Вчера предалась воспоминаниям про свой двор. О том, как он выглядел в моем далеком детстве.
Как изменился сейчас, сегодня, дизайн уличной мебели, как сейчас эффектно называют уличные скамейки.
Как ранее пустой двор, где вдоль подъездов стояло всего лишь две машины, сейчас кишит ими и, порой, идя, с движущимися внутри двора машинами трудно разминуться.
Как вымахали выше крыш девятиэтажных домов деревья, бывшие ранее тонкими прутиками в глинистой, без травы, почве.
Это сейчас траву высевают. И даже пуще того, укладывают на газонах рулоны с готовой травой, выращенной где-то в пригородных теплицах.
А после стройки, после котлована, после разрытой и раздроченной ковшами экскаватора земли, откуда сразу было взяться траве?
Вот, гляжу теперь на эти исполинские деревья, нет, деревища и вспоминаю, как глядишь на пустой двор из окна шестого этажа и он весь, двор, как на ладони.
В тот год отец и мать развелись, прожив совместно 15 лет и разъехались. Мы с матерью в описываемый мною новый дом, недавно выстроенный, отец с бабушкой, своей матерью, переехали в коммуналку бывшего купеческого особняка в центр, соседствующий с улицей Горького.
До самой Красной площади было двадцать минут пешей ходьбы.
Ну, да я не об этом.
Мамина мать, вторая моя бабушка, с которой прошло все мое детство в Хамовниках, приезжала по выходным навестить нас в новой квартире.
Я ее очень ждала и всегда стояла, прижав лоб к стеклу кухонного окна.
Это к разговору о том, что в те поры деревья только еще начинали обживать двор и росли потихоньку-помаленьку. Они не мешали обзору и я в окно видела соседний корпус нашего дома, из-за угла которого появлялась, сойдя с автобуса, бабушка.
Ее было видно издалека, как она медленно, словно груженая баржа, шла вдоль дома.
Мне бы хотелось, чтобы это происходило, как можно быстрее, но бабушка была такая уставшая, она не могла быстро перемещаться.
Уставшая она была не от какой-то конкретной сиюминутной нагрузки, а от жизни в целом.
Начав работу еще в ликбезе в 15 лет, она сорок лет проработала учителем в начальной школе.
На сей момент у меня 36-ой учебный год и сил уже нет, но сейчас много чего облегчилось.
В ее же время и классы были огромные-человек по сорок с лишним и поблажек никаких.
Бабушка овдовела в 41-ом. Дед тоже был учитель и имел бронь.
Все учителя мужского пола имели бронь , так как должны были сохранить во время войны детское поколение, вывезя детей в эвакуацию.
Без мужчин женщины бы одни вряд ли справились.
Дед отказался от брони, ушел в ополчение и, как человек гражданский, очень быстро сложил голову на подступах к Москве.
Бабушка осталась тридцатилетней вдовой с тремя детьми.
Эвакуация, голод, возвращение в Москву, скудость.
Старший сын, первенец погиб на сибирской стройке в 27 лет.
Не представляю, как это можно было пережить.
Когда я родилась, бабушка еще работала. Через силу. Потом сидела со мной, мы с ней и жили в одной комнате, так что, даже ночью у нее не было покоя со мной, непоседой.
Поэтому двигаться быстро она не могла. И чтобы смеялась или просто улыбалась, не помню.
Конечно, инфаркты, конечно, гипертония, конечно, вены от трех родов. Ноги, всегда перемотанные эластичными лечебными бинтами.
Такой она и осталась в памяти - измученной женщиной, тяжело идущей с автобусной остановки ко мне, внучке Лерочке.
Всегда несла мне гостинец. Пусть небольшой - шоколадная медалька или леденцы, но с пустыми руками никогда не появлялась.
Входила на порог - в изумрудно-зеленом пальто и красной косынке, обнималась со мной, переводила дух, успокаивая дыхание от ходьбы.
Такой и помню ее, любимую мою.
Вечная ей память.
