Про М. А. Булгакова и нашу жизнь. 2Александр Данилович ШИНДЕЛЬ. ПЯТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ. Глава 3. Исследователи жизни Булгакова не могут с всей определенностью ответить на вопрос, сколько раз смотрел Сталин спектакль "Дни Турбиных". Но, кажется, сходятся на том, что НЕ МЕНЕЕ полутора десятка раз. Попытайтесь припомнить, был ли в вашей жизни спектакль или даже кинофильм, который бы вы посмотрели 15 раз? И не по служебной необходимости? Ну 3 раза, может быть 4... Но 15? Боюсь, не припомните. Мне могут возразить: а что здесь, собственно, такого? Ну забавный факт. Но и только... Смотрел же он, говорят, бессчётное число раз фильм "Волга-Волга"? Но одно дело, когда он для собственного удовольствия смотрел фильм в своих кремлевских аппартаментах - это, как говорится, факт его биографии. И совсем другое дело, когда он - Вождь Народов - ходил и ходил в театр НА ОДИН И ТОТ ЖЕ СПЕКТАКЛЬ. Это уже, учитывая его положение, - факт истории общества. И тут вот то странно: всю свою жизнь Сталин старался создать о себе представление как о руководителе, который чутко реагирует на запросы общественного мнения. Все средства пропаганды были подчинены этой задаче, и задача была выполнена. Но вот общественное мнение печатными устами десятков верных идеологических бойцов требует: "Распни! Распни его!" - и Вождь словно не слышит. Что происходит? Вокруг столько нужных, "правильных", "своих" революционных пьес! - "Любовь Яровая", "Разлом", "Оптимистическая трагедия", и там, дальше, если окинуть взглядом, сотни произведений о народных героях, о красных партизанах, о революционных рабочих и матросах - смотреть не пересмотреть! А тут, можно сказать, по чьей-то идеологической неразборчивости поставлена белогвардейская пьеса, и сам Вождь ходит и ходит её смотреть! Что бы всё это значило? К этому факту я возвращался в разные времена, но объяснения ему не находил. И вот три года назад нашёл, как я считаю, объяснение у... самого Сталина. В ж."Октябрь" было опубликовано письмо Сталина драматургу Билль-Белоцерковскому, и в письме несколько абзацев посвящено творчеству Булгакова. Письмо датировано 2 февраля 1929 года. То, что касается Булгакова, настолько важно для понимания судьбы писателя, что я часть письма приведу целиком. "Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже "Дни Турбиных" - рыба. Конечно, очень легко "критиковать" и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое легкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путем создания могущих её заменить настоящих, интересных художественных пьес советского характера. А соревнование - дело большое и серьезное, ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы. Что касается собственно пьесы "Дни Турбиных", то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: "если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь". "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма. Конечно, автор ни в какой мере "не повинен" в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?" Тут есть всё. Есть идеологическая максима (мысль о необходимости "выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру", к которой относится и пьеса "Дни Турбиных"). Есть некорректный демагогический приём, когда вместо того, чтобы подыскивать аргументы в пользу того, что желательно утвердить - т.е. в пользу пролетарской литературы, утверждение строится "методом от противного": применяются уничижительные характеристики по отношению к оппоненту ("на безрыбье даже"Дни Турбиных" - рыба"). Наконец, есть поистине иезуитское лукавство в том, что, подчеркнув пунктом первым необходимость идеологической чистоты в литературе ("непролетарская макулатура"), Вождь позволяет себе войти в некоторое противоречие с самим собой, заявляя о пьесе Булгакова, что "она не так уж плоха"... Это непролетарская-то макулатура? Но слово сказано. Поэтому тут же следует аргумент, конечно же, чисто идеологический, ибо концы с концами надо связывать. Стало быть, "не так уж плоха" потому, что "основное впечатление... есть впечатление, благоприятное для большевиков". И, чтобы не возникало сомнений в том, что Вождь чего-то не договаривает, следует тезис (вероятно, уже для самых несчастных тугодумов) о том, что "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма". Ну, тут уж кем надо быть, чтобы после подобных разъяснений задавать еще какие-то вопросы! Но они возникают... В частности, после того, как уже решено, что изображена именно "всесокрушающая сила", а не что-то иное, почему потребовалось напоследок пнуть сапогом автора, выставляя его совершеннейшим идиотом, который сам не ведает, что творит? Неужели только потому, чтобы не заподозрили в повышенном интересе именно к этой "непролетарской" пьесе или - упаси Бог! - к самому автору, который хоть и классово чуждый, однако умудрился потрафить общему делу и ему, Вождю Большевиков, в большей мере, чем целая толпа преданных неофитов? Но оставим вопросы. В письме Билль-Белоцерковскому есть нечто более существенное. Вот оно:"...если даже такие люди, как Турбины...". Почему "даже"? Кто такой - по пьесе - Алексей Турбин? Обыкновенный русский интеллигент. Не политик - кадровый офицер. Для него, русского офицера, первыми и очевидными врагами являются германские оккупационные войска, хоть они и поддерживают "законное" правительство - гетмана. Врагами для него являются сечевики, петлюровцы, вообще всякие самозванцы. Их претензии на Город он рассматривает не как политические, а как чисто мародерские, поэтому и предпринимает меры по обороне Города. Но в самом главном - в отношении к Красной Армии - его даже нельзя считать контрреволюционером. Конечно, большевизм, под знаменами которого к Городу приближается Красная Армия, для него - явление чуждое. Но при этом он не ведет себя, как какой-нибудь корнет или поручик, у которого крестьяне сожгли имение. В том-то и дело! Полковник Турбин понимает, что Красная Армия - это не взбесившиеся националисты и даже не какое-то "обиженное" сословие. Это народ. А воевать с собственным народом он, русский офицер, не может. Вот что он говорит своим юнкерам по поводу белогвардейских объединений на Дону: "Они вас заставят драться с собственным народом. А когда он вам расколет головы, они убегут за границу... Я знаю, что в Ростове то же самое, что и в Киеве... " И дальше: "Мне, боевому офицеру, поручили вас толкнуть в драку. Было бы за что! Но не за что. Я публично заявляю, что я вас не поведу и не пущу!". Вот такой этот классовый враг. Конечно, это не означает, чтоб обстоятельства не приводили таких, как полковник Турбин, в Добровольческую армию. Когда ты знаешь, что твоими убеждениями никто интересоваться не будет и что тебя расстреляют только за то, что ты офицер царской армии, - поневоле пойдешь воевать, защищая свою жизнь. Очень многие офицеры и оказывались в белой армии по этой причине. Но с Турбиным Булгаков до этого дела не довел. Полковника убивают ворвавшиеся в Город петлюровцы. Суть же в том, что в побудительно-нравственном плане принять однозначное решение - красные или белые - такой офицер, как полковник Турбин, не мог. В этом трагизм момента для героя и весь его исторический драматизм. И тут я хочу заметить, что невольное сталинское "даже" может означать только одно: Сталин никогда НЕ ЗНАЛ тех, с кем боролся. Выросший в провинциальном грузинском городке, рано занявшийся подпольной работой, он в лучшем случае имел представление о тех российских интеллигентах, которые посвятили себя политической деятельности под флагом российской социал-демократии. Но то была очень небольшая, обособленная и весьма специфическая часть русской интеллигенции. Вероятно, именно общение с этой узкопартийной группой выработало у Сталина способность мыслить политическими абстракциями "классовый гнет", "классовый враг", "диктатура класса", которыми вульгарное сознание расчленяет миропорядок, как клиньями. Представим на мгновение, что Сталин увидел - может быть, впервые - образ того, кого он привык считать классовым врагом. И, что важно, этот классовый враг впервые существовал за пределами политизированного партийного сознания. Вероятно, Сталин не раз мог сравнить этого русского полковника, на которого всей тяжестью обрушился разлом государства, с теми, кого он считал соратниками и кто составлял его ближайшее окружение. Вождю нельзя было отказать в изощренной природной способности оценивать сильные и слабые стороны людей, и потому глядя и глядя а полковника, он мог услышать свой внутренний голос: "КОГО мы победили!". Он наверняка попал в трудно объяснимую, но явную зависимость от полковника Турбина. Когда полковник исчез со сцены и тут же - вне всяких сомнений! - следующим в очереди стал сам автор. Вождь мимоходом спросил: почему это перестали во МХАТе играть "Дни Турбиных"?.. Скольких бывших белогвардейских полковников уже пустили и еще пустят в расход по явному и неявному желанию Вождя! Но этого - который жил только на сцене - он не хотел отдавать... Полагаю, что привязанность Сталина к спектаклю в основном и определила судьбу Булгакова. Чем не Понтий Пилат? Разумеется, на другом витке истории. Тому тоже не хотелось отправлять на Гогофу некоего философа Иешуа Га-Ноцри. Но римлянин не обладал верховной властью - онбыл всего лишь наместником цезаря. Поэтому он и не осмелился сделать того, что позволил себе наш, отечественный Пилат, над которым ни римских и никаких других цезарей не было. Результатом всех косвенных и прямых взаимоотношений (почтово-телефонный контакт), на мой взгляд, было то, что Булгаков по крайней мере мог надеяться, что без высшей санкции его не тронут. Что же касалось этой самой высшей инстанции, тут можно лишь заметить, что в свое время высочайший личный цензор великого поэта был более надежным партнером. Таким образом, Булгакову было позволено существовать в ограниченном пространстве. Не за проволокой, но тем не менее где-то рядом с ней. Он не сразу это понял, потому что человеку свойственно надеяться на лучшее. Но со временем понял. Его не убивали примитивно, как тысячи и тысячи других. То, что с ним делали, походило скорее на медленное удушение, к которому на каком-то этапе можно даже привыкнуть, о избежать которого нельзя. Практически ничего из того, что им было написано начиная с 1925 г., он не увидел изданным в СССР. Невостребованное творение - творение умершее. "Рукописи не горят" - это о другом. Это - выражение почти религиозной веры в свои силы и надежда на то, что будущее востребует твой труд. Надежда и вера, потому что получить подтверждение из будущего смертному не дано. Он жил, работал, имел имя, но в этом лучшем из миров его произведений не существовало, как будто всё, что делал, накапливалось в некоем подпространстве, в виде духовной субстанции, которая никак не могла быть материализована. "...Я - МИСТИЧЕСКИЙ ПИСАТЕЛЬ", - сообщал он Правительству СССР, вкладывая в эти слова определенный смысл, разъясняющий суть его художественного метода. Но, глядя на его жизнь со стороны, можно придать этому самоопределению и самый прямой смысл. Ибо личность, которая по всем формальным признакам существует, но при этом её существование никак духовно не обозначено, - личность вполне мистическая. Из дневника Елены Сергеевны видно, что Булгаков никого не боялся. Все верно, если говорить о гражданском мужестве. Человек, находящийся в обществе на положении изгоя, должен стараться это общество не раздражать. А он раздражал абсолютно всем. Своим аристократическим внешним видом. Своей манерой с холодной вежливостью держать собеседника на дистанции. Своей откровенной независимостью. В те годы, когда любой, даже случайный контакт с иностранцем (помните: "Никогда не разговаривайте с неизвестными"? - это о том, о том!) использовался тайными службами как законный повод для предъявления обвинений по самым страшным статьям (шпионаж, измена родине и т.п.), он открыто принимал приглашения и являлся на дипломатические приёмы, общался с иностранными дипломатами и журналистами. Он помогал Анне Ахматовой писать письмо Сталину после того, как в одну ночь были арестованы сразу и её муж, и сын. Он сопровождал Ахматову, когда она шла отправлять это письмо. Позднее, в страшном 1938 г., хлопотал перед Сталиным за сосланного драматурга Николая Эрдмана. Так что Елена Сергеевна абсолютно права. Искусственно, на одном лишь природном артистизме, так держать себя годами было немыслимо. Нужно было быть духовно абсолютно свободным человеком. А для этого необходимо было преодолеть куда более сильный страх, нежели элементарная опасность подвергнуться репрессивному воздействию со стороны системы, которая тобою понята и не таит в себе никаких загадок. Тот, более сильный страх, который Булгаков должен был преодолеть, - это ощущение беспомощности перед иррациональностью наступившего времени. Чего это ему стоило - известно. Ну вот записи разных лет из тех же дневников Елены Сергеевны. "...Это - вечна ночная тема: Я - арестант... Меня искусственно ослепили..."; "У М.А. плохо с нервами. Боязнь пространства, одиночества"...: "В 10 часов вечера М.А. поднялся, оделся и пошел один к Леонтьевым. Полгода он не ходил один."; "У М.А. тяжелое настроение духа. Впрочем, что же - будущее наше действительно беспросветно". Надо заметить, что для миллионов людей это время, которое тихо душило писателя, вовсе не было иррациональным. Легионы стахановцев, комсомольцев на Амуре, на магнитке, на сталинградском тракторном, более того - сотни тысяч "каналоармейцев" и других рабов ГУЛАГа - все они в массе своей каким-то образом объясняли себе разумность всего происходящего с единственно доступных им позиций классового подхода. Даже когда их набивали в камеры, лишь очень немногие испытывали нечто вроде прозрения,задумываясь над тем, что здесь "что-то не так"... Но большинство продолжало считать, каждый про себя, что лично он жертва судебной ошибки, или клеветы, или того или иного следователя, который "накрутил дело" из карьеристских побуждений... Многие - очень многие! - смиренно списывали свою жизнь в издержки реализации вековой мечты всех обездоленных и угнетенных, несмотря на то, что, пройдя тюрьмы, пересылки и лагеря, получали полное представление о масштабах произвола. Но и это не могло навести ортодоксов на элементарные выводы. От истины их спасало фанатическое убеждение, что масштабы "издержек" согласуются с вселенскими масштабами идеи построения светлого будущего. Поэтому не исключено, что с точки зрения несчастных, которым выпало испытать все проклятия сталинизма на полную, как говорится, катушку, время двигалось вперед, к прогрессу и счастью... Но для такого человека, как Булгаков, понятие "прогресс" имеет какой-то смысл только как развитие культуры. И сама культура рассматривается, как специфическая сфера жизни, в которой фиксируются суммарные достижения цивилизации как таковой. Других реальных понятий об уровне цивилизованности общества просто не существует. И то, что происходило в стране по мере развития тоталитаризма, можно было считать началом какого-нибудь нового мелового периода... С точки зрения интеллигента, сформировавшегося на высочайшем уровне дореволюционной русской культуры, это была не просто катастрофа. Катастрофу Булгаков изобразил в "Белой гвардии". Это было уже движение времени вспять. Совершенно случайно, уже падая, по странной прихоти диктатора он зацепился на каком-то уступе (я имею в виду историю со спектаклем). Однако все это было очень ненадежно. В мире, перевернутом с ног на голову, надо было бы найти какую-то цель, которая вернула бы смысл существования. Он нашел такую цель. Он создал параллельный мир, который стал его домом. И навсегда остался в том своем мире. И если мы хотим ощущтить его присутствие, нам следует идти туда. Он действительно мистический писатель. Он объявил об этом тогда, когда и сам еще не подозревал, какая работа ему предстоит. Кто это, скажите, может на 10 с лишним лет вперед так рассчитать работу, чтобы её завершение почти день в день совпало с завершением жизни? Да ведь при этом он еще и отвлекался на кое-какие другие дела - на те же пьесы, либретто, другие романы... Так кто же может так рассчитывать? Из людей никто. Только Воланд. А он Воландом не был. "Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот, - нерешительно ответил мастер..." А мне всегда казалось, что роман "Мастер и Маргарита" не очень-то роман... Точнее - не только роман. Есть странные совпадения в судьбах мастера и его автора. Ну, скажем, первое, что лежит в памяти: земная жизнь мастера закончилась, когда он завершил роман о Понтии Пилате. Правда, там была сделана попутка продолжить жить, даже вместе с любимой, но уже ВНЕ РАБОТЫ над романом. И оказалось, что это невозможно. Душа мастера ушла в этот роман, да и сам мастер, когда говорит о своей жизни, говорит о романе - всего остального и не помнит толком - отшелушилось, как и не было. И у нас создается ощущение, что вся жизнь мастера - это работа над романом. А он и писал-то его, кажется, год с небольшим... Но в этот срок совершил то, что ему было предначертано свыше, и тем самым исчерпал смысл своего пребывания на земле. А Булгаков? Разве его собственная судьба не пошла поэтому сюжету? Одного этого вполне достаточно для того, чтобы вглядеться в роман попристальнее. Глава 4. © Copyright: Глафира Кошкина, 2015.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
