Рецензия на «Российское, мужественное, христианское, часть I» (Евгений Каширский)

Знаете, оставляя в стороне христианство и взгляд на русского человека сквозь его (христианства) этику, всё равно во многом, как это не печально могу с Вами согласиться. Потому что сам вижу в себе черты, которые Вы описали. С ними бесполезно бороться, они иманенты, часть натуры. Другой вопрос, что и властвовать над собой им нельзя давать.
Я вполне русский человек, а что это означает. Это означает некоторую истеричность. Могу, как и большинство соотечественников долго ходить вокруг дела, не берясь за него. Плохо ли это? Может быть. Но только в том случае, если за дело так и не взялся. У меня же проихсодит так. Я человек творческой профессии, скажем. Есть некая проблема, я долго НЕ РЕШАЮСЬ за нее браться. Но если возьмусь, то для меня назад пути нет, я буду ее грызть, рвать и сам рваться, но сделаю. И таковы многие из наших соотечественников. То, о чем Вы забыли упомянуть, а именно сакраментальное: "Русские долго запрягают, но быстро едут".
Что в итоге? В итоге мы все равно плетемся в арьергарде передовой хм... западной культуры, но сохраняем дух и колорит присущий лишь нам.
То, что Западная Европа утеряла напрочь. Национальную, культурную уникальность. Мы единственная нация, которая до последнего времени была способна на сверхусилия, на рывок. Они не способны уже давно. Мы... ну по крайней мере не так давно еще были.
Поэтому. Всё что Вы сказали - это верно, не оспорить, русский человек не способен в массе своей к систематическому труду. Это так. Он заменяет каждодневную рутину авралом. Но мы так живем 1000 лет и до сих пор самая большая и одна из самых могучих стран, даже в нашем нынешнем униженном состоянии в этом есть что-то, над чем стоит наверно подумать.
Наше постоянноенезнаниемерывовсем - не есть исключительно лишь порок, национальный недостаток. В этом есть свои преимущества.
И в заключении, если позволите цитату из любимого мной Федора Михайловича :
"
— А я лучше захочу всю жизнь прокочевать в киргизской палатке, — вскричал я, — чем поклоняться немецкому идолу.

— Какому идолу? — вскричал генерал, уже начиная серьезно сердиться.

— Немецкому способу накопления богатств. Я здесь недолго, но, однако ж, все-таки, что я здесь успел подметить и проверить, возмущает мою татарскую породу. Ей богу, не хочу таких добродетелей! Я здесь успел уже вчера обойти верст на десять кругом. Ну, точь-в-точь то же самое, как в нравоучительных немецких книжечках с картинками: есть здесь везде у них в каждом доме свой фатер[10], ужасно добродетельный и необыкновенно честный. Уж такой честный, что подойти к нему страшно. Терпеть не могу честных людей, к которым подходить страшно. У каждого эдакого фатера есть семья, и по вечерам все они вслух поучительные книги читают. Над домиком шумят вязы и каштаны. Закат солнца, на крыше аист, и все необыкновенно поэтическое и трогательное…

— Уж вы не сердитесь, генерал, позвольте мне рассказать потрогательнее. Я сам помню, как мой отец, покойник, тоже под липками, в палисаднике, по вечерам вслух читал мне и матери подобные книжки… Я ведь сам могу судить об этом как следует. Ну, так всякая эдакая здешняя семья в полнейшем рабстве и повиновении у фатера. Все работают, как волы, и все копят деньги, как жиды. Положим, фатер скопил уже столько-то гульденов и рассчитывает на старшего сына, чтобы ему ремесло аль землишку передать; для этого дочери приданого не дают, и она остается в девках. Для этого же младшего сына продают в кабалу аль в солдаты и деньги приобщают к домашнему капиталу. Право, это здесь делается; я расспрашивал. Все это делается не иначе, как от честности, от усиленной честности, до того, что и младший проданный сын верует, что его не иначе, как от честности, продали, — а уж это идеал, когда сама жертва радуется, что ее на заклание ведут. Что же дальше? Дальше то, что и старшему тоже не легче: есть там у него такая Амальхен, с которою он сердцем соединился, — но жениться нельзя, потому что гульденов еще столько не накоплено. Тоже ждут благонравно и искренно и с улыбкой на заклание идут. У Амальхен уж щеки ввалились, сохнет. Наконец, лет через двадцать, благосостояние умножилось; гульдены честно и добродетельно скоплены. Фатер благословляет сорокалетнего старшего и тридцатипятилетнюю Амальхен, с иссохшей грудью и красным носом… При этом плачет, мораль читает и умирает. Старший превращается сам в добродетельного фатера, и начинается опять та же история. Лет эдак чрез пятьдесят или чрез семьдесят внук первого фатера действительно уже осуществляет значительный капитал и передает своему сыну, тот своему, тот своему, и поколений чрез пять или шесть выходит сам барон Ротшильд или Гоппе и Комп., или там черт знает кто. Ну-с, как же не величественное зрелище: столетний или двухсотлетний преемственный труд, терпение, ум, честность, характер, твердость, расчет, аист на крыше! Чего же вам еще, ведь уж выше этого нет ничего, и с этой точки они сами начинают весь мир судить и виновных, то есть чуть-чуть на них не похожих, тотчас же казнить. Ну-с, так вот в чем дело: я уж лучше хочу дебоширить по-русски или разживаться на рулетке. Не хочу я быть Гоппе и Комп. чрез пять поколений. Мне деньги нужны для меня самого, а я не считаю всего себя чем-то необходимым и придаточным к капиталу. Я знаю, что я ужасно наврал, но пусть так оно и будет. Таковы мои убеждения.
"
(с) Ф.М. Достоевский "Игрок"

Дмитрий Литвинцев   11.06.2009 22:07   •   Заявить о нарушении