11. Журнал 4. Сборник 11. Участники К-9 - К

11. ЖУРНАЛ №4. СБОРНИК №11. УЧАСТНИКИ КОНКУРСА-9 ПО АЛФАВИТУ «К»

В этот Сборник включены произведения конкурсантов по алфавиту «К»
Всего 39 произведений.

СОДЕРЖАНИЕ

№ позиции/Автор (по алфавиту)/Ссылка

1. Полина Какичева  http://proza.ru/2019/09/23/1353 («Военная тематика», в дальнейшем, «ВТ») - Основная номинация
2. Полина Какичева  http://proza.ru/2019/10/10/902 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
3. Полина Какичева  http://proza.ru/2019/09/17/1654 («Гражданская тематика», в дальнейшем, «ГТ») - Внеконкурсная номинация

4. Виктор Кармалитов http://proza.ru/2020/05/08/2334 («ГТ») - Основная номинация
5. Виктор Кармалитов  http://proza.ru/2020/05/07/361 («ВТ») - Внеконкурсная номинация

6. Юрий Кауфман http://proza.ru/2007/07/17-375 («ВТ») - Внеконкурсная номинация

7. Николай Кирюшов  http://proza.ru/2020/03/26/1614 («ГТ») - Основная номинация
8. Николай Кирюшов  http://proza.ru/2020/01/19/76 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

9. Станислав Климов  http://proza.ru/2019/11/15/399 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
10. Станислав Климов  http://proza.ru/2017/05/23/1123 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

11. Владимир Кожин 3  http://proza.ru/2020/05/11/1866 («ВТ») - Основная номинация
12. Владимир Кожин 3  http://proza.ru/2020/05/10/1876 («ГТ») - Основная номинация
13. Владимир Кожин 3  http://proza.ru/2020/05/09/134 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

14. Евгения Козачок  http://proza.ru/2020/05/09/1042 («ВТ») - Основная номинация
15. Евгения Козачок  http://proza.ru/2020/05/09/1053 («ГТ») - Основная номинация
16. Евгения Козачок http://proza.ru/2013/05/14/671 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
17. Евгения Козачок  http://proza.ru/2013/04/24/1035 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

18. Александр Козлов 11  http://proza.ru/2020/05/18/1113 («ВТ») - Основная номинация
19. Александр Козлов 11  http://proza.ru/2020/05/18/1575 («ГТ») - Основная номинация
20. Александр Козлов 11 http://proza.ru/2020/05/18/1105 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
21. Александр Козлов 11 http://proza.ru/2020/03/01/790 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

22. Николай Кокош  http://proza.ru/2015/04/09/1910 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
23. Виктор Колбасин  http://proza.ru/2020/05/09/1597 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

24. Евгений Колобов http://proza.ru/2015/08/29/1567 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
25. Евгений Колобов http://proza.ru/2020/05/21/774 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

26. Любовь Коломиец http://proza.ru/2020/05/17/1845 («ВТ») - Основная номинация
27. Любовь Коломиец http://proza.ru/2020/05/17/1851 («ГТ») - Основная номинация
28. Любовь Коломиец http://proza.ru/2020/04/29/1 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
29. Любовь Коломиец http://proza.ru/2018/01/24/2466 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

30. Раиса Коротких http://proza.ru/2020/05/17/2112 («ВТ») - Основная номинация
31. Раиса Коротких http://proza.ru/2008/02/17/262 («ГТ») - Основная номинация
32. Раиса Коротких http://proza.ru/2020/05/07/1398 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
33. Раиса Коротких http://proza.ru/2011/05/22/840 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

34. Мила Кудинова  http://proza.ru/2017/05/11/640 («ВТ») - Основная номинация
35. Мила Кудинова  http://proza.ru/2020/06/01/1558 («ГТ») - Основная номинация
36. Мила Кудинова  http://proza.ru/2015/05/08/2425 («ВТ») - Внеконкурсная номинация

37. Юрий Кутьин  http://proza.ru/2016/05/04/635 («ВТ») - Основная номинация
38. Юрий Кутьин http://proza.ru/2016/03/09/2212 («ВТ») - Внеконкурсная номинация
39. Юрий Кутьин http://proza.ru/2015/04/07/185 («ГТ») - Внеконкурсная номинация

ПРОИЗВЕДЕНИЯ

№ позиции/Название/
Автор/
Награды/
Произведение

1. Батайчанин был отмечен высшей наградой СССР
Полина Какичева
Специальный приз №11

Валентин Кулешов на катере проложил свой путь к победе во время Второй мировой войны.

В страшных боях при штурме Берлина, когда форсировали реку Шпрее весной 45-го года, Кулешов проявил доблесть и героизм, за что и был представлен к званию Героя Советского Союза, а также награждён орденом Красного Знамени.

Все события тех дней (23-25 апреля) происходили под систематическим ураганным огнём из пулемётов, миномётов и другого доступного фашистам оружия. Враг не гнушался ничем.

В результате такой обстановки в одном из жизненно важных рейсов был убит командир катера, а сам катер получил семь пробоин ниже ватерлинии.

Катер стал терять ход, вода подступала и вызвала тем самым панику среди перевозимого десанта. А враг только усилил свой натиск в тот момент.

Но ситуацию и личный состав спас наш земляк Валентин Кулешов. Не медля, самоотверженно, рискуя жизнью, он заделал пробоины и взял командование на себя. И только благодаря этому катер с советскими солдатами дошёл до вражеского берега и высадил десант.

Но на этом его трудности не закончились. На шестом рейсе по катеру стреляли уже прицельно и перебили вентиляторный ремень, пробили бензопровод. Заметив остановку повреждённого катера, вражеские миномётчики и фаустники обрушили на него шкал огня. Фашистские снаряды рвались со всех сторон у самых бортов катера. На этот раз Валентин Кулешов был ранен, а катер пробит в шести местах. И снова отважный батайчанин презрел смерть, бросившись ремонтировать повреждения судна. Исправил. Раненый, он довёл своё дело до конца – высадил советский десант на вражеский берег. В сложнейших условиях непрекращающегося боя Кулешов, вы только вдумайтесь, за одну ночь перебросил на другой берег 245 красноармейцев с их оружием, чтобы они в свою очередь внесли свой неоценимый вклад в нашу Великую Победу.

Вот такой вклад, по достоинству оценённый Золотой Звездой героя, внёс наш с вами земляк в победу над фашистской Германией, за мирное небо над своей огромной Родиной и над маленьким родным Батайском.


БИА "Вперёд" от 21.08.2018 "Подвиг батайчанина был отмечен высшей наградой СССР"
Полина Какичева, фото Сергея Еременко.

2. О чем молчит связистка
Полина Какичева
Специальный приз №11
   
Раисе Громовой – 96. Почем она не любит вспоминать о своей молодости?

   Она  почти ничего не слышит, но всё помнит. Дочь Людмила показывает нам старые фотографии, на которых ее мама почти никогда не улыбается.

   Родилась Раиса Громова 24 октября 1922 года в Ростовской области, в хуторе Майском Целинского района. У неё до сих пор хранится комсомольский билет, год вступления в ВЛКСМ - 1938. Из-за этой серой корочки когда-то расстреливали, из-за неё мать Раисы Ефросинья Григорьевна прятала дочь в камышах в конце огорода, где протекала речка, когда немцы проходили по дворам с облавой. Документ в страхе за жизнь родных Раиса закопала в землю.
 
   Она окончила 9 классов и была мобилизована в апреле 1943 года, присягу приняла в июне. На одной из фотографий среди травы и пышущих зеленью деревьев 15 симпатичных ребят и девушек - одноклассники. Из  мальчишек вернулся живым только один. Она и сама чудом уцелела, дожив до Победы.

    Будучи рядовой-телеграфисткой ПВО 400 отдельного карпатского батальона связи, Раиса Громова участвовала в освобождении таких городов, как Михаловце и Гуменне в Словакии, Ясло и Горлице в Польше, Оломоуц в Чехословакии. За это приказом Верховного главнокомандующего ей было объявлено три благодарности. Сколько всего наград и медалей было у Раисы Фёдоровны, сейчас, трудно сказать: внуки и правнуки в играх растеряли так заманчиво сверкающие ордена.
 
    Дочь Людмила поделилась с нами, что узнала об участии мамы в войне, когда они вместе пошли на военный фильм. В кинотеатре тогда Раиса Фёдоровна весь сеанс проплакала. И после этого случая стала иногда рассказывать детям о своём прошлом.
- При тотальном призыве я пошла в армию, мне был 21 год, - рассказывает Раиса ГРОМОВА. - Я стала телеграфисткой ПВО, мы сидели в окопах за передовыми траншеями и всё время докладывали о состоянии фронта. Нам запрещено было вставать и покидать своё место, даже если бомбят, даже если прорвался враг. Встать с места значило предать Родину, предать тех, кто там на передовой.
 
   Девушки-телеграфистки гибли так часто, что каждые две недели их состав приходилось пополнять. Пережила ужас тогда ещё и совсем молоденькая Раечка – на её глазах погибла подруга. Раиса телеграфировала, когда начали бомбить и осколок попал в её подругу. Вскрик - и всё. Командир говорит: «Не смотри туда, не смотри!» Но она не могла. Её лучшая подруга со вспоротым осколком снаряда животом пытается запихнуть внутренности обратно. В шоке.

   - Она умерла... - плачет старушка в аккуратном платочке, сильнее кутаясь в теплый халат, хотя дома тепло.

   Гибли многие. Их командир от всего пережитого прямо перед Победой сошёл с ума. Говорят, он был не единственный, - горе не щадило никого, не разбирало чинов и полов, отбирая  разум.

   Но наша героиня выдержала, как и её муж Илья. Он тоже был на войне, таскал бобины с кабелями связи и, как потом рассказывал детям, за счастье считал, если в атаку шли морские пехотинцы. Они закусывали свои ленточки с беретов зубами, чтобы не потерять их в пылу схватки, и как черные волны, сплошными рядами шли в атаку. Достигая врага, доставали кортики, лопатки и даже рвали фашистов зубами. Крепкие ребята всегда оттесняли врагов, прорывали их оборону и обеспечивали ещё один день жизни тем, кто шёл следом.

   В мирной жизни Раиса Федоровна стала учительницей, вышла замуж.  Супруга пригласили строить железнодорожную больницу в Батайске. Построили дом, родили троих детей, вырастили пятерых внуков и уже дождались правнуков.
Сейчас Раиса Фёдоровна – вдова и вот уже 4 года из-за сложного перелома не может ходить. Дочь с любовью ухаживает за своей мамой, радуясь каждому прожитому её дню.

   - Я каждый раз плачу, когда вспоминаю рассказы о том, что моим родителям пришлось пережить. И это при том, что я точно знаю - они берегли нас и не рассказывали всего, не говорили о самом страшном, - говорит Людмила. - В моей семье в каждой войне кто-нибудь принимал участие. Отслужил и мой сын. Считаю, что самое главное в жизни - чтобы не было войны и нам не пришлось увидеть то, о чём мы не захотим никогда вспоминать.

Издано БИА "Вперёд" от 30 января 2019 г.
Статья "О чем молчит связистка", газета №4.

3. Прачка боевого назначения
Полина Какичева
Специальный приз №11
   
Анне Рубекиной - 94. Она забыла многое из своего военного прошлого, осталось то, что стереть невозможно

   Анна Николаевна говорит, что о её жизни стоило бы написать книгу, и это действительно так. Очень жаль, что после инсульта некоторые имена и года исчезли из её памяти, оставив только горечь утраты.
   Рассказывает то, что знает из более ранних рассказов матери дочь Антонина. Она бережно хранит старые фотографии.

Вольнонаёмная

   Первым делом Антонина показывают «4-ю Книгу Памяти Курской области», которая является составной частью Всероссийской Книги Памяти. В неё занесены более 200 тысяч имён воинов-курян и уроженцев других областей, призванных военкоматами Курской области, погибших в самой кровопролитной войне всех времён и народов. О родственниках Анны Рубекиной говорится в 4-м томе издания из 9-ти томов.
   Анна Николаевна вспоминает, что в 1943 году, когда уже завершилась Курская битва и наши вошли в Курскую область, стали собирать добровольцев, девчат и ребят, в прачечный отряд, который будет обслуживать военную часть. Она, урождённая жительница села Любомировка Льговского района Курской области, была призвана по вольному найму в мае 1943 года. Тогда ей было 16. Всего в семье – семеро детей.

Жменька, ложка да стопка

   Немцы, войдя в деревню, забрали весь торф, которым отапливали дома. Поэтому пришлось ходить по посадкам, собирать хворост. Младшая сестра Надя чуть не замёрзла. Она пошла, чтобы собрать дров и попала во вьюгу. Её еле нашли в снегу. Девочка выжила и даже потом стала тружеником тыла, копая окопы.
   Фашисты забрали корову, поросёнка и кур, на которых указал полицай, не пожалел, что деток много и без домашнего скота они могут умереть с голоду. Выжили только благодаря картошке, ее спрятали в так называемой могиле – яме в огороде, о которой никому не говорили.

   - Я проворная в детстве была. Говорю: «Мам, сколько можно картошку без соли есть, я пойду к немцам и попрошу у них»,- рассказывает Анна Николаевна. - Мама сперва не пускала, боялась. А я девочка худенькая была, как мальчик, оделась в лохмотья, сажей, соплями перемазалась и пошла. Под заборами танцевала и частушки пела, просила: «Пан, дай соли!» И они дали большую жменю и кусок хлеба.
Бывало, тыкву пожарят в русской печке и по кусочку съедят. И от этой тыквы семечек по столовой ложке каждому из семерых детей доставалось.
   Немцы стояли в деревне до 1943 года, коровы не было, кормить новорожденного брата Володю не было молока. Мать плакала над ним, думала, что умрёт. А старший брат Александр, 1929 года рождения, сказал: «Я сам его выкормлю». Ночью через соломенную крышу лазал к соседу в сарай и доил овцу в стопку. Этим молоком, разведенным водой, и поили младенца до трёх месяцев. Потом какая-то женщина дала пшено, из него делали что-то вроде муки и мешали с водой.

Прачечный комбинат

   Прачечный отряд стирал одежду солдатам в соседней деревне, а потом всех посадили на телеги и повезли на фронт. Люди в нем были разного возраста. Многие пошли туда, чтобы не умереть с голоду, были и дети – запрягали лошадей, работали по хозяйству.

   - Стирали так: брали железную бочку, разрубали её пополам. В ней вываривали бельё, которое привозили с передовой. Оно было не только грязным и порванным, главная напасть - вши, которые лезли отовсюду. Мы никогда не садились в одну телегу с грязной одеждой - заедят. Белье как можно раньше запихивали в чан и сразу же кипятили в течение суток. И только на второй день терли руками на досках с мылом. А сушили на улице на верёвках, - рассказывала дочери Анна Николаевна.

   После стирки бельё попадало в кладовку, где более пожилые женщины его гладили и штопали. Наготовят бельё и везут в окопы. Самолёты появлялись ниоткуда и бомбили. Бывало, и коня, и людей, и всё бельё попадало под бомбежки, даже хоронить некого.
   - Приезжаем на передовую, солдаты безмерно рады, что им привезли свежее бельё. Говорят: «Сестрички родные!», целуют, обнимают, - вспоминает Анна Николаевна. - Они-то как одежду носили: снимут с себя гимнастёрку, потрясут над костром, чтобы вши осыпались, и надевают другой стороной. А как разденутся - кожи нет, всё съедено. На костре греют кружки с водой и обтираются. Или в проруби обмывались. Говорили, что лучше умереть от холода, чем быть сожранными заживо.
   Интересно, что останавливались прачки на расстоянии от фронта, доставали свои бочки и стирали форму, исподнее, затем натягивали верёвки и вешали сушиться. Да еще и караулили, чтобы не украли – стояли днём и ночью.

Будни и праздники

   Но были и праздники. Рядом стояла воинская часть, и по вечерам парни приходили с гармошкой танцевать. Понравился тогда Анне Рубекиной разведчик Николай, она ему – тоже. Два дня потанцевали, подружили, а потом он пришёл и сказал: «Ну, Анна, завтра я иду в разведку, вернусь или не вернусь...» И не вернулся. Вот так. И много таких было.
   - У мамы все пальцы на ногах выкручены. Им ведь сапоги не выдавали, не положено было, не солдаты же. Выдавали кирзовые тапочки, так что ноги сильно замерзали, их приходилось парить в горячей воде. Поэтому сейчас она дома в вязаных тапках ходит, в другой обуви не может.
   А ночевали в лесу и зимой. Рубили две лапы с ёлок. Одну шинель стелили на лапы, а второй укрывались. Спали по двое. Анна - со своей подругой Дусей, которая также была из села Любомировка. Удивительно, но при таких условиях никто не болел. Шли целый день, уставали так, что сразу проваливались в сон. В деревнях ночевали крайне редко, ведь кругом всё было разрушено. Хотя жители давали продукты. Праздник был, когда кашу молочную варили.

Любимый

   Вернувшись с войны, Анна устроилась работать на железную дорогу. Но потом её сосватал председатель колхоза, офицер, на пять лет её старше, Иван Порфирьевич Рубекин. Не хотела она за него замуж, да так жизнь сложилась...
   Был у неё до армии жених Вячеслав Славчук. Она его любила, и он её. А вернулась Анна с войны уже не гадким утёнком - пышной красавицей, и стал за ней ухаживать Иван - приставучий был, как вспоминает. А Славчук был несмелый, робкий и сказал: «Я поеду в Свердловск, работу найду, квартиру и приеду за тобой». Приехал, а она уже замуж вышла, беременная. Он и говорит: «Да что ж ты наделала!.. Но всё равно поехали со мной, я ребёнка на себя запишу». Собрала она чемодан - и в окно к нему, а тут Иван идёт... Чемодан под кровать запихнула, а Славчук и говорит, мол, я за самогончиком пришёл. А потом и уехал. Женился на девке из этой же деревни, но она через год с ребёнком на руках вернулась назад, не сложилась у них семья. И что с ним дальше стало - неизвестно. Но Анна Николаевна всю жизнь хранит его фото.
    У Анны Рубекиной трое детей. Живёт она у дочери Антонины, которая перевезла её в Батайск после смерти отца, которому был 91 год. Анну Николаевну дочь буквально вытянула с того света после инсульта. На столике рядом с кроватью, где спит бабушка, - фото: она в молодости. И тут же под стеклом маленькая фотокарточка паренька - Славчука. Иногда он ей снится.

Издано БИА "Вперёд" от 10 апреля 2019 г.
Статья "Прачка боевого назначения", газета №14.

4. 75 лет Победы!
Виктор Кармалитов

"Ночь, улица, фонарь, аптека...
…
Умрешь - начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь".
                А. Блок.

 Вот площадь красная, парад.
 Вот ветераны стоят в ряд.
 Так было, будет не всегда,
 Уходят славные года,
 Стареют лица ветеранов,

 Редеет строй, но не на долго.
 Там, где стоял вчера герой,
 сегодня молодой с горой.
   С горбом спины от игр застольных... ,
    мне говорить об этом больно.

   Аптека, улица, фонарь.
   Как к спорту юность приучить,
   Чтоб без аптеки жизнь прожить.
   Чтоб мозг геройский телом правил и,
   Ветеранов страны славил.

5. Сёстры
Виктор Кармалитов
   
"Никто не забыт, ничто не забыто".

     Дядя Вася Пикулин воевал в разведке. Офицер. Дошёл до Берлина и после тяжёлого ранения, ему оторвало руку и ногу, был отправлен в госпиталь и комиссован. Кавалер ордена Красной звезды, кавалер орденов Славы. Он почти ничего не рассказывал про войну. Любил выпить. Может запивал свою горькую судьбу. Несмотря на инвалидность, был женат на красавице. У них был хороший дом, небольшое хозяйство.
*****************************************
  Дядя Ваня Смирнов тоже воевал в разведке. Прошёл всю войну. Дослужился до капитана. Кавалер орденов Красной звезды и орденов Славы. Весёлый, общительный человек. Штукатур-маляр. Представляю, как тяжело было ему на гражданке. Но, служить больше не пожелал. Демобилизовался после войны. Обзавёлся семьёй. Построил дом. Родилась у них, дочь Валя, моя сестра.
****************************************
  Дядя Витя Никитин не воевал. Он родился перед самой войной. Мама у меня была с тридцать восьмого года рождения, а мой дядя Витя с сорокового, наверное. Мама была старше брата.
******************************************
   Перед войной, моя бабушка (по маме), Никитина Александра Герасимовна осталась с детьми одна. Жила она в деревне Сычёво. Большой дом, большой сад, но света не было. Жили с керосинкой. Старшая сестра Фрося, позвала бабушку жить к себе. Дом у неё был в деревне с электричеством. Места хватало. Русская печь, хлев, сени и тёплая комната с кухней и комнатками. Дом был накрыт соломой. Летом в нём было не жарко, а зимой не холодно. Были бы дрова... .
 
   Фрося была средняя сестра. И, имея более-менее хорошие условия, в тридцать девятом году, ввиду обстоятельств сложной жизни, позвала к себе жить своих сестёр младшую Александру и, старшую Стешу. Все сёстры одинокие с детьми. У Александры двое, у Фроси одна, у Стеши двое. Вот так сложилась судьба перед войной. И, три сестры стали жить вместе.

   Когда началась война, они попали под оккупацию. В их дом поселился немецкий фельдфебель. Занял большую комнату, а семью выгнал жить в сени.
   Старшая сестра прислуживала ему.
   Когда немец уходил на работу, так он называл войну, сёстры собирались вместе с детьми и, обсуждали прошедшие дни. В их разговоре часто звучали слова: Немец гад! Фашист проклятый! - Разве, могли они, тогда подумать, что эти разговоры вслух, до добра не доведут.

   Когда немец пришёл обедать, прислуживала ему, как всегда старшая сестра Стеша. Немец обедал, а в комнате играл маленький ребёнок. Это был мой дядя Витя, ему тогда было годика два или три. Играл и, стал повторять слова взрослых: Немец гад! Фашист проклятый! -

   Немец услышал слова мальчика. Встал из-за стола, подошёл к ребёнку и спросил: Что ты сказал? -

    - Немец гад! Фашист проклятый! - Повторил громко мой дядя.
Фашист схватил ребёнка и бросил на печь, на раскалённый камень и плиту.
Старшая сестра Стеша, как пантера, бросилась к мальчику, оттолкнув немца. Схватила его на руки и, стала дуть на красные волдыри на теле ребёнка. Ожёг был сильным.

   Прорабатывая планы, сёстры не знали, что делать? Тогда, старшая сестра Стеша сказала, что притворится тифозной больной. Она слегла, стала ходить под себя. Когда пришёл немец, то прислуживать ему стала средняя сестра Фрося.

   - А, где Стеша? - Поинтересовался немец.
   - Да, приболела... . - Ответила Фрося.
  Немец пошёл в сени, чтобы посмотреть на больную Стешу. Но, подойдя, почувствовал неприятный запах и увидел бледную женщину в постели.

   - А, что случилось? - Спросил немец сестёр.
   - Тиф. Должно быть тиф... . - Ответили ему женщины.

   Немец выскочил из избы как ошпаренный. Не взял даже свои личные вещи. А, на следующий день привёл взвод солдат с канистрами. Загнал всех в избу и закрыл.

   К маленьким окнам деревенского дома, прильнули пять пар детских глаз. Две сестры обнимая детей, вместе с ними смотрели, как солдаты зажгли факелы и направились к избе.

   - Хальт, цурюк!* - Закричал фельдфебель. Он забрал из рук солдат горящие факелы и, затушил их в ведре с водой.

   Хальт, цурюк*. - Стой, назад.

6. Война не из окна
Юрий Кауфман
 
 Война не из окна.
 
 (Отрывок из моих мемуаров)
 
 В 1939 г. я поступил в Ленинградский политехнический институт. После двух месяцев учебы меня призвали в Красную армию и направили в Ленинградское военно-медицинское училище.
 На втором курсе училища, когда под стенами Ленинграда еще продолжалась финская война, нашу роту подняли по тревоге, выдали боевое снаряжение и отправили на финский фронт, до которого мы всей колонной автомашин, двигаясь очень медленно, добрались за полтора-два часа. Рота получила приказ развернуть полевой госпиталь. Начальником госпиталя был назначен командир роты, все остальные курсанты и младшие командиры должны были разворачивать госпиталь, охранять его, принимать раненых и обрабатывать их.
Я был назначен начальником второго хирургического отделения. Утром на другой день начали поступать раненые. Мы не успели полностью развернуть госпиталь, но приступили к обработке раненых в объёме наших возможностей.
 Через некоторое время стали прибывать штатные должностные лица: врачи, фельдшера, медсёстры, санитары и т. д.
 Каждый из нас - курсантов, сдав свою условную должность, переходил в команду обороны госпиталя. За те несколько дней, что мы были на этом участке фронта, нам пришлось несколько раз отражать налёты финских лыжников-автоматчиков.
 Мы выполнили это задание и убыли к себе в училище, продолжили учебу и подготовку к государственным экзаменам
 Я окончил военное училище в начале июня 1941г. и был направлен фельдшером батальона в стрелковый (пехотный) полк, в город. Талин (Эстония).

 Так выглядел тогда я.

 Подразделения полка находились в летних лагерях в пригороде. Чуть более недели я прожил в полку в мирное время…

 «Неожиданное» начало Великой отечественной войны.

 22 июня 1941 г. в 4 часа утра была объявлена боевая тревога. Никто из нас ничуть не сомневался в том, что это не учебная тревога. Мы отлично понимали, что полк не случайно находится в Эстонии вблизи от западной границы Советского Союза. Но именно сейчас, когда война уже началась, наше сознание восприняло начало войны, как неожиданность…
 Очень быстро мы почувствовали на себе весь ужас большой войны…
 Полк вывели в лес. Начали прибывать «приписники» - солдаты и сержанты, числившиеся в запасе нашего полка. Пришло время завтрака. Я, фельдшер батальона, пришел снимать пробу первого завтрака, приготовленного в полевых кухнях. Солдаты и сержанты с котелками в руках собрались около повозки с котлом. Открыли котёл, я сразу заметил голубую кайму по окружности котла. Мне пришлось запретить раздачу гречневой каши с мясной тушенкой. Прибежал командир батальона и набросился на меня со словами: «Как Вы смеете лишать завтрака весь личный состав батальона в такой момент!». Вызвали уполномоченного особого отдела (не враг ли народа этот еврей - фельдшер?). Забрали у меня личное оружие, ездовому приказали дослать патрон в патронник. Ездового с винтовкой на коленях и меня отправили на двуколке с кашей в санитарно-эпидемическую станцию. Я почти не сомневался в правильности своего решения, но волнение не оставляло меня в покое: может быть, я мог предупредить это происшествие, да и как отнесётся ко мне разъяренное начальство даже, если я докажу, что я прав? Специалисты санитарно-эпидемической станции несколько часов изучали котёл с кашей. Я же, под стражей вооруженного солдата - ездового, с волнением ожидал результатов обследования. Оказалось, что на складе хранения неприкосновенного запаса после покраски не написали, что это однослойный кипятильник, в котором кашу варить нельзя. Полуда при варке расплавилась и оказалась в каше. Это - яд, которым были бы отравлены солдаты и офицеры. По прибытии в полк я представил начальству письменное заключение специалистов. Гнев сменили на похвалу. Так для меня начался первый день страшной войны!
Через несколько дней фашисты высадили десант под Балтийском. Наш полк направили для ликвидации десанта. Мы вступили в первый бой с врагом. Для усиления десанта противник направил еще одну дивизию. Наши батальоны отважно воевали, но противник превосходил наши силы количественно и по оснащению техникой. Для помощи нашему полку прислали еще полк, но у противника было больше войск, чем у нас.
 Наши оба полка были кадровыми, их возглавляли грамотные и волевые командиры. Поэтому на нашем участке фронта не было панического отступления, никто не сдавался в плен. Мы вынуждены были под давлением превосходящих сил противника постепенно отступать на восток.
 Каждый день в боях мы имели потери убитыми и ранеными. Однажды меня отправили вместе с ранеными моего батальона на санитарной машине в медсанбат. Часть дороги шла через лес. Когда мы пересекли рощицу, на нас напали вооруженные автоматами люди. Они были одеты в новую форму, не похожую ни на форму советских войск, ни на форму фашистов. Только благодаря исключительному умению шофёра управлять автомобилем, мы сумели удрать без потерь. В медсанбате я сдал раненых и узнал, что нападали на нас «кайцелиты». Это были эстонские фашисты, тайно обмундированные и вооруженные еще до начала войны. Они называли себя партизанами, но действовали, как хорошо подготовленные воинские части. Обратно в полк мы вернулись окружным путём по большой шоссейной дороге. На другой день санитарная машина полка была вынуждена окружным путём доставить раненых, минуя медсанбат, прямо в полевой госпиталь. Эвакуация раненых стала такой же опасной, как сражения в открытом бою.
 В конце июля 1941г. я побежал к раненому, в этот момент разорвалась другая мина. Её осколок ранил меня в правый коленный сустав. Коллеги остановили кровотечение, наложили повязку и шину. Но из-за того, что одновременно с отступлением наших полков отступали и тыловые медучреждения, мы не знали, куда эвакуировать раненых. Посылать машину с ранеными в надежде найти медсанбат или госпиталь было невозможно из-за большого количества кайцелитских банд в тылу. Я остался в полковом медпункте, в котором скопилось значительное количество раненых. Дня через два я вынужден был на костылях помогать перевязывать раненых, т.к. здоровые фельдшера были направлены в батальоны. Позже была налажена эвакуация раненых в медсанбат. Боли в коленном суставе стали меньше. Я получил возможность активнее помогать коллегам в полковом медпункте. Старший врач полка знал, что по закону меня следует эвакуировать. Но работать в медпункте было некому. Мне было предложено самому решать: эвакуироваться или остаться в полковом медпункте работать. Накануне пришло известие, что одну нашу санитарную машину, следовавшую в медсанбат, спалили кайцелиты вместе с шофёром, санитаром и ранеными. Я принял решение остаться в полку.
 С боями полк продолжал отступать. В августе рана зарубцевалась. Я работал почти, как и до ранения, но хромал, т.к. колено болело, особенно при длительной ходьбе.
 В конце августа фашистские войска прижали нашу дивизию к предместьям Талина. Высшее командование приняло решение вывести нашу дивизию из боя по обороне Талина и подключить её к соединениям наших войск южнее Талина.
 Колонна нашего полка обходила Талин с южной стороны. Из-за болей в раненом колене меня назначили старшим санитарной машины, на которой было четыре тяжело раненых и санитар. Мы медленно передвигались в тылу колонны полка. На одном из пригорков противник открыл по нам прицельный огонь из миномётов. Загорелась грузовая машина, следовавшая впереди. Я велел шофёру санитарной машины объехать горящую машину, но после разрыва очередной мины заглох мотор нашей «санитарки». Нужно было немедленно вытаскивать из машины раненых, т. к. она была под прицелом противника. Мы вынесли раненых из машины и потащили их на плащ-палатках в придорожный кювет.
Так как мы были отрезаны от колонны полка миномётным огнём противника, тащить раненых пришлось не за колонной полка, а в обратную сторону, по направлению к Талину.
 Через одну-две минуты вспыхнула наша санитарная машина. Метрах в ста за горящей санитарной машиной показались каски фашистских солдат. Мы успели к этому времени оттащить раненых по кювету на четыре-пять сот метров от пылающей «санитарки».
 Вдруг справа от нас, со стороны Талина на дороге показался «газик» повышенной проходимости, в котором сидели несколько генералов и полковников. Мы закричали из кювета, что дальше нельзя - там противник и попросили забрать раненых. Нам приказали лежать в кювете и ждать. Машина резко развернулась и помчалась в сторону города. Потом машина примчалась, уже без людей. Мы быстро погрузли раненых. Машина с ранеными умчалась. Я вместе с шофёром и санитаром дополз по придорожному кювету до поворота дороги. Далее поспешили в город, но не знали, что нас там ждёт. Все люди, военные и гражданские, шли и бежали в порт. Мы последовали за ними. Пришли в порт, там толпились люди. У причалов не было кораблей. Один корабль шел от порта в залив. А на горизонте, далеко в заливе, была видна большая группа военных и гражданских кораблей. Было понятно, что отступление возможно только на кораблях. Но как туда добраться? У берега не осталось ни лодок, ни плотов.

 В Балтийском море и Финском заливе.

 Справа, на некотором отдалении от причала был забор. Я перелез через него. За мной последовали люди. Вдали, около свай, на берегу лежал баркас, без вёсел, без руля, без мотора.
 Подбежал к баркасу. Осмотрел его. Баркас оказался целым. Подошли люди. Я предложил им помочь мне подтащить баркас к воде.
-«Ребята, отрывайте доски от забора. Этими досками будем грести»,- закричал я.
 Мы все бросились к забору, сорвали доски, затем столкнули баркас в воду. Загребая досками, как вёслами, поплыли по заливу к эскадре. Появилась надежда, поднялось настроение. Усердно гребли, отошли от порта километра на два. Еще через пол часа мы заметили, что эскадра не приближается, а удаляется. Когда все это поняли, начались споры. Мы понимали, что в море на этой посудине далеко мы не уйдём. Некоторые предложили вернуться, но большинство согласилось со мной, что нужно идти за эскадрой. Теперь мы совершенно не знали, что будет с нами. Я был твердо уверен в том, что мне лучше утонуть в море, чем возвращаться и попасть в плен. Гребли, гребли, а корабли эскадры становились всё меньше и меньше. Вдруг мы заметили, что не от эскадры, а откуда-то с севера прямо на нас идёт небольшой военный корабль. Когда корабль совсем приблизился к нашему баркасу, он стал табанить. Корабль подошел вплотную к баркасу, я увидел, что на носовой части его написано латинскими буквами: «Pilkert». «Неужели немцы» - с ужасом подумал я. На борту появилась верёвочная лестница. Это означало, что мы должны были подняться на борт корабля. Я замялся. Что делать? Потом незаметно переложил свой «Наган» в задний карман брюк и тоже полез по верёвочной лестнице. На палубе у нас забрали винтовки и направили к лестнице, ведущей в трюм. Матросы невнятно переговаривались. Но это был не немецкий язык. Когда все из баркаса поднялись на корабль, он набрал скорость и пошел в сторону порта. Я стоял на лестнице, ведущей в трюм, и раздумывал, в какой момент лучше выхватить пистолет, если потребуется застрелиться. Вдруг корабль резко снизил скорость и развернулся напротив порта. Кто-то из команды через мегафон на русском языке с акцентом скомандовал: «Пассажиры, освободите палубу, не мешайте вести огонь из орудия». Затем последовало несколько выстрелов из орудия куда-то за порт по какому-то объекту в городе или за городом. После этого, корабль на большой скорости направился прямо в направлении эскадры. Лишь после того, как корабль причалил к дрейфовавшему очень крупному миноносцу, на борту которого было написано: «Минск», я успокоился.
 Позже, от одного из матросов «Минска» я узнал, что „Pilkert“ - это военная яхта бывшего главы Эстонии, когда она была ещё суверенным государством, до «присоединения» её к СССР. Команда этого корабля перешла на сторону советского военного флота.
 На «Минске», видимо, накопилось слишком много пассажиров. Поэтому ночью нас пересадили на большой торговый корабль «Казахстан».
 Утром появились самолёты фашистов. Зенитная артиллерия боевых кораблей не давала им приблизиться к эскадре. Однако некоторым самолётам противника удалось сбросить бомбы на наши корабли. Одна из бомб попала на носовую часть «Казахстана». Бомба пробила верхнюю палубу и где-то, ниже ватерлинии, разорвалась. Весь огромный корабль задрожал…
 Я находился на одной из палуб ближе к корме корабля. Несколько минут спустя мы заметили, что палуба медленно наклоняется вперед и вправо. По палубе покатились бутылки и пустые банки. Мы забеспокоились. Многие, и я в том числе, стали подниматься на верхнюю палубу. Самолёты противника улетели. Военные корабли нашей эскадры охраняли каждый несколько торговых кораблей. Нас опекал «Минск», который подошел близко к «Казахстану», потерявшему скорость. Начались переговоры через мегафоны. Мы услышали, что « Казахстан» погрузился носом в воду и наклонился вправо. Корма поднялась над поверхностью моря, часть гребных винтов крутилась в воздухе. Командование кораблей приняло решение перегрузить всех пассажиров на «Минск» до прекращения дальнейшего погружения корабля. Погода была тихая, корабли пришвартовали друг к другу, сотни пассажиров переходили по трапам на «Минск». Оба корабля отстали от эскадры. Вечером организовали буксировку «Казахстана». Никто не спал. Ночью стало известно, что «Казахстан» больше погружаться не будет, что жертв от взрыва бомбы не было, она разорвалась в носовой части корабля, в правом грузовом отсеке, который надёжно изолирован от остальных отсеков. В середине ночи мы услышали, как опять корабли начали швартоваться друг к другу. Громкоговорители закричали, что всем пассажирам следует возвратиться на «Казахстан». Опять по трапам переходили пассажиры. Нам объяснили, что нужен балласт на корме слева, чтобы часть гребных винтов погрузилась в воду. Нас распределили по разным палубам и каютам. Потом зашумели двигатели и «Казахстан» медленно пошел своим ходом. Я заснул. Когда я проснулся, то увидел, что палуба наклонена вперёд, корабль плыл очень медленно …
 Утром матросы принесли пассажирам хлеб и воду. Нам запретили покидать те места, где мы находились. Даже в туалет разрешалось ходить по одному.
 В середине дня опять налетела авиация фашистов. Самолёты противника пролетали над нами к основной части эскадры. Там, впереди, в восьми – десяти километрах от нас были слышны выстрелы зениток, свист падающих бомб и их взрывы. Несколько самолётов врага пытались напасть на «Минск», но встреченные мощным зенитным огнём прекрасно вооруженного эскадренного миноносца, нападающие самолёты сбрасывали бомбы в стороне от него. Мы ждали налёта фашистских самолётов на беззащитный « Казахстан», но самолёты противника либо пролетали к эскадре, либо пытались бомбить «Минск ». Вечером к нам на нижнюю палубу зашел помощник капитана корабля, мы спросили его, почему вражеская авиация нас щадила.
-«Очень просто, фашистские лётчики видели наш корабль с почти утонувшим носом, с поднятой кормой корабля и вращающимися в воздухе несколькими гребными винтами. Им корабль представлялся тонущим. Фашистские лётчики, вероятно, решили, что наш корабль скоро сам потонет», - ответил нам помощник капитана.

 Основная часть эскадры пришла в Кронштадт ночью и укрылась в бухтах, в стороне от причалов порта. Мы пришли в порт к утру и нас сразу направили на причал для разгрузки.

 Кронштадт.

 Остров Кронштадт, к которому прибыла эскадра, мощный, хорошо вооруженный военно-морской форпост города Ленинграда.
 Торговые и военные корабли небольшими группами швартовались у причалов Кронштадта, чтобы высадить на берег тысячи людей, воинские части которых были вынуждены под напором превосходящих сил противника отступать к городу Талин и успевших попасть на корабли эскадры до захвата города фашистами. Среди пассажиров было много гражданских лиц, для которых остаться в Талине означало смерть от рук фашистов.
 «Пассажиры» толпой спускались по крутым трапам на причалы. Люди были одеты во всевозможные военные и морские формы, и в гражданскую одежду, а те, которые успели побывать в морской воде, - в любые, попавшие под руку, штаны, кофты и т.д.
 Но первое впечатление от разношерстной толпы это было ложное впечатление. На самом деле все они были смелыми, мужественными людьми, с боями, ушедшими от фашистского пленения. Прижатые противником к берегу моря, эти люди проявили исключительную инициативу и смелость, использовали любые плавательные средства, вплоть до деревянных плотов, и смело отправились в море, где готовилась к боевому походу советская эскадра. Конечно, среди «пассажиров» были и такие, которые успели попасть на корабли по трапам с причалов порта столицы Эстонии. Все эти люди были воинами, получившими богатый боевой опыт первых трагических месяцев Великой Отечественной войны. На их лицах было видно, что они прибыли сюда не спасаться, а готовиться для продолжения борьбы.
 Разместили нас в каких-то казармах. Дали пару дней отдохнуть, затем начали из всех нас создавать новые боевые воинские части и соединения. За три- четыре дня нас обмундировали, выдали «табельное» оружие и снаряжение. Никакой учёбы не было: почти все были назначены на должности, соответствовавшие их прежним боевым должностям. Я опять стал фельдшером батальона стрелкового (пехотного) полка. Познакомился со своими подчинёнными. Санитарный инструктор – старшина медицинской службы, прежде был на той же должности. Из трех санитаров один был стрелком. Пришлось с ним поработать…

 Завершение окружения и оборона блокированного Ленинграда.

 8. сентября 1941 года было завершено окружение Ленинграда. В этот день наш вновь сформированный полк погрузили на большой корабль. Через несколько часов мы разгрузились в Ораниенбауме. Это - посёлок на берегу Финского залива, несколько километров западнее поселка Стрельна.
 Ночью на 9. сентября 1941г. колонна нашего полка пешим порядком следовала на восток к Ленинграду, чтобы занять отведённые нам позиции обороны Ленинграда. Когда мы прошли около 10км. восточнее посёлка Стрельна, над нашими головами возник сплошной гул огромного количества самолётов противника. Вся эта армада летела в сторону Ленинграда. Через несколько минут весь горизонт в районе западного пригорода Ленинграда был объят заревом пожара – горели Бадаевские склады, на которых были сосредоточены основные запасы продовольствия для Ленинграда на несколько лет. Более трех часов подряд фашисты бомбили склады. Все запасы продуктов сгорели. Мы были потрясены, хотя тогда еще не понимали всего ужаса произошедшего…
 Во время марша в середине ночи у меня разболелось правое колено, раненое в июле. Вначале я прихрамывал, а потом боли стали очень сильными. Я вынужден был отставать. Меня подсадили на какую-то повозку. Боли уменьшились.
 Наконец, мы пришли на отведённый нам участок линии обороны Ленинграда. Стали «окапываться». Рыли окопы для пехоты, огневые позиции для противотанковых орудий, землянки для штабов. Рыли и мы, медики, «гнёзда» для раненых, в двадцати - тридцати метрах в тыл за окопами. Выбирали места за бугорками и с кустиками, куда могла бы незаметно для противника подъехать санитарная двуколка за тяжелыми ранеными. Сзади нашей линии обороны, 10-15 километров севернее, были пригородные дачные посёлки, а за ними – Финский залив. Южнее нас фашистские войска, которые готовились продолжать наступление на Ленинград.
 Рассветало. Противник начал мощную артиллерийскую «подготовку». Часть снарядов разорвалась прямо в наших окопах. Появились раненые и убитые. Канонада продолжалась около двадцати минут. Я и мои помощники метались от одного раненого к другому. Накладывали жгуты, перевязывали раны и оттаскивали тяжело раненых в «гнёзда» для раненых. Через пять минут началась первая танковая атака врага. Наши артиллеристы встретили рвущиеся на нас фашистские танки шквальным огнём. Один танк загорелся, несколько танков развернулись и ушли к себе в тыл. Наши солдаты из винтовок и пулемётчики открыли огонь по убегающим из загоревшегося танка фашистам. Потом стало тихо. Фашистская пехота в атаку не поднималась.
 Я отправил «ходячих» раненых в полковой медицинский пункт (ПМП). Вскоре подъехала санитарная двуколка, забрала трёх тяжело раненых.
 Командир полка приказал всем восстанавливать и совершенствовать земляные укрепления, а огневые позиции противотанковых орудий скрытно переместить и тщательно замаскировать. Наш полк не поддерживали ни авиация, ни танки. Вся надежда была на противотанковые батареи.
 Нам приказали готовиться к следующей атаке противника.
 Близилось время обеда. Фашисты «молчали».
 Группу солдат отправили в ближний тыл за обедом. Каждый нёс по пять-шесть котелков. Отправил и я одного санитара. Поели и опять принялись восстанавливать земляные укрепления. Появилась надежда, что сегодня больше не будет атак противника…
 Неожиданно опять началась артиллерийская канонада. Прекратила «работу» артиллерия противника и началась атака самолётов-штурмовиков. Почти весь огонь самолётов был направлен на расчёты наших противотанковых орудий. Большая часть бомб и снарядов попадала на бывшие позиции наших орудий.
 И снова на нас пошли танки. В этот раз за танками перебежками и ползком пошла пехота противника. Наши артиллеристы подбили два танка, эти танки перестали двигаться на нас, но не загорелись и продолжали вести огонь по нашим позициям из пулемётов и орудий. Пять танков противника подошли к нашим окопам. Под прикрытием их огня подползли к нашим окопам фашистские пехотинцы. Для нас создалась критическая ситуация. Командир полка приказал нашим пулемётчикам огнём сдерживать противника, а остальным – отступать в тыл, там сапёры подготовили запасную линию обороны. Ползком и короткими перебежками мы отступали чуть более километра к новым окопам. Стало темнеть. На некоторое время прекратились пулемётные очереди в зоне старых окопов. Не все наши пулемётчики со своими пулемётами смогли добраться на новую позицию обороны… Наступила ночь. На новой «нейтральной» полосе, между нами и новыми позициями противника, стонали тяжело раненые солдаты и офицеры. Для нас началась тяжелейшая и опаснейшая работа – ночной вынос тяжелых раненых из нейтральной полосы. Я, санинструктор и один санитар поползли по «нейтралке» к стонущим раненым. Ползти было очень тяжело, т.к. каждый из нас нёс на себе всё своё «хозяйство»: шинель в скатку, личное оружие, плащ-палатку да к тому ещё и санитарную сумку. Оставлять ничего нельзя, т.к. мы не знали, сможем ли вернуться на прежнее место. Обливаясь потом и задыхаясь, мы подползали к стонущему раненому и в темноте оказывали ему необходимую медицинскую помощь. Затем на плащ-палатке тащили его к нашим окопам. Как только раненый начинал громче стонать, открывалась стрельба на звук со стороны противника и из наших окопов.
 Измученные вконец, мы затаскивали раненого в «гнездо» раненых, оставляли его санитару и снова ползли к другому стонущему «тяжелому». Летняя ночь коротка, нужно до рассвета вытащить еще нескольких тяжело раненых.
 Рассветало. Ползти на «нейтралку» за тяжелыми ранеными уже нельзя – убьют прицельным огнём. За бугорком или под кустиком подремали. Пришла санитарная двуколка, погрузили раненых. Начинался следующий боевой день.
 Опять бои, раненые, отступление на новые позиции…
 Не все боевые дни были одинаковыми. Например, к утру 15.09.1941 мы успели вытащить несколько тяжелых раненых. Измученный вконец, я задремал около раненых. Вдруг сквозь сон услышал: «Trinken, trinken!». Я присмотрелся – при первом утреннем свете увидел двух тяжелых раненых в немецкой форме. Видимо, ночью в темноте мы оказали им первую медицинскую помощь и вытащили их из нейтральной полосы. Я дал пить тому, кто просил. Затем оттащил их немного в сторону от наших раненых. Тяжело раненые немцы были благодарны нам за оказанную помощь. Без запирательства они ответили на все мои вопросы, в том числе и на вопросы о вооружении, названии воинских частей и т.п. Старший из них был подполковником, а младший был сержантом, до войны работал на велосипедной фабрике. Все полученные от них сведения военного характера я записал. Почему-то я не ощущал враждебности к этим военнослужащим противника. Может быть потому, что я - медик и воспринимал их как людей, нуждающихся в моей профессиональной помощи. С точки зрения военно-политической я видел в них тоже жертвы тогдашнего фашистского режима…
 С одним из «ходячих» раненых, направленных в тыл, я передал, что у нас имеется два раненых немца. Вскоре буквально прилетел за ранеными немцами уполномоченный особого отдела и забрал их на ПМП в первую очередь. Ему я передал записи сведений, полученных мной во время беседы с ранеными немцами. Потом мне сообщили, что эти записи содержали очень важные для нашего командования сведения. Раненый подполковник умер во время пути к полковому медпункту.

 Второе ранение.

 Утром 17.09.1941. начался очередной бой. На наших восточных соседей по обороне обрушился мощнейший артиллерийский налёт. Почти сплошная стена поднятой разрывами земли. Несколько минут спустя, на них ринулись танки противника, а следом за ними – фашистская пехота. Соседи сопротивлялись, но враг смял их и ворвался в посёлок Стрельна. За полчаса враги захватили посёлок, вышли на берег Финского залива.
 Противник расширял «коридор», наш полк был вынужден отступать на запад, в сторону Шлиссельбурга, т.е. – в противоположную сторону относительно Ленинграда. Одновременно образовалась окруженная с трёх сторон по суше и отделённая от северной столицы «шлиссельбургская» группировка наших войск.
 Я помню, как уже днём противник стал теснить нас дальше на запад. Помню, как я подбежал к раненому, наклонился, затем…полная темнота, полное на всю оставшуюся жизнь отсутствие памяти о нескольких днях жизни…
 Очнулся я от тошноты и головной боли. Меня укачивало. Я увидел себя лежащим на носилках на палубе военного катера, который шел с большой скоростью, его бросало вниз, вверх и в стороны. Моя голова, левая половина лица и левый глаз были забинтованы. Я отодвинул повязку от глаза. Оказалось – глаз видит. Я стал спрашивать рядом лежащих и сидящих раненых, что происходит с нами. Мне объяснили, что нас привезли из госпиталя в Шлиссельбурге на пристань, погрузили на катер и везут по большой воде залива в госпитали Ленинграда для продолжения лечения.
 Я ничего не помнил, но стал соображать, что меня ранило, я потерял сознание. Что было дальше, какими путями меня везли в тыл, был ли я в полковом медпункте, был ли в медсанбате, я до сих пор не знаю. Через много лет я запросил Центральный военно-медицинский архив Советской армии, но и там никаких документов на этот счёт не оказалось.
 Прибыли на один из причалов Ленинграда. Нас отнесли и перевели в автобус. Через некоторое время привезли в сортировочный госпиталь. Мне предложили самому идти в перевязочную комнату. Я попробовал – получилось. Сняли повязку, оказалось, что я получил осколочное проникающее ранение левой гайморовой полости. Осколок торчал из раны. Позвали врача, тот сначала пинцетом, а потом и хирургическими щипцами стал с большим усилием пытаться вытащить осколок, возникла сильная боль, но осколок даже не шевельнулся. Осколок остался в кости. Сделали наклейку на рану и отправили меня на дальнейшую эвакуацию уже как «ходячего». Днём позже меня в числе еще двух десятков ходячих привезли в Эвакогоспиталь № 991. Этот госпиталь развернули накануне в гостинице «Европейская». На лестницах были ковровые дорожки, кругом люстры, торшеры. Палаты (бывшие номера) обставлены дорогой мебелью, прекрасные кровати застелены красивыми одеялами и белоснежным бельём. Удивительно, но наши смелые и преданные Родине солдаты и сержанты отреагировали на эту роскошь негативно: они подчеркнуто нагло ложились на постель в обуви, всё мяли, разбрасывали и т.д. Пригласили нас на обед в столовую – в ресторан гостиницы. Подавали обед официанты в чёрных смокингах. И тут раненые солдаты бросали в адрес официантов нецензурные реплики, вытирали руки и рот скатертями… Обслуживающий персонал был в шоке. Я почувствовал, что в этой ситуации вмешиваться просто опасно. Я и ещё два офицера пытались объяснить себе, в чём причина такого дикого поведения солдат. Пришли к одному общему мнению: солдатам и нам всю нашу жизнь внушали любовь и верность своей Родине и ненависть ко всему буржуазному и богатому. Очевидно, большинство солдат и сержантов были выходцами из бедных крестьянских и рабочих семей. Вероятнее всего, богатство и роскошь гостиницы были восприняты этими солдатами, как нечто буржуазное и враждебное…
 В течение нескольких часов этого первого дня гостиница преобразилась и приняла «нормальный» для советского военного госпиталя вид. Уже во время ужина нас обслуживали женщины среднего возраста (вероятно из числа посудомоек и уборщиц). Этих ничуть не смущали скабрёзные реплики грубых солдат, они отвечали обидчикам такой площадной бранью, что обидчики с восторгом покачивали головами и замолкали.
 Недели через две лечения в этом госпитале после нескольких «перевязок», когда срывалась наклейка, делалась очень болезненная и всегда безрезультатная попытка вырвать из кости осколок, а затем наклеивалась свежая наклейка, я постепенно был переведён в категорию «выздоравливающих». Когда меня вызвали в ординаторскую и лечащий врач вручил мне справку о прохождении лечения в госпитале с заключением – «выписан в часть», я ничуть не удивился, т.к. сам чувствовал себя созревшим для этого. А то, что из почти зажившей ранки под наклейкой торчал осколок, в то тяжелейшее для Ленинградского фронта время, не имело значения: всё равно через некоторое время опять ранит или убьёт.
 Посадили два десятка выписанных в часть и отвезли в запасной полк, меня, офицера медслужбы, отвезли в отдел кадров Медуправлеия фронта. Я поднялся в отдел. Начальник отдела спросил, где и кем я воевал, какое у меня медицинское образование, а затем неожиданно встал, перегнулся через стол и со словами – « А наклейка зачем?» - сорвал наклейку. – « Осколок. Почему не удалён?». Я доложил, что было много попыток удалить осколок, но он очень крепко сидит в кости. « В таком виде в часть являться нельзя. Я Вас направляю в челюстно-лицевое отделение ЭГ 1015. После операции будем решать».

 Отвезли меня на Васильевский остров в госпиталь. ЭГ-1015 был размещен в помещениях Центральной клиники акушерства и гинекологии. Я был госпитализирован в 7. отделение челюстно-лицевой хирургии.
Дня через два меня взяли на операцию. Я проснулся уже в палате. Около меня сидела молодая женщина. Оказалось, что она – мой лечащий врач. Я спросил её, как прошла операция.
 --Оперировала Вас профессор, майор медицинской службы Турдакова Мария Алексеевна, я ей ассистировала. Удаление осколков из придаточных полостей профессор не доверяет никому. Технически операция прошла безукоризненно. Мы надеемся, что послеоперационный период пройдет без присоединения инфекции.
 И действительно, болей и повышенной температуры не было. Уже через два дня я сам ходил на перевязки. Несколько дней спустя я почувствовал себя хорошо и был морально готов после снятия швов к выписке в часть. А пока я томился от безделья.
 Меня вызвала старшая медсестра нашего отделения. Она сказала, что начальнику медицинской службы госпиталя требуется медработник из числа выздоравливающих - нужна какая-то помощь, и согласен ли я оказать помощь начмеду. Я согласился, и мы пошли к начмеду. По дороге в кабинет старшая сестра мне сказала: «Профессор Глебов очень нудный старик, Вы уж потерпите ради Марии Алексеевны, а то он её заест ».
Начмед отпустил старшую медсестру отделения. Мне предложил сесть.
 Я представился – «Военфельдшер Кауфман».
- «Как Вас зовут в миру?» - спросил профессор.
- «Юрий Михайлович».
- «Как Вы себя чувствуете? В состоянии ли Вы нам помочь? Что вы заканчивали, как учились?».
Я ответил, что чувствую себя хорошо. Отлично окончил в мае этого года Военно-медицинское училище в Ленинграде.
-«Хорошо, Юрий Михайлович»…
С этого момента все дни нашего общения он никогда не называл ни моей фамилии, ни должности, ни воинского звания. Обращался ко мне только – «Юрий Михайлович», что смущало меня, т.к. я никогда не забывал, что гожусь ему в сыновья. Мало того, видимо по его примеру, все в госпитале, может быть, за исключением начальника госпиталя и проф. Турдаковой, которая всегда говорила мне – «Юрочка», обращались ко мне - «Юрий Михайлович».
Профессор Глебов сообщил мне, что женщины, работающие в медицинской канцелярии госпиталя, не знают ни военно-медицинского учета, ни отчетности. Он предложил мне занять один из столов в медканцелярии, в течение одного-двух дней изучить директивы, поступившие недавно из медуправления фронта, после чего доложить ему, что нужно сделать в первую очередь.
В медканцелярии работали: одна старушка-статистик, одна девушка без специального образования, и машинистка. Я представился и приступил к делу. К концу первого дня работы стало ясно, что в самую первую очередь нужно внедрить новые формы историй болезни, журналов поступления раненых и больных в госпиталь и в отделения. Машинистка отпечатала копии этих документов. На другой день я принёс профессору эти копии и доложил о других первоочередных мерах. Начмед приказал отпечатать на машинке журналы поступления раненых и больных для всех лечебных отделений госпиталя и приёмного отделения и пообещал связаться с медуправлением и типографиями. Постепенно в течение недели мы освоили все новые формы учета и отчетности, пока в машинописном варианте.

 Служба в блокированном Ленинграде.
--Юрий Михайлович, зайдите ко мне.- Сказал по телефону начмед.
--Я Вас слушаю, Дмитрий Александрович.
 --Юрий Михайлович, получен ответ из отдела кадров медуправления фронта на запрос начальника госпиталя. Вас приказано выписать в часть – в ЭГ-1015. Вы зачислены на вакантную должность помощника санитарного врача, но выполнять будете функции начальника медканцелярии. Отдел кадров госпиталя в курсе дела.
 -- Слушаюсь, товарищ подполковник медицинской службы! - ответил я после довольно продолжительной паузы. Такого решения я не ожидал и не представлял себе - хорошо это или плохо.
--Поздравляю, идите работать!
 --Слушаюсь! И я отправился в выписное отделение. Получил документы, обмундирование и поспешил на квартиру родителей, которые не отвечали на мои письма. Когда я пришел в дом, то узнал от соседей, что мать и отец еще в начале августа 1941 года были эвакуированы в город Глазов Удмурдской автономной республики.
 Так началась моя служба в ЭГ-1015. Это была нелёгкая служба. С одной стороны – формально, эвакогоспиталь это - тыловая воинская часть и пули не грозили раненым и сотрудникам госпиталя. С другой стороны это блокада Ленинграда, помещения без отопления, голодный тыловой блокадный паёк, почти ежедневные бомбёжки, вплоть до прямых попаданий в дома госпиталя. Кроме того, из-за высокой требовательности и придирчивости профессора, работать под его руководством было очень трудно.
 Но главное – это постоянное недоедание, постоянное чувство голода.
 Началась холодная зима 1942 года. Все запасы продуктов, заготовленные в мирное время на несколько лет, были уничтожены противником в сентябре 1941 г. Завозить продукты и топливо в блокированный город невозможно. Конечно, госпиталям выделялось топливо в первую очередь, однако завозили так мало топлива, что его едва хватало, чтобы отопить операционные, перевязочные блоки, смотровые, диагностические кабинеты и палаты больных. В остальных помещениях не топилось. Иногда холод заставлял на некоторое время забывать о голоде. Особенно тяжело было в холодной постели засыпать, пока согреешь её своим теплом, уходило много времени, отпущенного для сна…
 Помню, как рентгенолог капитан медицинской службы врач Кац предложил мне прийти спать в помещение рентгеновского отделения. Тогда портативный рентгеновский аппарат был только в приёмном отделении, питался он от небольшого дизельного мотора. Мощные аппараты рентгеновского отделения не работали. Очень толстые стены кабинетов рентгенотделения долго сохраняли тепло лета. Я постелил тюфяк на полу, довольно быстро согрелся, но заснуть не мог: чувство голода пришло на первый план. Я пытался вспомнить, был ли я когда-либо сыт. Так и не мог представить себя сытым. Оказалось утраченным чувство сытости и память о нём. На другой день, засыпая, я представил себе нашу тёмную, большую комнату в моём детстве. Посредине комнаты стоял стол, а на нём – большая тарелка, покрытая салфеткой. Но ведь салфетка лежала горкой. Значит, под салфеткой что-то лежало. Да ведь это была хлебница, а на ней, вероятно, был хлеб, раз салфетка лежала горкой! И я, чисто теоретически, вычислил: видимо, я не был голоден, коль спокойно проходил мимо хлебницы с хлебом. Но понять, как это быть сытым, так и не смог. Я постепенно слабел.
 Однажды Дмитрий Александрович вызвал меня к себе. Его кабинет был на втором этаже, а моё рабочее место – на первом. Я стал подниматься по ступенькам лестницы, быстро устал и, пройдя половину лестницы, решил отдохнуть пару минут, сидя на ступеньках. Мимо проходила профессор Турдакова .
--Что ты здесь делаешь, Юрочка?
--Меня вызывает Дмитрий Александрович. Чуточку отдохну и пойду дальше.
 Мария Александровна ничего не сказала, поднялась на второй этаж. Слышу, как она входит в кабинет начмеда. Из кабинета доносилось:
 --Вы - сухарь, Дмитрий Александрович, неужели Вы не понимаете, что Юрий Михайлович теряет силы! Ведь на нём держится весь учет и отчетность! Что Вы будете делать, если он свалиться?
--Чем я могу ему помочь?
--Как это «чем»! Да у Вас есть полное основание госпитализировать его с диагнозом «алиментарная дистрофия»! Положите его, например, ко мне в отделение. Он будет получать госпитальный паёк, немного окрепнет.
 Через пару минут я захожу в кабинет начмеда.
--Юрий Михайлович! Что Вы ей наговорили?! Эта сумасшедшая набросилась на меня… Вот вам направление. Идите в приёмное отделение и оформляйтесь на койку в 7. отделение.
 --Слушаюсь.
 Питался и спал я в отделении. Разумеется, продолжал свою работу. За три недели на довольно скромном, но всё же госпитальном пайке, я немного пришел в себя.
 Люди старшего возраста, и, особенно женщины, переносили голод легче. Видимо, это связано с уровнем обмена веществ. Но молодые мужчины с хорошо развитой мышечной системой и дети переносили голод и недоедание особенно тяжело.
 После госпитализации в течение двух–трёх месяцев, когда работы было много, я даже забывал на некоторое время о голоде.
Когда меня посылали в различные военные учреждения фронта, я оказывался на улицах блокированного Ленинграда. Каждый раз, как впервые, я приходил в ужас: в каких условиях жили люди! Почти ежедневно многие улицы и площади подвергались артобстрелу, люди умирали при следовании в булочные, где за получением по специальным карточкам 125 граммов хлеба нужно было простоять несколько часов; гибли от разрывов снарядов во время артобстрелов многих районов города. И, если в данный момент снаряды не рвались, забыть о такой опасности было невозможно. Об этом напоминали надписи на стенах домов: «Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле».
В зимнее время люди, закутанные в тёплые одеяния, шли очень медленно, периодически останавливаясь, чтобы отдохнуть, присаживались на ступеньки парадных входов. Но вставали не всегда. Подходишь к такому человеку, чтобы чем-то ему помочь, а он уже холодный. Пощупаешь пульс на шее, на всякий случай. Да, – он мёртв. Разогнёшься и пойдешь дальше. Умерших людей собирала специальная служба. В госпитале во время авиационных и артиллерийских налётов, приходилось, не прекращая основную работу, выносить и выводить больных в «бомбоубежище» - просто в подвалы. Работа операционных, обычно, не прерывалась. Всегда создавалась команда для дежурства на крышах зданий во время налётов фашистской авиации. Эти люди обезвреживали «зажигалки», попадавшие на крыши зданий во время налётов авиации.
Таковы были госпитальные «будни». Раненые солдаты и офицеры, прибывавшие в то время к нам, рассказывали, что на передовых позициях было спокойнее, чем в госпитале.
Я серьёзно подумывал о том, чтобы просить командование перевести меня в одну из воинских частей на передовую. Меня останавливало то, что это может быть расценено, как попытка уйти от голода и других трудностей «тыла».
Однажды, я заговорил осторожно об этом с Дмитрием Александровичем. Он сказал, что в настоящий момент я больше нужен здесь, в госпитале.
 Весной 1942 года в госпиталь пришел приказ: направить в распоряжение политического отдела фронта с продовольственными аттестатами подполковника Самотокина, лейтенанта Кауфмана и лейтенанта Микулича.
Я убыл, оставив за себя машинистку Милицию Павловну.
 Оказалось, что после подготовки мы, бывшие члены волейбольных команд частей Ленинградского округа, будем участвовать в показательных «соревнованиях». Десять дней нас очень прилично кормили, два раза в день мы тренировались. Нам выдали красивую спортивную форму и привезли на стадион им. Ленина.
 Стадион выглядел ужасно: вместо трибун – голые металлические конструкции, всё деревянное было сорвано на топливо, футбольное поле и беговые дорожки заросли бурьяном…
В одном из углов стадиона к нашему приезду были восстановлены небольшие трибуны и две волейбольные площадки. В трёх местах висели большие красные полотна с надписями: « Город Ленинград живёт нормально, проводятся спортивные соревнования!». На малых трибунах сидели солдаты, офицеры, гражданские лица. А вокруг волейбольных площадок – группа журналистов, фотографов и кинооператоров.
 Нам было приказано показать красивую игру в волейбол.
Мы понимали, что такая политическая акция очень важна…
 Хорошее питание в период подготовки и во время проведения этого мероприятия поддержало меня некоторое время.

 В эвакуации мама и папа поселились в городе Глазов Удмурдской АССР. Жили они в основном на деньги, которые я переводил в виде аттестата. В письмах мамы было что-то тревожное, но она щадила меня и старалась не сообщать мне подробности, которые могли меня огорчить. Но я чувствовал, что что-то неладно в отношении отца к ней.
 Лёва в первые дни войны попросился на фронт, но его направили в военное училище связи. Он окончил училище и был командирован на фронт, на должность начальника связи артиллерийского дивизиона.
 
В конце лета 1943года стало понятно, что началась серьёзная подготовка к боям по снятию блокады Ленинграда. Я посоветовался с начальником отдела кадров госпиталя Соколовым и решился просить Дмитрия Александровича отпустить меня в действующую армию.
--Вероятно, пришло время. А кто будет возглавлять медканцелярию?- ответил на мою просьбу начмед.
--Милиция Павловна. Сейчас она вполне справится. Вы это видели, когда я был в командировке.
-- Пишите рапорт. Я доложу начальнику госпиталя. На другой день меня вызвал начальник госпиталя. Он согласился с моим решением, поблагодарил меня за службу, пожелал удачи, позвонил Соколову и велел подготовить приказ и предписание.
 С большим волнением я прощался со всеми, кто за время службы в госпитале стал мне родным человеком. Дмитрий Александрович обнял меня по-отечески. Я пришел к Соколову за предписанием
--Ты иди прямо в кабинет начальника отдела кадров управления. Начальник сейчас в Москве. За него – его помощник. На передовую просятся многие, поэтому захвати с собой бутылку фирменной.
--Как это?
-Завернешь бутылочку в бумагу. Представишься, а предписание и пакетик - на стол. Помощник – мужик толковый, поймёт всё, как надо.
 Собрал я всё своё имущество в вещевой мешок и пошел в управление... Вошел в кабинет. Представился, положил на стол пакетик, как советовал Соколов, а сам так волновался, что боялся, что помощник заметит моё волнение. А тот спокойно положил пакетик в стол.
 -- ЭГ-1015. От Полоцкого. Что Вы там делали?
- Помогал начмеду профессору Глебову.
-- И Вы с ним ладили?
- Да.
-- Значит, и с Рейсяном поладите. Идите в отдел, я скажу, чтобы Вам выписали предписание в 349. отдельный гвардейский миномётный дивизион на должность фельдшера дивизиона. Удачной Вам службы!

 В отделе мне вручили предписание и объяснили, как пройти в дивизион. Я должен был следовать в штаб дивизиона, который размещался на Международном проспекте, около полукилометра от Пулковских высот, практически, за городом. Разыскал здание, в котором был штаб. Это было в начале октября 1943 года.

В дивизионе «Катюш».
 
  Начальник штаба дивизиона майор Фудосеев ввёл меня в курс дела. По штату я теперь - фельдшер 349. отдельного гвардейского миномётного дивизиона («Катюши»). Поскольку в дивизионе по штатному расписанию нет врача, а так же, т.к. дивизион подчинён непосредственно штабу фронта, я обязан самостоятельно, руководствуясь директивами фронта, проводить всю профилактическую и лечебную работу. Консультации узких специалистов и госпитальное лечение обязано обеспечить то соединение, которое в данный момент поддерживает дивизион. Я являюсь главным и самостоятельным медицинским специалистом дивизиона. 0Поэтому меня будут в дивизионе называть – «доктор». Так здесь принято. Мой предшественник заболел более месяца назад. В это время за него работал санитарный инструктор. Естественно, что охватить весь объём работы он не мог.
Подчиняться я буду непосредственно командиру дивизиона гвардии подполковнику Рейсяну Григорию Татевосовичу, человеку очень требовательному и горячему, к этому я должен быть готов. Командир сейчас у пехотинцев. В дивизионе он будет через два дня, тогда я представлюсь ему. В моём подчинении - санитарный инструктор – старшина, человек опытный и серьёзный, и три санитара батарей. Санитарный транспорт не положен по штату. При необходимости в транспорте обращаться к начальнику штаба. Транспортные возможности дивизиона ограничены. До начала наступательных боёв дивизион располагается на двух территориях: здесь и на огневых позициях. Всё остальное мне доложит санинструктор.
Санинструктор показал мне комнату, в которой он живёт, когда находится на территории штаба: 18-20 кв. метров, «буржуйка» с жестяной трубой в окно, кровать санинструктора, еще две кровати для больных, три табуретки, стол, шкаф. Потом он показал мне кухню штаба дивизиона, осмотрели мы территорию штаба, комнаты для офицеров и солдат, туалет. Поужинали. Я лёг спать на койку для больных. Засыпая, я подумал: всё убогое и это – естественно, но вот насчёт санитарного состояния придётся основательно поработать. Завтра пойдём на огневые позиции.
До огневых позиций прошли менее километра. Поднялись по восточным склонам на одну из Пулковских высот. Огневые позиции дивизиона располагались на юго-восточных склонах.
-- Дальше придётся идти пригнувшись. Если фашисты увидят, откроют прицельный огонь, - сказал санинструктор.
 Дивизион занимал около трёхсот метров по фронту. Главные земляные сооружения – «апарели», это - большие ямы с пологими спусками и подъездами к ним. В них стояли «катюши». Располагались они в шахматном порядке. От них вырыты траншеи в тыл к транспортным машинам, на которых подвозились снаряды (ракеты). Всё тщательно замаскировано ветками, кустами, поросло травой. Землянки для личного состава располагались в тылу дивизиона на восточных склонах. Среди них – землянка-медпункт.
 Боевые машины – неуклюжие «ЗИЛ-6» стояли в апарелях со спущенными «спарками», похожими на рельсы, по восемь на каждой машине. Некоторые «Катюши» были заряжены – по две ракеты на каждой спарке – одна сверху спарки, другая – снизу, всего 16 на каждой машине. В кабине или около каждой боевой машины дежурил хорошо вооруженный солдат или сержант.
 Прячась от наблюдателей противника, мы осмотрели всю территорию огневых позиций. Землянку – медпункт придётся переоборудовать, территорию нужно чистить. Вернулись на территорию штаба.
 На следующий день я был вызван к командиру дивизиона.
 Подполковник, выше среднего роста, спортивного телосложения, рыжеватый глаза умные.
- Лейтенант мед. службы Кауфман. Прибил в Ваше распоряжение – представился я.
Осмотрел он меня внимательно, улыбнулся и крепко пожал мне руку.
- Очень приятно. Я познакомился с Вашим личным делом. Вы уже осмотрели обе территории? Вопросы ко мне есть?
- Я еще не все изучил, однако уже сейчас вижу, что кое-что по моей линии придётся исправить и доделать.
- Не будем сейчас обсуждать детали. В течение трех дней завершите изучение медицинского состояния дивизиона и подготовьте проект приказа, мы его обсудим вместе с начальником штаба. Учтите, что главное для нас сейчас – серьёзная подготовка к предстоящим наступательным боям. Удачи Вам, доктор.
 Так началась моя служба в дивизионе «катюш».
Проект приказа я подготовил и передал его начальнику штаба. Вечером меня вызвали к командиру дивизиона. У командира был начальник штаба. Рейсян обратился ко мне:
 -- Доктор, мы тут подкорректировали приказ. Вы должны проверять выполнение приказа командирами подразделений. О каждом случае невыполнения приказа докладывайте мне. О ходе выполнения пунктов приказа, касающихся Вас, докладывайте тоже мне. Пока мы - в обороне, один день Вы должны работать и ночевать в медпункте на огневой позиции, а санитарный инструктор на этой территории. На следующий день вы смените друг друга. Людей для переоборудования медпунктов выделит Вам начальник штаба. Вопросы есть?
 -- Никак нет.
 В течение двух недель мы привели в порядок оба медпункта. Осложнений с выполнением приказа командирами подразделений не было. Я связался с медсанбатом и санэпидстанцией дивизии, которую поддерживал наш дивизион.
 На нашем участке обороны противник пока не проявлял активности. Но миномётный огонь по нашим огневым позициям, не каждый день, вёл. Бывали раненые.
 Из штаба фронта пришел приказ: в артиллерийских частях привлекать всех офицеров - неартиллеристов к занятиям и тренировкам по подготовке и ведению огня из орудий. Я был удивлён: скорее артиллеристам нужна подготовка по оказанию первой медицинской помощи, чем мне, – стрельба из орудий… Однако, приказ нужно выполнять. Топографическую карту я читал хорошо.
 Так как еще в школе я любил и знал математику и физику, мне удалось быстро освоить основы теории и практики подготовки и ведения огня из орудий, стреляющих ракетами, и почти наравне с артиллеристами участвовал в теоретических и практических занятиях. Начальники продовольственной, финансовой служб и начальник связи никак не могли усвоить артиллерийские навыки. Тогда я часто думал: зачем мне всё это? Но фронтовая жизнь полна неожиданностей, в чём я в своё время убедился…
 Я выполнял свои обязанности в условиях обороны.
 А так же приходилось продолжать заниматься вместе с артиллеристами.

 В конце 1943 года на огневые позиции стали привозить дополнительное количество снарядов. Мы поняли, что началась подготовка к активным боевым действиям. Разведка противника тоже что-то узнала: участились миномётные и артиллерийские налёты на огневые позиции и на штаб дивизиона. Увеличилось число раненых в дивизионе.
 Вскоре командир дивизиона и командиры батарей убыли в стрелковые (пехотные) воинские части, которые наш дивизион поддерживал. Поступил приказ - за два дня свернуть всё на территории штаба дивизиона, всем службам перейти на огневые позиции.
 
 Бои за снятие блокады Ленинграда.

 И вот, однажды рано утром откуда-то с севера над нашими головами возникли самолёты. Мы все бросились в укрытия. Самолётов было так много, что всё стало дрожать от их гула. Все самолёты пролетели над нами. Мы увидели, что это наши самолёты. Через несколько секунд впереди наших позиций, в зоне траншей противника, поднялась в воздух черная стена земли. До нас донёсся сильный гул разрывов. Двумя – тремя минутами позже над нашими головами полетели снаряды дальнобойной артиллерии. Снова на переднем крае противника и в его тылу возникли столбы взорванной земли и донёсся сплошной гул разрывов. Началась большая наступательная операция.
 Наш дивизион был уже два дня в полной боевой готовности. Мы с напряжением ждали, когда наступит наш черёд. Наконец раздалась команда старшего на огневой: «Дивизион! К бою!». Весь личный состав дивизиона пришел в движение. Моментально сорвали с боевых машин брезенты, подняли спарки уже заряженных орудий. Далее последовала команда для точного наведения орудий на цель. Засуетились командиры огневых взводов и наводчики. Через несколько секунд я услышал: «Первое готово!, Второе готово!.», и так далее. И вот, прозвучала команда, которую все в дивизионе ждали много месяцев: « Дивизион! Залпом, огонь!».
 Мы, казалось бы, были готовы к залпу дивизиона «Катюш». Но тут такое началось! Сзади каждого орудия – столб огня. Со страшным рёвом вырывались ракеты одна за другой одновременно со всех орудий дивизиона! Мы все заранее попрятались в траншеи, но и там были вынуждены присесть, чтобы пламя нас не обожгло, и руками зажали уши, т.к. барабанные перепонки готовы были разорваться от неимоверной силы шума. Я новичок в этом деле. Но так повели себя и все «старожилы» дивизиона: оказывается, весь дивизион одновременно в предыдущих боях не стрелял. Обычно, наши системы вели залповый огонь по одной или по две батареи.
 Трудно себе представить, что произошло в расположении противника. До нас дошел только сплошной гул разрывов. Сколько там осталось живых людей после налётов авиации и дальнобойной артиллерии, а затем - залпа нашего дивизиона?!
 Через пару минут поступила команда: «Зарядить орудия». Все, кто был в это время на огневых позициях, бросились за снарядами. Мы знали, какая это тяжелая работа – сгрузить с транспортных грузовиков, притащить по траншеям
 к боевым машинам и задвинуть на спарки полторы сотни тяжелых ракет. Помогали все, и офицеры не стеснялись этой тяжелой работы. Раздалась команда старшего на огневой: - Дивизион! К бою! На этот раз, командир дивизиона, корректировавший огонь, дал другую цель. Цель находилась где-то левее.
 Опять – страшный залп всего дивизиона…
 Там, впереди и внизу загудели танки. Давно мы не видели наших танков в действии.
За танками ринулась наша пехота. Редкие пулемётные очереди. Противник не выдержал такого мощного наступления… Шум боя удалялся.
 
 Двадцать минут ожидания новой команды показались нам вечностью. И вот, раздалась команда, о которой мы только мечтали: «Подготовиться к маршу!». Это означало, что дивизион последует за отступающим противником.
 Не знаю, как сейчас, но в те тяжелые годы Великой войны, личный состав батарей реактивной артиллерии не имел транспорта для перемещения на марше. Люди и их личные вещи грузились на боевые машины между трубами, на которых смонтированы спарки для ракет. И так ехали на малых и больших маршах и днём и ночью. Причем, когда батарея меняла огневые позиции в пределах нескольких километров, боевые машины бывали заряжены. Зачастую ночью солдаты вынуждены были привязывать себя к трубам, чтобы не упасть с боевой машины при засыпании. В кабине рядом с шофёром сидели старший боевой машины, обычно – офицер и командир орудия – сержант.
 Неуклюжие ЗИЛы-6, на которых были смонтированы орудия, с трудом выезжали из своих ям – апарелей и медленно пробирались к дороге. За каждой боевой машиной следовал грузовик с ракетами. Когда машины выбрались на дорогу, личный состав батарей со своим скромным скарбом забрался на боевые машины между трубами под спарками. Двинулись, но вскоре одна из боевых машин завязла в грязи на разбитой грунтовой дороге. Солдаты соскочили с машин, привязали длинный канат к машине и, как бурлаки, тащили из грязи боевые и транспортные машины. Грустно было от такого транспортного убожества.
 Добрались до новых огневых позиций. Огневые позиции батарей разместили на удалении одна от другой на расстоянии более пятидесяти метров. Немедленно приступили к маскировке и земляным работам. В первую очередь пришлось рыть «щели» - узкие окопчики для укрытия личного состава от миномётного и артиллерийского огня противника и ямы с земляным бруствером для укрытия боевых машин – «апарели». Вблизи от нас стали рваться мины. Видимо нас «засекли» наблюдатели противника.
 Еще до начала наступления я был назначен старшим третьей боевой машины первой батареи, мне была вручена кодированная топографическая карта. Отныне, я во время передислокаций был с первой батареей, которой командовал лейтенант Борис Сысков.
 Командиры батарей, как и командир дивизиона, часто находились в разных частях и подразделениях пехоты для корректировки огня «катюш».
 Не успели закончить земляные работы на огневой позиции, поступила команда: «Первая батарея! К бою!». Сняли всё барахло с боевых машин,
 дозарядили орудия, подняли спарки. Последовала команда для наведения орудий на цель. Затем, - залп батареей. Снова бегом за снарядами, зарядка орудий, корректировка наведения орудий. И опять залп батареей. Работа такая тяжелая, что большинство солдат вынуждено было сбросить с себя не только бушлаты, но и гимнастёрки и, даже, нательные рубахи. Помогали все и я, в том числе.
 В нескольких метрах от второго орудия разорвалась мина противника. Двоих ранило, я бросился к ним. Остановил кровотечение, наложил повязки и одному из них – шину. Помог раненым залезть на грузовик, на котором оставалось еще несколько ракет. Подбежали солдаты, сняли ракеты и отнесли их к боевым машинам. Отправили грузовик с ранеными в медсанбат, а затем - за снарядами.
 Примерно то же происходило на огневых позициях остальных батарей. С третьей батареей был санинструктор, а во второй и четвертой – санитары.
 Теперь огонь вёлся побатарейно. В четвёртой батарее ранило одного сержанта. Я побежал туда. Отправил раненого на другом грузовике, следовавшем за снарядами.
 В этот первый день наступления мы поменяли огневые позиции ещё раз.
 Ночью почти никто не заснул, вероятно, из-за перевозбуждения и непревычки спать, по существу, в ходе боя. На другой день мы не меняли позиции. Огонь велся по различным целям одним орудием. На третий день включилась наша авиация и дальнобойная артиллерия. После двух залпов одной батареей мы опять продвинулись несколько километров вперёд. Ленинградский фронт с большим напряжением гнал фашистов за пределы Ленинградской области.
 Мы стали привыкать к жизни в наступательных боях. Появилось уважение к нашим войскам, к своему дивизиону и уверенность в победе. Это был январь 1944 года.
 Однажды в дивизионе произошло знаменательное событие. Поздно вечером к огневым позициям дивизиона подошла колонна странных автомобилей, на которых были смонтированы спарки для ракет. Очевидно, командование знало об этом, так как у колонны оказались все начальники служб дивизиона. Это прибыли новые боевые машины для замены всех орудий дивизиона. Приём новой техники происходил при свете карманных фонариков, оформление документов – в штабной машине. Представители вышестоящего командования уехали от нас ночью на наших старых боевых машинах вместе с шоферами, пригнавшими новые машины. На рассвете весь личный состав дивизиона собрался у новой боевой техники. Артиллерийская установка почти не отличалась от старой, но автомобили… Это были красавцы «Студебеккеры» с тремя ведущими осями, с высоко расположенными коробками передач и задними мостами, а спереди была смонтирована лебедка для самовытаскивания. Удобные просторные и тёплые кабины для водителя и еще двух человек.
 
 Под сильным натиском наших войск фашисты были вытеснены из Ленинградской области. В одну из ночей нашему дивизиону и некоторым другим воинским частям, поддерживающим пехоту, было приказано тайно убыть далеко на север для усиления войск первого Прибалтийского фронта. На этом марше по просёлочным дорогам мы на практике убедились в замечательных ходовых качествах студебеккеров. Нам больше никогда не приходилось тащить, как бурлаки, на канатах автомобили.
 В составе нового для нас фронта мы в тяжелых наступательных боях медленно теснили фашистов на северо-запад. Противник яростно сопротивлялся ибо, чем дальше он вынужден будет отступать, тем больше будут окружены нашими войсками соединения фашистов, расположенные восточнее… Бои были очень напряженные. Были у нас убитые и раненые. Техника тоже пострадала. В один из дней нам вместе с частями, которые мы поддерживали, приказали наступать резко на Север. Фашисты сопротивлялись отчаянно, однако наши войска заставили их отступать до самого берега Балтийского моря. В итоге мы вышли западнее порта Либава к берегу моря. Так завершилось окружение с трёх сторон большого числа фашистских войск между городом Тукумс на востоке и портом Либава на западе. На севере у противника был небольшой кусок берега моря с портом Либава.

 Как мы держали фашистские войска в «котле».

 Главные силы Советской армии гнали фашистские войска на запад. Наш дивизион оставили поддерживать войска, окружившие группировку противника в районе Тукумса и Либавы. Мы «мотались» с юга на север и обратно вдоль западной линии обороны окруженной группы фашистских войск, поддерживая своим огнём то одну, то другую части пехоты. Боевые дни проходили напряженно, но довольно однообразно. Некоторые из этих дней я запомнил на всю жизнь.
Дело в том, что окруженная группа фашистских войск была крайне необходима противнику на западном фронте. Имея в своём распоряжении порт Либава, фашистское командование стремилось вывезти морем из «котла» свои бездействующие войска. Наша задача была – сорвать погрузку фашистских войск на корабли.
 Никакого выигрыша это не дало бы, если бы для выполнения этой задачи было выделено большее или равное количество войск советской армии. Наших войск вокруг «котла» было почти вдвое меньше, чем окруженных фашистов. В этом и заключался выигрыш. Поэтому мы мотались с одного конца на другой, собираясь в один кулак, и начинали «наступательные» бои против превосходящих сил противника. Фашисты были вынуждены прекратить погрузку на корабли…
 Так повторялось много раз.
Бывали дни, когда мы не участвовали в боях, т.к. «наступали», а практически теребили фашистов, другие наши соединения. А потом снова перемещение дивизиона вдоль границ «котла» и снова наше «наступление».
 Во время одного из таких манёвров колонна нашего дивизиона попала под прицельный артиллерийский и миномётный огонь. Как обычно я ехал в роли старшего третьей боевой машины первой батареи, имея при себе зашифрованную топографическую карту и зная место запланированной огневой позиции. Снаряды и мины противника рвались впереди и сзади нашей группы боевых и транспортных машин. Справа и немного впереди я увидел частично заболоченную дорогу, ведущую в лесок, где предполагалось развернуть огневые позиции. Я принял решение увести боевую машину из под огня в сторону. Надеясь на высокую проходимость студебеккера, который способен не только сам выбраться из грязи, но и помочь выбраться другим машинам, я направил боевую машину на дорогу справа.. За мной из под огня устремились на боковую дорогу ещё две боевых машины и пять транспортных. Мы удачно проскочили заболоченную дорогу и через несколько минут оказались на огневой позиции. С этой частью дивизиона нас было два офицера: я - фельдшер дивизиона и техник-лейтенант Василий Колотов, очень скромный тихий человек. Колотов наотрез отказался взять на себя командование группой:
-- « Ты принял правильное решение, привёл группу на огневые позиции, сохранил людей и технику, тебе и быть сейчас старшим на огневой» - аргументировал он свой отказ.
 Я выбрал позиции для каждой боевой машины и места для транспортных машин, дал приказ копать апарели, готовить ровики для укрытия личного состава и организовал круговую оборону, т.к. в двухстах- трёхстах метрах были слышны автоматные и пулемётные очереди…
 
 Из рощи прямо к нам выбежали пехотный капитан, с ним лейтенант и несколько солдат. «Кто старший?» – спросил потный и запыхавшийся капитан. Наши солдаты указали на меня.
 -- «Вы должны открыть огонь по участку, на который я Вам укажу. В противном случае через несколько минут фашисты окажутся здесь».
 Я дал распоряжение зарядить орудия, а капитану ответил, что из наших миномётов огонь может вестись только по команде нашего корректировщика, который находится на передовой. У нас радист есть, но питание к рации находится в оставшейся в пути части дивизиона (в то время радиостанции и питание к ним были настолько тяжелы, что носить их могли только два человека). Капитан приказал своим солдатам бегом принести из его подразделения к нам на огневую питание для радиостанции. Через пару минут наш радист стал связываться с командиром первой батареи (моим другом Борисом Сысковым), с которой мы здесь были. Связи не было. Мой мозг лихорадочно работал, что-то надо делать. Ведь, если сюда прорвутся фашисты, то нужно уходить, а секретные ракеты? Их нужно взрывать… Я велел связаться с командиром второй батареи. Полетаев узнал мой голос и, вероятно, догадался, что на огневой что-то необычное. Не задумываясь и без кода моей фамилии, прокричал в микрофон:
-- Юра, квадрат (он назвал шифр квадрата), огонь на меня!
Я понял, что Полетаев окружен фашистами. Тут мне пришлось вспомнить все артиллерийские навыки, приобретённые мною во время подготовки к наступательным боям. Я дал команду: « К бою» За несколько секунд высчитал бусоль и угломер, и сообщил их наводчикам. Колотов подбегал к каждому орудию и проверял правильность наводки. Я скомандовал:
 -- Батарея, залпом, огонь!
 За считанные секунды сорок восемь ракет с рёвом вырвались и полетели в сторону противника. Наступила тишина, слышно было, как бьётся сердце. Как там?…Я подозвал радиста, чтобы связаться с Полетаевым, но опоздал, т.к. питание для рации уже «убежало» в пехоту. Оставалось только ждать. Я приказал лучше окопать боевые машины и усилить круговую оборону…
 Первым на огневую примчался на «виллисе» командир части подполковник Рейсян. Он в ужасе посмотрел на голые «спарки» орудий, ни одной ракеты! «Кто приказал стрелять?»- закричал командир. Я доложил ему, что дал команду по заявке командира второй батареи - «Огонь на меня!». Тогда я ещё не знал, сможет ли подтвердить мои слова Полетаев, жив ли он.
--Арестовать его! - скомандовал разъярённый командир.
 Ни один сержант или солдат не шелохнулся, чтобы выполнить приказ, т.к. они все были свидетелями и участниками критической ситуации и были согласны с моими действиям. Разъярённый командир выхватил из кобура пистолет. В тот же миг выхватил наган и я. Рейсян, вероятно, вспомнил, что из личного оружия «доктор» стреляет точнее и быстрее всех офицеров дивизиона. Он убрал пистолет. Я последовал его примеру. Рейсян застыл на секунду в нерешительности. В этот момент откуда-то справа прискакал на прекрасном вороном коне пехотный капитан, одетый в чистую невыгоревшую военную форму.
 -- Кто стрелял из миномётов? – спросил, вероятно, штабной офицер.
-- Это он - указал на меня Рейсян.- Без моего разрешения.
Колотов – человек честный, не мог допустить, чтобы за всё происшедшее нёс ответственность один я. Он выступил вперёд и признался:
-- И я – тоже.
 Капитан приказал нам обоим следовать за ним. Мы шли за верховым офицером. Я размышлял: неужели нужно было действовать иначе? Возможно, следовало бы подождать и, когда противник окажется около огневой позиции дивизиона, дать команду взорвать боевые машины и ракеты, попытаться убежать? Нет, подумал я, это было бы неразумно и очень похоже на трусость. Так почему же на меня набросился Рейсян? Возможно, как горячий кавказский человек, оказавшись в положении командира дивизиона без единого снаряда, он вспылил? Ну, а что же штабной офицер? И тут мне пришла в голову мысль: ведь можно проверить отношение верхового капитана к нам, он же не разоружил нас, да к тому же мы следовали за его спиной. Я придержал Колотова и мы немного отстали от верхового. Капитан, безусловно, слышал, что мы отстали. Реакции с его стороны - никакой.
 -- Вася, шепнул я Колотову, наши дела совсем не плохи: ведь он не разоружил нас. Мы следуем сзади, он не обращает внимания на то, что мы отстаём.
 На душе стало легче. Вскоре мы прибыли на площадку, на которой были замаскированы входы в землянки. Мы присоединились к группе офицеров и солдат, в затёртых и выгоревших, как и у нас, гимнастёрках. Подошел к нам полковник и приказал всем привести себя в порядок и построиться в одну шеренгу. Вскоре из землянки поднялся и направился к нам генерал. Он подошел к нашей шеренге, оглядел нас и спросил у всех:
-- Кто командовал огнём гвардейских миномётов?
Я молча сделал шаг вперёд из строя. Генерал подошел ко мне и остановил взгляд на моих петлицах с медицинскими эмблемами.
-- Ты?- спросил он снова.
-- Так точно, товарищ генерал!- ответил я.
-- А ты знаешь, что там произошло после твоего залпа? - спросил меня генерал.
Холодок прошел у меня по спине. В двух словах я доложил, как получилось со связью. Генерал молча повернулся к полковнику, взял у него что-то, и начал сам расстёгивать мою гимнастерку.
 -- Товарищ генерал, я расстегну - я весь потный.
--Ты - доктор, и должен знать, что солдатский пот - лучшее лекарство - сказал генерал и сам прикрепил к моей гимнастёрке орден «Красная звезда».
-- Спасибо, доктор, поздравляю. И пожал мне руку.
 Генерал продолжал награждать орденами и медалями остальных. Колотова тоже наградили.
 Невольные слёзы застилали мне глаза. Но это была не только радость, это была еще обида за то, что так мало ценили труд военных медиков переднего края фронта, с колоссальным трудом и риском для жизни, вытаскивавших тяжелейших раненых в тыл. За такой труд в течение всего предыдущего периода войны я был награждён только одной боевой медалью «За боевые заслуги». А тут за один час «артиллерийской работы» я получил боевой орден.
 Боевые дни при удержании фашистских войск в «котле» проходили довольно однообразно. Было тяжело, но мы стали привыкать к постоянному напряжению. Почти каждый день – марши, оборудование новых огневых позиций, огонь «катюш», периодически оказание первой помощи раненым, эвакуация их в тыл, похороны убитых…
Однако, были дни, которые запомнились на всю жизнь.
 Однажды летом дивизион, по решению командира, остался переночевать в лесу, в трёхстах метрах от огневой позиции, чтобы перед рассветом провести земляные работы.
 Я во время марша всегда был с личным составом третьей боевой машины первой батареи. И очень часто вместе с расчетом этого орудия оставался спать. Солдаты сняли брезент с орудия, натянули его на колышки, получилось что-то вроде палатки. Мы все постелили, что у кого было, улеглись спать. Сзади ко мне прижался, как маленький ребёнок, Миша – ординарец Сыскова. Боря Сысков в это время был пехоте, предстояла корректировка огня. Мишу он не взял с собой. Миша был любимцем всей батареи, спокойный, всегда готовый помочь любому в любой работе.
 Вдруг ночью где-то наверху раздался резкий хлопок. Сквозь сон я услышал – «Дзинь!». Все и я, в том числе, вскочили, сбросили брезент. Лежать остался только Миша. Лицо спокойное, как будто он крепко спит. Я бросился проверять пульсацию сонной артерии – пульса нет…
 Похоронили его тут же. Никто не стеснялся слёз.
 Оказывается, артиллерийский снаряд, пролетавший над лесом, зацепил верхушку сосны, под которой мы спали, и разорвался.

 Я регулярно переписывался с мамой и Лёвой. Лёва тоже оформил денежный аттестат на мамино имя. Периодически мне удавалось собрать посылочку для мамы. Лёва оказался в должности начальника связи такого же дивизиона «Катюш», как и мой дивизион. Пришел приказ Верховного главнокомандующего о том, что родственники, воюющие в разных частях или даже на разных фронтах, могут подавать рапорта, чтобы им разрешили воевать в составе одной воинской части. Я написал Лёве письмо и предложил, чтобы мы оба попросились в одну часть, тем более, что мы участвуем в боях в составе одинаковых дивизионов. Лёва отказался писать такой рапорт, он не хотел расставаться с верными ему боевыми друзьями…
 Как я потом жалел об отказе Лёвы, когда он осенью 1944 года во время наступления с форсированием реки пропал без вести. Мне казалось, что я бы уберёг его, а если бы мы объединились в моём дивизионе, ему не пришлось бы участвовать в форсировании большой реки. Я понимал, что в жизни всё могло оказаться иначе, вплоть до наоборот. Но горечь сожаления не прошла у меня и сейчас.
Последнее письмо от мамы, вернее – последняя мамина приписка к папиному письму, датирована 28.08. 1943 года. Мама просила переоформить денежный аттестат на имя папы, т. к. она болеет и не может ходить за получением денег. Видимо, такое же письмо получил и Лёва. Мы оба переоформили аттестаты.
 На этом прекратилось поступление писем от мамы и папы. Я написал письмо военкому города Глазов. Ответили, что мой отец получает деньги регулярно. В конце мая 1944г. я получил от Лёвы письмо, о том, что он написал в больницу Глазова запрос о маме и получил ответ, датированный 22. 05. 1944года от медсестры, знавшей маму. Она сообщила, что наша мама умерла в больнице несколько месяцев назад. «Тут, в Глазове вероятно, живёт муж Вашей мамы. Разве он Вам не сообщил о смерти жены?» - писала медсестра.
 Лёва был возмущён до крайности. Он решил лишить отца денежного аттестата и требовал от меня сделать так же. Меня тоже потрясло это известие. Как это можно: добиться переоформления денежных аттестатов на своё имя и после этого прекратить отвечать на наши письма, даже о смерти матери не сообщить! Я догадывался, что отец обижает маму. Но, что бы такое…! Что могло послужить причиной такого поведения отца? После долгих размышлений у меня сложилось следующее мнение: отец боится что, узнав о смерти мамы я и Лёва, отзовём денежный аттестат. Но сколько времени можно скрывать? Сколько времени можно не отвечать на мои Лёвины письма с фронта?! И всё же я решил не отзывать аттестат. Нужно подождать, разобраться. А деньги, зачем они нам на фронте…? В своём письме Лёве, я очень просил его поступить так же. Он послушался меня.
 Прошло немного времени и я стал получать письма от друга Лёвы с просьбой сообщить ему, если я получу письмо от Лёвы: Лёва пропал во время переправы. Может быть он попал в госпиталь? Писем от брата не было…
 А война продолжалась еще почти год.
 Передовые войска Советской армии уже громили фашистов на подступах к Берлину, а наш дивизион вместе с другими частями воевал в Прибалтике, удерживая в «котле» большую группировку вражеских войск.
 Мы выполняли очень трудную боевую задачу.

  КОНЕЦ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ.
 
 Так тяжело, как весной 1945г. было мне, вероятно, только в первые месяцы этой страшной войны.
Уже который раз я должен был пополнять запасы шин, перевязочного материала и жгутов. Я вынужден был эвакуировать раненых на грузовиках, которые направлялись в тыл за снарядами. Это было мучительно для раненых и для меня. Кроме того, мы все были измучены почти непрерывными боями. Нас всё время заставляли «наступать», хотя командование и мы, и противник - все знали, что никакого наступления не может быть, так как вокруг «котла», в котором оказались фашисты в районе между Тукумсом и Либавой, нас в целом было почти вдвое меньше, чем их.. Но фашисты не просто прекращали погрузку на корабли, а прежде всего начинали нас бить. Кроме того, в те дни, когда «наступали» не мы, а наши соседи, фронт перед нами был, как решето, так как пехота бросала на фашистов всё, что у неё было, оставляя на соседних участках иногда одного-двух солдат на 100 метров окопов. Поэтому я и все в дивизионе не смыкали глаз ни днём, ни ночью, ожидая каждую минуту нападения фашистов. Нас становилось всё меньше и меньше, каждый из нас был измучен и обессилен. К тому же боевых и транспортных машин становилось тоже меньше.
 Я ничуть не удивился, когда поступил приказ немедленно отправляться на погрузку в эшелон для следования на доукомплектование.
 Эшелон мчался, как скорый поезд, без остановок. К концу второго дня мы оказались под Москвой. Это было в первые дни мая 1945 года.
 За три дня мы получили людей и технику. Поступил приказ подготовиться к погрузке на эшелон для отправки на фронт. Но через час погрузку отменили. Велели ждать следующего распоряжения. Кончился день. Улеглись спать по землянкам…
Ночью я проснулся от страшной стрельбы. Я не сразу понял, где я нахожусь, что происходит. Я выбежал из землянки наверх с пистолетом в руках…
А там …все обнимаются, плачут, смеются, стреляют в воздух -
 -- Окончилась вторая мировая война!!!
 Трудно передать словами, что тогда происходило со мной…
Слёзы радости заливали слёзы горя. Наконец-то кончилась всемирная бойня! Перед глазами: мама, умершая в эвакуации, и младший брат Лёва, погибший на фронте в конце войны; все четыре года ужасной войны, в том числе, - 900 дней во внутреннем кольце блокированного Ленинграда, сотни тысяч умерших от голода; грязь, пули, осколки, бомбёжки, мои ранения, и раненые вокруг меня; пленные и убитые…
Теперь – всё это позади!
 На войне я не прятался, но и «не лез на рожон». Однако я не верил, в то, что смогу прожить до конца войны, хотя понимал, что кто-то выживёт.
И вот – я оказался среди выживших !!! Совершилось чудо: я остался живым! Сколько моих друзей, однополчан, миллионов сограждан погибло в этой страшной бойне!… Мне же Судьба сохранила жизнь.
 Какое счастье! У меня появилось будущее!
 
7. Я погиб вчера
Николай Кирюшов
Победитель в номинации «Поэтические произведения» «ГТ»

1.

Тополиный белый пух
Стелется по улице.
О, как плачем режет слух,
Слёзы на твоём лице.
Мама, мама, не тужи,
Не пришла пора,
Будто сына нет уже,
Мол погиб вчера.

2.

Раскалённый автомат
Вдруг не смог «договорить».
Нам бы парочку гранат
И позицию сменить.
Но сжимается кольцо
На войне без правил.
Хорошо, что письмецо
Я вчера отправил.

3.

«Здравствуй, мама. Это я
С песней из Афгана.
Не волнуйся за меня
Ванюшку-Ивана.
Был вчера кровавый бой,
За друзей обидно.
Верь, что я сейчас живой,
Завтра – будет видно.»

4.

Сумасшедшая стрельба,
Продержаться надо.
По патрону на себя,
Остальное – гадам.
На войне, как на войне
У судьбы своя игра.
Жизнь дана сегодня мне,
Смерть была вчера.

5.

Опоздала с полчаса
К нам «вертушка-стрекоза»
И смотрели в небеса
Наши мёртвые глаза.
Друг меня прикрыл в бою,
Сам к несчастью не дожил.
То, что я сейчас пою,
Он вчера сложил.

6.

Тополиный белый пух
Стелется по улице.
О, как плачем режет слух,
Слёзы на твоём лице.
Мама, мама, ты рыдаешь,
Знать пришла пора.
Видно сердце не обманешь –
Я погиб вчера…

8. Э оборотное
Николай Кирюшов
                1.
   Хорошо, что пока не штормило. МПК (малый противолодочный корабль) «Комсомолец Латвии», скрипя всем, чем только можно скрипеть – своим железом и нервами экипажа –  к полуночи закончил отработку очередной нелёгкой задачи, покинув район маневрирования. Конечно, устали все. Но на ходовом посту и в боевом информационном (в БИПе) ещё не чувствовалось приятной активности приготовления к возвращению в военно-морскую базу. Оставалось поднять специальным условным сигналом на поверхность подводную лодку с небольшой глубины и так неглубокой Балтики, обменяться с ней «любезностями» по связи, доложить оперативному дежурному и уже потом можно было спокойно брать курс домой.
   Вахтенный офицер командир ракетно-артиллерийской боевой части старший лейтенант Евгений Коляшин в очередной раз прильнул к экрану навигационной РЛС и доложил о безопасном расхождении с удирающим в стороне от полигона боевой подготовки рыбацким сейнером.
   – Товарищ командир, пеленг меняется на корму!
   – Прекрасно…  – с хрипотцой и лёгким прибалтийским акцентом в голосе отозвался измотанный недосыпом командир корабля капитан третьего ранга Илмар Лежинскис. – Всё, время вышло. Пора поднимать родимую!
   Корабль занял курс против слабой волны и сбавил обороты машин до самого малого. А как только сигнал на подъём ПЛ гулко саданул по борту, Коляшин немедленно получил обязательную для такого случая команду:
   – Евгений Петрович, уточните в БИПе координаты её всплытия! Будем надеяться, что до нулей часов она порадует нас.
   – Есть! – живо отозвался старлей, растормошив окриком в открытую дверь на крыло ходового мостика своего глазастого, но явно заскучавшего сигнальщика. – Смотреть в оба!
   Заканчивалась вахта Коляшина, а очередная – с нулей до четырёх утра или «собака», как её называют на флоте, по графику досталась виновнику торжества противолодочников – лейтенанту Сергею Лобову, командиру минно-торпедной боевой части, которая успешно выполнила зачётное боевое упражнение: «Бомба вышла. Замечаний нет!» Первая стрельба вчерашнего выпускника училища и сразу на «отлично» – это радовало весь молодой и дружный экипаж «Комсомольца…» Дебют минёру по-настоящему удался!
   Но не успел Евгений обернуться, как БИП сам «явился» с докладом на ходовой мостик, причём не один. Вот ведь как домой всем сразу захотелось! Следом за вошедшим старшим лейтенантом Александром Быстрицким – начальником радиотехнической службы (вся корабельная локация и связь находились в его заведовании) в темноту крохотного ходового поста МПК попросился штурман – лейтенант по второму году службы – звёздный посланец латвийского комсомола Андрис Звайгзне, ведь «звайгзне» по-латышски – звезда! Заглянул в эту рабочую тесноту и начальник штаба Лиепайской бригады кораблей охраны водного района капитан второго ранга Александр Александрович Чистов, старший на этом осеннем выходе в море, с ободряющим напоминанием:
   – Ну всё! Отработали, слава богу! Пора в базу… Всем внимательно наблюдать, скоро должна всплыть. Командир, ложись в дрейф пока качать сильно не стало. Где там она, наша драгоценная «Э оборотная»?
   Именно этой буковкой «с оборотом», чтобы наверняка на слух и вид отличать от буквы «Е» или «Есть», как в  дореволюционной кириллице или в азбуке нынешнего боевого эволюционного свода сигналов,  в военном флоте морзянкой светом и звуком  (две точки – тире – две точки), или даже устаревшим флажным семафором сейчас уважительно кличут любую подводную лодку.
   – По пеленгу 275, в пятидесяти с половиной кабельтовых должна появиться – наперебой отозвались из темноты штурман с начальником РТС.
   – Всё безопасно, товарищ командир. Рыбаков и других посторонних целей в районе нет! – продолжил уже один Быстрицкий. – У гидроакустиков эхоконтакт с ПЛ устойчивый, ждём всплытия.

                2.

   – Обе машины стоп! – распорядился Лежинскис и Коляшин, тут же исполнил приказание обеими рукоятками машинного телеграфа, продублировав, как и положено своё действие в пост энергоживучести вахтенному механику старшему лейтенанту Гагику Гамаляну, а взглянув на светящиеся зеленоватым фосфором цифры и стрелки корабельных часов, с металлом в голосе громко произнёс в микрофон уже по всему кораблю – Третьей боевой смене приготовиться на вахту!
   Пятнадцать минут до смены… Командир с начальником штаба вышли глотнуть свежего воздуха на открытое левое крыло ходового.
   – Товарищ капитан второго ранга, вахтенный сигнальщик матрос ПавлЭнко! – по уставу представился и по-украински «экнул» в середине своей фамилии моряк-первогодок Чистову.
   – Смотри внимательно в бинокль, Павленко, примерно на траверзе в пятидесяти кабельтовых лодка должна своим силуэтом проявиться. – посоветовал в ответ опытный старший офицер.
   – БИПу готовность номер один, всем усилить наблюдение! – распорядился Лежинскис.
   Корабль лёг в дрейф. Лёгкий нордовский ветерок – редкость для этого времени года на Балтике. И сейчас действительно всё было тихо и спокойно. Море если и волновалось в эти минуты, то лишь самую малость, поэтому корабль на холостых оборотах дизелей практически не чувствовал качки. В ясном ночном небе привычно выстроились знакомые созвездия, а сияющая желтой лампой луна, оставляла удивительную по своей красоте светящуюся дорожку на тёмных волнах…
Евгений тоже выбрался через левую дверь на сигнальный мостик.
   – Ну, чего, Костян, не всплыла ещё наша «Э оборотная»? Не видишь её? – обратился он к Косте Павленко. – Красота-то какая, как на картине Куинджи «Лунная ночь…» у вас на Днепре!
   – У нас лучше, та-ста-ща! – не отрываясь от бинокля, отозвался скороговоркой старшему лейтенанту сигнальщик. – Не видно её пока. Луна в стороне светит, не помогает!
   Напряжение с каждой минутой нарастало.
   – Ну, где она там? – не выдержал первым начальник штаба. – Павленко, наблюдаешь её в бинокль?
   И тут же доклад-сообщение из боевого информационного поста:
   – Ходовой, сигнальный – БИП! Слева 85 – крохотная отметка отбивается. Есть всплытие!
   – Вижу! И я её вижу, товарищ командир! Товарищ капитан второго ранга (это уже Чистову), вон она, чуток правее траверза – тёмное пятнышко. Всплыла родимая!
   – Запроси её светом!
   – А что передать? – засуетился матрос, занимая место у сигнального фонаря.
   – Да она это, Сан Саныч! – успокаивающе вставил своё командир. – Ну, давай семафорь, Павленко, вызывай её!
   – Есть вызывать! – и сигнальщик начал отбивать светом сигнал запроса.
   –  Ответила!!! – чуть ли не хором с неподдельной радостью воскликнули все, заметив едва различимый ответный семафор.
   – Спроси у неё – «Вы “Э оборотная”»? – не унимался опытный противолодочник Чистов.
   И тут началось…

                3.

   Сигнальщик начал кропотливо выполнять свою работу, но явно переусердствовал от волнения, нет, не моря, а своего собственного, внутреннего. Как-никак, а первая самостоятельная «фонарная вахта» у матросика после сдачи зачета на самостоятельное обслуживание своего заведования!
   – Ты чего там так долго? – не успокаивался Чистов.
   – Так передаю же, товарищ капитан второго ранга…
   – И что ты уже отсемафорил?
   – Всё, как вы сказали. Сначала «веди», потом «еры», следом «есть» – в смысле «эхо», ну и дальше… «Он», «буки», снова «он», рцы», опять «он», «твёрдо» вот уже передал …
   –  Какое, на хрен, «твёрдо», якорь тебе в… В твою «Э оборотную»!!! – начал закипать недовольством и откровенно ругаться начштаба. – Командир, и что у тебя за сигнальщик такой непутёвый?
   –  Павленко, в чём дело?!! Коляшин, запросите их коротко тремя буквами с «вопросительным» «Вы Э?»!!! – рявкнул уже без прибалтийского акцента командир корабля в сторону вахтенного офицера.
   От неожиданного приказания «возглавить» семафорную связь, остро переживая всю складывающуюся ситуацию, растерялся на мгновение уже и Евгений.  Артиллерист и ракетчик в одном лице – ведь не связист же!  Но надо было срочно спасать ситуацию…
   –  Ты чего там, «фонарь»? – вполголоса буркнул Коляшин на вахтенного сигнальщика. – Азбуку совсем свою позабыл, матрос? Смотри-ка лучше… Чего они нам уже сигналят в ответ?
   –   Не могут разобрать наш текст, та-ста-ща!
   – Ещё бы! Пиши заново давай, как начальник штаба с командиром велели: «Вы “Э оборотная?”», то есть просто – «Вы Э?»!!!
   – Да не понимают они!  Отвечают ЕЕЕЕ…
   – Или «Э»?
   – Не-е-э-э… – протянул Павленко. – Знак ошибки это – ЕЕЕЕ пишут.
   – Тогда отправляй «Вы ПЛ?»!!!
   – Передаю… «Веди», «еры» – «Вы “покой”, “люди”» – Вы ПЛ. Отправил уже! А знак вопроса тоже передавать? Ой, смотрите-смотрите, отвечают, та-ста-ща!
   – Она это?
   – Две буквы принял: «добро» и «аз». «Д» –  утвердительно «Да»! Но, «аз»?.. –  смутился сигнальщик. – «А» –  отрицательный знак, то бишь – «Нет».
   – Это я и сам помню. С первого курса училища… Сдаётся мне, это они обе буквы слитно написали – «Да», значит.
   – Так точно, товарищ старший лейтенант. – Кажись поняли нас, эти черти подводные!
   – Кажись-кажись… Перекрестись! Просто на наш вопрос их сигнальщик по-русски ответил «Да», так получается?
   – Похоже на то… Наша лодка это, та-ста-ща! Нет же других целей поблизости.
   – Товарищ командир, «Э оборотная» подтвердила своё всплытие! – с радостным облегчением доложил Евгений.
   – Олухи царя небесного… Да и морского тоже! – продолжал сокрушаться Чистов, покидая ходовой мостик. – Отправляйте телеграмму в адрес оперативного дежурного флота! Всё, командир, спасибо за работу. Давай домой под турбиной!
   – Третьей боевой смене заступить! – опомнился Коляшин, глядя на появившегося на ходовом посту после развода вахты своего сменщика – друга и соседа по каюте, лейтенанта Лобова.
   – Чего это тут у вас случилось-то, Жень?
   – Серёга, это ты в БИПе потом узнаешь у начальника РТС. Вахта «собака» – на то и «собакой» называется, чтобы глаз не смыкать! А всем нам учить и тренировать, в общем, «гавкать» на службе, в хорошем смысле этого слова, на своих подчинённых иногда даже полезно. Лодку подняли, а семафором никак опознать не могли. Смех, да и только. Ты давай рули уже домой скорей!
   –  Товарищ командир, разрешите меняться?
   – Обе машины вперёд малый! Штурман, курс в базу! Меняйтесь… Коляшин, помощника моего старшего лейтенанта Саломовича на ходовой пригласите, пожалуйста.

                4.

   После докладов командиру «Вахту сдал! – Вахту принял!» и команды по кораблю «Подвахтенным от мест отойти» Евгений чуть не столкнулся на трапе с молодым матросом, сигнальщиком Костей Павленко.
   – Извините, товарищ старший лейтенант! Там на вахте… Думал ведь, как лучше просемафорить! Растерялся я.
   – Индюк тоже думал, Константин… – устало ответил ему со вздохом Коляшин. – Не переживай! Теперь оба умнее станем. Я ведь сам поначалу тоже опешил…
   – Та-ста-ща, а разрешите вопрос? – всё никак не успокаивался моряк.
   – Ну, давай. Только быстро, Костян, может покемарить ещё удастся маленько до захода в Лиепаю.
   – С якорем в мою задницу я кажется допёр сам – виноват, всё понятно, а вот почему буква «Э» оборотной называется – никак не пойму!
   – А ты подумай… – улыбнулся Коляшин. – Только не обижайся, Костя, не со зла так тебя начальник штаба. Ответственный он, сильно переживает за наше общее дело.
   – Да не обижаюсь я вовсе, вы мне про букву «Э» лучше. Как это понимать, отчего она «оборотная» стала?
   – Ну вот, слушай… Суть в том, что гласные звуки Е и Э одинаковые, отличаются они тем, как звучит согласная, после которой они следуют. Буква «Е» делает любую согласную более мягкой. У тебя по русскому, что в школе было?
   – Трояк. В нашем селе училки по русскому языку не было. Завуч всех учила! И украинскому, и русскому, и немецкому.
   – Понимаю… – сочувственно вздохнул Евгений. – Тогда разумей наш родной язык сейчас в море. Пригодится в жизни! Оборотная – потому что пишется как обратная Е. Вот напиши большую «Е» на листе бумаги и посмотри на неё в зеркало в вашем кубрике – увидишь ту самую букву «Э»!
   – Так то в чистописании… – не унимался Павленко. – А я же семафорю её. Светом, товарищ старший лейтенант! Как быть-то?
   – А ты суть сейчас на слух улови, Костик, просто звук Е – более распространенный у нас на Руси. Мягкое звучание этой гласной традиционно для русского восприятия, да и для белорусского, уверен, – тоже! Мы же один единый народ!
   – Доходить стало, та-ста-ща … Вам бы учителем в школе работать!
   – Скажешь тоже! А, кстати, замечал ли ты, как наш замполит и твой земляк старший лейтенант Мусаренко порой «экает»? В украинском ведь «Е» читается твердо и совсем не смягчает гласную. Она на Украине называется «Е оборотное», вот у вас обоих и получается вместо «Е» звук Э, матрос ПавлЭнко! Хотя все мы – и белорусы, и украинцы, и русские, и другие народы и народности – один великий советский народ!
   – Тогда по-любому светом или звуком по Морзе, думая про «Э оборотную» – надо «Е оборотную» отправлять?
   – Теперь окончательно дошло, наконец! – рассмеялся Коляшин. – Раз в семафорной азбуке – «Е» и «Э» одинаково пишутся, значит и передавать «Э» как букву «Е» следует! А кто принимал сегодня на подводной лодке – понять был обязан, что это к ним обращаются! Мы же на одном флоте служим!  Один народ мы, дружище!
   – А вы гЭний, та-ста-ща! – «гэкнул» снова скороговоркой и улыбнулся матрос.
   – Я не гений, я Евгений.
   И они снова оба расплылись в улыбке, пожав друг другу руки. Старший лейтенант Коляшин открыл дверь своей каюты, а первогодок Павленко юркнул следом в матросский кубрик.
   В это мгновение по корабельной громкоговорящей связи из динамиков пронеслось «командирское напоминание» голосом вахтенного офицера Лобова…
   – Помощнику командира корабля, прибыть на ходовой!
«Фу ты, чёрт меня подери, ПавлЭнко, якорь тебе в…»  мысленно чертыхнулся командир ракетно-артиллерийской боевой части – «Совсем вылетело из головы: ведь “помоху” разбудить забыл, его Лежинскис же вызывал!» – И старший лейтенант Коляшин пулей выскочил из каюты, чтобы поднять на ходовую командирскую вахту помощника кэпа белоруса Саломовича…
   Тем временем начинал сбываться краткосрочный прогноз – ветер быстро сменил направление на норд-вест и стал крепчать. Волнение моря усилилось, корабль уже раскачивало с борта на борт… Обычное дело для осенней Балтики!  Добряк-механик армянин Гамалян с командирского «добра» подключил газотурбинный двигатель и МПК заметно прибавил ходу! Неслучайно этот проект небольшого по водоизмещению охотника за подводными лодками называется «Альбатрос», птицей летел он сейчас в родную военно-морскую базу. Уставший, но довольный своей работой, интернациональный экипаж возвращался домой. И уже совсем скоро другой вахтенный сигнальщик ингуш Загиев первым заметит свет нашего старого друга – маяка Лиепаяс-бака!
   А в самой Лиепае или «маленьком Париже», как мы, шутя и любя, называли этот чудесный латвийский город, родные и близкие – жены и дети – ждали нас, своих морских защитников большой страны, которая тогда величалась СССР.  Если вслух, для твёрдости и гордости, то ЭС-ЭС-ЭС-ЭР!
   Всё на букву «Э оборотное». Заглавными! И наша Великая Страна, и целая Советская Эпоха, так и не канувшие в Лету…

9. История одной фотографии
Станислав Климов

Кому в ту пору было тяжелее, а кому легче, теперь только Господу Богу известно и тем немногим, кто еще остался жив и может поведать нам истории тогдашнего жития-бытия. Кто ушел в мир иной уже не расскажет. Мне посчастливилось узнать эту историю...

Он ушел на войну летом 1941, когда жена уже родила ему четвертого ребенка, Серёжку. Из тыловой глубинки сорокалетнего водителя призвали в разведроту, возить на грузовике радиостанцию и самих разведчиков. Дома остались три сына и дочка. В начале 30-х годов еще были старшие детки, но месячный Яшка и двухгодовалая Серафима умерли…

Небогатое, но крепкое домашнее хозяйство, старший Сашка и дочка Галка помощники, ему 9, ей 6. С младших, Лёньки и Серёжки, спросу пока мало, им только 3 и годик. Небольшой огородик с грядками и плодовыми деревцами, сараи с кое-какой скотиной, маломальские запасы и урожайное лето. С голоду не пухли, жили тихо и спокойно, чисто и аккуратно. Никто сильно войны не боялся, бомбежек и налетов вражеской авиации и артиллерии не слышал, но только с нетерпением папку с войны ждали, все-таки, мужчина и глава семейства. Набожная мамка всегда носила черный платок и длинную, по полу юбку, зачастую подолгу простаивая в «красном» углу под иконами и лампадкой, прося здоровья и добра воинам страны, в том числе и мужу. Себе и деткам терпения и силы, покоя и хлеба на сытную и теплую жизнь. Старший школьник, читал безграмотной мамке письма отца с фронта, радуясь его подвигам и тому, что жив и здоров, не ранен, а бьет фашиста и гоняет по позициям на лихой «полуторке». Галка, главная мамкина помощница, с малолетства научена за скотиной ходить и за малышами ухаживать. Лёнька, чем мог, помогал брату и присматривал за самым маленьким. А серёжка только в люльке, подвешенной к потолку дома, лежал и слушал звуки старого дедовского деревянного дома, от скрипа половиц до хлопанья дверей в сени. Никто не роптал и никто не просил помощи, справлялись…

К регулярным письмам с фронта семья уже стала привыкать и с нетерпением кто-нибудь, свободный от работ по дому, караулил почтальона за калиткой. Вести от соседей и председателя были неутешительные, поэтому ожидать всякого можно было каждый день, но никто вида не подавал. Через два дома соседка недавно получила похоронку на единственного сына, горе. Через три дома в другую сторону улицу получили письмо, что глава семейства тяжело ранен, в госпитале лежит, счастье, жив. У других, кто проводил кого-нибудь на войну, пока Бог миловал, идут письма о тяжелый боях, оставленных городах и деревнях, отступают…

Однажды осенью Сашка вбежал в дом и кричит:
- Маманя, папка письмо прислал, почтальонша мимо дома шла, мне и отдала! – и забегает в комнату, где мамка качает люльку с Серёжкой.
- Тише ты, Сашенька, он только засыпать начал, что-то животиком мается. Читай.
Сашка позвал сестру и брата и, как это обычно бывало, всем вместе читал письма. А тут черным по белому:
«…Такого-то октября буду проездом в командировку на Кировский завод, за новой техникой в составе с платформами. На станции «Горький-товарная» будем стоять весь день в такое-то время. Привези мне детей и сделай общую карточку, с собой заберу, будет согревать холодной ночью в землянке и в кабине машины…».

- Папку увидим! – на весь дом закричал Сашка. – Маманя, это же завтра!
- Да, сынок, завтра. Надо встать пораньше и отправиться в Балахну к фотографу, папе общий снимок сделать. А потом сядем на паровоз и поедем в Горький…
Наутро мамка достала всем чистую одежду, а себе в кои-то веки белый платок. Собрались пешком до Балахны, верст десять, в фотоателье, снимок делать, все за ручки, вокруг мамки. Один Серёжка у нее на груди, привязанный платком, чтоб не упасть. Так и пришли к фотографу:
- Нам нужен мужу снимок на фронт, всей семьей.
- Рассаживайтесь, сейчас сделаем. Но придется подождать немного, пока сделаю.
Расселись, Серёжка на коленках у мамки, а старшие по разные стороны. Саша сзади, как взрослый, как подобает мужчине, на котором «держится дом» в такое трудное время…

Из-за военных эшелонов, уходящих на фронт и с фронта с ранеными и поломанной техникой, приходящей на Горьковские заводы, паровоз из Балахны припоздал. Эшелон с командированными в Киров бойцами Красной Армии собирался уходить на восток, за новой техникой для фронта. Батя метался вдоль вагона, всматриваясь вдаль, в надежде увидеть свою семью. Такую ораву вряд ли можно было пропустить взглядом даже на далеком расстоянии. Он и не проглядел, когда худенькая маленькая женщина в белом платочке с ребенком на груди появилась из-за состава, проверяющего пары перед отходом. Он побежал навстречу и обнял всех, кого только смог, любимую жену и единственную дочку Галку, старшего Сашку. Лёнька обнял батину ногу и прижался к голенищу сапога. Жена повисла на крепких шоферских руках, рыдая на весь пакгауз. Только маленький Серёжка мирно спал, ничего не понимая. Его просто укачала быстрая мамкина ходьба да сиська, которой он насосался, пока ехали на паровозе до Горького. Они так и простояли, обнявшись все вместе, пока гудок паровоза не оповестил о том, что пора отправляться в путь.

- Лёшенька, вот карточка, - и Оля аккуратно начала разворачивать белый носовой платочек, который достала из складок юбки, - как просил.
- Олюшка, милая, спасибо, - только и смог ответить муж, пряча карточку в карман гимнастерки, когда состав тронулся с места и старшина закричал:
- По вагонам!!!
Отец, уже запрыгивая на подножку вагона, крикнул:
- На обратном пути обязательно дома появлюсь. Отпрошусь на денек и приеду. Ждите!!!...
Ждите…

Они так и стояли все вместе, Олюшка с Серёжкой на руках и Сашка, Галка и Лёнька. Стояли, смотря вслед уходящему составу с пустыми платформами. Киров ждал его, как манны небесной. На заводе блестели металлом готовыми к отправке на фронт машины и танки, пушки и ящики со снарядами. Красная Армия нуждалась в новой технике и оружии, враг подступал к Москве…

Отца домой на побывку они так и не дождались. В Кирове с отправкой немного задержались, долго грузился состав техникой, пришлось все делать в авральном режиме и обратный путь на запад стал в два раза короче по времени, чем путь в тыл, на восток. Мимо станции «Горький-товарная» поезд прошел без остановки, слегка притормозив, что бы набрать воды и приготовленные сухпайки. В темноте города отец и не смог усмотреть никого, его ожидающего. Семья и не знала даты возвращения отца на фронт…

Возможно, Лёшка и предвидел такое стечение обстоятельств, возможно, просто посчитал, что другой свободной минуты не будет, ведь враг совсем близко подошел к столице. Еще в Кирове, когда дали увольнительную на несколько часов, сбегал в ближайшее фотоателье и сделал снимок на память жене и детям. Снимок датирован ноябрем 1941 года. Он вложил его в заранее приготовленный конверт с письмом и отослал домой, где писал, что тяжелые бои на всех фронтах скорее всего не дадут возможности повидаться, солдатам нужна техника и боеприпасы…

Письмо со снимком дома получили, когда глава семейства уже гонял на новой «полуторке» в Подмосковье, перевозя с места на место разведгруппу фронта, по редкому мелколесью пряча своих подопечных от налетов вражеской авиации и помогая выискивать немецких диверсантов…

Снимок моего дедушки, Климова Алексея Петровича, водителя разведроты, прошедшего всю войну до самого Берлина, получившего в 1943 году медаль «За Отвагу» за вывоз на своей машине из-под обстрела полковой радиостанции и нескольких разведчиков, до сих пор хранится в семейном альбоме у той самой Галки. У моей второй мамы, Галины Алексеевны, которая и рассказала мне эту историю. Сканированную копию Приказа, в котором пишется за что, где и когда мой дед получил медаль «За Отвагу», я нашел на сайте «Подвиг народа». Все Медали и Орден деда хранятся у меня, по наследству достались…

Деда мы похоронили в 1976, открылись фронтовые раны, мне было всего 9, как Сашке тогда. Сашка стал летчиком испытателем, сейчас полковник в отставке, Кавалер многих Орденов и Медалей мирного времени за испытания новых самолетов страны Советов и с 50-х годов живет с семьей в Эстонии. Мой папа, тот самый Лёнька, жив и относительно здоров, но ничего не помнит из тех времен. Мал еще был. Серёжка и бабушка Оля умерли в 90-е…
Светлая всем память, кого с нами нет…

Большое спасибо тем, кто жив и помнит те времена.
Спасибо им за то, что они могут и в силах нам, потомкам, об этом рассказать…
Наша же задача услышать и сохранить для следующих поколений все то, что знаем сами…

10. Между Небом и Землёй...
Станислав Климов

Носенкову Сергею Тихоновичу,
Любимому дедушке моей супруги посвящается...

- Дедушка, а дедушка, расскажи про тот случай, за который ты Орден получил, - пятнадцатилетняя внучка Марина, приехав помочь убраться в дом к бабушке Тане и любимому деду Сергею, раскрыла шкаф с его костюмами и увидала сверкающие в свете тусклой лампочки Ордена и Медали…

Делая уборку в большом и просторном доме, внучка тщательно вытирает тряпочкой пыль со столов и комодов, стареньких тумбочек и секретера, со всей мебели, напоминающей времена начала века в глухой русской деревушке. Бабушка Таня, женив на себе деда Сергея перед самой войной, никогда официально не работала и считала себя «за мужем». А дед Сергей, вернувшись в сорок третьем с войны инвалидом, поднялся от обычного заведующего складом до председателя райисполкома, откуда и ушёл на заслуженный отдых во время достопочтимой перестройки…

Зимой ли, в студёный, пронизывающий насквозь, ветер, в летнюю ли жару, осенними ли пасмурными днями и благоухающей весной, когда дедовский сад цветёт пышными белыми цветами абрикосов и черешни, Марина приезжает из соседнего посёлка в гости. Среди трёх внучек и одного внука, дед больше всех любит её, худенькую с тонкими косичками за плечами, Маринку. Он всегда её балует и многое позволяет, а она отвечает своей настоящей искренней девичьей любовью и всегда по приезду тщательно и долго убирается в доме, не забыв заглянуть в шкаф, где хранится праздничный костюм с Медалями и Орденами. А особенно она любит его рассказы о войне, которую ведает только по учебникам и фильмам…

- Да ты же наизусть знаешь эту историю, Маринка, - встряла в разговор бабушка, знающая, что больше всех дед любит её, самую младшую из всех, но ничего не может с этим поделать, ведь, он, глава семьи и деньги в дом приносит именно он.
- Ну и что, дед, расскажи.
Дед погладил внучку по голове, усадил её на здоровую ногу и…

- Да сам бой почти ничего примечательного не выказал, отступали мы по всем позициям и фронтам. Немец со всех сторон поджимал нас к Волге, артподготовками и бомбёжками с самолётов пугая молодняк и прижимая к земле бывалых стариков, загоняя в последний город перед рекой, в Сталинград. То совсем близко, то далеко разрывались снаряды, поднимая в небо комья земли и песка, вывороченные с корнями деревья и кусты. Мы боялись головы поднять, насколько были напуганы психологическим давлением немца. А между бомбёжками мы ползали на брюхе и собирали трупы, торчавшие из куч земли и воронок, искали живых и раненых. Ни спать, ни есть было некогда да и немец не дремал. То ли по запаху нашей походной кухни, то ли по наитию, но сразу начинал бомбить, как только на передовую привозили еду. Мы укрывали котелки под шинели и гимнастёрки, под каски и вещмешки, прятали, как могли, а потом так и жевали, вместе с той самой родимой землицей. На зубах скрипит, а есть-то хочется. У нас вся рота была из молодняка, только из школ да курсов командных. Нас, кому за двадцать пять и более, совсем немного было, вот и старались молодняк научить, как выжить и не схватить пулю…

- Подожди, дедушка, я тебе воды принесу, - встала внучка, понимая, что ком к горлу подступает у деда, когда он подходит к самому главному моменту этого рассказа, в это время голос у него «садится» и хрипит от избытка чувств.
Бабушка Таня, кряхтя и громко вздыхая, поднялась с дивана:
- Пойду, посмотрю на грядки, уж больно хорошо в саду абрикосы пахнут, - нашла повод и вышла в огород, этот рассказ она слушает, наверное, в сотый раз, и чего он только Маринке нравится.
Не знаю, может, потому, что любимый дед остался живой, хоть и увечный, но вернулся домой…
Может, потому, что они с бабушкой в пятидесятом родили своего сына Геннадия, Маринкиного папку…
Может, потому что дед любит до безумия младшую внучку, единственного ребёнка, которого смогла родить невестка…
Может, потому, что дедушка сегодня вот так, спокойно, только с мужскими горькими слезами на глазах, умеет рассказывать ей эти истории о далёкой и тяжёлой во всех смыслах войне…
Может…

- Когда в апреле 42-го нас собрали в роту под Таганрогом, много ещё было взрослых парней и мужиков, умных, образованных, деревенских и городских, стреляных и ушлых. Много… - со вздохом продолжил дед Сергей, когда выпил немного воды и вытер слёзы рукавом рубахи.  – А потом началось. Бомбёжка за бомбёжкой, бегство за бегством, отступление за отступлением и осталось совсем ничего. А тут пополнение пришло, необстрелянные и безусые, «зелёные» совсем. Каждого шороха боятся, от каждой царапины и капли крови в обморок падают и плачут. Учили мы их учили, как прятаться от осколков и летящего металла, бесполезно…

Внучка смирно сидит на диване, где только что грела место бабушка и ждёт самой кульминации рассказа, от которой каждый раз всё внутри девчонки цепенеет и холодеет…

- А тут тишина по всем направлением. Да такая, что слышно на дальнем хуторе, как петух клокочет. Видать, не всех ещё съели деревенские. И мы только кашу доели с аппетитом и под комьями летающей землицы, и только что пушки грохотали. Ушам своим не поверили, что на войне может быть так спокойно, отвыкли от тишины… - дед перевёл дух прежде, чем приступить к самому тяжёлому моменту рассказа. - А в животе у меня так тепло и спокойно, спокойно и тепло. Укутался я в шинель, прилег на дне окопа и начал сладко засыпать… Заснул и вижу сон. Над окопом стоит старец, голова белая и бородища седая, в белых одеждах и смотрит на нас, лежащих и сидящих в укрытиях. Мы, как по команде его, встали в колонну и стоим, заворожённые. Старец поднял правую руку и начал говорить, спокойно так: «Завтра бой будет страшный, не многие останутся живыми. Ты, Микола, погибнешь, - и указывает моему напарнику вправо, - ты, Иван, тоже. А ты, Андрей, останешься жив и ещё долго будешь воевать, - и указывает ему налево. – Так всех и распределил. Справа почти все оказались, а слева едва с десяток набралось… Да только мне ничего старец не сказал, я так и стою, один. Мне и хочется узнать судьбу свою, и робею, взрослый, вроде, и комсомолец, не должен такому верить. А он мне и говорит, - А ты, Сергей, иди прямо… - и я пошел между рядами, думая, а как же такое может быть. И все мои бойцы смотрят на меня, не понимая, как их старшина может оказаться между небом и землёй…

Повисла пауза… Дед посмотрел на фотографию послевоенной поры. Он, в форме и с погонами старшины, сидит на стуле и держит на коленях четырёхгодовалую Тамарку, дочку, родившуюся под немецкой бомбёжкой и спасённую из утробы матери немецким же доктором. А бабушка, молодая казачка с длинной толстой косой, за стулом стоит и руку положила деду на плечо…

- Вот так, внученька, я и был определён старцем остаться между небом и землёй в том бою. Проснулся я от начавшейся бомбёжки и атаки немецких танков. Нас поливали огнём из всех орудий. Сначала все прятались в окопах и воронках, а потом командир поднял роту в атаку, из которой…

Дед снова жадно глотнул из стакана воды:
- Прав был старец, мы отбили эту атаку, да только в живых осталось всего-то с десяток. Я же очнулся в госпитале, в нашем тылу, на третьи сутки. Врачи думали, что не выживу. Кости ноги раздробило осколком в мелкие кусочки и мне ногу-то эту собирали по крупицам. Оттого я и хромаю, у меня эта нога короче здоровой на пять сантиметров… Но я жив, а тем, кого старец отвел в правую сторону, не суждено было выйти из того боя…

Сергей Тихонович Носенков, инвалид Великой Отечественной Войны, комиссованный вчистую в декабре 1943 года, за тот бой, в котором остался жив и участвовал в отражении атаки танковой бригады немцев, получил «Орден Славы 3 степени». Заслуженная награда нашла своего Героя в 1947 году, когда о том случае он почти забыл и старался не вспоминать. Слишком много товарищей потерял он в бою. Слишком несоизмеримы были потери наших войск в первые годы войны…

Скончался дедушка моей супруги 9 декабря 1995 года, после тяжёлой болезни, не дожив несколько дней до своего 79-ти летия…

Светлая ему память…
Светлая память всем, оставшимся на полях сражений и дошедшим до Берлина…
Светлая память всем, кто смог донести до следующих поколений правду той страшной войны…
Счастья и здоровья всем, кто жив и сегодня несёт свои истории нам, помнящим своих предков, отстоявших свободу Родины…
Светлая память…

11. Вспоминая рассказы отца
Владимир Кожин 3
Лауреат в Основной номинации «ГТ»         
       
Отец был скромным человеком, подчеркивал, что он ветеран вооруженных сил,  не ветеран войны. Не пытался получить какие-либо льготы.  Хотя у него было много боевых наград, в т. ч. «Орден Отечественной войны», «Орден Боевого Красного Знамени», медаль «За боевые заслуги» и другие. Орден «Красной Звезды» ему вручил «всесоюзный староста» М.И. Калинин.
        В 1939 г. отец окончил Ленинградское военное училище и стал офицером-артиллеристом, на петлицах появились сначала один, потом два «кубаря». Сейчас это лейтенантские звездочки. Такие тогда были знаки различия у младших офицеров, погоны появились только в 1943 году. Направили его под Горький на артиллерийский полигон Специального КБ, где создавалось новое артиллерийское оружие.  Главным конструктором был В.Г. Грабин. Он создатель знаменитой пушки  ЗИС-3, принятой на вооружение под наименованием «76-мм дивизионная пушка обр. 1942г.». Отец гордился, что принял участие в этой работе.
        Вспоминаю некоторые случаи военного времени из рассказов отца. Проходили испытания новой самоходной пушки. Самоходка выполняла стрельбы по программе: преодолевала препятствия, стреляла по мишеням… Вдруг раздался взрыв, из башни повалил дым. Подбежали спасатели, открыли башню и начали выносить мертвые тела экипажа – 4-х человек. Последним вынесли командира, близкого друга отца, он его звал Лешкой. Лешке повезло, он остался жив, был только контужен. Но отца поразило то, что Леша был брюнет, а вынесли его из самоходки белого как лунь. И это за какие-то секунды…
       Рассказывал и про такой случай. Отец был командиром артиллерийского расчета при испытании новой пушки.  На фронте появились новые немецкие танки: Тигры и Пантеры,  наши войсковые пушки оказались перед ними недостаточно мощными, не пробивали лобовую броню. На полигоне день и ночь испытывали новую крупнокалиберную пушку и бронебойные снаряды к ней. Где-то при 200 выстрелах разорвался снаряд в стволе. Тут же отца и солдат расчета арестовали, отобрали оружие. Расчет поменяли, продолжили стрельбы из другой пушки снарядами из той же партии. Отцу под охраной разрешили стоять на расстоянии. Виноватым он себя не чувствовал, сначала был спокоен. Уже произведено 100 выстрелов, все идет по программе, начал волноваться, ведь время военное, расстреляют… Вот уже 150 выстрелов, «затряслись поджилки»… И где-то после 180-го выстрела опять взрыв. Отцу тут же вернули оружие и приказали работать дальше, а специальная комиссия стала разбираться в случившемся. Надо было докладывать Сталину о причине задержки массового выпуска этой пушки. Выяснили, что в замедлителе снаряда вместо свинцовой пластинки кто-то предложил использовать картонную, вероятно, из экономии. Но при хранении от сырости картон стал терять прочность, и снаряды начали взрываться еще в стволе.
        Когда немцы подошли к Москве, отца, как и многих других, бросили на отражение немецкого наступления.  Он был командиром артиллерийского расчета «сорокапятки» –  пушки, калибра  45 мм. Как и другие, выполнял приказ: «Стоять насмерть». Ему повезло, атаки немецких танков были отбиты. Но многих из своих друзей и сослуживцев он больше не видел.
        Жаль что мало осталось в моей памяти из его рассказов*. Отца уже нет почти 40 лет. Кто знал, что смогу когда-нибудь об этом написать. В нашей семье стало традицией вспоминать родителей, родственников в День Великой  Победы. Этот праздник «со слезами на глазах» стал днем их памяти.

12. О Ленинградской блокаде
Владимир Кожин 3
Лауреат в Основной номинации «ГТ»
       
Когда я продавал квартиру моих родителей, перебирая старые бумаги, нашел воспоминания матери, которые она написала по предложению Общества жителей блокадного Ленинграда. Во время блокады из их семьи выжили только двое: моя мать и ее сестра. Родители, брат и другая сестра умерли от голода, они не дождались Дня Победы.  Я написал об этом, цитируя записи ее воспоминаний. Часть из этих моих мемуаров* привожу ниже.

         Я спрашивал маму, как же вам все же удалось выжить в таких нечеловеческих условиях блокады, она отвечала: “Мы верили! Мы верили в скорое освобождение, мечтали о мирной жизни, говорили – надо терпеть”. Людей поддерживали радиопередачи. Рупором блокадников была поэтесса Ольга Берггольц, сама она потеряла мужа, детей, но ее жизнеутверждающие стихи в замерзшем, голодном, окруженном врагом Ленинграде помогали многим. Я узнал, что и она однажды вечером зимой упала на улице, в темноте споткнувшись о замерзшее тело. Она была настолько слаба, что не могла встать, ведь и ее дневная норма была как у всех – 125 граммов хлеба. Подумала, вот и все, наступает конец. Вдруг из уличного репродуктора услышала свой бодрый голос со стихами. Она нашла в себе силы встать и дойти до дома.
        После войны Ольга написала много стихов и поэм на тему блокады. Именно ей принадлежат слова, выбитые на камне Пискаревского кладбища: “Никто не забыт и ничто не забыто”.  Всякий раз посещая С.-Петербург, бывая на кладбище моих близких, мне вспоминаются строки Сергея Давыдова:
        …Ленинградец душой и родом,
        болен я Сорок первым годом.
        Пискаревка во мне живет.
        Здесь лежит половина города
        и не знает, что дождь идет…

        Моя мама прожила довольно долгую жизнь – 87 лет. Она на 27 лет пережила моего отца. И это несмотря на то, что всю жизнь страдала болезнью печени, придерживалась строгой диеты. Алкоголь не употребляла совсем, хотя отец по праздникам и выходным любил, чтоб на столе было что выпить. Она чокалась, но не пила. Никогда она не была полной, всю жизнь примерно в одном весе. Могла довольствоваться малым, бережно относилась к еде, не выбрасывала продукты, даже сухие корки хлеба складывала в полотняный мешочек.
        Видимо, все же Бог дал ей силы пройти испытания блокадой. Не все это выдержали. Выжили люди, одаренные здоровьем и сильным характером. В городе вымерла почти половина населения.  Есть разные цифры потерь. Если перед началом блокады в городе проживало 2,9 миллиона человек, то после освобождения в 1944 г. осталось около полумиллиона. Часть людей вывезли по “дороге жизни” по льду Ладожского озера или водным путем, как мою мать в июле 1942-го. Но все же большая часть погибла.  Только на Пискаревском кладбище похоронено почти полмиллиона человек. Есть и на других кладбищах. А ведь многие из тех, которых вывезли и пытались спасти на “Большой Земле”, тоже не выжили.
        Кто-то скажет, зачем ворошить прошлое. Но эти люди жили, размышляли, верили, любили, мечтали… Не их вина, что пришлось такое пережить. Им не в чем себя упрекнуть. Они достойны, чтоб мы о них помнили. А нам надо знать свою историю, историю семьи, историю страны...  Да и многое может повториться. Дай Бог, чтоб всех нас миновала чаша сия.

13. День Победы, немного об истории песни
Владимир Кожин 3
Лауреат в Основной номинации «ГТ»
       
Сегодня мы не представляем себе  праздник Дня Победы без этой песни:

          Этот День Победы
          Порохом пропах,
          Это праздник
          С сединою на висках…

        Песня написана композитором Давидом Тухмановым на слова поэта-фронтовика Владимира Харитонова. Интересна история этой песни, все знают ее в исполнении Льва Лещенко. Был ли он первый?  Оказывается нет, об этом я услышал от Галины Ненашевой – известной советской певицы 70-х годов..
        Русскоязычная аудитория в США интересуется русской и советской музыкой, не современной, а именно той, что была популярна десятки лет назад. Сегодняшняя современная российская эстрада им мало интересна, во многом это копирование западной музыки. Даже молодежь, слабо говорящая по-русски, интересуется песнями своих отцов и дедов. Дети с удовольствием празднуют вместе с родителями большие праздники, главный из которых День Победы, и это превращается в семейную традицию. Вот почему моей дочери – Алине Холмс,  профессору музыки американского университета из Висконсина, захотелось расспросить Галину Алексеевну об истории создания и первых исполнителях этой знаменитой песни.  Благо удаленный доступ во время самоизоляции не зависит от расстояний, сложнее с разницей во времени. Ведь когда в Висконсине 12 ч дня, в Москве уже 8 вечера.
        Галина Алексеевна Ненашева вспомнила, как однажды на пике своей популярности, она пришла в гости к своему знакомому композитору, молодому и не всем еще известному. Его звали Давид Тухманов. Это было где-то в начале 70-х. Галина Алексеевна до этого с ним работала над песней «Я люблю тебя, Россия», очень популярной и у народа, и у властей в то время. За чаем Давид Федорович стал ей показывать свои новые произведения. Когда в самом конце он дошел до песни День Победы, она удивилась:
        - Вот с этого тебе и надо было начинать, какая замечательная песня!
Композитор смутился,
        - К сожалению не все так думают, ее не приняли, наши мэтры считают тут слишком большое влияния Запада. Но если тебе интересно, попробуй возьми, спой.

        Галина включила песню в свой репертуар на ближайшем концерте в Восточной Германии, ее туда часто приглашали. Немцы подготовили сложную аранжировку для большого оркестра радио и телевидения, приближались майские праздники. Все шло по плану, были две репетиции, получалось хорошо. Но в день концерта представитель советского посольства, не объясняя причин, порекомендовал исключить эту песню из программы концерта.
        - Галина, поменяйте эту песню на другую, не нужно ее исполнять.
Но Галина – человек с характером, заупрямилась:
        - Или я буду петь эту песню, или не буду выступать совсем!
Нужно сказать, что концерт должен был транслироваться по немецкому телевидению, о нем все уже знали. Свидетелями этого неприятного разговора с работником посольства были еще два советских музыканта – гитарист и балалаечник, участвующие в том же концерте. Концерт прошел на ура, этой песне аплодировал весь зал, она стала популярной в ГДР.
        Но такая уж у нас традиция, песню сразу признают, если она понравилась за границей. До этого именитые советские композиторы слышали в музыке «элементы западных ритмов» и не давали ей ходу. Через некоторое время тот музыкант-балалаечник, что с ней участвовал в концерте, звонит Ненашевой и говорит:
        - Галя, ты слышала Лева теперь поет эту песню, тебе не обидно?
        - Что ж, пусть поет, я рада, что дала ей ходу. Может иначе она бы до сих пор находилась под запретом.
        Когда мы спросили, почему она не продолжила петь эту песню после возвращения в СССР, она с сожалением сказала, что руки не дошли. Ансамбль, с которым она выступала в концертах, не смог быстро сделать нормальную аранжировку, немецкая была  сделана для большого оркестра, и то, что получилось, Галину не устроило. Решила, что со временем сделают как надо. Есть, конечно, сожаление, но нет обид. Песня действительно великолепная! В то время каждый пел, что ему нравилось, ни о какой защите прав авторов и исполнителей речь не шла. Она и сама призналась, что песню «Я люблю тебя, Россия», сделавшую ее знаменитой,  она слышала в исполнении Екатерины Шавриной.
        - Правда, меня и теперь мучает совесть, что после успеха «Дня Победы» в ГДР я даже не позвонила Давиду Федоровичу. Концерты, разъезды, гастроли… Жаль, конечно.

        Сегодня в преддверии Великого праздника – 75-летия со дня Победы, Галина Алексеевна, перебирая старые фото, дипломы, документы, согласилась с нами поделиться своими воспоминаниями об этой замечательной песне.
        Были и другие исполнители этой песни. Например, 9 Мая в честь 30-летия Победы в телевизионном «Огоньке»  ее исполнил Леонид Сметанников.  И сейчас в честь Великого праздника Победы она, конечно, прозвучит в исполнении Льва Валерьяновича Лещенко. Надеемся, он уже оправился от коронавируса.
        Однажды после военного парада на Красной площади на приеме в Кремле по случаю 9 Мая Леонид Ильич Брежнев сказал поэту Владимиру Харитонову: «Нас не будет, Володя, а народ будет петь твою песню».  Так и произошло. В 2016 году песня «День Победы» была признана лучшей российской песней о Великой Отечественной войне. Сегодня многие неофициально ее называют «Гимн Победы».

14. Мой друг однополчанин
Евгения Козачок
1 место в Основной номинации «ГТ»
2 место в Основной номинации «ВТ»
Победитель «Приза читательских симпатий»
Специальный приз №16

Написано в честь 75-летия ПОБЕДЫ В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ над ФАШИЗМОМ,

Наш танк Т-34 подбили в третьем бою. Из четырёх человек экипажа Коля убит, Юра истекал кровью от многочисленных ран, у меня ранено левое плечо, у Пети — ноги. С ним мы и вытащили своих боевых товарищей из горящего танка...

С Юрой мы сдружились с первого дня службы. О своей любви к жене Лене, сыну, родным он рассказывал мне каждый день. И, теряя сознание, он помнил тоже о них: «Лёша, сообщи Лене о...»

Санитары нашли нас часа через три. После операции Юра долго был в коме, но я верил, что друг победит смерть. И он наконец-то открыл глаза на рассвете, когда я марлей с тёплой водой «умывал» его лицо. Увидев меня, Юра улыбнулся. Во мне смешалось всё: радость, боль, страх перед неизвестной реакцией друга на то, когда он узнает, каким он стал после ранения. Сдерживая слёзы, я попытался улыбнуться ему в ответ, но Юра понял всё и попросил: «Убери одеяло». Увидев бинты на коротких остатках ног и у правого плеча, побледнел и прошептал: «Почему я не чувствую их отсутствия? Они болят, как «живые».

Юра не зашёлся в крике от отчаяния и безысходности, как другие, лишившиеся руки или ноги. Сжав зубы, он застонал и больше не проронил ни слова. А утром, увидев двадцатипятилетнего белого, как лунь, друга, я не смог заговорить с ним. Непривычная тишина повисла в палате. Я упросил врачей оставить меня в госпитале помощником санитара ухаживать за Юрой. За три месяца он так и не заговорил о семье. На вопросы отвечал «да» или «нет».

Нам выделили комнатку. Отыскал среди его вещей конверт с адресом, написал Лене правду о Юре. Ответа не было. А через полгода медсестра прибежала ко мне с радостной вестью, что к Юре приехала жена.

О встрече Юры с Леной скажу одно: друг впервые за девять месяцев боли, душевных терзаний заплакал, когда жена целовала его, повторяя: «Как я счастлива, что наконец-то доехала до тебя! Я тебя люблю! Всё будет хорошо. Любимый, тебя ждут родители и сын», - не обращая внимания на то, что у мужа нет ног, руки, Лена стояла на коленях около кровати, гладила его седые волосы, лицо.

Я помог Лене отвезти Юру домой, а сам возвратился в часть, где меня ждало известие о смерти моей семьи во время блокады Ленинграда. Когда наступил долгожданный День Победы, я приехал жить в родное село Юры. Дружим семьями. И каждый год Девятого Мая мы с жёнами, детьми и цветами ходили, а Юра ездил на коляске, к обелиску, на котором золотом выбиты имена погибших воинов, почтить тех, кто защищал Родину, и отдал за неё жизнь.

...Юра прожил сорок пять лет. Наша дружба проверена временем, испытанием, болью, и я никак не могу смириться с его смертью, вспоминаю каждый миг тёплых встреч.
У наших сыновей такая же крепкая дружба, как и у нас с Юрой. Хочется, чтобы в их жизни не было таких испытаний, которые достались нам. Главное – чтобы не было войны, боли, горя, слёз и всего, что связано с ней, Пусть останется память только о Дне Победы 1945 года и тех, кто её завоевал.

15. Воспоминания, приносящие боль
Евгения Козачок
1 место в Основной номинации «ГТ»
2 место в Основной номинации «ВТ»
Победитель «Приза читательских симпатий»
Специальный приз №16

Написано в честь 75-летия ПОБЕДЫ В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ над ФАШИЗМОМ

Так уж мы устроены, что с годами вчерашнее не помним, а прошлое вспоминаем всё чаще, тем более, когда оно связанно с сильными потрясениями и болью. От них невозможно избавиться ни во сне, ни наяву. Просыпаешься ночью от ужасного сна и, как в детстве, зовёшь: «Мама, бабушка!» - и ночь уходит на то, чтобы успокоить рвущееся сердце из груди и боль, которую испытывает душа. От страха хочется сжаться в комочек, сделаться невидимкой, чтобы снова никто не смог причинить боль, как в тот страшный день 1943 года, когда немцы и полицаи прикладами выгоняли из домов стариков, женщин, детей и гнали, словно скот на окраину села к большому деревянному амбару, крича: «Швайн, шнель, шнель!» Загнали в амбар семьи партийцев, кто помогал партизанам и приехавших в село из городов. На крики, слёзы, мольбы матерей пощадить детей изверги не обращали внимания. Били окровавленными прикладами людей, тесня друг к другу, чтобы их больше поместилось в здании смерти. Наступали на упавших, как на маленьких жучков в высокой траве. Матери прикрывали собой детей от ударов. А меня чужая бабушка накрыла своей широкой юбкой. Она не плакала, а только вздрагивала от ударов, наклонялась всё ниже и ниже. Немцы орали на своём гавкающем языке, но их крики тонули в стоне и плаче. Потом немцы затихли и вышли из амбара.

Люди с ужасом смотрели, как полицаи облили бензином людей, амбар и подожгли. Далеко в небо ушёл предсмертный крик горящих людей, от которого не могу избавиться на протяжении всей своей долгой жизни. Когда упала горящая крыша на людей, вдруг бабушка подняла меня над собой и выкинула, как тряпичный мячик, в толпу. Две женщины, сразу же прижались друг к другу, закрыв меня полами своих пальто. Одна из них гладила мою руку и просила: «Деточка, помолчи, чтобы тебя не увидели». А я от ожогов и страха молчала два года. Заговорила в шесть лет, назвав тётю Надю мамой, которая взяла меня к своим трём детям, чтобы полицаи не заметили, что я чужая. В тот день ада несколько человек умерло от разрыва сердца, многие стали седыми в двадцать пять-тридцать лет и долго болели не столько от голода, сколько от горя, непосильного человеку.

Думаю, что дети войны нашего села тоже видят как  наяву горящих людей, слышат их крики и чувствуют запах приторно-горького жжёного мяса...

Голодали, ели листья свеклы, картофельные очистки, цветы акации, жевали зёрна оброненных в поле колосков, кусочек хлеба делили на небольшие кубики, и этот кубик был для нас самым сладким лакомством. Даже теперь, при хорошем достатке, я боюсь уронить крошку хлеба, а мясо есть не могу.

Я так и не узнала, кто и откуда были мои родители. Я благодарна людям за спасённую жизнь. Маме Наде низкий поклон за великое мужество, силу, которую она проявила, одна воспитав четверых детей.

Сейчас я боюсь за будущее своих детей и внуков. Хорошо, что они знают о войне только из уроков истории и наших рассказов. Спасибо им, что они чтут память о защитниках Родины и празднуют День Победы 1945 года. Хочется, чтобы у них всегда было чистое небо над головой и счастливые светлые воспоминания.

16. Мунька
Евгения Козачок
1 место в Основной номинации «ГТ»
2 место в Основной номинации «ВТ»
Победитель «Приза читательских симпатий»
Специальный приз №16
 
ПЕРВОЕ МЕСТО НА ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ МФ ВСМ
ВТОРОЕ МЕСТО НА КОНКУРСЕ О ВОЙНЕ ЖУРНАЛА "МАвочки и ДЕльчики"

Гришаня сидел под деревом и горько плакал. Сидел один, а вокруг ни одной души, только птицы тихонько перекликались,  да жучки ползали в траве.  Ноги были искусаны комарами.  Он грязной ручонкой провёл по ногам, убирая  капельки крови после  укусов.  Было больно. Но боль терпима. Не впервой царапать ноги и сбивать колени. Страх пригвоздил Гришаню к дереву,  да так сильно, что у него не было сил подняться.  Пытался  вспомнить,  как оказался сам в лесу. Почему так тихо?  Где мама, сестра Люська и  бабуля Пелагея? Где все из села?

И  как только в его голове появились родные и дом,  сразу   вспомнил как через их небольшое, всего в десять улиц село,  прошли грохоча танки, казавшиеся огромными рядом  с деревенскими домиками. Вслед за ними появились солдаты, остановившиеся на отдых.
  Все обрадовались  им. Свои, соколики, пришли, а не немцы.  Матери  присматривались  к посеревшим от пыли лицам, искали своих сыновей и мужей. Хотя чего было искать. Ведь если бы был  кто из села, то бежал бы к самому дорогому – родным,  даже если бы не имел  сил.   Все вышли со своих изб подать воды  и  еды. Солдаты  пили воду, умывались, радовались освежающей влаге  больше чем еде. А как они истосковались по свежему молоку! Люди несли  с погребов все запасы молочных продуктов: сметану, творог,  масло. Благо,  что было лето и коровки сами себя кормили. Утром уходили со двора к лесу, где было много  высокой сочной травы, и паслись. К обеду возвращались  пить  и отдать  накопившееся молоко.  Хозяйки  давали часа два им на отдых в тенёчке и  снова выпроваживали   с наказом, чтобы  вглубь  леса не шли и чтобы  не в ночь возвращались.  И они уходили пастись без пастуха, собираясь  в гурт, как подружки. Каждая имела  кличку и,  услышав её, шла на зов, как на верёвочке.  Хозяйки и позвали своих кормилец, чтобы угостить солдат парным молоком. Хоть по стакану, но чтобы  досталось каждому.  Один молоденький солдатик выпил молоко и заплакал. Вспомнил маму, свою деревню, сестёр. Жалко было смотреть на него.
Гришаня  подошёл и погладил солдата по руке. Тот  вытер слёзы,  взял его на руки и подарил  пуговицу от кармана гимнастёрки. Он обрадовался блестящей пуговице со звёздочкой  и  побежал показывать  её своим друзьям.

И это  Гришаня чётко вспомнил, когда в кармане  обнаружил пуговицу.  Потом солдаты пошли  дальше. А мама и бабушка ещё долго вздыхали и вытирали слёзы и тихо говорили друг другу: «Где-то и наши мужья да сыновья сейчас  идут такой же пыльной  дорогой,  изнемогая от жары. Господи! И откуда взялось на наши головы такое горе – война?!»

Беспокойно стало у всех на душе. Даже собаки не лаяли. Поджав хвосты, наклонив головы, спрятались в свои будки.  Закат кровавый. Многим не спалось в эту ночь. А утром и петухи неохотно пели. Так, для порядка кукарекнули и затихли, словно забыв ноты своих песен.
Воздух с самого рассвета такой густой был, проглотить было  его трудно, словно густую мамалыгу без молока. Разговаривать ни у кого не было желания. Держались друг дружки и от  избы старались далеко не уходить.  Работа с рук валилась. Даже председательша, Мария Ивановна, не звала  ни в поле, ни в огородную бригаду. Молчала, поддерживая  нежелание односельчан выходить со своего двора. И только  неугомонная «тараторка», бабушка Глаша,  не изменила своему прозвищу. Ходила и всё причитала:  «Ой, бабоньки, чует моё сердце,  что неспроста  тишь  тягучая да тяжёлая над селом нависла  и давит нас  горем предстоящим. Такая жуткая тишина была и перед голодовкой,  что унесла столько жизней».
Некоторые пытались  урезонить  бабушку  Глашу, чтобы не дай Бог не накликала беду на их головы.
- Молчи не молчи, а моё сердце ещё никогда меня не подводило. Затишье перед бурей бывает.
- Буря, так буря, не впервой непогоду,  ветры, град  да грозы нам переживать. Одолеем и эту.

Не одолели. Посыпался всё-таки град на село с неба,  да не ледяной, а свинцовый.  В полдень и посыпался.  Только бурёнок успели подоить,  как вдруг загудело, завыло  в небе, словно Змей-Гориныч  тысячеглавый  прилетел, небо застил и огнём извергает.  Заполыхало  всё вокруг. Горят дома, камышом крытые,  словно факелы, куры, живность разбегается из разбитых сараев. Люди  закричали так,  что и небо ввысь бы поднялось от силы крика, боли, страха, отчаяния.   Но не остановил  их  крик  немецкие самолёты,  которые  так внезапно  появились из-за  деревьев, что люди не успели спрятаться в погреба.   Спасательная дорога в лес была отрезана и перерыта бомбами.  Плачь, крик, слёзы…   Кто-то зовёт потерявшегося  ребёнка, а кто держит уже мёртвого на руках, продолжая  разговаривать  с  ним, не веря в то, что он не ответит.   За столбами пыли, камней, щепок  не было видно жив ли ещё кто или нет. Это был последний день небольшого села Лесное на опушке леса.

Гришаня  за  не полных шесть лет  первый раз оказался в лесу один.  От того, что плакал и всё время звал маму, бабушку, Люсю, охрип. Голос шипел, и он не стал больше кричать.  Походил по лесу. Везде были одинаковые большие деревья. Хотелось  пить. Хорошо, что вчера прошёл дождь. На некоторых, свёрнутых на конце листочках сохранилась дождевая вода.  Он слизывал её  и нечаянно  острым листом порезал язык. Беззвучно заплакал и повалился от усталости  в густую траву.  Стало быстро темнеть. Ребёнок  совсем растерялся.  Так было страшно, что  в ужасной сказке  не описать. Стук маленького сердечка, гулкий и частый, отдавался в голове мальчика тяжёлым  набатом. Болел язык, искусанные комарами  ноги,  руки.  Глаза закрывались сами собой.  И заснул бы, но сон перебила большая чёрная птица, вылетевшая из дупла соседнего дерева. Гришаня  увидел это дупло и пошёл к дереву.  Ему показалось,  что оно невысоко от земли. Ошибся.  Он никак не мог влезть на дерево. Обошёл  толстенное дерево и увидел  с другой стороны внизу   большое углубление, как  нора. Потыкал палкой в средину. Никто не выскочил, не запищал. Нарвал травы постелил в этой норе и уснул.

Разбудил его рёв коровы. Открыл глаза, подумал, что это их Красава во дворе бабушку или маму приглашает подоить её.  Но увидел дерево над собой. Вылез из норы, но коровы, которая  так  же, как и он вчера,  кричала печальным  голосом, звала свою хозяйку, не  увидел. Пошёл на этот голос. Вскоре между деревьев увидел её в бело-бежевых пятнах с чёрной кисточкой на конце хвоста.  Это была  Мунька тёти Клавы, жившей от них через  три дома. Она была единственной коровой, имеющей такой окрас.  Другие были  бежевого цвета. Мунька  тихая, спокойная и её в селе никто  не боялся.  Как же обрадовались  два оставшихся  в живых существа друг другу! Гришаня гладил Муньку, обнимал её ноги, а она  облизывала языком его руки.  Он впервые увидел, что коровы тоже, как и люди, могут плакать. Корова постанывала, словно хотела что-то рассказать ему.  Когда  хотел обойти её, то увидел, что из вымени течёт молоко. Без боязни  взял  один  сосок в рот и начал жадно  пить. Глотал тёплое, вкуснейшее молоко, а слёзы ручьём бежали по щекам.
Они  спасали друг друга.  Мунька Гришаню от голода,  а  он её от боли в переполненном молоком вымени.

Бурёнка отходила от него только попастись. И при  этом  пощипывала траву не около их  места обитания, а уходила подальше от его домика под деревом.  Бывало, уходила надолго. И только значительно позже он узнал, что она ходила пить воду к притоку небольшой речки.
Теперь мальчик питался молоком, земляникой, ягодами, которые к концу лета стали созревать.
Ночами становилось холодно. И тогда он ложился около теплой Муньки и засыпал. И она не поднималась  с земли до самого утра, чтобы не разбудить  его.

Гришаня всё время разговаривал с коровой. Рассказывал о маме, бабушке, сестрёнке, о тете Клаве, её хозяйке. И видел, как Мунькины глаза наполнялись слезами, когда она слышала имя «Клава». Рассказывал своей спасительнице стишки, которым научила его Люська. Сам придумывал  сказки. И  были они о том, что все  живы, что войны уже нет, и что мама его находит в лесу. Он каждый день просил свою спасительницу, об одном и том же - найти дорогу в их село. Но она никогда не давала ему иди рядом с собой.  Перед тем как уйти  на водопой головой  подталкивала малыша  к дереву и как «прибивала» его к нему.  Как-то  вороны стали низко кружить над  Гришаней,  то  Мунька  подняла такой сильный рёв и бегала по кругу вокруг него, что вороны  с  громким хоровым карканьем улетели.  Белок мальчик не боялся. Но не знал, как и куда спрятать от них, собранные  орехи. А вот волков боялся. Однажды совсем недалеко  увидел волка. Тот,  почти на брюхе подползал к месту, где они лежали вдвоём.
 Мунька учуяла хищное зверьё и так быстро и неожиданно вскочила на ноги, что чуть не придавила Гришаню.  Наклонив голову до  земли,  выставив вперед своё грозное оружие – рога, словно разъярённый бык на арене, мчала на волка.  И хищник злобно рыча на Муньку отступал в лес до тех пор, пока она не оставила его и не возвратилась к Гришане. Больше волки не беспокоили их. Вероятно, тот волк приходил на разведку, или так же как и они, одинок.

Когда листья в лесу стали желтеть и опадать,  а бока коровы уже не могли согревать как раньше,  он всё чаще стал бегать по лесу, чтобы согреться и таким образом всё дальше и дальше отходил от своего  «домика». Уставал. Но стоило ему  остановиться,  как тело моментально пронизывал холод. Гришаня заболел. Болела голова, горло, начинался кашель. Ноги мёрзли  так, что он не мог терпеть холода. И снова пытался ходить и ходить, хоть делать это было ему всё труднее и труднее. За ним всегда следовала Мунька.

А однажды Мунька, повела его за собой. Если отставал, приостанавливалась и ждала его. Гришаня  не мог придумать, как взобраться Муньке на спину, чтобы она везла его. Он просто шёл с ней рядом.  Дошли до речки.  Не верил, что наконец-то увидел воду и…  людей! На противоположном берегу неширокой речки было село.

Люди увидели грязного, в изорванной одежде ребёнка и рядом корову,  которая звала их на помощь. Она ревела так сильно и неистово, словно последний раз в жизни. Этот рёв усиливался многократным эхом, отражаясь от поверхности реки, от лесных деревьев. Он поднимался в небо, призывая всех, кто слышит, в ком есть частица страждущей души, спасти Гришаню.

17. Самая счастливая осень
Евгения Козачок
1 место в Основной номинации «ГТ»
2 место в Основной номинации «ВТ»
Победитель «Приза читательских симпатий»
Специальный приз №16

ПЕРВОЕ МЕСТО НА КОНКУРСЕ МФ ВСМ.

Нас у мамы было четверо. Я и брат Виктор были от первого мужа мамы, который не вернулся с войны. Пропал без вести. Почтальон Люда принесла чёрную весть,  от которой мама упала, словно  стебель ржи, скошенный серпом.  Неизвестно,  сколько бы она  ещё лежала,но мы с Витьком  устроили такой ор, что в конце села было слышно. И мама услышала, потому  что открыла глаза.  Соседи пришли поддержать в горе. Теперь плакали две улицы и о мамином и о своем горе. К вечеру мама совсем занемогла. За три дня стала белая,что тебе стена, и лицом спала.

А когда через два месяца та же Людка принесла фронтовой треугольник от папы, то мама словно ожила,повеселела. Читала и читала это письмо и не обращала внимания на почти стёртую дату, от долгой дороги домой, в уголочке треугольника. И только по военным событиям,описанным в письме, стало понятно, что написано оно было четыре месяца назад. И этому факту у неё веры не было. Нам говорила, что  папа живой, что её сердце это чувствует, и  он обязательно возвратится. Сердце ждало и болело, а жизнь наслаивала одну боль на другую, загоняя вглубь самую сильную.

Прошло пять лет. Мы подросли. Маме легче стало справляться  с нами. Теперь она, идя в поле, не двоих  тащила на себе, а только Витька несла, а я бежала рядом, и еле успевала ногами перебирать, чтобы не отставать.Пока мамы работали под палящим солнцем, мы, малышня, в «детском садике» играли. Взрослые сделали в лесополосе курень, постелив на землю старые матрацы и фуфайки. Игрушки сами делали. На куклы тряпичные одежды шили и разрисовывали их лица. В полдень мамы шли к нам.  Накрывали общий стол из продуктов, принесённых из дома, и обедали. После обеда мы умудрялись даже спать. А мамы, повязав косынки «домиком», чтобы  тень была на лицо, шли работать в поле. Возвращались домой, когда солнце уходило за горизонт. И так целое лето.

К концу лета в наше село прислали председателем колхоза Михаила Семёновича. Фронтовик, израненный,видать сильно, потому,как хромал. Для ознакомления с хозяйством и в нашу овощеводческую бригаду как раз к обеду  приехал. Увидел малышей, находящихся целый день в поле, погрустнел.

- Ничего, ребята,  жизнь наладится. И школу, и детский садик построим, и игрушки  купим.

 Когда Михаил Семёнович рассказывал о будущем  колхоза и села, то наш Витёк вдруг подбежал к нему и спросил:

- Ты мой папка?

Тот даже растерялся. А потом ответил:

- Да вот  ещё и сам не знаю. Пока присматриваюсь, угадываю. Я оставлял маленького сыночка. А ты вот  какой уже большой вырос, что я и не узнаю, мой ты сын или нет.

- Твой, твой! Ты даже и не сомневайся. Витяня я. Вспомнил?

Михаил Семёнович не успел ответить, как подбежала мама, взяла на руки сына и,  смутившись, сказала:

- Вы уж простите моего сорванца. Ошибся он. Отца видел  только  на фотографии.

- Понятное дело. Мои дети  видели меня, да вот не встретились. Не стало их.

Так  Витяня выбрал нам отца. То ли судьба распорядилась, то ли Бог, но вскоре Михаил  Семёнович  стал жить с нами. Появились ещё две сестрички у нас - Нюша и Ксюша. Жили хорошо, спокойно и дружно. Мы выросли в любви и заботе.

Я училась в девятом  классе, когда Михаила Семёновича  перевели в город на партийную работу в другую область. Выделили нам трёхкомнатную квартиру в центре города. Школа оказалась рядом. Жизнь наша неожиданно изменилась. Мама, проработавшая в колхозе на тяжёлых работах от зари до зари,стала просто домохозяйкой. Она не уставала благодарить Бога за семейное счастье.

После окончания школы я поехала поступать в институт на юридический факультет. По конкурсу не прошла. Поступила на подготовительное отделение. Общежитие нам  институт не предоставлял. Я и не предполагала, что так трудно будет снять квартиру. Пока у студентов были каникулы, мне разрешили пожить в общежитии. За две недели пересмотрела много квартир. Ни одна из них не подошла. Ехала в трамвае  смотреть очередную. Задумалась и пропустила нужную остановку. Решила ехать до конечной, а на обратном пути пойти по нужному адресу. В окно трамвая увидела уютный частный домик с множеством цветов, садом, огородом. Мне он напомнил наш деревенский. Решила выйти на конечной остановке и посмотреть его ближе. Нашла. И очень обрадовалась увидев на заборе прикреплённое кнопками объявление о сдаче комнаты.

Постучала в калитку. Вскоре вышла женщина и пригласила меня в дом. Там  было светло и  уютно. Хозяйка излучала тепло,доброту и мне стало на душе спокойно, появилась уверенность, что я нашла себе жильё. Софья Ивановна рассказала о своей  семье и о моей расспросила. Рассказала ей о нас всё, как на духу.

За месяц подружились. Да что там подружились, родными стали. Дети её жили с семьями в разных городах. Приезжали домой в выходные и на праздники. Осталась одна в доме. На приглашение детей жить с ними  отказалась. А меня взяла на квартиру, чтобы не скучно было, и денег за проживание не хотела брать. Так же, как не брала ни копейки у человека, которого приютила во флигельке.
Рассказала о нём:

- Я как увидела его на скамейке в прошлую холодную осень, сердце сжалось от жалости. Одежда вся поиздержалась, без головного убора. Дождь, слякоть, пожелтевшие опавшие листья и он, словно потерявший жизненные силы,опавший лист. Никому не нужен. Придавлен горем и болью сидит один-одинёшенек,держит тремя пальцами кусочек хлеба и ничего вокруг не замечает. А листья вместе с холодными каплями дождя падают на тротуар, его плечи, проходящих мимо людей. Подошла к нему  и попросила помочь мне нести сумку.
Ну, а когда пришли домой, то предложила жить во флигеле, где есть душ, газовая плита. Он от неожиданности растерялся, стал говорить, что не сможет себе позволить такое жилье потому, как нет у него постоянной работы. Еле уговорила его остаться жить во флигеле, да есть то, что готовила для нас двоих. Стеснительным, вежливым и благодарным оказался человеком. Столько настрадался после ранений да лечения, что и сам удивляется, как жив остался. Летом нанимается в селах на сезонные работы: то сторожем на полях, то воду подвозить рабочим. Поэтому редко бывает здесь. Горемычная душа.

У меня же всё сложилось, как нельзя лучше. Учиться было легко и интересно. Дома тоже всё хорошо. А с жильём и Софьей Ивановной вообще повезло. Часами могли беседовать, отдыхать, ухаживать за цветами, садом, огородом. И всё это не в тягость, а в радость.

Как-то сидели с Софьей Ивановной в тенёчке, разговаривали, вдруг услышали, что кто-то калитку открыл. Подумали,что дети её приехали. Но во двор вошёл  красивый седой человек, с пустым правым рукавом и большим шрамом на правой щеке. На левой руке было только три пальца. Софья Ивановна обрадовалась приходу мужчины. Познакомила нас. После душа и ужина Валерий Васильевич ушёл отдыхать. А утром его уже не было.

Домой ездила редко. Путь не близкий. Экономила деньги, да и к занятиям по выходным  серьёзно готовилась. Сидела на лавочке, читала. От чтения отвлёк скрип калитки. Во двор зашёл Валерий Васильевич, исхудавший и бледный. Кивнул головой в знак приветствия и пошёл к себе.Софья Ивановна понесла ему ужин. Отказался.

-  Заболел,  Васильевич. Только и хватило сил, чтобы привести себя в порядок. Пусть отдохнёт, а утром поест.

Но утром Валерий Васильевич не вышел. Софья Ивановна   пошла к нему, а через минуту, приоткрыв дверь, крикнула:

 - Лариса, вызывай «скорую»! Валерий Васильевич без сознания.

Врач «скорой» послушал его сердце,сделал укол и заверил, что больной скоро придёт в сознание, но ему в больнице необходимо лечиться.

Валерий Васильевич, придя в сознание, извинился за беспокойство и от больницы отказался. Через несколько дней стал выходить на улицу, разговаривал с нами, и всё благодарил нас за малейшее внимание к нему, и извинялся за причинённое беспокойство.

Один из субботних дней выдался не по-осеннему тёплым и солнечным. Я отложила книгу в сторону, закрыла глаза и наслаждалась нежным прикосновением солнышка. Вскоре и Валерий Васильевич вышел погреться на солнышке. Разговорились. Спросила,  почему он один живёт. Неужели из родных никого не осталось.

- Родителей своих не помню. Меня воспитывала бабушка, которая умерла через два года, как я уже был женат. До войны  были у  меня жена и дочь два годика, которых очень любил и не забыл. Как ранили, не помню. Но зато на всю жизнь запомнил ту минуту своего возвращения в жизнь, когда открыл глаза и увидел, что нахожусь в палате. Тела почти не чувствовал. И пошевелить почему-то смог только левой рукой. Попытался поднять её на уровне глаз, так как голова была вся в бинтах, и  не мог её повернуть в какую-либо сторону. Через несколько дней осознал, что чудом остался жив, но лишился правой руки и с многочисленными осколками в теле. Правый бок весь в глубоких шрамах от операций по извлечению этих осколков.  Перевозили меня из госпиталя в госпиталь в течение трёх лет. Сидеть не мог. Когда сидел, осколки тысячами острых ножей врезались в тело.

- Почему  Вы не сообщили жене, что находитесь в госпитале?

- Когда понял, что калека и не пригоден к какому-либо труду, решил не быть обузой для молодой красивой жены и не портить ей жизнь. Ведь в селе тяжкий труд. И ей бы пришлось одной кормить всю семью, да ещё и за мной, как за младенцем, ухаживать.  Этого я пережить бы не смог. Деточка, я теперь точно знаю, что любая физическая боль намного легче душевной! Я столько раз намеревался сообщить своей Лизоньке, что я живой, но не смел. Не посмел помешать её счастью, зная, что такая красавица не останется одна, а будет жить с нормальным здоровым мужчиной, который сможет  ей и дочери быть надёжной опорой.

Когда  Валерий Васильевич назвал имя жены, моё  сердце  будто рукой  кто сжал. Вопрос так и вертелся на кончике языка. Хотела на него услышать ответ и боялась. Чувства радости и страха  заполнили меня.Неужели передо мной живой мой отец? Вспоминала фотографию, на которой он молодой. Как-будто не похож. Боялась  спросить о главном -  о фамилии жены,как звали дочь, и в каком селе, районе, области он жил до войны.

Решилась. Глубоко вздохнула, набрав как можно больше воздуха в лёгкие, как перед прыжком в воду, спросила:

- Валерий Васильевич, а как звали Вашу дочь?

- Да, так же как и тебя, Лариса.

- Я – Лариса Валерьевна.

- Надо же какое совпадение!

- Валерий Васильевич, родненький, пожалуйста, назовите Ваше село.

- Название красивое - Яблоневка.  У нас до войны  яблоневые сады  почти в каждом дворе были.

- И аромат по всему селу от яблок и деревянная церковь посреди села стоит, и лесок небольшой есть, и неглубокое озеро за селом. Очень красивое село.

-  Всё точно. И церковь, и озеро, и лес. А ты откуда знаешь это село?

- Валерий Васильевич, Вы только, пожалуйста, не волнуйтесь. Вам  нельзя волноваться. Вы говорили, что у Вас  осколки до сих пор есть и один недалеко от сердца. Может это просто многоразовое совпадение, а Вы разволнуетесь. Я родилась и жила в Яблоневке, маму мою зовут Лиза и я Мартыненко Лариса Валерьевна.

Валерий Васильевич побледнел, положил руку на сердце, смотрел на меня и повторял: «Господи! Неужели наша маленькая Ларочка это ты? И ты моя дочь? Как же так. Мы  несколько месяцев живём в одном дворе, разговариваем, а моё сердце ни разу не подсказало, что ты моя дочь!»

Он не сводил глаз от меня. Гладил своими тремя пальцами мои волосы и всё повторял: «Спасибо тебе, Господь, что подарил мне  великое счастье – увидеть свою дочь!» Стал на колени передо мной и завыл, словно раненый волк.

Плакали вдвоём так громко, что из дома вышла встревоженная Софья Ивановна. Думала, что Валерию Васильевичу плохо, и снова придётся вызывать «скорую». Узнав причину наших слёз, удивилась не меньше нас: «Боже ж, ты мой, какое счастье! Как же так получилось, что вы не узнали друг друга и не почувствовали, что родные?!»

Беспокойный день и бессонная ночь была. Сидели в доме втроём и не могли наговориться. Задавали друг другу вопросы. Получив ответы, всё больше и больше убеждались, что мы – отец и дочь. Рассказала отцу о нашей семье. Я увидела, как повеселели его глаза, когда сказала, что надо маму осторожно подготовить к их встрече.

Утром поехала на почту. Хотела заказать переговоры с мамой. Но потом отказалась от этой мысли. Боялась, что в разговоре не выдержу и проговорюсь, почему я прошу  приехать ко мне в субботу. Взяла бланк и отправила телеграмму: « Мама. Большая просьба. Привези яблок с нашего сельского двора. Это очень важно! Продуктов. И обязательно приезжай! У меня всё хорошо. Привет всем. Лариса».

До субботы отец места себе не находил. На него жалко было смотреть. Боялись, что придётся вызывать врача. Слава Богу, обошлось без врача. Все втроём были в таком  тревожном состоянии, что не могли толком ничего делать по дому. За три дня о занятиях я и не вспомнила.

В субботу на вокзале встретила маму. По пути думала подготовить её к предстоящей встрече. Но слов подходящих так и не нашла.

Вышли из такси. Открыла калитку. А во дворе, как два солдата на посту, стояли отец и Софья Ивановна.

Мама, только несколько шагов  сделав  навстречу к отцу, и так же, как много лет назад, получив похоронку, потеряла сознание. Я пыталась её поднять. Отец  подошёл к нам. Плакал, гладил её по щеке и шептал: «Лиза, Лизонька моя…»

Стояли с папой на коленях, а мамину голову я  прижала к своей груди. Мы с папой плакали,  и мои слёзы капали маме на лицо. Она открыла глаза, и такая боль в них была, словами не передать.

Вода не понадобилась. Софья Ивановна шла мне навстречу, а мои папа и мама так и не поднялись с земли, гладили лица, плечи, руки, вспоминая и узнавая  дорогое и желанное.

Узнавали и так горько плакали, словно похоронили весь мир, а они остались вдвоём на пепелище прошедшей молодости, счастья, потерянной, но не забытой любви. И эта любовь возрождалась в каждой их клеточке, взгляде, в каждом движении.

Они не замечали ветра, неба, нас. Видели только друг друга. Обнимались  так сильно, словно хотели обменяться своими сердцами.

Мы с Софьей Ивановной ушли в дом. А папа с мамой проговорили всю ночь. О чём - знают только они.

Прощаясь, отец и мама были спокойными и счастливыми, словно закрепили свою  любовь навеки и никогда больше друг с другом не расстанутся.

Через  два дня «скорая»  увезла папу в больницу. Горе или радость  могут быть  одинаково  смертельными.

Папа, после отъезда мамы и недели не прожил. Умирал на моих  глазах. Последние слова,  которые  он  сказал мне, были: «Доченька, знай, что я всегда помнил,  любил  и люблю вас. Как жаль, что я не смог увидеть своего сына. Передай им,  доченька, что эта осень в моей жизни была для меня самой счастливой!»

18. Отрывок из рассказа Тревожный сентябрь 1941года
Александр Козлов 11
3 место в Основной номинации «ВТ»
3 место в Основной номинации «ГТ»
Специальный приз №7

К 75-летию Победы в Великой Отечественной войне

Вот уже и Астрецово позади. Впереди поле, небольшая роща, а за ней и Яхрома. И тут над головами появилась немецкие самолеты. Они шли на Яхрому.

«Мост бомбить будут», - сделал вывод Егорыч.

Все подняли головы вверх, сопровождая взглядом самолеты. Вдруг один из самолетов, словно вздрогнув, стал выпадать из образцового строя. Он резко стал терять высоту и разворачиваться, при этом звук сирены становился всё более надрывным и пугающим. Всем стало страшно, не зная, что делать, подводы остановились. Самолет снижался все ниже и ниже, и всем стало ясно, что он летит в сторону колхозного стада.

Дарья первая вышла из оцепенения и закричала: «Всем в рощу! Гоните стадо в рощу!»

Самолет на бреющем полете пронесся над стадом. От рева моторов и пугающего звука сирены коровы разбегались в разные стороны. Испуганные вздыбившие лошади чуть не сбросили седоков и едва не перевернули подводы. Самолет, пролетев до Астрецово, медленно стал разворачиваться.

«Сейчас на второй круг зайдет!» - крикнул Егорыч.

«В рощу! В рощу!» - громко прокричала Дарья.

Подводы помчались по бездорожью, подпрыгивая на каждой кочке. Все сопровождающие, кроме тех, кто управлял подводами, спрыгнули с телег и бежали рядом. Всадники, добившись управляемости лошадьми, пытались направить разбегающихся коров к роще. Самолет, закончив разворот, вновь приближался. Вдруг из него в сторону стада полетел фейерверк трассирующих пуль, чуть позже зазвучала пулеметная очередь. Одна корова вдруг споткнулась, упала, перевернулась через голову, и осталась лежать на боку.

Самолет снова сделал разворот. Петька, словно во сне, увидел одновременно и бегущую по полю Ольгу, и немецкий самолет, летящий к ней.

 «Ложись! Ольга, ложись!» - закричал он. Но Ольга, сорвав косынку, бежала к роще. Самолет стремительно приближался. Рванув уздечку, Петька поскакал к ней, наперерез самолёту. Поравнявшись с Ольгой, он спрыгнул с коня, схватил её в охапку и они вместе упали на траву. В этот момент пулеметная очередь подняла пыль впереди упавшей пары, едва не зацепив убегающего в рощу коня.

Петька с Ольгой лежали на земле, обнявшись. Они не видели ни пулеметной очереди, ни немецкого самолета, делавшего очередной заход, ни разбегающихся коров, ни кричащей и размахивающей руками Дарьи на опушке рощи. Для них обоих время словно остановилось. Их губы нашли друг друга и сомкнулись в бесконечном поцелуе. Немецкий летчик еще раз зашел на лежащую пару, и уже видя их в прицеле, готов был нажать гашетку, но не сделал этого, возможно принял их за мертвых, а может быть, пожалел их любовь, победившую на его глазах саму смерть...

В этот день они не смогли перейти водоканал. Убитую корову погрузили на телегу и отвезли вместе с молоком в Яхрому. Под расписку сдали в городской военный комиссариат, не взяв себе ни кусочка мяса. Ночевали в роще, натянув между деревьями брезентовый тент. Начинал моросить мелкий дождь. Веселья возле костра больше не было, сама смерть дыхнула им сегодня в лицо...

До пункта назначения гурт двигался ещё пять суток, это была уже обыденная прифронтовая работа. Ребят словно подменили, они вмиг повзрослели на несколько лет. Петька с Ольгой с этого дня всегда были рядом. Все приняли это как неизбежное событие, ни кто не осуждал их поведение, и их, так неожиданно вспыхнувшую, любовь.

19. Вода всегда очищает душу
Александр Козлов 11
3 место в Основной номинации «ВТ»
3 место в Основной номинации «ГТ»
Специальный приз №7

Клавдия с Василием  прожили вместе 15 лет, но все эти годы его женой и подругой была бутылка. Ни дня трезвым Василия Клавдия не видела. А всё война, она проклятая! Сколько хороших мужиков не вернулось, молодых, красивых,  да и тех, кто вернулся - испортила, пристрастились они к водке. Вот и Василий, до войны каким парнем был! Как ухаживал! Какие подарки дарил! И Клавдия любила его, всю войну ждала. Комсомолка, в Бога не верила, а тут украдкой молиться стала. И любимый вернулся! Но другой. Угрюмый. Злой.

Свадьба была скромной. Василий пил. Вначале Клавдия сама водочку наливала, с войны мужик пришел, каково ему там было, в окопах под пулями-то, и сколько рядом друзей погибло! Вот и сын родился, а Василий ещё больше пить стал, и злость усилилась, а иногда и руку на неё поднимать стал, с сыном к соседям убегать приходилось. А бросить его - идти некуда, да ещё и с ребёнком. Так и терпела, надеялась, снова стала молиться.

Однажды поздним зимним вечером Василий, возвращаясь с пьянки, решил напиться, но поскользнулся и упал в колодец. Холодная вода, словно кипятком обожгла все тело. Хмель как рукой сняло. Василий стоял на твердом дне, воды было по грудь. Он резко рванулся вверх, упираясь руками и ногами в пазы между бревнами противоположных сторон колодезного сруба, но валенки скользили по мокрым брёвнам, и он свалился обратно.

 Он попытался кричать и звать на помощь. Тишина. Надежды, что кто-то придет за водой в такой поздний час, тоже не было. Ощущение жара прошло, холодная вода проникла даже в валенки, зубы застучали. Кругом темно, лишь сверху виден квадрат звёздного неба, такой далекий и такой притягательный. Василий сразу вспомнил фронт, как однажды перед ночной атакой он сидел в углу окопа и смотрел на звезды, тогда тоже был квадрат неба.  Невольно вспомнилось то состояние отчаянья и безысходности.  Как тогда хотелось выжить, вернуться домой здоровым и невредимым, обнять мать, поцеловать любимую девушку.  Тоже было холодно и страшно, тоже стучали зубы. Тогда неосознанно рука сама потянулась ко лбу, и он перекрестился.  Атака прошла удачно, он выжил. Что его спасло, обращение к Богу или желание обнять любимую?

Почему тогда жаждал встречи с любимой, а сейчас ему ближе пьяные друзья? Почему к родным равнодушие и злость? Что произошло, кто виноват, да ни кто, а что! Водка!  «Всё, брошу пить! – прошептал Василий. -  Господи, вот вылезу отсюда и брошу!»  Он ещё раз попытался карабкаться в валенках, и снова свалился вниз. «Валенки мешают» - сообразил он, и с трудом вытащил ноги из валенок, а также сбросил мокрую телогрейку. Новая попытка выбраться из колодца оказалась удачной, пальцы ног глубже входили в пазы между брёвнами и не соскальзывали.

Перевалившись через сруб, Василий упал в снег и несколько секунд, лежа на спине, смотрел в огромное звездное небо. Колодезная вода смыла с него хмельную пелену, очистила душу. Он выжил, как после той атаки, а в душе так же, как там, на фронте, светилась благодарность то ли Богу, то ли любимой.  И уже через мгновенье он бежал домой, не замечая ни холода, ни того, что босые ноги обжигает колючий снег. "Простит... Больше ни капли..." - шептал он...

20. Тревожный сентябрь 1941 года
Александр Козлов 11
3 место в Основной номинации «ВТ»
3 место в Основной номинации «ГТ»
Специальный приз №7

(Эту историю рассказала мне мама в далеком детстве. Кое что позабылось, а живых очевидцев уже не осталось, поэтому фамилии и имена вымышленные, все совпадения случайны.)

               часть 1.  Ни кто не считал это героизмом.

Наступила осень 1941 года. Фашисты все ближе и ближе приближались к Москве. Деревня Владимировка, в которой жила Полина, находилась на границе Московской и Калининской областей.  В начале сентября можно было уже услышать на западе грохот взрывов и канонаду выстрелов тяжёлых орудий, а немецкие самолеты все чаще стали пролетать над деревней в сторону Москвы.

Председатель колхоза, после срочного вызова в Высоковский  Райком, вернулся угрюмый и озабоченный. Сразу объявил о собрании колхозников, на котором зачитал директиву партии об эвакуации скота. Бабы заревели в голос, надежда, что немцев остановят, рухнула. Скот, который столько лет кормил население, забирают неизвестно куда...

На все сборы и подготовку к эвакуации скота дали два дня. Райком постановил задачу эвакуировать 120 коров и 8 лошадей.  В рекомендациях указали, что сопровождающих должно быть не менее 15 человек, причем  среди них должно быть не менее 10 доярок. Во время перегона необходимо регулярно доить коров, молоко собирать в бидоны. Для этого в команде сопровождения направить 2 - 3 подводы с надежно закрепленными бидонами. По возможности, сдавать молоко по накладной во встречающиеся на пути молокозаводы, в войсковые части, госпиталя и больницы.

В бригаду сопровождения добровольно с энтузиазмом  вызвались только трое молодых ребят, по 17- 18 лет,  кого на войну по возрасту не взяли. Это были Петька Платонов, Мишка Никитин и Колька Павлов. Шпана можно сказать, им бы только вволю верхом на конях покататься, да ночью возле костра посидеть. С доярками оказалось сложнее, старые ссылались на здоровье, кто помоложе - на детей, мол, семью не на кого оставить. Пришлось агитировать молодых девок и бездетных баб. Полька Фанасьева подходила - не замужем, двадцать один год, работящая, не шибко боевая, да и не тихоня, если что, отпор даст любому.

Полина была не против поездки, но при условии, если её подруга Ольга Яковлева тоже согласится сопровождать стадо. Ольга - видная, красивая девка. Много ребят пыталось завоевать её любовь, но она, отдав сердце одному, погибшему на советско-финской войне, замкнулась в себе, и не обращала внимания на все ухаживания парней.

Стал председатель уговаривать Ольгу, а та ни в какую, не пойду, и всё. А своя корова у Яковлевых плохая была, не то чтобы старая или больная, смолоду мало молока давала, как говорят в народе – не удойная. Ну, председатель возьми да и предложи, мол, выбери себе корову из колхозного стада, а свою сдай. На таких условиях Ольга согласилась. Вечером, в сумерках, чтобы не было лишнего разговора в деревне, Ольга поменяла свою корову на колхозную, и согласилась на поездку.

Старшей группы сопровождения назначили члена правления колхоза Дарью Назарову, женщину строгую, уверенную в себе, аккуратную и настойчивую. Председателю лично самому пришлось уговаривать свекровь Дарьи, чтобы она взяла на время к себе её двух несовершеннолетних ребят. Дарья, пользуясь предоставленной ей властью, забрала себе не только документы на эвакуируемый скот, а и документы всех сопровождающих, сложила все это в старенький портфель, выделенный ей председателем колхоза.

Всем сопровождающим председатель обещал выдать сельскохозяйственных продуктов, как на двадцать трудодней, причем пообещал, что эта выдача не будет учитываться в итоговом расчете за год. И за каждый день перегона скота каждому запишут по два трудодня. Так, уговорами и соблазнами председателю удалось собрать бригаду сопровождения в срок. С вечера коровам подложили побольше сена, чтобы сытыми отправить в дорогу.

И вот гурт в составе стада коров и пяти подвод на телегах рано утром выстроился в середине деревни около скотного двора. На двух подводах, крепко связанные между собой пеньковой веревкой стояли бидоны, на третьей подводе - короб с харчами, ведра-подойники, кой-какая утварь, необходимая в дороге, и небольшой запас сена. На двух последних разместились сопровождающие, каждый оделся потеплее и взял с собой котомку с личными вещами и запасом продуктов на дорогу. Четырех лошадей подвязали к первым двум подводам, а еще на четверых сидели верхом пастух Егорыч и сопровождающие ребята. Полина толкнула в бок Ольгу, кивнула головой в сторону молодых всадников и прошептала: «Эта шпана нас охранять будет?» Не поднимая глаз, Ольга ответила: «Разве это шпана? Дай им сейчас оружие в руки, и разреши воевать, они тут же на фронт убегут! А нас зачем охранять, мы и сами постоять за себя сможем!»

Несмотря на раннее утро, провожать вышли все, и взрослые, и дети. Бабы плакали, старики хмурились, сдерживая слезы, лишь детвора скакала вокруг подвод и пыталась навязаться в сопровождение, ну хотя бы до ближайшей деревни, для них это было приключение. Матери давали последние напутствия своим детям, отъезжающим с гуртом. Председатель обошёл подводы, проверил надежность закрепления бидонов, что-то шепнул Дарье и, прошептав: «Ну, с богом!», махнул рукой и громко крикнул: «Трогай!». Егорыч привычным движением взмахнул кнутом, в утренней тиши щелчок кнута прозвучал выстрелом. Некоторые даже вздрогнули от неожиданности, бабы заголосили.

Стадо коров всколыхнулось, ближайшие к пастуху коровы, избегая удара кнутом, двинулись вглубь стада, расталкивая боками других коров. Те в свою очередь, недовольно мыча, толкали следующих соседей. Когда своеобразная волна движения докатилась до впереди стоящих коров, они тронулись в путь. Для них это был обычный выгон в поле на кормежку. Их даже не удивило то, что стадо направляли не по обычному прогону на пастбище, а по дороге. Стадо спокойно двигалось, повинуясь привычным для них окрикам пастуха и резким щелчкам кнута. По бокам стада, гордо восседая бравыми всадниками, в сёдлах ехали сопровождающие ребята. Вслед за стадом тронулись подводы, не успевшие сесть сопровождающие, догоняли телеги и запрыгивали на них на ходу. Провожающие крестились сами и осеняли крестом уезжающих с гуртом родственников.

Трудности начались сразу, как стадо покинуло деревню и вошло в березовую рощу. Дорога через неё была довольно узкая, и некоторые коровы, предполагая, что их пригнали на выпас в рощу, стали отбиваться от стада и попытались углубиться в лес, чтобы пощипать траву. Верхом на коне ехать по лесу было не безопасно, сучья деревьев хлестали по лицу, царапали голову и плечи. Ребятам пришлось спешиться и бегать вдоль стада, выгоняя коров из леса на дорогу. Пройдя лесную дорогу, пересчитали коров, все оказались на месте. Ребята немного устали, но, вновь оказавшись в седле, повеселели. Тронулись дальше. По мосту перешли речку Раменку, прошли село Воздвиженское и на поле остановились на полуденную дойку. Подоенное молоко слили в бидоны, и Дарья отправила Полину с Ольгой на Воздвиженской молокозавод, сдать молоко. Пока шла дойка, и сопровождающие перекусывали то, что взяли из дома, коровы пощипали траву и напились из канавы. Стадо тронулось дальше, а Полина с Ольгой, сдав молоко, догнали гурт в районе деревни Чернятино.

Первая ночевка, как и планировали, состоялась за деревней Копылово. На поле около леса распрягли подводы, лошадей стреножили и пустили в поле на кормежку. Доярки доили коров. Молоко сливали в бидоны, по плану, его надо сдать завтра на молокозавод в Вельмогове.  Ребята разожгли костер, сварили картофель и вскипятили чайник. Коровы жадно щипали траву, Егорыч подогнал их к пруду на водопой. Поужинали. Горячая картошка с солью запивалась парным молоком. У каждого ещё были вареные вкрутую яйца, соленые огурцы, лук. Ужин удался на славу. Начало смеркаться. Погода была прекрасная, дождя не предвиделось, брезентовый тент от дождя решили не натягивать. Пожилые доярки быстро нашли себе спальные места на телегах, подстелив  на них побольше сена. Молодежь засиделась у костра, рассказывая разные истории. Часто конец истории заканчивался дружным смехом. Петька сидел на брёвнышке рядом с Ольгой. Вечер был прохладный, поэтому все старались придвинуться поближе к костру, плотно прижавши друг к другу. Петька через телогрейку чувствовал тепло тела Ольги, это было приятно. Иногда во время беседы он поворачивался к ней, и её красивое лицо было очень близко, и кончики её локонов, выбившие из-под косынки, приятно щекотали его щеку. Что-то непонятное творилось в его душе. В свои 17 лет он еще ни разу не увлекался какой-либо девчонкой. Он не был ненавистником женского пола, и во время игр в молодежной компании были попытки пощупать противоположный пол за интимные места. И это доставляло ему удовольствие, но кратковременное. Ухаживать ни за кем он не пытался, и на данный момент был совершенно нецелованным. И вот сейчас близость девушки, которая была немного старше, смущала его, но при этом доставляла удовольствие.

Молодежь разговорилась, вспоминались все новые и новые истории, и казалось, что нет ни какой войны, что это всё где-то далеко и их не касается. Но вдруг потухший закат на западе в стороне Калинина начал разгораться красно – оранжевыми бликами, послышались раскаты грома. Все устремили взор туда. Кто-то произнес: «Это не гроза, это бомбежка! Это война!» Хорошее настроение вмиг сменилось тревогой. К костру подошла Дарья, назначила двух дежурных на ночь, попросила остальных ложиться спать. Уставшие коровы, похватав травы, уже разлеглись кучкой, мотали головами, отпугивая назойливых комаров, и монотонно двигали челюстями, пережевывая жвачку. Дежурные пошли собирать в табун лошадей, которые разбрелись по лугу. Потом принесли с опушки сухие сучья для костра.

Как только забрезжил рассвет, Дарья подняла доярок, началась утренняя дойка. Дежурившие ночью ребята улеглись отсыпаться на телегу на их место. Так получилось, что Петька лег на телегу, где спала Ольга. И он сразу это почувствовал, её запах сохранила охапка сена. И это опять доставило ему приятное впечатление, и он уснул с улыбкой на губах. После дойки подняли всех, перекусили хлебом с парным молоком и тронулись дальше. Дорога шла через лес, но в этот раз он был густой и пугающий, коровы жались к середине дороги и не пытались углубиться в чащу. Ребята ехали верхом всю дорогу рядом с коровами, поглядывая по сторонам сверху. Небольшим препятствием на пути стала узкоколейка, соединяющая торфоразработки с железнодорожной станцией. Коров напугали длинные рельсы и деревянные шпалы, пропитанные креозотом с резким запахом дегтя. Коровы сгрудились перед железнодорожной насыпью, раздували ноздри, хватая незнакомый запах, и ни как не хотели перешагнуть через рельсы.  Сообразительный Петька предложил нескольким коровам накинуть веревку на рога, подвязать к лошадям и силой протянуть их через железнодорожное полотно. Так и сделали. Присутствие впереди лошадей немного успокоило коров и они, взбрыкивая, проскочили через рельсы, за ними последовали и остальные. Петька стал героем дня, и немного задрал нос кверху.

Полуденную дойку провели немного с опозданием, в Решетниково, у пруда. Место удачное и для водопоя, и по опушке леса можно было покормить стадо. После дойки все бидоны были заполнены молоком. Полина и Ольга готовились к поездке на молокозавод в деревню Вельмогово. Петьку с Колькой Дарья отправила на вокзал в Решетниково, узнать расписание поездов, чтобы спланировать перегон лошадей через железнодорожный переезд. Станция Решетниково была узловой, и на ней часто сортировались составы, при этом железнодорожный переезд закрывали. А вдвоем их отправила из-за опасения встречи с цыганами, которые в довоенное время часто отирались в этих краях. Кража лошадей у них была лакомым кусочком. «Один узнает у дежурного расписание поездов, второй стережет лошадей!» - проинструктировала Дарья ребят. Они так и сделали. Приехав на станцию, Петька отдал уздечку Кольке и побежал в здание вокзала. Найдя дежурного по вокзалу, он без каких либо объяснений потребовал от неё график движения поездов на ближайшие два – три часа. Дежурная выслушала его, понимающе кивнула, и, покрутив ручку телефонного аппарата, сказала в трубку: «Тут молодой человек срочно требуют график движения поездов». Повесила трубку на аппарат, и, посмотрев на Петьку, сказала: «Ожидайте, сейчас принесут!» Петька выдвинул грудь вперед и приподнял голову, ему понравилось, как его тут встретили. Он с важным видом стал рассматривать красочные плакаты, висящие на стенах вокзала. На них советские солдаты со штыками шли в атаку, красноармеец колол штыком Гитлера, пионеры выслеживали диверсантов, там так и было написано: «Ребята защищайте Родину, выслеживайте врагов, сообщайте взрослым!» Плакат очень понравился Петьке, вот бы и ему поймать диверсанта! В этот момент появились два милиционера, они подошли к Петьке и первый спросил: «Это тебе нужен график движения поездов?» Не успел Петька кивнуть головой, как второй милиционер, заломив его руки за спину, надел на них наручники. «Ну что, немецкий диверсант, попался!» - радостно воскликнул он. У Петьки не столько от боли, сколько от обиды на глазах выступили слёзы. «Я ни какой не диверсант! Мы колхозных коров от немцев угоняем, - закричал он. - Нам стадо через железную дорогу перегнать надо!» Подошла дежурная, стали разбираться. Петька сказал про Кольку, ждущего его на улице. Дежурная спросила, есть ли у них молоко, так как ей поступила заявка на 200 литров молока для военно-санитарного поезда. «Конечно, есть! – воскликнул Петька, но грустно добавил, - Если его уже не увезли в Вельмогово, на молокозавод».  «Переезд будет закрыт еще часа два, не увезли», - заявила дежурная. – Ну что, даете молоко?» Наручники сняли. Один из милиционеров поехал с Колькой к Дарье. Петька остался под присмотром второго милиционера, оба уселись на лавочку под плакатом «Искореним шпионов и диверсантов, троцкистко - бухаринских агентов фашизма!»

Молоко увести не успели, дежурная под расписку получила пять бидонов молока, Петьку отпустили из-под стражи, и он попросил, чтобы не рассказывали ни кому, что его приняли за шпиона. Дежурная организовала перегон стада через железнодорожный переезд, выделив двух стрелочников с флажками. Место железнодорожного переезда было оборудовано шлагбаумом и деревянным настилом между рельсами. Стрелочники подняли шлагбаум и разошлись в разные стороны встречать поезда. Всадники выехали вперед, за ними коровы. В этот раз они спокойно перешагивали рельсы по деревянному настилу, прикрывающему шпалы. Переправа прошла организованно и спокойно. Ближе к вечеру стадо подошло к шоссе Москва – Ленинград. На удивление, движение по шоссе было не интенсивное. Перегородив дорогу с двух сторон всадниками,  Дарья дала команду на перегон стада. Через полчаса вышли на поле перед деревней Минино.
 
                Часть. 2 Настоящие прифронтовые будни.

 Расположились на ночевку на опушке возле ручья. С дойкой запоздали, последних коров доили уже в сумерках. За ужином все оживились. Усталость не повлияла на посиделки около костра. Петька снова сел рядом с Ольгой. С юмором вспоминали преодоление трудностей дневного перехода. Молодежь опять задорно смеялась. И Петька решил в подробностях рассказать свои приключения на железнодорожном вокзале, как его приняли за немецкого шпиона. Все смеялись, некоторые до икоты. Ольга смеялась, держась за живот, покачиваясь то вперед, то назад. Петька тоже не мог сдержать смеха. В один момент они столкнулись лбами, что усилило всеобщее веселье. Потирая лбы, они посмотрели друг на друга, и обоим не хотелось отводить глаза. На западе снова загромыхало. В темном небе послышался противный монотонный гул немецких самолетов, летящих в сторону Москвы. Костер сразу притушили. Все затихли. Дарья назначила дежурных на ночь, Петька с Колькой отправились к стаду.

Ещё пару дней пути прошли без приключений, речку Сестру прошли по броду, указанному местным населением. Переночевав на поле перед Рогачевом, двинулись в сторону Дмитрова. Стадо погнали южнее Рогачева - через Поповское, Черных и Садниково. Речку Степановку прошли по мелководью.  Подводы с молоком как обычно Полина с Ольгой повезли по шоссе на молокозавод в город Рогачев. Договорились, что они встретятся с гуртом за деревней Подвязново. Дорога по городу к молокозаводу оказалась забитой войсками, шедшими навстречу, на запад. При виде войск, девчонок охватила радость – значит, есть кому защитить их от фашистов. Навстречу войскам двигались беженцы, в основном это были неорганизованные группы из нескольких семей, некоторые вели с собой корову, реже была подвода с лошадью. Большинство из них были женщины с детьми, за спиной вещевые мешки и котомки, в руках небольшие корзины и кули. Продвигались медленно. Полина стала волноваться, не опоздать бы к месту встречи, эту местность она не знала. Вдруг с неба послышался надрывный звук летящих самолетов. Где-то на краю города застучали зенитки. В толпе прозвучало отчаянное: «Фашисты летят!» Звук усиливался и приближался. Вдруг из-за крыши близ лежащего дома вылетело несколько  самолетов с фашистской свастикой на крыльях. В толпе кто-то крикнул: «Сволочи! На Москву летят!» Самолеты шли на небольшой высоте, рев моторов и сирен напугал и людей и животных. Лошади остановились, начали гарцевать на месте, завертели головами и зафыркали. Беженцы ринулись с улицы в ближайшие переулки. Военные, не теряя организованности, пожались к зданиям, пытаясь укрыться под деревьями, растущими вдоль улицы. Проезжая часть моментально стала свободной. Полина сообразила, что спрятаться с подводами им не удастся, а дорога впереди освободилась, громко крикнула Ольге: «Погнали! – а лошади – Но! Родимая!», и щёлкнула вожжами по крупу лошади. Лошадь, недовольно мотнув головой, рысью рванулась вперед. Ольгина подвода мчалась следом. Они быстро добрались до молокозавода, и уже через час выехали из города в направлении Дмитрова.

Проехав деревню Подвязново, девчонки не увидели своего стада. На душе стало тревожно, где искать своих, они не знали. Решили проехать по дороге дальше, в сторону Дмитрова. Неописуемая радость охватила обоих, когда они увидели Петьку, ехавшего по полю наперерез им. С нескрываемой радостью обе бросились его обнимать, едва тот соскочил с лошади рядом с подводами. Когда Ольга обняла его за шею, кровь прихлынула к его голове, в висках застучало, он почувствовал, что покраснел и сильно смутился от этого.

Краснея и сбиваясь, Петька рассказал, что коровы испугались немецких самолетов и разбежались. Всадники с трудом сумели согнать их в кучу, но при этом они отклонились от запланированного маршрута, и стадо оказалось в районе деревни Бестужево. Сопровождающие подводы, выехав на бездорожье, отстали от стада. Но сейчас уже все собрались на берегу небольшой речки. Тут Дарья вспомнила про Полину и Ольгу и отправила его к назначенному месту встречи на их поиски.

Через полчаса подводы в сопровождении Петьки прибыли к стаду. Все радовались, будто не виделись вечность. За эти несколько дней они стали словно родными. Время полуденного отдыха несколько увеличилось. Коровы, воспользовавшись этими, жадно щипали траву. Полина рассказала Дарье, что шоссе Дмитров – Рогачев загружена войсками и беженцами. Прогнать по нему стадо коров будет сложно. Поговорив с местными жителями и изучив карту, выданную райкомом, Дарья приняла решение идти на Яхрому не через Дмитров, а по Рогочевскому шоссе через Телешово до Федоровки, а дальше на Яхрому через Астрецово.

После обеда погода испортилась, заморосил дождь, похолодало. Решили дать отдых животным. Местные жители организовали ужин и предоставили им для отдыха служебное помещение сельского клуба. Пастух Егорыч и Петька, поужинав, надели плащ-палатки от дождя и отправились в ночное к стаду. Какое же у них было разочарование, когда утром они узнали, что всем сопровождающим разрешили бесплатно посмотреть в клубе вечерний сеанс фильма «Тимур и его команда».

Очередной дневной перегон прошёл без особенностей. По подсказке местных жителей сократили путь, свернув с шоссе не доходя до Федоровки на Филимоново. Жители деревни их встретили тепло. Предложили загнать стадо в опустевший коровник, их коров эвакуировали неделю назад. Помогли провести вечернюю дойку, всё молоко под расписку председателя местного колхоза забрали местные жители. Для сопровождающих истопили баню на берегу прудика. Мужчин было меньше, и их Дарья отправила в баню первыми, мол, мойтесь быстрее, а женщины потом подольше попарятся. Егорыч оказался не охотник до бани, а ребята быстро управились, и даже сумели после парилки окунуться в пруду. Бабы поделились на две группы, вначале пошли пожилые доярки, потом Дарья с молодыми девками. Дарья попросила ребят подежурить невдалеке от бани, вдруг чего понадобится. Так и получилось, закончилась холодная вода. Дарья выставила вёдра на крыльцо и кликнула ребят. Схватив ведра, те побежали на пруд, а когда принесли полные, дверь распахнулась, полуголая Дарья стала забирать у них ведра, а за её спиной голые девки весело завизжали. Последним Петька передавал ведро Дарье и взглянул в приоткрытую дверь. В облаке тумана и пара стояла голая Ольга, слегка прикрывая ладонью низ живота. Её полные груди с пурпурными сосками словно приковали взгляд Петьки. Сердце рванулось и замерло,  ему стало нестерпимо жарко. Глаза непроизвольно стали опускаться ниже, белый живот, пупок, широкие полные бедра, ладонь, закрывающая нечто интимное, обвораживающее, и вмиг ставшее желанным для взгляда. Сердце бешено застучало, а жар неожиданно спустился вниз живота, наполнил кровью мышцы ног и кое-что еще, что стало давить на брюки, предательски выпячиваясь вперед. Секунда, показавшая Петьке вечностью, закончилась смехом Дарьи. «За смотрины у нас деньги берут! Или отрабатывают! Может, спинки моим девкам потрешь!» - весело спросила она остолбеневшего Петьку. Петька покраснел, отдал ведро, прикрыл рукой выпяченный желвак брюк, развернулся и побежал за угол бани к ребятам. Сзади раздался хохот девчат. Ему было стыдно, он пытался уложить предательское тело, но оно наоборот, становилось все упруже и упруже. «Ребята засмеют, если увидят»,  - подумал Петька, развернулся и побежал к пруду. Став на мостках на колени, он направил торчащий предмет вдоль ноги, наклонился к воде и, черпнув ладонью холодную воду, умылся. Стал успокаиваться. Дарья вновь высунулась из бани и крикнула ребятам: «Брысь в деревню, мы выходим к пруду, хотим окунуться!» Ребята поплелись в сторону деревни, Петька шел за ними, но не стремился их догнать. Мысли его путались, в памяти время от времени всплывала обнаженная фигура Ольги, а в душе чувство стыда сменяло непонятное ему чувство радости и счастья. И это было ему очень приятно. Когда ребята отошли на достаточно большое расстояние, возле бани раздался задорный смех. Ребята оглянулись, в вечерних сумерках едва различимые голые тела девчонок с визгом прыгали с мостков в воду.

После бани, поужинав, все быстро улеглись спать вповалку в служебном помещении коровника, накрыв брезентом разворошенное на полу сено. Было мягко, а прижавшись друг к другу было и тепло. За ужином Петька не поднимал глаз, ему казалось, что все знают о его желваке в штанах. Он, то краснел, и его бросало в жар, то его спина покрывалась холодным потом. Ложась спать, он долго думал, с кем рядом разместиться.  В конце концов, заметив, что ни кто, кроме Ольги на него и не смотрит, успокоился и лег рядом с ней. Тепло её тела, запах банного мыла и аромат свежего сена кружили его голову. Такого приятного ощущения он еще не испытывал ни когда, и даже не заметил, как уснул беспробудным сном. Проснувшись утром последним, когда все доярки уже ушли к стаду, вздохнул с досадой, ночь очень быстро пролетела.

Позавтракав, двинулись дальше. Прошли Ольгово, провели полдневную дойку, быстро пообедали. По плану к вечеру должны пройти Яхрому и мост через водоканал "Москва-Волга".

Вот уже и Астрецово позади. Впереди поле, небольшая роща, а за ней и Яхрома. И тут над головами появилась немецкие самолеты. Они шли на Яхрому.

«Мост бомбить будут», - сделал вывод Егорыч.

Все подняли головы вверх, сопровождая взглядом самолеты. Вдруг один из самолетов, словно вздрогнув, стал выпадать из образцового строя. Он резко стал терять высоту и разворачиваться, при этом звук сирены становился всё более надрывным и пугающим. Всем стало страшно, не зная, что делать, подводы остановились. Самолет снижался все ниже и ниже, и всем стало ясно, что он летит в сторону колхозного стада.

Дарья первая вышла из оцепенения и закричала: «Всем в рощу! Гоните стадо в рощу!»

Самолет на бреющем полете пронесся над стадом. От рева моторов и пугающего звука сирены коровы разбегались в разные стороны. Испуганные вздыбившие лошади чуть не сбросили седоков и едва не перевернули подводы. Самолет, пролетев до Астрецово, медленно стал разворачиваться.

«Сейчас на второй круг зайдет!» - крикнул Егорыч.

«В рощу! В рощу!» - громко прокричала Дарья.

Подводы помчались по бездорожью, подпрыгивая на каждой кочке. Все сопровождающие, кроме тех, кто управлял подводами, спрыгнули с телег и бежали рядом. Всадники, добившись управляемости лошадьми, пытались направить разбегающихся коров к роще. Самолет, закончив разворот, вновь приближался. Вдруг из него в сторону стада полетел фейерверк трассирующих пуль, чуть позже зазвучала пулеметная очередь. Одна корова вдруг споткнулась, упала, перевернулась через голову, и осталась лежать на боку.

Самолет снова сделал разворот. Петька, словно во сне, увидел одновременно и бегущую по полю Ольгу, и немецкий самолет, летящий к ней.

«Ложись! Ольга, ложись!» - закричал он. Но Ольга, сорвав косынку, бежала к роще. Самолет стремительно приближался. Рванув уздечку, Петька поскакал к ней, наперерез самолёту. Поравнявшись с Ольгой, он спрыгнул с коня, схватил её в охапку и они вместе упали на траву. В этот момент пулеметная очередь подняла пыль впереди упавшей пары, едва не зацепив убегающего в рощу коня.

Петька с Ольгой лежали на земле, обнявшись. Они не видели ни пулеметной очереди, ни немецкого самолета, делавшего очередной заход, ни разбегающихся коров, ни кричащей и размахивающей руками Дарьи на опушке рощи. Для них обоих время словно остановилось. Их губы нашли друг друга и сомкнулись в бесконечном поцелуе. Немецкий летчик еще раз зашел на лежащую пару, и уже видя их в прицеле, готов был нажать гашетку, но не сделал этого, возможно принял их за мертвых, а может быть, пожалел их любовь, победившую на его глазах саму смерть...

Самолет ещё кружил над полем, когда в рощу прибежала Полина. Она сразу подошла к Дарье и потребовала: «Отдай мой паспорт! А вдруг, тебя убьют, и мы не найдем тебя! Без паспорта первый попавший милиционер арестует как врага народа или немецкого диверсанта! Отдай паспорт!» – словно в истерике твердила она, не замечая вражеского самолета. Дарья поняла опасения Полины, и когда все сошлись к вечеру к роще, собрав в стадо всех разбежавшихся коров, раздала всем их документы.

В этот день они не смогли перейти водоканал. Убитую корову погрузили на телегу и отвезли вместе с молоком в Яхрому. Под расписку сдали в городской военный комиссариат, не взяв себе ни кусочка мяса. Ночевали в роще, натянув между деревьями брезентовый тент. Начинал моросить мелкий дождь. Веселья возле костра больше не было, сама смерть дыхнула им сегодня в лицо...

До пункта назначения гурт двигался ещё пять суток, это была уже обыденная прифронтовая работа. Ребят словно подменили, они вмиг повзрослели на несколько лет. Петька с Ольгой с этого дня всегда были рядом. Все приняли это как неизбежное событие, ни кто не осуждал их поведение, и их, так неожиданно вспыхнувшую, любовь.

При сдаче животных в пункте назначения пришлось оставить и две подводы с бидонами. Домой возвращались на трех подводах. Две лошади под седлами использовали для разведки наиболее кратчайшего пути. Сокращая путь, проехали через город Клин. На центральной площади они остановились, из репродуктора звучал голос Левитана:

«От Советского информбюро. В течение ночи на 24 сентября наши войска вели бои с противником на всех участках  фронта. ... Агрономы, зоотехники и другие работники животноводческих совхозов прифронтовой полосы сохраняют поголовье племенного скота. Бухгалтеру совхоза Токарево П. П. Клюеву было поручено перегнать в глубокий тыл 205 племенных коров, быков и телят. Несмотря на трудности перегона, весь скот доставлен на место назначения в хорошем состоянии. Управляющий фермой совхоза Засижье тов. Гаврилов отлично руководил перегоном более 700 голов скота. Значительную часть пути пришлось пройти по району действий вражеской авиации. Все животные были доставлены в целости. Работники племсовхоза Сычёвка, перегоняя 750 голов скота, организовали в пути переработку молока на сепараторах. Обратом кормили телят, а сливки сдавали на сливные пункты. Перегоном ценнейшего племенного стада руководила тов. 0. В. Суровникова - работник совхоза Носково. Она успешно вывела скот из опасной зоны и доставила его на место назначения без потерь.»

«Дарья, а про нас Левитан тоже расскажет?» - спросил Колька, когда репродуктор замолчал.

«Ты же слышал, там по 700 и 750 голов племенных коров перегоняли, а мы только 120 обычных, да и то одну не уберегли, - грустно сказала Дарья. – Трогай, скоро будем дома!»

Услышанная сводка советского информбюро об успехах советских войск давала надежду. Тем не менее, всех одолевало тревожное сомнение, что будет, если в деревню придут немцы. Как жить, что делать? Не возвращаться нельзя, у всех в деревне остались близкие родственники. Колонна из трех подвод и двух всадников медленно двигалась в неизвестное.

На одной из телег, прижавшись друг к другу, сидели Петька и Ольга. Любовь, так неожиданно вспыхнувшая в их сердцах, подарила им это короткое счастье. Они не знали, и даже не хотели думать о том, какие испытания предстоят им уже в недалеком будущем...

21. Интервью с человеком из прошлого
Александр Козлов 11
3 место в Основной номинации «ВТ»
3 место в Основной номинации «ГТ»
Специальный приз №7

«Здоров будь, Фанасий! Тут вот корреспондент из газеты, хочет интервью  с тебя взять. Поговори с ним! Смотри не сболтай чего лишнего, сам знаешь, какие последствия могут быть», - скороговоркой протараторил председатель колхоза, переступая порог.

 Вслед за ним в облаке морозного тумана в избу вплыл хлюпкий парнишка, в светлым пальто из драпа и меховой шапке-ушанке с приспущенным козырьком и завязанными на затылке тесёмками наушников. Он усердно потирал замерзший нос и щёки, и, громко стуча валенком о валенок, тщетно пытался сбить прилипший к ним снег, топчась у порога на сухой невыделанной овечьей шкуре, кожАнке.

«На крыльце голикОм надо было обмести валенки - то, а не в избу снег тащить», - недовольно буркнул Афанасий.

«Ну, не серчай, Фанасий, городской он, это я промашку дал, не объяснил», - попытался разрядить обстановку председатель.

Увидев образа с горящей возле них лампадой, корреспондент шепнул председателю: «Он верующий что ли, сейчас и будет одно и то же твердить на все вопросы - «Слава Богу, хорошо!»

«Не паникуй!» - шепнул в ответ председатель.

«Ну, чего под порогом толкаетесь, проходте вперед! Если надолго, то раздевайтесь. Анисья, ставь самовар!» – сделав вид, что не слышит шёпот вошедших, проворчал Афанасий. Пристально оглядев корреспондента с ног до головы, добавил: - «Слава богу, живем хорошо! Правда, угощать шибко нечем, а картошкой с солеными огурцами накормить можем, если не побрезгуете».

Председатель хитро подмигнул корреспонденту и вытащил из-за пазухи бутылку самогона. «Я же говорил, у Фанасия закусь найдется! Ты Анисья не сердись, не каждый день к нам корреспонденты с района приезжают. Да и для сугреву немного надо, мороз-то вон как завернул!» - обратился он к жене Афанасия.

Поставив бутылку на стол, председатель скинул с плеч тулуп и повесил его на гвоздь слева от двери. Отряхнув шапку от инея, попытался водрузить её на воротник тулупа, но подумав, положил на край лежанки русской печи, чем напугал лежащих там внуков Афанасия от средней дочери. Корреспондент последовал примеру председателя. Раздевшись, оба прошли в середину комнаты, ожидая предложения усесться за стол.

Корреспондент, словно ненароком, изучал обстановку избы, которую освещала подвешенная над столом керосиновая лампа с абажуром. В центре избы, челом к двери, стояла русская печь. Дощатая перегородка между печью и передней стеной разделяла избу на две половины. В левой половине в переднем углу под образами стояли две лавки, по передней стене - длинная, вдоль боковой - короткая, рядом с ними стол с несколькими табуретками. Справа вдоль перегородки весь промежуток от печки до окна занимала железная двуспальная кровать, покрытая покрывалом, поверх которого горкой лежали три подушки, накрытые кружевной накидкой. С торцов и сбоку кровать украшали подзоры с кружевами. Вдоль кровати и печки, от самого окна до кожанки возле двери на полу лежал разноцветный полосатый самотканый половик. Слева, недалеко от стола, стоял буфет с красивой резьбой по дереву, что говорило о былом достатке семьи. Рядом с буфетом, напротив печи, стояла небольшая печка - щит, соединенный с русской печью жестяной трубой, расположенной вверху под потолком. Обычно русскую печь топили утром, чтобы приготовить еду, а в зимнее время года ночью избу обогревали щитом, сжигая в нем вечером охапку дров. Вот и сейчас там потрескивали поленья.
Между щитом и задней стеной дома занавеска отгораживала уголок с кроватью и сундуком. В правом углу от двери напротив шестка печи располагалась кухня с небольшим столиком в углу, над которым висел шкаф с посудой и продуктами. У стены на небольшой скамейке стояли ведра с водой. Сразу возле двери к стене прикреплен рукомойник, под ним ведро для использованной воды. На гвозде рядом с рукомойником висело льняное полотенце для лица, ниже, на уровне пояса, темно-синяя сатиновая тряпка для рук. Между рукомойником и скамейкой прислонившими к стенке стояли несколько ухватов и кочерга. Между печкой и правой стеной избы висела занавеска, закрывающая вход в левую половину избы. Окна были украшены двумя отдельными занавесками. Верхняя - из тюли, одна на всю ширину окна. Нижняя из плотной белой ткани, состояла из двух занавесок, которые днем раздвигались по сторонам, давая возможность солнечному свету проникать в избу, а вечером сдвигались в середину окна, закрывая оконный проем и предотвращая возможность заглядывать в избу с улицы. Не каждая семья в деревне имела занавески на окнах. Возле печи со стороны кухни слева от шестка на табурете стоял самовар.

 Анисья черпнула совком красные угли в щите, всыпала их через конфорку в кувшин самовара, бросила туда щепу и насколько сухих еловых шишек и деревянных брусочков, сняла конфорку, нахлобучила на самовар трубу и, выдернув крышку из круглой дыры в печи, вставила калено трубы в это отверстие. Пламя щепы, подхваченное тягой печной трубы, загудело в самоварной трубе, быстро разжигая деревянные брусочки и шишки. В самоваре что-то треснуло, и он начал потихоньку шуметь.

Афанасий пригласил гостей к столу. Корреспондент достал блокнот и карандаш, присел на лавку к столу и приготовился записывать. Он внимательно поглядел в глаза Афанасию и  немного растерянно спросил: «Извините, председатель все твердит – Фанасий, да Фанасий! А как правильно ваше имя и отчество?»
«Дак, это у нас в деревне у всех имена перевирают, сокращают, чтобы проще обращаться друг к другу. Так сказать, чтобы время лишнее не терять! – первый раз за вечер улыбнулся Афанасий. – А имя моё – Афанасий, а отца моего звали Иван. А сами-то кто будете, для чего вам я потребовался? »

«Я корреспондент газеты «Серп и Молот». Мне поручили взять интервью у передовиков в колхозах района. Вот председатель и порекомендовал мне вас. Мне известно, что вы были кузнецом. У вас была своя кузница. А когда создавался ваш колхоз, вы вступили в него, добровольно передав её колхозу. Это так?» - спросил корреспондент, заглядывая в свой блокнот.

Афанасий сразу нахмурился, тяжело вздохнул, оглянулся в сторону кухни, и обратился к жене: «Анисья, ну где там ужин?» Анисья положила на стол три вилки, поставила блюдо с горячей картошкой в мундире и тарелку с солеными огурцами, достала из комода три граненых стакана, потом принесла хлеб, завернутый в салфетку. Развернув салфетку, взяла краюху в руки и, прижав её к груди, большим ножом отрезала несколько ломтей, положила всё обратно на салфетку и ушла во вторую половину избы.

Афанасий кивнул председателю. Тот, взяв бутылку, зубами вытащил пробку и налил самогон в каждый стакан до половины. Затем первый поднял стакан и сказал: «Ну что, выпьем за знакомство!» Все взяли стаканы, чокнулись и выпили. Афанасий подвинул тарелку и миску к гостям поближе. Занюхали хлебом, закусили огурцом, дружно выбрали по горячей картофелине и стали чистить на ней кожуру, иногда дуя на обожженные пальцы. Закусили, чередуя хлеб, огурец и картошку.

Первым молчание нарушил корреспондент: - «Афанасий Иванович, так что вы расскажите о своем решении вступить в колхоз?»

«А что вы хотите услышать, что я не захотел, чтобы меня раскулачили и в Сибирь отправили? Вон в соседней деревне, отказался кузнец в колхоз вступать, и где он? Где его жена и дети? А у меня на то время их шесть было, и меньшей, Польке 10 лет».

Председатель нервно несколько раз толкнул Афанасия ногой под столом, схватил бутылку и со словами: « Давай-ка повторим!» - плеснул понемногу в стаканы.

Повторили. Съели ещё по одной картофелине. Корреспондент вновь потянулся за блокнотом. «Так значит, вы теперь убедились, что десять лет назад сделали правильный выбор! - торжественно воскликнул он. – И вы целы, и семья в достатке!»
Председатель с удовольствием покачал головой, вытирая пот со лба и толкая Афанасия ногой под столом. Но Афанасий, словно не замечая намеки председателя, уставился на корреспондента и спросил: «А вы видели, в каком состоянии кузница спустя десять лет? Где весь инструмент? Если требуется кузнечный ремонт, обращаемся в село! Уголь полгода назад закончился, и ни кому нет дела!».

Председатель прямо подскочил на табурете. Схватил бутылку и разлил оставшийся самогон по стаканам. «Афанасий, выпей, да остуди свою голову. А то сейчас наговоришь, что у нас в колхозе вредители народа имеются. Заказали уже уголь, месяц назад заказали! На следующей неделе отправим подводу в район и привезём! А тебя я сколько раз просил найти толкового парня да обучить кузнечному делу. А ты: «Нет, по наряду работать буду. Старый уже!»

«А у тебя на ферме толковые есть? Говно из-под коров хорошо и вовремя убрать не могут. Коровы все по уши грязные. А молока они сколько в день дают, ведро! А домашние коровы - три ведра! Почему?» - повышая и повышая голос, наступал Афанасий на председателя.

«А потому, что колхозники не добросовестно работают, абы как, время отбыли, трудодень заработали, и айда на домашнее хозяйство, на себя работать! А на себя можно и напрячься, силы то сэкономили!» - вспылил председатель.

«А что для колхозника трудодень? Палочка в твоем талмуде! Что он получит в конце года на эту палочку! Шиш с маслом! Все давно уже ноги протянули, если бы не личное хозяйство! В прошлом году ни копейки на трудодень не выдали. Деньги крестьянин видит, когда своё что-нибудь продаст!»- разогретый самогоном наезжал Афанасий на председателя.

«А ты будто и не знаешь, что государство нам трактор в прошлом году дало. За него мы должны рассчитаться?»- словно козырную карту бросил на стол председатель.

«Трактор - это хорошо! А сколько дней в году работает твой трактор? Он больше в ремонте стоит и запчасти ждет! А народ как в прошлом веке, всё делает в ручную, да на лошадях выезжает. Косим - косой, гребем - граблями, рожь жнем - серпом, молотим – цепом. Воду коровам и ту таскаем ведрами. Зять был в Москве в прошлом году на открытии какой-то сельскохозяйственной выставки, там разные машины показывали, и сеялки, и веялки, и косилки, и насосы. А где они, почему у нас их нет?»

«Как рассчитаемся за трактор, так и мы чего-нибудь купим», - попытался оправдаться председатель.

«Говоришь: «Найди умного для обучения!» Да все умные ринулись в город, там деньгами за работу платят. Даже вон в селе, в стеклодувке, и то выгоднее работать, чем у тебя в колхозе!» - окончательно вышел из себя Афанасий.

Председатель выплеснул в рот оставшийся в стакане самогон, соскочил с табурета, побежал к двери, схватив на ходу шапку с печи, и махнул рукой корреспонденту: «Пошли отсюда, я думал, он по-человечески поговорит, а он в бочку полез!» Снял с гвоздя свой тулуп. Корреспондент тоже опустошил свой стакан и стал одеваться. «Ну и показал ты мне передовика, он же человек из прошлого, он же частную собственность восхваляет, в бога верит!»- с обидой шепнул он председателю.

Из-за печи вышла Анисья: «Куда же вы? Председатель, а чайку попить, самовар уже закипел!»

«Спасибочки! Я уже сам закипел от твоего дурака! Теперь вот убеждать корреспондента придется, что он ничего не слыхал!» - выругался председатель и, пропустив вперёд корреспондента, вышел из избы, громко хлопнув дверью. Белые клубы тумана, медленно оседая, доплыли до середины избы.

Афанасий молча сидел на своём табурете. Приподняв голову на образа, он тяжело вздохнул и сказал: «Неужели ты это не видишь? Тогда почему ничего не делаешь?» Испуганные пацаны круглыми глазами смотрели с печи на деда, не понимая, что произошло. Анисья подошла к Афанасию, положила руки на плечи, прижалась к его спине. «Всё он видит! Это испытание всем нам, за грехи людские. И чего ты разошёлся, накликаешь беду на наши головы», - со вздохом сказала она и уголком платка вытерла навернувшие на глаза слезы.

«Я человек из прошлого! - задумчиво проговорил Афанасий. - Посмотреть бы, какими вы будете в будущем... А самогон-то у него паршивый!» - и с досадой отодвинул стакан на середину стола...

Примечания:
ГолИк - веник из тонких березовых веток без листьев (голые ветки).
КожАнка - высушенная невыделанная шкура овцы, используемая в качестве коврика для вытирания ног на входе в избу.

22. Солдат Победы
Николай Кокош
         
  75 лет отделяют нас от победоносного Мая 1945 года. В эти дни все поколения, родившиеся после войны, отдают дань уважения и признательности нашим отцам и дедам, победившим фашизм.

            Среди героев, кто вступил в смертельную схватку с врагом и внес свой посильный вклад в  Великую Победу, был и наш отец Евтушенко Григорий Антонович.

            Родившись в маленьком украинском селе Сагуновка, что на Черкащине,  Григорий Антонович в шестнадцать лет, выдав себя за восемнадцатилетнего, добровольцем ушел  на фронт. Всю войну он прошел пехотинцем со своим неразлучным "другом" - противотанковым ружьем.

            На его счету два подбитых  танка и два бронетранспортера противника. В 1943 году  за проявленные мужество и героизм в боях под Сталинградом, он был удостоен ордена"Красная Звезда" и боевых медалей: "За отвагу" и "За боевые заслуги".

            Дважды был ранен,  но каждый раз  после лечения в госпиталях,  возвращался в свою родную, стрелковую роту.

             После тяжелых наступательных боев в Венгрии, в районе озера Балатон,  во время длительного затишья перед наступлением на Будапешт с ним и его друзьями произошел очень интересный случай.

             Начало ноября 1944 года, только что завершилась Апатин-Капошварская операция. Войска 2-го и 3-го Украинских Фронтов закрепились на захваченных рубежах. Идет перегруппировка сил и средств,поредевшие роты и батальоны принимают прибывшее пополнение. Чтобы занять людей и дать им возможность немного отдохнуть, командующие Фронтами генералы Малиновский Р.Я. и Толбухин Ф.И. принимают решение: организовать спортивный Праздник. Ставка была сделана на зрелищные виды спорта: футбол, борьбу, поднятие тяжестей и, конечно же, на 15-ти километровый кросс  с привлечением широкого круга армейских спортсменов и физкультурников...

Кросс по пересеченной местности, вблизи озера Балатон, вызвал особый интерес у военных спортсменов и их болельщиков.

             В соревнованиях взяли участие представители всех частей двух Фронтов, лучшие бегуны, имеющие спортивный опыт еще из предвоенного периода. Как рассказывал Григорий Антонович, а он выступал за один из стрелковых полков 2-го Украинского Фронта, рядом с ним бежали чемпион Москвы в беге на длинные  дистанции Виктор Агеев, представляющий, как и рядовой Евтушенко, 2-й фронт и  призер первенства Ленинграда по кроссу Николай Переверзев, возглавлявший команду кроссменов 3-года Фронта.

       Всего из двух дружественных фронтов набралось 75 бегунов, каждый из которых не только стремился вывести свою команду на первое место в соревнованиях, но и "засветиться" - лично, попасть, как минимум, на вторую или третью ступеньку пьедестала почета.   Кроме чисто спортивного интереса, был интерес и меркантильный: первая тройка призеров награждалась трофейными швейцарскими часами, а самое главное, все они уезжали в краткосрочный отпуск. Поэтому борьба на дистанции шла "не на жизнь, а на смерть"!

             Опыт участия в соревнованиях по легкой атлетике имелся и  у Григория Антоновича. Перед войной он не единожды  принимал участие в соревнованиях по бегу, толканию ядра и метанию копья... Один раз даже стал  чемпионом Чигиринского района по многокилометровому кроссу.

             Несмотря на военную обстановку, соревнования по кроссу были организованы по всем правилам: судейская бригада за столом с красной скатертью, бланки протоколов, судьи -контролеры по всей дистанции пробега, каждый участник получил персональный номер. На старте, финише и вдоль дороги -расположились болельщики. Играл сводный духовой оркестр...

             Сдерживая волнение и нервную дрожь, рядовой Григорий Евтушенко,  по выстрелу сигнальной ракеты, стартовал одним из первых.

              Бежать было нелегко, сказывалось не только отсутствие должной подготовки перед соревнованиями, давали о себе знать и полученные в боях ранения...

              Первую половину дистанции Григорий прошел в составе первой пятерки, лидировали в ней москвич и ленинградец. Они уже видели себя чемпионами.

              На последних трех километрах рядовой Евтушенко начал заметно отставать, его обогнал один, потом еще несколько бегунов.

              Спасло ситуацию и придало силы бегущим, в том числе и Григорию,   появление на горизонте девушек из военно-полевого госпиталя его родного Фронта. Их призывные крики:" Даешь второй Фронт!"-коренным образом изменили расстановку сил на кроссовой дистанции. Григорий стал отчаянно сопротивляться усталости. "Надо во чтобы-то ни стало,- твердил он себе,- догнать одного, потом другого и третьего спортсменов..."

              Через каких-то десять минут рядовой Евтушенко догнал своих именитых товарищей: Агеева и Переверзева. Теперь уже они бежали втроем, впереди всех. Остальные бегуны - следовали от них на почтительном расстоянии.

               Григорий бежал все быстрее и быстрее, пот заливал глаза, сердце вырывалось из груди, в ушах стоял сплошной шум.

               Вот впереди бежавший Виктор Агеев разрывает натянутую ленточку финиша, за ним пересекает заветную черту и Григорий, Переверзев финиширует третьим.  Радость того, что он среди победителей соревнований, переполняет сердце рядового Евтушенко. В нем все поет, ему хочется обнять весь мир!

               Их всех троих подхватывают сильные руки болельщиков, они норовят подкинуть спортсменов, как можно выше. Что может быть лучше, чем осмысление того, что ты сумел сделать невозможное!

               Виктора, Григория и Николая с победным финишем поздравляет лично командующий  46-й армией генерал-лейтенант  И.Т.Шлемин. Он доволен, что 2-й Фронт  "утер нос" "толбухинцам!" На следующий день вся "троица", счастливая,  обласканная друзьями и начальством, уезжала в отпуск на Родину.

                Григория Антоновича уже десять лет, как нет в живых. Но память о его боевых  заслугах, спортивных достижениях мы бережно храним в своём сердце. На него равняемся мы: его дети, внуки и правнуки.

23. Семья Победы
Виктор Колбасин

В который раз, 9 мая 2020 года мой дед по материнской линии Могилевский Яков Васильевич, в звании рядового бойца Красной Армии, пройдёт в одном строю с односельчанами, но не по улицам степного хуторка Николовка к мемориалу павшим воинам. Его путь, как и многих участников войны, находится в виртуальной реальности от сервера к серверу посредством сети Интернет. Карантин и самоизоляция переместили солдат «Бессмертного полка» с улиц и площадей в социальные сети и порталы. Яков Васильевич не долгожитель, дед даже не дожил до Победы, сгинул в горниле войны. «Пропал без вести в июне 1942 года», - такое короткое письмо пришло из Министерства Обороны… Вернее сказать я, внук так считал… Бабушку я не помню, потому, что мне едва исполнилось два года как её не стало… Все рассказы о военном лихолетье из уст отца и матери. В прошлом году, в июне месяце, случайно обмолвился о деде, мне помогли с поиском в архивах Министерства Обороны, уточнили дату гибели: 3 апреля 1943 года. Выцветшая от времени, чудом уцелевшая фотография, через года, донесла спокойствие и решимость на лице этого человека, сражаться до конца за правое дело. В составе «Бессмертного полка» Яков Васильевич продолжает охранять наш покой. Шальная пуля или осколок принятая им уберегла нас, потомков, позволила  вырасти, приобрести профессию, найти своё место в жизни. А тогда, в лихие сороковые, некогда было думать о себе и своём благополучии.  Был призван в ряды Красной Армии Морозовским райвоенкоматом, оставил на попечении и воспитании жены, моей бабушки пятерых детей. Старшей Клаве шёл девятый год, а младшему Николаю второй…
Жили трудно, иногда впроголодь, ели жмых вместо хлеба, собирали желуди, грибы, съедобные корневища растений, варили борщ из листьев крапивы. Пережили оккупацию, которая длилась около полугода. Оккупанты вели себя нагло, не стеснялись воровать  на подворьях кур, гусей, не брезговали забрать чугунок с борщом или кашей, особенно в этом преуспели румыны. Бабушка всё время боялась за детей, как бы чего не сотворили. Часто чужие солдаты наводили оружие на детей и говорили: «Пуф! Пуф!» и громко гоготали, когда видели испуг на лицах малышей. Когда наступали на Сталинград бесконечной вереницей тянулись, сменяя друг друга, танки автомобили, пехота на мотоциклах, тыловые части на подводах, в небе непрерывно был слышен гул самолётов, казалось не числа врагам…, а при отступлении всё закончилось буквально за сутки.
На войне как на войне, окончилась оккупация, а бабушка сама чуть не стала смертельной опасностью для своих собственных детей. Когда Красная армия перешла в наступление, по многим дорогам оставалось много разбитой трофейной техники, иногда хуторяне находили среди поломанной техники аптечки, сухие пайки и разные другие полезные в хозяйстве вещи. В одну из таких вылазок бабушка принесла моток марли и какие-то кругляшки. Поделилась с соседкой в разговоре, что нашла детям игрушки и показала их. «Верка, та цеж гранаты!» По воспоминаниям бабушки сразу руки и ноги одеревенели. Как смогла осторожно вытащить из карманов опасные находки и куда их выбросила помнила с трудом…Передовые части наступавшей Красной Армии не смотря на снег и мороз, преследовали вражеские части, изгоняя их с родной земли. На постой в хаты заходили целым отделением, стелили шинели прямо на глиняном полу и спали не раздеваясь, делились с детьми пайком и кусковым сахаром. Дети на следующий день хвастали, кому больше досталось кусков сахара, конфет в помине не было…
Не смотря на письмо из Министерства Обороны, ждала дедушку до последнего. Тем более возвратившийся брат дедушки рассказывал: «Мы были в одной части и помню бой, после которого я его потерял. Начался артобстрел, потом немцы пошли в атаку, а наша часть отступила…»
От зари до зари продолжалась работа: сначала в колхозе, а затем на крохотном огородике, чтобы на столе всегда была свежая зелень и овощи. Техники не было никакой: либо разбита, либо на фронте. Откуда-то с южных областей привезли волов и несколько верблюдов – это и была основная тягловая сила. Случалось, даже на коровах, пахали. Образование получили в основном начальное – некогда, да и не в чем было в школу ходить. С четырнадцати лет дети шли на работу в колхоз, помогали в уборке урожая, возили солому с полей, оставались ночевать на полевом стане, чтобы не опоздать к утренней смене. На хрупкие женские плечи легли непосильной тяжестью заботы по воспитанию многодетной семьи, но всё выдержала русская женщина, вывела всех в люди. Так ковалась Победа в тылу и на фронте…
Я родом из Советского Союза, пережившего страшную войну, как и все односельчане так или иначе пострадавшие от  этого тяжкого испытания. Мальчишкой, бродя по окрестностям хутора, часто находил стреляные гильзы, пули со следами коррозии, а однажды нашёл снаряжённый боеприпас с интересной формой пули. «Это итальянский патрон от винтовки» - пояснил отец. Он знал толк в вооружении: ему было двенадцать лет, когда началась война, после окончания военных действий в оврагах и окрестных балках отыскал 3 винтовки, которые впоследствии конфисковал участковый оперуполномоченный. Долго в семье хранился немецкий штык-нож и нож, выточенный из сломанной казацкой сабли, которые использовали в хозяйственных нуждах. Вездесущие мальчишки, играя в войну, часто находили ржавые немецкие каски, гильзы от крупнокалиберного оружия и пушек, да и в пятидесятые годы за неимением большого числа керосиновых ламп использовали коптилки из использованных артиллерийских снарядов. Некоторые из находок впоследствии оказались экспонатами экспозиции школьного музея, посвящённого времени Великой Отечественной войны. Так из личного опыта и рассказов отца и матери сформировались сведения и факты, о том страшном периоде, в сороковые годы двадцатого столетия.
Каждый раз, стоя у обелиска павшим односельчанам на 9 мая, вспоминаешь, какой ценой завоёвана Победа. Чем дальше от весны 45, тем меньше ветеранов, а после 70-ти летнего юбилея остались только дети войны, которые неторопливой походкой идут к мемориалу. А в мае 2020  вынуждены сидеть в домиках и хатах,  в ожидании почтальонов или работников сельского поседения со словами поздравления.

24. Офицерская сага
Евгений Колобов
               
Часть 1

                Война моего отца, которому повезло остаться живым!

                Я пол мира почти через злые бои
                прошагал и прополз с батальоном,
                а обратно меня, за заслуги мои,
                санитарным везли эшелоном
                В.С. Высоцкий

                Где-то под Орлом или Курском (лето 43-го)

                День первый

Не нравится мне эта позиция! Ровное поле с плавным подъёмом в сторону немцев. За этим подъёмом сколь угодно танков можно накопить и в каком угодно месте. Три батареи растянули по этому полю, четвёртую - Сеньки Горохова, поставят перпендикулярно нам, чуть впереди, в каких -то чахлых деревцах. То ли роща там была до войны, то ли лесопосадка какая-то. Если немцы пойдут с той стороны, как предполагают в штабах, то Сенька их по бортам бить будет, пока они  всё внимание  нам уделять будут. Ну а, если будет по другому, тогда и будем посмотреть. Лошадей, нашу конную тягу увели в тыл, как закончим огневую позицию копать, нужно людей послать коней обиходить. Марш был нелёгкий. Коноводы, конечно, сейчас занимаются чем им положено. Выгулять, потом напоить (воду найти), овса с ячменём задать, а уж чистить, вычёсывать -это боевые расчёты.
Все пехоту жалеют - всё на себе и пёхом, ну и копать, копать. Артиллеристам шагать столько же, копать не меньше. Орудия (огневую позицию) зарыть, окопы (ровики) для расчётов, снаряды само собой укрыть.  НП ( наблюдательный пункт) и так далее  и тому подобное. Материальную часть проверить, а потом лошади.   
Слышал я, что скоро все полки ИПТА на мех тягу переведут - полегче будет. интересно,  а шашки офицерам оставят? Здесь-то толку от неё... но в тылу пофорсить!
Шпоры с серебряным звоном, шашка - все девчонки наши. Недаром в войсках говорят - "Умник в артиллерии, щёголь в кавалерии, пьяница во флоте, а дурак в пехоте". Так  что мы умные щёголи. Только до девушек дожить нужно...
 ИПТАП (Истребительно-противотанковый артиллерийский полк) особый вид артиллерии. Особые пушки (с удлинённым стволом), особый боекомплект. Подкалиберные и куммулятивные снаряды бывают и у полковых артиллеристов, но доля их гораздо меньше чем у нас. Вся ИПТА сведена в отдельные полки Резерва Главного комитета Обороны, соответственно ставят нас только на танкоопасные направления. На войне всякое бывает и с закрытых позиций приходится стрелять и с пехотой драться, но это больше исключения. Мы на острие вражеской танковой атаки. Позиции ИПТАП впереди пехоты, на линии боевого охранения. На рукавах шеврон - чёрный ромб со скрещёнными пушками. У немцев приказ - комиссаров, жидов и ИПТАП-овцев в плен не брать. Да какой там плен, если танками не передавили, живые в тыл на переформирование. Огонь по танкам прямой наводкой с дистанции 500 метров. Пока танк проходит это расстояние можно успеть выстрелить 2 раза, если повезёт. Дальше, если не раздавили, прицел снять, гранату в ствол и на переформирование. Схема простая. В жизни сложнее выходит и гораздо кровавее. Бывало от полка два десятка боеспособных солдат оставалось после одной атаки, но суровый расчёт войны в этом есть. Пушку сделать гораздо дешевле чем танк, расчёт для неё подготовить быстрее, чем танкистов обучить, так что если батарея погибнет, но два танка сожжёт -задача выполнена.Пять сотен метров. Полкилометра. Для кого-то они станут последними. Кому-то предстоит сгореть в железной коробке или задохнуться, не в силах выбраться на свежий воздух. Кого-то разметает на куски по родимой земле и только по каким-нибудь особым приметам, пряжке, ложке с нацарапанным именем, фамилией точно скажут - Погиб , не пропал без вести. Смерть на войне бывает разная и очень редко красивая. Однако, каждый надеется выжить. Без надежд войны бы не было.

Я командир батареи, самый молодой в полку, а может и во всех ИПТАП. Воюю два года, с августа 41.
Как сейчас помню. Мне 16-ть, братишке Вилену 15-ть лет. Виля (Владимир Ленин) крупный, выше меня. Севастополь, где отец Тимофей Николаевич, командовал 11-м Пролетарским пехотным полком, бомбили уже второй месяц, немцы рвутся в Крым, неразбериха. У матери на руках младшая дочь Римма. Мама озабочена отъездом к отцу (его за полгода до войны  перевели с полком на Дальний Восток). Мы с братом в солдатском (всегда так ходили) на призывной пункт, нам мол по 18-ть, обученные. Хоть в пехоту, пулемёт, навыки снайперской стрельбы, миномет, 45мм пушка любым в расчёт, хоть подносчиком, можем и наводчиком. Документы, мол, разбомбили вместе с домом. Фамилия отцовская на слуху была, короче взяли нас. В учебную команду. Почему-то повезли на Кубань, потом Ростов, потом дальше. Так мы оказались на Ленинградском фронте. Помню выдали нам по трёхлинейной винтовке Мосина образца 1891/30 года и по обойме патронов, аж по 5-ть штук, посадили в какую-то канаву, мол - "Держать оборону, мать вашу". Ни одного офицера!  Кухни тоже нет. Дня через два, зафырчало что-то впереди. Показался то ли танк, то ли танкетка, взрослые мужики закричали: "Танки" - и бежать в разные стороны. Мы с Вилей добросовестно выпустили в сторону страшной машины по 5-ть патронов, вытащили затворы, сняли сапоги, чтоб бежать легче и в противоположном направлении на максимальной скорости. К концу дня добрались до военных. Тормозят всех бегунов и быстренько так, с "русскими" знакомыми всем оборотами формируют какие-то команды. Были там военные с зелёными фуражками и красными, даже НКВДешники. Мы с братишкой не сговариваясь (давно всё обговорено) к артиллерийскому капитану. Свои мол, в суматохе, по ошибке в пехоту попали.
Капитан: - Учётная специальность?
- Наводчики.
- Как произвести пристрелку на закрытой позиции?
Я ему формулу расчёта.
- А из миномёта?
Тут Виля, не вовремя решил себя показать, его  в миномётный расчёт и определили, а меня в батарею 45мм пушек. Как мы просили капитана не разлучать, ну да тут какой-то старший командир заорал : - "Миномётчики срочно ко мне! Строится. Налево, бегом марш!"
Так я больше Вилю и не видел. Сейчас он там же, на Ленинградском, хоть теперь, в артполку при стрелковой дивизии. Почти год в миномётчиках провоевал, дважды легко ранен. Медаль "За отвагу" и "За боевые заслуги". "ЗБЗ" её бойцы зовут. Теперь тоже на 76 мм .
 Я, почти 4-ре месяца, лейтенант, закончил Ростовское артиллерийское училище, 3-х месячный ускоренный выпуск. Отец (он всё на Дальнем Востоке, командует какой-то шибко секретной школой снайперов), написал что Вилю тоже на днях направят в арт.училище. Только бы всё получилось!
 Батя рапорта подавал на фронт. На  последний из Москвы по телефону: "Ещё один рапорт - понизим в звании, но заниматься будешь тем, что тебе поручили, ты коммунист или где?"
 Все эти воспоминания пронеслись под беспрерывную работу лопатой. Хотя комбату копать не положено, хочешь дополнительный шанс уцелеть, копай.   Нужно быстрее зарыться, когда бой, через час или день никто не знает.     Может придёт команда всё бросить, передислоцироваться на другой участок. Сотни раз бывало и так, а может кому на роду написано навсегда здесь остаться. Скинут останки в разбитый ровик, присыплют землёй. Писарь отпишет домой: "Погиб смертью храбрых при защите СССР", только невыразимая, непреходящая, боль у родных и чувство вины у уцелевших.
Что за мысли сегодня в голову лезут, тревожно мне как-то. Хотя солдатская мола гласит: "У хорошего бойца перед боем всегда понос", как-то не по себе. Куража нет.
 Ох, не нравиться мне эта позиция и грунт тяжёлый - вязкий. Не раздолбить, потом не оторвать. Трава какая то сухая по грудь высотой. Два штыка лопаты через сплошные корни нужно прорубаться. Бойцы говорят - чернозём. Где-то на Белгородчине, или Орловщине. Нам знать не положено. Ночью выгрузили на безымянном полустанке. Два дня шли в хорошем темпе. Возможно вечером начальник штаба прояснит, когда будет выдавать карты "трёхвёрстки", да что по 5-и киллометровке поймёшь? А вот пока с "железки" сюда дошли, все поняли - серьёзное дело предстоит. Я такой основательной обороны за два года войны, не видел. Окопы полного профиля, блиндажи с бревенчатым накатом, артиллерийские позиции уже готовые, сетями маскировочными  прикрытые, противотанковые рвы, "ежи" и т.д. И всё это чудо наполняется войсками, техникой, сапёры везде ползают, мины ставят.

- Где комбат? -  громко спрашивает незнакомый усатый сержант у бойцов. Я в солдатском х\б, без гимнастёрки с лопатой в руках. Кричу:
 - Сюда двигай, земляк.
Приходится одеться, лейтенантские погоны и две медали "За отвагу", наверное, рассеяли его недоверие к моей молодости. Повертел строго головой по сторонам, не разыгрывают ли его, кашлянув в кулак, сержант доложил:
- Командир взвода сапёров 126 Сапёрного батальона. Прибыл для постановки противотанковых мин.
Вот оно солдатское счастье! Сроду такого не было. Хоть на моём участке  ответственности никаких балочек, низин с "мёртвыми" зонами не наблюдалось, но лишними мины точно не будут.
- Дорогой ты мой сержант, где ж ты два года был? При таком обеспечении нас за рубль двадцать не возьмут!
Сержант, смущённо опуская глаза, пробасил:
 -Всего 12 штук, лейтенант. Куда ставить?
- Поровну по флангам. Пошли покажу.
- Товарищ лейтенант, а чего не по директрисе, разрешите спросить?
- Если танк перед пушкой подорвётся, другой за него спрячется и за 4-ре выстрела, как в тире нас расстреляет, а мы его достать не сможем.
- Толково! Извините, товарищ лейтенант.
- Ладно, сержант,  ты уж проследи, чтоб все 12 поставили.
- Будет исполнено! Слышь, лейтенант, не обижайся, лет то тебе сколько?
- Чего обижаться?. 18 скоро будет.
- Доживи до Победы, сынок.
- Тебе тоже, целым, домой вернуться.
Сапёры живо потащили своё имущество куда показал, а я на позицию батареи, пора перекур объявлять, бойцы взопрели, а танковых моторов пока не слышно. Ветер как  раз с той стороны.
Ещё сюрприз, пока ходил, приехала кухня.
Старшина, метров за 20-ть кричит:
- Ком.полка разрешил приём пищи.
- Кухню под сеть. Первое, четвёртое орудие полчаса, приём пищи, отдых, 2, 3 продолжать работать, потом наоборот.
Повар загундосил:
- Долго, товарищ лейтенант, у меня не одна Ваша батарея.
- Ничего, мы тебя дольше ждали. Ужин будет?
- Будет.
- На ужин сухарей побольше привези, а то позавтракать может не успеем.
- Завтрак в термосах привезу, на рассвете, немец до 8-ми воевать не любит.
- Давай в термосах и кормилицу подальше отгони, не демаскируй огневую.
- Есть.
Еда для солдата дело важное, на передовой редко нормально можно поесть. Как правило еду привозят перед рассветом, завтрак и обед сразу, а ужин по темноте. Водка только в ужин, комполка такой завёл порядок, а вообще везде по разному.
В пехоте (не у всех), дают перед атакой. Я считаю неправильно, даже если по 100 грамм, много ты набегаешь под "бемсом". Под огнём выживает тот, кто лучше бегает и лучше ориентируется.
Стрелять даже после 50 грамм будешь хуже, хоть из пистолета, хоть из пушки. Глазомер не тот, расстояние до цели не получается точно определить, а если ещё угловую скорость нужно учитывать печальный результат. Короче, перед боем - никогда. Только перед сном, для согрева.
Немного в стороне в воздухе зажужжал самолёт. С севера, значит от немцев. Разведчик. Сразу развернулся и назад. Через несколько мгновений, с нашей стороны четвёрка ястребков. Догонять не стали. Отогнали и ладно.
Хорошие у фашистов самолёты-разведчики. Быстрые, мощно вооружённые. Часами могут в воздухе висеть, если им не мешают. Сам не видел и не слышал, чтоб зенитчики "раму" (так эти аэропланы бойцы называют) сбили.

Около полудня подошёл стрелковый полк, начал зарываться в землю в 100 м за нами, сходил к их начальнику артиллерии , так сказать, познакомиться и согласовать действия. Серьёзный такой дядечка. Пожилой, лет 40-45. Капитан, с орденом "Красной Звезды" и  нашивкой за тяжёлое ранение.
Я показал свои сектора обстрела, заминированные участки, на всякий случай, сказал: "Если танки до нашей огневой дойдут - бейте прямой наводкой, о нас не думайте". (Это как бы, военная этика). Им всё равно придётся стрелять, но так им будет легче.
Капитан тоже по фронтовой традиции предложил перекусить.
- Спасибо, не досуг, да и у Вас забот пока хватает, может поужинать вместе получиться.
- Обязательно приходите, будем рады!
Вернувшись на батарею, порадовался - позиции были почти готовы, связь протянута. Ординарец, Генка Рябков:
- Товарищ лейтенант, обед стынет!
- Давай рубанём.
- На НП прошу.
Обед был хорош. Суп и каша с говядиной.
- Ты, что всё мясо мне выловил?
- Не, командир, всем так же досталось.

Солнце припекало, птички пели, кузнечики стрекотали, каша вкусная, всё испортил рокот танковых моторов. Густой и пока ещё далёкий. В животе сразу появилась посторонняя тяжесть. Кирки и лопаты бойцов замелькали чаще. Зазуммерил телефон.
- Комбатам прибыть на командный пункт полка.
- Генка, пробеги по батарее. Передай командирам орудий, огневые для кругового обстрела пусть готовят.
На КП полка (прямоугольной яме, сверху прикрытой маскировочной сетью) на пустых снарядных ящиках сидел немногочисленный офицерский состав полка.
Начальник штаба раздал карты. Справа в тылу деревня Ольховатка, ещё правее река, вот и всё, что можно рассмотреть. Кто-то подал команду: "Товарищи офицеры!".
На КП из траншеи вошёл комполка майор Зыкин.
- Где Горохов?
- На подходе. Ему дальше всех идти.
А тут и Сенька, лейтенант Семён Горохов был старше меня лет на 5-7, но командиров просил называть его Сенькой - как маманя звала. Занятный парень, из крестьян. Внешность имел рядовую, но уши абсолютно уникальные. Большие по размеру, толщиной в палец и торчащие под немыслимым углом. Когда он одевал пилотку, удержаться от смеха было невозможно. Сам он, по этому поводу, вообще не смущался.
- Я до войны не последним парнем был, а после Победы самым завидным женихом в деревне буду.
- Тянуть не буду (про что бы Зыкин не говорил, но начинал он с этих слов).
- Сегодня не пить. Прохоренко, понял?
- Так нечего.
- Знаю я тебя. Наверняка заначка есть.
 Посты ночью выставить двойные. Гады обязательно будут выяснять где тут, что у нас. Смотрите чтоб никого не уволокли. О лошадях думать забудьте. Неподалёку нашлась речушка, на карте не обозначенная, ездовые со штабной ратью лошадей в ночное отгонят. Коняшкам нашим праздник будет . А нам завтра. Разведка докладывает: "Перед нами разворачивается танковая дивизия, возможно эсэс. Каким порядком и в каком направлении будет атака неизвестно. Приказываю огневые расширить для круговой стрельбы.
Командир  первой батареи:
- Уже.
Комбат 2:
- Исполнено
 Я:
-Заканчиваем
Горохов:
- Есть
- Что есть?
- Сделаем.
- Удивляешь, Горохов  молодой Колобов допёр, а ты команду ждёшь? Каша завтра серьёзная заварится. В штабе фронта старый знакомый, по секрету шепнул:
-Почти все танки, какие есть, фашисты сюда стянули даже из Африки.
- Ну да и мы здесь не одни. Ваша задача как всегда - танки. Только танки!
Если завтра немцы разведку боем сделают силами меньше 50-ти машин - огонь не открывать. Сидеть до последнего. Артиллерии  и мин здесь хватает.
 Ещё. В 5-ти километрах восточнее Олховатки наш сборный пункт. Когда материальной части не останется - живые туда. Санбат на южной окраине Ольховатки. Вопросы?
 - Трава, товарищ майор. По фронту ничего не видно, да и загорится она от наших выстрелов.
- Демаскировать позиции строжайше запрещено. Из срубленной травы сделать валики метрах в 20-ти впереди позиций, поджечь перед открытием огня.
-Короленко, противогазов на всех хватает?
- Может не всех, но большинству хватит.
- Командирам и наводчикам в первую очередь.
Тут нужно объяснить. Противогазы выдаются каждому военнослужащему, но так как боевые газы никто не применял, то солдаты втихаря противогазы выбрасывали, а в сумках таскали своё нехитрое, не уставное имущество. По этой причине в полку противогазы сразу заставляли сдавать и возили их на снарядных передках, в специально приделанном ящике.
- Давай, Спиридонович, иди прям сейчас. Чтоб через час всё было роздано, проверено и доложено.
Сгореть от этой травы, мы не сгорим, а вот ослепнуть от дыма завтра нам никак нельзя ни на минуту.
Комбаты, в бою следить за флангами, прикрывать друг друга. Снарядов не жалеть. Болванкой пристрелочный - кумулятивным в цель. Танки с пригорка вниз будут спускаться, невелик уклон, но учитывать нужно, значит прицел на четверть деления, выше брать. Всё сами знаете, но наводчикам 2-а раза напомните. Всё более ни чем вам не помогу. Замполит, есть что сказать?
- Я пройду по батареям, с бойцами поговорю. Всем желаю жить и не в позоре.
 
Комиссар, Рафалович, или по новому, заместитель командира по политической части у нас был хорош. Для меня пример во всём. Форма на нём как влитая. На лошади - как казак. Немногословен, говорит о самом важном и нужном. От офицеров требует разумно жалеть и беречь солдат, сам же отчаянной храбрости боец. Поговаривали, что он еврей. Мне, выросшему в многонациональном Крыму, было странно - взрослые дядьки понижали голос и округляя глаза вещали: "Говорят, замполит из евреев!"
По мне, побольше бы таких. Разных я повидал комиссаров, одни считали, что раз в месяц батарейцам газетку почитать это и есть их работа. Другие полит.донесения строчили, про тех кто генералитет крыл от бессильной досады.
В первый военный год, было ощущение, что никакого верховного командования вообще нет, а те приказы что приходили были запоздалыми или нелепыми. В стране нашей, всё секретно, или как минимум "не для разглашения", однако все всё знают. На привалах, в окопах, ночных караулах, госпиталях бойцы и командиры рассказывали шепотком друг другу о тысячах танков брошенных без топлива, снарядов, запчастей в лесах Белоруссии и Карелии. Как авиаполками уничтожались самолёты, для которых не было топлива, а рядом подрывали топливные склады, принадлежавшие другой армии или фронту или другому роду войск. Про 5 орудийных снарядов на месяц, я сам могу рассказать. Артиллеристы не знали задач пехоты и танкистов. Авиация вообще отдельная песня.
В боевом Уставе пехоты раздела о действиях в обороне не было вообще, т.е окоп был вне закона. Отсюда ужас перед танками, бомбёжками, артобстрелами.
В 41-м драпали до Москвы, в 42-м до Сталинграда и Кавказских вершин, причём одни стояли насмерть, другие не имея никакой информации, всё бросая, бежали на восток. Когда в 42-м вышел приказ № 227, прозванный в войсках "Ни шагу назад", армия облегчённо вздохнула -хватит бежать. Приказ - то был жестоким: за отход без приказа - расстрел. Каждый самый недалёкий солдат, призванный из глухой деревни, до армии никогда не видевший даже машины, понял - теперь сосед не драпанёт.
Неудачные наступления 1941-42-го тоже показали, нельзя воевать без чёткого взаимодействия родов войск, частей, взводов. Появился термин "Боевое слаживание". В последнее время, у меня появилось впечатление, что это слаживание стало получаться, вот  в ближайшие дни, увидим.
Расходясь по своим батареям, офицеры понимали, что больше в этом составе они не соберутся, но прощальных  слов не было - привычки такой не завели. Хлопнули друг дуга по плечу: "Давай, держись". Вот и всё. Кто-то пошутил:
 - Сенька, уши береги.
Что говорить, все имели боевой опыт. Все знали, на фронте мест, где гарантировано не убьют и мгновений безопасных, не бывает. Можно за месяц жестоких боёв не получить царапины и погибнуть от случайного осколка в тылу. Поваров полевых кухонь гибло не намного меньше, чем пехотинцев.
Командир Зыкин, остановил: "Колобов, Прохоренко подождите. Я по позициям пройду. Начну с ваших. Тянуть не буду, взводными нас так не укомплектовали, как я понимаю, новые полки ИПТА формируют, опытных офицеров не хватает. Наводчики у вас обстрелянные, хорошие наводчики, но увлечься могут. Следите за этим.  Чтоб вам полегче было завтра, на усиление пришлю своих замов, тебе Прохоренко - начштаба, а Колобову - замполита. Батареями командуете вы, они на подхвате. Для пользы дела, разрешаю старших по званию, по матушке крыть. Спрос будет с вас, комбатов ".
На батарее Прохоренко земляные работы заканчивались, у меня тоже. "Хорошо"- похвалил нас командир.
Свою напутствие Зыкин завершил словами: "Напоминаю, перед открытием огня снять маскировочные сети, с травой по обстановке".
Прощаясь, пожал командирскую руку, больше похожую на лопату, как по размеру так и по твёрдости. Выждав секунд 30,  я крикнул:
- Рябков, командиров расчётов ко мне.
Под далёкий пока, гул танковых моторов, довёл до командиров орудий (они же и наводчики), всё что узнал в штабе.
- Вопросы, предложения?
Старшина Лугачёв:
- У меня, за огневой, метрах в 25-ти, вроде большой воронки обнаружилось, если немного лопатами подправить, можно будет туда орудие скатывать как в укрытие, как немцы по позиции отстреляются, обратно выкатить.
- Ось тоби немчура дасть туда - сюда кататься! - это наводчик 1-го орудия старшина Бульба, самый возрастной .
- Идея хорошая, какой никакой шанс. Дивизия это 400 танков, целей всем хватит. Над Вами начальников нет, отрывайтесь от прицела (панорамы) осматривайтесь по сторонам. В общем, всё как всегда. Огонь открывать на постоянном прицеле с 500 метров. Не забывайте, про рельеф. Наводим на градус выше. Ещё, самим хорошо отдохнуть. Всё, вперёд.

На закате, гул моторов прекратился - заняли исходную позицию. С утра будем ждать в гости. Танки замолкли - зажужжали комары. Тучи кровососов. Кого они здесь едят, когда солдат нет? Обветренную, задубевшую кожу они не прокусывали, но противно лезли в рот, нос, уши и зудели и жужжали!
Потом был сытный ужин, после, проинструктировав караулы, созвонившись с Прохоренко, пошли на чай к пожилому капитану. Он нам обрадовался, как родным. Чай, плитка шоколада, сухари, водка. За знакомство выпили по 100. Единодушно решили - хватит. За то чаю выпили чайник.
Капитан - бывший учитель математики. Призван в прошлом году. По танкам, прямой наводкой, стрелял, хоть один раз, но удачно. За тот бой орден получил.
- Да, ребята, служба у Вас - не дай бог, Недаром вас называют "Прощай Родина", а  перевестись в другие артиллерийские части можно?
- По приказу 0528, ни как не возможно. Мы на спец.учёте, чтоб ни случилось,  ранение или учёба, обратно в ИПТА. Оклад полуторный, у солдат - двойной, гвардейский паёк. А на прямой наводке не каждый день приходится стоять. Если в тылу набузишь, патрули не задерживают. В общем есть плюсы.
- Пойдём мы, Вам тоже отдохнуть нужно.
- Мне ложится не с руки, в 2-а часа артподготовка.
- Какая подготовка?
- Приказ. Выпустить половину штатного боекомплекта по указанным квадратам.
- Вот дела, кому же такая замечательная идея пришла, выпустить пол-БК незнамо куда. Ведь до немецких исходных вы всё равно не достанете!
- Чью задумку выполнять будем - не знаю, но по мне -дурь полная.
- Ладно, Василич, мы пойдём. Будь жив!
- Удачи Вам, мальчики.
- Давненько нас мальчиками никто не называл: - сказал Вася Прохоренко, а когда отошли от КП капитана, добавил:
- Нужно своих предупредить, чтоб ночью не перелякались от этой бестолковой арт.подготовки.
- По телефону нельзя. Вась, пошли вестового к командиру, от тебя поближе.
- Лады.
От чая и водки, я как-то разомлел. С трудом найдя в темноте, свой НП, тут же завалился на кучу сухой травы прикрытой сверху шинелью, с головой укрывшись плащ- палаткой. Рябков всё подготовил и сам сопел рядом.
Среди ночи, земля задрожала. Мир наполнился грохотом. Слева, справа, сзади зарницы орудийных залпов. Ночное небо разрезали ракеты, выпущенные "Катюшами". Такая мощь и зря. Если б в наступление -понятно. Заграждения разрушить, связь порвать, а главное напугать как говорят -деморализовать. Артналёт без разведанных, пристреленных целей, в обороне, может только удивить.
Немного полюбовавшись необычным зрелищем, опять накрывшись от комаров, с головой, постарался заснуть.

                День второй.

 Проснулся на рассвете. Вокруг всё было мокрым от росы. Единственное сухое место под моей плащ палаткой. Встал, помахал руками, присел несколько раз.
- Командир, я воды припас. Слить? - вылез из под своей шинельки  Рябков.
- Давай, Ген, слей.
 Сбросил пропотевшую гимнастёрку и майку. С удовольствием до пояса обмылся. Полил на узкую Генкину спину.
- Откуда такое богатство?
- Кухня по 2-е фляги на батарею, вчера привезла.
- С завтраком ещё привезут, только фляги сдать нужно.
 Ясное дело, пропадут здесь фляги. Растёрлись моей грязной майкой. Полотенец даже офицерам не выдавали - не положено. Из "сидора" достал чистую майку. Почему- то подумалось: "Русские всегда перед боем в чистое одевались. Только это не по национальной традиции, а чисто прикладной. В случае ранения, меньше грязи в рану. Батя рассказывал, в сабельных и штыковых схватках, раненых больше, а умерших от ран меньше. Потому что пуля (осколок) попадая в тело заносят с собой кусочки одежды, которые в теле начинают гнить, вызывая гангрену.
- "Пусть минует меня, чаша сия". Как-то по церковному получилось. Я - комсомолец в бога не верю. Но на фронте во что-то верили все. В основном, в бога. Во время бомбёжек - молились. И перед боем. Никто не препятствовал. Армия наша в основном крестьянская, все (даже я) крещёные. Родился я 1925 году, пока отец делал солдат из крестьян, бабка (по маме) сволокла меня к попу покрестила, а крестик у себя хранила. Потом и Вилю окрестила. Отец до сих пор не знает.

 Бабушка моя была азиатка. Дед - казак, её из персидского похода привёз. На шашку взял. Какой она национальности неизвестно. Сама говорила: "Я русская".
 Акцент смешной был, но говорила правильно. Православных молитв знала на все случаи жизни. Мама пошла в неё. Раскосая широкоскулая, чёрные волосы с блеском, черноглазая, красивая. Татары на крымских рынках, ей всё дешевле продавали. Среди них ходили слухи, что она внучка знатного хана. Сестричка в неё, а вот в нас, мальчиках, ничего восточного не было. Мы в деда - русые, голубоглазые.
 Воспоминания пронеслись в секунду. Пора служить. Пошёл по позициям батареи. Бойцы умывались, приводили себя в порядок, обживали позиции. У двух служивых проверил противогазы - порядок. В общем, кабы не немцы, жить можно. Щебетали перепёлки, стрекотали кузнечики. В бездонной голубизне накручивал круги кобчик.  Какую добычу он мог рассмотреть в этой траве? Прикатила кухонная повозка. Быстро сбросили фляги с едой, забрали пустые, покатились к Прохоренко. Быстренько заправится. Кулеш на первое, пшёнка с тушёнкой на второе, сухари . Завтрак и обед.
7.00 - тишина.
8.00 - мы в готовности - тихо
8.30 - обычное время для начала наступления - нет движения.
Не уже ли, ночной артналёт так расстроил противника. Особенных дымов с их стороны не наблюдается.

8.50 - Есть! В небе почернело. С севера и запада густо летели бомбардировщики.
 "Воздух!" Для порядка дал команду и перешёл в ровик. Не один, конечно, со всем взводом управления. Через минуту, другую, начался артобстрел. Чем отличается ровик от окопа? Окоп больше. Ширина позволяет разойтись двум бойцам. Через несколько десятков метров, окоп поворачивается под тупым углом, для выживания подразделения в случае прямого попадания бомбы или снаряда. Ровик прямой короткий узкий. Танк через него проскакивает не вздрогнув. Случаи попадания снарядов в окоп крайне редки. Обстрелянные бойцы спокойно пережидают бомбёжки и обстрелы в укрытиях, хотя, честно говоря, жутко слышать вой падающей бомбы. Куда она грохнется - один аллах знает, а кажется прямо в тебя. Земля под тобой противно прокатывается волной, как морская вода, потом над окопом взрывная волна. Спрессованный воздух, сметающий, всё что можно снести. Какая-то часть засыпает тебя, одновременно со всех сторон и тут же вой следующей бомбы...
 Так вот. Ничего этого нет. Бомбили где-то сзади, за пехотным полком, интенсивный артобстрел справа сзади. Мы пока зрители. Со стороны, иногда, на войну интересно посмотреть.
 В воздухе творились истинные чудеса. Хоть рассмотреть из-за удаления было сложно, но, по-моему, бомбовозы просто избавлялись от груза. Между ними шныряли "маленькие", наши и чужие. Чёрные дымы рассекали небо на сектора. Большие самолёты и падали степенно, поганя летнее синее небо пологими жирно-чёрными линиями. Забелели купола парашютов, а севера шла новая волна. Вот как в этот раз они решили нас сделать - навалом. Мощью задавить!
- Поглядим.
 Для успешного наступления, нужно 4-х, 5-ти кратное численное превосходство, как минимум. Здешние поля позволяли большому количеству танков разогнаться, а потом менять направление удара, но и наших сил здесь не мало.
 Подбитые самолёты тянули к своим. Один упал возле пехотинцев, другой сел "на брюхо", почти перед нашими позициями. В ровик спрыгнул майор Рафалович.
- Здорово, ребята. Какие указания, комбат?
- Борис Аркадьевич, взводных у меня нет, возьмите 2 орудия слева.
 - Понял. Выполняю.

 А вот и танки. Справа, километрах в 4-х появилась нитка средних танков, это я уже в стерео трубу рассмотрел. Шли на максимальной скорости. Направление северо-восток. На Олховатку. Трава закрывала их почти по башню. Значит, механик - водитель вообще ничего не видит. Пройдя с километр разведка круто перестроилась и двинулась на юго-запад, прямо на нас. Мины нащупывают. Тут ударила дивизионная артиллерия. Мощные 152 ,120 миллиметровые снаряды, при попадании рядом с танком, могли его перевернуть. Земля дрожала беспрерывно. Один задымил, остановился. Второй. У третьего отлетела башня. Изнутри корпуса вверх рванул столб огня. Германский батальон развернулся и рванул назад.
 Если так пойдёт мы без работы останемся.
 Итог- пять чадящих коробок и новая волна немецких стервятников. Вот это - взаимодействие!
Только их опять встретили и снова в воздухе закрутилась карусель.
 Самолёты все летели и летели. И что-то густо горело в нашем тылу, а из дыма били зенитки, но уже не так дружно. Сейчас их совсем подавят, не возможно уцелеть в такой мясорубке. Однако, дело своё они делали и черные, белые дымы снова потянулись к земле.
 С немецкой стороны полетели дымовые снаряды. Они не только густо задымили поле, но и подожгли траву. Ветер всё так же дул в нашу сторону и огненная стена стремительно приближалась.
 Я метнулся на НП и больше от нервов, чем по надобности , дал команду поджечь траву и одеть противогазы. Звучало это так:
 -Поджигай! Газы!
Поджечь траву нужно было, чтоб большой степной огонь, набравший силу и скорость, погас на уже выжженном участке перед батареей.
 Командир был прав, огонь проскочил стремительно на оказав нам вреда, а вот от дыма, не продохнуть без противогаза. Дым такой густой, я с трудом различал свои руки.  Земля уже не вздрагивала, а постоянно тряслась. В животе заледенело, где-то в дыму ревели танки. Много танков. Стёкла резиновых масок запотели мгновенно -забыл, впопыхах, обработать стёкла. Набрал в лёгкие воздух, сдёрнул маску, плюнул на каждое стекло, растёр пальцем, одел маску.
- Батарея, к бою!
 Какой тут бой! Видимость метр. Куда стрелять? Так раскатают полк ни за
что, ни про что и сами не заметят. Сердце застучало с удвоенной скоростью. Обидно! Неужели всё зря!
 Связист замахал телефонной трубкой.
 Командир:
- Что у тебя?
- Дым.
-Готовность-ноль. У Горохова уже нормально видно.
- Понял.
 И правда, видимость улучшалась, уже метров на десять, пятнадцать, пятьдесят.
 Сорвал и бросил противогаз.
Сто метров, двести, пятьсот. Лязг и грохот есть , а танков не видно.
Есть! Танковый клин катился под углом примерно 30 градусов к нашим позициям. Направление - Ольховатка. В основании тяжёлые танки и самоходки.
впереди - средние Т-3. Какая же умница нас сюда определила? Гарантировано два залпа по бортам  и как минимум один пока будут разворачиваться. Опять командир:
 - Сейчас Горохов начнёт, его прикроет первая, тебе, как можно больше, сжечь. только те кого достанешь. Мы их не остановим, а крови пустить нужно побольше.
 - Рябков, слыхал? Живо к Рафаловичу. Я к Лугачову и Бульбе. Потом сюда.
- Уже там, командир.

 Метнулись в разные стороны. Можно было по телефону. Связь пока работала, я хотел живьём. Бойцы пусть видят - командир здесь. Неопределённость прошла, с ней пропал страх. Такую махину и пять полков ИПТА не остановят, но многие матери в Германии навсегда запомнят Ольховатку.
- Братцы, бьём только на прямой наводке. Тех, кто  на 500 метров и ближе. Мы не их цель, мы помеха. Разделите сектора и с богом!
 Клин двигался не спешно. Тяжёлые быстро не ездят, остальные держат строй. Остриё клина -сзади, под углом 90 градусов двумя лучами, расходятся от него страшные, но подслеповатые машины. Такое построение позволяет концентрировать огонь на узком участке. Наш полк оказался с боку одной из сторон- идеальная позиция для противотанкистов. Из-за острого угла сближались мы медленно. Тут ударила дивизионная артиллерия, а может ещё кто- то. Середина армады вспучилась разрывами, а вскоре и дымами, В это время  залп Гороховской батареи. Он стрелял, фактически, сзади, в двигательные отсеки. С нашей стороны прекрасно были видны пятиметровые огненные факелы, выхлопы пушечных выстрелов, а немцы пока не допёрли. Ещё залп. Четыре горят, один остановился, а тоже разгорелся! Сзади их обходят другие машины. Залп. Два попадания. Сенька На Героя уже настрелял, это если повезёт, конечно. Похоже засекли ушастого. С десятка полтора железных монстров начали манёвр разворота, чтоб Сенька оказался на их линии огня. Влево (внутрь клина) дороги нет, повернули вправо, прямо на нас. Теперь  это подразделение покажет борты нам.
 Залп первой батареи, три попадания. Сенина батарея молчала(видать увёл людей в укрытие), а немцы не видя вспышек не знали куда стрелять. Наугад сделали по выстрелу осколочными в сторону рощи и нарвавшись на ещё один залп первой батареи(ещё 2 коробки). Танки с крестами заметались по полю. Один влетел на заминированный участок -слегка подпрыгнув, развалился на части.
Тут мне стало недосуг наблюдать. Правая сторона клина приблизилась на прямой выстрел.
-Батарея, огонь! Заорал я, больше для себя. Внутреннее напряжение требовало выхода.

Открыть рот, чтоб перепонки не лопнули. Четыре огненных факела рванулись к клину, тут же грохнула батарея Прохоренко . Конец маскировки. Полк себя обозначил.
 Когда огонь ведут противотанковые пушки -разрывов не видно. Болванка, если удачно попадает поражает или экипаж и танк может какое-то время двигаться, если повреждена ходовая часть, останавливается. Его скорее всего добьют. Горит танк при попадании в двигатель. Куда летит снаряд - видит наводчик. Пока орудие перезаряжают, он отследив снаряд по красному трассеру, установленному в донце снаряда, вносит коррективы в наводку или выбирает другую цель. Пока на моём участке замерло два гада.
 20  секунд.
 -Огонь!
Три попадания!
Выстрелы подняли в воздух тучи пепла от сгоревшей травы. Видимости ни какой, но и нас в этой черноте не видно.
  Пытался понять, что происходит, по звукам выстрелов, но громыхало со всех сторон. Сзади, очень неплохо, настильный огонь вела батарея капитана-учителя.
В укрытия, живо!
Тут же, наши огневые накрыл шквал разрывов. У германских танков отличные прицелы. Если первым снарядом не попадёт - вторым точно накроет.
Переждав три серии взрывов, выглянул наружу. Пепел плотным облаком укутал позиции полка. Пепел, сажа был во рту, глазах, смешивался с потом. Чёрными струйками стекал на гимнастёрку. Пепел в горле и лёгких . И ещё вонь сгоревшей взрывчатки.
  Чёрную тучу разрезала вспышка пушечного выстрела. Мои. Живые!
 -Гена , к Рафаловичу, я к  Бульбе .
  Позицию не узнать. Воронки, глыбы вывороченной земли. Бежал по памяти. Орудие Бульбы лежало на боку. Колеса нет, щит искорёжен, станины под каким-то немыслимым углом. Хана пушке.
 Где ровик для прислуги? Вот. Прыгаю в спасительную щель. Одновременно близко, два орудийных выстрела. Лугачёв и ещё кто-то. Значит и до этого стрелял Лугачёв. В щель я не провалился, так как попал одной ногой на  плечо бойца, сидевшего на корточках в ровике. Упал на живот на краю траншеи.
-Подвинься, твою мать!
- Комбат, чего на людей сигаешь?
-Бульба жив?
- Так он к Вам на НП побёг, прицел понёс.
-Не встретились.
-Перебирайтесь на НП, если команды не будет- выходите к Ольховатке. От наших позиций влево 30 градусов. Там сборный пункт. Раненные есть?
 -Не.
-Хорошо. Выполнять.
-Есть.
Разрывы осколочных снарядов. Один, второй. Переждать.
Ещё два разрыва. Два танка ведут огонь по Лугачёву.

 Во время боя со временем начинает что-то творится. Оно то растягивается, как бы замирает. За одну секунду(как тебе кажется) успеваешь сделать и проанализировать кучу вещей. Бывает, после огневого контакта, смертельно уставший, с удивлением узнаёшь, что прошло несколько минут.
 Рывок вверх, бросок влево, голову пониже. Ветер опять сдул облако пепла. Впереди воронка. Свист снаряда - рыбкой в воронку. Взрыв.
Выглянуть оглядеться.
 Танкового клина больше не было. Танки были. Много. Левая сторона ещё сохраняла направление и строй, но две трети правой, были уничтожены или рассеяны. Жирный дым от сгоревших танков, самоходок и бронетранспортёров, периодически, закрывал поле боя но и нас этот дым периодически укрывал. Железные коробки, плевались огнём, ползали, поднимая шлейфы пепла, но у них не было страшной мощи клина. Он разделился на группки, атакующие разные направления. А вот и расчёт Лигачёва катает свою пушку. На огневую, выстрел, орудие скатывают в укрытие.
Разрыв снаряда, ещё один- на огневую. Справа. на минах подорвались два танка, из-за них бил хитрец. Хорошо, что не тяжёлый, с пушкой не более 45 мм.
За два броска добрался до Лугачёвской прислуги.
 -Лугачёв! Отставить! Вы его не достанете. Нужно затаиться. По фронту ни кто не атакует. Нужно ждать. Отдыхать и наблюдать.
 Потери?
-Один, легко.
-На НП расчёт Бульбы.
- Пару б человек, а то накатались по горло.
- Подожди, проверю всю батарею, может всех тебе перекину.
"Хитрец" не унимался, с хорошей скорострельностью, нащупывал неуловимую пушку.
Выждав промежуток, я рванул влево.
 Позиция 2-го орудия. Живых нет. Осмотрел орудие-целое. Снаряды в полузасыпанном ровике.
 Вперёд , к первому орудию.
- Колобов, Витя! Сюда. Рафалович сигналил рукой из щели. В траншее ещё трое бойцов. Заряжающий и подносчики.
- Я к тебе связиста посылал.
-Не дошёл, что у Вас?
-Целые здесь, раненых отправил.
-Орудие?
 -Стрелять можно. Я за наводчика. Целей нет. Штаба полка тоже и первой батареи. У Прохоренко одно орудие.
 - Боец.- Обратился я к подносчику.
- Бегом на КП, веди ко второму орудию расчёт Бульбы и ординарца моего сюда.
- Вы, дёрнул второго,- воды раздобудьте на всех, живо!
- А Вы, третьему ,- узнать что слева. Если есть свободные люди веди сюда, от имени зам командира полка.
Глянул на Рафаловича, тот кивнул.
- Выполнять.
- Что делать будем, Борис Аркадьевич?
- Что предлагаешь?
- Основную часть клина уже не достать. Укомплектовать три орудия. Открываем настильный огонь, вытаскиваем танки на себя. Ждём в укрытиях.  Клюнут, с 500 метров - огонь.
- Согласен, только наводчик из меня...
- Борис Аркадьевич, Вы уж, за общей обстановкой наблюдайте, а я за наводчика. Полтора года наводил 45 мм, 58 и 76.
- Добро.

 Пошарил биноклем по полю. Слева из-за линии горизонта появилась группа тяжёлых танков. Около пятидесяти машин. Идут так же, как утром. Резерв! А часть фашистов наоборот, уползала назад.
Обычно при 10-ти процентных  потерях, немцы отходили и атаковали в другом месте. Сегодня, они уже потеряли около 30 процентов, а делают ещё попытку. Сама Ольховатка немцам не нужна, не Москва, но стратегически, место хорошее для перегруппировки и развёртывания удара хоть на юг, хоть на восток.
  Река прикроет тылы  от неожиданностей.
 Только хрен вам, во всяком случае сегодня.
 Вернулся боец с водой. Принёс четыре фляжки.
- Слей  нам с майором, а то как черти в аду. Быстро сбросив гимнастёрки, кое как   смыли черноту и копоть.
 Подошёл расчёт Бульбы, Рябков, Лугачёв. Его "хитреца" кто- то сжёг.
Всем объяснил задачу.
- Лейтенант, так нам амбец. За зря погибнем - негромко пробурчал немолодой боец с тронутыми сединой усами.
 Кровь ударила в голову:
- Родину зря не защищают! А ты вечно жить собрался, за двойной оклад?
Марш на позиции!
 Взрослый, много повидавший мужчина, жена у него, дети и вообще, много всякого в его жизни было, а у меня? Семья, школа, море, горы.
Я -лейтенант до сих пор краснею, когда мужики языки про женщин чешут, но я, пацан , понимаю - сегодня, здесь, нужно стоять до последнего.
 Откуда-то, как чёрт из табакерки появился всадник. Очень чистенький  (по сравнению с нами) старший лейтенант. Спрыгнув, представился офицером связи из штаба Рокосовского .
- Доложите  обстановку.
Рафалович доложил.
- Ваше решение совпадает с планом штаба. Продержитесь как можно дольше. Вам помогут. Ещё. На смену выдвигается полк ИПТА. (Нас уже списали)
 Если позиции останутся за нами - повезёт кому-то, готовые огневые займут.
- Товарищ майор, сколько время? (Часами я пока не обзавёлся)
-10.20.
От  начала авиа налёта,  всего час с небольшим прошёл.
Прибежали четверо артиллеристов от Прохоренко.
- Что со старшим лейтенантом?
- Ранен, тяжело, когда отправляли был жив.
- Будете в моём расчёте. Главное очень быстро заряжать. Первый осколочный, за ним болванка, потом кумулятивные.
- Ясно.
- К орудию!

 Прибежали к пушке. Двоих поставил готовить снаряды, двоих подправить ровик и убрать тела павших. Сам присел на место наводчика - попробовал маховики наводки. Вертикаль туговато шла.
 В ящичке на орудийном щите нашёл маслёнку. Смазал, погонял туда-сюда, пошла нормально. Видать землёй забилась.
 По прицелу, сверил расстояние до головного танка. Через пару минут откроем огонь. Вдруг из Гороховской рощи вспышка. Одно орудие. Опять по моторным отсекам.
Ещё выстрел. Есть попадание. В этот раз фашисты быстро определились. 5-ть раз успела выстрелить одинокая пушка. 2-е коробки горели в поле, а 2-е утюжили рощу. Не я, не орудие Прохоренко туда не дотягивались. Видеть, как погибают товарищи, не легко. Суворовский завет - "Сам погибай, а товарища выручай" - в нашей армии выполнялся свято. Однако...
 До головного 1000 метров.
- Заряжай!
 Не торопись. Ещё подождать.
- Выстрел!.
- Откат нормальный! -крикнул заряжающий.
Осколочный швырнул землю вверх между 6-м и 7-м танком. Другие тоже правильно рассчитали прицел.
- Есть!: крикнул заряжающий.
- Выстрел!
- Откат нормальный
 - Все в укрытие.
 Танки, как собаки за зайцем, круто довернули на батарею. Сейчас ровнять нас будут. Осколочные снаряды рвались со всех сторон. Судя потому что землёй нас засыпало не сильно, точно нас не засекли или не учли поправку на превышение, тогда перелёты обеспечены
 Я про себя считал секунды. 500 метров, до дистанции прямого выстрела, танки пройдут по ровному полю минуты за две. Сзади загрохотали пушки Сперва пристрелочно, потом бегло. Не соврал штабной. Подтянули артиллерийскую часть. Орудия пожилого капитана-учителя тоже включились.
Полторы минуты - пора!
 - К орудию.
  Ужами выползли. Орудие стояло целёхонькое.
- Заряжай.
 Нащупал  панорамой ближний танк. Далековато. Оглянулся. Осмотрел позицию. Все на местах. Подносчику:
- Убери ветошь от снарядов. Загорится- немцы не нужны будут. Всех разнесёт.
 Опять к прицелу. Наводил в точку над танковым пулемётом - там броня потоньше.
- Внимание, выстрел!
- Откат нормальный.
 Танк полыхнув огненным факелом в небо, сбросил башню. Подрыв боеукладки.  Кумулятивный снаряд прожигает в броне отверстие с пятак. Раскалённые газы выжигаю внутри всё за доли секунды.
- Готово - прокричал заряжающий.
 Цель-200 метров 20 градусов влево...

 Невероятная сила приподняла и бросила вперёд на панораму. Лёгкие забило ядовитыми газами, сгоревшего тола...
 Сознание возвращалось на маленькие отрезки времени. Вижу свои сапоги, пятками рисующие кривые линии на чёрной земле. Это кто-то тащит меня, взяв подмышки. Бесконечное падение под землю. Что то горячее неспешно придавливает живот и ноги. Небо закрывает чёрная громадина. Земля  жирными струями, засыпает тело, голову. Опять солнце и всё в полной тишине. Темнота...
  Мир, вселенная, окопчик, возвращались толчками. Убит? Вроде нет. Ранен? Не знаю. Точно контужен. Когда сознание возвращалось, в голове открывалось кузня, даже кузнечный цех.  Сознание от жуткой боли опять уходило. Когда очередной раз открыл правый глаз, левый не видел, солнце было в стороне. Попытался подтянуть правую руку к голове. Мешали какие-то липкие шланги . Взгляд зацепился за коричневую полоску шириной в 3-и пальца. Знакомый цвет. Коричневый с вишнёвой краснотой. Такого цвета был предмет зависти всех молодых офицеров полка, командирский ремень Рафаловича. Совершенно уникальный ремень. Мысль просочилась сквозь "стук молотков":
-Это ноги и кишки Рафаловича. Он подобрал меня возле разбитой пушки, приволок и сбросил в ровик сам же укрыться не успел - германский танк разорвал его пополам. Какой человек был!
 Около часа, я вылезал из ровика. По сантиметру освобождаясь из под останков замполита и осыпавшейся земли, теряя и вновь обретая сознание, я выполз на верх. Руки, ноги целы. Левая сторона лица как подушка. Глаз цел, но заплыл совершенно. Осколки выбитых зубов во рту, разорванная верхняя губа. Глухота, возможно, от контузии, а может от лопнувших перепонок.

  На ноги встать не смог. Частично на четвереньках или ползком двинулся вперёд. Куда и зачем не знаю. Приступы тошноты и молотки в голове не ускоряли поступательное движение.  Несколько раз скатывался в воронки.
Наконец, нарвался на медбрата, по шевелению губ, догадался, спрашивает, показал на уши. Мужик осмотрел голову, показал большой палец. Попробовал поставить на ноги-  не получилось. Знаками показал ждать. Убежал, но скоро вернулся с подкреплением и носилками. Если б не привязали  к носилкам ремнями, то потеряли б раз пять. Притащили к полуторке с тентом, с трудом (всё забито ранеными), втиснули в кузов. На этом силы оставаться в сознании кончились.
 Дальше эпизоды.
 Лежу в пыли, рядом горит полуторка, а у меня словно выросло пузо. Ё.... Да это мои кишки  вылазят. Из-за боли в голове, другой не чувствую, но свои кишки терять жалко. Безуспешно стараюсь удержать их руками.
 Опять поднимают, грузят, снова полуторка теперь открытая. На живот кладут кусок брезента. Подтыкают под спину,  с обоих сторон.
 Солнце во всю сияет, а у меня ноги мёрзнут.
  Сгружают возле большой палатки с красными крестами. На большой площадке рядами лежат раненые. Мухи. Стоны. Замерзаю.
  Офицерами, медики,  должны заниматься без очереди, но я в солдатском х/б, кто тут будет погоны рассматривать! Нужно привлечь внимание.
 В правом кармане галифе трофейный парабеллум. Непослушной рукой, целую вечность, вынимаю пистолет. Ещё столько же, снимаю с предохранителя. Стреляю в землю возле себя. Ещё и ещё. Звука выстрелов не слышу, по отдаче понимаю, есть шум.
  Прибежали санитары, забрали пистолет, но и меня понесли в палатку.
 Силуэту, в когда-то, белом халате, пальцем показал на живот и уши. Всё. Здесь всё.
                Не знаю какой день.
  Я в санитарном поезде. Отключился в санбате, очнулся на нижней полке поезда. Есть несколько неожиданностей. Приятные- слух возвращается, вижу двумя глазами и голова болит меньше.
 Плохие - ноги до пояса в гипсе и плохо с животом.  Про ноги, здесь никто толком не знает.  Меня привезли вместе с  выжившими из разбитого Олховатского санбата. Ноги сломаны, швы на животе разошлись. Рана забита землёй. Врачи решили не зашивать. В ране гной и черви.
 Мой лечащий врач, в ранге майора, сказал, что в санбате, операцию сделали очень хорошо. Часть кишечника пришлось удалить и если б не бомбёжка...
- Ааа чтооо теперь? .Каакиие у мееня шааансы?
Это я так говорил-заикался.
- До сих пор живой, это плюс, молодой организм - плюс, у нас под присмотром  - плюс .В хороший госпиталь везём. Дотянешь, скорее всего - выживешь. Тебе, парень, уже несколько раз повезло, все конечности и органы целы, теперь всё от тебя зависит. Главное бодрее, держи хвост пистолетом!
 Два раза в день приходила сестричка, ложкой вычерпывала гной, мазала вокруг раны йодом. Рану покрывала марлей, пропитанной мазью, воняющей дёгтем. Это и был берёзовый дёготь.

 Советская военная медицина, во всяком случае на уровне санинструкторов и санбатов, не баловала военнослужащих разнообразием лекарственных средств. Известь и карболка для дезинфекции помещений. Дёготь (мазь Вишневского) для ран, йод для всего. Его лили в раны (для дезинфекции), мазали вокруг ран (для заживления), при поносе капали пару капель в кружку воды. При простуде (редкий случай, при  полном отсутствии нормальных бытовых условий) два раза в день, фельдшер рисовал на спине йёдовую сетку, ёё же рисовали при растяжении конечностей и сильных ушибах). Если, вдруг, ангина, ватным квачём, обильно пропитанным йодом мазали горло.
 Старые доктора, втихаря, пользовали травами. Молодые -трофейными таблетками.
 Вообще на фронте болели мало. Проходили даже довоенные хронические болезни. Рубцевались язвы, проходил туберкулёз и т.д.
Зато буйно расцвела солдатская наука выживания. Важную роль здесь
играла водка. Когда, сколько, с чем, до или после. Внутрь или растереть, а в каких случаях внутрь и растереть. Средств у солдата очень мало. Порох , водка, огонь и небольшие национальные и религиозные добавки.
 Немцы, с их лучшей в мире, медициной -болели больше. Мы как потомки степняков, никогда с этими степями не разлучавшиеся, были не восприимчивы к целой кучей недугов, которыми болели цивилизаторы. Ребята рассказывали -под Сталинградом, ещё до разгрома, здоровые фашисты, сдавались с одной просьбой не дать заболеть таинственными, для них, болезнями.

 Странно, но находясь на границе жизни, испытывая физические страдания, морально мне здесь очень нравилось. Чисто, покойно, можно спать сколько хочешь. Нам с братом до войны, отец не позволял поваляться. Подъём в  5.30 каждый день. Умыться, собрать учебники, отрезать по куску хлеба и солонины и в отцовский полк, на зарядку с красноармейцами. Завтрак там же. Потом в школу. Дом комсостава, где мы жили стоял в степи возле Херсонеса, отцовская часть на окраине Севастополя, школа на другой стороне. Городского транспорта не было. Всё пешком. Школа стояла на высоком обрыве Южной бухты, возле моря. Её разбомбили на второй день войны.
В воскресенье подъём в 5.00. Чай с хлебом и маслом. Каждому на руки кроки
( кусок карты с маршрутом), компас, мелкашку (винтовку), 5 патронов, 3-и спички, фляжка с водой.  В 17.00 сбор в указанном на карте, месте. Нужно придти сытому, с дичью, 2-мя патронами и 1-й спичкой. Кто не укладывался - на следующий раз маршрут удлинялся. Летом заплыв в море до горизонта. Вечером в театр, естественно пешком туда -обратно (мама с отцом завзятые театралы). Возвращались во 2-м часу ночи.
Ужин ,отбой, утром всё сначала.
На фронте тоже не разоспишься. Даже при перебросках, по железной дороге, начальство придумывало какие-нибудь занятия, проверки. Командиры твёрдо уверены:- Если боец не занят - жди ЧП.

Тут же , большую часть суток- сплю. Температура не падает, два раза делали переливание крови. После кормёжки(пол стакана бульона), в животе страшные рези. Доктор говорит. что это нормально. Кроме жирной водички, 4-ре раза в день по 4-ре квадратика шоколада. Рассасывать. Шоколад очень горький и совсем не сладкий.
 На верхней полке лежит настоящий цыган, с серьгой в ухе и простреленными лёгкими. Он в жизни не ел шоколада. Дал ему квадратик на пробу. Не понравилось. Говорит,
 - Наши цыганские петушки из сахара, вкуснее.
 Вообще дедушка- цыган очень интересный человек. Простой, абсолютно неграмотный, таборник. Бродил с табором аж до Сербии.
 15 живых детей (было) , 12 внуков (пока).Умел выковать лопату, косу, собачью цепь, в любой деревне работа была. Лошадок лечил, ну и подворовывал, конечно. На лошадях мы с ним и сошлись. Сколько полезных конских секретов он раскрыл!
-Есть русские, есть немцы, поляки, цыгане-ромале и кони. У всех есть свой язык. Цыгане, конский язык понимают. Конь и цыган-братья.
 Можно плетью заставить лошадь сделать работу, а можно попросить.
-Ты Вань, как на фронт попал, годов-то тебе не мало - спросил кто-то.

- С Украины в Бессарабию кочевали, когда война началась, через месяц цыганское радио передало - германы, цыган целыми таборами убивают, без разбора. Всех под корень!
 Мужчины к барону. -Что делать будем?. Мы ж ни какой власти не поддерживаем.
-Сейчас не за власть война, за жизнь.
Определил кому остаться придётся, чтоб табор выжил, а остальным в военкомат.
 Там спросили:
- Какого года?
- Цыган я. Не знаю. Какого года можно в армию, вот такого и пиши.
-А ты лошадей у Красной Армии не уведёшь?
- Э, начальник, Ваня у Гитлера уведёт и в Красную армию приведёт!
-Тогда в обозе служить будешь.
- Без обоза воевать нельзя!
Кто-то из вагона встрял:
- Можно, только не долго. Мы вот под Вязьмой...
 Так мы и ехали на Урал в челябинский госпиталь. Часто останавливались, пропуская эшелоны с танками, орудиями, гвардейскими миномётами -"Катюшами" и конечно с военными.
 Ещё цыган мне сказал, что черви в животе - это хорошо. Они всю гадость съедят.
- Ты , паря, не помрёшь. Эту войну не закончишь -дальней дорогой на другую поедешь. Победишь и жить там с женой будешь. Счастье найдёшь. Не спрашивай, больше не скажу- сам не знаю.
-Каакой жееноой, Ваа-няя?
- Будет, будет у тебя жена и сын, продолжатель рода, будет, всё у тебя, сынок, будет!
      Р.S. Спустя время я узнал, что участвовал в самой насыщенной техникой - великой Курской битве. Про Ольховатку никто не слышал, говорили про Курск, Орёл, Белгород. Ольховатку, через неделю жестоких атак, немцы , почти взяли, но танки, у них просто, кончились и драпали от неизвестного села Ольховатка аж за Днепр.   Никогда больше в истории, Фашистская Германия не смогла собрать крупные танковые соединения.
                Август 2015г
                Краснодар

25. Особый отдел Отрывок из повести Везунчик
Евгений Колобов
            
Мы же, заняли утреннюю позицию, пообедали как следует, ротный подсуетился, только начали банить орудие, пришёл посыльный.  Старлей требовал к себе.
 - Закончите орудие, личным оружием займитесь.
 - Всё сделаем, иди, Тимофеич, начальство ждать не любит. Тем более ругать нас вроде, не за что, значится – хвалить будут.
 - Вы не расслабляйтесь, немец обиженный, отомстить захочет.
- Бензина у него нет, а вечером, бог даст и нас здесь не будет.
Расчёт взялся за банник:
- И-и-и, раз, и-и-и раз.
Ладно, без меня обойдутся. Не удалось  погреться на чистке орудия, бегом погреюсь. Дождь не переставал, хотя и стал мелким. Мокро, зато авиации не будет.
Прихрамывая, бежал между деревьями, стараясь не цеплять крупные ветки. Бежал и думал, что с расчётом вроде наладилось. Снарядный Жестовских сунул немецкий котелок. Очень удобный, полукруглый,
- Пользуйся, если не брезгуешь.
 Понятно, с убитого снял. Так ведь для меня. Не забыл. Чего кобениться. Котелок чистый.
 Команды выполняют без разговоров. Сайдулаев, видно, за то, что я его рану утром учёл, вообще смотрел по-собачьи преданными глазами, даже неудобно как- то.
Шитов, подмигивал, чего-то изображал лицом. Я ничего не понял. Может, хотел чего сказать, но наедине нам остаться не случилось. Вернусь, спрошу.
 Командиров нашёл в просторном шалаше. Сверху веток, прикрытых двумя плащ палатками.
- Товарищ старший лейтенант, временно исполняющий обязанности командира орудия, рядовой Колобов…
 - Заходи, молодое дарование.
В голосе, взгляде старлея было что-то странное, будто он сожалеет, вроде чего-то ему не нравилось. Наверное, больше всего, я ему не нравился.
- Рассказывай, как портфель добыл.
- Взрывной волной, наверное, на дерево его закинуло. Рядовой Шитов
углядел.
 - Высоко?
 - Я Шитову на плечи сел, карабином еле достал.
 - Так…
Ротный достал из планшетки исписанный лист, карандашом что- то стал добавлять.
 - Рядовой Шитов, должность?
- Ездовой, первого орудия, первого арт. взвода.
 - После соединения с дивизией, будете давать показания в особом отделе, договоритесь, чтоб ваши показания не отличались.
Я обязан немедленно вас отправить вместе с портфелем, но оставить орудие без наводчика и ездового, не могу.
 - Зачем особый отдел?
- Может нам специально этот портфель подбросили.
 - Слишком сложно и ненадёжно, мы ведь могли его и не заметить.
- Я- то понимаю, но ты этих ребят не знаешь.
В деревне нас ждали офицеры Особого отдела. Политрука и нас с Шитовым, повели в одну из хат.
Особисты прекрасно понимали, что мы устали, замёрзли и вымотались до крайности. Капитан даже извинился, но объяснил, что наших показаний ждут немедленно где- то там… наверху.
Быстро опросили поодиночке, записали, попутно напоив горячим чаем с галетами.
 Опросные листы в запечатанном конверте, увёз мотоциклист, а нас  отпустили сушиться и спать.
Разбудил запах каши.
Открыл глаза и понеслось.
- Колобов, быстро ешь и мухой в Особый отдел. Сегодня всех опрашивать будут, после к командиру батареи.
Поел и целый час рассказывал не ласковому майору свою жизнь от рождения до передачи портфеля младшему политруку. Записал майор и номера полевой почты отца и младшего братишки. Обстоятельно так поговорили.
 Опросили весь расчёт и расчёт второго орудия.
На Шитова майор наорал и заставил бежать срезать погон с лошадиного хвоста. Погон в опечатанном конверте вместе с грозным майором укатил на бронеавтомобиле.
 Капитаны, как по команде, закурили.
- Чего майор такой злой?
- Он не злой и не добрый, нам эмоций иметь не положено. Посчитал нужным такую манеру беседы.
 - Если это беседа, какой же тогда допрос?!
- Изменишь Родине – узнаешь. А так, врёте Вы с Шитовым. А нам разобраться требуется, имеет ли ваше враньё отношение к трофею.
Ты вот Колобов, почему Советской власти врёшь?
 Я, аж задохнулся от возмущения. Я себя уже видел с сержантскими петлицами, с орденом на груди.
- В чём же это я советской власти вру?
- Ты, вьюнош, какого года рождения?
Моментально всё возмущение испарилось, а я густо покраснел, уши горели как раскалённые утюги.
- Вот видишь, как тебе верить?
 - Так я же..
- Да, понятно, так кого?
- 25-го.
- А в военкомате записали 23-го, почему?
- Сказал, что дом разбомбили, документы сгорели. Поверили.
 - А чего Шитов темнит?
- Не знаю, правда, товарищ капитан.
Второй капитан загасил папиросу.
 - Небось нож складной нашёл или пачку сигарет, а теперь боится, что в мародеры запишем.
- А может желудок не сдюжил, вот и стесняется признаться
- Чего ж Вы нас мытарите, немца допросите, он то точно всё про портфель знает.
- Поучи нас работать боец.
Закопали твоего немца. Дохлого его сюда привезли.
Лучше мы здесь все вопросы закроем, чем они потом у кого- то возникнут.
 Вас, с Шитовым, должны на награды представить и если что, догадываешься, сколько людей подвести можешь?
 - Ясно. Разрешите идти, товарищи чекисты?
- Вали и мародёра забирай, да в порядок себя приведите, товарищ боец.
- Есть, в порядок привести.
- Ты чего прижал с той легковушки?
- Второй день сказать хочу, да всё  как–то неловко. Ты из пистолета стрелять умеешь?
- Конечно, а что?
- Пистолет я там подобрал, в кобуре. Кожа кобуры такой выделки, я такой в жизни не видел.
- А «контрики» думают, что ты перочинный нож припрятал.
- Ножик тоже, но его я себе оставлю, а ты пистолет забирай, раз обращаться умеешь.
- Трофейное оружие сдавать положено.
- Да, ладно. Сунешь в карман и вся недолга. Командир ты у нас или кто?

26. Стонет отец
Любовь Коломиец
Лауреат в Основной номинации «ГТ»
Призёр  в номинации «Поэтические произведения» «ГТ»

Стонет отец пожилой от ранений,               
Видит во сне он военный сюжет:               
Тащит в дыму друга с поля сражений -               
Ваню, с которым дружил много лет.            

Кровь растеклась у Ивана по телу,   
Где-то осколок застрял у плеча,      
Но выбирались они… Попотели,               
С верою в скорую помощь врача.               

Вот и лесок, где когда-то гуляли,               
Каждый знаком здесь листок и цветок,               
Сзади остались заветные дали,   
Танки чужие, что шли на восток.         

Землю родную пахали цинично -               
Лязг и огонь - разгулялась беда!               
Всех на пути убивали привычно               
И повернули враги у пруда.         

Кровь всё текла, след тянулся по круче,   
Батя забылся, оставшись без сил.      
Не ощущая крапивы колючей,      
Раненый друг пить в горячке просил...            

Говор чужой вдруг над ними раздался -      
Выстрелов пара, и дело с концом…            
Фрицы ушли. Лишь закат разгорался.         
Плакал отец над убитым бойцом…               

Пуля застряла в отцовской медали,               
В той, что недавно он был награждён,         
Друг же скончался от вражеской стали,      
Жалко его, очень молод был он.      

Бредил, метался отец трое суток,   
Рядом Ванюшка лежал неживой.   
К счастью мальцы, что пасли рядом уток,   
Их и нашли под крапивной травой.   

В тачке отца дотащили до хаты,   
Бабка лечила, и хворь отлегла.   
Друг под берёзой победную дату   
Встретил безмолвно. Над холмиком - мгла…   

27. Бабушка-жадина
Любовь Коломиец
Лауреат в Основной номинации «ГТ»
Призёр  в номинации «Поэтические произведения» «ГТ»

(к 75-летию снятия блокады Ленинграда)
(по рассказу деда Артема)

«Бабушка, жадина, дай что-нибудь
Мне и братишке поесть, не забудь!
Вскрой свой сундук, может, пряники в нём?» –
Слёзно просил пятилетний Артём.
Бабушка, силы теряя свои,
Плакала: «Брата, внучок, напои…».
Брат уж не гукал, лишь тихо стонал.
Бледный, худой, от бессилия спал.
«Милый Артёмка, еще потерпи,
Мама вернётся, ты силы копи».

А мама, как тень, по улице шла,
Но до базара чуть-чуть не дошла -
Обморок, в памяти - серая мгла.
Брошь золотую продать бы могла.
Долго лежала и холод достал,
Так на снегу наш народ погибал…
Стоп! Кто-то склонился, жизнь подарил, -
Вещь дорогую за мелочь купил!
А вьюга плясала, злости полна,
Но светом добра накрыла волна.
Стало теплее - надежда в душе!
Жизнь воплотилась в желанном гроше.

«Бабушка, жадина, дай что-нибудь!» -
Мальчик метался, терзая ей грудь.
Дай мне хоть корочку, хлебца хочу!
Видишь, затих я, уже не кричу.
Баба заснула… и брат в эту ночь…
Голод терпеть оказалось невмочь.
Страшно! Остался один я живой,
Только б вернулась маманя домой!
Белые стены и тихо вокруг,
Силы уходят, слабей сердца стук…».

«Плыл» потолок, и Артёмка уснул.
Снилось, что Ангел к нему заглянул,
Бил по щекам и очнуться просил,
Божьим Знаменьем на жизнь осенил.
Глазки Артемка открыл, видит - мать,
Та, что спасла, не дала ему спать!
«Мамочка! Мама вернулась моя!»,
А мама рыдала, слёз не тая…

28. Побег из плена
Любовь Коломиец
Лауреат в Основной номинации «ГТ»
Призёр  в номинации «Поэтические произведения» «ГТ»

(рассказ-быль)
(к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне)

«Сколько бы лет ни прошло после окончания Великой Отечественной войны, но шрамы, оставшиеся в душе, постоянно болят», - так говорил мой отец-фронтовик, доживший до глубокой старости в окружении любящей семьи, в минуты откровений.
Накопившийся тяжелый груз воспоминаний со временем разбухал и больно давил грудь. Поэтому иногда, под стопку-другую наш еще молодой отец выплескивал свои переживания, и тогда мы, его дети, затихали, боясь отвлечь бывшего рядового солдата от воспоминаний. Моя детская память сохранила все его рассказы до мельчайших подробностей. Одним из них хочется поделиться с читателями, поскольку я была тогда просто потрясена.

Его призвали на фронт в возрасте двадцати двух лет. Воевал в основном на Кавказе. Особо запомнился случай, произошедший с ним в сентябре 1942 года. Как известно, с целью отражения наступления немецких войск и срыва их попытки прорваться в нефтяные районы Кавказа, проводилась Моздок-Малгобекская оборонительная операция, в которой пришлось участвовать и отцу. Немецкое командование планировало прорвать нашу оборону на реке Терек, у рубежа Прохладный-Моздок-Ищерская. Целью врага было уничтожение основных сил 9-й армии, и поход вглубь по долине Алхан-Чурт на Грозный, Орджоникидзе и Махачкалу. К сожалению, им это однажды удалось, хотя сопротивление советских войск было крепким, численный состав и техническое оснащение проигрывали.
Но рассказ не об этом, а о судьбе солдата. Итак…

«После жестокого боя, когда смешалась земля с небом и, казалось, наступил конец света от оглушительных взрывов снарядов, вскоре наступила относительная тишина. Где-то вдали слышались глухие разрывы бомб, которые фашисты с самолетов сбрасывали на нашу многострадальную землю.

В голове стоял шум, и Гаврил понимал - что-то происходит с ним… Теплая, липкая струйка крови стекала по шее на грудь. Волосы превратились в жесткий войлок. Пилотка исчезла. Солдат обхватил руками голову и понял, что был ранен, когда они с товарищами ринулись из окопа с криками «Ура!» и побежали на врага. Пуля настигла внезапно, задев вскользь, и горячая волна накрыла беспамятством.

А сейчас он лежит на траве и приходит в себя… Пошевелив ногами, обнаружил, что левая нога тоже повреждена, в сапоге хлюпала кровь.  Солдат с трудом всё же смог встать на ноги, что успокоило и обнадёжило. Но радоваться пришлось недолго. Повернувшись к полю боя, он оцепенел, тело приросло к земле. Совсем рядом Гаврил увидел двух немцев, которые шли прямо на него с автоматами в руках. Другие фашисты добивали тяжелораненых и поднимали тех, кто способен был идти, сгоняя их к грузовику, стоявшему неподалёку.
Сердце вмиг оборвалось – он в окружении врага, раненый и слабый от потери крови. «Матерь Божья, помоги мне!», - пронеслось в голове.

- Шнель, шнель, - прикрикнул немец и толкнул его прикладом в спину. Гаврил повиновался и, припадая на больную ногу, направился к плененным бойцам. Когда был закончен осмотр территории, усеянной трупами, часть немцев заполнила грузовик, а остальные следом за ним погнали пленных, как скот, с окриками и побоями, в сторону населенного пункта.

На бывшей животноводческой ферме фашисты обустроили лагерь для содержания военнопленных. Его обнесли колючей проволокой, вдоль которой стояла охрана с собаками.
Вновь прибывших загнали во двор и оставили под открытым небом, поскольку места не было не только в здании фермы, но и на улице. Пленные стояли, сидели и лежали прямо на земле, радуясь месту.

С утра всех погнали на работу – восстанавливать железнодорожное полотно и строить свиноферму. Тех, кто не мог утром подняться, пристрелили. Кормили баландой один раз в день.
Так прошла неделя…

Болели раны, но они уже затягивались. Гаврил прикладывал на ночь листья подорожника, которыми набивал карманы по пути с работы.
Силы стремительно уходили с каждым днём из-за скудного питания и тяжелой физической работы с утра и до вечера. Пугала безнадёжность положения. И хотя разговоры в лагере были запрещены, он всё же перекидывался словом-другим со своим знакомым, старшим по возрасту солдатом, которого в  части все звали дядей Мишей.
Днём стояла жара, несмотря на начало осени. По ночам было холодно и сыро. Люди невольно жались друг к другу, сбиваясь в группы, чтобы хоть как-то согреться.
Дядя Миша стал подкашливать, то ли сердце не выдерживало нагрузки, то ли ночной холод давал о себе знать.

Через два дня, выбрав момент, он спросил Гаврила:
- Побежишь со мной, сынок? Здесь нам скоро конец!
Гаврил сразу кивнул ему, как будто бы давно ждал этого предложения.
- Тогда завтра утром будь готов, - добавил дядя Миша.

Ночью Гаврил несколько раз просыпался, со страхом думая о побеге, о возможно последних часах своей жизни и неизвестности судьбы.
Утро встретило сыростью и туманом. Ломота и дрожь в измученном теле. Подниматься не хотелось, сил не было… Но Гаврил помнил, что с каждым днём колонна становилась всё реже и реже, десятки трупов ежедневно вывозили за территорию лагеря, и он сжимал кулаки, приказывая себе держаться до последнего.

Лай собак и окрики охраны заставили подняться и идти в строй. Откормленные и натренированные собаки по приказу готовы были любого загрызть до смерти.
И вот многометровый строй худых, изможденных мужчин в грязных, оборванных одеждах, по шесть человек в ряду, охраняемый со всех сторон, двинулся по грунтовой дороге к месту работы. Обречённые на мучительную смерть люди брели с понуро опущенными головами, думая об одном и том же – о своей безысходности и приближающейся смерти.

Когда колонна проходила по мосту, а затем мимо высокого обрыва, за которым сразу начинались густой кустарник и лес, дядя Миша толкнул локтем Гаврила и шепнул:
- Пригнись и беги, а там прыгай!
От напряжения и страха сердце сжалось, как пружина, тело превратилось в жесткий комок мышц, и молодой боец сорвался с места!

 За несколько секунд, пригнувшись, добежал до края обрыва и, не раздумывая, покатился, как колесо, в пропасть…
В мозгу автоматически проносились слова молитвы, которые знал еще с детства - отец строго следил за духовным развитием двенадцати детей: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежит от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут….».

Гаврил почувствовал, что лежит вниз лицом в теплой, жидкой грязи на дне обрыва. Как во сне он слышал брань фашистов, выстрелы и лай собак. Вскоре они стали затихать, значит, колонна постепенно удалялась, и его никто не преследовал…
Но радость была преждевременной. Послышался резкий треск сломанных веток, и  сверху кто-то свалился на него, накрывая всем телом.

«Ну, вот и всё, поймали, гады…», - пронеслось в голове, и Гаврил заплакал, не переставая повторять в уме: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…».

Наконец, навалившееся на него тело заговорило.
- Ух, живые, живые, живые… - повторял упавший с обрыва дядя Миша посиневшими губами, сползая вбок. Руки тряслись, лицо было бледным, как мел, но он тормошил испуганного Гаврила, который не мог вымолвить ни слова.
- Вставай, сынок, вставай, нам нужно бежать…, - повторял дядя Миша и тащил его за руки.
 
Гаврил, как во сне, сел и огляделся. Они находились в небольшом болотце, которое и смягчило падение. Вокруг заросли. Тело горело от ссадин и  мелких ран.
- Давай, Гаврюшка, соображай быстрее. Бежим, бежим отсюда! – продолжал поднимать друга дядя Миша.

И тут Гаврил, наконец, пришёл в себя. Теперь он поддерживал старшего бойца, когда они бросились бежать от этого страшного места.
- Нам бы глубже забраться в лес и идти на восток, - шептал дядя Миша, держась за сердце.

Силы быстро уходили, нестерпимо мучили голод и жажда. Осенние дни становились короткими. К вечеру беглецы прошли несколько километров и сейчас были на недосягаемом от лагеря расстоянии.
- Всё, дальше не пойдем, привал! – сказал дядя Миша, опускаясь в густую траву. Рядом с ним упал и Гаврил, от усталости сразу проваливаясь в сон.

Разбудил их предрассветный холод. Отойдя на несколько метров от места ночлега, Гаврил вдруг услышал тихое журчание; это был маленький родничок с прозрачной, холодной водой. «О, Бог мой! Благодарю тебя!» - вслух сказал он и наклонился к источнику. Тут же позвал друга, а сам стал обследовать это благословенное место. Сделав шаг в густую траву, услышал сердитый вскрик и понял, что наступил на сидевшего там глухаря. Словно коршун, мгновенно упал на него, и их сердца застучали одно, сильнее другого.

У дяди Миши в кармане нашелся старый коробок спичек, и мужчины запекли на углях костра птицу, завернув тушку в лопухи. Ужин обещал быть царским, но дядя Миша отломил мяса только по небольшому кусочку, чтобы не заболеть после обильной еды. Закусывали собранным щавелем, мокрицей и мятой, что нашли у родника.

Полное блаженство охватило страдальцев, когда чуть поодаль они нашли еще один источник -  горячий, с запахом серы.
- Это же минеральная вода, здесь недалеко курорт! – сказал дядя Миша, впервые улыбнувшись за последнее время.

Спустившись ниже по руслу, увидели довольно широкое углубление и, не сговариваясь, стали раздеваться. Здесь вода была не такой горячей, как наверху.
Накупавшись и выстирав свою одежду, солдаты почувствовали себя веселее и увереннее.

Утром обнаружили, что ссадины на руках и ногах стали заживать. А глубокие раны очистились и не саднили, как вчера.
- О, какая вода целебная, сынок! Посмотри, на что она способна. Мы задержимся здесь на два-три дня, но жечь костер уже не будем, чтобы не привлечь сюда любопытных. Нам нужно отлежаться и набраться сил для длительного похода.

И они отдыхали под птичьи трели и свои душевные откровения, чтобы скоротать время. По три раза в день купались в волшебной серной воде,  подлечивая раны. Питались всё тем же запеченным глухарем, травой, грибами, которые находили невдалеке в небольшом ельнике и томили их в горячем минеральном источнике. Попадались кое-где последние осенние ягоды - спелые и сладкие.

Прошло три дня.

После поиска пищи солдаты отдыхали в тени под раскидистым кизилом. Вдруг дядя Миша тихо запел:
«Смерть не страшна,
С ней не раз мы встречались в степи.
Вот и теперь
Надо мною она кружится,
Ты меня ждешь и………………»

Выстрел прозвучал так внезапно, что Гаврил сразу не понял, откуда пришла беда. Он как лежал в траве, так и не пошевельнулся, зажмурясь от страха близкой смерти. Сквозь ресницы видев двух немцев, один из которых теперь направил оружие на него. Через секунду грянул еще один выстрел….
«Зачистив территорию», немцы ушли, о чём-то громко разговаривая на своём языке.

Оцепенение покидало медленно. Наконец, Гаврил понял, что жив. Цел! Но как, почему? Только выстрел оглушил и ослепил сознание...
Ощупывая себя, догадался, что пуля, предназначенная ему, застряла в медали, которую он спрятал во внутреннем кармане гимнастерки, завернув в тряпицу. Глаза непроизвольно взметнулись к небу:
«О, Матерь Божья, заступница, благодарю тебя за спасение…». Руки тряслись; трижды перекрестившись, повернулся к другу, который лежал на спине с открытыми глазами.
- Дядя Миша, вставай, они ушли! Нам нужно бежать…

Но друг не реагировал. Гаврил растерялся, припал ухом к груди, слушая сердце, проверил пульс, но, когда увидел огромную рану в животе и бьющую из неё кровь, всё понял. Он рыдал над убитым, как ребёнок, рвал на себе волосы, кусал до крови губы:
 - Дядя Миша, дядя Миша, как же так? Мы с тобой мечтали вернуться в часть и снова  идти на врага, чтобы отомстить за всё…

Плачь, не плачь, но нужно торопиться. Гаврил, под действием сильного стресса, мгновенно принял решение. Тут же нашел небольшой  овражек, перетащил туда тело и стал забрасывать его ветками и сухой листвой; сверху навалил кучу камней, которые собрал тут же.

Помолившись и прочитав молитву за упокой, он вытер рукавом слёзы.
«Дядя Миша, Царствие Небесное, я еще вернусь сюда, сделаю тебе хороший крест», -  сказал он вслух и, оглядываясь, покинул это место.
Трое суток Гаврил пробирался по лесу, засыпая иногда в гуще кустов и подкрепляясь редкими ягодами да травами.

Лес стал светлеть, и он увидел широкую опушку. Невдалеке виднелись небольшие хатки, вросшие в землю.  У одной из них копошился старик в ватнике.
Гаврил решился подойти к нему и расспросить о немцах.

При виде солдата, старик не удивился, а только охнул и тут же принёс воды и кусок сыра.
- Немцев здесь нет, сынок, вот поешь, потом поговорим… Слезящиеся глаза  излучали сочувствие и доброту. - Погнали их вчера отсюда, пришло подкрепление нашим бойцам, так они убегали, бросая всё.

- Подскажи, отец, где мне найти наших? – спросил Гаврил.
- А ты иди в центр села, тут недалеко. Там сейчас развернули госпиталь, много раненых привезли, оттуда и отправят тебя на фронт.
Поблагодарив старика, Гаврил направился на поиски своей части…

Сколько же еще страхов, стрессов, разлук и потерь пришлось пережить ему, преодолевая тяжелые фронтовые дороги. Дважды был тяжело ранен, после лечения  направляли на передовую, в самое пекло, где Гаврил читал и читал молитвы, отгоняя от себя вражеские пули и приобретая опыт бойца самой жестокой, многолетней  войны".

И только белая прядь волос на голове напоминала о подробностях тех жутких лет.

29. Рыбка
Любовь Коломиец
Лауреат в Основной номинации «ГТ»
Призёр  в номинации «Поэтические произведения» «ГТ»

В преддверии Нового года всегда ждешь чего-то необычного, сказочного; хочется окунуться в мир волшебства и сладких снов, почувствовать себя маленькой и счастливой…

Ах, как быстро летит время… Кажется, совсем недавно я - любимица родителей радовала их искрометным танцем на школьном утреннике, а сейчас сама уже бабушка, украшаю вот с внуками елку, временами мысленно возвращаясь в своё детство. И теперь вспомнился один случай, который забыть просто невозможно.

В комнате лесная красавица издает неповторимый терпкий аромат. Корзинка уже опустела – мы с внуками повесили все игрушки, включили светящуюся разными цветами гирлянду; блестящий «дождик» «стекает» сверху вниз, а на еловых лапах воздушными белоснежными хлопьями лежит «снег». Мы очарованы творением своих рук и молча смотрим на новогоднее чудо.

Убирая корзинку, я обнаружила на дне, среди разных фантиков и ваты, какой-то маленький плоский предмет. Это была затертая старая коробочка. Моё сердце часто забилось, стало жарко, воспоминания заполнили душу, и перед глазами, словно в кино, предстали события прошлых лет. А дело было так.

Последние дни декабря 1958 года. Вечер. На улице темно и холодно. Ветер носится над крышей нашего хуторского дома, с завыванием заглядывает в трубу, полирует до блеска высокие сугробы во дворе и на улице. Маленькое единственное окошко плотно разрисовано морозным узором и нужно долго дышать на него, чтобы в небольшой оттаявший кружочек выглянуть во двор.

В комнате тепло, каждый занят своим делом – мама заквашивает опару для теста, бабушка вяжет носки, дедушка уже спит, а мы с отцом наряжаем пушистую елочку.
Игрушки, конечно, самодельные – деревянные и бумажные, только красная звезда на самой макушке – стеклянная! Снежок заменяет вата, пахнущая карболкой - из отцовской ветеринарной сумки. Две вязки флажков мы повесили под потолком. Я отошла, посмотрела со стороны и сказала:

- Папа, грустная у нас елка получилась…
- Почему это грустная, ничего подобного, сейчас возьму гармошку и она сразу станет веселой!

Эти слова меня рассмешили, но в детской душе была какая-то неудовлетворенность. Я уже видела настоящую красавицу-елку в школе, поэтому и сравнивала свою бедную «золушку» с ней.
- Если бы хоть одна игрушечка у нас была блестящая, сразу бы вся елка засветилась, - фантазировала я.

Отец задумался, потом вышел в сенцы, где за занавеской хранилась старая одежда и его военная форма. Вернувшись, протянул мне серую коробочку.   
- Вот, повесь эту игрушку, она блестящая, - сказал он с какой-то незнакомой мне грустью в голосе.
- А что там, папа?
- Посмотри сама.

Я с трудом открыла коробочку, и душа затрепетала… Передо мной оказалась голубая, с блестящей чешуей рыбка, и я сразу представила, как она плывёт, виляя хвостом… А рыбка, действительно, как живая. Отблески света «играли» в каждой стекляшке. Казалось, она мне подмигивала и шевелилась. Это была елочная игрушка с ниткой.
- Папа, откуда у тебя такая красивая рыбка? – подняла я глаза на отца.
- Ох, детка, лучше тебе не знать этого, - тяжело вздохнул отец. Потом ушел в спальню и прилег на кровать.
- Ну расскажи, папа, расскажи, - канючила я, не отставая от него.

Тут вошла мама и тоже поинтересовалась рыбкой, с интересом разглядывая ее. Но отец молчал. Тогда она позвала нас ужинать, и мы с отцом последовали за ней. Услышав про ужин, поднялся и дедушка. Когда стол был накрыт, дедушка выразительно посмотрел на бабушку, и та важно отправилась в сенцы за четвертью самогона. Дедушка наполнил две деревянные чарки, и они с отцом, перекрестившись, выпили. Постепенно мужчины заговорили громче и охотнее…
Уловив момент, мама вновь спросила о рыбке. И тут отец, закурив самокрутку, поведал нам историю военных лет.

«Дело было в конце апреля 1945 года. Мы тогда добивали немцев в их логове – Берлине. Наша часть располагалась недалеко от реки Шпрее. Накануне части I-го Белорусского фронта под руководством Жукова форсировали реку, ночью захватили мост и вышли на подступы к Рейхстагу, до которого оставались сотни метров. Но центр был сильно укреплен отборными эсэсовскими частями. Захватить здание Кроль-оперы, напротив Рейхстага, поручили 207-й стрелковой дивизии.

Шли ожесточенные бои, гибли сотни солдат с обеих сторон. Взрывы снарядов следовали беспрерывно. Дым, огонь, разрушенные здания, скелеты домов без окон и дверей, исковерканная техника – жуткая картина… Но приказ – стоять насмерть не давал права отступать. И наши части с большими потерями продвигались вперед.

Однако не об этом пойдет речь, а о том, что в одной из перебежек - из дома в дом по улице, лавируя между воронками от взрывов, я заскочил в комнату четырехэтажного дома на первом этаже, прикрытую тряпьем вместо двери. Остановившись на секунду, чтобы перевести дух, от неожиданности остолбенел – здесь жили люди… Мальчик лет семи испуганно закрывал собой бледную, худую женщину, лежащую на кровати.

Я подал им знак, что не трону их.  Тогда ребенок подошел ко мне и стал что-то говорить, показывая на женщину, и я понял, что это его мать Фрида, она ранена, и у них нет ни воды, ни еды. Я кивнул и выбежал на улицу, запомнив номер дома.
Ночью, выбрав минутку, рискуя жизнью, я вновь посетил несчастных, беспомощных немцев, не успевших выехать из города, хотя у нас был приказ не общаться с местным населением. Принес лекарства, воду и свой сухой паек. Осмотрев рану, не нашел ее серьезной, обработал и перевязал.   

Выбитая дверь с ключами лежала на полу, я надел ее на петли и показал мальчику, как им нужно закрываться. Почувствовав защиту и поддержку, малыш повеселел, а я разобрал, что его зовут Курт.

Прибегал к ним ночами, помогал, чем мог – носил воду и еду. Особенно они обрадовались, когда я, собрав уцелевшие в доме стекла, вставил окно. Теперь в комнате стало тише и теплее. Да и Фрида уже поднималась и ходила.

Когда я узнал, что больше не смогу вернуться сюда, вновь прибежал и обнял Курта, который был не по годам смышленым и сразу всё понял. Он заревел в голос, обнажая свой беззубый рот и размазывая слезы. Потом обвил руками мои ноги и что-то быстро стал говорить… Фрида тоже плакала, глядя на сына.

Я понял, что Курт не отпускает меня, он хотел, чтобы я остался с ними. А когда почувствовал, что я ухожу навсегда, метнулся к чемодану и вложил мне в ладонь небольшую коробочку. Я сунул подарок в карман и прижал малыша к себе. Он не переставал плакать и что-то по-немецки причитать, а я только понимал: «Vati – папа, папа…».

Не зная, как успокоить и отблагодарить, в спешке оторвал от своего письма из дома обратный адрес и отдал его Курту, ни на что не надеясь, просто так.
Через мгновение я уже бежал к своим. А перед глазами стоял маленький бледный Курт, слышался его голос, полный тревоги и безнадежности. В сердце моем осталась рана, боль за этих людей, судьбу малыша, здоровье его матери. Проклятая война! Сколько бед ты наделала!

Мы занимали каждый дом, каждую улицу и, наконец, как известно, водрузили Знамя Победы на Рейхстаге.
 
9 мая 1945 года, в 00-43 по московскому времени был подписан окончательный Акт о безоговорочной капитуляции Германии. В берлинском предместье Карлсхорст от имени Германского Верховного Командования Акт подписал генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель в присутствии маршала Советского Союза Г.К. Жукова, представителей США, Великобритании и Франции. Конец войне, да здравствует Победа!

Только в поезде, по пути домой, отоспавшись, я вспомнил о подарке Курта и открыл коробочку. Голубая, переливающаяся всеми чешуйками, рыбка поразила моё воображение, заставила вновь пережить и встречу, и расставание с этой маленькой немецкой семьей. И тут я не смог сдержать слез, в которых отразились сразу все потери: друзей, близких, своих молодых лет, надежд и мечтаний…

За окнами вагона мелькали опаленные войной родные земли – разрушенные города и сожженные деревни, политые кровью места сражений. Душа устала от страданий, но гнев вновь и вновь наполнял ее при виде исковерканной, больной Родины.
На вокзалах наш поезд встречали с цветами и слезами толпы людей. Кто-то покидал вагон, завершив свой боевой поход, а другие ехали дальше, туда, где их ждали и молились.

Меня никто не встречал. Мама умерла давно, а отец болел и не мог далеко ходить. Я вернулся домой, занялся хозяйством - своим и колхозным. Работал, не покладая рук, без выходных и праздников. Потом женился, появились вы, мои дети».
Тут отец замолчал, и мы увидели, что он весь в слезах, а пепельница переполнена окурками.

Прошло лет семнадцать после этого вечера. Я уже была замужем и имела сынишку, мы жили в городе. И вдруг к нам неожиданно приехал отец. Ему к тому времени было около пятидесяти пяти лет.
- Папа, что случилось? – с порога спросила я, помогая раздеться.
Вместо ответа он протянул мне телеграмму.

- Что это, от кого? – не понимала я.
- Читай, доченька, и узнаешь, - взволнованно ответил отец.
Я быстро пробежала глазами текст и едва успела сесть на стул, у меня подкосились ноги…
- Ничего себе, папа… Это же Курт отозвался, он нашел тебя!
- Да, Курт сейчас в Москве. Он не знает, что я живу так далеко от столицы и приглашает на встречу через два дня. Я уже собрался, помоги мне с билетами.
- Конечно, папочка, дорогой мой. Не только помогу, но и поеду с тобой, - ответила я и тут же отправилась в агентство аэрофлота.

Оформив билеты, дала телеграмму Курту по указанному адресу.
И вот мы с отцом уже в самолете…

В аэропорту нас встречал Курт. Он выделялся среди пассажиров высоким ростом, строгой одеждой, манерой держаться. Я только предположила, что это мог быть Курт, но отец его сразу узнал и уже спешил навстречу с дрожащими руками и мокрыми глазами.

Тут они обнялись, не отпуская друг друга. Память вытащила из заветных уголков  события прошлых лет до мелочей, и перед ними предстали все ужасы войны.   

- Курт, Курт, мой мальчик, как ты вырос, совсем взрослый! Как оказался здесь? – спрашивал отец, не отпуская его.
- Я – врач-кардиолог, у нас здесь симпозиум и практикум по важной общечеловеческой проблеме, - сказал Курт по-русски.
- Ох, как я рад снова тебя увидеть и узнал бы в любой толпе, - причитал отец.

- А я в детстве так боялся потерять твой листочек с адресом. И дал себе слово, что найду тебя. Я ведь представлял в своих детских фантазиях, что только таким и мог быть мой отец, очень страдал после твоего ухода. Всё детство прошло с твоим образом. Я тогда так хотел, чтобы ты остался с нами и был бы моим отцом, своего-то я никогда не видел. А мама недавно умерла, она всегда была рядом. У меня семья – жена и две дочери. Свой дом в Берлине, работа, мы живем хорошо.

- Вот, смотри, Курт, я тоже хранил твой подарок все годы, - сказал отец и открыл заветную коробочку, где всё так же весело и ярко сверкала чешуёй маленькая голубая рыбка.

- О, рыбка… Мне подарила ее бабушка на Новый год, я был еще маленьким, но эту игрушку полюбил.
- Зачем же отдал ее мне?
- Это, как моё сердце, оно уехало с тобой, но я знал, верил, что еще увижу свою рыбку. И вот, наконец, мечта сбылась! – искренне рассмеялся Курт.

 И они снова обнимались, вспоминали и плакали.

А я наблюдала за встречей и думала: «Вот и встретились через много лет люди, которые когда-то не хотели расставаться. Значит, не враги они друг другу, и расстояние – не преграда».

30. К 75-летию Великой Победы. Коротких Леонид Алексеевич
Раиса Коротких
3 место в Основной номинации «ГТ»

Леонид Алексеевич родился 8 августа 1909 года на севере Вятской губернии в деревне Коротких.

В детстве жизнь его семьи, которая состояла из 11-ти человек, была настолько тяжелой, что мальчика Леню в возрасте пяти лет, как говорил он сам, «за мешок овса» отдали на усыновление бездетной семье.   Когда немного подрос, то, сплавляя  вместе с братьями  лес по реке Кобре,  чуть не утонул среди льдин. Тяжелых моментов в его жизни было много.

Преодолев все трудности, стал  пограничником, радистом в рядах Красной Армии на Дальнем Востоке.  Окончив летную школу, получил специальность по ремонту самолетов. В 1939 г. он жил и работал в городе Ташкенте, а в 1940-1941 годах – в городе Алма-Ата, где продолжал работу на военном аэродроме.  В 1942 году  был переведен на работу под Москвой в Монино в  центр подготовки лётного и технического состава на тяжёлых самолетах  бомбардировщиках. Позже на этой базе  была создана 2-ая Авиационной дивизия особого назначения с местом базирования в Москве.

В период войны боевая работа дивизии была связана с  доставкой боеприпасов и оружия войскам, различных грузов  партизанам. В 1943 году экипажи дивизии доставили в Тегеран делегацию для участия в конференции трёх Великих держав.  В 1945 году  -  в Ялту (Крымская конференция).

Работа  Леонида Алексеевича как  помощника инженера по безопасности полетов военных самолетов была направлена на обеспечение безопасности самолетов, что требовало больших знаний, полной самоотдачи, умения найти выход в подчас критической ситуации.

Например, он вспоминал, что однажды срочно потребовалось доставить медикаменты и боеприпасы за линию фронта в тыл партизанам Белоруссии.  Леонид Алексеевич как бортинженер летел на этом самолете. Летчик по огням костров, которые зажгли партизаны, посадил самолет. Но длина площадки была так мала, что повредился один из двигателей самолета, который задел за деревья.

Пока разгружали  самолет,  Леонид Алексеевич вместе с помощниками в тяжелых
погодных условиях, когда почти ничего не было видно, сумел снять поврежденный двигатель и поставить запасной.  Шел снег, и взлетать было также трудно, как и садиться, но самолет благополучно взлетел. За этот полет Леонид Алексеевич получил  орден Красной Звезды.

Он принимал участие в выполнении такого задания, как доставка  для действующих летных частей аэропорта «Выползово» Ленинградского фронта особо опасного груза – 1600 кг взрывателей к  реактивным снарядам для самолетов ИЛ-2.   Этот груз мог при грубом взлете или посадке, а также в полете взорваться.
 
Неожиданно из-за плохой погоды аэродром «Выползово» закрыли.  Была  дана команда - возвращаться назад, но горючего в баках на обратный путь не было.  Командир принял решение: сажать самолет на вынужденную посадку на границе аэродрома.

Каждому члену экипажа он дал свое особое задание. Леониду Алексеевичу как бортовому технику нужно было следить за тем, чтобы шасси и щитки не выпускать, выключить работу двигателей строго по команде, перекрыть пожарные краны бензосистемы.            

Экипаж работал слаженно. Обледеневший самолет  заскользил на животе по глубокому снегу. В любую  секунду мог быть взрыв. Но все обошлось.
   
Опасный груз с самолета был снят.  Больше всех радовались летчики, так как  доставленные  взрыватели к  реактивным снарядам позволили им  возобновить боевые вылеты, чтобы продолжать защиту Ленинграда.

За этот полет Леонид Алексеевич, как и все члены экипажа, был награжден орденом Отечественной войны 1 степени.

31. Брат
Раиса Коротких
3 место в Основной номинации «ГТ»

В памяти хранится воспоминание об одном вечере и ночи, проведенных  так необычно. Брат окончил училище механизаторов, работал трактористом. Я хорошо запомнила, как он много работал. Приходил с поля и сразу же засыпал, не успев раздеться. Потом, немного перекусив, опять шел на работу. И так всю страдную пору. В короткие перерывы между работой трактор оставался возле дома, вызывая восторги соседских мальчишек и тайную гордость брата.
А здесь выдался свободный вечер. Стояла грибная пора, и я уговорила брата пойти за грибами.

Брат согласился, но решил почему-то ехать до леса на тракторе. Я впервые в жизни сидела в кабине трактора. Все наши дома казались оттуда маленькими, а за околицей открылся невиданный ранее глазу простор.

Лес был уже близко, и я с нетерпением любителя - грибника ожидала маленького чуда, когда находишь подберезовик, укутанный пожелтевшими березовыми, рябиновыми, кленовыми и другими  опавшими осенними листьями. Еще больше радует глаз красная шапка подосиновика, не говоря уже о царе всех грибов в средней полосе - белом грибе,  который редко растет в одиночестве. Только надо хорошо искать. Аккуратно, чтобы не сбить ненароком палкой, не наступить на его попрятавшихся где-то рядом сородичей. Ах, как радуешься этой красоте, добротности. Срезать только жалко. Но на этот гриб уж как повезет.

Вот и поле, а за ним совсем близко тот лес, где я уже мысленно собираю грибы. Совсем немного осталось. Надо быстрее, солнце низко, в темноте будет трудно искать грибы. Воздух напоен полынью и ароматом полевых трав. Хорошо-то как! Скорее же, скорее!

Но что это? Трактор свернул с дороги, ведущей к лесу, и, тарахтя, потащился в другую сторону. Не понимая, что происходит, гляжу на брата. Он смеется, и что-то говорит. Из-за шума плохо слышно, но он уже кричит, и я отчетливо слышу: «Будем пахать! Земля не может ждать!».
Сейчас, спустя много лет, вспоминая твой поступок, я часто думаю: «Откуда у тебя, тогда 17-летнего мальчишки, взялась эта взрослость, ответственность перед  не вспаханной землей, эта любовь к ней?».

Ты,  дорогой Гриша, дал мне тогда прекрасный урок. Я часто вижу эту светлую темную ночь в фарах пашущего трактора, кажущуюся бескрайней землю, ее особый запах, когда она, словно нехотя, переворачивалась пластами за острым лезвием плуга. Из серой, пыльной, какой только что была, земля становилась тяжелой, жирной, черной. И было в этой черно-жирной ее наготе столько жизни, что хотелось прилетевшим грачом бежать за ней и живиться ее щедростью.

Я благодарна тебе, брат, что хоть раз в жизни увидела так близко и почувствовала эту тайну, тайну зарождения нового урожая, нового хлеба. Вот этим, наверное, и тянет к себе земля настоящего хлебороба, приобщая к обновлению жизни, к сложному процессу общения один на один с тайнами самой природы.

Брат устал. Тракторные рычаги с их постоянными переключениями с одной скорости на другую очень тяжелые, в кабине во время пахоты пыльно, шумно. Немного передохнув, он опять брался за работу, пока за нами не почернела уже под утро большая полоса свежевспаханной земли.

Этот урок был добрым, мудрым. Из нас двоих старше был тогда  ты, мой младший брат. Я очень гордилась тогда тобой и по жизни перед трудной работой нередко говорила себе твои слова: «Надо пахать».

32. К 75-летию Великой Победы. Коротких Л. А
Раиса Коротких
3 место в Основной номинации «ГТ»

В этой публикации я хотела бы немного рассказать об одном из участников Великой Отечественной войны 1941-1945годов - Коротких Леониде Алексеевиче (1909-1971гг.).

После выхода на пенсию  по совету  сына Владимира он начале писать о прожитой жизни,  впервые сев за пишущую машинку. Руки не слушались, нужные слова было трудно подобрать. Но он писал и писал. Получилась целая рукописная книга о его жизни. Написанный отцом текст отредактировал сын Виктор.

В этой работе принимала участие и правнучка Леонида Алексеевича Наталия Родионова. С помощью портала "Мемориал" она впервые узнала о том, где и когда погиб брат Леонида Алексеевича - Николай Алексеевич.

Но начну все по порядку.

Леонид Алексеевич родился 8 августа 1909 года на севере Вятской губернии, Слободского уезда,  Нагорского района в деревне Коротких.

В детстве жизнь его семьи, которая состояла из 11-ти человек, была настолько тяжелой, что мальчика Леню в возрасте пяти лет, как говорил он сам, «за мешок овса» отдали на усыновление бездетной семье из соседней деревни. Уже взрослым, он не мог вспоминать об этом без слез, рассказывал, что постоянно сбегал домой, за что его всегда наказывали. Но жить в новой семье он не смог, и вернулся домой.

Когда немного подрос, то стал с братьями сплавлять лес по реке Кобре. При сплаве леса он чуть не утонул среди льдин, но  помощь брата спасла ему жизнь. В рукописи есть  рассказы «Мамино горе», «Под плотом», «На льдине», которые нельзя читать без волнения.

Свою жизнь в рядах Красной Армии Леонид Алексеевич начал на Дальнем Востоке. Пройдя учебу, стал  пограничником, потом радистом. В 1933 году он встречался с легендарным героем гражданской войны, известным полководцем В.К.Блюхером, когда под Хабаровском проводились соревнования на лыжах со стрельбой бойцов – представителей всех родов войск Особой Краснознаменной Дальневосточной Красной Армии.

В 1938 году участвовал в боях у озера Хасан между Японской императорской армией и Рабоче-Крестьянской Красной Армией. Освоил инженерную специальность по ремонту самолетов. В 1939 г. он жил и работал в городе Ташкенте, а в 1940-1941 годах – в городе Алма-Ата, где продолжал работу на военном аэродроме.

В 1942 году Леонид Алексеевич был переведен на работу под Москвой в Монино. Там была крупная военно-воздушная база, которая  существовала с 1930 года как центр подготовки лётного и технического состава на тяжёлых самолетах - бомбардировщиках. В этом же году на основе этой базы  вместе с другими авиационными полками была создана 2-ая Авиационной дивизия особого назначения. Местом базирования стал Центральный аэродром имени М.В.Фрунзе в городе Москве, ее командиром В.Г.Грачев. В 1950 году дивизия была переименована во 2-ую авиационную краснознаменную дивизию особого назначения Главного командования ВВС РККА.

В период войны боевая работа дивизии обеспечивала   выполнение особо важных и специальных заданий, таких, как  перебазирование  авиации  на передовые позиции линии фронта с тыловых аэродромов,  доставка боеприпасов и оружия войскам,  доставку грузов на партизанские аэродромы в глубокий тыл противника.

В годы войны экипажами дивизии был выполнено более 80 тысяч боевых вылетов, переброшено по воздуху 290 тысяч военнослужащих и более 26 тысяч тонн грузов.

В декабре 1943 года экипажи дивизии доставили в Тегеран делегацию для участия в конференции трех Великих держав. В числе пассажиров был Верховный Главнокомандующий И.В.Сталин. В 1945 году экипажи обеспечили доставку членов делегаций в Ялту (Крымская конференция). Выполнялись и многие другие задания особой важности.

Работа  Леонида Алексеевича как техника, в последующем – помощника инженера по безопасности полетов военных самолетов, была направлена на обеспечение надежности в работе самолетов, безупречную подготовку самолетов к полетам, что требовало больших знаний, полной самоотдачи, умения найти выход в подчас критической ситуации. Леонид Алексеевич часто рассказывал (а он был прекрасным и интересным рассказчиком, помнил все детали) об отдельных наиболее трудных эпизодах этой работы.

Так, он вспоминал, что однажды срочно потребовалось доставить медикаменты и боеприпасы за линию фронта в тыл партизанам Белоруссии. Вылет был ночью с погашенным освещением в фюзеляже самолета. Леонид Алексеевич как бортинженер летел на этом самолете. Летчик по огням костров, которые зажгли партизаны, посадил самолет. Но длина площадки была так мала, что повредился один из двигателей самолета, который задел за деревья.

Пока разгружали  самолет,  Леонид Алексеевич вместе с помощниками сумел снять поврежденный двигатель и поставить запасной. Шел снег, и взлетать было еще труднее, чем садиться. Партизаны снова очистили взлетную полосу, и самолет благополучно взлетел. За этот полет Леонид Алексеевич получил  орден Красной Звезды.

Многие эпизоды военной жизни приведены в рукописи Леонида Алексеевича.

Мною приведен текст только двух рассказов в изложении самого автора рукописи.

Читать у него интересно все, но я отобрала рассказ о таком особо опасном задании, как доставка снарядов  в район боевых действий авиации Ленинградского фронта.

Рассказ называется «Полет в Выползово».

Другой рассказ «В воздухе 9 мая 1945 года» также интересен по своему содержанию, и мне захотелось поделиться с читателями необычностью встречи 9 мая 1945 года.

                +++++++++++

                Леонид Алексеевич Коротких  «Полет в Выползово».

"Нашему экипажу было дано задание: доставить в район боевых действий авиации Ленинградского фронта для действующих летных частей «Выползово» необычный груз – 1600 кг взрывателей к РС (реактивным снарядам) для самолетов ИЛ-2. Транспортировка в то время другими средствами такого опасного груза практически была невозможна. Взрыватели к РС – груз крайне опасный.

Для перевозки его требовалась особая, тщательная подготовка. Этот груз мог при грубом взлете или посадке, а также в полете взорваться и разнести самолет в клочья. Например, в полете нельзя было допускать синхронности работы винтов авиадвигателей, так как детонирующий звуковой резонанс также мог вызвать взрыв. Тем более исключалась возможность посадки самолета вынужденно, вне аэродромов. Кроме того, надо было учесть, что во фронтовой полосе за нашими грузовыми самолетами охотились фашистские истребители.

В феврале 1943 года была неустойчивая летная погода, на пути маршрута – снегопады, обледенение. Прилетели к аэродрому «Выползово», а аэродром закрыт. Из-за снегопада видимость ноль, ничего не видно. На взлетно-посадочной полосе работают по очистке от снега более 3000 человек населения и войск.

С аэродрома нам дали команду уходить обратно, но горючего на самолете в баках на обратный путь не было. Чтобы самолет не обледенел, пришлось пробить облачность и выйти из зоны обледенения вверх. Командир корабля, капитан Г.Г.Дудкин держит деловой, короткий совет с экипажем и принимает единственно возможное в этой обстановке решение – садить самолет на вынужденную посадку на границе аэродрома, на снеговой покров, на безопасное расстояние от работающих людей и стоянки самолетов. По радио мы сообщили о нашем решении на командный пункт (КП) аэродрома и на КП в Москву.

КП «Выползово» подтвердил требование ухода нашего самолета обратно в Москву и сообщил, что снимает с себя всякую ответственность за прием самолета в этой ситуации.

Мы, находясь за облаками, летаем, как у нас говорят, по «большой  коробочке», то есть по кругу, ожидая окна в облаках, которые к счастью не были высокослойными. Командир отдает четкие распоряжения. Штурману Белову – рассчитать и вывести самолет на назначенную площадку параллельно посадочной полосе, против ветра, и следить за препятствиями на земле. Мне лично как бортовому технику – шассе и щитки не выпускать, выключить работу двигателей строго по команде, перекрыть пожарные краны бензосистемы.

Надо было остановить работу двигателей тогда, когда не будет надобности уходить на второй круг. Это зависело от расчета подхода на посадку, чтобы было достаточно времени на охлаждение системы выхлопа двигателей. Надо было поставить воздушные винты в горизонтальное положение, провести в готовность противопожарные средства.

Для экипажа на нашем самолете обстановка в воздухе создавалась весьма сложной. Прошло некоторое время,  когда образовалось ожидаемое окно над аэродромом. Появилось ощущение коротких счастливых минут на благополучный исход посадки. Командир экипажа отдает последний приказ: «А ну ребятушки, смелее пошли на посадку».

Наш командир Григорий Герасимович отлично владел пилотированием самолета. Обледеневший самолет, в котором горючее было на пределе, с убранными шасси и щитками, с выключенными двигателями плавно и мягко заскользил на животе по глубокому снегу. Самолет прокатился на плоскостях и фюзеляже 150-170 метров и незначительно зарылся  в рыхлый снег. От горячих двигателей в снеге образовалось огромное облако пара. Какое-то время ничего не было видно.

В эти секунды каждый из нас про себя считал: раз, два, три..., ожидая взрыва. Но ничего не случилось.

Пока к нам прокапывали дорогу, чтобы освободить самолет от снега, мы силами экипажа сделали в снегу траншеи под шасси. С помощью ручной аварийной системы я выпустил шасси и произвел осмотр самолета, его обшивку, органы управления и двигатели. Остаточной деформации в обшивке и вообще повреждений не было. К этому времени опасный груз с самолета был снят. Мы запустили двигатели и зарулили на стоянку самолетов. Заправились горючим и маслом.

За работой забылись наши переживания. Радостное чувство от сознания благополучного исхода царило над усталостью. Больше всех радовались летчики из аэродрома Выползово, которым мы привезли взрыватели и РС, так как это позволило возобновить их боевые вылеты.

На следующий день, мы взлетели и легли курсом на свою базу. Там получили новое боевое летное задание".

                +++++++++++
 
       Леонид Алексеевич Коротких «10 часов в воздухе 9 мая 1945 года».

"Приближался день и час Победы над немецкими захватчиками. Весь советский народ твердо верил, что в этой трудной, жестокой и коварной войне мы победим. В эти дни 1945 года наши героические войска добивали врага уже в Берлине.

Наши авиационные части работали с максимальным напряжением сил. Экипажи выполняли одно спецзадание за другим.

Закончился рабочий день 8 мая 1945 года. Нас  авансом поздравили с приближением дня Победы.

Замполит и секретарь партбюро полка просили зайти в партбюро. Несмотря на поздний час, в штабе полка все командование было на местах.

Так как я был парторгам эскадрильи, замполит просил меня провести беседы с солдатами, сержантами и офицерами авиаэскадрильи в связи с окончанием войны. Он добавил, что с минуты на минуту должно прийти сообщение о подписании капитуляции Германией. Надо обеспечить твердый порядок и организованность в подразделении.

После посещения общежития личного состава, мы по предложению комиссара эскадрильи, пошли в рабочий городок нашего гарнизона к семьям, чтобы сообщить им о наступлении часа окончания войны.

В полночь командир полка полковник С.Д.Федоров вызвал руководящий состав эскадрилий и сообщил, акт капитуляции Германии подписан. Затем он приказал готовить к полету экипажи, находящиеся на базе и ждать распоряжений.

Сообщение об окончании войны взволновало всех без исключения. Ликование и радость распространились с молниеносной быстротой. Все искали встреч друг с другом, поздравляли, целовались, пели песни, кричали: «Победа, победа, победа!».

Был дан приказ собрать экипаж для выполнения поступившего задания.
Но собрать экипаж оказалось не легкой задачей. Командир полка торопил с подготовкой полета самолета. Решено было собрать экипаж командира корабля ЛИ-2 капитана Белянского. Штурман – лейтенант Н.Капитов, бортрадист – Н.Палкин. Бортовой техник был болен. Взять бортового техника из другого экипажа без осмотра самолета и передачи «по акту» было нельзя, а времени не было.

- Как быть? – спрашивает командир эскадрильи А.М.Константинов инженера В.В.Баранова.

В это время к нам зашел старший инженер полка И.Г.Москалев и начал торопить с подготовкой самолета к вылету. Услышав, о чем идет речь, тут же предложил:

- Пусть летит Л.А.Коротких.  Он помощник инженера эскадрильи, самолет закреплен за ним, он его осматривал и как инструктор допущен к полетам.

Командир эскадрильи поблагодарил Москалева и включил меня в полетный лист экипажа И.Белянского. Мы быстро подготовились сами и подготовили самолет.

Итак, 9 мая 1945 года в день Победы ранним утром я оказался на борту самолета.

Мы летели в город Шауляй Литовской ССР за тяжело раненным в последний день войны генералом из штаба фронта. Ему необходимо было спасти жизнь, перебросив в Москву в центральный военный госпиталь.

Полет планировался и осуществлялся по маршруту Москва-Смоленск-Минск-Вильнюс-Шауляй и обратно. Нам был дан свободный эшалон (полет на любой высоте), так как по данному маршруту полетов не предполагалось.

Метеоусловия были благоприятные. Но сложность полета заключалась в том, что в день Победы вооруженные воины, опьяненные радостью по случаю окончания войны, салютовали в воздух из всех видов оружия. Нам хорошо были видны следы трассирующих пуль и вспышки разрывов снарядов.

Продолжая этот трудный полет, длившийся более пяти часов, долетели до Шауляя. После посадки при осмотре самолета было обнаружено несколько пробоин на плоскостях, которые мы быстро заделали. Далее необходимо было заправить самолет горючим и маслом. Шофера на заправке не оказалось. Я с разрешения дежурного офицера по аэродрому подогнал бензозаправщик к самолету и заправил его горючим. Маслом заправились вручную.

В это время к самолету привезли раненного генерала в сопровождении двух военных врачей и ординарца. Наш самолет был готов в обратный путь. Москва разрешила вылет и в 16-00 московского времени мы вылетели.

Обратный полет проходил значительно сложнее. Метеоусловия ухудшились, салюты стали беспокоить все более и более.

Мы прошли Вильнюс и Минск. Радист Н.Палкин получил радиограмму с приказом немедленно произвести посадку в Смоленске. Посадка в Москве запрещена из-за салюта.

В 20 часов 50 минут произвели посадку на аэродроме в Смоленске. Зарулили не на стоянку, а в лощину на конце аэродрома, на безопасное место и выключили двигатели. Раненного генерала осторожно вынесли из самолета и положили на спальный мешок под правое крыло.

Без радости смотрели мы на полеты трассирующих пуль неорганизованных салютов и думали о том, как без риска добраться до летной столовой. В Москве нам было не до завтрака, а в Шауляе не до обеда. Веселый штурман – Коля Каштанов - вызвался сходить в столовую один, чтобы принести что-нибудь поесть.

Мужественный генерал был в это время в сознании, шутил и даже рассказывал анекдоты.

Коля прорвался к столовой, принес еду. Подкрепившись, мы стали отдыхать и ждать разрешения на вылет в Москву. 10 мая 1945 года в 2 часа 30 минут ночи вылетели курсом на Москву. Салютов больше не было, и мы благополучно произвели посадку на Центральном Краснознаменном аэродроме имени М.В.Фрунзе.

Наших пассажиров уже ждала скорая помощь. Раненный генерал поблагодарил нас. Посмотрев на пробоины в самолете, он сказал:

- Я рад, что не был прошит пулями еще раз в этот первый день после войны".

                +++++++++++++

10 мая 1945 года закончилась война для Леонида Алексеевича. За свою безупречную службу он был награжден орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны, многими медалями.
                +++++++++++++

В период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. погиб его старший брат – Николай Алексеевич Коротких.
                +++++++++++++

Еще один из братьев - Павел Алексеевич - был тяжело контужен, болел всю оставшуюся жизнь.

                +++++++++++++
Все годы войны провел в действующей армии его брат Александр Алексеевич Коротких. Он прошел фронтовой путь с августа 1941 года до победного дня 1945 года. Во время войны Александр Алексеевич в составе 8-й гвардейской Краснознамённой ордена Суворова Воздушно-Десантной дивизии освобождал Украину, принимал участие в форсировании Днепра,  предотвращении диверсии фашистов в Вене, участвовал в боях за освобождение Венгрии, Чехословакии и Румынии.

Коротких Александр Алексеевич был награждён орденами: «Красной Звезды», «Отечественной Войны 1-й и 2-й степени», медалями: «За боевые заслуги», «За взятие Вены».

                ++++++++++++++

Война оставила у всех фронтовиков и тех, кто оставался в тылу, кто дождался сына, мужа, брата, и особенно тех, кто не дождался их, неизгладимый след на всю жизнь. "Лишь бы не было войны", - это наша просьба, молитва всегда и везде.
"Лишь бы не было войны".

                ++++++++++++++

Все годы после войны Леонид Алексеевич  встречался со своими однополчанами, и праздник 9 мая был любимым его праздником и всей его семьи. Он со своей женой Коротких Марией Ефимовной воспитали двух сыновей - ученых – физиков.  У сыновей есть свои дети и уже внуки. Слава Богу, жизнь продолжается!

                ++++++++++++++

И в день 75-летия Великой  Победы хочется вспомнить любимую песню Леонида Алексеевича «Там,  вдали, за рекой»:

- Там вдали, за рекой
Догорали огни,
В небе ярком заря догорала.
Сотня юных бойцов
Из буденновских войск
На разведку в поля поскакала…

Хотя эта песня о другой войне и другом поколении, но она почему-то всегда жила в сердце дорогого моего свекра – Коротких Леонида Алексеевича, очень скромного, честного, трудолюбивого, ответственного,  доброго человека. «Золотые руки»  - говорили все о нем. Он вырастил детей, построил дом, посадил сад. Он честно сражался с врагом, обеспечивая надежность и безопасность полетов вверенных ему военных самолетов, внося свой вклад в Великую Победу.

                ++++++++++++++

Мы знаем: на таких простых, работящих, честных людях и держится наша страна, ими выстрадана Победа.

                ++++++++++++++

                Дорогой Леонид Алексеевич!
        Вы всегда в сердцах своих детей и нас, кто был рядом!

                +++++++++++++

     В праздник Великой Победы хочется низко поклониться Вам, всем воинам,
         которым мы обязаны Победой и мирным небом над нами!

33. Солдат
Раиса Коротких
3 место в Основной номинации «ГТ»

В дни празднования 75-летия Великой Победы так мало осталось в живых воинов, перед которыми  мы низко склоняем головы за все, что они пережили на войне, сохранили мир. Хорошо, что в эти дни они получили некоторую материальную помощь. Трогает, что под окнами ветеранов в Москве проходят молодые солдаты, отдают честь совсем старым людям, на груди которых ордена, медали. Звучит музыка. Если бы так было всегда...

И мне вспоминается другой День Победы.         

Утро, совсем рано. Солнце только начало освещать своими лучами землю.
Моя собачка начала тормошить меня чуть свет. Пойдем, говорит, гулять, и не принимает никаких моих сонных отказов. Пришлось встать, выйти за ворота нашего небольшого дачного сада, и пойти с нее по дороге между дачными домиками. «Хорошо, что вышла так рано", - радовалась я, обласканная теплом все выше поднимающегося солнышка, вдыхая чистый воздух, наслаждаясь особой утренней тишиной, где, кажется, только прислушайся, и ты услышишь, как лопаются почки на деревьях, раскрываются нарядные тюльпаны, тянутся вверх, все выше и выше гордые нарциссы. Взяв пуделя на руки, я уже собралась идти домой, как увидела с другой стороны дороги пожилого человека, явно спешащего ко мне.

Поняв, что он хочет мне что-то сказать, я пошла к нему навстречу. Подойдя, поздоровалась, тепло поздравила его с праздником  Победы, так как это был день 9 мая. Лицо Николая Степановича, которого все на даче звали просто дядя Коля, было радостным, светлым, а на пиджаке, накинутым, показалось, на голое тело, переливались начищенные до блеска ордена и медали. Их было много, чувствовалось, что человек прошел всю войну, и теперь, почти по детски, радуется  дню Победы.

«Не уходи", - говорит он мне, протягивая с особым трепетом листок бумаги. Взяла его в руки, прочитала персональное поздравление участнику войны. Слова хорошие, теплые, не формальные.  «Да ты сюда смотри!», - говорит мне Николай Степанович, указывая дрожащими руками на подпись. «Смотри: Борис Николаевич Ельцин, и его подпись». Действительно, это так. «Представляешь, сам Борис Николаевич Ельцин меня поздравил!», - вновь и вновь повторял дядя Коля, и лицо его молодело. В нем даже трудно было узнать обычно ссутуленного, небритого, сторонившегося людских глаз нашего дачного жителя.

Ходил он всегда в такой потрепанной, ношенной-переношенной одежде, что смотреть было больно. Да и сейчас его пиджак, завешенный орденами и медалями во всю каким-то чудом распрямившуюся грудь, лоснился и был таким  ветхим, что казалось, только тронь и все его награды падут на землю.

Дядя Коля жил на даче весь год. Жена давно умерла, говорили, что есть сын, но никто из живших поблизости соседей дяди Коли ни разу не видел, чтобы сын навещал отца. Дом его совсем обветшал, забор покосился, неухоженные годами деревья сада все больше клонились к земле, словно ища в ней защиту.

Как он жил,  трудно было понять. В магазин,что находился в ближайшей деревне, он выбирался очень редко.Соседи пытались помочь дяде Коле, принося одежду, еду, но к себе в дом он никого не пускал, еду и одежду не брал, и попытки людей помочь дяде Коле переключились на его собак, которых он очень любил.Собак звали Белка и Шарик. Предоставленные свободе, они все дни напролет проводили у тех калиток, где люди давали им еду и питье. Но ночевать всегда возвращались домой. Они отвечали своему хозяину собачьей преданностью, охраняя его ветхое жилье и сопровождая в редких походах. Так и шли: дядя Коля посередине, Белка и Шарик - слева и справа от него. Всегда вместе.      

Белка дважды в  год наделяла дачников своим многочисленным потомством, часть из которого кто-то забирал к себе домой, а часть погибала, и нетрудно было догадаться, что происходило.Помню морозный зимний день, мы с мужем приехали на дачу, и соседи сказали, что у Белки опять щенята. Будучи всегда неравнодушной к собакам, я пошла, чтобы навестить их, взяв разной еды, в надежде покормить и дядю Колю.

В его доме горел свет, но на все попытки позвать его он, как всегда, не откликнулся. Попыталась забросить пакет с едой на его крыльцо,так как крыльцо было далеко от запертой калитки, но Белка  налету перехватила пакет, и с жадностью набросилась на еду, рыча на маленьких щенят, но все-таки оставив им чуть-чуть.Пока они ели, я успела сосчитать, что щенят было десять.  Корм быстро кончился, и я пошла домой, с грустью думая о судьбе обитателей этого дома.

Какое-то рычание заставило меня оглянуться, и каково же было мое удивление, что за мной след в след по глубокому снегу шла Белка и весь ее выводок. Кто-то из щенят попытался вырваться вперед, поближе ко мне, но мама рыком поставила его на место. Замыкал эту цепочку Шарик. Так мы и подошли к нашему дому. Съев все, что нашлось для них в доме, они также, след в след, пошли назад к своему хозяину.


Сцена, словно наяву, стоит у меня перед глазами много лет. И дядя Коля всегда спешит ко мне  ранним утром со всеми своими военными наградами и протянутой рукой с письмом. Пожалуй, это письмо искренне радовало дядю Колю. Весь день он ходил с ним по  дачным тропинкам, показывая его каждому, кто выходил за ворота своего дома. Наверное, оно было единственной почестью, оказанной старому солдату, прошедшему всю войну, заслужившего кровью свои ордена и медали.

Дядя Коля как-то незаметно умер и незаметно похоронен. Как умирал дядя Коля, я не знаю. Наверное, если он был в сознании, то, пересиливая боль, одел пиджак со всеми заслуженными наградами, положил рядом поздравительное письмо Президента, не хуля его за эту «милость» и за так прожитую после войны жизнь. Может быть, все было иначе.

В последнее время мне нередко снится сон, что идет ко мне навстречу  дядя Коля, как всегда, со своей стражей, протягивает какую-то бумагу и жалуется, что, вот, мол, совсем сдали глаза, и не могу разобрать,чья это подпись. "Ведь это письмо от Президента?", - неуверенно переспрашивает он. "Но как его зовут, помоги разобрать". "Прости, - говорю, - дядя Коля, у меня тоже что-то с глазами".
   
От этого сна я просыпаюсь в тревоге. Выхожу потихоньку за калитку. Уже без своей собаки.     Вокруг все также цветет сирень, раскрываются тюльпаны. Тянутся вверх, все выше и выше, до самого неба,к ангелам, гордые нарциссы, словно пытаясь сказать что-то очень хорошее дяде Коле - старому солдату, всем солдатам, прожившим такую жизнь в Отечестве, которое они защищали.
      
      Прости нас, дядя Коля.   
   
34. За два месяца до Победы
Мила Кудинова
               
                "Нет оправдания войне
                И никогда не будет."
                Зинаида Гиппиус            
   
   Март 1945 года.
Война уже откатилась далеко на запад.
От многих деревень остались одни названия.
О том, что там раньше жили люди, напоминают разрушенные и сожженые хаты.
И только печи стоят, как памятники каждой из них.
Люди живут в землянках.
Холодно и голодно.

   Василий собирается с ребятами на болото за клюквой.
Раньше он ходил вместе с сестрой, но она заболела тифом.
Да и опасно сейчас вдвоём. В лесу бродят брошенные немцами овчарки.
Они, пожалуй, страшнее волков.
Мама, надеясь найти хоть какую-то еду, ушла в соседнюю деревню.
Василий подошел к братику, который возился с самодельной  машинкой.
- Я ухожу в лес за ягодами, а ты остаёшься за старшего.
  Вот на столе кружка с водой, если Наташа попросит, дашь ей попить.
  Ты понял меня?
- Да. Я тоже хочу в лес! - заныл братик.
- Это невозможно! Во-первых, у тебя нет обуви.
  А во-вторых, сестру больную оставить не на кого.
  Ты же хочешь ягод поесть?
- Да, хочу - малыш сразу стал вытирать слёзки.
- Вот тебе пистолет. Будешь охранять сестру! Я могу на тебя положиться?
- Хорошо! - глаза малыша засветились радостью, когда он увидел вырезанный из дерева
  пистолет.
   С тяжелым сердцем Василий вышел на улицу.
«Никакой надежды на то, что мама раздобудет хоть какую-то еду.
Когда потеплеет, будем пробираться на родину.
Я помню, где мы, ещё в начале войны, закопали сундук с ценными вещами.
Мама надеется швейную машинку обменять на корову. Вот было бы здорово!
Ничего, прорвёмся как-нибудь! Скоро в лесу появится черемша, на лугу щавель, крапива.
На озере можно будет найти утиные яйца, а там и разные ягоды, грибы, орехи, мёд диких пчёл ...» - думал Василий. Но это все потом.
   А пока ...
Пока он шёл с ребятами за клюквой.

   А маме, тем временем, удалось раздобыть немного перловой крупы и яйцо.
Одно яйцо.
А дома трое голодных детей, один из которых болен.
Вот как бы вы поступили? И это не врач, а мать.
Она дает в руки больной дочери яйцо и велит выпить, а сама быстро выходит  из землянки.
И один только Бог ведал, что творилось в её душе! Какая драма была прожита за дверью? Однако, быстро взяла себя в руки.
Вошла в тот момент, когда малыш держал в руках уже пустую скорлупу.
Конечно же, она посетовала вслух на то, что мальчишка снова взял у больной сестры еду,
но это скорее потому, что надо было что-то сказать ...

   Малыш умер. Позже.
Василий умер несколько лет назад.
Наташа выжила, переболев всеми формами тифа и малярией.
И живет по сей день.
У каждого своя судьба.

   Написано по рассказам моей мамы и бабушки.

35. Часто снишься ты мне по ночам...
Мила Кудинова         

          Моей бабушке Федоре, от имени которой написано стихотворение,
          и дедушке Дмитрию, погибшему на войне посвящается

                "Ни на солнце, ни на смерть
                нельзя смотреть в упор"
                Ларошфуко

Часто снишься ты мне по ночам...
Там военный фонарь, как свеча.
И Ларошфуко, как укор:
Вы на смерть, вопреки, и в упор …

Тьма сгустилась. Тебе не спится.
И, предательски так, на ресницах
Иногда заблестит слеза.
Кто сказал, что вам плакать нельзя!?

Тень моя не спеша выползает,
Я её к тебе провожаю,
И сама по пятам вхожу …
Дай же я на тебя погляжу!

Я с собой принесла свечу.
И беззвучно тебе кричу:
«Он придет, хочешь ты или нет,
Неизбежный, как жизнь, рассвет!»

Вынес свой приговор палач.
Ветер воет. А в доме плач...
Догорела ... сгорела свеча ...
Не приходишь уже по ночам ...

36. Война, жизнь и смерть глазами девятилетней девочки
Мила Кудинова
               
                «В те дни мы в войну не играли.
                Мы просто дышали войной.»
                А. Иоффе
   
                Вступление               
               
    Зима. Декабрь 1941 года.
В деревню пришел карательный отряд. Всех людей согнали в баню.
Ни у кого и сомнения не было, что нас или сожгут или расстреляют.
Но, оказалось, что нужны были рабочие по расчистке снега на дорогах.
И все должны были жить в одном месте.
Мужикам было разрешено смастерить трехэтажные лежанки.
Народу было много, поэтому топить не было нужды.
У дверей всегда стоял часовой с автоматом.
Мы были предупреждены о том, что выходить без разрешения нельзя.
Еду выдавали раз в день, и только работающим людям.
Нас у мамы было двое. Брат был на год старше меня. А мама была беременна.
Когда папа уходил на фронт, они еще и не знали об этом.
Днем в бане оставались только дети, да немощные старики.

                История первая

   И вот однажды, одной женщине поздно вечером вздумалось пробраться к своей хате,
чтоб вытащить припрятанное сало. Очень уж ей хотелось накормить своих мальчиков.
Битый час ее отговаривали. Стращали тем, что дети могут остаться сиротами.
Но все бесполезно. Она все равно побежала. Ну, и куда она может убежать от автоматчика?
Он подстрелил ее сразу.
Поднялась тревога. Налетели немцы.
Стали пытать ее раненую в предбаннике.
Говори, мол, куда бежала ночью, кого предупредить хотела.
Долго били ее. Она кричала и просила о помощи, но кто мог осмелиться выйти,
да и чем бы помогли. Плакали все.
Мальчики рвались к маме, а тетеньки держали их. Смотреть на это невозможно было.
Через полчаса она умолкла, наверно умерла.
 
   Но на этом все не закончилось.
Они вошли к нам и приказали всем стать на колени.
Дали 3 минуты, на то, чтобы мы ответили, куда она хотела бежать,
в противном же случае они будут стрелять через одного до тех пор, пока кто-то не признается.
Про сало ничего не хотели слушать. А, поскольку другого ответа не было,
они начали стрелять.
Мы с мамой не были рядом. И за те три минуты я успела просчитать,
что выстрел приходится именно на маму. Не могу вам сказать сейчас,
почему не думала о брате, почему не думала о себе.
Очень хотелось, чтобы мама осталась жива!
Даже больше думала о том не родившемся ребеночке, чем о себе.
Боже! Как же хотелось, чтобы мама осталась жива!
Когда они стали стрелять, я начала вслух молиться.
Говорила что-то Богу, просила, чтоб Он пощадил мамочку.
И,чем ближе немцы приближались к ней, тем громче и неистовее молилась.
Старший немец услышал, подскочил и пнул сапогом в грудь так,
что я отлетела к стене. Потом он еще выругался, и все немцы ушли вместе с ним.
 А я потеряла сознание.
Наверно от счастья, что моя мама осталась жить.

                История вторая

   Все та же баня, та же зима, но уже 42 год.
Как не пыталась мама уберечь нас от чесотки, которой заболели многие дети,
но, при таком скоплении народа, это было невозможно.
Я заразилась.
Мужик с другой деревни принес маме на работу бутылку с какой-то жидкостью.
Он разъяснил, что это сильное средство, и как его надо развести.
Но, вы не знаете мою маму, она же хотела, чтобы уже наверняка.
Развела она, как ей вздумалось, да еще чего-то добавила.
Когда смазывала, меня жгло как огнем.
Я просила, мол, мама не надо, но она еще и приговаривала, мол, буду знать,
как лазить куда не следует. А, куда не следует она и не говорила.
И не успела она намазать ноги, как увидела, что натворила.
Я вся стала, как сплошной волдырь.
И уже больно не было. Но мама начала голосить, и мне ее было очень жаль.
Она бегала вокруг меня, причитала, но не знала, что надо делать.
А время было позднее, и все были на месте, но никто ничем не мог нам помочь.
А я все стояла, потому, как ни сесть, ни лечь не могла.
Люди уже хотели ложиться спать, но разве под мамины вопли кто-нибудь бы уснул?
Да и я стою … тут…
Мне всех было жалко, но больше всех маму.
И я временами выпадала из жизни ...
Почему не падала, не знаю. Должно быть из жалости к маме.
Когда она, наконец-то, поняла, что криком ничем не поможешь,
остановилась и замерла.
И, казалось, ситуация безвыходная. Но надо знать маму!
Она вдруг сорвалась с места и побежала на улицу.
Все люди даже ахнуть не успели, как за ней закрылась дверь.
Тут уже я стала голосить и громко молиться!
Все ждали выстрелов.
Кто-то увидел в окно, как она побежала в сторону комендатуры.

    Дальше все из рассказа мамы.
 
   Она сама не помнила, как влетела в комендатуру, и, уж конечно, не понимала,
да и вряд ли думала о том, почему в нее не стреляли часовые.
Она, сходу бухнулась на колени и стала кричать что ей нужен доктор.
Конечно, подлетели охранники, схватили ее под мышки и хотели вытащить на улицу.
И Бог знает, чем бы все это закончилось, но надо было такому случится,
чтобы в это время там был доктор. Он махнул охранникам, чтоб отпустили;
и через полицая пытался выяснить у мамы, что же все – таки произошло.
Вероятно, он понял, что без очень важной причины женщина не смогла бы
совершить столь отважный поступок.

   Её отпустили. И сказали возвращаться в баню.
Доктор взял с собой двух солдат и поспешил за ней.
А я, как вы понимаете, все стою.
И не теряю сознание, только лишь из-за страха за маму.
Мама буквально ворвалась в баню.
Все были в шоке от того, что она все еще жива, и никто не мог вымолвить ни слова.
Через пару минут вошли немцы.
Все люди очень испугались. Подумали что из-за поступка мамы их всех расстреляют.
Немецкий доктор посмотрел на меня, потом потребовал показать то,
чем мама меня смазывала.
Когда он исследовал содержимое бутылочки,
сказал, мол, матка-дура, и, покрутив у виска, вышел на улицу.
Все были в недоумении, никто, конечно же не мог спать.
А я, как вы понимаете, все стою, и периодически выхожу из жизни,
в которую меня возвращают громкие мамины стоны.
Через какое-то время немцы вернулись с жердями.
Пока доктор меня смазывал, солдаты делали что-то вроде гамака.
Эта мазь, или скорей жидкость, которой смазывал,
так сильно пахла яблоком, что хотелось вырвать из его рук бутылочку и отхлебнуть.
Потом положил меня в гамак, и я больше ничего не помнила.

   Очнулась на другой день от его голоса.
Доктор вытащил меня из гамака, и опять смазал этой головокружительной жидкостью.
Через пару дней он приказал освободить для меня какую-то лежанку,
и подал маме чистые простыни, которые принес с собой.
   
Два раза в день доктор приходил и кормил меня той едой,
которую приносил с собой. Даже передать не могу, как же это было все вкусно.
Так хотелось оставить что-нибудь для мамы и брата.
Но доктор никогда не уходил, пока я все не съем.
Он постоянно мне что-то рассказывал.
И, может быть, вам это покажется странным, потому, что говорил он по-немецки,
но я его понимала. Он показывал фотографию, на которой был он, его жена и двое деток.
Мальчик и девочка. Все они мне казались безумно красивыми.
Доктор говорил, что, когда закончится война, я приеду в Германию,
и он познакомит меня с его семьей.
И так он приходил каждый день долгое время.
Всегда знала, когда он придет, и старалась утром к его приходу умыться
и привести себя в порядок. И он всегда улыбался и хвалил.
Называл он меня Натали. Думала, как хорошо, что мама не намазала мне еще и лицо.

   Однажды он пришел в то время, когда я его совсем не ждала.
Он принес мне самые маленькие, какие только мог найти, ботинки, носки, одеяло и еду.
Это было тонкое одеяло, и сказал, чтоб мама сшила мне из него платье.
Потом он сказал мне, что они уезжают куда-то, и его не будет три дня.
И вот, когда наступит этот четвертый день, я должна смотреть в окно,
когда услышу звук машины. Но, если его не будет, то мол, мне передадут его фото
и я тогда пойму, что его уже никогда не будет.
Еще он сказал мне шепотом, что Гитлер капут.

   И вот, когда наступил этот четвертый день, я, не дожидаясь звука машины,
торчала у окошечка, которое было над моей кроватью.
И машина действительно пришла, и из нее вышел высокий худой немец,
как мне подумалось, генерал, а может капитан,
так перед ним бегали немцы. Но я не понимала в этом, а из взрослых никого не было.
Когда он входил в дверь, ему нужно было здорово пригнуться.
Окинув взглядом баню, Немец подошел именно к моей постели.
Думаю, что он выбрал самую чистую.
Когда подошел, то спросил лишь одно слово:"Натали?" Я, кивнула.
Он полез во внутренний карман, достал фото и протянул его мне.
Несколько секунд, а, казалось, что вечность, смотрела на это фото,
боясь до него дотронуться. Словно, пока оно еще в его руках, то это неправда.
Потом какая-то странная и страшная боль появилась у меня в животе, и я закричала.
Закричала не от боли, нет ... поняла,
что доктора уже нет, и, что ничего уже не изменить.
Подалась вперед и стала колотить руками этого длинного немца,
который стоял передо мной, как вкопанный.
Била кулачками, что было сил, словно только он и был во всем виноват.
Била его кулачками и кричала: « Нет! Нет! Нет!».
Кричала так, что все дети попрятались под лежаки, думая, что немец будет стрелять.
Била, пока не обессилела, а немец все стоял, как вкопанный.
Обессилев, не переставая плакать, опустилась на кровать.
А через пару мгновений подняла на немца глаза и стала кричать:
«Пусть это будет неправда! Ну, пожалуйста, пусть это будет неправда!»
И вдруг увидела, что он плачет. По щекам текли настоящие слезы.
И он снова полез во внутренний карман.
Все Подумали, что за пистолетом, и что сейчас он точно меня убьет.
Но немец достал сверток, перевязанный бечевкой, и протянул его мне.
Я ударила руками по этому свертку.
Как же он, этот немец, не понимал, что мне нужен был живым мой друг!
Он поднял с пола сверток, положил на кровать и, молча, вышел.
В тот же день часовой был снят.
А утром Карательный отряд покинул нашу деревню.

  Уже потом, став взрослой, часто думала,
о чем же тогда плакал немец, стоя у кровати белоруской девочки.

 (Реальная история из жизни моей мамы и бабушки.)

37. Везунчик
Юрий Кутьин
Лауреат  в Основной номинации «ВТ»

Редко какая семья в ту войну не понесла утраты.  Взяла война свою дань и с нашей семьи: израненный отец, пропавший без вести молоденький лейтенант дядя Коля (по маме), тётушка потерявшая здоровье при мобилизации.на торф...
Сколько после той войны осталось горевать людей, показал Бессмертный полк - до сих пор эта боль в народе не изжита.
Но были на войне и примеры невероятного везения.
Везунчиком называли младшего брата отца, дядю Колю.
Николай, призванный с началом войны в пехоту, по дороге на фронт  на стоянке в одной рубахе осенью выскочил за кипятком с чайником.
Обратно под составами пробирается, уже свой видит.  И патруль. А у него нет документов, в гимнастёрке остались.
-Да вот состав мой, догоню,-патрулю показывает и бежать, вроде как, собирается.
-Стоять!-Разговор у патруля короткий.–Дезертир! И по законам военного времени за самовольное оставление позиций и попытку бежать - вплоть до  расстрела на месте.
Заперли в камере, а там таких много, ждущих решения своей участи.
И заходят гражданские в кожанках, сразу к патрулю: "Верзилы были?"Потом ко всем:
-Нам здоровые ребята нужны, чтобы пять пудов по одному подносили.
-Да я в деревне по десять носил, - говорит Никола. А ростом он был чуть выше среднего, но торс плотный и в плечах широк. Всё пропорционально, поэтому внешне верзилой не казался. Хмыкнули скептически эти в кожанках и предлагает один:
-Я девяносто, пронесёшь меня сто метров на плечах – вытащим отсюда.
Дядя Коля подхватил его, как девушку на руки и бегом туда и обратно принёс и на ноги поставил. Сила была у него природная, врождённая и проявлялась в критические
моменты и тем больше была, чем момент опасней.
Николаю это от отца своего (моего деда Тараса) передалось. Дед Тарас был сильный. Если он хлыст в лесу спиленный не приподнимет, вместо одной лошади двух впрягали. Умер 1925г.от тифа. Никто кроме него не пошёл тифозных выносить. И заразился, уже  лошади к пахоте стояли. Подойдёт по стеночке к ним, обнимет каурого: "Видно, Карько, не пахивать нам уже вместе." Отцу моему было тогда семь лет, Коле около пяти и уже тогда одолевал он старшего.
...Его одного и отобрали.  В амбарной тетради сделали запись,  патрульным -расписку, те под козырёк и стал дядя Коля (ещё и чайник не остыл)после соответствующей проверки заряжающим на «Катюшах», реактивные снаряды которых весили девяносто и более килограммов.
Да, бывало и так на войне. Приказывали  решить вопрос, наделяли полномочиями и  крутись, формируй сам свою часть из кого угодно: окруженцев, отставших, арестованных и т. д.иначе за невыполнение приказа  в военное время разговор короткий. «А то ведь доходило до ЧП, рассказывал дядя Коля: "Просят у батареи «Катюш» поддержки огнём, а огня нет. «Катюши» есть, снаряды есть, а заряжающие выдохлись – не могут снаряд поднять и всё тут.»
Помню, как приезжая к нам и "излажая" баньку, носил дядя Коля воду для время экономии двумя молочными четырёхведёрными бидонами. Помню, хоть и маленький был,как он рассказывал.
-Сначала-то мы залп сделаем и сматываемся, чтобы не накрыли. На нас немцы охотились. А уж к концу войны стреляли, не меняя позиций – только заряжай. Пукнет  их батарея по нам, быстро меняли наводку и одним залпом сметали, сжигали их напрочь.
Всю войну прошёл дядя Коля и ни одного ранения. "Везунчик",-говорили про него.
-Да,-соглашался он,- повезло, что отстал от эшелона, повезло, что не расстреляли, повезло, что реактивщикам-ракетчикам понравился,  повезло - за всю войну из десятка тысяч ни один снаряд в руках не сдетонировал. А из земляков пехотной части, от которой отстал, ни один из друзей одногодков в деревню не вернулся.
Да, повезло,- думал я,- только почему-то не слышно было радости в голосе дяди Коли? Невыносимо было осиротевшим бабам и девкам трёх деревень смотреть на него одного - уезжай попросили. И осел дядя Коля в Москве. Дослужился в милиции до майора, но кроме детей и двушки на окраине не нажил ничего. "Не беру"- не раз я от него слышал.

Тот который не стрелял - Владимир Высоцкий
https://www.youtube.com/watch?v=Or97gGP88kA

38. Со страху
Юрий Кутьин
    Лауреат  в Основной номинации «ВТ»

Не торопите ветерана просьбами рассказать о войне.  Воспоминания о войне для него трудны и тяжелы, он их отодвигает в самый дальний уголок памяти и старается забыть. Сходу, не собравшись с мыслями, ему трудно что-то вспомнить  кроме общих слов.
И носят ветераны в себе невысказанное о войне до тех пор пока не переполнят их мысли и эмоции по какому-то эпизоду, событию. И тогда поведают, расскажут они об этом, как выдохнут,  не подбирая  ни аудиторию, ни ситуацию, ни время.  А сколько же  воспоминаний, до которых так и не дошла очередь, ветераны унесли с собой?

Но не торопите ветерана с воспоминаниями. Знаю, как легко можно спугнуть неосторожным или пафосным словом  драгоценную частичку памяти сердца  воевавших,  как легко можно  порвать настроенную в лад с памятью струну их воспоминаний любым неловким движением.  Сколько  историй мы спугнули так в детстве у отца, когда он, видя несерьёзность мальцов, и непонимание, замолкал на полуслове. Настраиваться на воспоминания ветеранам с каждым разом всё сложнее.
 
– Пап, а почему у тебя один только орден,– приставали мы братья с расспросами.
– А потому что прикручен, а то б и его не было, – отшучивался отец, намекая, что  старшие сестры–соплюшки ещё до моего рождения цепляли отцовские медали себе на одежонку вместо брошек и значков, форсили по деревне и, естественно, всё растеряли.

Потом уже в 70-ые годы, когда ветераны стали встречаться в День Победы, через военкомат отец всё утерянное восстановил и получилась приличная для простого пехотинца наградная планка, хоть в первые три года войны бойцов и не так щедро осыпали наградами. А раз есть медали, то мы мальцы искренне считали, что отец и фашистов бил и танки взрывал, приближая победу. Отец же отвечал, помню, всегда одинаково, что  воевал, стрелял – за это и орден дали…

Много позже приезжал я на каникулы и помогал отцу рубить сруб нового коровника...
– А не поднять нам, Жорка, это бревно-то, – сокрушался отец.
Я, бравируя словечками (студент всё–таки с Питера), приводил примеры о том, что  человек в состоянии аффекта бывает способен поднять тяжесть свыше своих возможностей, совершить то, что в обычное время ему не по силам.

– Способен, говоришь, совершить? – Задумчиво переспросил отец, присаживаясь на бревно, – Вот и я орден-то, помнишь, всё спрашивали, в этом, как ты там его, эффекте?... короче, получается со страху заработал,- выдохнул отец.
Я замираю, боясь сбить его настрой, а он, всё больше волнуется, погружаясь в те события, продолжает.

– Напали на нас немцы ночью, проспали часовые. Очнулся – кто–то по ногам пробежал. Слышу  возня, стоны, хрипы и  звуки булькающие, как–будто бычку годовалому горло перерезали. А откуда в траншее бычок? Понял сразу, это нас сонных, живых режут молча. Дернулся спросонья бежать, туда, сюда, темень, кругом стоны, паника.  Наткнулся в темноте - двое, ногами сучат и вытягиваются уже в предсмертных судорогах. Всё, сейчас и меня, думаю, не пропустят... Нашарил что–то тяжёленькое подвернулось, машу, тычу в темноту, как тележной осью, мычу спросонья: «Не подходи  – пришибу». Ну как, когда деревня на деревню дрались… И, чувствую, зацепил кого–то, хорошо так, только челюсть чавкнула.

  – Слава Богу, оказалось..., – передохнув, после паузы продолжил отец,–оказалось ДП схватил за дуло, снаряженный с диском и с сошками, перехватился, затвор передёрнул и короткой очередью с рук в небо обозначил, кто здесь хозяин, суйся теперь.  В пламени выстрелов различил разбегающиеся и как проваливающиеся в землю  силуэты и свою тень сзади на стенах построек – огромную с пулемётом  и в полный рост.

– А тут и командир подбегает, орёт: «Стреляй, стреляй!» Тут уж и я окончательно пришел в себя, сошки на бруствер, приклад в плечо и весь диск в их сторону разрядил. Диска и на минуту не хватило. Но за это время другие бойцы запостреливали…

– По темноте  немцы отошли. Их разведчики, наверное, "за языком" приходили, но так никого и не взяли, офицера не выследили, а рядовые все наши убитые остались на месте… И все убиты с одного  удара ножом. Выученные, здоровые фрицы были. Следы сапог 45 размера со шляпками гвоздей в глине отпечатались. Уж как они меня пропустили – не знаю... Но и у диверсантов выдержка-то тоже  не железная. Тоже боятся. Выдавили пулемётом мы их подальше от наших позиций в низину в небольшой лесок. Они-то надеялись,что там отсидятся и уйдут затемно, а у нас там каждый куст пристрелян. Рассвело быстро, мы их минами и закидали. Мин не жалели, злые были очень.  Где фриц обозначился туда мы минами и долбили. Понавешали  их кишков на кустах. Думаю,что ни один не ушёл...

– Но как так я тогда махался дегтярём, а потом с рук стрелял, ума не приложу – тяжёлый ведь зверюга и отдача страшная, – удивлялся отец. – Пробовал я потом пострелять с рук в спокойной обстановке - дольше трёх выстрелов не мог удержать. А там-то очередью поливал! Командир потом говорил, – не начни работать пулемёт – неизвестно, чем бы всё кончилось, и перед строем  объявил о представлении  меня к  награде за отражение нападения диверсантов.- Вовремя открыл огонь, пусть и неприцельный, но там и тень бойца в полный рост, поливающего из пулемёта, заставила диверсантов отойти. А часовых, что прозевали, перед строем арестовали и под трибунал. Молодые совсем... Хорошо,если штрафбат...
– Эх, война, война, война. Что же ты наде-е-лала? – затянул было отец, но голос его дрогнул, осёкся...

– А-а-а,– срывается он с места,  маскируя окриком предательский всхлип,– чего расселись, давай  берём бревно что ли. Сходу его  и на место... И р-а-а-з,  как тут и было...
– Сколько девок, сколько баб сиротами сделала, – допел куплет речетативом, воткнул топор в торец бревна, – вот так и бывает, один со страху помер, другой ожил...

Теперь-то я понимаю, почему раньше нам маленьким  отец не любил рассказывать о войне — не хотел он нас ещё не окрепших нагружать тяжёлыми, страшными воспоминаниями, да  тогда бы и мы в его рассказах многого просто не поняли.  Не принято было, например,  в ту пору ура-патриотизма говорить, а тем более признаваться в страхе на войне. А страх на войне был и порождал как трусость, так и храбрость, доводя "кого до ордена, ну а кого до вышки."
И кому, как не сыновьям хранить память отцов о войне,
чтобы передать эстафету памяти детям, внукам, правнукам.
Чтобы понимали!
Чтобы помнили!

В.ВЫСОЦКИЙ. ШТРАФНЫЕ БАТАЛЬОНЫ
http://www.youtube.com/watch?v=OXSOQbsOmg8

39. Рисуют мальчики войну
Юрий Кутьин
Лауреат  в Основной номинации «ВТ»
   
В детстве в деревне с развлечениями было не богато. Помню, как-то после старших сестёр школьниц мне достались цветные карандаши  и рисовальный альбом. Отсюда и началось тогда  моё увлечение рисованием. А что рисовали в то время мальчишки? Ну, естественно, войну! И рисовали так, как им хотелось.

Это сейчас мы думаем, что о войне понимаем всё. А вот в 60-ые годы, хорошо это помню, у меня, 6-8-милетнего пацана, было двойственное восприятие войны: с одной стороны, по "ура-патриотическим фильмам", и названия которых забылись, где наши доблестные воины в хвост и гриву шутя лупили глупых немцев. По ним война мне тогда казалась очень, очень далёким прошлым и едва ли не увлекательным, опасным, но приключением. Казалось, на войне можно было запросто насовершать подвигов, наполучать орденов.
 
И это, безусловно,  находило отражение в тех детских героических рисунках.
Но уже тогда были моменты, когда война виделась другими глазами. Даже  по случайным, между делом, репликам взрослых (ох, не дай Бог), замечаниям (кому война - кому хреновина одна), которые были непонятны мне, мальцу, и потому западали в душу и требовали ответа.

 Сейчас сам понимаю, что 15 послевоенных лет для тех, кто прошел войну, - не срок. И по каким бы праздникам тогда ни собирались взрослые, их разговоры всегда переходили на войну. Да чего греха таить, собирались мужики не только по праздникам - на фронте "наркомовские сто грамм" сделали из мужиков людей выпивающих, и не всегда их лексика была нормативной, а темы разговоров приемлемы для детей. Нас, мальцов, поэтому отправляли погулять, но я незаметно забирался под высокую кровать с никелированными шариками и, лёжа на животе и  черкая цветными карандашами что-то в рисовальном альбоме,  слушал и наблюдал за происходящим  сквозь дырки узорчатого подзора, пропуская мимо ушей всё, что было не о войне. И впитывал только разговоры о войне подвыпивших мужиков, которым всего-то было тогда по сорок с небольшим.

  А они, простые работяги, шоферы, трактористы, вальщики леса, пилорамщики, из которых в обычное время о войне и слова не вытянешь, выпив, становились разговорчивей, вспоминали кто где воевал, звучали имена известных генералов, названия фронтов... Когда захмелеют, тут уж эмоции через край: и кулаком по столу, и, бывало, рванув  на себе ворот рубахи, заплачут с надрывом,  то ли от вина, то ли от воспоминаний...Вспоминали захмелевшие мужики и о личном, самом сокровенном. Я погружался, утопал в этих рассказах. А неумелая детская рука торопилась зафиксировать эти картины в альбоме...
 
Плен, концлагеря, гибель сослуживцев, огонь по своим… и много-много всего, о чём говорили мужики. Вплоть до обид на послевоенную несправедливость: "Я с первых дней на войне. Раненый, не по своей воле, попал в зону окупации, два года по концлагерям, и сейчас с неснятой судимостью за это, а ты призвался в апреле 45-го и в боях то не успел поучаствовать, а как участник ВОВ все льготы исправно получаешь".

Эти разговоры были совсем не похожи на причёсанные рассказы застёгнутых на все пуговицы, с кучей юбилейных медалей на груди, ветеранов на праздничных школьных утренниках. Та лихость и книжная заученность, с какой приглашённые ветераны рассказывали о своём участии в войне, вызывали странное чувство. Не было в их рассказах той доверительности и откровенности, как в словах мужчин за столом.
 
 И здесь мужчины рассказывали о том, как воевали, и понимаю сейчас, что и приукрашивали, и привирали, но делали они это без какого-то умысла, искренне и простодушно, "со слезами на глазах". И верилось, что всё именно так и было. Ведь они больше говорили не о своих подвигах, хотя у всех медали, ордена и не только юбилейные.

А о том, как уже на второй день войны испытали жуть бомбёжки и обстрела с немецких самолётов, когда «хотелось, как жуку зарыться по-глубже в землю, чтобы не слышать вой, безумные крики, не видеть разорванных пополам лошадей и людей.»

Как 6-го августа приняли первый бой с наступающими превосходящими силами немцев. В том бою полк потерял 85%(!) всего состава, но и противник здесь не прошёл, обошёл с флангов.

Как выходили с боями из окружения под Киевом, а это было крупнейшее окружение в мировой истории войн. Из 522 тысяч наших бойцов вышло только 15 тысяч, в их числе и мой отец двадцати трёх лет от роду тогда.

Как, встав вокруг костра, прожаривали бойцы на огне свои рубахи, а вши так и щелкали. Как прибывшие необученные новобранцы бегут в атаку толпой, а не цепью, и всех накрывает одной миной. О ровесниках 1918-1923 года рождения, убитых и пропавших без вести на войне.

Как в наших вологодских вновь организованных лесопунктах вылавливали заметающих следы бывших предателей - полицаев, врагов народа, у которых «руки по локоть в крови», и дезертиров, годами отсиживавшихся в подвалах.

 Как валялись в забытьи раненые мужчины по госпиталям и по неделе не могли есть от боли. Потом, в общественной бане, куда меня брал с собой отец, я видел эти страшные военные раны и увечья на телах мужчин, вперемешку с татуировками. Помню, как, сидя намыленным в большом тазу, я спрашивал у отца, показывая, но не касаясь пальчиком шрамов на его плече: "Пап, больно?"

Осмысливая всё это детским умишком, понимал, насколько тяжелые испытания выпали на долю этих мобилизованных и призванных, вспоминающих сейчас военные дни, мужчин. И я пытался рисовать всё это, в меру своих возможностей старался отразить это в рисунках,  получалось неумело, но, видимо, по-детски непосредственно  и это подкупало зрителей.

 Освещение под кроватью было неважное, свет проникал сквозь кружева подзора и проецировался на лист бумаги причудливым чередованием теней линий, кругов и других фигур. С известной долей воображения в этом переплетении теней на листе можно было увидеть всё что угодно. И я видел в этих светотенях всё, что мне в данный момент было интересно: от колонн войск на марше, рвущихся снарядов и стреляющих «Катюш», до ограды из колючей проволоки со сторожевыми вышками.

Я пользовался этим, подрисовывал полосатую одежду к теням вытянутых овалов, которые становились для меня измождёнными лицами, и ясно видел уже шеренги узников концлагерей. Переворачивал лист, большие кружочки теней от подзора у меня становились колоннами танков. Дорисовывал башни со стволами – и получалась танковая атака. На другом листе - залп «Катюш», а здесь - госпиталь и т.д.
   
Так, бывало, увлечёшься подобным рисованием, что заснёшь и не заметишь конца застолья. А когда потерявшие меня сестры допытывались, что я делал под кроватью, я показывал им свои рисунки. Но без теней подзора они видели одни каракули. А рисунки, которые я ясно видел, сохранялись в моей памяти. Они были очень похожи на  подобные рисунки о войне  детей, взятые из интернета,  и приведенные здесь...
   
 Помню, я был уже пятиклассником (под кроватью уже не прятался).
И собрались, как обычно, мужики - участники войны отпраздновать Победу.
Тогда, в 1965 году, по чёрно-белому «Рекорду» в 19.00 объявили первую в Советском Союзе Минуту молчания в память о не вернувшихся с той войны.

Услышав проникновенные, берущие за сердце, слова диктора и отсчёт метрономом минутного интервала, уже подвыпившие мужики притихли, потом без команды как один встали и застыли, и стояли кружком, глядя в стол заблестевшими вдруг глазами, и старались не смотреть друг на друга, чувствуя, что и у других ком в горле, и перехватило дыхание, и неудержимо дрожит подбородок, и судорожно кривятся губы от сдерживания рвущихся из груди сдавленных звуков. А бывший узник концлагеря к концу минуты совсем поник плечами и облокотясь на комод стоял, уронив голову лбом на ладони рук и плечи его вздрагивали…
 
Эта картина потрясла меня. Я много раз пытался нарисовать «Минуту молчания» карандашами на бумаге. Отец, как-то увидев рисунок, сказал: «Эк ты момент схватил! Праслово...» Но мне не нравилось. Лица у мужчин получались смешные,  и узник не горевал, а  как-будто прилёг отдохнуть на комод… Много было вариантов «Минуты». Этот крайний, написанный словами, отец  уже не прочтёт.

После окончания той первой минуты молчания мужчины, не чокаясь, помянули не вернувшихся с войны и долго ещё продолжали молчать, смаргивая и хлюпая носами...
– Всё, мужики, хватит, не пью больше,–  сказал кто-то тихо, но решительно.- Сердце ни к чёрту, давит. Всё здоровье война забрала.
- А ведь там не болели, бывало, на снегу в шинелях спали – и ничего,- замечает другой,- шинель оторвёшь от льда, заправишься горяченьким от полевой кухни, примешь наркомовские от старшины,  и как огурчик снова.
 
- Это, как доктор объяснял, организм тогда мобилизовался, включил резервы, он брал в долг сам у себя. А сейчас подошло время платить по долгам, а платить-то и нечем. Кто изранен, кто в трудах надорвался, а кого и водка сгубила. Ветераны пачками уходят,- подключается ещё один.- Неужели и за Победу не выпьешь? Не помянешь погибших и ушедших?

- За Победу - это святое! Помирать буду, а за Победу пригублю. Вон как о нас теперь заговорили, слыхали: «Перед подвигом советского Воина-освободителя склоняет голову благодарное человечество». Пожить ещё охота, посмотреть на благодарное человечество.
– Ты прав,– поддержали остальные,– Победа это такое дело! Победа это важнее всего!!! И чем дальше, тем больше...

С того дня День Победы стал и для меня самым главным праздником.
Так, видя реакцию взрослых на события, слушая их рассказы и фиксируя это в рисунках, я уяснял, что война – это страшная беда для народа, это разрушения, осиротевшие голодные дети, смерти и ранения и постоянный страх за свою жизнь, и жизнь своих близких...  Такой я  и рисовал войну в дальнейшем.
Наш народ выстоял в этой беде и победил!
Низкий поклон всем, кто справился с ней.
               
РИСУЮТ МАЛЬЧИКИ ВОЙНУ. Песня
http://www.youtube.com/watch?v=nA61cZP5JME


ФОТО ИЗ ИНТЕРНЕТА