О состоянии аффектаХотел, конечно, высказаться по поводу приговора Пусси Райот, но по этому поводу, думаю, отдельную статью напишу. Если кратко же – кого я меньше всего склонен обвинять, так это судью. Мне её даже по-своему жалко. Да, лично я считаю, что за преступления, не связанные с опасным насилием и не причинившие никакого материального вреда, а токма лишь травмировавшие тонкие чувствия всяких обидчивых неврастеников, нельзя давать реальный тюремный срок. За символическое преступление – условное наказание. Но законодатель подобного уточнения в ст. 213 не делает, а у судей есть свои правила. На уровне рефлекса, можно сказать. Если санкцией предусмотрено лишение свободы и подсудимый не раскаивается – условняк почти гарантированно не применяется. В этом отношении судьи работают совершенно механистически, как машинка для считки штрихкода. Им вводится расклад по делу, фактура – они выдают «цену». И я их понимаю. Если, при их-то собачьей работе, всякий раз напрягать голову да сердце – ни анальгина, ни валидола не напасёшься, сознавая, что ломаешь жизнь в целом безобидным людям только за то, что какие-то козлы в Госдуме сильно переоценивают значение слов и жестов. К тому же, с тем, как вела себя защита и сочувствующая пресса – любая судья могла бы чисто по-человечески озлобиться и проникнуться антипатией. Она просто выполняет свою работу, следуя букве закона, а её уже провозгласили средневековой мракобесной тварью, с потрохами продавшейся кровавому путинскому режиму. Да возможно, поебать ей на путинский режим (как и самому Путину на текст пуськиной песенки – он всё же не настолько мелочен, обидчив и мнителен). Возможно, ей и на ПГМнутых отморозков поебать. Но она просто штампует приговор сообразно собранной доказухе и судебной практике. А по самому составу преступления – там сомнений у юриста быть не может (как бы защита дурочку ни включала, дополнительно выбешивая суд). И вообще-то, если б кто-то на сцену Большого Театра вылез со своим репертуаром, сорвав представление, я бы тоже считал, что это злостное хулиганство, хотя безо всякой религиозной подоплёки. Правда, я держусь того мнения, что при обвинительном приговоре (а он не может быть никаким другим в данном случае) – не надо всё-таки делать из Пусек великомучениц, всамделишно упекая их в острог. Ничто так не подтачивает лояльность интеллигенции, как чрезмерная в её глазах суровость кар за «нематериальные» прегрешения. Это мы уже проходили десятки раз в мировой истории и неоднократно – в отечественной. Стоило попрессовать каких-то шалопаев-студентов за крамольные листовки (при этом отмазывая реальных террористов) – и глядь, в самый ответственный момент выясняется, что уже никому нахуй не нужно это обрыдлевшее самодержавие вкупе с православием, да и общее настроение: гори оно всё огнём, будь что будет. Повторять, ей-богу, не стоит. Однако ж, сейчас не буду растекаться про Пусек (полагаю, им всё-таки скостят срок по касатке, чтоб в скорейшем времени вышли), сейчас – хочу высказаться тоже по юридической теме, но несколько иной. Знаете, вот одна из самых загадочных для меня вещей в уголовном праве (и не только российском) – это мягкость законодателя в отношении тяжких насильственных преступлений, совершённых в состоянии так называемого аффекта. То есть, когда потерпевший крепко обидел субъекта, у того сорвало башню, и он, в состоянии умоисступления, содеял такое, чего не сделал бы в спокойном состоянии. И считается, что это как бы сильно смягчающее обстоятельство. Вплоть до условных или копеечных сроков даже за убийство. И вот я никогда не понимал такого подхода. Мне он представляется абсурдным. Совершенно неприемлемым для того мира, в котором я привык существовать. Считаю ли я при этом, что убийца в любом случае должен ответить по всей строгости, коль уж лишил жизни другое двуногое, лишённое перьев? Нет, не считаю. По-разному бывает. Вот, скажем, два года назад случилась беда у одного моего коллеги. Мы много лет работали вместе в Первом Агентурном Дивизионе, оставались дружны и после того, как я ушёл в «четвёрку». Общались, делились информацией о личной жизни. Поэтому, когда я узнал, что трое подонков изнасиловали и зарезали племянницу Костика, которую он весьма любил, - естественно, предлагал своё содействие. Все предлагали. Но он отказался: пусть всё будет по закону. По закону, правда, там довольно странные вещи стали твориться. Появились какие-то левые свидетели, подтверждавшие железобетонное алиби обвиняемых, исчезли кое-какие материалы из дела. При этом обвиняемые – элементарная гопня была, не какая-то там «золотая молодёжь», которая могла бы всех подмазать, всех зашугать. Он покачал головой: «Их уже никто никогда не найдёт. Можешь не беспокоиться». Ну и вот с точки зрения закона – это было хладнокровное, хорошо продуманное и безупречно исполненное убийство. Именно за это мы и ценим Костю: он не стал заказывать этих мразей в СИЗО, что неизбежно повлекло бы некоторые проблемы, он их сначала вытащил оттуда – а уж потом сделал так, что они потерялись, с концами. И при его опыте, при его сознательности, мы были уверены: он всё сделает так, что комар носу не подточит и никому не придётся напрягаться. Осуждаю ли я его морально за это хладнокровное и хорошо спланированное убийство? Ну, самую малость – за то, что он друзей, включая меня, не пригласил поучаствовать. Ибо – хотелось бы (я тоже знал его племянницу). Однако ж, прекрасно понимаю, что и я бы не стал впутывать друзей в свои разборки, без совсем уж крайней необходимости. Тут – её не было. Адвокат – вообще не знал, на кого работает, инструкции по мылу получал, бабки через левый счёт, а уж с тремя гопниками Костя сам в состоянии справиться. Вывез в ****я, посворачивал шеи, да и закопал. С другой стороны, был у меня один приятель. Не коллега – он мент – но хороший парень, не гнилой, не ссученный. А у него была старшая сестра. И угораздило её связаться с одним сильно пьющим и сильно буйным козлом, коих иные дамы умудряются найти в любой стране, а уж в российской глубинке – таких через одного. Бытовые ссоры, избиения, пьяные шабаши с дружками – всё, как водится. Мой приятель мент – конечно, пытался воздействовать на родственничка. Но сестрёнка шибко уж его любила, умоляла не прессовать, не закрывать. С тем – как-то он ей по синьке голову разбил да челюсть сломал. И вот пока она в больнице лежала, брат наведался. Просто поговорить. Кончилось, правда, тем, что взбесил его этот урод до крайности, борзотой своей несусветной, словами своими хульными, выдернул мент свой табельный Макаров – да и засадил три пули в грудь. Наповал. После чего, конечно, охолонув, стал соображать: чего ж он наделал-то? И хорошо ещё, что догадался мне позвонить. И вот при всём понимании Серёгиного эмоционального порыва – не мог я не подумать тогда: «Хрен ли ты, мудак обидчивый, сразу за волын-то хватаешься, не в то время и не в том месте? Ты когда шёл на базар с зятем своим ****утым – чего, не допускал, что придётся его грохнуть? А если допускал – чего не подготовился? Чего не продумал? Чего так спонтанно всё, чего так по-дурацки?» А этот всё причитает: «Как я теперь Ленке скажу, что это я его? Она ж мне ни в жизнь не простит». И тоже озабочка: она хоть и дура, что с козлом таким жила, но не до такой степени, чтобы не сложить два и два. Понятно, сразу на брата погрешит. Значит, факт смерти сожителя вообще придётся утаить. Но как тогда следы крови объяснить? Как исчезновение его объяснить? Мне пришлось малость напрячь извилины, чтобы придумать план одинаково изящный и справедливый. Серёга накосячил – вот пусть сам и искупает вину. Кровью, в буквальном смысле. Объяснив концепцию, двинул я ему разок в морду, чтоб со шнобеля накапало, потом взял кухонный нож и пырнул в бочину. Неопасно, но чтоб порез был. Легенда для сестры была такая. Серёга пришёл усовестить алкаша, а тот, будучи невменько, полез драться. Ударил ножом, Серёга упал, и тот решил, что замочил мента. Соответственно, малость протрезвев, пустился в бега, и хрен теперь знает, где его искать. Да и надо ли? Разумеется, если б проводилось расследование – экспертиза показала бы несоответствие в принадлежности крови. Но мы решили обойтись без этого официоза. Для трупца я заказал эвакуацию, и двое парней в спецовках вынесли его в лучшем виде, спрятав в макет холодильника (практичная штука для таких целей, весьма рекомендую). Всё прошло гладко, но я мысленно костерил Серёгу на чём свет стоит. Вот казалось бы, мент, опер. По специфике работы – повышенный контроль над собой должен наличествовать. Так нет, извольте видеть, вожжа под хвост, моча в голову – и ну шмалять, не думая о последствиях. Спору нет, здесь повод уважительный был, и по-человечески очень даже стоило укопать того козла. Но не так же? Хорошо, удалось разрулить, пост-фактум. А если б не удалось? Сто седьмая – как минимум. ****ец карьере. И я тогда подумал, что какой бы ни был Серёга душевный парень, но к нам – его бы нипочём не взяли. Ибо в нашем мире аффект – не считается смягчающим обстоятельством. А считается вещью, на которую человек вообще не имеет права, когда применяет насилие. Это следует делать – исключительно в здравом и холодном уме, полностью отдавая себе отчёт в своём поведении. Насилие, тем более смертельное – слишком серьёзная штука, чтобы допускать хотя бы возможность его использования по горячке, по обидке, спонтанно. И я действительно не понимаю этой фишки в уголовном законодательстве. «Граждане судьи! Вообще-то, подсудимый – человек мирный, мухи не обидит. Если, конечно, не разозлится. Но когда он злится, у него слетает колпак, срывает тормоза, и он может кого угодно пополам порвать. Но с ним всего-то по три раза на дню такая фигня случается, а в остальное время – он очень добрый и нежный. И значит, выходит, что он как бы почти не виноват в этих своих преступленьицах. Ибо – огорчился очень и сам не понимал, чего творит». Да какая, нахер, разница, виноват он или нет, понимал или нет? Вернее, он виноват уже в том, что, будучи в целом вменяемым субъектом, позволяет себе такую милую вольность – впадать в буйное состояние. В котором представляет неиллюзорную социальную опасность. Гораздо бОльшую, как правило, нежели чел, который вдумчиво, хладнокровно и ответственно совершает ликвидацию некоего конкретного лица по уважительной причине. Как, скажем, в случае с Костиком и теми ублюдками. Аффективный-реактивный товарищ – он опасен хотя бы тем, что для него самого, получается, непредсказуемо, когда у него планка упадёт и чего он вытворит в неадекватном своём состоянии. И я решительно против того, чтобы поощрять склонность к криминально опасным аффектам, усматривая там привилегированный состав. Ладно ещё Гераклу были простительны припадки безумия, ниспосланные Герой. Он, типа, великий герой, и пусть порой ушатает пяток-другой косо на него посмотревших прохожих, но зато потом прочухается и пойдёт Немейскому льву какому-нибудь пасть порвёт. Чем спасёт сотни граждан, а значит – сальдо положительное. Но если ты не великий герой – нефиг впадать в буйство и нет этому извинения. Изволь учиться владеть собой, укрощать эмоции, а не оправдываться дикостью нрава. Ругаться – можно на сколь угодно повышенных тонах, выпуская пар. Но как доходит дело до рукоприкладства, не говоря уж об использовании оружия – нормальный человек должен моментально «остывать», включая «боевую программу». И очень хорошо осознавать, до каких пределов он готов пойти и когда намерен остановиться. Этому желательно, конечно, с детства учиться, но никогда не поздно. И по-моему, если грохнул кого-то не по умыслу, а по глупости, не удосужившись отточить контроль над эмоциями, то это нихрена не смягчающее обстоятельство, а скорее отягчающее, генерализирующее социальную опасность, исходящую от такого «берсерка». © Copyright: Артем Ферье, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
