Наш Пушкин. 1Готовя к изданию сборник своих старых (1988-2005) работ о Пушкине, я в очередной раз, и с особой ясностью, убедился в их несовершенстве. Это, собственно, история моего пути в пушкинистике, история о том, как я нащупывал свой собственный, новый способ разыскивать сведения о творчестве Пушкина и литературе его времени и рассказывать о них. Сейчас бы я те же работы написал по-другому, а потому - чтобы довести их до приемлемого для меня состояния... необходимо было бы не исправлять их, а писать заново! Но я, немного поужасавшись и покраснев за себя, в итоге не страшусь их несовершенства. Я убежден, что это - путь, по которому неизбежно должна пойти пушкинистика, история русской литературы вообще, и значит, необходимо, чтобы существовали сведения - не только о "конечной" точке движения (как будто такая может вообще быть!), но и о тех неровностях, неожиданностях и усилиях на дороге, которые необходимо пройти и совершить, чтобы ее, эту конечную точку достичь. Иными словами - сведения о том, каким образом наращивается и формируется то вИдение, которое в итоге позволяет свободно - как рыба в воде! - двигаться в необъятных толщах литературной продукции пушкинской эпохи, XIX века вообще и даже... заплывать в фантасмагорические заросли, дебри первой половины века ХХ (так что уж даже - страшно сказать! - и вторая маячит) - где, приношу извинения за выражение, которому не вижу замены, вот уж действительно, чорт ногу сломит! Вот об этой стороне некоторых из собранных мною работ я и хочу чуть-чуть рассказать. Первые две из них - о пушкинской эпитафии и о лубках в "Станционном смотрителе" и "Гробовщике" ( http://www.proza.ru/2009/01/31/241 ) - это вообще "детский лепет", о котором не стоит и говорить. Но, пожалуй, детский лепет, достижение человеческим существом состояния, когда он начинает лепетать, - свершение, неизмеримо огромнее всего остального его прогресса в овладении языком, взятого в целом! (Всегда охотно спешу оговориться, что я имею в виду не абсолютную величину своих, более чем скромных, "свершений", но их соотношение между собой, лишь становящееся более ясным, если рассматривать его на примере гигантских масштабов.) По себе знаю, сколь тягостен "гоголевский" переход от "Вечеров на хуторе близ Диканьки" - к "Миргороду" и "Арабескам" (и как реальна опасность на этом переходе, даже не дожив до "Мертвых душ", вообще утратить дар речи!), - но все же откровенно скажу, что этот суворовский "переход через Альпы" не идет ни в какое сравнение со сверхъествественным чудом пробуждения того самого "лепета". Тем, кто помог мне лично этот переход совершить, буду всегда благодарен. Ну, а чудо, коль скоро оно сверхъестественно, то, стало быть, и анализировать его незачем. Остается только принять его, как свершившийся факт. Речь пойдет, стало быть, о третьей из этих работ, "Убогой дом". То, как я открыл для себя огромный материк работ И.М.Снегирева, и в особенности - эту его излюбленную тему "убогих домов" в старой России (ставшую и для меня такой же заветной), - могло бы стать основой особого рассказа, чуть ли не эпической песни. (Скажу только для примера, что похороны на "убогих домах" происходили по традиции в четверг перед Троицей, а следовательно - явление это, по ассоциации, вело за собой всю тематику и символику этих праздников, равно как и праздника Вознесения, занимающего, как известно, особую роль в биографии и кругозоре Пушкина.) Факт тот, что об этом предмете и о роли его в "Повестях покойного Ивана Петровича Белкина" и пушкинском творчестве вообще мне всегда хотелось рассказать. Но вот вопрос: в том, кАк рассказывать о вещах, столь неслыханных и невиданных и в пушкинистике, так сказать, никоим образом "не прописанных"! Начну, поэтому, пожалуй, с того, чтО стало к этой работе - толчком, каким образом хотение перешло в (вновь прошу прощения за слог) деяние. Я уже довольно много рассказывал о том, как произошло у меня открытие исторического пласта в "Гробовщике", ориентированности его на историю эпохи Петра. В связи с этим огромный интерес к себе вызывал у меня пушкинский ненаписанный историографический труд, соответственно - и работы о нем. Таким образом я познакомился с книгами И.Л.Фейнберга. А открывала эти книги, сборники работ исследователя, небольшая статья о книге из пушкинской библиотеки: английского путешественника по России Джона Кука. Сейчас поражаюсь: почему... небольшая?!! Да целая армия пушкинистов должна была бы сегодня разрабатывать одно только это направление! Но не стану отвлекаться: Фейнберг красочно рассказал о том, что в книге этой - несколько закладок, сдаланных рукой Пушкина. А в каких местах - не ска-зал! (Привел только пару примеров.) И вот, представьте себя на моем месте. Собственно, никакого "места" и в помине быть не могло! Было только одно желание: мчаться в Лен. библиотеку, хватать книгу Кука (а нужного-то, первого, издания нет! слава Богу, что переиздание - с того же набора!!) и - жадно вычитывать места, удостоенные особого внимания А.С.Пушкина (благо, что англ. языком с грехом пополам владею). И что же оказалось? - Нахожу в книге Кука (1780-х годов издания) анекдот, известный мне уже к тому времени по пересказу в журнале "Благонамеренный" 1821 года. И анекдот тот в журнале не простой - а самый что ни на есть литературный предшественник пушкинского "Гробовщика". И именно те страницы в книге Кука, на которых напечатан предшественник этого анекдота... заложены пушкинской закладкой!!! Ну и, спрашивается, как же было не написать после этого статью "Убогой дом"? - Нужно только пояснить, что материал по "убогим домам", то есть по освещению их в работах Снегирева и отражению в беллетристике пушкинского времени, был у меня уже к тому времени накоплен. А основу найденного анекдота - и в английской версии, и в версии "Благонамеренного" - и составляет он, "убогий дом", происшествие на "убогом дому", превратившееся затем в ночной кошмар пушкинского гробовщика Адриана... © Copyright: Алексей Юрьевич Панфилов, 2010.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
