Контекст

Галина Айзенштадт: литературный дневник

"Эта книга доставляет эстетическое наслаждение",- подобная мысль впервые пришла мне в голову как книголюбу. Называется она, на первый взгляд, весьма скромно:Александр Генис "Уроки чтения", хотя под заглавием идет "хулиганское" уточнение -камасутра книжника.
Искрометная мысль, "вкусный" русский язык, неожиданные, но точные сравнения и параллели...- всём этим пронизаны заметки(рецензии? эссе?) Гениса.
Даже если бы перед нами предстали размышления только о прочитанных книгах,- и этого было бы достаточно. Но Генис удивительно раскрывает одновременно вообще наш мир, можно сказать приметы нашей цивилизации, и делает это так ненавязчиво и тонко, что только и остается - восхищаться и наслаждаться написанным.
Вообще, мне повезло на этой неделе:кроме книги Гениса, я прочла еще две интереснейшие:Антонина Пирожкова - "Я пытаюсь восстановить черты"(воспоминания) и - Карлос Руис Сафон - "Узник неба".
В воспоминаниях Пирожковой поразила сама Пирожкова. И вовсе не тем, что собрала и издала произведения своего репрессированного мужа Исаака Бабеля. Я плохо знаю его творчество и не уверена, что смогла бы сейчас перечитать его даже одесские рассказы. Я как-то пробовала перечитать Ремарка и удивилась, что мне скучно и не интересно.
А ведь в советское время он был для нас, как и Хемингуэй, кумиром. Всякому овощу - свое время. Так и писателю с его произведениями. Бабель был популярен в советское "революционное" время, но насколько он интересен сегодня?
Не берусь судить. Я вообще думаю, что единственный жанр, который никогда не стареет, - это мемуары. Даже если они написаны "обыкновенным" человеком, они интересны, потому что рассказывают о приметах и особенностях определенной эпохи, а это всегда интересно.
А если написаны человеком - личностью,- вообще по-своему бесценны.
Воспоминания Пирожковой - из этого разряда. Она - это тот тип русской женщины, которая "коня на ходу остановит", тем более, что родом из крестьянской семьи.
Но одновременно и необыкновенной силы духа и упорства, и не потому только, что стала и была единственной женщиной-инженером московского метрополитена. Быть женой репрессированного, хотя самой удалось избежать этой участи,- доля не из легких.
А ведь она, красавица, молодая женщина, которая на пятнадцать лет была моложе "некрасивого" Бабеля, могла выйти замуж снова, сменить фамилию и не жить под постоянным дамокловым мечом.
Она этого не сделала, и, оставшись вдовой в тридцать лет, больше замуж не выходила.
Ее воспоминания читать интересно:она рассказывает о своем детстве, родителях, об атмосфере, в которой ей приходилось учиться и работать в юности и в зрелые годы,- и это настолько увлекательно, что даже хочется, чтобы эта толстенная книга(605 страниц!) как можно дольше не заканчивалась.
Подкупает редкая искренность автора, отсутствие всякого желания выставить себя в лучшем свете,- можно сказать, что это исповедь, как на духу.
Я невольно вспомнила книгу других воспоминаний, написанных писателем Натальей Баранской:она рассказывает о своих родителях-меньшевиках, о репрессиях как до революции, так и после нее, и о том, что ей самой довелось пережить в связи с этим.
Чего мне не хватило в этой книге, - той искренности, которой безоговорочно веришь Пирожковой. У Баранской все время чувствуешь, что она что-то не договаривает или скрывает, или опускает, и поэтому остается чувство неудовлетворенности, которое опять всплыло, когда я вспомнила о ее книге.
Книга Карлоса Сафона "Узник неба" увела меня от реалий советской, российской действительности в далекую Испанию. Когда-то я прочла его "Кладбище забытых книг", но Узник неба" (в нем действуют прежние герои) произвел на меня еще большое впечатление.
Поражает, как сильно и без громких обвинений можно показать суть диктатуры, так, что действительно становится страшно.
И когда я написала эти строки, я вдруг увидела, что у всех трех, таких разных книг, есть и общий контекст - эта самая диктатура. Генис в "Уроках чтения" тоже не мог, хотя и в "изящной" форме, не вспоминать о ней, а Пирожкова говорит о ней напрямую.
Что же это было с нашим миром? Или он по-прежнему такой, только в других частях света?



Другие статьи в литературном дневнике: