Книга о Ницше. Глава 7. Антихрист

Предыдущие главы.

1.Эволюция взглядов Ф. Ницше на греческую трагедию (http://proza.ru/2024/01/02/1506)

2. Ницше, Дарвин, Шопенгауэр (http://proza.ru/2020/08/14/1392)
3. Натурфилософия Ницше (http://proza.ru/2025/07/20/1573)
4. Ниспровержение морали (http://proza.ru/2025/08/03/1345)
5. Происхождение видов и синдром доместикации ( http://proza.ru/2025/08/07/2009)
6. Ницше и постмодернизм. ( http://proza.ru/2025/08/10/1768)


Книга "Антихрист" - это одна из самых непонятых книг Ницше, ложные толкования возникают как при переводе, так и при прочтении оригинального текста. Книга не была издана при сознательной жизни Ницше, по сути, она была лишь черновиком, поэтому во многих утверждениях ощущается явный недостаток ссылок на первоисточники. Вместе с тем, в книге делается ряд смелых заявлений по поводу подлинного учения Христа и личности Иисуса, которые кажутся ничем не обоснованными предположениями. Вместе с тем, современные еврейские филологи, анализируя текст Нового Завета, порой приходят к выводам, похожим на те, к которым пришёл Ницше. Стало быть, и Ницше опирался на хорошие знание иврита и мог сравнивать текст Писания на иврите и на греческом, чтобы понять, какие ошибки были допущены при переводе Писания на греческий. Ведь христианство опиралось именно на греческий текст Писания, во всяком случае, со времён первых Вселенских соборов. Также хорошо известно, что греческие переводчики при переводе Нового Завета брали за основу уже существующий к тому моменту перевод на греческий перевод Ветхого Завета. По воле египетских правителей Птолемеев был совершён перевод Ветхого Завета на греческий, перевод этот, как известно, изобиловал многочисленными ошибками. Но не будем забегать вперёд, и будем двигаться по порядку, ибо книга "Антихрист" во многом разделяет судьбу Ветхого Завета, и часто переводится и понимается ошибочно.

Например, уже в самом начале книги мы находим рассуждения Ницше о сострадании: "Если измерять сострадание ценностью реакций, которые оно обыкновенно вызывает, то опасность его для жизни ещё яснее. Сострадание вообще противоречит закону развития, который есть закон подбора. Оно поддерживает то, что должно погибнуть, оно встаёт на защиту в пользу обездоленных и осуждённых жизнью; поддерживая в жизни неудачное всякого рода, оно делает саму жизнь мрачною и возбуждающею сомнение. Осмелились назвать сострадание добродетелью (в каждой благородной морали оно считается слабостью)". Русским словом "благородный" переводится немецкое vornehmen, которое по смыслу вроде бы соответствует и действительно означает благородный, но больше именно в сословном смысле, благородный, как знатный. Например, в книге "Так говорил Заратустра" Ницше употребляет уже совсем другое слово в значении благородство - der Adel. "Von Ohngef;hr“ — das ist der ;lteste Adel der Welt, den gab ich allen Dingen zur;ck, ich erl;ste sie von der Knechtschaft unter dem Zwecke". ( «Случайно» — вот древнейшее благородство в мире, которое я вернул всем вещам, я освободил их от рабства цели). А как я уже говорил выше, случайность имеет ключевое значение для Ницше и его концепции воли, как и для концепции воли Шопенгауэра. Стало быть der Adel - это есть истинное благородство для Ницше, к которому он стремится, а der Vornehmen - это скорее именно знатность. В английском переводе всё ещё хуже, там эта мораль знати превратилась в superior moral - в высшую мораль, что является грубейшей ошибкой, поскольку отождествляет мораль господ с пониманием высшего человека у Ницше [Переводчик: HL Mencken. Дата выпуска: 18 сентября 2006 г. [Электронная книга № 19322] Язык: английский Кодировка набора символов: ISO-8859-1]. Вместе с тем, в предыдущих главах было уже хорошо показано, что высший человек и элита, живущая по принципу морали господ, - это далеко не одно и тоже. В морали господ сострадание действительно считалось слабостью, но это не значит, что Ницше является сторонником этой морали в противовес христианской морали, которая опирается в первую очередь на сострадание. Здесь скорее имеет место игра слов, поскольку vornehmen - это ещё и немецкий глагол, который переводится как "делать" в значении предпринимать, совершать активные действия. В других сочинениях Ницше использует термин Herrenmoral для обозначения морали господ, а не vornehmen Moral. То есть, в нашем случае он хочет подчеркнуть, что сострадание вредно именно для активных действий, которые происходят согласно инстинкту, без полного осознания и оглядки на угрызения совести. С этим согласятся и моралисты. Но при этом инстинкт может быть разным, как высшим, как низшим, и оба они могут руководить человеком, который что-то предпринимает, не очень это обдумывая, на свой страх и риск. Но только в случае высших инстинктов мы имеем торжественное утверждение жизни, тогда как низкие инстинкты представляют собой декадентские инстинкты нисходящей жизни. Сострадание заставляет осмысливать, осознавать, в конечном итоге заставляет брать только на себя авторство всех поступков своего тела, но только в том случае, когда оно чрезмерно, когда оно считается главной добродетелью. Ведь на исповеди главное не то, действительно ли человек виноват в том, что он сделал или нет, а то, насколько он сострадает жертве, и в конечном итоге его сострадание должно пересилить истину (например, истину того, что он лишь выполнял приказ), и заставить его наказывать только одного себя за то, что случилось с жертвой. "Исходя из инстинкта жизни, можно бы было в самом деле поискать средство удалить хирургическим путём такое болезненное и опасное скопление сострадания, какое представляет случай с Шопенгауэром (и, к сожалению, весь наш литературный и артистический decadence от Санкт-Петербурга до Парижа, от Толстого до Вагнера)..."

Самая крупная жемчужина книги "Антихрист" содержится вот в этом отрывке: "Ни мораль, ни религия не соприкасаются в христианстве ни с какой точкой действительности. Чисто воображаемые причины (“Бог”, “душа”, “Я”, “дух”, “свободная воля”, - или даже “несвободная”); чисто воображаемые действия (“грех”, “искупление”, “милость”, “наказание”, “прощение греха”). Общение с воображаемыми существами (“Бог”, “духи”, “души”); воображаемая наука о природе (антропоцентрическая; полное отсутствие понятия о естественных причинах); воображаемая психология (явное непонимание самого себя, толкование приятных или неприятных всем общих чувств - как, например, известных состояний nervus sympathicus - при помощи символического языка религиозно-моральной идиосинкразии, - “раскаяние”, “угрызение совести”, “искушение дьявола”, “близость Бога”); воображаемая телеология (“Царство Божье”, “Страшный суд”, “вечная жизнь”). - Этот мир чистых фикций сильно отличается не в свою пользу от мира грёз именно тем, что последний отражает действительность, тогда как первый извращает её, обесценивает, отрицает. Только после того, как понятие “природа” было противопоставлено понятию “Бог”, слово “природный”, “естественный” должно было сделаться синонимом “недостойный” - корень всего этого мира фикций лежит в ненависти к естественному (действительность!); этот мир есть выражение глубокого отвращения к действительному... И этим всё объясняется. У кого единственно есть основание отречься от действительности, оклеветавши её? - У того, кто от неё страдает. Но страдать от действительности - это значит самому быть неудачной действительностью... Перевес чувства неудовольствия над чувством удовольствия есть причина этой фиктивной морали и религии, а такой перевес даёт содержание формуле decadence..." Только поняв разницу между миром фикции и миром грёз, мы сможем понять всё, что далее Ницше пишет про личность Иисуса. Свой идеал Ницше находил в дикой природе, мир грёз - это мир искусства, как подражания природе, понимаемой исключительно как царство изобилия и бессознательной щедрости. Мир фикции - это идеал, который вообще находится вне природы и всего живого, чистая абстракция, которая может быть понята только через отрицание земного бытия и земной жизни.

Главное утверждение касательно личности Иисуса заключается в том, что тот в полной мере не осознавал, насколько вредоносным является его учение, будучи противопоставленым грандиозному строению мира грёз в Римской империи. Сам Иисус был далёк от того, чтобы кому-то противостоять и едва ли понимал, что такое Римская империя, и в каких отношениях с ней находится Израиль. Он видел только то, что было в наличии перед глазами и следовал по большей части своему инстинкту. Уже это утверждение является невозможным не только для христианина, но и вообще для всякого мыслителя платоновской парадигмы. Тот, кто учил брать на себя авторство поступков своего тела, сам в полной мере не являлся их автором, он в полной мере не осознавал себя. В предудыщих главах этой книги я достаточно прояснил касательно того, как понимает мир платоновская парадигма. Каждый полагается автором поступков своего тела, нужно только сделать так, чтобы он осознал это. Ведь любой инстинкт полагается чем-то плохим, источником зла или, во всяком случае, небрежностью, попустительствующей злу. Только когда мы предположили вслед за Ницше, что инстинкты могут быть самыми разными, одни действительно гадкими и низкими, другие, наоборот, вполне возвышенными, и часто в отдельном человеке эти оба смешиваются между собой в разных пропорциях, создавая драматично мучительные противоречия человеческой души, только тогда мы поймём, что подавлять инстинкты - это далеко не единственный путь сохранить благочестие. Та инстинктивная небрежность, которая у Платона неизбежно от своего невежества становится пособником зла, в личности Иисуса становится источником некоторого личного блаженства. Несопротивление злу, неспособность и нежелание бороться против чего-то, но при этом внутреннее огорчение от зла, упорное нежелание быть пособником зла, следовать у него на поводу - всё это отличало тот инстинкт, который руководил Иисусом. В конце концов, чтобы хорошо учить других принимать на себя авторство всех поступков своего тела, нужно как раз иметь в себе некоторый инстинкт, автором которого не являешься, иными словами, оставаться в чём-то ребёнком, в данном случае - незрелой личностью. Только в таком случае собственное существование будет восприниматься не как мучительное бремя, а как блаженство. Блаженство при полном авторстве за свои поступки - вещь почти невозможная, во всяком случае без внешних стимулирующих средств, типа алкоголя или церковных обрядов. Эти стимуляторы как раз слабляют напряжение ума, позволяют пусть на время провалиться в неосознанное состояние. К тому же, такого человека будет изматывать сострадание, от которого он будет искать временного забвения. Иисуса, как утверждает Ницше, сострадание не изматывало, именно поэтому он был таким успешным учителем сострадания, он был способен сохранять блаженство сам по себе, именно это блаженство он и называл царством Божьим.

Разумеется, эту часть учения Иисуса его непосредственные ученики понять не могли, ведь чтобы понять это, им самим следовало бы стать такими же, как Иисус, приобрести такую же физиологию, что для взрослого, сформировавшегося человека было практически невозможно. Поэтому ученики серьёзно исказили учение своего учителя, в частности не понятую ими концепцию царства Божьего, которое теперь стало грядущим царством на небесах. Это искажение и стало называться христианством. Ницше сравнивает христианство с буддизмом, при этом сравнение идёт явно в пользу буддизма. "Осуждая христианство, я не хотел бы быть несправедливым по отношению к родственной религии, которая даже превосходит христианство числом своих последователей: по отношению к буддизму. Обе принадлежат к нигилистическим религиям, как религии decadence, и обе удивительно непохожи одна на другую. Теперь их уже можно сравнивать, и за это критик христианства должен быть глубоко благодарен индийским учёным. Буддизм во сто раз реальнее христианства, - он представляет собою наследие объективной и холодной постановки проблем, он является после философского движения, продолжавшегося сотни лет; с понятием “Бог” уже было покончено, когда он явился. Буддизм есть единственная истинно позитивистская религия, встречающаяся в истории; даже в своей теории познания (строгом феноменализме) он не говорит: “борьба против греха”, но, с полным признанием действительности, он говорит: “борьба против страдания".

Из-за этого может показаться, что Ницше здесь выступает сторонником буддизма, впрочем, дальше по книге нам покажется, что он является сторонником индуизма с его законами Ману или язычества Римской империи. Без должной оптики можно совершенно запутаться и не понять, что именно Ницше поддерживает. Понятно, что буддизм - это религия декадентская, Ницше сам об этом пишет, это значит, что для буддизма земная жизнь - это страдание, а источник всех страданий - желание. Но целью является не избавление от греха, а избавление от страдания, причём не только себя, но и других, одна одновременно и эгоистическая и альтруистическая. Земной мир отрицается не только ради альтруистической любви к ближнему и пользы этого ближнего, как в христианстве, но и ради личных интересов каждого человека, ради его избавления от страдания. Проще говоря. буддизм свободен от рессентимента. "Поэтому именно он не требует никакой борьбы с теми, кто иначе думает; его учение сильнее всего вооружается против чувства мести, отвращения, ressentiment (“не путём вражды кончается вражда” - трогательный рефрен всего буддизма). И это с полным правом: именно эти аффекты были бы вполне нездоровы по отношению к главной, диететической, цели. Если он встречает духовное утомление, которое выражается в слишком большой “объективности” (т. е. в ослаблении индивидуального интереса, в потере “эгоизма”), он с ним борется тем, что придаёт даже и вполне духовным интересам строго личный характер. В учении Будды эгоизм делается обязанностью. “Необходимо одно: как тебе освободиться от страданий”, - это положение регулирует и ограничивает всю духовную диету".

Из этой цитаты ясно, что буддизм вовсе не ставит себе целью пробудить у господствующего класса угрызений совести. Собственно, это и не нужно, всё это уже успешно проделано до появления буддизма. Буддизм приходит как просвещение и демонтирует старые философские системы за ненадобностью, его декаденство очень похож на декадентство европейцев после ниспровержения сословной иерархии. Мировоззрение современных европейцев очень похоже на буддизм, разные философские концепции, например, известный экзистенциализм, представляют собой такие вот европейские вариации буддизма. Если следовать Шопенгауэру, то раньше человек испытывал на себе две формы угнетения: слабые угнетались сильными, а сильные угнетались роковой неотвратимой случайностью, которая суть сама мировая воля. Теперь, после избавления от сословной иерархии, все испытывают лишь гнетущую силу рока, Гнёт сильных над слабыми становится всё слабее и реже, но по мере того, как он ослабевает, усиливается гнёт роковой случайности, который теперь начинают испытывать на себе даже слабые. Раньше они как-то не очень страдали от гнёта случая, часто видя в нём даже избавление от страданий, которые им причиняли сильные, или просто приписывали гнёту сильных даже те страдания, что причинял им случай. Нужна определённая степень могущества, чтобы начать грустить по поводу того, что всё это могущество может быть утрачено по воле нелепого случая, в конце концов, человек смертен, и эта мысль больше всего раньше угнетала именно тиранов. Теперь вся тяжесть небесного свода, лежащего раньше на плечах сильных, свалилась на головы эмансипированного большинства. Это требует своей стратегии ускользания, своих пророков, которые помогают выносить это, такими пророками и являются буддистские учителя. Они также приписывают человеку брать на себя авторство поступков своего тела, но нарушение этого не называют грехом и преступлением против бога, здесь происходит отождествление понятий свобода и авторство всех поступков своего тела, наиболее ясно мы встречаем это в сочинениях французского писателя Альбера Камю. То есть, утешением для экзистенциализма становится именно свобода, полагание себя свободным, принятие на себя авторства за инстинктивное поведение словно нейтрализует случайность, нависающую над человеком, словно Дамоклов меч. "Человек - это не то, что делают из него обстоятельства, а то, что он делает с тем, что сделали с ним обстоятельства" - говорит Жан Поль Сартр. Сартр полагает случайность исключительно чем-то внешним, выносит её за рамки инстинктов, внутренняя мотивация человека полагается исключительно осознанной, человек обречён делать свободный выбор, тем самым он освобождается от гнетущих внешних обстоятельств, он больше не марионетка обстоятельств, при том, что его способность влиять на эти обстоятельства сильно ограничена.

Понять, как это действует, может одна особенность, которая объединяет буддизм, христианство и экзистенциализм - это принебрежительное отношение ко всякого рода гаданиями на судьбу. В буддизме монахам этим заниматься запрещено, гадания считаются "низким животным искусством", в христианстве официальное духовенство тоже этим не занимается, и часто церковь здесь опирается на Ветхий Завет, где гадания прямо объявлены грехом. В экзистциализме гадания или бросание жребия в той или иной степени означают отказ человека от того, чтобы делать выбор, уклонение его от ответственности или от собственной свободы, от которой ему всё равно некуда деться, так что он лишь обманывает себя, будто бы может быть несвободным. Не для всех сторонников экзистенциального подхода такая ответственность ровняется свободе, Хайдеггер, к примеру, смотрит гораздо глубже, и рассматривает такую концепцию, как, собственно, бытие, которое может теряться и находить себя в сущем, последнее как раз представляет собой слепое плавание по течению, в угоду различным случайным жребиям, то есть, опять же самообман. Различные гадания известны со времён Античности, в том числе, упомянутый уже мной Дельфийский храм. Но зачастую смысл их заключался не в том, чтобы действительно предсказать судьбу, а в том, чтобы освободить человека от необходимости делать выбор. Самый простой пример, когда полководецв в Античности сомневается, стоит ли ему вести армию в атаку или нет, он часто прибегает к гаданиям по птицам или органам жертвенных животных. Если следование гаданиям привело его к поражению, это частично снимает с него ответственность за поражение, часть ответственности перекладывается на богов, если же следование гаданиям привело к победе, то и здесь полководец должен разделить часть своей славы с богами, тем самым он не будет слишком возвеличивать себя над соотечественниками. Трудно переоценить важность таких гаданий в политической системе Античности, они в значительной степени снимали напряжённость, возникающую от политической борьбы как внутри, так и между греческими государствами. Боги вовлекались в политику и как бы становились третейскими судьями, ветвью власти, которая не давала прочим ветвям власти обрушится. Если человеческие решения ещё можно было оспорить, то божественные не подвергались апелляции. Особенно интересно, что именно древнюю Грецию, а именно, её философию и даже поэзию Хайдеггер рассматривал как наибольшую полноту бытия, когда бытие было наименее потеряно в сущем, и якобы уже в Римской империи окончательно потеряло себя в нём и в метафизике. За этим стоит довольно любопытная теория, согласно которой, дух древних греков заключался вовсе не в следовании гаданиям и предсказаниям, этого было предостаточно и до них в Европе и в Азии, а в специфическом отношении к этим гаданиям, которое в конечном итоге многих приводило к отказу действовать согласно ним, отказываясь от сотрудничества с богами и беря ответственность только на себя. Здесь зарождение греческой философии рассматривается как явление аналогичное философским школам древней Индии, которые были сформированы как раз вопросом о бытии и буддизму, как наиболее успешной постановкой этого вопроса. Тем не менее, невзирая на авторитет Хайдеггера, у нас нет никаких оснований утверждать, что тем общим, что объединяло древних греков, была философия. Гораздо больше на место консолидирующего звена греческих полисов подходит Дельфийский храм, да и итог греческой философии стал полностью противоположным индийской философии - максимальное забвение вопроса о бытии и формирование метафизики Платона и Аристотеля, после чего философия стала считаться синонимом метафизики.

Впрочем, вполне можно допустить, что философы до Платона действительно ставили вопрос о бытии так, как ставил его Хайдеггер, то есть, через отказ от гаданий, жеребьёвок и прочих форм перекладывания ответственности с себя на богов, а по сути - на случай. Но уже сомнительно тоже самое относительно античных поэтов, к тому же, со временем греческие поэты эволюционировали из одиноких чтецов стихов в драматургов, пишущих пьясы сразу для несколько актёров на сцене. А древнегреческий театр, как утверждал Ницше, изначально представлял собой как раз перекладывание ответственности с человека на судьбу и богов, а предсказание судьбы нередко является завязкой действия в древнегреческой пьессе. Мне кажется довольно сомнительным утверждение Хайдеггера о том, что древнегреческое понятие "истина", которое он находит у поэтов, так сильно отличается от современного. Хайдеггер справедливо обращал внимание, что греческое слово "аллетейя" начинается с отрицающей приставки "а", что значит, что истина представляет собой отрицание чего-то, стоящего в корне слова, отрицание леты. Наиболее очевидный перевод Леты - это река забвения, протекающая в царстве мёртвых, о которой в числе прочего упоминает и Платон в "Государстве". В его интерпретации эта река существует для того, чтобы души умерших, испив из неё, теряли свои воспоминания о прошлой жизни и готовы были к новому рождению на земле. В таком случае самый очевидный перевод "леты" - это забвение. Но Хайдеггер понимает это забвение как сокрытие, словно воспоминания просто скрываются. Отсюда он делает вывод, что "аллетейя" - это отрицание такого сокрытия, и буквальный перевод истины - это несокрытость. То есть, истина превращается в истину о бытии в понимании Хайдеггера, о бытии экзистирующем, отказавшимся от жеребьёвок и обречённого делать выбор самостоятельно. Здесь уже даже не столь важно, насколько верно такая истина отражает положение вещей во внешнем мире, она имеет исключительно субъективное значение, объективный мир уже вытекает из такого понимания истины, как следствие совместного человеческого выбора, а вещи начинают иметь значение, только когда они попадают в такой горизонт неизбежного человеческого выбора, словно начинают давить на человека, напоминая ему, что между ним и вещью есть только пустота, и нет богов и сил, на которых можно хотя бы частично переложить груз ответственности. То есть, несокрытость здесь понимается именно как несокрытость бытия в сущем, полная открытость бытия, и, как следствие, неизбежность делать выбор. И всё-таки, здесь остаётся совершенно неясным, как такое экзистенциальное понятие истины могло затем у Аристотеля трансформироваться в общеизвестное логическое понимание, что истина - понимание вещей такими, какие они есть? При этом сделано это было без каких-либо серьёзных предисловий и переходных рассуждений, как нечто очевидное. Исходя из древнегреческих поэтических текстов мы действительно приходим к тому, что лета - это забвение, но забвение особого свойства, в котором воспоминания не скрываются, они подменяются некоторой галлюцинацией или видением, которое полностью отвлекает от воспоминаний о своём прошлом. В "Государстве" Платона это видения загробного мира и ткущих ткань судьбы мойр. У Гомера, к примеру, подлинные воспоминания могут на время вернуться к душе умершего, если она выпьет жертвенной крови. Одиссей таким образом общается со многими воинами, павшими в боях за Трою и со многими другими покойными. Здесь напрашивается другое значение, а именно, что аллетейя - это отсутствие видений. Видение может быть заблуждением или ложью, но отсутствие таких видений - это истина, это значение истины гораздо ближе к тому пониманию, которое затем сформировалось у Аристотеля. Отсутствие видений касательное вещей - это значит восприятие этих вещей такими, какие они есть. Никакого противоречия с логическим понятием истины здесь не возникает.

Христос в понимании Ницше предстаёт таким вот экзистенциалистом, или подлинно вопрошающим о бытии. В зависимости от того, имеет такое вопрошание какое-то историческое значение, как у Хайдеггера, или не имеет его как у тех, кого Сартр назвал экзистенциалистами. Аналогичное понимание Христа мы можем встретить у Макса Шелера - феноменолога, крайне близкого к экзистенциальной проблематике. В своих сочинениях Шелер отстаивает такое же подлинное учение Христа, о котором писал Ницше. При этом Шелер акцентирует внимание на христианской концепции любви. Языческая концепция любви, как он полагает, представляет собой всегда стремление к совершенству, любить можно только кого-то более совершенного, чем ты, в каком-то отношении. Одновременно любовь - это и стремление к совершенству, полное совершенство же представляют боги, в силу чего сами боги никого любить не могут, это чувство им неведомо в языческой концепции. Христианство, а, точнее, подлинное учение Христа эту схему переворачивает, теперь любовь исходит от бога, бог сам есть любовь, то есть, это по определению любовь существа совершенного к существам менее совершенным, неполноценным, больным. Если теперь принять во внимание, что в язычестве божество - это в первую очередь соавтор человеческих дел, который появляется каждый раз тогда, когда человек бросает жребий или совершает гадание, то переворачивание языческой иерархии любви приводит к тем же следствиям, к каким пришли и экзистенциалисты. Теперь бог - это тот, кто, наоборот, возникает тогда, когда человек отказывается от гаданий и берёт авторство поступков своего тела только на самого себя. Бог здесь не становится соавтором, он является тем, кому человек исповедуется в несовершенстве своей любви. Интересно, что Шелер при этом возражал Ницше и его пониманию христианства, он утверждал, что Ницше в христианстве видел только рессентимент, при этом Шелер понимал этот термин традиционно ошибочно, как зависть. Он не разглядел, что у Ницше есть также и другое христианство, христианство Христа, христианство экзистенциальное. Единственное, в тех обстоятельствах, в Античности оно не могло принять форму какой-то школы или религии, поэтому единственным подлинным христианином остался сам Христос. Но, в отличии от Шелера, Ницше утверждает, что учение Иисуса привело не к возникновению античного буддизма или экзистенциализма. Еврейский народ, ведя жесточайшую борьбу за независимость и самобытность с Римской империей, просто не мог потерпеть буддиста и анархиста в своём тылу и поспешил избавиться от него. В тех обстоятельствах это вполне логичный конец для будды, против которого он и сам не возражал, только вот сама смерть его оказалась противоречащей его жизни. Смерть Сократа, принимающего яд и спокойно засыпающего здесь была куда более уместна. Но смерть на кресте, мучительная, агонизирующая, унизительная, привела к тому, что фигура Иисуса превратилась в мученика, и на этой почве возникла уже школа и религия, но совсем другая, очень далёкая от буддизма и экзистенциальной онтологии. "Теперь уже видно, чему положила конец смерть на кресте: новому, самобытному стремлению к буддистскому спокойствию, к действительному, а не только обещанному счастью на земле. Ибо - как я уже указывал - основным различием между обеими религиями-decadence остаётся то, что буддизм не обещает, но исполняет, христианство же обещает всё, но не исполняет ничего" (Ф. Ницше,"Антихрист").

Иначе говоря, после смерти Христа его ученики ввели в религию рессентимент, как учение о том, что властители являются намеренно злыми и жестокими, и полностью осознают эту свою злобу и жестокость. В учении самого Иисуса такого и близко не было, хотя оно тоже приписывало человеку авторство поступков его тела, тоже призывало к покаянию и утверждало, что "на небесах больше рады одному раскаявшемуся грешнику, чем 99-ти праведникам, которым не в чем каяться". Но, очень важно, что как утверждает Ницше, в учении Иисуса Царство Божье находилось на земле, этим царством было его собственное восприятие мира, особенность психики. Никакой мести властителям и богатым после смерти, никакого ада для грешников в его учении предусмотрено не было. Всё спутала смерть на кресте, которая всех одновременно ужаснула и пробудила ненависть к властителям "Очевидно, маленькая община именно не поняла главного, символического в таком способе смерти, свободу, превосходство над всяким чувством ressentiment: признак того, как мало вообще они его понимали! Сам Иисус ничего не мог пожелать в своей смерти, как только открыто дать сильнейший опыт, доказательство своего учения" (Ф. Ницше, "Антихрист"). Здесь разница во многом физиологическая. Агония во многом защищает от боли того, кто страдает, погружая его в бессознательное состояние. Да, смерть на кресте могла длиться до трёх суток и была крайне мучительной, но к Иисусу римляне проявили милосердие и умертвили его значительно раньше, проткнув копьём. Но со стороны, особенно для учеников Иисуса это выглядело кошмаром, вид агонии часто вызывает сострадание, и именно сострадание учениками Иисуса было положено в основу создаваемой ими религии. "Обнаруживается зияющее противоречие между проповедником на горах, море и лугах, появление которого так же приятно поражает, как появление Будды, хотя не на индийской почве, и тем фанатиком нападения, смертельным врагом теологов и жрецов, которого злость Ренана прославила как “le grand maitre en ironie”. Я сам не сомневаюсь в том, что обильная мера желчи (и даже esprit) перелилась в тип учителя из возбуждённого состояния христианской пропаганды: достаточно известна беззастенчивость всех сектантов, которые стряпают себе апологию из своего учителя" (Ф. Ницше, "Антихрист").

Современная Европа стремительно скатывается в буддизм, который, как утверждает Ницше, является декадентской религией, не знающей рессентимента. Экзистенциализм - одна из его форм, и даже причудливая историческая онтология Хайдеггера. Экзистенциализм, конечно, может быть спасением для человека, но вместе с тем делает уже невозможным следование по пути Античности и Возрождения. Отказ от гаданий и жеребьёвок в ключевых жизненных обстоятельствах, стремление только себя делать автором поступков своего тела, обрекание себя на неизбежность делать выбор - всё это оправдано только в том случае, если мы понимаем инстинкт исключительно в духе христианства и платоновской философии, то есть, как источник порока и нечто вредное. Только в таком случае гадание, которое перекладывает часть ответственности на божество, то есть, на инстинкт, можно рассматривать как потакание порокам. Но если понимать дикую природу и инстинкт так, как понимал их Ницше, то смысл гаданий в корне меняется. Если в гаданиях человек обращается к античным богам, представляющим собой в значительной степени подражание дикой природе, хотя, конечно, боги - это отражение мировоззрения самых разных слоёв общества, в том числе и тиранов, но в значительной степени благодаря стараниям поэтов античные боги преимущественно представляют собой именно подражание дикой природе.... Если человек в гаданиях обращается к таким богам, то он обращается к другим, к высшим инстинктам. И большой вопрос, каких богов привлекали в соавторы древние греки, когда назначали по жребию судей, присяжных и даже членов Верховного Совета в Афинах, известного как Совет Пятисот? Так или иначе, в той высшей цивилизации, которая зрела в недрах Римской империи, которую Ницше рассматривал как идеал, подобные жеребьёвки вне всяких сомнений должны были играть важную роль при назначении на должности.

Проблема заключается ещё в том, что эти утверждения Ницше по поводу подлинного учения Иисуса и его искажения в последующем христианстве долгие годы казались ни на чём не основанными и рассматривались, как бездоказательные предположения. Тем не менее, за этим, как это часто бывает у Ницше, стоят тщательные филологические исследования, только теперь это не классическая греческая и латинская филология, а еврейская филология. Сегодня уже другие исследователи еврейского текста Писания, иудейские толкователи приходят к выводам, очень похожим на те, к которым пришёл Ницше. В частности, Яаков Бен Йегошуа делает довольно интересные и нетипичные утверждения относительно учения Иисуса, анализируя еврейский текст Библии. Во-первых, он указывает на неверный перевод слова ;;;"; , которое часто переводят как рай, то есть место пребывания бога и спасённых душ. "Во-первых, ;;;"; PaRDeS (Сад) — это аббревиатура, описывающая традиционный раввинский метод толкования. ; P = ;;;;;;; P'shat (Поверхность: Простой смысл), ; R = ;;;;; Remez (Намек), ; D = ;;;;;;; D' rash (Сравнительный анализ), ; S = ;;;; Sod (Тайна: Тайна). Все последующие толкования подчиняются ;;;;;;; P'shat , простому смыслу.

Слово ;;;; Pardes , как объяснено, означает Фруктовый сад или Сад и является метафорической ссылкой на ;;; ;;;;; Ган Эден (Рай)". [ URL: https://www.bethmelekh.com/yaakovs-commentary/category/yeshua, дата выдачи: 17.09.2025].

Впрочем, это было известно ещё с древних времён, ещё когда впервые Тора была переведена на греческий язык ещё до принятия христианства. Но Иегошуа идёт дальше, утверждая, что небеса в библейском смысле - это вовсе не то, что о них чаще всего думают, в частности, это вовсе не место блаженства.

" Небеса — это не Рай. Верующие не возносятся на небеса после смерти. Откуда мы это знаем?" Мы находимся в Шеоле до воскресения, когда все будут судимы, праведники к вечной жизни, а нечестивые — в вечный огонь.

Библия также не учит о так называемом «Вознесении», мы будем унесены на облаках присутствия под открытым небом (греческое слово описывает воздух низкой высоты, которым дышат на уровне земли) в Новый Иерусалим, а не на небеса, как некоторые неверно истолковывают".[там же]

То есть, небеса - это не место блаженства спасённых душ, души вообще туда не попадают, согласно библейскому тексту, они находятся в Шеоле, рай - один из его отделов, другой - это ад, место мучений грешников. Здесь праведники лишь ожидают своего воскресения в теле в конце времён, а не пребывают в блаженстве. "Разбойнику на кресте рядом с Иисусом, который в смиренном покаянии почтил Иисуса, признав Его обещанным Мессианским Царем, Иисус сказал:

«Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю!»

- Лука 23:43

Мы знаем, что Иисус умер в тот день и сошел в Шеол, в рай. Он вознёсся к Отцу на небеса только после Своего воскресения. Это согласуется с древним иудейским пониманием Шеола/Гадеса, существовавшим в первом веке нашей эры, и двумя его частями, разделёнными непреодолимой пропастью (Луки 16:19–31)".[там же]

Также Иегошуа приходит к похожим выводам по поводу Царства Божьего, утверждая, что в учении Иисуса это царство находится на земле, а не на небесах.

"Некоторые говорят: «Но Царствие Божие называется Царством Небесным» (Марка 5:10).

Да, и оно также внутри нас (Луки 17:21), и теперь снизошло на нас (Луки 11:20), и еще не полностью явлено (2 Петра 3:13), и Царство сойдет. В конце концов, царь есть царь над всем, что ему принадлежит. Поэтому Бог есть Царь всего".[там же]

Да, в концепции Иегошуа есть ад, где грешники страдают за свои грехи, чего, как утверждает Ницше, не могло быть и Иисуса. Но Иегошуа лишь следует оригинальному тексту Писания, где подлинные слова Иисуса перемешаны с теми, что были вложены в его уста его учениками. Это неизбежно приводит к противоречиям в учении, и чтобы разрешить их, Иегошуа использует концепцию Нового Иерусалима, которой вообще нет в Писании, она взята из Ветхого Завета, чтобы обосновать воскрешение, отсутствие царства Божьего на небесах и райского блаженства. Но Ницше на том же материале, при анализе того же оригинального еврейского текста предлагает другое решение, а именно, что в оригинальном учении Иисуса не было ничего про ад и вечные муки грешников, не было рессентимента, и он был внесён туда лишь позже, его учениками, исказившими учение.

Первым христианам ещё предстояло проделать большую работу, чтобы истолковать слова своего учителя в духе рессентимента, это тоже было непросто. Судя по всему, изначально христианство было довольно противоречивой религией, всё изменилось, как утверждает Ницше, с приходом апостола Павла. Павел завершил формирование христианства как религии рессентимента, противоречия в учении он снимал в пользу рессентимента, из-за чего получился настолько радикальный рессентимент, что едва ли какая-то из прежних религий может с ним сравниться. Это учение стало более рессентиментным, чем иудаизм и неоплатонизм вместе взятые. Именно в этот период такое огромное значение стала иметь исповедь, а потому самоубийство стало одним из самых тяжких, а позже уже самым тяжким грехом, ведь это единственный грех, в котором невозможно раскаяться и получить отпущение грехов. В оригинальном учении Иисуса, как утверждает Ницше, жречество, священники вовсе не нужны, если исповедь и была, то исповедь принимала община и, возможно, избранный её руководитель. Это частично сохранилось в христианстве, например, в православии священников не назначали, а выбирали верующие, но одновременно с этим стало формироваться и кастовое жречество с полномочиями отпускать грехи. Через них церковь обретает колоссальную власть, и не только в католичестве, где возобладала традиция именно назначения, а не избрания священников. В православии происходили аналогичные процессы, церковь стремилась к власти и потому нередко впадала в ереси, а император время от времени получал полномочия управлять делами церкви. В конце концов, сформировалось монашество, как независимый от основной церкви институт, но вместе с тем в наибольшей степени выражающий стремление церкви к господству. Право принимать исповедь и отпускать грехи или назначать какое-то наказние для очищения грешника - это огромная власть, хоть это и не такая материальная власть, как власть государства. Отпущение греха не спасало, например, убийцу от государственного суда и от казни. Церковь, за исключением Папы Римского, и не приговаривала преступников к наказанию, её власть заключалась в возможности увеличения страданий. Например, предсмертная исповедь увеличивала страдания умирающего, добавляя к его телесным мукам ещё и муки совести. Инквизиция имела право пытать обвиняемого и активно пользовалась этим правом. Не вынося смертного приговора, церковь могла пытками искалечить так, чтобы человек желал смерти. В конце концов, и запрет самоубийства с вытекающими отсюда осквернениями тел самоубийц и церковными проклятиями в их адрес, вне зависимости от обстоятельств и личных заслуг самоубийцы - это тоже было эксклюзивное право церкви, которое заключалось в увеличении страданий, а, значит, власть её заключалась главным образом в возможности причинять душевные муки или, наоборот, избавлять от них уже тех, кто церковным воспитанием с детства был выдрессирован для угрызений совести и самобичевания или приговорённых к смерти преступников, которых могла греть мысль, что хоть они обречены на смерть, но перед богом уже чисты, и потому зачастую, даже будучи людьми не верующими, они поддавались домогательствам священников и соглашались на исповедь. Исповедь именно в современной её форме, как тайная исповедь наедине со священником - это сильнейшее оружие церкви в борьбе за власть над душами.

В литературе мы можем встретить массу примеров, когда священник настойчиво добивается аудиенции с человеком, приговорённым к смертной казни. Это стало обычной, широко распространённой практикой, многие атеисты и мятежные души в свои последние дни сдавались и соглашались на такую пытку в надежде на отпущение. Очень своеобразно эта встреча обыгрывается в повести Альбера Камю "Посторонний". Камю хоть и не называл себя экзистенциалистом, но явно творил в экзистенциальной манере, то есть, фактически был сторонником оригинального учения Иисуса, а не христианства Павла. Главный герой повести в значительной степени тоже начинает следовать этому учению после того, как оказывается на скамье подсудимых. Он сознаётся в содеянном на суде, но категорически отказывается исповедаться священнику и принять какую-то веру в небеса. Иными словами, он отказывается принимать христианский рессентимент, он ценит земную жизнь и возражает священнику, что никакие небеса не стоят волоска на голове женщины. И всё-таки, он себя полагает автором поступков своего тела, отказываясь принимать случайность как случайность, рассматривая её исключительно как выбор. Главный выбор, согласно Камю, для человека заключается в вопросе о самоубийстве. То есть, не каждый выбор является свободным, как утверждает Сартр, если человек выбирает покончить с собой, то тем самым он отказывается от свободы, от неизбежности делать выбор. Вполне в христианской манере Камю рассуждает, что самоубийство - это несвобода, свободен тот, кто отказывается от самоубийства. Это уже не является грехом, как в христианстве, поскольку исповедь для него не представляет ценности. Отношение к самоубийству здесь ближе к буддистскому, в буддизме верят в цикл перерождений, после смерти придётся родится вновь, с этой точки зрения самоубийство бессмысленно, а как отказ от свободы оно ещё и отдаляет от главной цели буддиста, которая заключается в том, чтобы прервать этот цикл перерождений. Отказ от самоубийства здесь аналогичен отказу от гаданий, это обрекание себя на то, чтобы делать выбор.

В заключении книга "Антихрист" показывает нам пример, противоположный христианству и тому пути развития, по которому оно вело человечество долгое время. Ницше указывает нам на законы ману и на пример Римской империи. Но здесь, особенно сегодня, это снова звучит на грани фола и зачастую становится причиной обвинений Ницше в фашизме. Действительно, именно попытка возродить Римскую империю вдохновляла итальянских фашистов, а попытка возродить кастовую систему Индии подвигала уже Третий Рейх. Нацизм при определённой точке зрения можно рассматривать, как рецепцию законов ману, при этом высшей кастой полагается арийская раса. Поэтому здесь крайне важно понимать отличия в понимании дикой природы у Ницше и у нацистов, о которых я писал уже в предыдущих главах, например в главе "Происхождение видов и синдром доместикации". Напомню, что нацисты в целом разделяли платоно-христианское понимание дикой природы, как царства выживания и борьбы за дефицит. Следовательно, биологизм нацистов был направлен на выживание и господство именно человеческого вида. Как следствие, сам вид был поделен на тех, кто готовы жертвовать личными интересами ради выживания коллектива и вида и тех, кто на такое не способен или способен в меньшей степени, и последние относились к более низким классам общества. При этом, конечно, они ещё были идеалистами в платоновском духе и полагали, что сама способность человека жертвовать собой подобным образом уже качественно отличает его от всех живых организмов как существо одухотворённое, рождённое свыше, а не только телесно. Для Ницше же даже в дикой природе не господствует борьба за выживание, там господствует борьба за господство, при этом зачастую принимающая суицидальные формы, что указывает на внутренее изобилие, волю к растрате. Человек же отпал от этой дикой воли, в значительной степени став инвазивным или одомашненным видом, он утратил во многом волю к расточительству, а взамен получил волю к чрезмерному размножению, что в конечном итоге приводит к дефициту ресурсов и к борьбе за дефицит. Но некоторые представители человеческого вида способны превзойти этот инстинкт и пробудить в себе и даже в других людях инстинкт растраты, на одних воздействуя физически, на других силой искусства, которое, будучи подражанием дикой природе, подавляет в человеке одомашненные инстинкты и пробуждает дикие. То есть, задача заключается не в том, чтобы превзойти дикую природу по навыкам выживания и добыче дефицита, а в том, чтобы превзойти её по способности побеждать дефицитную жизнь и исцелять инвазивную болезнь. Хотя при этом примечательно, что высшей кастой что у Ницше, что у нацистов полагается именно человек, способный жертвовать собой, в случае нацистов ради выживания вида, в случае Ницше - из природного инстинкта растраты себя. Главное отличие заключается в отношении к прочим кастам. Нацисты предпочитают насилие или отупляющий гипноз пышных государственных культов, Ницше же полагает, что высшие классы Индии и древнего Рима действовали ещё через искусство, которое суть подражание природе, следовательно тип художника, деятеля искусства тоже оказывался в высшем классе общества. Собственно, только находясь в высшем классе общества, художник может раскрыть себя в высшей степени как художник, то есть, как служитель культа поклонения дикой природе. Тогда как в других обстоятельствах художник вынужден делать многое ради заработка, угождать толпе и государству, которое нередко в Новое время есть организованная толпа, и тем самым он вынужден разбавлять подражание природе в различных формах человеческого видового нарциссизма. Это также имело место и в искусстве Третьего Рейха, художник не был свободен от оков морали и идеологии, он должен был не только подражать природе, но через подражание природе умудряться льстить человеческому виду. Но в те эпохи, когда художник был максимально свободен от этих требований конъюнктуры, а именно в Античности и в эпоху Возрождения, он воздавал человеческому виду не больше, чем тот того заслуживал и в целом относился к большинству человечества с нескрываемым презрением. И всё-таки, презрение - это далеко не ненависть, между этими чувствами пропасть, такая же как между древнегреческой трагедией и газовыми камерами в лагерях смерти.

В "Антихристе" Ницше пишет, что в законах Ману, во всяком случае в те времена, когда эти законы были написаны, различия между кастами вытекали из природы, он даже употребляет термин "естественные", но понять это мы можем только после того, как поймём дикую природу так, как понимал её Ницше. Касты отличались между собой в степени доместикации, наимее доместицированный человек должен был оказаться на вершине, более доместицированные ниже. При этом каждый занимает своё место в соответствии со своими биологическими склонностями. Скажем, каста ремесленников и торговцем гордится своей специализацией, и Ницше говорит, что специализация для них - это естественный инстинкт. Действительно, среди домашних животных специализация - это обычное явление, скажем, лошадь уже физиологически предназначена для тяжёлой работы, а корова для производства молока. И даже внутри одного вида возможна специализация, как между курами, где одних выращивают для производства яиц, других - для мяса. Высшие касты близки к псам, они хищники, которые обучены охранять стадо. Хищники менее всего одомашнены, хищников вообще сложнее всего приручать, синдром доместикации касается их лишь слегка, в целом же они всё равно остаются хищниками, хоть и прирученными. Если человек будет настаивать на том, чтобы ещё больше одомашнивать хищников, то те не станут такими, как коровы или овцы, они деградируют сразу до нежизнеспособных выродков, больных и измученных как некоторые карликовые породы собак. Коров и лошадей можно рассматривать как вторую степень вырождения. Ещё большая, можно сказать, третья степень вырождения или доместикации порождает касту слуг, которые лучше всего специализируются на сфере обслуживания, в природе такое часто встречается среди растений, к примеру, такие растения как кофе или виноград выращиваются не для жизненной необходимости, а для удовольствия. Ещё большее вырождение может привести уже к серьёзной физической деградации, которая одновременно приводит к утрате специализации, к тяжёлым наследственным заболеваниям, а также к психическому разложению, что может выражаться в социально опасном поведении, как немотивированная агрессия и самые отвратительные преступления. Такие не могут быть полезны обществу, а чтобы нейтрализовать их вред, Ницше советует строго контролировать их рождаемость вплоть до принудительных абортов и стерилизаций. К слову, в законах ману этого не было, за что Ницше уже критикует законы ману, но делает это не в книге "Антихрист", а в других книгах. И всё-таки, следует упомянуть, что ману запрещают прикасаться к крайним декадентам, именуемым чандалой, они велят чандале носить одежду с мёртвых, есть только чеснок, лук и прочую нечистую пищу. Здесь мы видим ещё элемент древнего деспотизма, эта часть законов ману никак не способствует высшим целям, к которым так стремится Ницше, более того, эту часть он как раз полагает причиной, почему индийское общество в конечном итоге разложилось. Негигиеничный образ жизни чандалы неизбежно привёл к эпидемиям, в том числе и к половым инфекциям, а эти инфекции в свой черёд привели к обряду обрезания, обязательному для всех мужчин. Вместе с тем, обрезание мальчиков в определённой степени способствует доместикации, это делает человека более одомашненным, а не более диким, как полагается. В древней Греции был запрещён обряд обрезания, слишком открытый половой член считался там предметом стыда. Ведь греческое высокое искусство пыталось изображать человека с заведомо уменьшенными половыми органами, то есть в пропорциях дикого животного. Крайняя плоть маскирует нарушение естественных пропорций, типичное для человеческого вида, а удаление крайней плоти, наоборот, ещё больше демонстрирует отличия человека от дикого животного. Конечно, и у греков и у римлян встречаются изображения и статуэтки с сильно увеличенным или даже обрезанным мужским членом, но это больше относится к юмористическому искусству, как форма саркастического хулиганства и вместе с тем высмеивания низших классов общества.

Книга "Антихрист" не была издана при жизни Ницше, поэтому в значительной степени она представляет собой компиляцию, составленную после его сознательной жизни его сестрой, которая, как известно, придерживалась околонацистских взглядов. Поэтому не удивительно, что в книгу не вошла его критика законов ману, которая появилась только в "Воле к мощи". Из-за этого кажется, что Ницше был однозначным сторонником законов ману, Израиля времён царей, и Римской империи, то есть монархических систем имперского типа. Но даже в "Антихристе" появляется важная ремарка, что вся Римская империя, которая представляет самое яркое и настойчивое подражание дикой природе, какое только было в человеческой истории, самую здоровую волю, концентрацию сильнейших инстинктов контрдоместикации, всё-таки, представляет собой не цель, а путь. Ницше признаёт, что в Риме были нередко императоры-тираны, а население выкашивалось в бесчисленных гражданских войнах, как признаёт он и все недостатки царского Израиля и кастового общества Индиии даже в перирод его рацвета. И всё-таки, помимо садистской иерархии и откровенного угнетения там было ещё что-то, нечто высшее проростало через эту систему насилия и угнетения и использовало эту систему, чтобы вознести на вершину художника, совершенно независимого, творящего уже как полководец и государственный деятель, как Александр и Юлий Цезарь. Чтобы понять Ницше, следует отличать варварство от дикости. Человеческий вид изначально, если представить его как один вид, представляет собой варвара, но варвара не стоит понимать как дикого человека, наоборот, варвар - это человек, максимально, если можно так сказать, одомашненный, а говоря научно, наиболее инвазивный. Но по ходу истории некоторые люди начинают выпутываться из этой паутины варварства, становясь более дикими. Цивилизация - это творение дикого человека в борьбе против варварства, а вовсе не одомашненного. Разумеется, даже в цивилизованных обществах осознанно творят цивилизацию лишь немногие, и при этом они, как правило, находятся не на вершине власти, а в лучшем случае растворены среди высшей касты брахманов, не имеющих реальные рычаги власти, а то и вовсе находятся где-то далеко посередине. Идеал для Ницше - это конечно, чтобы они находились на вершине. В таких древних цивилизациях как царский Израиль, кастовая Индия времён ману и в наибольшей степени Римская империя содержат в себе накопленный опыт поколений по строению цивилизации и преодолению варварства. Этот опыт зафиксирован в качестве традиций, эстетики, различных ремесленных или культовых практик. И в конечном итоге этот опыт может взять верх и положить конец варварству даже в высшей власти. Одной из таких практик по строению цивилизации Ницше, кроме всего прочего, называет умение читать, развитое до таких невероятных масштабов в Римской империи. Речь здесь, конечно, не про грамотность в общем смысле, а про способности понимать, где автор руководствуется инстинктом, а где творит осознанно, для этого самому нужно иметь развитое инстинктивное чутьё. Эпоху Возрождения Ницше рассматривает как последнее порождение Европой такого восходящего типа, когда под скорлупой тирании, войн и насилия созревала восходящая жизнь, но всё-таки не смогла вырваться наружу, хоть на её достижениях и была основана современная техногенная цивилизация. Хотя всё могло обернуться иначе, если, как утверждает Ницше, Чезаре Борджиа, этот художник-полководец, стал бы Римским Папой. Но антисанитария христианской Италии взяла верх, и также как эпидемии подорвали кастовую систему ману, так лихорадка помешала планам Чезаре Борджиа и свалила его вместе с отцом, и хоть Чезаре выжил, драгоценное время уже было потеряно. Последние отголоски духа Возрождения в Европе - это Гёте и Наполеон уже были совершенно не поняты современниками, даже в кругу ближайших соратников они были словно пришельцы из другого мира, таким же пришельцем современникам казался затем и сам Ницше. В конечном итоге, его надежды были устремлены уже куда-то за пределы Европы, во всяком случае в страны, которые были потеряны для Европы на долгие века и лишь недавно стали её частью, как, например, Россия. Впрочем, нетрудно увидеть, что всё, что так восхищало Ницше в России - это, по сути, был юг Российской империи, как Украина или Грузия, которые тогда в Европе ещё не отличали от России, а сегодня являются уже независимыми государствами, вынужденными ещё и защищаться от агрессии со стороны России.