Избранное, или о трагедии пиетизмаПрекрасный текст игумена Петра Мещеринова (см. ниже). Во многом, он точно объясняет, отчего я в самые безоблачные годы (прим. 2003-2012) никогда не ощущал подлинного родства с поздневизантийским православием, трансформировавшимся в русское. От внешней эстетики (храмы, дресс-код) до философии. Т.е, сердце внятно произносило «нет», и ныне это пришло к предначертанному финалу – с русским православием я себя никак не отождествляю, испытывая эмпатию к тем, кто надеется что-то изменить (тот же игумен Пётр, Сергей Чапнин, Алексий Уминский, Георгий Митрофанов, Андрей Кураев, Виктор Судариков). Но давно смотрю на это со стороны, без ощущения внутренней принадлежности. Что ж, дорогу осилит… Отдельно – о Достоевском. Как подлинный писатель, он несёт и яд, и антидот. Для неофитов, ищущих подтверждение доктрины русской исключительности – первое, для читателей, ищущих интегрирующие человечество вещи – второе, т.е. опыт, насущный для шага к обретению диалектичного зрения. К несчастью, неофитство гордого невежества может длиться десятилетиями, и менее всего связано с возрастом, полом, профессией и даже окружающим социумом.
Пётр Мещеринов: Перечитываю сейчас сердечно любимого мною Фуделя (и о нём). Совершенно очевидный «пиетистский тип»... но по нему ясно видна наша главная русская трагедия. Он жил живой внутренней жизнью (в квиетистско-пиетистском смысле), жаждал её, но ничего не знал о ней, поэтому ему приходилось метаться мыслью и выдёргивать цитаты из Добротолюбия. Православная субкультура «храмового божества» сформировала его, с одной стороны питала его, с другой стороны давила и ограничивала... а понять, что это именно субкультура, действующая только до определённого уровня, он не мог – ему никто об этом не сказал, русский «железный занавес» во всей своей красе. Кроме того, такой московский провинциализм серебряного века, воспитавший его... вот он пишет про Достоевского, про славянофилов, и живой его христианский дух хочет в этом разместиться – а это не тот сосуд, не те «схемы», где размещается именно живущий христианский дух. По его (Фуделя) писаниям очень хорошо это видно. Достоевский намечтал что-то о «всемирной русской отзывчивости» и прочую расистскую и антихристианскую чушь; Булгаков* намечтал что-то о Софии, Флоренский намечтал что-то о Церкви – и Фудель всё это пережёвывает, хотя «руководство Божие» (выразимся по-пиетистски) зовёт его совсем в другую сторону. Это та атмосфера, за рамки которой можно вырваться, только встав на другую почву, трезвую, немечтательную, переросшую «храмовое благочестие, которое по умолчанию яко бы = богообщению», «повзрослевшую», универсалистскую, «кафолическую» (я бы сказал)... но о ней – традиционное наше стерильное незнание... А вообще я подумал... рассуждая о христианстве и церкви, богословствуя, душепопечительствуя etc., – нельзя, невозможно не иметь в виду ( = не знать) протестантско-пиетитсткого опыта. Относиться к нему можно как угодно, но не знать нельзя. Это, в конце концов, третий основной (наряду с православным и католическим) пласт, вид, разновидность опыта церковного богообщения, которое, кто бы что об этом ни говорил, дал Своей Церкви Господь. Не учитывая это, все богословско-церковно-пастырские рассуждения будут провинциально-неполными (а то и гордо-невежественными), что просто элементарно некорректно и недобросовестно. Это всё равно что, рассуждая о классической литературе или музыке XIX в., исходить из того (и быть совершенно искренне в этом уверенным), что существует только русское искусство, как будто нет ни немецкого, ни английского, ни французского. Как отнесутся к такому искусствоведу? Посмеются, пожалеют... Вот в таком положении порой оказываются наши даже самые выдающиеся церковные авторы, при всей моей любви к ним...
*Речь о священнике Сергии Булгакове © Copyright: Константин Жибуртович, 2022.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
