99. Н. Оцуп о Н. Гумилеве99. Н.ОЦУП о Н.ГУМИЛЕВЕ СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 1. Гнедич Н.И. «Николай Гумилёв в воспоминаниях современников» - М.: «Книга по требованию», 2013.
1. Пушкин, Анненский и Гумилёв прославили Царское Село. Пушкин учился в Лицее, Анненский был директором Гимназии, в которой учился Гумилёв. Гумилёв долгие годы жил там с Ахматовой (также училась в Царскосельской женской Гимназии). 3. Гумилёв считал, по примеру своих декадентских учителей, что поэту все позволено, лишь бы он писал выдающиеся произведения. 4. Гумилёв столь много узнал о неверности и коварности женщин, что его первые разочарования опережают реальный любовный опыт. И вот этот реальный опыт подтверждает его предчувствия. В силу таинственной и неумолимой силы возмездия сами его любовные наслаждения отравлены подозрением. Чем легче его победа, тем сильнее закрадывается в его душу сомнение. Не стал ли Гумилёв донжуаном вследствие подозрительности к женщинам? Не подтверждают ли его собственные лирические признания эту догадку? 5. Поэтическое наследие Гумилёва не очень обширно (например, по сравнению с наследием Блока). Тем более важно указать на значительное место, занимаемое в нем любовной лирикой. Но любовные стихи Гумилёва слабее других его стихов. Мы находим в гумилёвских поэтических циклах иного рода более вдохновенные и удачные стихотворения. Тут видится яркое доказательство недосягаемости идеальной любви, несмотря ни на какое упорство стремлений Гумилёва к её обретению. Количество, так сказать, не перешло в качество. Чудо встречи с Беатриче не состоялось. 6. По устным рассказам нам известно, как в одну из знаменитых сред В. Иванова родилась слава Ахматовой. Гостеприимный, но взыскательный хозяин попросил её прочитать свои новые стихотворения. По заведённому обычаю этих собраний присутствующие по окончании чтения высказали свои мнения. Когда прекратилась критика, В. Иванов подошел к Ахматовой, поцеловал её руку и сказал: «Я Вас поздравляю. Это событие в русской поэзии». И повторил по памяти те две строки, которые сделали Ахматову вдруг знаменитой: 7. Гумилёв же оставался молчаливо-ироничным. Как объяснить этот промах в оценке? Почему он, такой прозорливый и проницательный судья, медлил с признанием величия поэзии собственной жены? Те, кто увлечен психоанализом, попытались бы наверняка объяснить уклончивость Гумилёва наличием некоего комплекса, который иногда побуждает мужа или жену умалять достоинства друг друга. Действительно, Гумилёв не скрывал ни своего разочарования, ни своего раздражения в отношении жены. 8. Кто из них двоих был прав? Несмотря на все сочувствие, которое можно питать к Гумилёву, не его поведение, а поведение жены кажется нам разумнее и естественнее. Не напоминают ли его требования претензии сурового и довольно-таки примитивного человека, воображающего, что женщина создана только для служения её «господину»? Злые языки добавляли, что Гумилёв завидовал поэтическому успеху жены. Со стороны такие инсинуации могли казаться оправданными. Стихотворения Ахматовой доступнее, чем стихотворения автора «Пути конквистадоров». Несколько высокопарные творения тогдашнего Гумилёва не обладают простотой и обаянием музы его жены. Но тем не менее Гумилёв стоял гораздо выше чувств, приписываемых ему его недругами. Если он относился сдержанно к поэзии Ахматовой, казавшейся ему чересчур женской, речь для него шла скорее о художественных принципах. 9. Отметим, что более или менее быстрый успех таких поэтов, как Ахматова, Есенин и даже Блок, отнюдь не означает, что они стоят выше тех, у кого развитие оказалось медленнее и труднее, как это случилось с Гумилёвым. Значение поэзии и литературной деятельности Гумилёва в целом, по всей вероятности, превосходит значение творчества Есенина или Ахматовой. 10. Даже если бы мы не знали биографии Гумилёва, стоило бы лишь внимательно задуматься над его стихотворениями, чтобы убедиться в том, что он «любил саму любовь», т. е. женщин вообще и ни одной в частности. У воспеваемых им героинь нет своеобразной индивидуальности. Все они «на один манер», все со «стандартными» прелестями, непременно напоминающими что-то давно знакомое: песни трубадуров, Петрарку, любовную лирику Востока. Среди тех женщин, которым Гумилёв объяснялся в любви в стихах, одна лишь Ахматова в конце концов заставила признать себя как личность. 11…. Как бы то ни было, Ахматова не сумела или не захотела понять, о чем мечтал ее молодой спутник жизни. Гумилёв только играл роль «кутилы». В глубине души он был Рыцарем. Он искал свою Беатриче. 12. Вера во всеобъясняющую теорию творчества была еще жива у Гумилёва. Благодаря строгому самоконтролю он имел все нужные качества для того, чтобы стать вождем поэтической школы. Гумилёв угадал «заказ» (да простят нам этот советизм!) русской музы. С намеренной резкостью он поставил на повестку дня вопрос о технике стихотворчества. Вместо того чтобы впасть в «транс» и изрекать пророчества словно пифия, поэт-ремесленник, по Гумилёву, должен трезво и придирчиво судить о проблемах своего искусства. Таким образом, он вводил понятие о «цехе» в современную поэзию. 13. Вопрос был поставлен ребром, без уступок и компромиссов. Символисты, естественно, почуяли в Гумилёве опасного противника. Однако они не имели четкого представления о его намерениях, думая, что Гумилёв, как Брюсов, упиваясь собственным поэтическим даром, стремится окружить себя оруженосцами, чтобы этаким предстать «правителем „новой литературы"». «Гумилёвство», как и «брюсовщина», не лишено грехов, против которых сам Гумилёв упорно и неустанно боролся. Он сознавал свои слабости, среди которых выделялось тщеславие и жажда власти, но буквально горел негасимым огнем чуть ли не религиозной любви к своему искусству. Нет ничего удивительного в том, что новые избранники новой русской музы пошли за ним. Смутным и слишком часто обманчивым соблазнам волшебников символизма они предпочитали твердую, как бы организаторскую, власть идей Гумилёва. Даже Блок с его несомненным лирическим гением казался для них менее надежным вождем, поскольку был слишком углублен в собственную внутреннюю жизнь. 14. Собрания «Цеха» существенно отличались от сред В. Иванова и религиозно-философических споров, организованных Мережковским. В «Цехе» поэзия была единственным предметом спора. Каждый член группы читал свои стихотворения. Их тут же разбирали, обсуждали. Как и другие, Гумилёв представлял свои творения на рассмотрение товарищам - «цеховцам». 15. Ограничиваясь самыми известными поэтами, так или иначе участвовавшими в этой группе, назовем Анну Ахматову, Осипа Мандельштама, Георгия Иванова, Георгия Адамовича, Владислава Ходасевича, Николая Тихонова. Некоторые из них были, может быть, даровитее основоположника акмеизма. Ахматова, например, доступнее и проще. Мандельштам безукоризненнее по совершенству его мелодического поэтического голоса. 16. Тем не менее только Гумилёв мог стать для поэтов «Цеха» тем, кем стал – хозяином. Он берёт на себя руководство современной русской поэзией. Искусство, всякое искусство — и поэзия больше всех других— прежде всего «хозяйство». Если какой-нибудь расточитель станет ей управлять, она разорится вконец, какой бы богатой ни была. Не случалось ли подобное с новой русской поэзией, когда её сокровищами «заведовал» Бальмонт? Попади эти сокровища в руки ленивца или скупца, результат был бы еще плачевнее. Приведем лишь один пример — русскую поэзию восьмидесятых годов. Если бы доверили заведование «хозяйством» русской поэзии принцу Гамлету — Блоку, наследники этого несметного богатства получили бы, только воспоминание об удивительном предке. 17. Гумилёв действовал осторожно, щадя самолюбие «вельмож поэзии», уважая иерархию чинов, но выжидал, подходящий момент для того, чтобы уничтожить своих противников. Так он сумел полностью уничтожить «звезду» поэзии Бальмонта, свести к надлежащему уровню заслуженную, но преувеличенную славу Сологуба, подвергнуть строгому разбору поэзию Вячеслава Иванова, подчеркивая, однако, значение её роли в русской культуре. Так он расправился, как бы мимоходом, с критиками-народниками и с защитниками «искусства для искусства». 18. Среди четырех писателей, которых Гумилёв восхваляет в статье-манифесте своей школы, упоминается один англичанин (Шекспир), остальные трое — французы: Рабле, Франсуа Вийон и Теофиль Готье. Он пишет: «Шекспир показал нам внутренний мир человека, Рабле— тело и его радости, мудрую физиологичность, Вийон поведал нам о жизни, нимало не сомневающейся в самой себе, хотя знающей все, — и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие, Теофиль Готье для этой жизни нашел в искусстве достойные одежды безупречных форм. Соединить в себе эти четыре момента — вот та мечта, которая объединяет сейчас между собой людей, так смело назвавших себя акмеистами». 19. Четыре отдела поэтического сочинения в определении Гумилёва – это: фонетика, стилистика, композиция и эйдолология. Фонетика. «Фонетика исследует звуковую сторону стиха, ритмы, т. е. смену повышений и понижений голоса, инструментовку, т. е. качество и связь между собою различных звуков, науку об окончаниях и науку о рифме с ее звуковой стороны». Стилистика. «Стилистика рассматривает впечатление, производимое словом в зависимости от его происхождения, возраста, принадлежности к той или иной грамматической категории, места во фразе, а также группой слов, составляющих как бы одно целое, например, сравнением, метафорой и пр.» Композиция. «Композиция имеет дело с единицами идейного порядка и изучает интенсивность и смену мыслей, чувств и образов, вложенных в стихотворение. Сюда же относится и учение о строфах, потому что та или иная строфа оказывает большое влияние на ход мысли поэта». Эйдолология. «Эйдолология подводит итог темам поэзии и возможным отношениям к этим темам поэта». 20. Члены «Цеха» и добросовестные акмеисты не могли не оценить по достоинству кристальной честности и целомудрия поэтических взглядов Гумилёва. Во все время критической работы в журнале «Аполлон» Гумилёв не изменял своему идеалу. Эта работа продолжалась семь лет, в течение которых поэт разобрал сотню поэтических сборников, иногда блестящих или примечательных, но очень часто плохих или посредственных. Никогда Гумилёв не выполнял своей задачи необдуманно. Он был взыскательным к себе, еще больше, чем к другим, и старался точно разобрать достоинства и недостатки рассматриваемых им книг. Его суждения выражены лаконично и недвусмысленно. Его сжатые, но богатые содержанием фразы равнялись нередко изречениям. Он разоблачал поддельные таланты, точно оценивал качества самых разнообразных стихотворений. Он был язвительным, убедительным, он негодовал, он восхищался — и всегда владел собою. Его боялись, с ним не могли не считаться, его осыпали упреками и издевательствами, слишком часто нелепыми. 21. Относительно футуризма Гумилёв занял очень четкую и резко критическую позицию. Его негативное отношение к футуризму никогда не менялось. Гумилёв хвалил Хлебникова, но не без оговорок. Шум, поднятый вокруг Хлебникова футуристами, содействовал его опасному выдвижению в вожди литературной школы. А ведь ни его слишком поверхностная общая культура, ни его личные качества, ни его поэзия не могли служить необходимой опорой для такой роли. Маяковский, который начал как кубофутурист, и Северянин, который называл себя «эгофутуристом», стали кумирами толпы. Вначале они разделили свои лавры почти по-дружески. Подобно тому, как Брюсов и Бальмонт поступали в начале века, оба «короля толпы» обменивались похвалами. Разрыв, однако, был скорым и резким. Они слишком не походили друг на друга. 22. Год 1913 имеет громадное значение как для Гумилёва, так и для Ахматовой. В начале этого года выходит манифест акмеизма. Чуть позже Гумилёв принимает предложение Академии наук исследовать Сомалийский полуостров. Он уезжает, возглавляя научную экспедицию. В том же году Ахматову охватывают бурные любовные переживания, которые оставили незабываемый след в русской поэзии, благодаря ряду стихов, сочиненных ею в горьком «угаре» любви. Этими стихотворениями открывается сборник «Четки». 23. Гумилёв только что окончил «по собственному почину» свое интеллектуальное образование. Сорбонна и Петербургский университет составили для него лишь стержень, на который как бы нанизывается его личный опыт. Гумилёв борется и учит. Он знает цену и себе, и другим. От университета, библиотек и журнальных редакций он буквально задыхается. Как мы уже отметили, семейный очаг становится для него синонимом тюремного заключения. Этому прирожденному путешественнику необходимо бежать. И вот он оказывается на воле: Гумилёв вторично посещает Африку. 24. Об отношении к Готье. Готье, как и Гумилёв, был заядлым путешественником. Гумилёв восхищался богатством и живописностью созданных Готье картин, изображающих Италию, Испанию, Россию, Константинополь и Восток. В близком ему человеке другой человек ищет либо самого себя, либо то, чего ему не хватает. В Готье Гумилёв находил самого себя. Для нашего исследования крайне полезно запомнить духовную связь, соединяющую русского поэта с великим французом. Подобно ему, русский поэт никогда не изменял своему искусству. На полях битвы он оставался тем же ремесленником слова, каким был в тропиках или в северной столице. Его военные стихи — образец упорной и вдохновенной работы. Ему было столь же важно заслужить уважение своих боевых товарищей, сколь — подать пример своим коллегам - поэтам. Если говорить о его политических убеждениях, то можно сказать, что он симпатизировал социалистам-революционерам. Он, разумеется, не был «пораженцем», но он не хотел, чтобы ужасы войны прибавлялись к бесчисленным страданиям народа. В глубине души он относился враждебно к Западу. Война была для него большим несчастьем, а революция — надеждой. Гумилёву все представлялось иначе. 26. В конце войны Гумилёв уехал за границу в командировку. Снова посетив столицу своей любимой Франции, Гумилёв «в год четвертый мировой войны» переживает кризис несчастной любви, которой посвящены многочисленные стихотворения, собранные впоследствии в его книге «К синей звезде». Следует отметить, что с парижанкой Еленой Д. Гумилёв был знаком ещё по Петербургу (в 1916 г.). Но любовь не была взаимной – она вышла замуж за американца и уехала в США. Гумилёв скоро забыл предмет своей «вечной любви» которая внушила ему стихотворения в духе трубадуров и Петрарки. Последуем его примеру и попрощаемся без сожалений с этим эпизодом его жизни. 27. «Обдисы» и «обдиски» («Обитатели и обитательницы Дома Искусств») пользовались тем преимуществом, что жили рядом с залами, где самые видные литераторы читали лекции по поэтическому искусству, просодии, истории русской и всемирной литературы и т. д. Но их измученные глаза выдавали страх голода. Впрочем, ни Блок, ни Гумилёв не страдали от голода. Обоим завидовали простые смертные, ибо они были занесены в список тех, кто получал специальный паек от Дома ученых (паек «Кубу» — Комиссии по улучшению быта ученых). В этот паек входили жир, сахар, мука и другие продовольственные продукты в достаточном количестве, чтобы не умереть с голоду. Но так как и у Блока, и у Гумилёва были семейные обязательства, им приходилось добывать лишние пайки. Блок стал литературным советником при одном из государственных театров. Гумилёв кормился тем, что читал лекции о поэзии для широкой публики 28. Гумилёв был человеком дисциплинированным, одаренным самоконтролем и крепкой волей. Хулители Гумилёва клеветали, что он завидовал Блоку, как пушкинский Сальери испытывал чувство ревности к Моцарту. Все это чистая ложь. Гумилёв защищал свои художественные принципы, противоположные позициям Блока. Оружием служили ему художественное мастерство, научная работа, холодные, равно как и страстные, рассуждения об искусстве. 29. Гумилёв был приверженцем упорной и продолжительной работы. Роль Гумилёва все расширялась. Он подавал редкий пример поэта, чье значение не уменьшалось вследствие усилий учить правилам «чистой поэзии», а наоборот увеличивалось. Часто ведь бывает, что настоящий мастер теряет хотя бы часть творческих способностей, расточая другим полезные советы. В современной России такой удел достался Брюсову и во многих отношениях Вячеславу Иванову. Гумилёв, совершенствуя свои методы «искусства сочинять стихотворения», писал свои замечательнейшие шедевры. 30. Бывшие вожди декадентства и символизма. После революции бывшие вожди декадентства и символизма окончательно оказались в прошлом литературы. Уехав за границу, Бальмонт дописывал стихотворения, которыми больше никто не интересовался, за исключением нескольких эмигрантов, помнивших его былую славу. Брюсов старался убеждать самого себя и других в том, что все идет к лучшему и что настоящие поэты, т. е. настоящие бунтовщики, не могли пожелать ничего лучшего, чем большевизм. Благодаря лозунгам такого типа, ему удалось занять видное место при московском правительстве, но его новые стихотворения уже не достигали прежнего уровня. Сологуб, который вообще никогда не отличался общительностью, замкнулся у себя дома, где сочинял очаровательные пасторали. Будучи отличным переводчиком поэзии, он сотрудничал в издательстве «Всемирная литература». Сологуба уважали, но его деятельность и влияние уменьшились слишком заметно. Мережковский и Гиппиус только и думали о близком тайном выезде из России. Ещё до революции они оба подчиняли проблемы поэзии религиозным, философским и даже политическим вопросам. Это направление стало впоследствии господствующим во всех произведениях этих двух замечательных писателей. 31. Наследие модернизма, который так блестяще восстановил связи между европейской и русской поэзией, лишилось всякой видимой опоры. Были ли поэты тех поколений, которые последовали за поколением Мережковского, Брюсова, В. Иванова, Сологуба, вооружены достаточным опытом, эрудицией и талантом, чтобы взять на себя такую задачу в то время, когда, казалось, рушатся сами устои русской культуры? 32. Преемники первых модернистов. Поэтические способности Блока, Белого, Маяковского, Есенина, Ахматовой, Мандельштама, Гумилёва были, бесспорно, не ниже способностей их ближайших предшественников. Но Белому, Дионису русского модернизма, казалось, было суждено «рухнуть» в любое время. Терзания, причиненные непреодолимым кризисом его сознания, его метания в области политики, да и в других областях, предвещали его крушение. Этот многообразный человек впадал постепенно в агонию, и это состояние могло кончиться лишь его смертью, случившейся в 1934 году. Маяковский не лгал, когда сам себя называл «поэтом Революции». Но поддержка и одобрение правительства ставили его «музу» под угрозу. Это сказалось на явном «падении» своеобразия его стихов, которые вначале сулили какую-то революцию в стиле. Что касается Есенина или Ахматовой, ни он, ни она не могли стать вождями для других поэтов. Конечно, Есенин мелодичнее, доступнее, но у него не хватает культуры в глубоком смысле слова. Вот почему его прелесть, которую некоторые критики сравнивают с пушкинским очарованием, граничит порой с сентиментальностью. Ахматова - большой поэт. В своих первых стихах, которые принесли ей огромную популярность, она очаровательна и тонка. Во второй период своей творческой деятельности она еще обаятельнее. Но разве в глубоких, пророческих, изящно-строгих стихотворениях, собранных в «Anno Domini MCMXXI» («В лето господне 1921»), находят своё решение, хотя бы в минимальной степени, проблемы искусства и сознания, выдвинутые её предшественниками? Мандельштам же, блестящий поэт, но лишенный боевого темперамента, оставался в стороне. Почему он не остался в Париже вместо того, чтобы предпринять рискованную поездку на охваченную огнём родину? Этот вопрос должны были бы себе задать все те, кто подобно Иванову-Разумнику, теоретику «скифства» (своеобразного неославянофильства, адаптированного к новым политическим обстоятельствам), противопоставляли «иноземному» Гумилёву «подлинных русских», Блока и Белого. 34. Наступил год 1918. Большевистская революция в полном разгаре. Будучи верным самому себе, Гумилёв ее не принимает. Будучи тоже верным самому себе, Блок принимает её. Сталкиваются два мира, две культуры, две идеологии. Блок и Белый приветствовали Октябрьскую революцию поэмами «Двенадцать» и «Христос воскресе». По их версиям, Провидение дало победу большевикам в отместку за преступления, содеянные царями, помещиками, русскими буржуями. Интеллигенция же почти единодушно приветствовала лишь Февральскую революцию 1917 года. Как думалось, тогда осуществлялись мечты Новикова, Радищева, декабристов. Все надежды возлагались на Учредительное собрание. 36. Снова соприкасаются антиподы. Блок — последователь Соловьёва, а Гумилёв, как мы уже отметили, является в некоторых отношениях младшим братом Гёте. Не был ли сам Гумилёв символистом в начале своей поэтической деятельности? Не писал ли он, — а ведь он явился «ликвидатором» символизма, — что вопросы, выдвигаемые символистами, неисчерпаемы? Он был прав, ибо всякая настоящая поэзия немыслима без известной дозы символизма. Что же касается злоупотреблений, фиглярства, то приходилось покончить с этим раз и навсегда. И это сделал акмеизм. Отметим, что и сам Блок, издеваясь над мистиками в своем «Балаганчике», уже боролся против лжерелигии так называемых символистов. Будучи национальным поэтом, Блок все больше и больше сближался с русским народом. Его стилистика все больше и больше походила на стилистику Пушкина. 37. Итак, как можно объяснить его антагонизм с Гумилёвым? Почему расхождения, разделявшие их уже давно, всё усиливались в последние годы их жизни? Почему оба поэта, которым было суждено умереть почти одновременно (в августе 1921 года), не соединились в жизни, как случилось потом в смерти? Блок старался объяснить этот факт в статье «Без божества, без вдохновения», в которой он нападает на «Цех акмеистов». 38. У акмеистов были свои недостатки, не менее опасные, чем беды русских символистов. Но в своей поэтической практике это направление было целомудреннее. Акмеисты не претендовали на то, чтобы раскрыть тайные замыслы высших сил. Они не думали, что в состоянии влиять на события, вчитываясь в «небесные» знаки. Они больше всего заботились о качестве своих творений. 39. Гумилёв часто повторял две формулы, определяющие, на его взгляд, сущность поэзии. Первая принадлежит Кольриджу: «... Поэзия есть лучшие слова в лучшем порядке». Вторая - Теодору де Банвилю: «...Поэзия есть то, что сотворено, и, следовательно, не нуждается в переделке». Изучение законов, в силу которых слова влияют на нашу внутреннюю жизнь, лежало в основе теорий акмеизма. Правда, и символисты исследовали значение слова, но эти исследования служили им лишь средством для перевода на язык осязаемых чувств мистической жизни, недоступной обычному земному сознанию. 40. В издательстве «Всемирная литература», созданном по инициативе Горького, Гумилёв был главным редактором переводов французской и английской поэзии. Он сам переводил немало стихотворений со своим обычным прилежанием и чувством ответственности. Блок, отвечал за поэтические переводы с немецкого языка. В 1919 году издательство «Всемирная литература» опубликовало книгу «Принципы художественного перевода». В ней критики Ф. Батюшков и К. Чуковский излагали принципы перевода в прозе, а Гумилёв — принципы перевода в стихах. 41. Что касается трудов о теории поэзии и искусства, то в этой области Гумилёв чувствовал себя полным хозяином. Тут, по его мнению, людям науки следовало отступать перед прирожденными поэтами. Как мы уже отметили, Гумилёв цитирует только поэтов (Кольриджа, Теодора де Банвиля), когда хочет определить суть поэзии. Он редко испытывает потребность подкрепить собственные теории исследованиями учёных. 42. За год до смерти во время выступления в «Балтфлоте» (читая лекции по литературе морякам Балтийского флота) Гумилёв ответил на вопрос какого-то моряка: «Товарищ Гумилёв, что же нужно, чтоб уметь писать хорошие стихи?» - «Нужно вино и женщины». 43. «Гумилёвство» — литературное тщеславие, снобизм избранников Музы, которые позволяют себе относиться с чуть презрительным снисхождением к прозаикам (ни Пушкин, ни Лермонтов не пренебрегали прозой). «Гумилёвство» - какая-то особая поэтическая мораль, допускающая для высшего существа, именуемого поэтом, всевозможные вольности. 44. Гумилёв никогда не мыслил Россию замкнутой в исторических или географических пределах сущностью. Блок тоже расширял границы Отечества, ссылаясь то на татарскую Русь, то на «новую Америку». И он, и Гумилёв воспринимали свою страну в постоянном становлении. Но, отличаясь в этом от Блока, поэт-акмеист не жаловался на старые раны татарского ига. Он, совсем наоборот, с гордостью заявлял, что чувствует в своих жилах кровь свирепых гуннов или косоглазого татарина. В этом есть, должно быть, своя доля правды. Разве многие русские имена не выдают татарского происхождения их носителей? 45. Гумилёв верил в Бога ревностно. Те, кому случалось гулять с ним по Петербургу, может быть, часто замечали, как он менялся в лице, увидев церковь, и крестился широким жестом, вдруг прерывая оживленный разговор. 46. Гумилёв нёс в самом себе образ своей родины. Но именно его дальние странствия выработали в нем мастерство в употреблении поэтических тонов и цветов, необходимое для создания незабываемых образов России. 47. Политическое кредо Гумилёва. Очень несложное и даже, на первый взгляд, несколько упрощенческое «кредо» Гумилёва было бы можно приблизительно выразить известной формулой русских реакционеров: «самодержавие, православие, народность». Уточним, что всё то, что было отвратительным в крайних мнениях реакционеров, чуждо Гумилёву. Он не мог бы стать членом какого-нибудь «Союза русского народа», этого воплощения фанатического шовинизма, основанного на извращении религиозного чувства. Монархизм Гумилёва не был ни агрессивным, ни узким. Православие Гумилёва также не имело никакого оттенка шовинизма. Он искренно любил еврея Мандельштама. Что же касается его национального чувства, речь идет именно о той части реакционной формулы, которую народники не соглашались применить к нему. Для них он был только «заграничной штучкой», эстетом без корней, подражателем французам. Стоит ли указывать на то, что все эти обвинения являются лишь следствием безрассудства или политического ослепления? Национальное чувство Гумилёва — неотъемлемая часть его духовной сущности. Можно заметить, что он гораздо строже судил шовинистов, чем революционеров. Гумилёв не скрывал своей оппозиции революционерам. Но он относился ещё непримиримее ко всякого рода Бурениным – ультрареакционерам. 48. Блок и Гумилёв - выводы. • Блок олицетворял уходящую эпоху. Гумилёв открывал следующую. • Блок воплощал высшие достижения символизма. Гумилёв указывал на новый путь поэзии, загнанной в тупик символизмом. • Блок стремился искупить свои грехи ценой собственной жизни. Сам факт страстной самоотдачи чисто поэтическому творчеству за счёт социальной жизни и даже просто личной жизни казался ему предосудительным. Гумилёв гордился своим служением поэзии, он прощал себе грехи с ироническим весельем, но рисковал жизнью, не колеблясь, когда считал это нужным. • Оба — рыцари Средневековья, оба — национальные поэты. Блок осуществил больше, чем Гумилёв, но он умер, исчерпав все свои силы. Гумилёв погиб в цвету жизненных и творческих сил. • Среди современных русских поэтов Блок выражает только одну сторону души Пушкина, русскую сторону. Её универсальность лучше выражает Гумилёв. Его душа не растворяется в безмерности своей родины, как женственная душа Блока. Он взывает к варягам, строителям русского государства, к французской поэзии, к Франции, воспитывавшей Пушкина. Последний воздал Европе то, что она дала России. • Гумилёв вносит в мировую поэзию куда более скромную лепту. Но он является новатором как истинный поэт, влюбленный в средневековье. Он первооткрыватель в своем стремлении расширить исторические и географические границы. Он, наконец, столь же новатор, как и наша эпоха, сокращающая любые расстояния. Имя Гумилёва может подать европейцам блестящий пример нерасторжимости судеб русской и западной культуры. 50. …..Затем шел список расстрелянных. Фамилия Гумилёва стоит тридцатой, как раз посредине (список не алфавитный). Это место в списке выбрано преднамеренно. О Гумилёве здесь сказано: "ГУМИЛЁВ Н. С. 33 л. филолог, поэт, член коллегии издательства "Всемирной литературы", беспартийный, б. офицер. Содействовал составлению прокламаций. Обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов. Получал от организации деньги на технические надобности". Итак, по официальной версии, против него выставлено три обвинения: обещание, получение денег и участие в составлении прокламаций. 03.09.2021 г. © Copyright: Евгений Говсиевич, 2021.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
