фронта говорится о диверсиях в районе железнодорожной станции Змиевка в октябре 1942г.
             " 4 октября 1942года диверсионной группой в районе станции Змиёвка пущен под откос военный эшелон с живой силой. В результате крушения разбиты паровоз и 40 вагонов, убито 900 немецких солдат и офицеров.
             8 октября 1942 года диверсионной группой в районе станции Змиёвка пущен под откос военный эшелон. В результате крушения уничтожены паровоз и 24 вагона с живой силой, техникой, боеприпасами.
             15 октября 1942 года диверсионной группой в районе станции Змиёвка пущен под откос военный эшелон с боеприпасами. В результате крушения разбиты паровоз и 38 вагонов. Убито 75 немецких солдат и офицеров."
            Оккупация района продолжалась 20 месяцев. Захватчики пытались устрашить население карательными мерами. За период оккупации Свердловского района фашистские палачи расстреляли 73 человека, повесили 7 человек, двух человек сожгли живьем, замучили и казнили 3-х человек, насильственно угнали в Германию 526 человек. Десятки людей пропали без вести
            В период одного из крупнейших сражений Великой Отечественной войны – Курской битвы ожесточенные бои разгорелись в июле 1943года за станцию Змиёвка и на подступах к ней. Наши войска продолжали летнее наступление, стремясь перерезать железную дорогу Орёл - Курск Гитлеровцы предприняли несколько яростных контратак, бросив против наступающих наших войск танки и самоходные артиллерийские установки, которые частично до собирали в промзоне Змеёвки. Их авиация беспрерывно бомбила наши наступающие части с воздуха. Одновременно действовало несколько десятков их самолетов. Немецкое командование прекрасно понимало значение этого опорного пункта и предприняло все для его удержания. Но советские войска, ломая сопротивление противника, все ближе и ближе подходили к железной дороге, овладевая вражескими траншеями и, нередко, вступая в рукопашный бой.

            В освобождении посёлка от немецко-фашистских захватчиков летом 1943года принимали участие многие воинские части, но самый заметный вклад внесли 73 Новозыбковская орденов Ленина, Суворова краснознамённая и 137 Бобруйская ордена Суворова стрелковые дивизии 48-й армии Центрального фронта, о чем свидетельствуют записи в журналах боевых действий этих дивизий, относящиеся к июлю 1943 года, когда Змиёвка была освобождена.
             При освобождении Свердловского района звание Героя Советского Союза за проявленные мужество и героизм получили 6 человек, из них четверо принимали непосредственное участие в боях на подступах и за освобождение Змиёвки, о чем свидетельствуют наградные листы.  Это Морозов Иван Константинович и Ошмарин Иван Константинович (73-я стрелковая дивизия), Спивак Моисей Лейвикович и Степанов Олег Николаевич (137 стрелковая дивизия).
            Наши воины сражались героически. Особенно ожесточенные бои шли 24 июля 1943года за высоту у деревни Кулики, которая открывала дорогу к поселку и железнодорожной станции Змиёвка. Здесь совершил свой подвиг старший сержант, командир орудия 1-й батареи 148 истребительного дивизиона 73 стрелковой дивизии - Ошмарин Иван Константинович. Его орудие вступило в неравный бой с фашистами. Он длился 3 часа. Три атаки предприняли гитлеровцы, в последнюю 3-ю – направили 7 танков и пехоту. С воздуха позиции артиллеристов бомбили 20 «юнкерсов».
            Расчет Ошмарина поджёг трёх «тигров» и прямой наводкой расстрелял наступающих врагов. Но был убит подносчик снарядов. И бомба, сброшенная с «юнкерса», попала прямо в пушку. Весь расчет был убит, сам командир орудия - тяжело ранен. Но даже раненый, он продолжал стрелять и забрасывать фашистов гранатами. Ошмарин подбил еще один танк, остальные – повернули обратно. Истекая кровью, старший сержант продолжал держать оборону. В неравном бою орудие Ошмарина уничтожило 2 немецких танка,3 станковых пулемета, 2 ручных пулемета и свыше 100 солдат и офицеров противника.
            Беспримерное мужество проявили бойцы 7-й батареи 11-го артиллерийского полка 73 стрелковой дивизии под командованием старшего лейтенанта Морозова Ивана Константиновича.
            Из наградного листа Морозова И.К.: «Находясь на наблюдательном пункте в районе железнодорожной станции Змиевка 24 июля 1943года огнем своей батареи отразил пять мощных контратак противника, из них две со стороны железнодорожной станции Змиевка и три со стороны деревни Кулики, где противнику удалось трижды потеснить нашу пехоту за пределы огневых позиций батареи. Товарищ Морозов, получивший два ранения осколком вражеской бомбы, который беспрерывно массированными налетами поддерживал свою пехоту с воздуха и несмотря на это все же категорически отказался эвакуироваться в тыл, а продолжал оставаться на наблюдательном пункте  и командовать по отражении контратак даже в том случае, когда противник с трех сторон при поддержке 10 танков подошел в район его наблюдательного пункта, а первым долгом вызвал огонь батареи на себя и после чего прямой наводкой начал в упор расстреливать контратакующего противника, в результате чего  не добившись никаких успехов, противник вынужден был отступить на исходный рубеж. Таким образом, план немецкого командования зайти в тыл наступающего слева и далеко вклинившегося вперед 471 стрелкового полка был сорван». В этом бою Морозовым и его батареей было уничтожено до батальона вражеской пехоты, подавлен огонь одной 6-и ствольной минометной батареи. Всего же за три дня боев за Змиевку, с 21 по 24 июля 1943 года огнем батареи Морозова было уничтожено до одного батальона пехоты, 9 пулеметных точек, одна 105м/м артбатарея и 2 минометных батареи, подавлен огонь 7 артиллерийских и 4-х минометных батарей и рассеян усиленный батальон пехоты, 17 повозок с грузами и 3 танка типа «тигр», один из которых подбит. Старший лейтенант Морозов был эвакуирован с поля боя только после тяжелого ранения в голову, доставлен был в Покровский госпиталь, где скончался от ран. Герою было 19 лет.
            Бойцы 137 стрелковой дивизии вели наступление на Змиевку со стороны Покровского района Орловской области. Препятствием на пути к овладению железнодорожной станцией Змиевка становится хорошо укрепленная линия немецкой обороны в районе реки Неручь у деревень Васильевка и Степановка (Степановское). Особенно отличились в наступлении -  лейтенант, адъютант командира 409 стрелкового полка 137 стрелковой дивизии Спивак Моисей Лейвикович и старший лейтенант, командир взвода 1-й стрелковой роты 624 стрелкового полка 137 стрелковой дивизии Степанов Олег Николаевич.
           Из наградного листа лейтенанта Спивака: «23 июля 1943года в бою за высоту в районе населенного пункта Степановское Орловской области лейтенант Спивак, находясь в первом батальоне, видит, что командир батальона проявляет слабость в управлении, своим примером смелости поднимает батальон в наступление, берет руководство в свои руки и стремительным натиском выбросился к берегу реки Неручь, организовал переправу через реку, одновременно ведя жестокий бой за эту переправу. Перейдя реку Неручь под пулеметным огнем лейтенант Спивак с группой бойцов ворвался в траншеи противника, где лично сам из автомата уничтожил до 10 немцев, захватил ручной пулемет и взял в плен 6 солдат. Заметив, что им во фланг заходит рота немцев лейтенант Спивак развернул в сторону подходящего противника до взвода бойцов, сам залег за трофейный пулемет, из которого открыл огонь, первая контратака противника была отбита с большими для него потерями, повторные 2 контратаки были также успешно отбиты. В отражении 3-х контратак лейтенант Спивак уничтожил более 20 солдат и офицеров. В этом бою лейтенант Спивак пал смертью героя».
            Мужество и героизм при освобождении Змиевского края проявил другой представитель 137 стрелковой дивизии – старший лейтенант Степанов Олег Николаевич. За время наступления на деревню Васильевка, которая являлась опорным пунктом немецкой обороны на подступах к Змиевке Степанов проявил исключительное бесстрашие, отвагу и героизм. 23 июля 1943года с группой красноармейцев в пять человек переправился через реку Неручь и в ожесточенной схватке уничтожил 12 солдат с офицерами, засевших в местной церкви.
            Из наградного листа Степанова О.Н.: «Неожиданно смелым броском тов. Степанов вызвал панику и замешательство у немцев, а наши подразделения воспользовавшись этим, начали форсировать реку, враг в панике начал бежать, оставляя все на своем пути, а наши части победоносно вступили в дер. Васильевка. В этом бою тов. Степанов со своей группой захватил в плен двенадцать немецких солдат, вывел из строя два станковых пулемета, забросал гранатами группу немцев в траншее, шесть из них убил и взял восемь лошадей. В последующих наступательных боях, тов. Степанов первый поднимает свой взвод в атаку и врывается на высоту южнее деревни Нахлестово. Ночью 23-24 июля своим взводом атакует станцию Змиевка и уничтожает двадцать восемь немцев. Продвигаясь вперед, в дер. 2-еБратское и Марьевка, тов. Степанов буквально по пятам преследовал противника, идя впереди своего непобедимого взвода и воодушевляя бойцов на новые боевые подвиги».
            В боях за Змиевку и Свердловский район погибло более 5 тысяч наших солдат и офицеров. После войны, на празднование Дня победы в Змиевку приехал бывший командир 73 стрелковой дивизии Дмитрий Иванович Смирнов. О событиях лета 1943года он сказал так: «Из всех сражений самые тяжелые бои дивизия вела за станцию Змиевка и на подступах к ней. Здесь много пролито нашей крови.  Помните люди и не забывайте об этом».
            На территории поселка находятся три воинских захоронения. В районе и вокруг поселка Змиевка осталось немало мест, где покоятся останки безымянных воинов. Ежегодно проводятся Вахты памяти с участием поисковых отрядов Орловщины. За последнее время подняты и перезахоронены с воинскими почестями десятки безымянных героев.
            Змиевский край является родиной 7 Героев Советского Союза. Это Жадов Алексей Семёнович, генерал- полковник, командующий 5-й гвардейской армией, участник Курской битвы, Дубковский Николай Андреевич, Молоков Иван Константинович, Дровник Владимир Михайлович, Решилин Иван Фёдорович, Панков Борис Никифорович, Филатов Андрей Яковлевич.
             В нашем районе много делается для того, чтобы сохранить память о Великой Отечественной войне.  В надлежащем порядке содержаться воинские захоронения. В школах, домах культуры, библиотеках есть краеведческие уголки, музеи, которые проводят большую работу среди населения района по патриотическому воспитанию. В 2012 году создан районный историко – краеведческий музей. Оказывается, внимание, помощь и поддержка ветеранам Великой Отечественной войны, солдатским вдовам, детям войны.
            Жители Змиёвки с гордостью хранят память об истории посёлка.


            Продолжение глава 11. Крючья из прошлого.

            ...Количество товара у Кузьмы Григорьевича заметно сократилось. Корзинок след простыл. Тот опять искоса посмотрел в глаза Васильева своим испытывающим сильным взглядом.
            - Ппроводить тебя хочу, Отец. Может ппятёрочку заплатишь… заночевать оставишь.
            Григорьевич промолчал поначалу, медленно собирая свои железки и деревяшки, но через какое-то время:
            - Чего стоишь… подавай. А то без пятнадцати одиннадцать переезд перекроют, состав с техникой в одиннадцать пойдет. Телегу ты потащишь!.. Как нога-то?.. смогёшь?
            - Да я и тебя на ней увезу!
            Они шли вместе. Больше половины товара было продано, но телега все равно не лёгкая. А переезд проехать не успели. Пришлось ждать когда проедет товарный состав, в котором было вбито три вагона с зенитками, перед паровозом две платформы с песком, два локомотива - один в голове, второй в середине состава, после средней зенитки. Шесть вагонов - огромные самоходные орудия, на десяти платформах грузовые машины, по всему видно сопровождение, арсенал, охрана. Таких орудий Васильев ещё не видел!

            …Николай уже выбрался в балочку за дворами, на окраине Змеёвки. Он ощущал усталость. Давало себя знать похмелье, оно усиливало брезгливость ко всему, что произошло за последние часов пять. Достал из кармана трофейные часы, оставлять их на месте, на руке утром, при входе в Змеёвку, не стал. На часах - 14.33. решил спрятать обратно, ведь еще километра четыре по вражьей территории храниться. Медленно лениво опять положил в карман. Кроме брезгливости на Душе праздник, петь хочется - нельзя… Редко получается добыть столько информации!
            А вокруг столько интересных звуков: и легкий шум невидимого и неощутимого ветра, свежесть луговая вокруг лица, где-то в кронах деревьев, в лесу закричала сорока, вдалеке грубо свистнул паровоз. И все эти звуки добавляют радости в еще не прошедшем опьянении.
            «До начала контакта еще шесть с половиной часов. До лагеря ходу – не более часа. Можно не спешить. Но и задерживаться смысла нет. Можно сказать - увидел больше, чем рассчитывал! Наметил – больше, чем хотел!» Трава молодая, нежно зелёного цвета. Удивительный весенний запах нового времени, кузнечики уже поют – словно лето, но жары изнуряющей нет. Хорошо! От глубокого вздоха никакой усталости быть не может.
            Он расслабленно раскинул руки в стороны, глубоко вздохнул смотря в синее небо. Капитан словно ощущал, как над ним идут секунды, под ручку, вместе с маленькими облачками, и… вставать не хотелось.
            «Ты это… давай не расслабляйся. Ещё до наших дойти надо. Завтра отдыхать будем… Завтра отдыхать… будем. Но когда?..», - почувствовал свою улыбку на расслабленном довольном лице: «Может завтра только начнется всё.»
            Он внимательно посмотрел в разные стороны. Голову, из-за травки, пришлось приподнять, подросла уже. Поднялся аккуратно, но расслабленно пошёл в направлении лагеря.
            Настроение приподнятое. Утром он сомневался, что сумеет понять секреты орловской станции Змеёвка, но всё оказалось совсем не сложным, да и немецкого шнапса удалось попить. А под конец случилось даже свидетелем стать, как из Змеёвки «Ferdinand» (Фердинанды) потащили… Именно это и было причиной, из-за чего Змеёвка настолько хорошо оборонялась. Раскрыт её секрет, бомбить надо, как можно быстрее, пока не поздно.
            Встал. Пошёл. А в голове дурман, словно утренний спирт поновой забродил в выпитом, в рюмочной - шнапсе. Чуть в стороне от тропинки лежала палка хитрая, с первого взгляда, на змею похожая.
            Николай поднял загнутую клюкой палку, в руке – она уже была не змеёй, в сказочную бабкину клюку превратилась. Стал ее внимательно рассматривать. Шаг не торопливый. Ему очень нравились её изгибы и суки… они словно были обработаны искусным столяром, словно мастер долго заглаживал бархат дерева мелкой абразивной бумагой. Коле очень захотелось внимательно разглядывать такие непрямые линии изгибов деревянных волокон, даже остановился, они казались очень тёплыми, изящными и, как будто радостными. Но…
            …Прошла, скорее всего, ещё лишь минута, когда весенний белый шум над головой разрезала сирена… сирена над Змеёвкой. Затем еще одна сирена, еще одна… еще! На всех предприятиях и службах прифронтового оккупированного маленького городка мерзко визжала противная противовоздушная сирена…


            Продолжение:   http://proza.ru/2024/03/21/1081   

            28.02.2024
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 12. Туман.

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2024/02/29/1751   


            Курский выступ - 550 километров фронта.
            Уже к концу апреля 1943 года на всех пятиста пятидесяти километрах фронта - и на оккупированной немецкой… и, на освобожденной в начале сорок третьего советской, сторонах линии фронта кипело гигантское строительство. И та, и другая стороны ожесточённо вкапывалась в землю. Но если немцы строили всего лишь два рубежа обороны, и то не сильно обременяя себя возведением больших противотанковых рвов, устройством обширных минных заграждений. Немецкая сторона предполагала только наступление… исключительно наступление! То Русские… то Красная Армия, опалив свою голову до костей и Сталинграда под Харьковом в мае 1942го, вкапывалась в землю основательно, значительно более серьёзно, чем даже под Москвой.
            И не только оружие текло по железным дорогам из глубины России. Из тыла шли эшелоны с лесом, тёсом, профилированные металлоконструкции! На оборонительных сооружениях работали инженеры-конструкторы, строившие метрополитен, Днепрогэс, другие гигантские стройки первых советских довоенных пятилеток. Экскаваторы, бульдозера, самосвалы шли на платформах литерных поездов в сторону фронта, как танки и артиллерия… со всего Советского Союза.
            Укрепления не ограничивались только Курским выступом, Укрепления Резервного фронта простирались далеко на восток, аж до самого Воронежа. Даже немецкая рама долететь туда не могла, не хватало ей румынского топлива.


            Историческая справка (от автора: не факт - по текущей теме немецкого вооружения, так как многие документы на 2024 год еще не рассекречены):

            В конце апреля 1943го года Сталину уже было известно, что на театре военных действий под Курском, при планируемом наступлении вермахта, операции «Цитадель», будут применяться новые системы вооружений, среди них: новая бронетехника и артиллерия, новые – более мощные и маневренные самолёты.
            Эти сведения были получены ставкой по тем же каналам, по которым были получены подлинные документы операции «Цитадель», только, по новым танкам, с задержкой на десять дней от 13го апреля, когда на стол Верховного легли документы «ZITADELLE» («ЦИТАДЕЛЬ»). Причина задержки банальна - источник не сразу смог получить оплату, в ставке были сомнения по сумме требуемой выплаты за документы на новые немецкие тяжёлые танки (смотри   http://proza.ru/2023/04/19/928   ). При этом из тяжёлых вооружений определялся только новый тяжёлый танк «Тигр-3» и «Тигр-4» - разница между ними была в калибре пушки. У «Тигра-4» был калибр 88мм (противотанковое укороченное орудие), у «Тигра-3» - 108мм (пушка, кроме известных общевойсковых боеприпасов, рассчитанная на, ещё не известные в Мире на тот момент, подкалиберные бронебойные снаряды, так-как до второй Мировой подкалиберным (комбинированным боеприпасом) пытались просто в разы увеличить дальность действия тяжёлой артиллерии, не переводя исследования в сторону бронепробиваемости подобных боеприпасов на полевых калибрах, чем в 1941м активно занялись немецкие конструкторы столкнувшись с большими потерями танков в первые недели вторжения в СССР. Еще яркое отличие «Тигра-4» - лобовая панель, приемная главного калибра, вертикаль башни, имела дополнительную плиту брони толщиной 100мм, и это место танка никакая артиллерия, на весну 1943го, пробить не могла.
            Так же в ставке были сведения о новом среднем танке «Пантера» немцы его слепили, применив частично технологию башни от русских Т-34, так сказать – обтекаемая конфигурация башни советского танка рикошетила практически до 60-70%лобовых попаданий. Но при этом они так и не поняли, каким образом русские льют башню… из двух деталей, поэтому собирали ее по-прежнему из отдельных броневых листов, сваривая те в нескольких плоскостях, что значительно снижало возможность рикошета из-за эффекта амортизации локальных листов.
             Были сведения о танке «Тигр-6», но их производилось не так много (по известным данным было произведено к началу 1943 года 76 единиц), их производство имело не только технологические проблемы на конвейере, которые не могли решить немецкие инженеры до конца войны, но и из-за их веса и габаритов появлялись нерешаемые проблемы с их транспортировкой на места применения. Габариты сильно выходили за пределы допустимых габаритов западных железных дорог с английской колеёй, русской немцы почти всегда пренебрегали, ширина машины не позволяла движение по железной дороге. Так же за пределы допустимого выходил вес машин (сосредоточенное и распределённое давление на рельсы железной дороги в габаритах специальной платформы, разработанной для транспортировки машин). Уменьшить эти данные, инженерной мысли немецкого милитаризма, никак не удавалось. Данных по новым самоходным артиллерийским установкам в Москве не имели вовсе.
            Именно поэтому в начале мая 1943го, на совещании по новым вооружениям, Иосиф Виссарионович, в категорической форме, потребовал от главного разведывательного управления ставки немедленно добыть сведения о поставляемой на рубежи Курского выступа немецкой военной техники. Для её опознания затребовал качественные фотографии техники, поступающей на фронт. Особенно обратил внимание на новые танки «Тигр», фотографий коих еще, на тот момент, не было вовсе (хотя имелись чертежи).
            Таким образом 10, 11 мая в тыл врага на железные дороги и железнодорожные узлы прифронтовой зоны Орла, Харькова, Сум… южного и северного фаса Курского выступа были десантированы воздухом три разведывательные группы, укомплектованные профессиональными фотографами, именно для фотографирования и идентификации поставляемой на линии фронта новой немецкой техники. Таким образом в управлении разведки 3й армии была разработана операция по заброске, встрече и выводу из-за линии фронта разведгруппы Васильева в состав которой введён опытный фотокорреспондент. Разведка 3й армии действовала на северном фасе Курского выступа. Еще две группы формировались в разведывательных управлениях других армий Центрального и Воронежского фронтов.


            Продолжение Главы 12. Туман.

            Восемь часов одиннадцать минут 13.05.1943
            Управление армейской разведки 3й резервной армии.

            - …Товарищи командиры, это крайний инструктаж перед выходом на задание. Исходим из того, что группа Васильева успешно добралась… - майор осекся в формулировке. - …доберётся, сейчас они еще на маршруте!.. до пункта сбора… естественно выполнив задание. – Он остановился, поднял с карты, покачал в руке… и положил обратно простой карандаш. - Сейчас каждый из вас изложит цели и задачи ваших отдельных групп с построением маршрутов на карте. Первым слово берёт старший лейтенант Джанго, затем вы, старший лейтенант Корнейчук. Каждый из вас… опытные разведчики, насколько я знаю старший лейтенант Джанго знаком с капитаном Васильевым. Вы лично с ним бывали в разведке, не так ли?
            Он испытующим взглядом смотрел на сильного телом цыгана, по званию старшего лейтенанта, что было крайней редкостью, среди цыган, тем более в разведке, но именно этот парень имел очень серьёзный послужной и наградной список. Стрижка короткая, но волосы смоль, чернота жестких упрямых коротко стриженных волос. Не сильно смуглая кожа не была темной, как часто бывало у цыган. На вид 22 – 25 лет, личное дело говорит, что цыгану… всего девятнадцать.
            - Считаю его своим крестным отцом, товарищ майор… как солдата и офицера. Был с ним в двух разведывательных операциях, первый раз еще рядовым, почти год назад, затем в декабре сорок второго. Но по выполнении задач, судьба разводила в разные стороны. Наверно из-за ранений.
            - Ну а вы, Корнейчук… сейчас под его командой, хотя из новеньких офицеров, из пополнения… Бывалый… уже два ранения. – Сделал мимолётную пауза. - Надеюсь, всё тщательно отработано по намеченным маршрутам, что мы сейчас и рассмотрим. Никаких просчётов, в изложении, не допускается. Тем более на маршрут, уже в будущую ночь. И так, ближе к карте, товарищи.
            Все склонились над картой, на которой центральное место занимало селение Змеёвка.
            - Начинает, командир первой РГ (от автора: разведывательная группа, сформированная управлением армейской разведки).
            - Докладываю. – Цыган, несмотря на то, что на карте лежал карандаш, вытащил из нагрудного кармана свой карандаш… химический. – наша группа переходит линию фронта вот… в этой точке.
            Он показал точку на карте, не заточенным концом карандаша на реке Тускарь.
            – На двух резиновых лодках переправляемся через речку Тускарь, севернее Спасского… южнее Новой Слободки. Ширина в этом месте не более десяти метров. Лодки маскируем в прибрежных кустах, не вынимая из воды, для этого двое бойцов будет в болотных сапогах, которые снимут после переправы и оставят в лодках. Далее выдвигаемся в заданную точку у селения Озерки, расчётное время перехода три часа. Выходим на связь не позднее 07.00 утра четырнадцатого мая, отбиваем код успешной переправы, назначенное время связи с четырёх до семи, через каждый час. Там маскируемся и сидим до 18.00 четырнадцатого мая. Питание – сухим пайком, костёр запрещён. Затем, по отработанному маршруту, выдвигаемся к месту сбора. Расчётное время движения один час. В точку должны прибыть не позднее 20 часов 30 минут, дефицита времени нет. Там встречаемся с группой Васильева. Таким образом, первая часть задания будет выполнена. Закончил.
            Джанго замолчал. Несколько секунд тишины. Начальник разведывательного управления 3й армии, майор Лихачов, как бы себе под нос:
            - Какое расстояние от переправы до места ожидания и маскировки?
            - По маршруту – чуть менее десяти километров. – Почти не задумываясь.
            - От места маскировки до места сбора?
            - По маршруту – семь километров.
            Майор пытался найти еще какой ни будь вопрос, но посчитал, что нет в этом необходимости:
            - Теперь командир второй РГ (от автора: разведывательная группа, сформированная в 1й разведроте 17 гвардейского полка 5й гвардейской дивизии).
            Лейтенант Корнейчук поднял карандаш с карты:
            - Мы осуществляем переправу южнее Богодухова, в четырёх километрах от места сбора. Затем хоронимся в балочке притока Тускаря, названия не имеет, - точку показал на карте карандашом, - расстояние от переправы, по маршруту… три километра. До места сбора, опять же по маршруту, два с половиной километра. Время выхода в эфир тоже, что и у первой разведгруппы. По связи отбиваем код удачной переправы. Выдвижение к месту сбора в 19.00 четырнадцатого мая. Прибытие к месту сбора к 20.30. Питание… сухой паёк, огонь запрещён. – Пару секунд подумал. - Доклад, по первому этапу вывода разведгруппы Васильева, закончен.
            Майор Лихачов удовлетворённо глубоко вздохнул:
            - Лейтенант Корнейчук изложите порядок вывода группы Васильева на нашу сторону.
            - Первая группа остаётся в прикрытии. Если всё штатно, по ручью выходим к Тускарю. Три бойца и я, остаются на западном берегу в прикрытии. Группа Васильева на одной лодке переправляется на нашу сторону, мои четыре бойца за канаты лодки вплавь их перетаскивают. После успешной переправы, через двадцать минут тишины, как их отправим, снимается прикрытие на второй лодке. После переправы, при посадке в транспорт, две красные ракеты, для первой группы прикрытия, что можно сниматься.  – Он опять секунды подумал. – Доклад закончен… на приготовленном транспорте группа Васильева сопровождается в штаб 3й армии, с докладом к Вам, товарищ майор.
            Майор какое-то время молчал, затем прошёл за свой письменный стол, но садиться не стал.
            - Старший лейтенант Джанго, Ваши действия до двух красных ракет.
            - В составе трех бойцов оставляю прикрытие в месте сбора. Я и ещё один солдат выдвигаемся на километр к Тускарю в арьергарде второй группы, прикрываю отход основной группы, затем… - он опять со своим карандашом склонился над картой, определяя точное место, - вот здесь, - ткнул карандашом в точку, - организуем ещё один временный пост. Дальше ждём две красные ракеты, после чего возвращаемся к месту сбора! Доклад, по второму этапу прикрытия основной группы, закончен, товарищ майор. Про третий этап рейда продолжать?
            - Нет, нет. Остановись, старлей.
            Опять медленным шагом вернулся к карте.
            - Если при переправе возникает проблема и завязывается бой, наготове две минометных батареи готовые работать по пристрелянным опорным позициям немцев и артиллерия фронтовая в ожидании на позициях, ударят в глубину немецкой обороны, тоже по заранее разведанным целям. В зоне переправы к бою готова еще одна миномётная батарея, которая будет работать по вашим данным, если вы их передадите по рации. – Замолчал, внимательно рассматривая карту. – Задача должна быть выполнена! Группа Васильева после завтра утром… в ночь с 14го на 15е должна оказаться вот здесь… - пальцем сверху ткнул в середину кабинета, - у меня в кабинете!
            В движении и интонации читалась непреклонность, даже где-то злость.
            Доводы майора Лихачова оборвались, словно его выключили, он просто почувствовал, что повторяется, в тоже время понимал, решение этой операции – его звёздный час, провал - может грозить трибуналом, хотя это было не впервой. При этом не хрена он не понимал до конца - зачем ставке нужны эти… фотографии, ради которых на уши поднята вся их разведка… ну почти вся.
            - Повторю ещё раз… Никаких немцев на территории противника! Ни убитых, ни языков! Вам там, в течении 14 мая пошалить захочется… от скуки, так вот!.. никаких действий… только ожидание! Основная… единственная и главная задача – вытащить группу Васильева… всё остальное потом!
            Над картой уже с полминуты стояла тишина. Майор мысленно еще раз проходил по маршрутам групп. Командиры – разведчики расслабленно сидели в ожидании у стола с картой. Но все было обозначено правильно, добавлять к изложенному было нечего:
            - Лейтенант Корнейчук свободен. Продолжайте подготовку к операции. С командиром первой РГ продолжаем обсуждение основного задания, после вывода Васильева…
            ………………………………………………..

            …Хорошая погода стояла в этом году вокруг Курска, а до Орла 140 километров на север, небо почти такое-же. Природа словно яростно стремилась к жизни, забыв напрочь, что уже два года идет война, и не видно горю смертельному ни конца, ни края. Но молодой лист, почти попискивая от счастья, дрожал на ветках. Всё вокруг расцветало. Редкие дожди по вечерам… предвкушая отдых ночи, словно заставляли небеса вспоминать, после ласкового тепла - молодую зелень надо поливать. Еще холодные, но все равно приятные дождички, ложились, на согретую тёплыми лучами весеннего солнца, землю, поднимая, под вечер, держа их до утра в низинах, густые, как молоко, туманы.
            Именно в эти туманы отправлялись, с 13го на 14е в ночь, разведгрппы лейтенанта Корнейчука и старшего лейтенанта Джанго.

            Ночь. С 13го на 14е мая 1943 года. Приблизительно 23.00 13 мая.

            Баро был призван в Красную Армию в апреле 1942го – многих в городке призывали, как и по всей стране. У войны скоро второй год пойдет. Отец был вне себя от повестки, готов был посадить сына, которому восемнадцать только в июне, на коня и прогнать их, плёткой по рёбрам скакуна, в степь… но Баро сам в военкомат пошёл, может быть впервые не послушал папу. Отец был зол, но обнял его перед погрузкой в бортовую, вонзив от отчаяния свои растопыренные пальцы в его длинные жёсткие чёрные вьющиеся волосы. И уже через минуту машина удалялась в неизвестный горизонт. Отец сжимал дрожащие губы и сглатывал, до позвоночника, свой острый кадык, жалея глубоко в Душе, что семнадцать лет назад осел на окраине этого городка вместе с русской женой… из-за кустов наблюдая как удалялся… словно сейчас полуторка со старшим сыном… его табор.
            А в июле… совинформбюро сообщало о том, что по степям, в которые прогонял Баро Отец… едет немецкая техника. Знал он уже, что их городок оккупирован… Успели-ли цыгане уйти? Их семья была ни одна в посёлке, а брички, разорённые и расстрелянные… он уже видел от Гжатска, где он уже получил ранение в тяжёлом бою… до Сталинграда, куда двигался его поезд, после ранения.
            Лихо у Баро Джанго складывалась его военная судьба. Новобранцем, после солдатской учебки и краткосрочного резерва, попадает он, в июле 1942го, в 1ю гвардейскую разведроту 17го гвардейского полка на пополнение. Затем церковь в Берестяном, немецкий станковый пулемёт, сорвавший отступление не одной колонны фашистов. Орден Красной Звезды, предложение на лейтенантские курсы… кубик младшего лейтенанта на лычках. Назначение на взводного в армейскую разведку формировавшейся 3й армии. Несколько успешных операций… и он уже лейтенант. В декабре сорок второго десантирование под Тацинскую, на пополнение группы Васильева. Тяжелейший лыжный марш по тылам врага (а ведь до войны на лыжах ходить не умел, даже в школе с физкультуры от них бегал), тяжёлое ранение. «Язык» - немецкий офицер, которого своим телом Яшка Никитин спас. Доклад генералам Баданову и Лилюшенко… звание старшего лейтенанта… после госпиталя - управление разведки 3й армии. И вот теперь он командир группы, одна из задач которой – вывод разведчиков капитана Васильева с оккупированной территории. Но это… даже не основное задание.

            …Сейчас они плыли в молоке тумана по погруженному в ночь Тускарю. Гребут без бурунов, надо чтобы звуки не пронзали пелену речного тумана, до второй лодки метров пять и её не видно… почти. А немецкий берег – уже чернеет впереди, проявляя сначала контуры, потом ветки кустов.
            Всё прошло тихо, даже не интересно. Переправа, десять километров преодолели за три часа, искать ничего не пришлось, иногда даже по дороге бежали, останавливаясь метров через пятьдесят – сто на обочине, замирая сидя… слушая тишину ночи. Лишь на взгорках туман проявлял окрестности, где легко можно было сориентироваться: хоть по карте, хоть по звёздам. И откуда только этот еле заметный туманный свет? Может он и рождается в тумане… живет в тумане? Но все время… хоть вплавь, хоть бегом – слышишь своё сердце, и как хорошо, что вокруг тихая ночь.
            До места, где надо ждать сегодняшнего вечера добрались раньше запланированного, и было начало третьего ночи. Значит больше времени впереди. Выставили охранение… далее отдых.
            …………………………………………………………..

            Приблизительно 14.00, 14 мая 1943 года.
            Административное здание железнодорожного вокзала города Орёл.

            Лейтенант Шиллер моментально выскочил с передней дверки автомобиля, когда лимузин еще был в движении. Пружинистым шагом перескочил к дверке шефа, открывая заднюю дверцу мерседеса, перед штурмбанфюрером орловского гестапо. Пауль Рёозе не бодро, но быстро вышел из машины и тяжолым шагом прошёл в здание, направляясь к начальнику железнодорожного вокзала, в большей степени стремясь к хорошей телефонной связи. Ирвин поспешил за шефом.
            Рёозе вошёл в приёмную, встал строго, подбородок вверх, следующим движением снял фуражку, посмотрев в угол, где стояла вешалка. В приёмной сидело ещё три человека, один из них унтер-офицер. Офицер тут же вскочил - смирно, рука вверх:
            - Heil Hitler! (Слава Гитлеру!)
            - Heil! (Слава.) – Ответил высокий чин, вешая на вешалку головной убор, снимая шинель, при этом обращаясь к секретарше. – Berichtet. Paul Reose. Gestapo. Und w;hlen Sie sofort den Gestapo-Chef in einer Schlange. (Доложите. Пауль Рёозе. Гестапо. И немедленно наберите начальника гестапо в Змеёвке.)
            Штурмбанфюрер знал, что симпатичная секретарша владеет немецким языком, совсем недавно он просматривал её личное дело в связи с поставками новой техники на территорию Орловской области. Та уже открыла дверь кабинета своего начальника, не обращая внимания на посетителей:
            - К Вам шеф орловского гестапо!
            Голос звучал озабоченно. Секунда, другая поворачивается к Штурмбанфюреру:
            - Bitte, Herr Reose. (Прошу Вас, Господин Рёозе.)
            Из кабинета выходит Михаил Букин... рука вверх:
            - Хайль,. – негромко, словно нехотя.
            Пауль остановился перед начальником «русского гестапо», на секунды замер пристально смотря в глаза орловскому «мяснику» человеческих тел. Затем, по-дружески - в плечо сбоку, подталкивая его опять в кабинет начальника вокзала:
            - Komm, komm, ich brauche dich auch. (Пошли, пошли, ты мне тоже нужен.) – Взгляд перевёл на секретаршу. – ;bersetzen (Переведи).
            - Пройдите со мной, ты мне нужен.
            Букин озабоченно и нехотя опять шагнул в кабинет начальника Орловского железнодорожного вокзала.
            Шеф орловской контрразведки медленно повернул голову в сторону лейтенанта Шиллера, снизу-вверх измерив его рост, наискосок свел челюсти, тот встал по стойке смирно.
            - Warte hier auf mich. (Ты подожди меня здесь.)
            - Jawohl! (Есть!)
            Чуть прикусил нижнюю губу, о чём-то напряжённо думая, посмотрел на секретаршу, садящуюся за стол:
            - Лю-ба. Ich glaube, ich habe es richtig ausgesprochen. (Люба. Кажется я правильно произнес.) – Секретарша улыбнулась, - Verbinden Sie mich sofort mit dem Gestapo-Chef der Schlange. Machen Sie mir bitte einen Kaffee. Und noch… (Немедленно соедините меня с начальником гестапо Змеёвки. Приготовьте мне кофе, пожалуйста. И ещё…) - чуть приподнял кисть правой руки ладонью вниз, - helfen Sie bei der ;bersetzung, in meinem Gespr;ch mit Bukin und dem Bahnhofsvorsteher. (помогите с переводом, в моём разговоре с Букиным и начальником вокзала.)
            Пауль тоже улыбнулся, съедая симпатичную женщину глазами. Дверь в кабинет начальника вокзала была уже приоткрыта, но Пауль её закрыл.
            - Und dann haben Sie mir versprochen, Klavier zu spielen. Auf Ihrem erstaunlichen Klavier «Grotrian Steinweg". Haben Sie es vergessen? Bitte spielen Sie jetzt, nach den Verhandlungen ... werde ich mit Ihrem Vorgesetzten verhandeln. Und ich bringe Sie sicher zur;ck. Ich werde Ihnen im Geheimen sagen, ich Люба es, ein solches Werkzeug kann man in Deutschland nicht finden. Erstaunlicher Klang. (И потом, вы ведь мне обещали поиграть на фортепиано. На Вашем удивительном фортепиано «Grotrian¬ Steinweg». Не забыли? Поиграйте пожалуйста сейчас, после переговоров… я договорюсь с твоим начальником. И обязательно Вас привезу обратно. Скажу Вам по секрету, Люба, такого инструмента и в Германии не найти. Удивительный звук.)
            - Gut, Herr Sturmbanf;hrer. (Хорошо, господин штурмбанфюрер.) – Рука её уже лежала на трубке телефона.
            Рёозе шагнул в кабинет. Закрыл за собой дверь: «…Вот бы кого на его место. Жалко, что Букин не немец. А может наплевать на арийские бредни?.. Так ведь расследование начнут… Секретность!»
            - Здравствуйте, господин штурмбанфюрер, - начальник вокзала вышел из-за своего стола, но был он слишком гражданским, поэтому по-военному, как привыкли немцы, не приветствовал. Рёозе уже это знал, но по-деловому уважал этого, совершенно русского человека.
            - Здраствутэе, Павэл Григорэвищ, - ответил Пауль, подходя к начальнику вокзала, протягивая ему руку.
            Рёозе знал, что русские приветствуют друг друга именно так, как приветствовались немцы... в начале тридцатых, до психоза нацистского движения в Германии. А имя, отчество Горева запоминалось немцем очень легко, оно было созвучно имени и фамилии самого шефа орловского гестапо. Сам Горев не был борцом с Советской властью, он был усердным служакой на посту заместителя начальника вокзала Казанцева Петра Васильевича, которого в последний момент Советская власть всё-таки успела эвакуировать из Орла, под носом у, входящих в город, фашистов. По стечению обстоятельств Горев просто отстал при эвакуации, и был задержан, появившимися ниоткуда на погрузке, фашистами. Не успел он, с одним из последних составов, отчалить на восток… на Урал. Но дальше им, задержанным, повезло, у немцев бой завязался, гражданские, не попавшие под пули и осколки, разбежались по домам.
            А через две недели, когда фронт ушёл на восток, стихла канонада отступления Красной Армии, за ним пришли. Сыновья в Красной Армии, дочери в эвакуации… жена прощалась с ним навсегда, но… вернулся он домой исполняющим обязанности начальника железнодорожной станции Орёл, в том числе и железнодорожного вокзала. Хотел отказаться, да не смог… под страхом отправки, вместе с женой в концлагерь. Дело своё он знал, плохо работать не умел.
            Они сели все трое за стол заседаний, Рёозе с одной стороны, Букин и Горев – с другой. Тут же позвонил телефон. Петр Васильевич поспешил взять трубку. Но на проводе просили Рёозе. Он взял трубку:
            - Geht es Ihnen gut? (У вас всё в порядке?) – На той стороне ему отвечали, судя по его лицу, без плохих новостей. – Also gut… (Значит так…), - он говорил очень спокойно, - ... Wir haben einen Hintereingang ... Sie haben einen russischen Geheimdienst in der Schlange. Alle alarmieren. Es ist porochno, die Truppenk;mmung des Gel;ndes bis zu den russischen Sch;tzengr;ben zu organisieren! In der Schlange eine Razzia durchf;hren. Alle Gefangenen werden gefiltert. Unzuverl;ssige und Inhaftierte werden zu mir gebracht. Durchf;hren. Die geringste wichtige Situation ist, mich sofort zu finden! (…У нас в тылу… У вас, в Змеёвке, работает русская разведка. Поднять всех по тревоге. Поротно организовать войсковые прочёсывания местности, вплоть до русских окопов! В Змеёвке произвести облавы. Всех пойманных профильтровать. Неблагонадёжных и задержанных доставить ко мне. Выполнять. Малейшая важная ситуация… немедленно меня найти!)
            Говорил с улыбкой на лице, словно читал рецепт для салата.
            Трубку повесил. Некоторое время задумчиво стоял над телефоном. Посмотрел на свои ручные часы – 14.33: «А вдруг не поздно?» Наконец, все опять сели за стол.
            Ни Букин, ни Горев немецким не владели, немец – не владел русским… Уже с минуту сидели молча, пока Люба, с улыбкой не появилась в двери, на серебряном подносе неся чашечку кофе, аромат которого быстро заполнял не маленькое помещение…


            Историческая справка. (занятная)

            Скромное черное пианино простояло в пыли и сырости на чердаке орловского железнодорожного вокзала 30 лет. Однако вскоре после обнаружения инструмента выяснилось, что датирован он, с наибольшей долей вероятности, позапрошлым веком.

            Начальник вокзала Орел Сергей Логвинов с улыбкой вспоминает, как нашелся инструмент:
            – В 2012 году мы затеяли масштабный субботник, и естественно, начали разбирать чердак, – рассказывает он. – Мусора тогда убрали много, с чердака его выносили буквально мешками. Я поднимался по лестнице, когда услышал, что несколько мужчин несут вниз что-¬то очень тяжелое. Естественно, подошел посмотреть. Наверное, это можно назвать счастливым случаем или провидением, потому что, разглядев, насколько ценный и редкий инструмент перед нами, мы сразу же отнесли его на третий этаж.
Пианино с клавишами из слоновой кости и скромной маркировкой «Grotrian-Steinweg» действительно уцелело на чердаке вокзала чудом, но не меньшее удивление вызывает и сама история его появления там.

            Казанцев и пианино

            Петра Казанцева вызвали из эвакуации и назначили начальником вокзала Орел специальной телеграммой из Москвы 6 августа 1943 года. Об этом легендарном для Орловско - Курского отделения МЖД человеке, его преданности своему делу и обо всем, что ему удалось сделать для орловского вокзала, можно рассказывать долго. Однако «старожилы» железной дороги с особым трепетом вспоминали, как Петр Васильевич доставил на вокзал черное пианино.
            – Это был в лучшем случае сентябрь 43¬го, вокзал лежал в руинах, и тут – пианино! – вспоминает рассказы коллег Сергей Логвинов.
            В Орле Петр Васильевич поселился на Московской улице, неподалеку от кинотеатра «Родина». В стенах «Родины» во времена оккупации располагался не только кинотеатр, но и офицерская столовая гитлеровских войск. После освобождения город был практически разрушен, здание «Родины» тоже пострадало. И там, среди мусора и хаоса, Казанцев заметил через окно брошенный инструмент.
            Пианино, при производстве которого использовался чугун, оказалось не по силам сдвинуть с места одному человеку. Но, вместе с согласившимися помочь соседями, Казанцев перенес его на вокзал – говорят, прямо так, на руках.
            Много лет удивительный инструмент звучал в стенах вокзала, но в начале 90¬х от него решили избавиться.
            – Рассказывают, в перестройку пианино решили выбросить за ненадобностью, но оно оказалось слишком тяжелым, чтобы с третьего этажа отнести его вниз, а лестница – слишком крутой, – продолжает Сергей Иванович. – Получается, что рабочие тогда просто схитрили, подняли инструмент на один лестничный пролет вверх и задвинули в угол на чердаке, чтобы он никому не попадался на глаза. Там он и простоял, всеми забытый, пока мы не задумали генеральную уборку.

            Антикварный инструмент

            Компания «Grotrian¬ Steinweg», логотип которой начертан под крышкой инструмента, существует с 1835 года и является известным немецким производителем престижных пианино. По сей день компания производит в Германии первоклассные рояли и вертикальные пианино. Но обнаруженный на чердаке орловского вокзала инструмент, пусть и не в лучшем состоянии после всех выпавших на его долю испытаний, вызывал огромный интерес у местных специалистов.
            – Я не могу назвать себя первоклассным экспертом, но все же у меня есть высшее музыкальное образование, и я кое-что знаю об истории фортепиано, – делится директор Орловской детской школы искусств им. Д.Б. Кабалевского Римма Логвинова. – Клавиши из слоновой кости, потрясающе качественная и дорогая древесина и украшения под крышкой пианино позволяют предположить, что изготовлено оно было в конце XIX – начале XX веков. В то время производство подобных инструментов уже было поставлено на поток, и немцам, как людям рациональным, не было смысла использовать в этом серийном производстве слоновую кость. По большому счету, такие клавиши после 1900 года делать вовсе перестали.
            Римма Евгеньевна добавляет, что отличительной особенностью немецких пианино была и по сей день является тщательная внешняя отделка, прочность и выносливость в эксплуатации, отличные звуковые характеристики: сила, полнота и гибкость тона.
            В случае же с антикварным, фактически чудом сохранившимся до наших дней инструментом, все эти достоинства можно смело умножать на два.
            – Старые инструменты подчас превосходят по звучанию даже самые дорогие современные аналоги, – продолжает Римма Логвинова. – Тут сказываются и особенности производства, в частности, ручная работа, и качество материалов, используемых в то время, и влияние самого фактора времени, благотворно сказывающееся на акустических свойствах деки. Все это придает инструменту неповторимый благородный тембр.

            Финансовый вопрос

            Восстановить ставшее теперь уникальным пианино, настроить его и придать ему максимально близкий к изначальному вид все еще реально. Более того, в Орле нашлись мастера, готовые взяться за эту работу.
Однако вопрос тут даже не во времени и не в деталях, которые придется поискать.
            Сергей Логвинов рассказывает, что специалисты, с которыми ему довелось консультироваться, называют цену такой работы – несколько сотен тысяч рублей.
            Директор говорит, что, если бы случилось чудо и эти деньги удалось найти, с огромной радостью поместил бы удивительное пианино на почетное место в стенах орловского вокзала.

            Автор статьи: Анастасия Извекова.

            Известный новатор железнодорожного транспорта СССР
            КАЗАНЦЕВ ПЕТР ВАСИЛЬЕВИЧ

            Пётр Казанцев стал начальником орловского вокзала ещё в 1938 году. В дни войны на его долю выпала ответственная и трудная задача – обеспечить беспрепятственный пропуск воинских эшелонов на фронт, эвакуацию жителей города и материальных ценностей в тыл страны. Сразу же после освобождения Орла он вновь был назначен начальником вокзала.

            Родился 28 июня (11 июля) 1911 г. близ г. Козлова Тамбовской губернии (ныне Мичуринск Тамбовской области). С 16 лет начал трудиться на железнодорожном транспорте. В 1932 году был направлен на работу в Орел и с тех пор навсегда связал свою жизнь со старинным городом на Оке. Начальником Орловского железнодорожного вокзала он стал в 1938 году и в начале Великой Отечественной войны сосредоточил свои основные усилия на обеспечении беспрепятственного пропуска воинских эшелонов на фронт, а когда вражеские войска стали приближаться к Орлу, он был назначен ответственным представителем железнодорожного узла по эвакуации жителей города и материальных ценностей в тыл страны.
            До освобождения Орла от гитлеровских захватчиков Казанцев, как опытный путеец, работал на прифронтовых железнодорожных станциях, обеспечивая бесперебойную доставку грузов в действующие войска, а когда город стал свободным, вновь возглавил его вокзал, представлявший в ту пору обгорелые руины и искореженные пути. Много опыта, смекалки, труда и энергии пришлось вложить ему, чтобы в кратчайший срок возродить к жизни вокзальные службы.
            Уже через десять дней после освобождения Орла коллектив станции встречал первый пассажирский поезд из Москвы и как вся страна, принялся за восстановление своего хозяйства. За сравнительно короткий срок было завершено строительство нового здания вокзала, одного из самых красивых и удобных.
            Вокзал станции Орел превратился в базу Министерства путей сообщения по осуществлению новых форм и методов высококультурного обслуживания. На нем регулярно проводились сетевые и дорожные школы передового опыта пассажирских работников. По инициативе Петра Васильевича на вокзале был создан тургеневский зеленый уголок возле памятника знаменитому писателю земляку.
            Более тридцати лет проработал П.В. Казанцев начальником Орловского вокзала. На протяжении десятилетий орловцы избирали его депутатом городского Совета, в котором долгие годы возглавлял комиссию по транспорту и связи.
            В 1967 г. его имя было навечно занесено в областную Книгу Почета. Решением исполкома Орловского городского Совета народных депутатов от 26 июня 1977 г. звание «Почетный гражданин города Орла» было присвоено П.В. Казанцеву за выдающиеся заслуги в восстановлении разрушенного фашистскими захватчиками вокзального хозяйства города Орла, развитие транспорта, активную общественно-политическую деятельность.
            Умер П.В. Казанцев 12 августа 1992 г. Похоронен на Афанасьевском кладбище в г. Орле.


            Продолжение:   http://proza.ru/2024/09/17/33

            Иллюстрация: слева - Известный новатор железнодорожного транспорта СССР - КАЗАНЦЕВ ПЕТР ВАСИЛЬЕВИЧ;
Справа – Немецкое фортепиано 19го века «Grotrian¬ Steinweg», найденное на чердаке Орловского железнодорожного вокзала.


            20.03.2024
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 13. Кто кого?

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2024/03/21/1081

            …Спокойно на Душе, даже блаженство какое-то, и понятно, что отвык от этого. Отвык от того, что вокруг прекрасная тихая природа, а гром лишь в зарницах от далёких… далёких гроз. Вокруг красивая степь в майской ночи, река, туман, заря… и кони – ночное.

            На востоке слегка рдела заря. Ни ветринки под чёрным небом, испещренным острыми точками далёких звезд, туманным льдом звёздных скоплений в нескончаемом холодном млечном пути. Воздух свежий, прохладной с реки тянет, легкая… просто свежесть. Видно далеко до самого рассвета. Там, где не мешает пласт тумана, лежащего над холодной влагой спрятавшейся, как в одеяле, реки, видна водная гладь и… о чудо, в ней словно утонули звёзды.
            Табун по-прежнему, не спеша, ходит по зелёной степи, рисуя контуры конских крупов на фоне нежного света над горизонтом… под звёздным куполом. И как-же глаз радует на это смотреть. Пахнет молодой травой и, почему-то, свежевспаханной землёй, хотя пашни не видно. Кони иногда медленно поднимают головы, пережёвывая весеннюю молодую траву и осматриваясь вокруг себя, словно любуясь возрождением родных просторов, фыркают от удовольствия. Гривы сходят по крутым жилистым крупам конских шей, подчёркивая нежность кривых линий природной земной красоты. Хвосты, время от времени – резко вверх, в, словно замедленном полёте, расплетаются в нити, передвигаясь в заревом пространстве, взлетая на фоне открытого неба, разбрасывая между звёзд волнистый тонкий конский волос. Кривые линии крупов и волос словно пытаются доказать заре, что он, волос конский, очень крепкий… бесконечный, как свет – словно доставая до далеких планет, опять спускается вниз… замирая на фоне очень нежного, несмотря на холод, звездного света… звёздного неба - таящего в растущей, на огромном востоке, заре.
            Ночное…
            Лёгкий туман в низинах. «Как хорошо, что табор иногда возвращается в наш городок, и близкие, которые по-прежнему кочуют неровными бесконечными дорогами, не гонят нас, оседлых, прочь… Как здорово, что можно окунуться в эту цыганскую жизнь, и слушать сказания бабушки, и петь песни у костра, учиться цыганскому плясу… говорить на, не привычном, цыганском языке», - но что-то мешало парню думать об этом, хотя на лице у спящего цыгана, девятнадцатилетнего старшего лейтенанта – счастливая нежная улыбка.
            «Странно… а откуда здесь, в степи… соловей?..», - Баро открыл глаза. Повёл головой в сторону дозорного: «На месте.» Глубоко вздохнул, слегка тряханув головой, сбрасывая остатки сна. Посмотрел в прозрачное небо, которое уже во всю наполнилось светом из-за горизонта… звёзд уже нет. Ярко зеленела листва верхушек самых высоких деревьев в лучах еще не появившегося, на земле солнца. Во всём огромном пространстве, боролись чудесные трели орловских соловьёв. Улыбнулся. Словно что-то потеряв осмотрелся вокруг… находятся в старой балочке, поросшей большими кустами, берёзами - в ладонь стволом. Нету лошадей… Нету здесь табунов. Нету степей. Встал. Поправил портупей, поднял автомат. Остальные, трое спящих, не шевельнулись, лишь караульный посмотрел на командира, качнул головой – приветствуя, опять стал смотреть в другую сторону, повернувшись, поменяв положение тела.

            08.20, 14 мая.
            Старший лейтенант Джанго уже несколько минут в бинокль осматривал окрестности вокруг места, где они будут прятаться до вечера. Деревенька в километре за речкой, или ручьём, на запад, в сторону Змеёвки. Перед ней дорога автомобильная, грузовиков идет не много… пока. Не смотря на раннее время, по ночам немцы ездить не любят, слишком много партизан, перевозки не прекращены, сразу видно – рядом железнодорожная станция. «…Средняя дистанция между машинами от семидесяти метров, боятся бомбардировки.» - промелькнуло в голове. Взглянул на часы, пометил карандашам в своём блокноте.
            Достал планшет, открыл карту. Минуты три внимательно её разглядывал, иногда поднимая глаза и всматриваясь вдаль, дважды через бинокль. Затем опять достал карандаш, с одного конца синий, с другого красный (у командиров редко можно было увидеть подобные карандаши, даже в штабах) стал наносить на планшет некие синие значки. Вытащил из кармана планшета заветный маленький блокнот, поставил число, опять взглянул на часы, за датой зафиксировал время, написал комментарий к значкам на карте планшета. На север по дороге работают экскаватор и два бульдозера, очевидно строят боевые укрепления. На восток – большая заросшая низина русла Неруча. Пойма большая самой речки не видно в зарослях, лишь на северо-восток километра три, может больше, блестит серебряная нитка её излучины, на которую вовсю светит косыми лучами утреннее солнце. Кабы не солнце – и не заметить спрятавшуюся в молодой зелени не широкую речушку. Нитка блеска на северо-востоке для Джанго с левой руки, коли на восток смотреть. А за речкой… наши.  Точка сбора несколько южнее на юго-запад. Опять в планшет новые пометки, в блокнот новые записи.
            Позавтракали пол часа назад. Теперь, сменив дозорного, наблюдает за окрестностями. И таиться здесь еще десять часов, потом вниз, к Неручу, в перелесок, километра два на юг, по низине заросшей лесом, и там чуть вверх, по балке. «Интересно Командир узнает меня, прошлый раз – не сразу узнал…». Баро улыбнулся. Отеческие чувства питал он к Васильеву, и от раза к разу вспоминал, как командир его с немецким пулемётом знакомил… На колокольне, в деревне Берестяное, как клокотали в нём острые ощущения большой силы вражеского аппарата, когда он ласково трогал это смертоносное железо. «…Года ещё не прошло, а кажется, что целая жизнь прожита. Сам, вроде как, и повыше его должность занимаю - он полковая разведка… я армейская, но он всё равно всем разведчикам командир.» Перевернулся на спину, в зубы травину, очень захотелось курить – но нельзя, глаза в небо.
            А небо… а небо темно синее в зените, плавно светлело, спускаясь вниз… к горизонтам. Кузнечики… где-то невидимая, еще вялая по звуку, пчела… улей, наверно, ещё не встал на крыло. «Какая сладкая, девственная тишина… будто войны нет.» Он смотрел в небо, словно там было что-то важное. Смотрел долго, можно подумать - действительно что-то очень важное видел в голубой лазури. Не заметил, как уснул. На левой руке на часах, одна стрелка двигалась к девяти, вторая её перегоняла, стремясь к одиннадцати - 08.53. В это время Капитан Васильев на площади, перед проходной сборочного механического завода в Змеёвке, подходил к старику с железками. А Сиротин с Максом впервые напоролись на немецкий секрет двигаясь к Куракинскому разъезду, Андрей быстро смял фотокорреспондента в охапку, валя его под куст, уворачиваясь от веток, чтобы они остались спокойными, ладонью закрывая и нос, и рот Макса... Труба под шоссе была ещё впереди.
            ………………………………………………

            «…Какие люди в наших рядах?», - ловил себя в мыслях Павел Рябов: «…А мне соседка – бандиты… бандиты, ё… моё! А ведь я ей иногда продукты ношу. Никакой благодарности, бляха-муха.»
            Мимо него медленно проходил второй вагон с немецкой самоходкой, как её называли «Убийцей танков»… «А немецкое название и не выговоришь…», - пытался Пашка вспомнить название самоходки. Уже минут пятьдесят они сопровождают этот состав по территории Змиёвского механического завода, при оформлении всех необходимых документов на отправку в… Куракино.
            Мысли опять слетели на Васильева, внутренне почувствовал некую зависть, что тот офицер, и что отмечен у немцев ранением.
            «Хотя про Бандеру-то как раз все говорят, что он сволочь нацистская. Он же кроме хохлов никого не признаёт, сука… и русских и жидов, и цыган… всех готов вилами заколоть… да и немцев облизывает только от страха… и за оружие… холуй, б**.», - теперь он провожал взглядом платформу с зениткой в середине состава. Если бы кто слышал его мысли – мог бы подумать, что он… красноармеец
            Паровоз уже вышел за ворота механического завода, толкая перед собой платформу с песком, метрах в трехстах – переезд, на нём с одной стороны стояла грузовая машина, людей уже остановили за пятнадцать минут до проезда литерного поезда, много прохожих, за это короткое время подошли к переезду. С обоих сторон, немецкая охрана с карабинами.
            «А Коля… Коля у этого Бендеры служил… и не просто служил - офицер!.. И в боевых действиях учувствовал… тоже наверно ещё тот… мясник», - ему стало чуть не по себе. По рассказам, в «Галичине», как стали назвать теперь этих карателей, служили якобы одни мясники человеческие, в деревнях, говорят, людей топорами вырезают, чтобы патроны не тратить!», - зажмурился от брезгливости, харкнул… сплюнул. Воспоминания о приятеле детства вызвали неприязнь: «А выглядит… как герой. Гад!»
            В это время мимо него проезжал уже последний вагон состава. Павел, смотря ему во след, медленно выходит на середину рельсового пути. Глубоко вздохнул. Состав уже метров на двадцать отъехал от ворот завода:
            - Закрывай ворота! – Скомандовал своим подчинённым.
            «А ведь не похож он на сволочь… В школе мы с ним комсомольцами были! Активными комсомольцами. Правда кулаки вместе с ним, в драках, чесали постоянно, но ведь честный… настоящий пацан был.», - Рябов сжал губы, продолжая смотреть в еще не закрытые ворота, во след медленно удаляющемуся литерному составу с «Фердинандами».
            «А сам-то… мы-то чем лучше… сколько уже наших пленных…», - бровь дернулась вверх: «…Наших!.. на тот свет отправили…»
            Ему стало не по себе, что вообще-то… он сам теперь враг… «Наших!»
            Ворота закрылись, опустил взгляд на шпалы рельсового пути. Перед глазами изможденные лица пленных… с моментальной гримасой боли, когда в тело ударяет пуля… пуля… пу-ля!.. сильно зажмурил глаза… в темечко ударила острая боль!
            «…Но им… тем, кого мы на тот свет отправляем… может это облегчение…», - посмотрел на своих солдат: «Все мы убийцы. Недаром вначале нас кровью мажут, чтобы не было обратного пути».
            Поправил фуражку опять посмотрев в небо. Страстно захотелось вылить в горло самого горького и мутного самогона.
            «Да. Наши руки уже от крови людской не отмыть…»
            Вновь глаза на рельсошпальную решётку, которую недавно, вокруг и в створе ворот, пробивали свежим щебнем. Ему, вдруг, показалось, что этот щебень начал шевелиться, как песок на поверхности барабана под дробью перед виселицей… затем начал осыпаться куда-то вниз под деревянные шпалы: «…В преисподнюю!?? В преисподнюю!», - а железка, словно ступеньки быстро-быстро побежали к горизонту… оторвал взгляд, вновь посмотрев в небо, вновь зажмурился… со стороны словно молился. Внутри будто обожгло грудь, трудно стало дышать. Опять открыл глаза - ворота были закрыты. Горизонтов нет.
            «Надо бы сказать Лихому, чтобы он справочки о Кольке навел в гестапо, тем более он раненый и комиссованный, немцы въедливые, что ни будь да накопают. Да. А заполучить такого солдата… офицера в мое подчинение… было бы здорово! Тем более когда-то друзьями были. И водку вроде не сильно пьёт, что тоже не маловажно.», - «Лихой», был его командиром. Спазмы справедливости, страха и самокопания ушли, он опять был трезв и рационален.
            Рябов не знал, что в это время Васильев… Капитан Красной армии!.. и Григорьевич, который лучьше всех в городе умел отбивать косу, стояли на переезде, в трехстах метрах от ворот, из которых выезжал поезд с немецкими самоходками.
            Павел посмотрел на вышку с пулеметным гнездом слева от ворот, солнце уже высоко, его лучи не сильно ослепили глаза. Поезд выходил из ворот завода в 11.00. «Ну вот, уже двенадцатый час, скоро полдень.»
            - Я в комендатуру. Построение возле проходной через двадцать минут. По заводу не шастать. – Пошёл вдоль путей. У Павла даже не зародилась мысль, что его старый приятель может быть диверсантом, ведь его документы были самые настоящие… на самой настоящей немецкой бумаге, написаны самыми настоящими немецкими чернилами по немецкому, отпечатанному в германской типографии, документу. И историю свою он не придумывал, именно так всё и было… и Рябов сам этому свидетель… ну почти всему, что тот рассказал. А главное!.. главное, если он, Павел Рябов, предатель своей Советской Социалистической Родины!.. почему предателем не может быть… его друг юности.
            В 15.00 их повезут на Куракинский разъезд, в концлагерь, скорее всего готовится опять некая акция ликвидации. Неделю назад подобную акцию проводили в Орле, подъездные пути и платформы для разгрузки прибывающей немецкой техники были достроены, перевозить истощенных военнопленных было нецелесообразно, все равно большая часть умрёт еще при транспортировке, итак с полтора десятка вытаскивали из бараков за ноги каждое утро… Военным начальством Орла было принято решение о их ликвидации, что было делом… делом Михаила Ивановича Букина – так называемого начальника «русского гестапо» города Орла. Их подразделение подчинено Букину напрямую и все его приказы выполнялись беспрекословно и тщательно.
            …………………………………………………….

            В 14.25 в кабинете начальника змиёвского гестапо зазвонил телефон. Когда он поднял трубку, на той стороне, с акцентом, женский голос сообщил ему (по-немецки), что сейчас он будет разговаривать со штурмбанфюрером СС Паулем Рёозе. Змиёвский шеф встал. В течении минуты в трубке, сначала что-то переспрашивали по-русски, но через несколько секунд прозвучал знакомый, всегда спокойный голос:
            - Geht es Ihnen gut?.. (У вас всё в порядке?..)    http://proza.ru/2024/03/21/1081   …

            Как только Рёозе положил трубку, начальник змиёвского гестапо закричал через дверь своему адъютанту:
            - Lenz, komm her! (Ленз, ко мне!) – при этом спокойно, но не уверенными руками начал бить по рогам аппарата, вызывая оператора связи, вызывая межгород, когда ему ответили, потребовал, чтобы его немедленно соединили с отделением гестапо на Куракинском разъезде. На том конце Змеёвки штабную связь обеспечивали немецкие связистки, имеющие доступ секретности.

            В течении следующего получаса в его кабинет вбегали и из него выскакивали офицеры различных гарнизонных и охранных служб. На всех предприятиях, адъютант, не слезая с параллельного телефона, обзванивал службы охраны и отдельные спец-посты. В военных, гарнизонных, экстренных службах ревели сирены. На постах проверяются все проходящие и проезжающие, в людных местах города, на секретных и обычных предприятиях организована тотальная проверка рабочих, служащих и населения. Всех подозрительных задерживали.
            В городе и пригороде подняты по тревоге все доступные полицейские: и военная полиция немцев, и русские каратели, военизированные и воинские подразделения. Где поротно, где повзводно, сформированные в поисковые группы, грузились на бортовые машины. При готовности, по команде, выдвигались к месту, для осуществления прочёсывания местности, в определённую, этому подразделению, точку.
            В течении следующих десяти - тридцати минут после звонка из Орла, подобное происходило по всем разъездам железной дороги от Орла, до Куракинского разъезда.
            …………………………………………………..

            - Что-то я устал без дела сидеть. Наверно с декабря столько не спал, с госпиталя. – Синим карандашом опять правка на карте, обозначил расположение строящегося противотанкового рва на северо-востоке от деревни Разбегаевки. - Спасибо парни, что на караул будить не стали. Но график восстановить надо в ближайшее утро. Твой график заберу, Егорыч, он как раз передо мной.
            - Да ладно, командир, - отозвался не молодой сержант, - в молодости сон всегда крепкий. Зато теперь всех врагов победишь. По-другому же всё равно не получится… - улыбнулся сквозь усы, - Пересидим. Сопроводим гражданского, а потом за дело…
            В этот момент все бойцы насторожились.
            В майской тишине, в легкой птичьей перекличке возник еле различимый неприятный звук сирены, почти сразу на сирену накладывались ещё подобные непринятые звоны.
            - Мне это кажется, или не кажется? – сказал напряжённо, совсем без вопроса, Цыган.
            - Да нет, командир, не кажется. – процедил сквозь усы сержант.
            Джанго опять, уже который раз, закрывал свой планшет, после новых правок на карте. Может быть именно эта внимательность к деталям, и дотошная фиксация мелочей в данных, по его разведывательным рейдам, нравилась командованию. Недаром с рядового до старшего лейтенанта он дослужился всего за четыре месяца с октября сорок второго, до января сорок третьего… после армейского госпиталя погоны получил уже с тремя звёздочками. Ведь в учебку его из госпиталя, в сентябре 1942го, после Берестяного, отправили… наградив «Красной звездой». По привычке, взгляд на часы:
            - Три часа стукнуло, 15.07. В 17.30 всем быть готовыми к выдвижению! – Проговорил несколько рассеянно, успокаивая сам себя для раздумья, и оценки происходящего.
            - Есть.
            - Так точно, командир!
            - Есть! Ты в пять дай знать, хорошо. – сказал сержант в небольшой задумчивости, сощурив левый глаз, словно шутя.
            Почти хором отозвались разведчики.
            Не смотря на шутку сержанта, напряжение только росло.
            Старлей уже хотел уйти, поднимаясь на ноги, ему почему-то очень захотелось посмотреть в сторону Неруча, откуда они пришли, уже много раз взглядом за сегодня оценивал прибрежный лес, куда через два с половиной - три часа надо выдвигаться, спускаясь по ручью, но в этот момент услышал свист совы…
            Резко посмотрел в сторону дозорного. Тот махнул рукой ниже головы, горящими глазами смотря на командира, лицо напряженное! Баро метнул взгляд на усы сержанта. Бойцы, все бойцы, смотрели на него, с легким кивком в сторону дозорного, сержанту:
            - Дед, со мной!
            Оба рванули на пост:
            - Остальным оставаться на местах. Приготовиться к бою. Холодное оружие на готове… - на ходу, - всё должно быть готово к отходу.
            Сам, с сержантом, уже как метров десять, двигались в сторону дозорного.
            Бойцы дерном накрывали ямку с банками из-под тушёнки, заполненные землёй, чтобы не звенели…
            ………………………………………………..

            …В это время Васильеву до лагеря оставалось с пол километра. Дорогу на Куракинский разъезд он уже преодолел, наблюдая на ней движение машин с солдатами.
            «…Вдруг они машиниста арестовали?.. Но он ничего не знает, кроме той операции, которую мы в Орле проводили…», - споткнулся, для равновесия опершись рукой за тонкую берёзку, - «Нет, он еще позавчера должен был уехать в рейс!.. Или его распечатали до рейса… ночью?.. Не сходится! Если бы его два дня назад распечатали, за нами бы уже сутки, а то больше, немцы по пятам шли.» - непрерывно крутил головой во все стороны, но куда видел глаз, никого не было, - «Не-ет Васильев! Такого не может быть. В лучшем случае, только на следующий день они могли определить, что мы за деньгами не пришли, а у него рейс с утра. Он уехал!.. Уехал, надо все-таки думать рационально – эмоции в сторону. Что-же могло случиться… Ещё, ещё причины!.. может полицай сдался?.. Исключено!.. слишком труслив.», - сучок сбил с головы кепку, наклонился, поднял, одел, - «Я сейчас прокололся, что ли?..»
            В голове побежали события сегодняшнего дня: «Не могли они пробить меня так быстро. И если бы даже пробили, то такое устраивать бы не стали… не смогли бы, слишком масштабно, в лучшем случае за моей спиной сейчас лаяли собаки! То, что происходит… может быть только командой из Орла, командой большого начальника! Где же прокололись?..»
            Увидел примету - поваленное дерево. Уже начал глазами искать сломанную утром, выше уровня глаз, ветку, после которой до поста метров сто пятьдесят.
            «А может, не нас ищут? Может где пути рванули? Партизаны на колонну на какую напали?..»
            Опять осмотрелся вокруг, жидкий лесок наполнен соловьиными трелями, сквозь них пробивают неприятные сирены, хотя от города уже в районе четырёх километров.
            «Партизаны – это у них рутинная работа, подобного переполоха устраивать бы не стали.»
            Ход притормозил, пытаясь, остротой наблюдения, отыскать сломанную утром ветку:
            «А вот и ветка!.. Нет, такая тревога может быть только по приказу большого начальства из Орла. Остальные предрассудки - в сторону!»

            Шагов через сто пятьдесят крикнула сова, Васильев ответил. В карауле сидел Трифонов.
            - С Куракина пришли?
            - Нет.
            - У, Ё-моё, б****. – Слегка прикусил нижнюю губу.
            - Что это, командир?
            - Тревога, причины не знаю сам. Скорее всего облава будет, по дороге машины с солдатами. – Быстро поднимается. - В лагерь. Там надо на высотку, откуда обстановку наблюдать можно.
            Трифонов вылез из-под наклонённой почти до самой земли, видимо большим снегом, берёзовой кроны, где треугольником лежали сильно истлевшие поваленные, скорее всего сильным ветром, деревья, бурелом.
            Уже на ходу:
            - Куракинских дожидаться надо. Ты сейчас забираешь материалы и спускаешься до приготовленного поста, там ждёшь связного, если услышишь бой, отходишь к речке… дальше по обстановке. Главная задача… сохранность материалов разведки и доставка их командованию!
            - Но, командир…
            - Разговорчики!
            Заминка… шаг, ещё шаг, ещё! Бежать не надо – лагерь близко.
            - Есть…
            - Перед тем как разойдёмся, я докладную напишу, отдашь либо командарму, либо начальнику управления разведки армии. Задача понятна?
            - Так точно, товарищ командир. – голос обиженный, словно в угол поставили.
            Ещё несколько шагов и они упали рядом с младшим лейтенантом Михаилом Громовым. Громов на перевес крепко сжимал автомат, моргал широко открывающимися глазами… молча. Трифонов вытягивая свою длинную и худую шею, крутил головой во все стороны, Васильев часто дышал, после длинной пересечёнки, лицо спокойное, словно ничего и не случилось. Младший лейтенант возбужденно смотрел то на командира, то на сержанта. Но все… молчали уже секунд двадцать. Васильев писал в отрывном блокноте записку командарму по сегодняшнему рейду в Змеёвку.
            Закончив – карандаш в карман, блокнот в планшет, двумя движениями планшет сложил, протянул его Трифонову.
            - Выполнять! Имей в виду, ничего из того, что держишь при себе не должно попасть в руки немцев, особенно эта записка.
            Глаза Трифонова в глаза командира… точно так же как, чуть больше месяца назад, в глаза Никитина. Планшет из рук в руки. А у Трифонова в голове:

            «- …А… А ты? – Мишка пытался опять заглянуть в глаза друга, но тот на него смотреть ни хотел.
            Он чувствовал, что должно случиться в следующие полчаса.
            - Разговорчики, боец, - сказал с издевкой и улыбкой, - я к Вовану, Миха. Не ссы, свисти громче, когда уходить будите…»
            ...
            Перед ним, словно в подробностях, промелькнул последний разговор с Яшкой, когда тот… убегал… навсегда!

            Васильев видел недовольство Михаила, недовольство бойца, что он выходит из боя, что оставляет товарищей, на Душе тепло к парню:
            - После тревоги заберу обратно. Если не заберу, - капитан видел, как мнет сержант его планшет в своих руках, - передашь командарму, или начальнику армейской разведки. Это приказ. Все пошёл!
            - Не волнуйся, командир, у меня две лимонки на снаряде… - улыбнулся.
            Николай легонько ударил Трифонова по плечу… улыбнувшись. Тот вскочил, на плечо рюкзак со снарядом, инструкциями по «Тигру» и фотопленками, автомат под правой рукой, побежал вниз по заросшей балочке.
            - Так, Гром, нам надо занять позицию, с которой мы сможет наблюдать немцев… наблюдать дорогу.
            Громов, по-прежнему впивался глазами в командира.
            Командир крутил головой на вытянутой шее, шаря зрачками по каким-то реперным точкам, повторяя медленно, спокойным, словно засыпая, голосом:
            - Наблюдать… Наблюдать.
            Лицо заострилось, взгляд остановился… наконец.
            - В десяти шагах, за мной, не теряя из виду… марш! – последнее слово с нарастанием голоса. В сторону ветка кустарника, средним темпом побежал в сторону высотки. Громов поддернул рюкзак, оценил десять шагов, рванул за командиром.
            ………………………………………………

            - …Остальным оставаться на местах. Приготовиться к бою. Холодное оружие наготове… - на ходу, - всё должно быть готово к отходу.
            Баро с сержантом, как метров десять, бежали в сторону дозорного.
            Бойцы, за секунду до команды командира, дерном накрывали ямку с банками из-под тушёнки, заполненные землёй, чтобы не звенели. Через несколько длинных мгновений командир разведгруппы уже видел, что происходило на кромке дороги Орел – Курск. И то, что он видел ему совсем не нравилось.

            Немецкие грузовики останавливались на кромке дороги метров через сто друг от друга, из них выскакивали солдаты и тут же рассыпались в цепи. Было очевидно, что двигаться эти цепи будут в их сторону. До них достаточно далеко, более полукилометра, но это означало всего лишь, что их рубеж они пройдут… минут через десять, может чуть более.
            - Остаетесь на позиции. Продолжать наблюдение.
            Сам старлей метнулся туда, куда хотел посмотреть еще до… «крика совы». Тогда совсем не понимая, зачем? Сейчас – сожалея, что не послушал интуицию… цыганскую.
            Менее чем через минуту он уже наблюдал в бинокль, в сторону заросшей поймы Неруча, от чего организм словно начал напрягаться всеми своими возможными силами.

            В первый момент, то, что увидел старший лейтенант Джанго на маршруте, по которому уже, через два с половиной часа, нужно выдвигаться для выполнения первой задачи, вызвало лёгкое боевое отчаяние… Навстречу друг другу с севера и с юга, по просёлку вдоль леса, шли две бортовые машины, через определённое расстояние высаживая из кузова пулемётный расчёт из двух человек, с автоматчиком, для поддержки. Через сотню метров за этими грузовыми шли ещё такие-же. Трое немецких солдат немедленно занимали боевую позицию или на кромке дороги, или на урезе кювета. Это была засада… кордон… на загнанного зверя, выдавленного цепями со складок местности.
            Ещё одна машина выгружала не солдат, скорее всего это были полицаи… одеты не по форме, вооружены кто автоматом, кто карабином, двоих рассмотрел с ППШ.
            Понятно, что постараться уйти можно либо на север, откуда они ночью пришли, правда по кромке леса, от которого их отделяла дорога с полицаями, и, в час ночи, были глубокие сумерки, либо попытаться просочиться на юг, но здесь до леса надо преодолеть целое поле, с полкилометра открытого пространства, залитого ярким полуденным солнечным светом. Да и лесок там был худенький… мелколесье, кусты, в них сходу не укроешься. Незаметно это сделать было практически невозможно, готовящиеся, для прочёсывания цепи, видели прибрежный край поймы речки, как на ладони.
            Русло ручья, в котором они проводили сегодняшний день, промыт до Неруча, ручей истекал в речку. Сам родничок еле течёт, на ровном горизонте полей, общий пологий спуск к реке, образовывая небольшие заводи, крохотные, в пять - семь метров длинной, мелкие омутки. Балка, по которой он еле-еле уходил вниз, была неглубока, редко местами не более одного метра по уровню окружающего поля, зато, почти везде заросли кустов, иногда молодые деревца. Если двигаться по воде, почти всегда оказываешься в невысоких зарослях.
            Беда в том, что на одном из откосов дороги у ручья, где тот уходил в трубу под дорогу, расположился пулемётный расчёт. Чтобы уйти в трубу незаметно, к ней придётся подплывать… подплыть под водой, в мелководье, скорее всего там и метра нет. Несмотря на то, что перед трубой небольшая заводь – незамеченными не проплыть… Не проплыть незамеченными, если… если пулемётчиков не уничтожить… или, хотя бы, не отвлечь!
            Солдаты пулемётного о чём-то, по-деловому уже давно спорили, затем… затем поднялись, сняли вооружение, стали переносить все оборудование и боеприпасы на другую сторону дороги, используя откос дороги, и саму дорожную насыпь, как бруствер окопа.
            Наблюдая всё это в окуляры бинокля, уже с минуту, Джанго лицом поплыл в улыбке: «Вот молодцы… Вот теперь можно действовать!», - руки сложил в коробочку, губы к щели между большими пальцами… свистнул совой два раза, что означало «все ко мне». Глянул на часы – 15.42
            Через пол минуты четверо бойцов уже были рядом с ним:
            - Значит так, орлы, уходим туда же откуда пришли, только в трубу, под дорогу, в пойму, там направо по лесу. Скорее всего незамеченными не получится. Если распечатывают, основная задача на текущий момент – уйти от преследования. Изначальные Задачи группы не отменяются. Если нас распечатывают, в прикрытии остаются, как на занятиях, Кузин и Травкин… В бою приказ - закон. Первым в трубу идет Дед. Следующим, когда Дед уйдет в трубу – Кузин, за ним Травкин…
            И это не было окончанием их разговора, Баро никак не мог найти глазами третьего номера – автоматчика…

            Безысходность… Зажали со всех сторон…. А небо высокое… оно такое голубое! Его так много! И так хочется жить… и в восемнадцать, и в сорок!
            Кто знает, что будет через двадцать минут! Тем более, когда горлышко запечатано… удастся ли открыть бутылку, не обрезавшись о острые края… судьбы!


            Продолжение:   http://proza.ru/2024/09/17/1330   

            20.06.2024
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 14. А вдруг не поздно?

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2024/09/17/33   

            …Они сели все трое за стол заседаний, Рёозе - с одной стороны, Букин и Горев – с другой. Тут же позвонил телефон. Петр Васильевич поспешил взять трубку. Но на проводе просили Рёозе. Начальник железнодорожного вокзала рубку передал, с не скрытым удивлением, что шефу гестапо звонили в его кабинет:
            - Am Ger;t. (У аппарата.)
            Короткие секунды молча слушал короткий доклад с каменным лицом, затем:
            - Geht es Ihnen gut? (У вас всё в порядке?) – На той стороне ему отвечали, судя по его лицу, без плохих новостей. При этом Букин, шеф «Русского гестапо» Орла, уже знал, что определить настроение штурмбанфюрера, по его физиономии, совсем не просто, лицо немецкого офицера никогда не выдает его настроение, лишь по глазам можно было судить, что он не спокоен.
            Рёозе выдавил из себя чуть заметную улыбку, понимая, что за столом его визави всё равно не понимают о чём он говорит, а говорил он с начальником управления СС Змеёвки, он попросил секретаршу, об этом звонке, когда заходил в кабинет начальника станции Орёл: «Пусть разговор выглядит шутливым». Ладонь на грудь, словно извиняясь:
            – Also gut… (Значит так…), - говорил очень спокойно, уже не снимая с лица улыбку, переводя взор то на Горева, то на Букина, - ...Wir haben hinten ... Sie haben hinten, in der Schlange, die russische Intelligenz arbeitet. Alle alarmieren. Es ist porochno, die Truppenk;mmung des Gel;ndes bis zu den russischen Sch;tzengr;ben zu organisieren! In der Schlange eine Razzia durchf;hren. Alle Gefangenen werden gefiltert. Unzuverl;ssige und Inhaftierte werden zu mir gebracht. Durchf;hren. Die geringste wichtige Situation ist, mich sofort zu finden! (…У нас в тылу… У вас в тылу, в Змеёвке, работает русская разведка. Поднять всех по тревоге. Поротно организовать войсковые прочёсывания местности, вплоть до русских окопов! – Последнее несколько на повышенных тонах. - В Змеёвке произвести облавы. Всех пойманных профильтровать. Неблагонадёжных и задержанных доставить ко мне. Выполнять. Малейшая важная ситуация… - чуть задумался, - немедленно меня найти!)
            Говорил улыбаясь, чуть ли не радость на лице, словно читал рецепт для салата, перед большим праздником.
            Трубку повесил. Некоторое время задумчиво стоял над телефоном. Посмотрел на свои ручные часы – 14.33: «А вдруг не поздно?»
            Челюстью повел в сторону, ощутив зубы об зубы, почувствовав смещение челюсти до края. Так в молодости проверял боль, после вывиха в очередной драке… с фашистами, еще в двадцать шестом, до полицейской академии, дрались с ними на каждой новой стачке, в полицейской цепи защищая коммунистов.
            Наконец опять, за стол сели все.
            Ни Букин, ни Горев немецким не владели, немец – не владел русским… Уже с минуту сидели молча, начальник вокзала не мог скрыть неудобство ситуации, м внутреннее беспокойство, пока Люба, с улыбкой не появилась в двери, на серебряном подносе неся чашечку кофе, аромат которого быстро заполнял не маленькое помещение.
            Штурмбанфюрер неспешным движением поднёс чашечку кофе к губам, слегка прикрыл глаза, сделав легкий длинный вздох носом, чуть поведя головой с лева, направо. На мгновение замерев, сделал маленький глоток, чуть чмокнув языком… медленно чашку поставил на блюдце провожая её довольным взглядом.
            - Vielen Dank, Лиу-ба. Sie haben einen sehr sch;nen und ungew;hnlichen Namen. (Спасибо большое, Лю-ба. У Вас очень красивое и необычное имя.) – С улыбкой смотря на симпатичную русскую девушку. Люба в ответ улыбалась, её глаза говорили, что она понимает приятный флирт офицера, но Пауль умел заглядывать в глаза людей за первую вуаль оболочки сознания… а там… там ничего хорошего не было для немца, кроме страха и женской хитрости: - Setzen Sie sich, wir m;ssen ;ber etwas reden, aber ohne Sie wird es nicht funktionieren. (Присядьте, мы должны кое, о чем поговорить, а без вас это никак не получится.)
            Любовь села в стороне от начальника Орловского вокзала, своего шефа, получилось между Горевым и Рёозе, но на стороне стола, где сидели русские начальники немецкой администрации. «…Её придется прогнать через процедуры. Потом прогнать… она не такая уж и простая женщина. Хорошо, если её хитрость – это всего лишь хитрость женская…»
            Рёозе, в этот момент, по-прежнему внимательно осматривал фигурку симпатичной переводчицы. Глаза не выражали ничего, когда переводчица села, юбка поднялась чуть выше колен… её красивых ног. Пауль даже невольно, не глубоко, скрывая волну мужского вдохновения, вздохнул, хотя самообладание, не молодого офицера, всегда было высоким. Тем не менее было видно, что красивая женщина знает - на неё засматриваются, практически все мужчины… любого возраста.
            - Also brauche ich die Lokf;hrer, die die Waggons zum Entladen transportiert haben, zu Deponie Nummer zwei. Vor zwei Tagen, am dreizehnten Mai. Ich stelle klar, nachmittags.
            Переводчица перевела:
            - Итак, мне нужны машинисты, которые возили вагоны на разгрузку, на полигон номер два. Два дня назад, двенадцатого мая. Уточняю, вторая половина дня.
            Горев выслушал с возрастающим удивлением, все больше клоня голову набок, взгляд всё ниже и ниже:
            - К завтрашнему утру я подготовлю Вам графики работы этих машинистов. – Скороговоркой, задумчиво разделяя фразы.
            Рёозе внимательно выслушал перевод, обратив внимание на манеру сказанного, начав недоверчиво улыбаться:
            - Sie haben mich falsch verstanden, Павэл Григорэвищ. Ich brauche diese Daten sofort, nicht morgen! (Вы меня не так поняли, Павэл Григорэвищ. Эти данные мне нужны немедленно, а не завтра!)
            Заканчивал фразу с металлом в голосе, с паузой продолжая фразу:
            - Und au;erdem brauche ich ihre Familien und Verwandten! Und ... Alles! Wen kann ich identifizieren. (И ещё, мне нужны их семьи и родственники! Причём… Все! Кого можно выявить.)
            Горев на несколько секунд задумался. В глазах старания безразличия, под которым страх… под которым ненависть. Но в это время опять позвонили по телефону. Люба взглядом и жестом обратила внимание на телефон, Рёозе, глазами и кивком головы, дал ей разрешение ответить, сам вновь медленно приложился к кофе.
            - Секретарь начальника железнодорожной станции Орел на пров… - остановилась на полуслове, там её перебили, и говорили что-то очень важное, - Павел Григорьевич, Брянск, Вас требуют!
            Передовая ему трубку. Брови Горева дернулись выше на лоб.
            - Горев на проводе.
            С пол минуты, скорее всего чуть более, выслушивал, что ему говорили из Брянска:
            - Принял… - медленно положил трубку на рога аппарата, только после вздоха и выдоха заговорил. – в 06.20, и в 06.25 утра, в тридцати и в тридцати шести километрах от Брянска партизаны пустили под откос два литерных состава, движущихся к нам, один с танками. Двенадцать машин с экипажами. – Заминка. Все молчали. - Сообщили сразу, как выяснили, что составы к нам шли, и, как оказалось при проверке, паровозные бригады наши… Орловские, вместе с паровозами. Номера машин… паровозов, списки паровозных бригад, номенклатура грузов и остальные данные уже высылают телеграфом. – Задумался на секунду. – Скорее всего сейчас принимают.
            Горев моргал глазами и медленно опустил взгляд на зелёное сукно стола заседаний, лицо выражало растерянность и удивление. В кабинете стало совсем тихо, стены и три стекла в окнах хорошо защищали от делового шума станции. Рёозе сильно сжал зубы от злости, предчувствуя плохое:
            - Машинисты… целы? – Вопрос прозвучал словно в пустоту.
            Начальник железной дороги рассеянно туда-сюда головой, пальцами дотронувшись до лба:
            - Хм… э-э, не уточнил, Давайте дождемся телеграммы…
            Горев глубоко и неспокойно вздохнул, медленно встал, глубоко вдыхая и выдыхая носом.
            - Мне надо распорядиться, господин штурмбанфюрер. – У него в голосе тоже чувствовались, пусть не металлические, но медные… или оловянные нотки.
            Напряжённо, но стараясь это скрыть, Горев вышел из кабинета, не дожидаясь реакции эсэсовца.
            Рёозе проводил Горева глазами, дожидаясь, когда закрылась за тем дверь:
            - Nun, was Sie betrifft, Herr Bukin. (Теперь, что касается вас, господин Букин.)
            Тяжёлый взгляд кувалдой упал на главного эсэсовца. Локтями облокотился о стол, значительно приблизившись лицами, напряжённо глаза - в глаза:
            - Diese Leute, die jetzt genannt werden, werden verhaftet ... Sie. Wenn Sie alle sofort und sofort verhaften, ihnen gr;;ere Kasematten w;hlen, halten Sie alle enger zusammen, aber einigerma;en eng, sie sollten sich unwohl f;hlen, aber ich brauche alle Lebenden, wenn m;glich Gesunden, und versuchen Sie nicht, sie an die Gurte zu schneiden ... Herr Bukin. Antwortet mit dem Kopf! (Этих людей, которых сейчас назовут, арестуете… вы. Арестуете всех сразу и немедленно, выберете им казематы побольше п держите всех вместе поплотнее, но разумно поплотнее, они должны испытывать неудобства, но мне все нужны живые, по возможности здоровые… не вздумайте их на ремни резать… господин Букин. Ответите головой!)
            Люба переводила с трудом, не в силах скрыть свои эмоции, от шефа Орловского гестапо. Спазмы молодой женщины, от сознания старого сыщика, не ускользнули:
            - ... F;ttert, trinkt, wie es sein sollte, ohne zu verspotten ... bis zu meiner weiteren Verf;gung. Geben Sie mir die Lokf;hrer sofort und so schnell wie m;glich. Ber;hren Sie sie nicht und mit dem Finger, halten Sie sie respektvoll fest. Und denken Sie immer daran – Lokf;hrer sind die Elite der Arbeiterklasse, es gibt keine Lokf;hrer auf der Schiene. Sie tun alles sorgf;ltig und gem;; meinen Befehlen. (…Кормите, поите как положено, без издевательств… до моего дальнейшего распоряжения. Машинистов отдадите мне сразу, и как можно скорее. Их не трогать и пальцем, задержание производить с уважением. И всегда имейте в виду – машинисты паровозов – элита рабочего класса, машинистов на железной дороге не хватает. Все делаете аккуратно и согласно моих приказов.)
            Говорил искоса поглядывая на Любовь, у которой на лице, во всех её чертах написано и боль, и отвращение к беседе, страдания… глубокая жалость к людям, про которых шла речь.
            Букин резко встал, в струнку:
            - Так точно, господин штурмбанфюрер! – Люба хотела переводить…
            Но штурмбанфюрер поднял руку:
            - Не нада, Лию-ба. Ия поньял. – сказал по-русски, слегка улыбаясь краями губ.
            После длинного взгляда на коленки женщины, затем в глаза переводчицы, Рёозе продолжал:
            - Sie werden erfahrene Provokateure zu ihnen setzen. (К ним подсадишь опытных провокаторов.)
            Неприятная, скользкая секундами, пауза. Уже обращаясь непосредственно к переводчице, не переводя взгляда с Букина, словно продолжая говорить с ним:
            - Sie m;ssen lernen, Ihre Gef;hle weniger zu zeigen. Es gibt einen Krieg, S;;e, und Krieg ist ... eine sehr schlechte Sache. Wenn die Lokf;hrer nicht dabei sind, werden sie sofort freigelassen, und ich werde mich pers;nlich bei ihnen entschuldigen. Vor allen! Wir brauchen sie, um zu arbeiten, anstatt im Gef;ngnis zu sitzen. (Вам надо научиться меньше проявлять свои чувства. Идет война, милочка, - только в этот момент посмотрел на Любу, - а война… очень недоброе дело. Если машинисты окажутся не причём, они немедленно будут отпущены, и я лично перед ними извинюсь. Перед всеми! Нам надо, чтобы они работали, а не в тюрьме сидели.) – последнее сказал громко, не по-доброму, напряжённо не отпуская испуганные глаза переводчицы.
            «Для работы у меня в ведомстве эта красавица не подойдёт – слабовольная, не выдержит...», - Пауль думал, забрать её к себе, но сейчас прагматизм брал своё.
            Букин всё это время стоял, смотря то на штурмбанфюрера, то на секретаршу начальника железнодорожного вокзала. Но Люба так и не стала переводить то, что говорил шеф Орловского гестапо.
            В это время в кабинет вернулся Горев Павел Григорьевич. Остановился, плотно и особо аккуратно закрыв дверь, смотря на присутствующих, отчётливо почувствовав сложность предыдущего разговора.
            - Надо немножко подождать. Телеграмму из Брянска принимают как раз сейчас, заодно и списки, за тринадцатое, подготовят.
            Прошёл к своему стулу, сел. Над столом заседаний образовалась тишина. Люба перевела то, что сказал Горев, все движения которого, да и лицо тоже, выражали недовольство происходящим.
            - Okay, warten wir. (Ну ладно… подождём.)
            Он опять потянулся за кофе:
            - Wie lange dauert es, Herr Goryev? (А долго, господин Горьев?)
            - Не думаю, господин штурмбанфюрер, не более двадцати минут. (Ich glaube nicht, Herr Sturmbanf;hrer, nicht l;nger als zwanzig Minuten.)
            Пауль Рёозе уже ставил чашку на блюдце:
            - Warten. (Подождем.), – улыбка, - ich war immer ;berrascht von der Dynamik der russischen Sprache ... "glaube ich nicht?.." nicht auf Deutsch, nicht auf Englisch, solche Umdrehungen gibt es nicht. (Меня всегда удивляли обороты русского языка… «не думаю»?.. Не на немецком, ни на английском, таких лингвистических оборотов не бывает.)
            Медленно опустил спину на спинку кресла, продолжая улыбаться:
            - Wor;ber sollen wir reden, meine Herren?.. Na gut.. M;gen Sie die Macht der Deutschen noch nicht vollst;ndig angenommen haben, Herr Gorjew ... die, ich muss betonen, f;r immer nach Russland gekommen ist! Und die Deutschen haben Sie von den Bolschewiki befreit! Aber f;hren Sie, egal was f;r eine Propagandaarbeit Sie mit Ihren Arbeitern machen? Um die positive Gr;;e der Deutschen f;r Ihr Volk zu betonen! (Ну о чём будем говорить, господа?.. – глаза чуть шире, после мимолётной паузы. - Пускай вы не до конца ещё приняли власть немцев, господин Горьев… которая, я должен подчеркнуть, пришла в Россию навсегда! Причём Немцы освободили вас от большевиков! Но вы проводите, хоть какую ни будь агитационную работу со своими работниками? Чтобы подчеркнуть положительное величие Немцев на ваш народ!)
            Проходили секунды, но Горев молчал, по лицу было видно, что он боялся сказать что-либо шефу гестапо, напряжённо обдумывая каждое будущее слово.
            - Павьэл Григоревищ!.. Ja, Sie sind ein guter Fettaffe, Herr Gorev. Aber wenn Sie uns nicht ideologisch helfen, werden Ihre Mitarbeiter f;r die Zerst;rung oder vor allem die Unterst;tzung der Partisanen sehr brutal bestraft und ich muss betonen, dass Sie sich selbst zerst;ren werden, Herr Gorev! Wir werden Sabotage ... nicht zulassen! Und umso mehr lassen wir es nicht zu!.. Spionage. Wie lange brauchen Sie, um Informationen ;ber Lokf;hrer zu sammeln? (Павьэл Григоревищ!.. Да… Вы хороший технарь, господин Горев. Но если вы не будете помогать нам идеологически, то ваши сотрудники будут наказываться и очень жестоко… за вредительство, или, тем более, поддержку партизан… и должен подчеркнуть… вы и себя сгубите, господин Горев! Мы саботаж… не допустим! И тем более не допустим!.. шпионаж. Сколько вам надо времени на сбор сведений по машинистам?)
            Павел Григорьевич совсем не был героем, он понял намёк на пущенные под откос составы, даже в глазах потемнело, страшно стало не за себя… за жену.
            - Не долго. Думаю, список принесут, - повторил, чуть задумавшись, - через пятнадцать… двадцать минут. – Сказал тихо, края губ опустились вниз, словно на них повесили гирьки.
            - Ich meine nicht die Lokf;hrer selbst, ich meine ihre Verwandten! (Я имею в виду не самих машинистов, я имею в виду их родственников!)
            - Постараюсь как можно быстрее. – моментально ответил Горев с маской на лице.
            Секретарша перевела.
            После перевода, Рёозе на какое-то время словно замкнулся.
            - Luba, k;nnen wir essen gehen? Zur gleichen Zeit werden Sie mir Klavier spielen… (Люба, может съездим пообедаем? Заодно, Вы поиграете мне на фортепиано…)
            - Herr Reose, (Господин Рёозе,) - было видно, она не рада перспективе обеда, с шефом гестапо, после переведённого разговора, - ich habe jetzt eine Menge Arbeit zu erledigen, lass es uns beiseite legen ... vielleicht f;r morgen Abend. (сейчас у меня очень много работы, давайте отложим… может быть на завтрашний вечер?)
            Рёозе вздохнул:
            - Das ist mein Job, Лю-ба. ;bertragen Sie es an Ihren Vorgesetzten. Werden die Lokf;hrer, die am Bahnhof Adler arbeiten, f;r die Arbeit in der Schlange angezogen? (Такова моя работа, Лю-ба, - после короткой паузы. -  Переведите вашему начальнику. Те машинисты, которые работают на станции Орёл, привлекаются для работы в Змеёвке?)
            Горев ответил сразу:
            - Ни в коем случае, господин штурмбанфюрер, действует инструкция за Вашей подписью.
            - Ich kenne die Anweisungen sehr gut, aber wird sie befolgt?!? (Я прекрасно знаю про инструкцию, но соблюдается ли она?!?) – Выпалил грозно, но, как всегда, сдержанно, начальник гестапо.
            Начальник вокзала в ответ:
            - Железная дорога, господин штурмбанфюрер, не то место, где нарушаются инструкции. Это часто приводит к очень тяжёлым последствиям. Я всю жизнь в этом был… - запнулся, было видно, что он ищет слово, наконец, слегка вытаращив глаза, словно от обиды, - педантичным.
            Когда переводчица закончила перевод, на лице Рёозе определилось заметное удовлетворение, глаза слегка сощурены, на складках лица, на уже появившихся морщинах, еле заметная улыбка удовлетворения:
            - Daf;r sch;tzen wir Sie auch... (За то Вас и ценим… господин Горев), – примирительный голос эсэсовца прозвучал успокаивающе, стало понятно, обвинений в саботаже на будет, в этот момент взгляд Пауля упал на чашку кофе, - oh!.. ich habe den Kaffee ganz vergessen. (о!.. совсем про кофе забыл.) – хотя, на самом деле чашка была уже почти пуста, но немца, похоже, не смущала даже кофейная гуща.
            - Kann ich mich aufw;rmen? (Может подогреть?) – Дернулась Люба.
            - Nein! Nein, kalter schwarzer Kaffee hat seinen besonderen, unvergesslichen Charme.. (Нет! Нет, холодный чёрный кофе обладает своим особым незабываемым шармом.)
            Предложение подогреть кофе, вызвало у Пауля внутреннее веселье, похожее на восторг: «Безгранична русская Душа!..», - на лице только легкая улыбка благодарности, предложение вызвало некие тёплые чувства к переводчице и удивление, немка такого предложить не смогла бы.
            С глазами, выражающими удовольствие, потянулся к чашке…

            Не прошло и десяти минут, в кабинет постучали. Павел Григорьевич, поднялся, рассчитывая направиться к двери:
            - Это Софья Леонидовна, принесла документы. Да, да заходите, Софья Леонидовна! – второе предложение громко, чтобы за дверью услышали. Идти было не надо.
            Не смотря на приглашение – войти, женщина, открыв дверь:
            - Разрешите?
            Горев:
            - Да, да, Софья Леонидовна. – опять присаживаясь на стул.
            Вошла, мягкими женскими шагами к столу, положила перед Горевым листок бумаги с отпечатанным на машинке текстом, на него длинную ленту телеграфного аппарата. Рядом еще один листок с табличным текстом от руки. Из рук в руки передала ему журнал, где тот расписался и передал журнал обратно. На журнале крупно – «Телеграммы». Женщина тут же скрылась за дверью.
            Горев сгрёб ленту телеграфа в сторону, внимательно стал читать текст телеграммы на листе бумаги. Оба листа придвинул друг к другу, стал читать лист, заполненный от руки. Затем вновь перевёл взгляд на то, что прислали телеграфом. Чуть прикусив нижнюю губу, обращаясь к переводчице:
            - Люба, я Вас попрошу, письменно переведите господину Штурмбанфюреру оба документа, но сначала их ему прочитайте…

            …Люба подробно перевела, по предложениям содержание сначала телеграммы, иногда останавливаясь от спазма, на глазах непроизвольно появились слёзы:
            «В 06.25/14.05.1943 при подрыве партизанами железнодорожного перехода через речку Велемья на 34 километре перегона Брянск - Орёл, потерпел катастрофу грузовой состав с литерным номером № 43.05.3475.22. Паровоз за № 6388 орловского депо. Экипаж локомотива: машинист 1 класса – Тихон Матвеевич Каретин, кочегар – помощник машиниста – Ефим Карлович Задорин, Орловское депо. Оба погибли. Перечень груза будет передан отдельно, под грифом секретно…» Далее шло описание второго состава, потерпевшего катастрофу, так же из орловского депо, так же подробно. Подрыв на мосту другой речке, чуть ближе к Брянску, за пять минут до первой, в перечне, трагедии. Далее движение было остановлено, и обезврежены ещё две заложенные мины, в месте заложения одной из них произошёл бой с отрядом партизан.
            Во второй бумаге перечень из пяти экипажей маневровых паровозов, работавших на станции Орёл двенадцатого мая и подававших грузы на площадку № 2… Среди них был экипаж Ефима Каретина, наиболее опытного в депо машиниста, имеющего заслуги перед оккупационной администрацией железной дороги Орла. Далее было написано, что в ночь на тринадцатое мая его паровоз за № 6388 потащил литерный состав в Брянск, с двумя неисправными танками и двенадцатью машинами, эвакуированными с поля боя. Во второй половине дня на вторую площадку кроме Каретина ходили ещё два экипажа.
            В глубокой задумчивости Павел Григорьевич произнёс, очень тихо, себе под нос:
            - Позавчера это были наши лучшие экипажи…
            Рёозе вопросительно посмотрел на Любу. Попросил её перевести, что произнес Горев.
            Гестаповец понял, что начальнику вокзала глубоко жаль погибших, и как он понял еще, тот сожалеет о потере нужных специалистов. Второе в его рациональном мозгу откладывалось отчётлевее.
            Рёозе не стал ждать, когда Люба закончит письменный перевод, распорядился, чтобы:
            1. Начальник станции Орёл собирает все сведения о родных, оставшихся двух бригад локомотивов, подававших грузы на вторую площадку 12 мая, до завтрашнего утра - 15 мая, с немедленной доставкой лично ему в руки. Данные по родным третьей, погибшей бригады, подготовить отдельно, не позже утра 16го мая, и доставить ему же, передать можно адъютанту.
            2. Немедленно осуществить перевод телеграммы и списка машинистов, предоставленных начальником станции. Передать их Букину, в двух экземплярах на русском и на немецком языках.
            3. Букину с документами немедленно прибыть к шефу гестапо города Орла с полученными на руки документами.
            4. Предоставить в гестапо перечень материальной части, утраченной и пострадавшей в крушениях поездов (подчеркнуто) подробно.

            После этого штурмбанфюрер уехал к себе. Когда уходил от начальника станции, на его часах было 15.24…
            Спускаясь по лестнице со второго этажа, где находился кабинет начальника Орловского железнодорожного вокзала, щуря глаза: «…Это хорошо, что составы ушли под откос, не доехав до нашего протектората. Не хватало бы мне еще крушений на железке... Не отмыться бы. Как еще там в Змеёвке сложится. А вдруг??? – Он шмыгнул носом, словно предчувствуя очередную глупость подчинённых. - …Пол Змеёвки сейчас сгонят в тюрьму, - ухмыльнулся на ходу, - идиоты. Если сегодня не будет важных сведений оттуда, завтра, с утра, еду на механический… Букина надо будет взять с собой.» Лейтенант Шиллер открыл перед ним дверку автомобиля. Взгляд, суровый взгляд, на лейтенанта, фуражку с головы, сел на заднее сиденье мерседеса.
            После того, как Шиллер закрыл дверцу: «Дверцу закрывать и открывать у него не плохо получается… И все-таки надо будет взять немецкую комендантскую охрану, на букинских выродков надежды мало, если что.»
            Машина тронулась. Ирвин Шиллер сидел на переднем сидении: «…А если сегодня придется… по срочному?», - глубоко вздохнул: «…По приезду, надо будет позвонить Вернеру, чтобы охрана была готова в любой момент…» Ирвин вполоборота к шефу растерянно рассматривал пустынные улицы Орла.
            ………………………………………………………….

            На момент, отъезда Рёозе от начальника Орловской железной дороги, в Змеёвке и вокруг неё, активно разворачивалась войсковая облава. На заводах города, и в самом городе уже задержаны большое количество людей по «подозрению в сотрудничестве с партизанами» - так звучало обвинение по задержанию. Уже ушли машины с тыловыми волчатами оккупационной власти при развёртывании полевых цепей для прочёсывания местности на восток от Змеёвки.
             На прочёсывание полей и оврагов были направлены все, не задействованные в караулах комендантские войска, силы гражданских, охранных отделений при учреждениях, личный состав полицейского подразделения «русского гестапо» подчиненного Букину. Самого Букина здесь, в общем-то, никто и не видел, хотя он здесь был дважды, но его общение, в основном, проистекало с немецким начальством, конечно через переводчика, но его никто не знал и никогда не видел, хотя говорили, что переводчик местный. И конечно командным составом местных полицаев, почему-то не позвав на эту встречу Павла Рябова -  он ведь тоже… командир, на что, поначалу, Паша был обижен… сильно.
            ……………………………………………

            Павел Рябов в три часа дня никуда не поехал. Отменили их выезд… после тревоги по всей Змеёвке, отъезд перенесли на другое время после выполнения поступившего из Орла приказа, не отменив сборы совсем. Собрав, по возможности, всех местных полицаев, скомандовали: «По машинам!», - и повезли их на облаву. Выгрузили возле поймы речки Неруч, на просёлочной дороге, проложенной произвольно по кромке поля, перед заросшей поймой, еще в сорок втором, именно здесь шла немецкая техника к переправе через Неруч, даже трубы в балках заложили. Склад на станции был из метровых бетонных колец – остались еще от Советов, ими и выложили переходы под дорогой.
            Пашка не первый раз попал в подобную облаву… всегда срочные, всегда с моментальными сборами. Походят, другой раз друг за другом, водку попьют, да потом домой разъезжались. Ни разу никаких реальных драматических событий, если не считать по пьяни – попугать население, стрельбой в землю, или в воздух… поржать над этим пьяными глазами и жёлтыми зубами! Сейчас, оказалось, ещё проще – их в загон поставили, даже ходить никуда не надо, они будут нужны, если на партизан кто ни будь наткнётся, и надо будет брать тех в полон, зажатых автоматами да пулемётами немецкими. Но вероятность, что именно здесь, почему-то наткнутся на партизан… не так уж и велика, тем более, что за речкой уже… русские!.. «Какие здесь партизаны, к чёрту?» Странно лишь то, что через каждые сто – двести метров, обязательно в поле зрения с обоих флангов, закреплялся пулемётный расчёт немцев… как не крути, выглядело это очень серьёзно, пулемётные точки закреплял офицер, закреплял серьёзно, по-военному, с короткими яркими командами, остро бьющими по мозгам на немецком языке. Им приказано находиться рядом с двумя грузовыми машинами, для возможности быстрой переброски… при необходимости.
            «Что ж они такое, эти партизаны, натворили? Почему ничего не слышал? Поему ничего не знаю?»


            Иллюстрация: фото 1943 год после освобождения, железнодорожная станция Змеёвка, Орловская область.

            Продолжение:   http://proza.ru/2024/09/18/1123   

            12.07.2024
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 15. Кони в облаках

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2024/09/17/1330   

            …Через пол минуты четверо бойцов уже были рядом с ним:
            - Значит так, орлы, уходим туда же откуда пришли, только в трубу, под дорогу, в пойму, там направо по лесу.
            Баро куснул губу. Бойцы - дыхание после легкого бега и опасности, глазами в командира…
            -  Пулемётный расчёт расположен так, что незамеченными трудновато пройти. Все обратили внимания… справа от трубы.
            Рукой в сторону трубы, все стали вглядываться в дорогу:
            -  Справа от трубы пулеметчика видно, за дорогой расположился, дорожная насырь вроде бруствера явилась. Место хорошо выбрано… толково, в кустах сходу не увидишь. Вывод! Солдаты опытные. Если распечатывают, основная задача на текущий момент будет… уйти от преследования. Изначальные Задачи группы не отменяются. Коли распечатывают, в прикрытии остаются, как на занятиях, Кузя и Трава… Первым в трубу Дед. Следующим, если тишина, когда Дед уйдет в трубу, Кузя, за ним Трава. Если провал, обратно не возвращаемся!.. принимаем бой. Воюем по обстановке. Вопросы?!. дальше только приказы.
            Командир опять посмотрел в бинокль на пулемётный расчёт, парни по-прежнему разглядывали его же. Пулемёт он увидел и гауптмана за ним: «Опыт маскировки налицо…» Еще несколько секунд пытался найти второго номера и автоматчика – не нашёл. Опустил бинокль, задумался оглядывая напряжённые лица бойцов. На три-четыре секунды опустил взгляд на свои ботинки:
            - Ну… - пауза, продолжая напряженно раздумывать об автоматчике, - второй номер скорее всего на месте, рядом с пулемётчиком, за кустом… а вот где автоматчик? – Опять бинокль к глазам. – Всем искать автоматчика!
            Он напряжённо прошёл окулярами по всей кромке дороги, метров на тридцать от трубы в обе стороны. Пока командир выполнял своё наблюдение, сержант негромко:
            - Чо, думаешь он в трубе?
            Старший лейтенант Джанго молчал, от напряжения гримасничая губами: «Не видно автоматчика… не видно автоматчика, даже второго номера рассмотрел… автоматчика не видно.», - Вздохнул, опустив бинокль. Мысль его по-прежнему сверлила из груди.
            - Командир, он из трубы появился, палкой перед ней дно проверяет, могу тебя обрадовать, перед ней больше метра по его мерке.
            Баро, от неожиданности быстро, глядит на усы, окуляры к глазам. Удовлетворённо:
            - Вот он!.. Спасибо Усы. Значит живём.
            - Живём пока, только чего мы с ним делать будем, если он так и будет в трубе сидеть? Смотри! Вторую палку воткнул.
            Через пару секунд. – Третью!
            Все продолжали наблюдать за странными действиями немецкого автоматчика.
            - Вешки ставит, на случай если кто-то в трубу захочет пройти. Во… верёвку вяжет… не дурак, попадал уже наверно в историю.
            - Хорошо, что мы теперь об этом знаем. Дед, он твой первый номер! Слева от трубы появился. Верёвку за плечо левой руки вяжет. Кузя, берёшь пулемётчика, Трава… второго номера.
            Пару секунд пытался понять – не забыл ли чего?
            - Дед… по трубе пойдешь, растяжки смотри, этот немец не лыком шит… Судя по маскировке, бойцы в расчёте опытные, по крайней мере в бою были. – Пауза. Взгляд на усатого. - Дед, дозор ты держишь. Снять требуется без звука, трое на трое. Голову поднимаешь в стороне на трубе, смотришь на меня, кулак сжат… всё в порядке, трёшка наверху, ладонь… ждать. Левая рука… номера не на месте, но времени больше нет!.. Атака.
            - Есть. – Тихо, но внятно. – Не волнуйся, командир, прежде чем в трубу войти, все вязанки сниму…
            - Я, замыкающий. Восток, поднимаешься с левой стороны трубы, к Деду. В случае чего, Дед уходит, - усмехнулся, - за усы его не держи, ты будешь отсекать… до совы. – все ухмыльнулись, напряжение спало, - Общий сбор… точка три. Все еще раз посмотрели на карту.
            Планшет с картой был уже раскинут, остриё командирского карандаша показывало место сбора, место было отработано ранее, еще на тренировках.
            - Вперёд! Марш, марш!
            Трое бойцов, пригибаясь в прибрежных кустах, преодолели, по берегу метров тридцать. Затем, не делая резких движений… словно нежно, будто не рассекая воды, оказались по колено в ручье. До трубы оставался омуток метров менее десяти и еще с полтора таких же расстояния, но бойцы уже оказывались ниже линии обзора пулемётного расчёта. Если бы те, полторы минуты назад, не перешли на более выгодную позицию за дорогу!.. у разведчиков не было бы этой моржи в расстоянии, они бы всё время находились в поле зрения пулемётчиков. Преодолеть омуток можно было только вплавь, там толи не было кустов, толи кусты были вырублены специально, оголив обзорность фланговых постов.

            Сжатый кулак командира уже был поднят, когда бойцы, один за другим погрузились в воду. Волны от гребков под водой всё равно были видны. Надежда на то, что вряд ли их можно было разобрать издалека, с соседних пулемётных постов.
             Часы показывали, что с крика совы дозорного прошло уже… шесть минут. На всё остальное оставалось… не более пяти! А времени уже натикало – 3.35 по полудни.
             Когда Баро поднял глаза на трубу, Дед уже вставлял ЧКу в русскую зелёную лимонку и смотрел на его сжатый кулак. У него всегда ЧК была зацеплена за язык погона… так, на всякий случай. Однажды он рассказывал историю, как полтора часа, в бою, носил гранату с вырванной в торопях чекой, потерянной в траве, до момента, когда её можно было бросить!
            Дед намотал, с петлёй, веревку на обезвреженную вешку, чтобы если бы немец дернул, ощутил бы сопротивление, на осознание уйдут секунды и аккуратно залез в трубу, глазами остро прощупывая натянутую верёвку - возможную растяжку… Он уже полтора года рисковал своей жизнью, и ощутил всевозможные боли… осколком два пальца на левой отрезало год назад, и всё равно что-то свербело на кончике позвоночника, глаза лучше видеть начинали от страха, таящегося где-то в груди. Но не тряслись руки, мысли были холодные и короткие.
            ………………………………………………

            - …Не волнуйся, командир, у меня две лимонки на снаряде. - улыбнулся Трифонов, исподлобья тёмными глазами, в которых ярко было нарисовано нежелание уходить, смотрел на командира.
            Мишка был простым парнем. Он очень привязывался к людям, с которыми делил горести и радости. Николай Васильев об этом уже давно знал, он знал про их добрые отношения с Никитиным, наблюдал лично… как тяжело Мишка переживал его уход. Его большие губы дрогнули, когда он отвел от командира глаза, после последней фразы.
            Николай легонько ударил сержанта по плечу… улыбнувшись. Тот вскочил, на плечо рюкзак: со снарядом, инструкциями по «Тигру» и фотопленками. Автомат под правой рукой на ремне, ступая почти без звука, побежал вниз по заросшей балочке.
            - Давай, Миша, - почти шёпотом себе под нос капитан, провожая Трифонова не долгим взглядом.
            «… то, что у тебя за спиной прежде всего!», - продолжил мысленно, подталкивая, движением глаз, солдата в спину.
            Потом громче:
            - Так, Гром, нам надо занять позицию, с которой мы… сможет наблюдать немцев… наблюдать дорогу.
            Громов, по-прежнему впивался глазами в командира. Молча.
            Командир крутил головой на вытянутой шее, шаря зрачками по каким-то реперным точкам только его разума, повторяя медленно, спокойным, словно засыпая, голосом:
            - Наблюдать… Наблюдать.
            Лицо заострилось, взгляд остановился… короткий бросок глазами на младшего лейтенант, словно: «Мальчика бы не забыть…» - наконец:
            - В десяти шагах, за мной, не теряя из виду… марш! – последнее слово с нарастанием голоса. В сторону левой рукой ветка кустарника, средним темпом побежал в направлении, еле заметной, высотки. Громов поддернул рюкзак, оценил десять шагов, рванул за командиром.

            Через пару минут, они оказались на взгорке, еле заметном взгорке, у кромки редкого леса, под кустом молодой листвы с человеческий рост. Как ни странно, с этой точки наблюдать можно было в обе стороны, как на дорогу Змеёвка - Курахово, так и на восток в сторону Неруча, до поймы реки, от сюда, более двух километров. А в воздухе еще не заглохли протиные сирены, а дорога, почему-то опустела. Видна дорога на километр, ни одной машины.
            «…Сирена уже с полчаса…», - взглянул на часы, которые показывали 15.17: «…сорок пять минут, быстро время летит! Машин нет, значит движение остановлено, значит все дороги перекрыты. Сиротин с Максом… как там у них?..»
            Тревожный вздох.
            - МалОй, наблюдаешь Неруч, я запад.
            Не прошло и десяти секунд:
            - Командир, с севера вдоль поймы немецкие грузовики… - незаметная пауза, - вижу две машины, до них менее километра.
            Когда звучали последние слова, Васильев уже впивался окулярами бинокля в прибрежную дорогу Неруча. В это время воцарилась тишина. Без сирен… и птиц, именно такую называют… «мёртвой».
            - Третья появилась, - словно риторически, произнёс Васильев, - с третьей машины что-то выгружают. – Молчание. Губу прикусил. – Пулемётный расчёт.
            В это время воздух, словно из тревожного ожидания, проявился далёким жужжанием. Но было понятно, что это не от речки… Командир резко перевёл окуляры бинокля на запад. А там…
            Со стороны Змеёвки, по дороге в сторону Куракинского разъезда двигалась колонна грузовиков, возглавляемая бронетранспортёром, перед которым шли два мотоцикла. Далее шли три бортовых, тентованных грузовика, два легковых автомобиля, за ними еще грузовики.
            «Это облава», - сработало в мозгу Николая.
            - Продолжаем наблюдение до принятия решения! – словно раздумывая произнёс командир. – Быть готовым к смене позиции! Время принятия решения… - чуть задумался, - пять минут. Наблюдение продолжать… - короткая пауза, - по всему заданному рубежу! Смотреть в оба!.. – Громов лихорадочно умножал количество машин на тридцать, - Не спать!
            Последнее резко встрепенуло младшего лейтенанта. Не глядя на Громова, Васильев понимал, какая паника могла сейчас взрываться в Душе молодого, еще не обстрелянного, парня, но уже прошедшего с ними от Орла до Змеёвки. Держать себя в узде он явно уже научился.
            Последняя машина от Змеёвки остановилась, из неё тоже высаживалась группа солдат, человек пять, после чего машина тронулась далее. Солдаты похоже начали организовывать пост… дорожный пост, среди них - унтер-офицер.
            Затем машина проехала еще метров пятьдесят, и пехота разгружалась с борта в полном составе, быстрое построение, команда унтера, солдаты начали рассредоточиваться по кромке дороги с интервалом метров в десять. Остальные машины продолжали движение. Следующая машина за замыкающей, та уже была пуста, тормозила на бровке дороги. К этому моменту было понятно, что у Неруча организуются пулеметные посты. Цепи погонят облаву в загоны.
            «Семь машин в цепи. Рота. Приблизительно полтора километра по фронту. Наш лесок кучерявый практически по середине. Спрятаться здесь негде…», - очередной пулемётный расчёт уже ставили в низине их болочки: «…Шума нет, значит Трифонов ушёл. Спрятаться негде… негде! И деревьев, которые кроной спрячут, нет, слишком прозрачные, нежные.»
            Он шарил по сторонам глазами и не находил возможности укрыться… спрятаться. Вздохнул.
            «Хорошо, что место привала убрано, может стоянку не заметят, если опытного следопыта нет. Но укрытия нет! Видел недалеко, метрах в пятидесяти, склонённую до земли крону берёзы, где у сержанта секрет был, в неё точно сунутся, а вот рядом, если аккуратно закопаться в нетронутый валежник и прошлогоднюю листву… под гнилушку бурелома, может и пройдет. По крайней мере надо Громова закопать под валежину, а там как получится, в случае чего от него уведу Главное, что Трифонов ушёл!»:
            - Слушай приказ! За мной марш! Дистанция не более десяти шагов. Марш! Марш!
            Побежал в балку, в сторону разгрузки немецких цепей, к месту поста Трифонова, где стояла склонившаяся кроной берёза.
            …………………………………………..

            …Дед намотал, с петлёй, веревку на обезвреженную вешку, чтобы, если бы немец дернул, ощутил бы сопротивление… на осознание, уйдут секунды, а секунды могут решать многое.
            Дед, медленно вылезая из воды, давая ей стекать с камуфляжа без журчания, аккуратно и медленно залез в трубу, глазами остро прощупывая натянутую верёвку - возможную растяжку, знаками показав Кузе и Траве, чтобы те, ни в коем случае, эту верёвку не трогали… Он уже полтора года рисковал своей жизнью, и успел ощутить всевозможные боли в очень разных обстоятельствах (осколком два пальца на левой отрезало год назад) и всё равно что-то свербело на кончике позвоночника, глаза лучше видеть начинали от запаха опытности, леденящим ознобом таящегося где-то в груди. Но не тряслись руки, мысли были холодные и короткие. Решения быстрые острые.
            Через три метра в трубе стало темно, после яркого света на улице. Впереди паутина на пол трубы, нити поблёскивают в лучах с улицы… вдалеке яркая луна противоположного выхода.
            «А вот и растяжка!..», - молнией мысль, когда он хотел преодолеть паутину её не задев. Сержант Стариков замер. Он увидел её в последний момент, когда нырнул под паутину, если бы не хотел паутину сохранить – заметить бы растяжку не смог. Она была выполнена наискосок, сантиметрах в десяти, может меньше, параллельно нижней нитки паутины. Её можно было принять за ещё одну нитку паучий ловушки. Дед вздохнул, и начал искать глазами места крепления бечёвки, и смертельный камень. Через минуту ещё одна советская лимонка была у него в кармане. «Словно только нашим оружием и воюют, гады», - движением руки собрал паутину, а в трубу уже залезал второй. Открытой ладонью сержант его остановил, сам продолжив движение, до «луны» надо было проползти метров восемь.
            Сержант решил вылезать из трубы с правой стороны: слева оказывался его объект – автоматчик, наискосок по взгляду, справа пулемётная точка. Медленно, пока не увидел автоматчика, высовывал из трубы свою голову, перевязанную зелёной банданой. Автоматчик на месте и вот-вот проявится Кузя. Повернул голову направо, вверх, пулемётчики тоже на месте, о чём-то почти не слышно разговаривали. Дед медленно опустил ноги в лужу под трубой, лишь бы не было всплеска, постоянно отслеживая положение тросика к автоматчику. Сделал пару шагов из лужи, под куст, автомат нежно за спину, в руке клинок, и уже два движения вверх. Кузя уже тоже на откосе в сторону пулемётной точки. Трава – правая нога в воде, левой замешкался, вынимая из трубы, тяжёл сапог… с водой килограмма два, зацепился галифе за торчащую из бетона арматуру…
            ………………………………………………….

            …Ткань штанины резко обрывается с арматуры, носок сапога задевает бечёвку, идущую к плечу автоматчика!.. Дед замечает движение бечёвки. До автоматчика метра три. Делает движение вверх… в сторону Тот резко глазами на своё плечо, доля секунды – шарит зрачками по откосу в направлении жерла трубы, расстёгивая кобуру пистолета… встречая взглядом падающего на него, сбоку, красноармейца…
            - Russisch!.. A-aa-ahh. (Русские!..)
            Автомат на бруствере, уже отстегнул клапан, ремешок - из кобуры, удобная рукоятка парабеллума в ладони! Предохранитель вниз, но… для выстрела надо поднять, с двух щёк, затвор пистолета, поднять затвор второй рукой… Русский, в полёте придавливает всем телом обе руки врага, левая взводит затвор парабеллума. Руки немца падают в сторону, но движение, на затворе пистолета, удается!.. Выстрел!.. в этот момент кинжал плавно, словно не встречая препятствия, вошел в грудь фашиста, разрезав напополам его грязное сердце.
            ……………………………………………………….

            …Ткань штанины резко обрывается с арматуры, носок сапога задевает бечёвку, идущую к плечу автоматчика!.. Дед замечает движение бечёвки. Трава двумя движениями на откос, держа во внимании второго номера. Отвлекаться на Деда нельзя! Фашист выше его, с человеческий рост,о по откосу. Рывок за ремень немца, и кинжал Травкина вонзается в подбородок врага по самую рукоятку, боец поворачивает кинжал, на сколько получается, и вынимает вон. В это время крик «Russisch!.. A-aa-ahh» совсем близко. Фриц замер, через три секунды его тело дважды сильно вздрогнуло, убитый не понял, что с ним произошло. Из-под подбородка сильно текла густая кровь, почему-то образовывая пузыри, лицо ещё не успело побледнеть и до конца закрыть остекленевшие глаза.
            От пулемёта на него азартными, пылающими зрачками смотрел Кузя.
            Еще секунды через три за спиной прогремел выстрел… выстрел парабеллума…
            ………………………………………………

            …К моменту выстрела Джанго был уже возле омутка, собираясь плыть. Выстрел прогремел, когда он сделал первый шаг в воду. Глаза вверх! Взгляд на окружные посты… не пригибаясь вброд, максимально длинными шагами, бредёт к трубе. Он уже залезал в трубу, когда со взгорка, из цепей послышались винтовочные выстрелы и автоматные очереди, вокруг защелкали, подсвистывая, пули, достигая воды, грунта, камней дороги. Оставалось поднять лишь левую ногу - и в трубе… пять-семь секунд и вывалится на той стороне целёхоньким!..

            ...Пуля ударяет его сзади в коленный сустав, пронзая всё тело леденящей болью, почти сразу следующая – в плечо, ломаю ключицу. От болевого шока первой пули мог потерять сознание, но второе ранение словно возвратило его к яви. Превозмогая боль, которой он еще в своей жизни не знал, скрежеща зубами, словно в бреду полз по трубе… ему казалось, что работал обоими руками, но левая волочилась плетью, а каждая неровность под коленкой отражалась во всём теле новой молнией боли! Но секунд через пятнадцать он вывалился из трубы на руки Кузина и Травкина.
            Он не чувствовал боль в руке, но пульсирующая пытка в ноге… была бесконечна остра! Тяжело дыша, превозмогая человеческие пределы, прохрипел:
            - …К пулемёту меня… к пулемёту!..
            ………………………………………………….

            «…По крайней мере надо Громова закопать под валежину, а там как получится, в случае чего от него уведу. Главное, что Трифонов ушёл!»:
            - Слушай приказ! За мной марш! Дистанция не более десяти шагов. Марш! Марш!
            Побежал в балку, в сторону разгрузки немецких цепей, к месту поста Трифонова, где стояла склонившаяся кроной берёза. Но в это время вдалеке на севере послышался выстрел, по всему - пистолетный.
            Васильев оглядывается вокруг замерев. Громов тормозит, стараясь не сбить командира. через несколько длинных секунд ружейная и автоматная стрельба:
            - Отставить! – по-прежнему озираясь по сторонам. - Занять прежнюю позицию!
            Пригнувшись ринулся опять к месту наблюдения. Младший лейтенант последовал за ним.

            Они уже с пол минуты наблюдали действия немцев на обоих дорогах, где солдаты опять грузились на бортовые тентованные машины, отбывая в том направлении, откуда приехали. А там откуда доносились выстрелы ранее, вновь шла стрельба, там вновь завязался ожесточённый стрелковый бой, с применением гранат и пулемётов. Постепенно бой стих.
            Машины облавы быстрым ходом двигались в направлении этого боя.

            Шли минуты. Колонна у Неруча уже исчезла за поворотом, дорога в Змеёвку была видна дальше, по этой дороге они скрылись в пролесках, на несколько минут позже.
            - Это одна из наших групп на себя удар приняла. – негромко проговорил Васильев. Долго молчал… – Спасибо, ребята.
            Громов сглотнул слюну, щурясь, всматриваясь вдаль, где несколько минут назад скрылась немецкая колонна.
            Капитан глянул на часы – 16.08.
            Посмотрел в сторону Куракино: «Сиротина с Альпертом нет!..»
            Глубоко вздохнул: «Будем ждать… Скорее всего к шести подтянется Трифонов. Подтянется, когда всё успокоится.»
            ……………………………………………..

            …Он не чувствовал боль в руке, но пульсирующая боль в ноге… казалось бесконечна! Тяжело дыша, превозмогая не человеческие пределы:
            - …К пулемёту меня… к пулемёту!..
            Боль спирала дыхание, главное – не потерять сознание. Бойцы, не говоря ничего, подставляя под его плечи свои спины, потащили Цыгана к пулемёту. Пулемёт MG 34, в этот раз с круглым магазином на 50 патронов и полевой укороченной треногой, рядом со вторым номером лежал контейнер с шестью магазинами, один диск в готовности для стрельбы на адской машине. Левую руку, через боль, переложили к пулемёту… кисть работала.
            Кузин хотел подтащить запасные магазины поближе, старлей остановил:
            - Не надо Кузя. Перезарядить не смогу!
            До подходящих, со всех сторон немцев оставалось метров сто. Командир продолжил:
            - Всем эвакуация в точку 3, командиром Дед!
            Юндунов, подскочивший секунды назад:
            - Дед остаётся, будет немцев отсекать, не может идти, кость бедра пулей перебита. Сказал, забирать командира и уходить. Командир взялся за постромок планшета, движения неловкие, видно, что через боль:
            - Значит! Приказ таков! Выходите в третью точку, далее выводите группу Васильева на нашу сторону, второй фазы операции не будет. Командиром Юндунов! – У него сохли губы. – сними портупей и планшет, самому не снять. Три гранаты из подсумка рядом с пулемётом. Взведи затвор, чтобы только нажать! – парни сделали всё, как говорил командир. - Спасайте группу Васильева! Вперёд марш!
            - Есть…
            Бойцы растворились в лесистой пойме Неруча. Перед глазами Баро остались… немецкие цепи облавы. Палец уже на курке, глаз уверенно держит цель в прицеле. Вздох спокойный глубокий… выдох… боль словно отступила перед готовностью Цыгана к последнему бою!..
            ……………………………………………..

            Когда Восток вылез из трубы, понял, что всё, что нужно – сделано, враг обезврежен. Но выстрел был, а в этот момент началась пальба. В три движения оказался рядом с Дедом. А тот, с трудом, снимал с убитого немца прострелянную в бедре, ногу, которая посередине бедра имела неприятный неестественный угол излома. Всего один выстрел, но кость, девятым калибром, была раздроблена посередине бедра, и раненного Деда практически надо нести.
            Дед немецким ремешком от автомата перетягивал раненную ногу в паху, Юндунов смотрел на манипуляции старшины. Стариков глянул на Юндунова, словно между прочим:
            - Восток, я остаюсь. Всё равно идти не могу, забирайте командира и уходите, я фрицев отсеку. – Он затягивал ремешок, а Юндунов уже несколько секунд смотрел то на его руки, то на усы… - Ну! Пшёл от сюда! – заорал Дед, Юндунов словно упал с откоса к ручью, - командира не забудьте… - вдогонку!
            ……………………………………………….

            Первую очередь дал Дед из немецкого автомата по немецкому грузовику, подъезжающему к трубе. Водитель убит, передние колёса пробиты. Скорость невысокая, грузовик вильнул, завалился на правый бок. Метрах в тридцати – сорока за ним бежали… солдаты не в немецкой форме, в разночинной, скорее всего полицаи. До перевёрнутого грузовика было не далеко, метров двенадцать… тринадцать, Дед бросил лимонку, надеясь поджечь бортовую. Он попал гранатой в место крепления бензобака, но взрыв не вызвал детонации и воспламенений. Поднялся, через боль, тремя точками, стоя на одной ноге - бросил с удобного положения вторую. Удалось… Попал! Взрыв, яркий густой огонь занялся большим факелом, но вражьи стволы уже вели огонь по скрытой позиции, одна пуля попадает Старшине Старикову в правую грудину, когда он привстал для броска гранаты. Дед падает.
            Он словно почувствовал удар по рёбрам, не было больно, но внутри поперхнулся, подкашлянув, почувствовал резкий вкус крови во рту.
            В том месте, где они принимали решение на атаку, проходила немецкая цепь. Прицелился – очередь, два вражеских солдата упали. Еще раз прицелился – мимо. В это время заговорил немецкий пулемёт с другой стороны трубы… Старшина понял, что это Цыган. Из-за горящей машины выскочили полицаи, тут же споткнулись на пулях Старикова. Но те тоже стреляли, трудно было промазать с… менее десяти метров! Старшина погиб – приняв несколько пуль в тело и голову.
            …………………………………………………

            …Палец на курке, глаз уверенно держит цель в прицеле. Вздох спокойный глубокий… выдох… боль словно отступила перед готовностью Цыгана к последнему бою! «Далеко… Далеко. Рано…»
            Джанго вспомнил сегодняшний сон. Вспомнил ночное у реки, словно явь из жизни, ему как будто стало легче, он даже улыбнулся, не смотря на пульсирующую боль в раздробленной коленке и палец на курке фашистского пулемёта. Он опять, как в Берестяном на колокольне, лежал за мощным, но не станковым, а полевым немецким пулемётом, казённая часть которого была очень похожа. Баро чётко видел идущие на него цепи, фрицы подходили к месту, с которого он несколько минут назад наблюдал события у трубы… И всё же: «Рано… Далеко.» В этот момент услышал очереди справа!.. очереди старшины, перевёрнутая машина… взрыв гранаты, опять очереди по цепям, взрыв бензина… огонь в небо, черный дым…
            «Далеко, Данилыч!..», - пролетело в пульсирующей боли, но cтарлей нажал на гашетку MG 34, надо было отвлечь десятки вражеских стволов от старшины, ведь его, очевидно, атаковали по дороге. Первая очередь лишь поставила фонтаны под ногами цепи, чуть поправка на мушке, несколько немецких солдат рухнули на землю…
            …Отдельные пехотинцы первой цепи уже попадали в мёртвую зону насыпи дороги позиции разведчика, а пулемёт выплюнул последний патрон, и последняя обойма ленты вывалилась из казенника. Едкий пороховой дым поднимался от ствола и затвора. Запах немецкой адской машинки был слишком резок, аромат нашего пулемёта, по крайней мере казался, нежнее. Баро понимал, что не сможет сменить магазин, левая рука совсем не хотела двигаться, да и правая словно не из плеча росла, а враги уже не кланялись, перли в полный рост всего метрах в двадцати… и меньше! Они поняли немощность бойца. Баро потянулся за гранатами, зубами за кольцо, ЧК сорвана, над головой свист очереди с противоположной стороны дороги. Швырнул гранату метров на семь, далее та с обочины, по откосу, в траву… взрыв! Животный крик, стон…
            ЧК сорвана со второй гранаты, флажок еще в кулаке… но почему-то… так не хочется бросать… словно кто-то говорит: «Третью приготовить не успеешь…»
            В этот момент пуля попадает в голову Цыгана… он открывает глаза, лёжа на спине… видит облако… так похожее на коня, мчавшегося… из света в темноту… Пальцы слабнут, флажок лимонки отлетает в сторону…
            Его часы разлетелись в дребезги, когда циферблат показывал 16.00.
            ………………………………………………..

            - Ну чего там твой заяц, Крайний?
            - Да уже доходит, дай ещё минут пять! – ответил Павлу Рябову его сосед по дому Крайнов Семён.
            Павел не всегда сходу вспоминал, как зовут этого садиста, он всегда ставил его на расстрелы, тот испытывал от таких заданий некое удовольствие, стрелял метко… потому и зайца сейчас жарил. Рядом, на рогулине, распятая свежая шкурка ушастого.
            - Пожрём, да может домой поедем. Как раз цепи сюда до…
            Именно в этот момент ударил выстрел браунинга. Слева, по дороге, совсем недалеко.
            Все встрепенулись. Короткая пауза скользкой тишины.
            - Что, кто-то еще зайца подстрелил? – напряжённо, словно пошутил, Рябов.
            Слова командира полицаев прозвучали в пустоте. Все будто замерли, всматриваясь в направлении выстрела.
            Не прошло и десяти секунд, тишина была разорвана активной ружейной пальбой. К ним с соседнего пулемётного поста, вправа, бежал немецкий офицер, что-то крича и махая руками.
            Рябов, недолго думая:
            - Взвод! Построиться у машины, по отделениям!
            Павел присмотрелся на запад, увидел идущих на них цепи немецких солдат. Строились с полминуты, немец уже добежал, и очень коряво, напополам по-русски и по-немецки пытался давать команды:
            - Ein Nachbarposten wird angegriffen. (Соседний пост атакован.) – По-немецки. Понял, что никто не понял и не поймёт… - Ахрана… Далше!.. дальше! – Сам машет пистолетом по дороге! - Sofort da rein ... komm schon! (Немедленно туда… давай!) А-ааэ!
            Уперся кистями рук, в одной пистолет, в коленки…
            - Туда!!! Тууда! Давай!.. Давай!
            Рябов боднул головой воздух:
            - Первое отделение в машину! Второе, третье бегом к соседнему пулемётному посту… марш! Вперёд, бегом!
            Машина тронулась, уже на ходу к боевой задаче:
            - Если что, сходу вступаем в бой!..
            Сам в арьергарде второго и третьего взводов.

            Через пол минуты машина подъезжала к соседнему посту, пешие отставали метров на пятьдесят, до поста недалеко… метров двести. Заскрежетала очередь, ещё очередь… Машина завиляла, опрокинулась на бок, ближе к обочине дороги. Из кузова начали вылезать и выползать полицаи, но вдруг взрывается бензобак, обливая вылезших горящим бензином. Двое горящих валялись возле машины, три факела неслись на встречу второму и третьему отделениям. Орали, как будто их было не трое, а человек сто, почти заглушая стрелковый бой, уже развязавшийся в цепях. Двое упали недалеко от машины, третьего пришлось пристрелить, чтобы не кинулся ещё на кого-нибудь.

            Когда Павел подходил к мертвому "Деду", Крайнов Семён выстрелил Старикову контрольный в голову.
            - Зачем, а вдруг он жив, может тебе бы крест дали! – грубо крикнул Семёну Рябов.
            - Нее. У него дырка в голове. – Убирая пистолет в кобуру… - А крест бы… тебе дали. – С усмешкой. - Да подожди, и так дадут. А мне и так железа хватает, пусть лучше марок отслюнывают. Ххэе… – спокойно пошёл ко второму убитому разведчику, посмотреть разорванный гранатой живот. Там тоже убивать было некого.
            Рябов сощурил глаза, сдерживая себя, чтобы не выстрелить в спину своему соседу.
            Повернулся, чтобы удержаться, не реализовывать свои мысли. Машина горит. на дороге обугленные, еще дымящиеся тела первого отделения. Хотелось посмотреть в какое-то другое место, посмотрел на часы… 16.07.
            Во рту стало сухо, только стакан самогона мог утолить эту жажду.

            …Не остановилось время!


            Продолжение:   http://proza.ru/2024/10/12/1162   
            В начало повести:   http://proza.ru/2021/10/28/1175   
            В начало цикла повестей "Опалённые войной":   http://proza.ru/2016/07/17/112   

            18.09.2024
            Олег Русаков
            г. Тверь



            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 16. Фото

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2024/09/18/1123   

            Уже после сорок первого не всякого солдата отправляли пополнением в разведку. Конечно всегда был дефицит офицеров… думающих офицеров, часто не хватало солдат. Но старались отбирать опытных, бывалых, которым хватало и выдержки, и смекалки не совершать ошибок в их сложных вылазках к врагу, но случайность… везение, фарт – отменить было невозможно! Если бы не торчащая из обломка края железобетонной трубы, в мокрой траве, ржавой арматуринки… если бы всё-таки задавил сухожилие на вражеской шее – не в первОй же… не сложилось… Выстрел!
            А с другой стороны!.. просочилась бы группа Баро в пойму без боя - не сняли бы облаву! А нашли бы пулемётный расчёт, через десять – двадцать минут, заблокировали бы весь ближний участок поймы, всё равно - выдавили бы разведчиков в каком-нибудь другом месте. Эх – на войне, как на войне.

            …Баро понимал, что не сможет сменить магазин, левая рука совсем не хотела двигаться, да и правая словно не из плеча росла, а фрицы уже не кланялись, перли в полный рост всего метрах в двадцати… и меньше! Они поняли, почему молчит пулемёт – выплюнул пулемёт свой последний патрон, поняли немощность бойца.
            Баро потянулся за гранатами, зубами за кольцо, ЧК сорвана, над головой свист очереди с противоположной стороны дороги. «Шнэль, шнель… шнэллер ляуфэн». Швырнул гранату метров на семь, как уж получилось, далее та, с обочины по маленькому откосу, в траву… взрыв! Животный крик, стон…
            «…Попал!..»
            ЧК сорвана со второй гранаты, флажок еще в кулаке… но почему?..
            …Почему так не хочется бросать?.. словно кто-то говорит в самую Душу: «Третью… приготовить не успеешь…»
            В этот момент пуля попадает в голову Цыгана… он открывает глаза, лёжа на спине… видит облако… так похожее на коня, мчавшегося… из света в темноту… Пальцы слабнут, флажок лимонки отлетает в сторону…
            ……………………………………………………

            Только в половине шестого вечера телА советских разведчиков привезли к комендатуре в Змеёвке. Рёозе в это время уже выехал из Орла. Ему сообщили о бое, в трёх километрах от Змеёвки на восток, в 16.25, когда тот собирался лечь отдохнуть в закутке, в своем кабинете, предполагая бессонную ночь… Он чувствовал, что ночь будет весёлая, коротким сном хотел к ней подготовиться, он чувствовал усталость от долгих трудов, от долгих раздумий. Уже пошёл ложиться, расстегивая портупей… но не удалось упасть на диван, не удалось отдохнуть.
            В 16.25 зазвонил телефон и адъютант возбуждённо:
            - Der Kommandant der Schlange ist auf dem Draht!.. (На проводе комендант Змеёвки!)

            Его машина стояла у штаба, оберлейтенанта Шиллера искать не пришлось, но картеж охраны из отделения мобильной охраны важных персон: на грузовике, двух мотоциклов и броневика... приехали только через двадцать минут. В составе сопровождения, по просьбе штурмбанфюрера, комендатурой выделили собаку с Кинологом. Комендант Змеёвки, на вопрос Рёозе, о собаке по следу, сообщил, что в цепях облавы собак не было предусмотрено… якобы слишком большой фронт облавы. Оставалось опять посетовать на недостаток рассудительности у персонала, в том числе и у офицеров.
            До Змеёвки ехать часа два.
            Поначалу Пауль хотел отдохнуть… покемарить в дороге, надеясь на безделье в пути, у него даже маленькая подушка была предусмотрена для этого в лимузине, но сон не шёл, мысли не давали уйти от темы:
            «…Два трупа… Что-то не так… Что-то... не так! Группа, которую я ищу не могла состоять из двух человек. Эти!.. Это опытный разведчик внимание отвлекал! Двое… Наверняка был еще тот, кто фотографировал…», - рассуждал Пауль Рёозе, с интересом смотря на мелькающую весеннюю зелень Орловщины: «…тот, кто фотографировал… кто фотографировал!..», – Мысли рисовали место разгрузки, осмотренное вчера: «Тот… кто фотографировал… фо-то-гра-фировал. И его сопровождение… У него должна была быть охрана. Не может быть по-другому.»
            Глубоко вздохнул, сделав круговое движение головой, в одну сторону, в другую сторону, ощущая хруст позвоночника в шее и между лопатками. Эту гимнастику, не отнимающую время, ему посоветовал врач, когда тот жаловался на хруст в позвоночнике и головные боли. Тряска автомобиля не мешала ощущать удовольствие от простых движений. С напряжением повернул голову в одну сторону, затем в другую, опять, не произвольно, но с удовольствием погрузился в рассуждения:
            «Кто-то фотографировал. Один… или двое его сопровождали, двое у вагонов!.. Их пятеро… Их, как минимум пять человек. Может быть шесть… может быть семь, но не двое! Они ликвидировали тех, кого, опытный русский командир, оставил, чтобы отсечь преследование!», - перевёл глаза на Ирвина Шиллера: «Мало осталось в армии толковых оперативных офицеров, думающих не только центральной извилиной.», – поймал себя на мысли, что думает, как Русский, почти матом, с русской поговоркой: «Эта тяжёлая война выбивает лучших! Остальных превращает в зверей. Чаще в тупых безмозглых чудовищ. Разве можно было убивать разведчиков противника?..» – Глубокий и злой вздох носом, ограничивающий поднимающуюся в груди злобу на дураков. Взгляд на Шиллера: «Сейчас их преследовать уже бесполезно… Бес-по-лез-но…», - туда-сюда провёл пальцем под губой, почувствовав лёгкую щетину: «Что ж я не побрился?.. Сам волком становлюсь…».
            Стал щурить глаза смотря на оберлейтенанта Ирвина Шиллера, продолжая свою собственную мыслительную викторину: «В любом случае Неруч…» - вновь повёл головой в сторону, на русскую зелень за окном: «Неруч они будут пересекать… ночью» - посмотрел на свои начищенные ботинки, вновь за окно автомобиля: «Эх… как бы хотелось побеседовать с командиром этой группы! Какая смелая дерзкая и умная операция!»
            - Lieutenant Schiller (Лейтенант Шиллер), - словно официально обратился к Ирвину штурмбанфюрер, - wissen Sie nicht, wie viele Soldaten wir an dieser Grenze haben, um schnell zu handeln? (а вы не в курсе, каким количеством солдат мы обладаем на этом рубеже, для оперативных действий?)
            Ответ последовал незамедлительно:
            - Die Kompanie der Garnison von Zmiev, bestehend aus 153 Soldaten, zwei schnell gebildeten Sicherheitsgruppen, ungef;hr 100 Personen, der Zug der Bukin-Polizisten, die Zahl ... - dachte ein wenig nach, als ob sie im Kopf z;hlte, - Mann 30, sie hatten Verluste im Kampf ... insgesamt 300 Mann Herr Sturmbanf;hrer. (Рота змиёвского гарнизона, в составе 153 солдата, два оперативно сформированных взвода охраны, приблизительно 100 человек, взвод полицаев Букина, численность… - чуть задумался, словно считая в уме, - человек 30, у них были потери в бою… всего человек 300 господин штурмбанфюрер.)
            Рёозе был несколько удивлён осведомлённости своего помощника, работа которого еще часа три назад казалась нулевой:
            «Надо же, он оказывается всё это время тоже работал. А цифра хорошая, можно перекрыть километра три русла реки!.. Надо это будет обсудить на месте!.. обсудить с командирами подразделений.»
            Ехали медленно, воронки от авиабомб, да и дорога местами изъезжена тяжёлыми гусеницами. Бронетранспортёр, к тому-же не обладал высокой скоростью. Решение пришло моментально:
            - Irwin, wir halten jetzt an, du nimmst das Motorrad, sofort in die Schlange, damit ich bei meiner Ankunft die Kommandanten aller Infanterie-Einheiten, die sich bei der russischen Razzia und der Liquidation gef;hlt haben, im Hauptquartier abholen kann! (Ирвин, сейчас остановимся, берёшь мотоцикл, срочно в Змеёвку, чтобы к моему приезду обеспечили сбор в штабе командиров всех пехотных подразделений, которые учувствовали в облаве и ликвидации русских!)
            - Es gibt einen Herrn Sturmbanf;hrer… (Есть господин штурмбанфюрер…)
            Быстрыми движениями он откинул крышку рации, стоящей у него в ногах, фуражку долой, на голову наушники, щелкнули тумблеры, микрофон к губам:
            - R;stung, R;stung, Empfang… (Броня, Броня, приём…)
            …………………………………………………

            …Свист совы, с места лагеря, прозвучал около шести часов. Капитан ожидал что это случится: «Трифонов?.. Сиротин? Скорее Трифонов, чем Сиротин.», - он не сомневался, Трифонов вернётся. Сержант определит, что облаву, после перестрелки, сняли. Сиротин с Альпертом тоже могут подойти в любой момент, но они наверняка на обратном пути столкнутся с немецкими патрулями, ведь облава была нешуточная, и совершенно не понятно, что явилось её причиной и насколько она обширна.
            После перестрелки и снятия облавы Васильева очень интересовал вопрос, какая группа попала в западню, его ротные, или разведка армейская. Он не был посвящён в места перехода групп сопровождения через Неруч, и места их временной дислокации, но понимал и то, что у него сопровождение вряд ли появится ранее 20.00, ведь переход начинается именно отсюда после 21.00, когда погаснет небо, значит группам сопровождения передислоцироваться сюда ещё совсем рано.
            Васильев ответил «сове»:
            - МалОй остаёшься на посту в наблюдении, я в лагерь, встречаю своих. Дежуришь до смены, или до связного, если снимаемся. Всё лишнее долой, давай мне: рюкзак снимай, верёвку давай… действуешь по штатному расписанию и уставу.

            На всякий случай к лагерю Николай подкрадывался аккуратно, всякое могло случиться, хотя про точку знали только его бойцы и, до определённого момента, командиры групп сопровождения. Но война – есть война… а человек – есть человек. К сожалению, не у всех хватает выдержки проглотить свой язык. И никто не знает сможет, ли он это сделать сам, случись чего!.. И никто не хотел это проверять – лучше смерть, чем плен, а тело наше нежное, может и сознание потерять, в конце концов… даже струсить может… от боли… от желания жить.
            «Ну вот, так и предполагал.» Сейчас он видел перед собой трёх бойцов, один из которых восточной внешности, на головах, вместо пилоток, завязанные платки, цвета молодой листвы. У него был такой трофейный платок год назад, когда в Берестяное ходили, потом пропал куда-то.
            «Хе!.. Теперь вместо пилоток платки на лоб вяжут. А вдруг немцы… откуда бурят среди фрицев. Наша рожа, русская?», - губы пошли на зажатую улыбку. Национальность свалилась к нему в голову непонятно откуда: «…и похоже, точное расположение лагеря не знают, я ведь уже пришёл, а до них метров сто… может армейцы? Взгляды осторожные! Я же должен знать их командира… по крайней мере, так было сказано, когда операцию готовили. Паролей не назначали. Неужели это они там в войнушку играли?.. Так… надо проверить. Бережёного, Бог бережёт.»
            Медленно и осязаемо снял рюкзак, положил на рюкзак Громова, верёвку вниз вещмешков. К вещмешкам поставил свой ППС, отстегнул подсумок с магазинами. С куста, под корешок, срезал длинную молодую ветку с нежной листвой, завязал её на шее, ладонь в грязь, чуть измазал лицо, руку вытер о галифе. В этот момент один из тройки осторожно удалился в направлении Змеёвки: «Только бы на Громова не нарвался.», - молнией мысль, далее рысью, мягко, на карачках… ни одного звука.

            Через несколько минут.
            …Тело Кузина обмякло, у шеи охотничий нож… Юндунов, прижавшись спиной к стволу берёзы… ППС навскидку - на напавшего и Кузю!.. До них метра четыре, нож не выбить.
            - Фамилия командира группы.
            Восток опустил автомат… вздохнул, голова чуть набок, видно, что тело расслабилось, на выдохе:
           - Старший лейтенант Баро Джанго. – с задержкой, - Цыган.
            Васильев уверенно, но аккуратно, опустил бойца в траву, левой рукой по щекам, не сводя глаз с «Бурята», в правой, вместо клинка, появился пистолет:
            - Где командир?
            Юнлунов – быстрый глубокий вздох:
            - Нету кумандира.
            С Васильевым смотрели друг другу в глаза, у обоих оружие на взводе, но стволы – в землю:
            - …У трубы остался… Был ранен в коленку, приказал уходить, найти Вас… Сам немцев отсекал.
            - Почему знаешь, что меня? Отвечать быстро!
            - Описал… два ранения в грудь, ножевой в спину, правое бедро…
            Николай устало сел рядом с солдатом, поймав обойму парабеллума, щелчком рамы выбросив патрон из патронника… с солдатом, который молча напряжённо тер ладонью свою шею. Васильев сидел на траве, брови к переносице, взгляд уже не смотрел на Юндунова, упал в траву. Немецкий парабеллум безвольно повис между колен… разряженный, не опасный, руки на полусогнутых ногах.
            - …А я думал, Баро… - капитан говорил грустно, тихо, с издёвкой, - …Гитлера брать будет. – Затем быстро глаза на Юндунова! – Уверен, что он погиб??!
            Восток растерянно моргнул, качнув головой…
            - Да он и так еле живой был… - закашлялся Кузин, - коленка вдребезги, кровищи…, ключица раздроблена со спины.
            Николай вспомнил, как в декабре изумился его званию лейтенанта, когда тот прилетел с пополнением под Тацинскую, в шум винтов самолёта. Опять почувствовал легкую завись, что менее, чем за год, рядовой новобранец дослужился до старлея, мысль скрежетала в голове, в какой-то слабой боли, о сильном, смелом цыгане: «Так глядишь, до конца войны полковником стал бы…», - очень тяжёлый вздох: «Теперь… не станет! А ты Васильев… капитан вечный».
            - Почему так рано, ваша группа должна… - Он осёкся!
            Острый взгляд на Юндунова. Тот почувствовал недоверие опытного солдата… сам такой:
            - В облаву… в перестрелку попали. С потерями. Посчитал, что ждать нельзя. Что Вас надо спасать.
            Васильев на несколько секунд задумался. Далее медленно:
            - В какое время должны были прибыть?
            - С восьми до девяти.
            Ответ быстрый: «Быстро. Проверку понял.»
            - Ну ладно… пусть так будет.
            - Командир успел дать команды… Я старшим назначен, - говорил с легким восточным акцентом, протянул Васильеву планшет, - его документы и личные вещи. Цыган отменил второй этап вылазки. Группа полностью в Вашем распоряжении. Приказал Вас охранять, выходить с Вами, товарищ командир. Группа в Вашем распоряжении.
            Продолжая напряжённо думать, капитан принял вещи старлея, своего крестника… Цыгана:
            - Куда ушёл третий?
            Бойцы переглянулись. Ответил Бурят:
            - На сову пошёл. Вас искать.
            - Есть отдельная команда «отбой»?
            - Так точно. Длинный, короткий.
            - Свисти!
            Восток сдвинул ладони, в перелеске опять прозвучала сова.
            - Итак, на северо-запад сто метров. Марш! Мы его оттуда увидим. Я первый, ты, - показал кистью на Юндунова, - замыкающий, дистанция десять шагов. Марш. Марш.
            Сам быстрым шагом тронулся к лагерю.
            
            Минут через двадцать проявился Трифонов, очень удивляясь перекличке сов в округе, чем вызвал улыбку у солдат, которые и так были веселы, слушая рассказы Травкина, как тот почти вплотную подбирался, а после команды «отбой», еле-ели сумел отползти от Грома. Тот его так и не заметил. Развеселившись, придя в себя, после нервных часов, решили съесть остатки сухпайка группы Васильева. Сиротина и Альперта накормят сухпайком пришлых армейцев. Громова на посту сменил Травкин, так как знал место расположения поста.
            С Курахово заставили себя ждать. Только через полтора часа, к восьми, подтянулись опоздавшие Сиротин и Альперт, возбуждённые, без малейших признаков уныния, уже готовые лечь на собственные нары в палатке, в расположении роты. сначала много шуток в рассказах, затем Сиротин командиру хотел рассказать что-то важное, но командир отмахнулся:
            - ...Не связано с задачами операции, значит обсуждать будем дома.
            Отрезал. Продолжил изучать планшет старшего лейтенанта Джанго.
            Как и положено, к девяти подоспела группа Корнейчука. облаву слышали, видели, но их дислокация оказалась за пределами облавы, всё наблюдали со стороны. переживали перестрелку, затем ждали положенное время.
            Далее всё шло, как по маслу. Может исчерпали черти фашистские, наконец, все свои силы.
            Выход на наши позиции прошёл штатно и спокойно.
            В пять часов утра 15.05.1943 года фотокорреспондент Макс Владимирович Альперт, с военным курьером ставки, в сопровождении усиленной войсковой охраны, на легковом автомобиле отбыли из ставки 3й армии в сторону железнодорожной станции Ефремов, чтобы сесть в ждущий их, в тупике, литерный вагон до Москвы. Локомотив уже был на взводе, состав из двух вагонов, один с охраной, и платформы с зениткой, отправятся сразу, останавливая любое препятствующее движение. Через несколько часов Макса Альперта, известного фотокорреспондента «Красной звезды», ждало сильное разочарование – когда он подписывал очередную бумагу по секретности… эта бумага запрещала ему распространять любую информацию о проведённых, вместе с Васильевым, предыдущих десяти днях. Ему так же запрещалось публиковать фотоснимки, сделанные во время операции. Сказать, что он расстроился – не сказать ничего.
            Старший лейтенант Альперт вез в Москву двенадцать кассет с отснятой фотопленкой и… инструкцию нового немецкого танка. Снаряд переправлялся в ставку другим путём.
            ………………………………………………

            У Рёозе тоже сложилось все так, как он задумал.
            Во время его приезда собирались офицеры проведенной два–три часа назад облавы. Он перекрыл Неруч на целых пять километров по его пойме, до самой болотистой излучины. Несколько позже, не откладывая на утро, пытался пройти с собакой по следу, что не удалось, слишком много там гуляло людей. Ещё до ночи, хотя уже смеркалось, сумели найти резиновые лодки русских разведчиков, притопленные под прибрежным кустом, на одном из узких участков Неруча. Это говорило о том, что советская разведка еще на их стороне! На их!.. стороне! Возле резиновых лодок устроили засаду, в полной уверенности, что именно тут приготовлена переправа, но…
            Но он не знал, что приблизительно в полночь, в полутора километрах вверх по течению реки, у деревушек Степаново и Борисовка, Степаново на немецкой стороне, Борисовка на советской, Группа Васильева и их сопровождение, тихо-тихо, не булькая ни руками, ни вёслами, двое перемещали лодку вплавь, переправились в три захода на сторону… грозных, но почему-то словно спящих в эту ночь, Русских!

            Рёозе продолжал держать берег речушки еще и следующие сутки,  активно перемещаясь, с юга на север и обратно, почти не евши, спать не хотелось совсем. Фронт молчал. За сутки ни одного авианалёта. Погода курортная. А у него проснулся инстинкт сыскаря, ему казалось, что вот-вот главное событие произойдёт, и он всё-таки возьмёт летучую русскую разведку, очень хотел посмотреть в глаза хитрого вражеского командира, в глубине Души понимая, что этот смелый человек вряд ли захочет с ним разговаривать.
            К утру следующего дня ему сильно захотелось спать, заболел позвоночник, чугунной стала голова. Пауль был сильным человеком, но апатия на него все равно навалилась… всем своим пудом соли… не только на губах. Он прекрасно понимал, что в чём-то просчитался.
            Утром - шестнадцатого мая, понимая, что проиграл, уехал в Орёл. Всю дорогу спал, как убитый. У штаба, оберлейтенанту Шиллеру, даже пришлось будить шефа.
            «Может и не было никаких разведчиков?», - подумал Ирвин, смотря на спящего начальника Орловского гестапо: «…эти двое за языком приходили.»

            А в это время фотографии изучались аналитическим отделом советской разведки в Москве, а несколько фотографий… с не виданными еще новыми танками Гитлера, лежали на столе Сталина. «Ферденанд» немцами, на май 1943го, еще ни разу не применялся на фронтах второй Мировой.
            

            Продолжение:   http://proza.ru/2024/12/11/294   

            10.10.2024
            Олег Русаков
            г. Тверь


            КУРСКАЯ ЗАРЯ. повесть
            Часть 4. Квадрат 43.
            Глава 17. Шмель.

            Предыдущая глава:   http://proza.ru/2024/10/12/1162   

            Адъютант шефа Орловского гестапо прибыл в Змеёвку около восемнадцати часов. После этого события все вокруг было наполнено активным ожиданием и подготовкой к встрече «большого немца». У крыльца комендатуры был построен караульный взвод. По улицам движения кортежа Рёозе поставлены сигнальщики, для направления движения.

            Именно Павел Рябов привёз тела разведчиков к комендатуре Змеёвки вечером четырнадцатого мая. Сначала поступило распоряжение отвезти убитых к местной тюрьме, благо она располагалась неподалёку, но подъехал оберлейтенант Ирвин Шиллер, адъютант шефа орловского гестапо, и тюрьма была отменена, до приезда господина Рёозе. Тела сняли с грузовика во дворе комендатуры положили слева от служебного входа, накрыв брезентом.
            Черты лица пожилого разведчика не читались из-за запёкшейся крови, которая очевидно стекала по его волосам, когда голова лежала в луже крови. Кровь, в пропитанных ею усах, свернулась, она заскорузло… рвано выглядела распухшей верхней губой.
            - Крайнов! – Крикнул Павел своему соседу Семёну, продолжая тупо смотреть на красного.
            Тот, Семён, повернул на командира своё изрядно подпитое лицо:
            - А… эа!
            - Ко мне!
            Улыбка Семёна криво пошла на правую сторону:
            - Еесть!.. товаришч генерал. – И пытаясь идти строевым пьяно приближался к Рябову.
            - Ну. – Подойдя почти вплотную к Павлу, рот чуть приоткрыт в усмешке.
            Глаза в глаза. Рябов:
            - Чего?.. не нажраться не мог? – Старался говорить спокойно, внутри кипела злоба. - Смыть кровь с лица убитого. И быстро! – Сделал шаг проч. Опять повернулся, остановившись. - Усы не трогай. Не успеешь.
            Тот с пьяным, не понимающим, презрением опустил взгляд на советского разведчика:
            - Чо! – удивлённый взгляд опять взлетел на командира!
            - В затылок ему ты стрелял. Вот ты и подготовь его к встрече с начальником гестапо.
            Крайнов в злой растерянности, глазки забегали.
            - И чтобы ни кровинки на лице.
            Не дожидаясь ответа приятеля, Павел пошёл вон со двора: «Всегда в жопу… сволочь. Знал же, что разборки будут.»
            Ему надо было встречать штурмбанхюрера.
            «Мясник» Крайнов проводил командира пока тот не свернул к воротам комендатуры, затем скрипнув зубами:
            - У, гад… Я тебе, Павлуша, это припомню…
            «Начальник гестапо… Начальник гестапо…», - долбил громко внутренний голос, пульсируя в висках Семёна. Быстрым шагом пошёл в туалет комендатуры за водой и тряпкой… может быть щеткой, если найдёт. Словно и не пил совсем ядрёный самогон. Попадать под раздачу высокому чину Гестапо никак не хотелось, а такое уже было на его не трезвой памяти. Сначала провинившегося хотели отправить в концлагерь доносчиком, но потом, для того, чтобы не проколоться повторно, Букин… приказал его просто расстрелять.

            А на улице уже лёгкая нервозность среди встречающих. Напротив, ступеней крыльца комендатуры, выстроен комендантский взвод, по построению видно, что солдаты устали – не мудрено, все они вернулись с облавы... правда с успешной облавы, хотя и не без потерь.
            По улице, упирающейся сквером в единственное отремонтированное на небольшой площади, здание комендатуры, едут: мотоциклист, за ним бронетранспортёр… поднимая дорожную пыль – погода нынче стоит сухая. Всем понятно - это картеж большого начальника из Орла. Самого мерседеса Рёозе, за транспортёром, не видно. Вдруг, дорогу картежу пересекла грузовая немецкая машина, проехав по одной из пересекающих улиц, отсюда не понятно, явилась ли она препятствием кортежу... комендант сурово взглянул на командира комендантского взвода, тот в ответ вздохнул, понизив подбородок. Но… Но всего лишь через несколько быстрых минут…
            Ирвин вышел из машины, быстрым шагом, переходящим в лёгкий бег, обогнул, через капот, мерседес, открыл заднюю дверцу блестящей легковушки. Штурмбанфюрер неспешно вылезал из лимузина, когда ему навстречу поспешил один из чинов, выстроившихся перед крыльцом комендатуры офицеров и гражданских начальников Змеёвки. Встречающий – по стойке смирно щелкнул каблуками, вскинув фашистское приветствие:
            - Heil Hitler, Herr Sturmbanf;hrer! (Слава Гитлеру, господин штурмбанфюрер!)
            Пауль, смотря мимо приветствующего, лениво вскинул локтевую часть руки:
            - Heil… - обременённо. И сразу по делу, - zeigen Sie zuerst die feindlichen Sp;her. (для начала покажите вражеских разведчиков.)
            Чин вскользь посмотрел на Рябова, тот кивнул головой, немецкий офицер рукой показав на ворота.
             - Jawohl! Folgen Sie mir. (Есть! Следуйте за мной.) – сам пошёл к воротам, за которыми уже скрылся командир местных полицаев.

            …Рябов откинул брезент. Лицо усатого русского было вымыто безобразно: мокрые ошмётки запёкшейся крови оставались на подбородке, в складках морщин, в бровях и ресницах, навсегда закрытых, глаз, на лбу, уходя в волосы головы… не говоря уже про усы.
            Рёозе сощурил глаза и с полминуты, не шевелясь, внимательно рассматривал лицо не молодого советского разведчика, иногда бросая взгляд на разорванный бок молодого парня. Было понятно, сто он о чём-то напряжённо думает, никто не смел его размышления прервать. Знаки различий на форме отсутствовали, но он, по каким-то не понятным ему самому штрихам формы и, как она одета, понял, что именно молодой цыган, чего его очень удивило, был офицером Красной армии.
            Выражение лица штурмбанфюрера злое:
            - Auch die Zigeuner k;mpfen f;r die Roten!?. (Цыгане тоже… воюют за красных!?.)
            Немецкий офицер, стоящий рядом, явно не понял, о чём иронично спросил шеф гестапо.
            «Не мог цыган быть командиром разведгруппы, которую мы ищем. Да и на ветке цыгана и еврея расстреляли бы сразу. Это был отвлекающий бой… Они ещё здесь... Здесь они! Надо осмотреть берег речки, возможно плавсредства найдём», - опять внимательно посмотрел на цыгана: «Может я и ошибаюсь, никакой он не офицер. Что у красных служить больше некому что ли?»
            В это время прямо в ухо:
            - Ich kann es nicht wissen, Herr Sturmbanf;hrer! (Не могу знать, господин штурмбанфюрер!) – долго думая ответил комендант.
            Рёозе, с усмешкой, глянул на офицера быстрым взглядом, соображая, что тот имел в виду, тут же отведя глаза в стену комендатуры, продолжая смотреть в стену еще секунды, одевая чёрные кожаные перчатки, словно к чему-то готовясь.
            - Habt ihr den Geheimdienstler ... dem Feind ... in den Nacken geschlagen? (Вы что разведчиков… врага… в затылок добивали?) – Произнёс тихо, очевидно сдерживая своё возмущение.
            Офицер, в должности коменданта Змиёвского поселения, сопровождающий Рёозе, уловил жёсткость произнесённой фразы начальника контрразведки. Сразу понял, что гестаповец предпочёл бы видеть раненного красноармейца, а не убитого. Его глаза молнией взлетели на Рябова. Тот не знал, какие слова, какой вопрос только что произнёс большой немец, но молнию взгляда коменданта разобрал отчётливо… вытянувшись по стойке смирно.
            - Wer hat diesen Scout in den Hinterkopf geschossen? (Кто добивал этого разведчика в затылок?) – Уже спокойно и напряжённо смотря в глаза коменданта. – Was leisten Sie sich als Oberleutnant? (Вы что себе позволяете оберлейтенант?)
            Была видна растерянность офицера, понятно, что он не знал ответа на заданный вопрос.
            - Ich kann es nicht wissen, Herr Sturmbanf;hrer. Darf ich es herausfinden?.. (Я… Не могу знать, господин штурмбанфюрер. Разрешите выяснить?..)
            Рёозе прожал надетые перчатки между пальцами, задержав ответ:
            - Ich erlaube es nicht. Ich h;tte es fr;her herausfinden sollen. Wer hat sie erfasst und transportiert? (Не разрешаю. Надо было раньше выяснять. Кто производил их захват и транспортировку?)
            - Der Kommandeur der Polizei der lokalen "russischen Gestapo" Ryabov. (Командир полицаев местного «русского гестапо» Рябов.)
            Рябов стоял у двери служебного выхода из комендатуры, в головах разведчиков, свою фамилию в предложении немца разобрал. Комендант в это время поднял ладонь, подзывая переводчицу.
            - Fragen Sie Ryabov, wer den Rotarmisten in den Nacken geschlagen hat. (Спросите Рябова, кто в затылок добил красноармейца.)
            Рёозе уже пристально смотрел на Рябова. Его взгляд заставил Павла сглотнуть. Переводчица в этот момент:
            - Господьин комендант хочэт знать, кто стрельял русского?.. - сосредоточенно задумалась, - в… зад головы?
            У Рябова по спине поднялся холодок:
            - Он был… мертв.
            Переводчица:
            - Er war tot.
            Смотря на Рябова, Рёозе, расстегнул кобуру и вытащил пистолет, следующим уверенным движением направив его в лоб полицая! Глаза Павла стали по пятаку, кровь отлила с лица.
            - Hast du ihn fertig gemacht? (Ты его добил?)
            Переводчица:
            - Ты его… - задумалась над правильностью перевода, - убил?
            Павел медленно вдохнул много воздуха:
            - Крайнов!.. – не своим голосом, но громко, - Ко мне! – И закрыл глаза…
            Он ощутил жуткий холод, пустоту… легкость. «Ну и хорошо… давно пора», - ему показалось, что он улыбается: «Может я уже не здесь… не на земле?», - Ему показалось, что он слышит какие-то голоса, голос Крайнова эхом в лесу «Я добил», смех… Открыл глаза. Крайнов стоял в ногах красных со своей противной улыбкой. Взгляд направо, в сторону 9 мм отверстия «вальтера», который почему-то отверстием поворачивался в сторону соседа…
            …Штурмбанфюрер повернул руку в сторону полицая, нажал на курок!..
            Выстрел прозвучал глухо, как будто уши чем-то забиты. Кубанка Крайнова, задранная на самую макушку, слетела с головы, автомат плюхнулся на короткую отаву, Рябов вспомнил, как позавчера здесь косили молодую траву. На лоб Семёна словно сел шмель. Срубленным столбом «мясник» упал на спину, не закрыв глаза.
            Рёозе опять перевёл ствол пистолета на Рябова, через пару секунд опустил руку.
            - Feindliche Sp;her m;ssen gerettet werden, nicht get;tet werden. Ich spreche f;r alle!.. n;chstes mal erschie;e ich den Kommandanten. (Вражеских разведчиков надо спасать, а не убивать. Говорю для всех!.. в следующий раз расстреляю командира.) - Пошёл в сторону ворот, по пути убирая в кобуру свой вальтер. Переводчице:
            - ;bersetzen. (Перевести.)
            Переводчица выполнила приказ Штурмбанфюрера, последовала за ним.
            Крайнов лежал распластавшись, с противной улыбкой на лице, шмель словно залез в его голову, проев чёрную точку. Ни капли крови, словно её там и не было.

            Совещание в комендатуре шло не долго, минут тридцать обсуждали блокирование берега Неруча вдоль линии соприкосновения с Красными, а лучше всех эти места знали следопыты Рябова. Рассматривались более десяти километров русла реки, но сил, прежде всего личного состава, хватало только на пять-шесть километров, и то не густо, с системой оповещения и необходимой концентрацией. Совет людей, знающих местность, очень внимательно принимался. В конце концов закрыли шесть километров реки, исключив болотистое место, где к реке не подойти, севернее деревеньки Богодухово.
            Затем еще минут двадцать назначались задачи подразделениям, после чего множество машин тронулись в сторону Неруча. А еще приблизительно, через, часа полтора, когда уже начинало смеркаться, на излучине реки, в кустах, на коротких лучах просмотра вдоль русла, людьми Рябова, были найдены резиновые лодки русских.
            Это была маленькая победа. Русские ещё не успели эвакуироваться, разведка еще на немецкой стороне. Паулю стало легче дышать, появилась уверенность, что скоро… скоро он возьмет хитрого русского разведчика. А Рябов, со своими головорезами, ему в этом очень поможет, как говорят Русские – в лепёшку разобьётся. Он отлично понимал, что этой ночью больше не уснёт.
            - Gut… Gut, dass du nicht den Russischen get;tet hast. (Хорошо… Хорошо, что это не ты убил русского.) – Похлопал Павла по плечу.
            Комендант был рядом.
            - Belohne ihn mit dem «Eisernen Kreuz»! Und markiere ihn in der ;bermittlung an Bukin. (Награди его «Железным крестом»! И отметь в донесении Букину.)
            - Es gibt. Herr Sturmbanf;hrer. (Есть. Господин штурмбанфюрер.)
            Рябов понимал, что «большой» немец доволен их находкой, говорит что-то хорошее для него, но… но он не понимал немецкую лающую речь ни капельки. А вот лоб… всё-таки зачесался.

            Рябов был воодушевлён. Сам расставлял посты, сам проверял расположение сигнальных ракет, сдавленно, словно шёпотом, орал на подчинённых, смеялся… После всех распоряжений, проверки постов, наказов и ругани, наконец сел возле поваленного ветром дерева, опершись спиной на замшелый ствол. Сел лицом на восток, к реке. Небо черное, со звёздами, повернул голову на запад, там еще во всю сияла красная заря. Глубоко вздохнув закрыл глаза… По телу пошла истома…
            «Какой же сегодня был длинный день. Сколько всего произошло…»
            Перед его глазами побежали события:
            …опохмел, после вечерней пьянки;
            …Григорьевич передаёт ему, наточенную до зуба, двуручку, обёрнутую мешковиной, в которую вложена старая ножовка;
            …залининские пацаны мутузят Кольку Васильева у забора, и он разбегаясь толкает… или бьёт одного из них, прямо на Николая, чтобы тот загородил Кольку своим телом! Дальше искры из глаз…;
            …после искр из глаз, они уже обнимаются с приятелем над прилавком точильщика Григорьевича;
            …потом бутылка шнапса. Аусвайс Николая;
            …состав с самоходками выезжает из ворот завода:
            …тревога! Отмена поездки в концлагерь. Крайнов кролика на костре готовит;
            ...горящая машина;
            ...«шмель» на лбу Крайнова;
            Чувствует, что его трясут…
            …Колька опять, с фингалом под глазом: «Прощай, Павло!..»
            Рябов как будто вынырнул из воды… его тряс за плечи боец, а он никак не мог отдышаться после первого спёртого вздоха:
            - Командир, машина гестаповца, едет…
            - Чо… А.
            Встал, поднял автомат, мотнул головой, пытаясь привезти себя в нормальное состояние, быстро пошёл к дороге. А в ушах всё повторялось и повторялось: «Прощай, Павло!»
            «Колёк? А не ты ли этот ловкий Русский разведчик???»
            Уже вышел на дорогу. До медленных машин, фары в землю, метров тридцать: «…которого мы ищем?»

            Над водой висел лёгкий туман, не скрывая прибрежные кусты. Васильев сидел в носу резиновой лодки, Трифонов на корме, на дне лодки лежал Альперт, у Мишки на спине драгоценный вещмешок. Два бойца с обоих сторон вплавь, за верёвки вдоль борта лодки, над водой только головы, медленно толкали лодку к нашему берегу, не делая ни ногами, ни руками… ни единого буруна. За ними вторая лодка везла Сиротина и Громова, третьим - Бурят. Николай уже разбирал взглядом на берегу очертания солдата, которому должен бросить верёвку.
            Над рекой… ни звука, кроме лягушачьего хора. Куда война делась?
            На севере, не очень далеко, в полукилометре, в деревне Васильевка, несколько раз гавкнула собака. От Васильевки до Богодухова – с километр по реке, а заря на западе, в которую упало вечернее солнышко, ещё не успела сдвинуться на север по горизонту, стремясь на восток.
            Николай не знал, что в паре километрах вниз по течению Неруча, за Богодуховым, его упорно искал… Павел, весь день словно мучаясь, что делает что-то не то.
            ……………………………………………..

            Уже через час после переправы группа Васильева, в полном составе, прибыла в штаб управления разведки 3й армии. Васильев всю дорогу был погружён в какие-то дела, несколько раз, с помощью фонарика, заглядывая в планшет Цыгана. Сиротин ехал рядом, специально так сел, чтобы поговорить, по пути, с командиром. Трижды пытался… но тот категорически уходил от разговора, вчитываясь в блокнот Джанго, аккуратно отмахиваясь от Сиротина, что очень… очень занят, а успеть надо до приезда в штаб.

            В половине первого ночи они сидели в рабочем кабинете начальника управления армейской разведки майора Лихачова. Тот должен был появиться вот-вот, по крайней мере так утверждал адъютант, не молодой старший лейтенант, встретивший их прямо на крыльце управления разведки, проводив до кабинета.
            Расположив усталых разведчиков, молча расположившихся на полу полулёжа вдоль стены кабинета… на стулья сели только Громов и Васильев, адъютант начальника разведки, с улыбкой - к капитану:
            - Товарищ капитан, может чаю?
            Васильев посмотрел на халёнова старлея уставшим взглядом:
            - Мы чего здесь до утра сидеть будем что ли?
            Но, не успел Васильев договорить фразу, в кабинет вошёл Генерал-майор Жмаченко, за ним майор Лихачов. Разведчики встали, адъютант вытянулся по струнке смирно.
            Командующий остановился. Беглым ожидающим взглядом прошёл по не бритым лицам пятёрки бойцов, которых он так ждал с той стороны, остановившись на командире:
            - Ну?.. Говори капитан! – словно по-заговорщически.
            - Трифонов. Всё на стол.
            - Есть.
            Тяжёлый мешок грохнул о деревяшки стола. Сержант одним движением развязал вещмешок. Аккуратно вынул и положил на стол, на карту, снаряд без взрывателя, рядом лёг взрыватель в специальной цилиндрической коробочке… улыбка ожидания сошла с лица генерала, затем буклет инструкции танка, затем… авоська с двенадцатью кассетами. В глазах командарма и его начальника разведки читалось удивление… непонимание.
            - Что это?
            - Это, – ладонью показал на снаряд Васильев, - новый секретный бронебойный снаряд… - чуть задумался, - подкалиберный, изъят из боеукладки танка «Тигр-4». Это инструкция новейшего немецкого танка «Тигр – 6», это, - поднял авоську, - двенадцать кассет с отснятой техникой… ветка номер два в Орле, все места разгрузки согласно боевому заданию и маршруту.
            Генерал-майор взял авоську, рассеянно посмотрев на снаряд и странную книжицу на лицевой странице которой была схема танка и надпись по-немецки, поднёс авоську ближе к своим глазам, затем привычно развязал узел на авоське, пальцами кисти зачерпнул кассеты, остановив на них внимание. Не выпуская кассеты из пальцев:
            - Да, Васильев, без сюрпризов ты никак не можешь.
            Командир группы не стал устраивать интригу:
            - Три кассеты, помеченные точками отсняты в Орле на второй нитке, на двух кассетах, помеченных двумя точками, засняты новые самоходки, я таких раньше не видел. Как там они называются, Макс?..
            - «Фердинанды». Противотанковые самоходные орудия. Выглядят страшно. Здоровые, гады.
            - Ну… Ну и вся остальная техника, которую разгружали на ветках по маршруту. А это, - положил ладонь на снаряд, - новый подкалиберный снаряд уменьшенного калибра. Вот в этой книжке написан его калибр… 86, по-моему. Пробивает броню до 20 сантиметров. Это инструкция по конструктиву и трансмиссии нового танке «Т6»… Новый «Тигр». Тоже страшная машина и размерами, и железом. На фотографиях он за фотографирован. Броня очень толстая.
            В кабинете воцарилась тишина. Командующий армией опёрся кулаками о стог, словно повиснув над трофеями разведгруппы. Так прошла приблизительно минута.
            - Времени нет! Старший лейтенант Альперт, забираете с собой отснятые кассеты… инструкцию забираете тоже. С фельдъегерем ставки убываете в Ефремов, оттуда на литерном в Москву. Отбываете немедленно, прямо сейчас.
            - Есть.
            Макс Владимирович подошёл к генералу, на груди «ФЭД», положил в свой вещмешок инструкцию и сетку с кассетами.
            - Готов товарищ генерал-майор, - рапортуя по стойке смирно. В кабинет вошёл капитан НКВД.
            - Вы поступаете в его распоряжение до самой Москвы.
            - Есть.
            Фотокорреспондент, в сопровождении почтового курьера ставки вышли из кабинета. Их проводили взглядами:
            - Ну что, товарищи, присаживайтесь вокруг стола. -  Сделал соответствующий жест руками генерал.
            Но Васильев затормозил момент, поднимая руки:
            - Одну минуту…Товарищ командующий, может отпустим моих бойцов отдыхать, они же с прыжка толком не спали. А нам ещё возможно долго разговаривать придётся.
            Генерал Жмаченко несколько секунд думал, затем:
            - Хорошо. Командуй, капитан. Сам стал садиться на первый стул от стола начальника разведки.
            - Свободны, сынки. – К начальнику разведки 3й армии. – Товарищ майор, не могли бы распорядиться, чтобы им, какой ни будь, угол дали, чтобы кемарнуть могли. Час назад на ногах еле держались…
            Майор вышел в коридор, подзывая старшего лейтенанта. Васильев сел рядом с генералом. В кабинете они остались вдвоём. Генерал кивнул на снаряд:
            - И из далека тащишь эту железяку?
            - С речки Оптуха, километрах в пяти от станции Старый Колодезь. Там их танк «Тигр 4» утонул, мост его не выдержал, а Макс… старший лейтенант Альперт, мне как раз только-только их инструкцию прочитал, там и про этот снаряд написано… калибр 86 мм, если правильно помню. Вот я его и решил с собой взять. Мне, по крайней мере, про него ничего не известно. Коль не нужен… выбросим.
            В это время в кабинет вернулся начальник разведки армии.
            - …Но я не об этом Вам рассказать хотел, товарищ генерал. Про группу Джанго Вы знаете… ведь?
            - Ну… В общих чертах… - подтвердил майор Лихачов. Генерал промолчал, подняв брови.
            Капитан Васильев глубоко вздохнул:
            - По дороге сюда, просматривал его документы. Там были данные по его главной задаче, после вывода нашей группы, ну, если бы всё сложилось как задумано… - Капитан сделал паузу. – он же должен был в Змиёвку идти… не так ли?
            Офицеры, на больших должностях переглянулись:
            - Так-то оно так, только это ведь информация не для всех. Ты, как бы, к этому отношения не имеешь.
            - Я имею к этому отношение, товарищ генерал.
            Филип Федосеевич напряжённо медленно поднял глаза на капитана. Майор тоже на него посмотрел.
            - Я был в Змеёвке. У меня был целый день ожидания, решил узнать, что там немцы за секреты прячут…
            В кабинете стало совсем тихо. Новость Васильева ошеломила офицеров. Наконец вязкую тишину нарушил злой голос генерала:
            - Ну, Васильев!.. Недаром особисты всегда на тебя зуб имели. Говорил же, никаких отклонений от маршрута и поставленных задач! За невыполнение приказа тебя к стенке поставить надо. И группа скорее всего из-за тебя легла.
            Васильев молчал. Опять жуткая тишина.
            - Облава из-за тебя?!!
            - Никак нет. Облава организована из Орла, сразу по всей железке. Сиротин и Альперт под неё попали в Куракино, где производили крайнюю съёмку. Я, когда из Змеёвки вышел. Что-то случилось в Орле. Там есть наше подполье, может они чего знают. А тайна в Змиёвке… - он загадочно замолчал, сузив глаза, - большая и важная для фронта…
            …Далее Васильев начал подробно рассказывать о своем незапланированным разведывательном рейде в Змеёвку, особо подчеркивая и в подробностях рассказав о вербовке его персоны… раненного нацистского офицера Украинской Добровольческой, другом своего детства, бывшего комсомольца и… предателя Родины, Павлом Рябовым. Рождался новый день 15 мая, а завтра, 16го мая, они договорились о встрече там же, в Змиёвке, у пивнухи.

            Когда разведчик закончил свой рассказ, эпизодом возвращения Сиротина и Альперта из Курахово, в окно, за спиной Майора Лихачова, уже хотела светить утренняя заря. с час назад, захотели курить... открывали окно, чтобы разбавить ночным воздухом столб дыма в кабинете, пришлось выключить свет, отодвинув маскировочные занавески. Шёл уже четвёртый час, включать свет, поновой, не требовалось.
            - …Так что эти объекты бомбить надо… и хорошо бомбить!
            Васильев закончил свой пересказ, закурил очередную папиросу.
            - Так ты, получается, с похмелья что ли? - С косой улыбкой бросил генерал. - Когда ты всё успеваешь, Васильев. – Глубокий вздох, после очередной затяжки, затем генерал раздавил мундштук «Казбека» в пепельнице. - И снаряд, и инструкция… и шнапс. И Змеёвка… нате вам… - последнее сказал, очевидно, с большим удовольствием.
            - Всё само–собой получается, товарищ генерал, не убрал немец инструкцию… оставлять, что ли? Танк тонет, а снаряд секретный… мимо пройти?..
            - Так это получается, что тебе завтра надо быть в Змеёвке? – произнёс себе под нос Лихачов.
             - Нигде ему завтра быть не надо. – Сурово заключил генерал. – Даже если эта облава не из-за тебя, а скорее всего это так, сейчас ты у них всё равно под подозрением. Значит, сейчас так… Васильеву отдыхать! Майору Лихачову… доставить этот снаряд артиллеристам, химиков привлеки… определи ценность этой железяки. Решение по снаряду позже принимать будем. – Генерал стал вставать. - Всё… свободны. До утра свободны, товарищи офицеры. Капитан, да и тебе, майор, надо бы поспать хоть сколь. Но утром мне по снаряду доложить, товарищ майор. И ты никуда не исчезай… сейчас летунам звонить буду. Эти заводы оставлять нельзя. Как там эти самоходки обзываются, запишу?
             - «Фердинанды», товарищ генерал…
            

            ЭПИЛОГ.

            Парни спали в соседней избе, Сиротин на койке, Громов и Трифонов на полу. Николай старался не шуметь, поставил в угол автомат, сам улегся на деревянный пол. Тут же упал в бездонную яму сна, без всяких картин.

            Хорошим, ласковым погодой, был май 1943го года, грозы проходили быстро, освежая воздух до пьяна. Зато днём солнце, зелень и… и соловьи без умолку… без зноя, кто придумал, что они поют только ночью? Дни без надоедливых дождей. Жизнь вокруг страшной войны, застрявшей под Курском, расправляла свои божественные крылья птенцами и щенками, и стремилась в голубое прозрачное небо. Никому не хотелось думать… что смерть рядом!
            А из фашистской Европы, по всем железным дорогам, везли, и везли… и везли железную смерть… чтобы совсем скоро она начала безжалостно стрелять по всей этой нежной жизни!

            Сколько дорог уже пройдено, сколько придётся пройти… и сколько их… оборвётся под железным дождём предстоящих битв. Но распрямилась пружина Русского лука. На 700 километров отброшен ворог от разбитого в щебень Сталинграда. Повернула на запад страшная война! И хоть далека еще наша граница с рейхом фашистов, но до Берлина… на 700 километров меньше. Лишь бы не кончалась… Курская весна, не гасла в ясном небе… заря Курская! Не обрывалась песня сверчка… лязгом гусениц огромного немецкого танка.


            Продолжение:   
            Начало 4й части:   http://proza.ru/2023/12/05/855   
            Начало повести «Курская заря»:   http://proza.ru/2021/10/28/1175   
            Начало цикла повестей «Опаленные войной»:   http://proza.ru/2016/06/25/1303   

            10.12.2024
            Олег Русаков
            г. Тверь