Наш Пушкин. 3А дальше литературные параллели, которые необходимо было привести к анекдоту из "измайловского" журнала, начинали множиться в невероятных количествах: это и предшествующее литературное творчество самого А.Е.Измайлова, и окружающие анекдот публикации его журнала рубежа 1810-х - 1820-х годов, и материалы прежнего его журнала, издававшегося совместно с А.П.Бенитцким, "Цветник", и внезапно, благодаря совпадению имен персонажей, вынырнувшая старая-престарая новелла В.А.Левшина "Досадное пробуждение", и потянувшаяся вслед за ней "философская сказка" Вольтера "Кривой крючник"... Словом, я немилосердно нагружал текст своей работы литературным материалом, лишь изо всех сил, добросовестно стараясь помочь читателю сквозь него продираться, - но в то же время, я был убежден в необходимости этого занятия. Тогда это происходило почти что вслепую, но теперь я понимаю, насколько необходимо для достижения исследовательских результатов именно такое, СИСТЕМАТИЧЕСКОЕ обозрение как можно большего круга непосредственно относящегося к основному предмету исследования материала. Слово "систематическое" имеет тут специфический характер. Оно подразумевает выборку материала не по какому-то абстрактному, навязанному самим исследователем принципу, а под его собственную, материала, диктовку. Так, скажем, мы не будем ограничиваться тем, что рассмотрим анекдот, опубликованный в журнале "Благонамеренный" за подписью "И.", - только лишь в кругу литературного творчества издателя этого журнала, Измайлова (к тому же: на каком таком основании мы сразу, априори решили, что Измайлов... был единственным издателем, создателем этого журнала?!). Коль скоро в центре этого произведения стоит происшествие на "убогом дому", - то его следует рассмотреть также и в контексте творчества того автора, который фундаментально разрабатывал эту тему, И.М.Снегирева, сколь бы "посторонней" для петербургского журнала и традиционно связывающейся с ним проблематики фигура этого ученого нам поначалу ни казалась... Даже еще "поверхностнее", еще незначительнее: если герой анекдота 1821 года носит фамилию "Брагин" - то можно ли обойти вниманием сказку Левшина, герой которой прозывается так же? На каком таком основании она привлекается к рассмотрению и на чем основана уверенность в том, что автор анекдота ориентировался в именовании своего персонажа именно на этот источник, - сказать невозможно. Пока... не будет проведен этот сравнительный, ни на каком, казалось бы, основании, и ни для кого, не обязательный - лишь на "голом энтузиазме" предпринимаемый"! - анализ и не будут получены данные, "задним числом" убеждающие в необходимости, обязательности для научной истории литературы такого рода исследования. Впрочем... "невозможно" - за исключением одного маленького-маленького штриха: акт дарования автором имени персонажу в анекдоте "Благонамеренного" подчеркнут. Точно так же... как в романе А.С.Пушкина "Евгений Онегин"! И если Брагин "измайловского" журнала имеет себе литературного "двойника" в левшинской сказке, то что мы скажем о герое первого, и единственного романа самого А.Е.Измайлова (первая часть которого вышла в свет в... 1799 году, а вторая - в 1801-м): имя его звучит из-де-ва-тель-ски по отношению к имени героя автора бессмертного "романа в стихах": Евгений... Негодяев! Стоит ли после этого штудировать - буквально! - строчка за строчкой роман Измайлова "Евгений", и можно ли надеяться, что это принесет какие бы то ни было плоды для изучения творчества не только этого странного, все менее и менее понятного для нас литератора, но и - для пушкинистики?... Теперь я сознательно убежден в том, что, если подобным, чистосердечным образом довериться материалу и не пожалеть времени на то, чтобы пристально вслушаться, вглядеться в него, - то он сам, как волшебный клубочек в сказках, поведет исследователя в том направлении, в котором одна за другой, постепенно, хотя и в подавляющем большинстве случаев - неожиданно, непредсказуемо, решаются встающие перед ним проблемы. Именно таким способом, наметившимся в статье об "Убогом доме", была впоследствии написана моя книжка о "Неизвестных страницах творческой биографии Булгакова" (хотя в процессе работы над ней я тоже не вполне сознавал, что это и есть путь, который приведет к достижению цели). Так, лишь по ходу написания текста статьи, то есть походу педантичного перечисления набравшихся литературных параллелей к анекдоту, я начинал понимать, насколько это важно - именно для постижения самой сути дела, - что обнаружилось сходство между анекдотом "Смелый и сметливый подьячий" и балладой "Ленора". Это давало ответ на вопрос: почему в журнале 1821 года появилась такая публикация? почему эта публикация оказалась тесно связанной с повестью Пушкина, которая будет создана в 1830 году? Одновременно это открытие в совершенно новом свете представляло и характер журнала "Благонамеренный", и его подлинный литературный статус. Принято считать, что к тому времени, к началу 1820-х годов, все ведущие русские литераторы окончательно покинули это издание и оно выродилось в домашнюю, кружковую забаву тогдашних пигмеев русской словесности, "певцов 14-го класса", как тогда выражались, во главе с Измайловым... Но пристальное рассмотрение того, что в действительности, вопреки этому предвзятому мнению, происходило на страницах журнала, показывало, что это вовсе не так. Лишь теперь, после того как была написана статья, я понимаю, что появление этого анекдота означало, что на страницах "Благонамеренного" 1821 года - вспоминалась сравнительно недавно, несколько лет назад отшумевшая литературная полемика, в которой определялось магистральное русло развития русской литературы; создавался памятник, мемориал этой полемики... Аналогичный характер, по принятому сегодня среди исследователей мнению, носила "болдинская" проза Пушкина. Это был расчет с литературными формами предшествующих десятилетий, в том числе - с литературным наследием "Арзамаса". На основе травестийной арзамасской символики вырастал новый символизм пушкинской прозы. Но публикация в "Благонамеренном" 1821 года - служит как бы ранним, промежуточным этапом этой переработки! Именно в это время, в начале 1820-х годов, в перспективе создания "Бориса Годунова", Пушкин, изначально причисливший себя к кругу передовых русских поэтов, творцов "Арзамаса", размышляет об адаптации русской литературе наследия их прежних литературных противников - шишковистов, "беседчиков". И на страницах "Благонамеренного" - мы находим следы, отпечаток этих размышлений! Ничего себе, журнальчик, выродившийся в литературную "домашность", кружковщину! Как и прежде, в конце 1810-х годов, измайловский "Благонамеренный" находился в АВАНГАРДЕ развития русской, а значит - и мировой литературы. © Copyright: Алексей Юрьевич Панфилов, 2010.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
