Рассуждение о чудесах Локк Дж.
Чудо, как я его понимаю, есть воспринимаемое органами чувств действие, которое очевидец, в силу того что оно выше его понимания и противоречит, по его мнению, естественному ходу вещей, принимает за божественное деяние. Тот, кто присутствует при этом событии, есть очевидец; тот, кто верит в свершение этого события в прошлом, как бы ставит себя на место очевидца. Вероятно, против этого определения можно выдвинуть следующие два возражения: 1. Во-первых, оказывается весьма неопределенным, что же есть чудо; ибо, раз оно зависит от мнения того, кто его наблюдает, для одного будет чудом то, что для другого не будет таковым. В ответ на это достаточно заметить, что данное возражение не имеет Никакой силы, за исключением только одного случая: если его выскажет тот, кто сможет дать такое определение чуду, против которого нельзя выдвинуть само это возражение; а сделать это, я думаю, нелегко; ибо если по всеобщему согласию чудом может быть только то, что превышает силу природы в установленных, постоянных законах причин и следствий, признано чудом может быть только то, что, по мнению людей, выходит за пределы этих законов. Но поскольку каждый в состоянии судить об этих законах только на основании своего собственного знакомства с природой и своих понятий о ее силе (а у разных людей они различны), неизбежно такое положение, при котором для одного будет чудом то, что для другого таковым не является. 2. Второе возражение против данного определения будет состоять в том, что расширенное таким образом понятие о чуде может иногда включать действия, которые не имеют в себе ничего необычного или сверхъестественного
==615 и тем самым делают тщетным использование чудес для подтверждения божественного откровения. На это я отвечаю: вовсе нет, если правильно понимать то доказательство, которое получает божественное откровение от чудес. Чтобы удостовериться в каком-либо откровении как исходящем от бога, необходимо знать, что вестник, его доставивший, послан богом, а это нельзя узнать кроме как на основании какого-либо свидетельства, данного ему самим богом. Давайте тогда посмотрим, не являются ли чудеса — как я их определяю — такими свидетельствами и не направят ли они нас безошибочно прямо в поисках божественного откровения. Божественное откровение — и это следует принять во внимание — получает подтверждение только от тех чудес, которые совершаются для доказательства того, что человек, сообщающий откровение, действительно послан богом. Откровение не имеет никакого отношения ко всем другим чудесам, совершающимся в мире, сколько бы их ни было и какими бы великими они ни были. Случаев, когда есть или могла быть потребность в чудесах для подтверждения откровения, гораздо меньше, чем можно предположить. В языческом мире, среди бесконечного и беспорядочного нагромождения божеств, мифов и культов, не было места для божественного утверждения одного из них против всех остальных. Те, кто имел много богов, были свободны в своем поклонении; и поскольку ни одно из их божеств не претендовало на то, чтобы быть одним-единственным истинным богом, то нельзя предполагать, что при языческой системе религий один из язычников мог использовать чудеса для утверждения только своего культа или для уничтожения культа другого язычника; еще менее нужны были чудеса для подтверждения каких-либо догматов веры, поскольку ни у одного из божеств просто не было таких, в которые должны были бы верить те, кто им поклонялся. И, в силу этого, я не помню ни одного чуда, отмеченного греческими или римскими авторами, которое было бы совершено для утверждения чьей-либо миссии или учения. В подтверждение этого мы находим у св. Павла (I Коринф. 1, 22) замечание о том, что иудеям (это правильно) требовались чудеса, а что касается эллинов, то они искали чего-то иного' — у них не было потребности (и они не видели пользы) в чудесах для того, чтобы обратить внимание на какую-либо религию с целью принять ее. И действительно, поистине достойно изумления, насколько
==616 бог, создавший наш мир, ослепил разум людей, если мы примем во внимание, что языческий мир получил и постоянно исповедовал религию, которая, не будучи основанной на разуме, не имела и твердой опоры в виде откровения. Они не знали ни ее происхождения, ни ее создателей и, кажется, даже не заботились о том, откуда она пришла или чьей властью она сообщена; и тем самым для ее подтверждения не нужно было упоминать о чудесах: они были им не нужны. Ибо хотя кое-где и появлялись какие-то намеки на откровение, для подтверждения его не было даже намеков на чудеса. Если мы будем направлять свои мысли, руководствуясь прошлым, то должны прийти к выводу, что чудеса как своеобразные верительные грамоты вестника, сообщающего божественную религию, могут иметь место только в том случае, если предполагается существование одного-единственного истинного бога; а что это именно так, что это заложено в природе самого явления и по-другому быть не может, я думаю, будет выявлено в ходе нашего дальнейшего рассуждения. Из тех, кто пришел от имени одногоединственного истинного бога, заявляя, что принес от него закон, у нас в истории имеются четкие сведения только о трех, а именно о Моисее, Иисусе и Магомете2. Ибо парсы о своем Зороастре или индусы о своем Браме3 (не упоминая уже о всех диких россказнях религий, распространенных на совсем уж далеком Востоке) говорят столь туманно или столь явно вымышленное, что о них нельзя составить какого-либо определенного мнения. Далее, поскольку из трех упомянутых выше Магомет для подтверждения своей миссии не претендует ни на какие чудеса, ибо у него их просто нет, а откровения, удостоверяемые чудесами,— это откровения Моисея и Иисуса, и они подтверждают друг друга, из этого следует, что во всем этом деле с чудесами, как оно обстоит в действительности в соответствии с реальными фактами, нет вообще никаких трудностей; и я думаю, что самые щепетильные или скептически настроенные люди не могут на основании чудес возбуждать малейшее сомнение в отношении божественного откровения Евангелия. Но поскольку люди думающие и просвещенные будут приводить случаи, которых никогда не было и, можно предполагать, вообще никогда не будет, поскольку схоласты и спорщики будут поднимать вопросы, где их вообще нет, и вступать в споры, в которых нет необходимости, я прошу позволения сказать, что тому, кто приходит от бо-
==617 га с посланием, которое он должен сообщить миру, нельзя не верить, если он подтверждает свою миссию чудом, потому что предъявляемым им свидетельствам нужно по праву верить. Ибо каждый разумно мыслящий человек должен сделать такой же вывод, какой сделал Никодим: «Мы знаем, что Ты — учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог» (Иоан. 3, 2). Например, Иисус из Назарета заявляет о себе, что он послан богом. Он одним словом усмиряет бурю на море. Один человек смотрит на это как на чудо и, следовательно, не может не принять его учение; а другой думает, что это могло быть делом случая или знания погоды, а не чудом, и поэтому остается в стороне, но впоследствии, видя, как Иисус идет по морю, признает это за чудо и начинает верить. Однако на третьего это не оказывает такого влияния, он подозревает, что, может быть, это было сделано при помощи духа; но тот же самый человек, видя впоследствии, как наш Спаситель одним своим словом вылечил безнадежного паралитика, признает это за чудо и становится его новообращенным последователем; четвертый игнорирует чудо в данном случае, а впоследствии обнаруживает чудо в том, что Иисус дает зрение человеку, слепому от рождения, или воскрешает мертвых, или сам воскрешается из мертвых, и таким образом принимает его учение как откровение, исходящее от бога. Из всего этого очевидно, что раз чудо признано, то учение не может быть отвергнуто; к тому, кто допускает это чудо, учение приходит вместе с теми заверениями, которые дает божественное подтверждение, и он не может ставить под сомнение его истинность. Затем необходимо ответить на следующий вопрос: что должно быть достаточно сильным побуждением для того, чтобы принять какое-либо необычное действие за чудо, т. е. совершенное самим богом для подтверждения откровения, исходящего от него? И на это я отвечу: то, что несет на себе признаки более могучей силы, чем та, которая проявляется в сопротивлении этому действию. Ибо, во-первых, это устраняет главную трудность, где она проявляется более всего, и снимает все сомнения в отношении этого вопроса, когда необычайные и сверхъестественные действия приводятся в поддержку противоположных миссий, о которых, я полагаю, праздные люди поднимают больше шума, чем того требует такое простое дело. Ибо раз сила бога превосходит любую
==618 другую силу и ему нельзя оказать противодействия силой, равной его силе, и раз нельзя предположить, что его честь и доброта допустят унижение его вестника и его истины из-за появления более мощной силы на стороне обманщика и в поддержку лжи, то всегда, когда появляется противник и сталкиваются двое, утверждающие, что они посланы небом, те знамения, которые несут на себе явные следы воздействия более могучей силы, всегда будут определенным и неопровержимым доказательством того, что истина и божественная воля на той стороне, где они проявляются. Ибо хотя раскрытие того, как были или могут быть совершены ложные чудеса, недоступно пониманию людей несведущих, а часто этого не может постичь даже самый осведомленный наблюдатель, который в силу этого вынужден признать, что, по его уразумению, они превосходят силу естественных причин и следствий, однако он не может не знать, что они не являются печатями, поставленными богом для удостоверения своей истины, поскольку им противостоят чудеса, которые несут на себе очевидные знаки более могучей и высшей силы, и поэтому они вообще не могут поколебать авторитет того, кто получил такую поддержку. Вообще нельзя даже предполагать, чтобы бог позволил лжи, высказанной в противодействие истине, исходящей от него, получить поддержку более могучей силы, чем та, которую проявит он сам для подтверждения и распространения учения, которое он дал в откровении, с тем чтобы в него веровали. Как египетские жрецы, так и Моисей вызывали появление змеев, крови и жаб, и в глазах наблюдателей это не могло не показаться в равной мере чудесным; и если бы дело ограничилось этим, то нельзя было бы определить, кто же из спорящих послан богом и на чьей стороне истина. Но когда змей Моисея поглотил их змеев, когда Моисей вызвал появление мошкары и мух, чего они сделать не могли, то решение стало ясным и легким4. Было очевидно, что Яннес и Ямбрес5 действовали с помощью низшей силы и их действия, какими бы чудесными и необычайными они ни были, не могли ни в коей мере поставить под сомнение миссию Моисея; она еще более укрепилась в результате этого противодействия, а после него стала более неопровержимой, чем если бы против нее не выдвигались эти возражения. Равным образом число, разнообразие и величие чудес, совершенных для подтверждения учения, провозглашенного Иисусом Христом, несут на себе такие явные знамения необычайной, божественной силы, что истина его мис-
==619 сии будет стоять прочно и неопровержимо до тех пор, пока кто-нибудь, восстав против него, не совершит более великих чудес, чем он и его апостолы. Ибо, по мнению любого человека, каким бы разумом он ни обладал — менее развитым или более возвышенным, все менее величественное не будет достаточно весомым, чтобы склонить чашу весов в свою пользу. Это — один из тех ясных критериев, одна из тех очевидных истин, о которых одинаково судят все люди, и, чтобы определенно увериться в ней, не нужно прибегать ни к помощи знания, ни к глубокомыслию. Бог настолько хорошо позаботился о том, чтобы никакое ложное откровение не могло соперничать с истинно божественным, что нам нужно лишь открыть глаза, чтобы увидеть и удостовериться, что исходит от него. Знаки его всемогущей силы сопровождают его; и поэтому до сего дня мы находим, что там, куда доходит слово божие, оно берет верх и разрушает оплот Сатаны, вытесняет князя тьмы, изгоняя его прочь со всеми его ложными чудесами; а это и есть постоянное чудо, несущее на себе свидетельство высшей силы. Каков предел могущества естественных действующих сил или существ, созданных богом, не могут раскрыть люди самого величайшего разума; но что оно не равно всемогуществу бога, это очевидно разуму каждого; так что высшая сила является ясным, а также надежным указателем божественного откровения, подтвержденного чудесами там, где они приводятся в качестве доказательства 'божественной миссии. И таким же образом, на тех же основаниях превосходства в силе будет стоять и неоспоримое откровение. Для объяснения этого, может быть, необходимо выдвинуть следующие посылки: 1. Что ни одна миссия не может считаться божественной, если она сообщает что-либо порочащее честь одногоединственного истинного, неделимого бога или несовместимое с естественной религией и правилами нравственности, поскольку бог благодаря/свету разума раскрыл людям единство и величие своего вечного божества и истины естественной религии и нравственности, и поэтому нельзя предполагать, что он с помощью откровения поддержит что-либо противоположное этому; ибо это означало бы уничтожить свидетельства и пользу разума, без которого люди не в состоянии отличить божественное откровение от дьявольского обмана.
К оглавлению ==620 2. Что нельзя ожидать, чтобы бог послал в наш мир кого-нибудь с целью сообщить людям вещи безразличные и малозначащие или такие, которые можно узнать, используя естественные способности людей. Это уменьшило бы достоинство его величия, пошло бы на пользу нашей лености и во вред нашему разуму. 3. Тогда единственным случаем, в котором миссия кого-либо посланного небом может соответствовать высоким и благоговейным мыслям, которые люди должны питать в отношении божества, должно быть откровение каких-либо сверхъестественных истин, относящихся к славе божией и имеющих определенное огромное значение для людей. Сверхъестественные действия, подтверждающие такое откровение, могут с полным основанием считаться чудесами, поскольку они несут на себе знаки высшей и всемогущей силы и поскольку против него не выступает никакое другое откровение, сопровождаемое знаками превосходящей ее силы. Такие сверхъестественные знамения могут по справедливости считаться действительными и восприниматься как божественные, т. е. данные силой, превосходящей всех, пока их не опровергнет иная миссия, подтверждаемая действиями более могучей силы, так как нельзя предполагать, чтобы бог до такой степени позволил какому-либо низшему существу узурпировать свою прерогативу, что разрешил бы какому-либо созданию, зависящему от него, ставить его печати, знаки его божественной власти, на какую-либо миссию, исходящую от этого низшего существа. Ибо считается, что эти сверхъестественные знамения являются единственным средством, которым располагает бог для убеждения людей как разумных существ в том, что все даваемое им в откровении определенно исходит от него, и он никогда не может согласиться на то, чтобы оно было вырвано из его рук и служило целям и устанавливало авторитет низшей силы, соперничающей с ним. Поскольку известно, что его сила не имеет себе равных, на нее всегда будут полагаться, и всегда можно будет с полной уверенностью думать, что она будет проявлять свое превосходство при отстаивании его авторитета и подтверждении каждой истины, которую он дал в откровении. Так что знаки высшей силы, ее сопровождающие, всегда были и всегда будут очевидным и надежным указателем божественного откровения, которым люди могут руководствоваться при рассмотрении богооткровенных религий, убеждаясь при этом, какую они должны принять как исходящую от бога, хотя они ни в коей мере не обладают
==621 способностью определять точно, что превосходит силу любого сотворенного существа, а что нет или какие действия могут быть совершены только божественной силой, и никем иным, и требуют непосредственного участия руки Всемогущего. И следовательно, мы видим, что именно этим наш Спаситель измеряет глубину неверия иудеев, говоря (Иоан. 15, 24): «Если бы Я не сотворил между ними дел, каких никто другой не делал, то не имели бы греха; а теперь и видели, и возненавидели и Меня и Отца Моего», т. е. что они не могли не видеть силу и присутствие бога в тех многих чудесах, которые он совершил и которые превосходили все, что сделал какой бы то ни было человек. Когда бог послал Моисея к сынам Израилевым сообщить им, что теперь, в соответствии со своим обещанием, он своей рукой выведет их из Египта, он дал ему знамения и подтверждения его миссии; весьма примечательно то, что сам бог говорит об этих знамениях (Исх. 4, 8) : «Если они не поверят тебе и не послушают голоса первого знамения (т. е. превращения Моисеева посоха в змея), то поверят голосу знамения другого» (т. е. когда его рука, положенная за пазуху, покроется проказой); далее бог добавляет (4, 9) : «Если же не поверят и двум сим знамениям и не послушают голоса твоего, то возьми воды из реки и вылей на сушу; и вода, взятая из реки, сделается кровью на суше». Какое из этих действий было по силам всем сотворенным существам, а какое нет, я думаю, трудно будет определить любому человеку и очень трудно — бедному кирпичнику6; и поэтому ни к одному из них не была присоединена вера в его миссию и безусловное принятие ее, но, чтобы добиться их подтверждения, воздействие чудес было усилено путем увеличения их числа; два сверхъестественных действия демонстрируют больше силы, чем одно, а три — больше, чем два. Бог считал естественным, что знамения более могучей силы окажут большее влияние на душу и веру зрителей. Соответственно евреи именно на этом основании судили о чудесах нашего Спасителя; в Евангелии от Иоанна (7, 31) мы читаем следующее: «Многие же из народа уверовали в Него и говорили: когда придет Христос, неужели сотворит больше знамений, не1 жели сколько Сей сотворил?» Поскольку это самый простой способ сохранить всю силу доказательства, которой обладают чудеса, для людей всех родов и званий, то, возможно, он является и самым надежным. Ибо чудеса составляют ту основу, в соответствии с которой устанавливается божественная миссия и, следовательно, тот фунда-
==622 мент, на котором в конечном итоге должны основывать свою религию верующие в какое-либо божественное Откровение, так что такое использование чудес будет утрачено если не для всех людей, то по крайней мере для людей простых и неграмотных (а таких подавляющее большинство) , если определить, что чудесами являются только такие божественные действия, которые сами по себе находятся вне пределов силы всех сотворенных существ, или по крайней мере действия, противоречащие твердо установленным законам природы. Ведь что касается последних, то лишь одни философы (если хотя бы они по крайней мере) могут претендовать на определение того, что такое «твердо установленные законы природы». А если они должны быть действиями, совершаемыми только божественной силой, то я сомневаюсь, чтобы любой человек, ученый или неученый, мог в большинстве случаев сказать относительно какого-либо определенного действия, которое могут воспринимать его органы чувств, что оно определенно есть чудо. Прежде чем он будет настолько в этом уверен, он должен знать, что ни одно сотворенное существо не имеет силы его совершить. Мы знаем, что хорошие и плохие ангелы обладают способностями и достоинствами, намного превышающими все наши слабые свершения и ограниченные мыслительные способности. Но определить, каков предел силы, которой любой из них располагает, было бы смелым предприятием человека, находящегося в темноте, выносящего приговор, не видя осужденного, и устанавливающего в своей узкой каморке границы тому, что находится на расстоянии бесконечности от его системы и за пределами его понимания. Следовательно, такие определения чудес, как бы они ни были прекрасны в рассуждениях и в теории, подводят нас, когда мы начинаем пользоваться ими в конкретных случаях. * * Изложенные выше мысли относительно чудес были вызваны чтением «Опыта о чудесах» Флитвуда и письмом, написанным ему на эту тему. В одном из них чудо определялось как необычное действие, которое может быть совершено только богом; в другом же говорилось о чуде, но не давалось никакого определения чудесам вообще.
==623 РАССУЖДЕНИЯ О ЧУДЕСАХ (A discourse of miracles) Не имея возможности поместить в данном Собрании сочинений Джона Локка его труд «The Reasonableness of Christianity» («Разумность христианства», 1695), в котором нашла наиболее полное выражение его концепция христианства, мы заключаем данный том небольшой работой Локка «Рассуждение о чудесах», дающей определенное представление о характере отношения философа к христианской религии. «Рассуждение о чудесах» Локк написал в 1701 г. в ответ на «An Essay of Miracles» ( «Опыт о чудесах» ) одного из идеологов англиканской церкви — У. Флитвуда (William Fleetwood, 1656—1733). Свое отношение к чудесам высказывали многие мыслители XVII в. (Декарт, Спиноза, Лейбниц). Их понимание этого неотъемлемого компонента христианской веры было одним из показателей их отношения к религии вообще, а. Рассуждение о чудесах» показательно тем, что в нем обнаруживается вся компромиссность взглядов Локка в вопросах религии, которую он трактовал и как соответствующую законам разума, и как нуждающуюся, в силу ограниченности всякого человеческого разума, в откровении. Откровение, полагал Локк, не противно разуму; оно являет людям то, что выше их понимания, лимитированного их опытом, знаниями, способностями. Соответствующим образом он стремился трактовать и-понятие «чудо». В точремя как ортодоксальное богословие принимало чудо как сверхъестественное, сверхра- ==651 зумное явление, непосредственное проявление божественного всемогущества, Локк, в принципе не отвергая чуда, изыскивал возможности рационализировать это понятие. Перевод «Рассуждения о чудесах» на русский язык с английского сделан Е. С. Лагутиным с пятого английского издания сочинений Локка (The Works of John Locke. London, 1751, Vol. III. P. 432—436) и вместе со вступительной статьей и примечаниями Б. В. Мееровского впервые опубликован в журнале «Философские науки» (1983. № 4). Эта публикация использована при составлении настоящих примечаний. ' «Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости».— 616. 2 Моисей, Иисус Христос и Магомет почитаются как основатели соответственно трех религий: иудаизма, христианства и ислама.— 617. 3 Зороастр (Заратустра) — легендарный основатель зороастризма — религии древних иранцев; эту религию до сих пор исповедуют парсы — потомки выходцев из Ирана, живущие в Западной Индии. Брахма — один из высших богов в индийских религиях — брахманизме и индуизме, почитается как бог-творец.— 617. 4 Имеется в виду библейская история о чудесах, которые творил Моисей в Египте (Исх. 7-8).- 619. 5 Яннес и Ямбрес — как очевидно из контекста, египетские жрецы, состязавшиеся с Моисеем в совершении чудес.— 619. 6 Согласно Ветхому завету (Исх. 5), находившиеся в египетском плену древние евреи занимались изготовлением кирпичей.— 622. ==652 Источник:
Локк Дж. Элементы натуральной философии.1698.
Локк Дж. Сочинения в трех томах: Т. 2.— М.: Мысль, 1985.— 560 с.— (Филос. Наследие. Т.94).- С.496-519. Глава 1. О МАТЕРИИ И ДВИЖЕНИИ Материя есть протяженная плотная субстанция; будучи объемлема различными поверхностями, она образует соответственно отдельные отличные друг от друга тела. Движение настолько хорошо известно зрительно и на ощупь, что тщетно было бы пытаться дать словами более ясную идею о нем. Материя, или тело, безразлична к движению или покою. Требуется одинаковое усилие как для того, чтобы находящееся в движении тело привести в состояние покоя, так и для того, чтобы находящееся в состоянии покоя тело привести в движение. Никакая частица материи не может сообщить себе самой ни движения, ни покоя, поэтому тело, находящееся в состоянии покоя, будет пребывать в нем вечно, пока какая-либо внешняя причина не приведет его в движение; тело же, находящееся в движении, будет двигаться вечно, если оно не будет остановлено какой-либо внешней причиной. Тело, находящееся в движении, будет всегда двигаться по прямой, если только какая-либо внешняя причина не изменит направление его движения, ибо тело не может изменить направление своего движения, точно так же как оно не может начать, изменить или остановить само движение. Скорость движения измеряется, величиной пространства, проходимого телом, и продолжительностью времени движения. Например, если тело А и тело Б одинаковой или разной величины проходят расстояние в один дюйм за одно и то же время, то скорость движений одинакова; если же за одно и то же время тело А пройдет расстояние в два дюйма, а тело Б — в один дюйм, то тело А движется вдвое быстрее, чем тело Б. Количество движения измеряется скоростью движения и количеством движущейся материи, взятыми вместе. Например, если тело А, равное Б, движется с той же скоро-
==496 стью, что и Б, то оно обладает одинаковым количеством движения. Если тело А содержит вдвое больше материи, чем тело Я, а движется с такой же скоростью, то оно обладает вдвое большим количеством движения; и дальше в этой же пропорции. Наблюдения показывают, что в природе существует постоянный закон стремления, притяжения, или тяготения, всех тел друг к другу. Если на два разных тела будет действовать одна и та же сила, то она будет всегда создавать в каждом из них одинаковое количество движения. Так, например, если судно, весящее вместе с грузом одну тонну, привязать на каком-то расстоянии к другому судну, вес которого вместе с грузом составляет двадцать шесть тонн, а затем потянуть связывающий их канат то ли с меньшего, то ли с большего судна, то, по мере того как суда будут приближаться друг к другу, более легкое судно продвинется на двадцать шесть футов, в то время как другое продвинется только на один фут. Земля содержит в двадцать шесть раз больше материи, чем Луна; поэтому Луна движется к Земле по причине общей силы притяжения, которая толкает их друг к другу, в двадцать шесть раз быстрее, чем Земля, т. е. Луна продвинется по направлению к Земле на двадцать шесть миль, а Земля за это время продвинется к Луне всего на одну милю. Отсюда следует, что это естественное стремление тел друг к другу, когда оно проявляется в меньшем теле, считается тяготением, а когда проявляется в большем — притяжением, поскольку замечается только движение меньшего тела (ввиду его значительно большей скорости). Это притяжение будет тем сильнее, чем ближе находятся притягивающие друг друга тела; оно обратно пропорционально квадрату расстояния между ними. Например, если два тела на данном расстоянии притягивают друг друга с определенной силой, то на расстоянии, вдвое меньшем, они будут притягивать друг друга с силой в четыре раза большей; на расстоянии, равном одной трети данного, сила притяжения будет в девять раз больше и т. д. Два тела, находящиеся на каком-то расстоянии друг от друга, будут приводить друг друга в движение силой притяжения; объяснить это явление мы не в состоянии, хотя оно и очевидно для нас благодаря опыту, а поэтому должно быть принято в качестве принципа в натурфилософии. Предположим, что Земля является единственным телом 17 Джон Локк, т. 2 ==497 во всей вселенной и находится в состоянии покоя; если бы бог создал Луну на том же расстоянии, на каком она сейчас находится от Земли, то Земля и Луна сейчас же начали бы двигаться по направлению друг к другу по прямой линии благодаря притяжению, или тяготению. Если телу, которое благодаря притяжению другого тела движется по направлению к нему по прямой, будет сообщено другое движение, под каким-либо углом по отношению к первому, то тело уже не будет двигаться дальше по прямой в первом или втором направлении, а будет двигаться по кривой линии, которая составится из обоих направлений. Эта кривая будет иметь различную форму в зависимости от характера и количества сил, соединившихся друг с другом, чтобы создать ее. Так, например, во многих случаях это будет кривая, которая заканчивается там же, где началась, или же возвращается к себе самой, т. е. образует круг, или же эллипс, или овал, мало отличающийся от круга.
00.htm - glava29 Глава II О ВСЕЛЕННОЙ Каждый, кто наблюдает окружающий его мир, замечает несколько ясно выраженных отдельных масс материи, существующих независимо друг от друга, причем некоторым из них свойственны различимые движения. Таковыми являются Солнце, неподвижные звезды, кометы и планеты, одна из которых — Земля, обитателями которой мы являемся. Все они видны невооруженным глазом. Кроме того, благодаря телескопам было открыто несколько неподвижных звезд, не видимых невооруженным глазом, а также несколько других тел, движущихся вокруг некоторых планет; все эти тела были невидимы и неизвестны до того, как были изобретены увеличительные стекла. Огромные расстояния между этими крупными телами называют межпланетными пространствами; если в них и имеется какая-то текучая материя (fluid matter) й то она настолько тонка и неуловима и ее так мало по отношению к огромным массам, которые движутся в этих пространствах, что ее как бы нет. Эти массы материи бывают светящиеся или непрозрачные, темные. Светящиеся тела — это такие, которые еами излучают свет; таковыми являются Солнце и неподвижные звезды.
==498 Темные, или непрозрачные, тела — это тела, которые не излучают сами по себе света, хотя они и могут отражать его, когда он падает на них от других тел; таковыми являются планеты. Существуют такие непрозрачные тела, как, например, кометы, которые помимо света, получаемого ими от Солнца, кажутся излучающими свет; на самом деле это не что иное, Как воспламенения, которые причиняются Солнцем при приближении этих тел к нему при их круговом вращении. Неподвижными звезды названы потому, что расстояние между ними всегда остаётся одинаковым. Если бы Солнце находилось на таком же расстоянии от нас, что и неподвижные звезды, оно было бы похоже на одну из них.
00.htm - glava30 Глава III О НАШЕЙ СОЛНЕЧНОЙ СИСТЕМЕ Солнечная система состоит из Солнца и движущихся вокруг него планет и комет. Планеты — это тела, которые кажутся нам звездами; это не светящиеся тела, т. е. они не излучают света; они светят отраженным светом Солнца. Слово «планета» взято из греческого языка и означает «блуждающая». Планеты названы так потому, что они меняют свое местонахождение и в отличие от неподвижных звезд не всегда сохраняют одинаковое расстояние между собой, а также по отношению к неподвижным звездам. Планеты бывают или первичными, или вторичными. Существуют шесть первичных планет, а именно: Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер и Сатурн. Все они обращаются вокруг Солнца, которое является как бы центром их движений. Вторичные планеты движутся вокруг других планет. Помимо Луны, которая движется вокруг Земли, четыре луны движутся вокруг Юпитера и пять — вокруг Сатурна; они называются их спутниками. Средние расстояния первичных планет от Солнца следующие: Меркурий Венера Земл Марс Юпитер Сатурн находятся от Солнца на расстоянии приблизительно 32 000 000 59 000 000 81 000 000 123 000 000 424 000 000 777 000 000 уставных миль; каждая такая миля равняется 5280 английским и 4943 французским футам
17 * ==499 Орбиту планет и расстояние каждой из них от Солнца и друг от друга, а также орбиту кометы можно увидеть на прилагаемом к сему изображении Солнечной системы '. Периодичность обращения каждой планеты вокруг Солнца следующая: лет дней часов минут Меркурий 0 88 0 О Венера - О 22є ft О Земля обращаются во- g ^J ^ ^ Марс "руг Солнца « t у,22. О О Юпитер течение 11 319 0 О Сатурн 29 138 0 О Планеты движутся вокруг Солнца с запада на восток в зодиаке; или, проще говоря, их всегда можно обнаружить среди некоторых звезд тех созвездий, которые составляют двенадцать знаков зодиака. Планеты движутся вокруг Солнца не точно по кругу, а скорее по эллипсу. Причиной их движения по кривой является притяжение Солнца, или их тяготение к Солнцу (назовите это, как хотите), а также косой, или боковой, импульс, или движение. Эти два движения (или стремления), из которых одно всегда стремится вести тело по прямой от того круга, по которому оно движется, а другое стремится притянуть его по прямой к Солнцу, и образуют ту кривую, по которой тело обращается. Кометы вращаются вокруг Солнца по очень длинному и сильно вытянутому овалу; при этом один из фокусов — это центр Солнца, а другой находится далеко за пределами сферы Сатурна. Луна движется вокруг Земли так же, как Земля вращается вокруг Солнца; таким образом, центр движения Луны находится на Земле, так же как центр вращения Земли находится на Солнце, вокруг которого она движется. Луна совершает свой полный оборот вокруг Земли за синодический месяц 2 — двадцать девять дней, двенадцать часов и примерно сорок четыре минуты. Полнолуние наступает тогда, когда Земля находится между Солнцем и Луной и нам видна вся освещенная часть Луны; новолуние — когда Луна находится между нами и Солнцем и ее освещенная сторона повернута от нас; полумесяц — когда, по терминологии астрономов, Луна находится в четвертях и мы видим лишь половину освещенной поверхности. Лунное затмение наступает тогда, когда Земля нахо-
К оглавлению ==500 дится между Солнцем и Луной и не дает лучам Солнца падать на поверхность Луны и отражаться от нее. Если вся поверхность Луны скрыта от лучей Солнца, то мы наблюдаем полное затмение; если же только часть поверхности — то частичное затмение. Солнечное затмение наступает тогда, когда Луна, находясь между Солнцем и Землей, не пропускает к нам солнечные лучи. Если Луна скрывает от нас всю поверхность Солнца, то наблюдается полное затмение, если только часть поверхности, то — частичное. Расстояние между Солнечной системой и неподвижными звездами составляет 20 000 000 000 земных радиусов. Господин Гюйгенс следующим образом характеризует это расстояние в своем труде «Космотеорос» *: неподвижные звезды настолько удалены от Земли, что если бы с одной из неподвижных звезд летело пушечное ядро с такой скоростью, с какой оно летит, когда выходит при выстреле из ствола орудия, то оно долетело бы до Земли только через 700 000 лет. Это огромное расстояние в такой степени ослабляет силу притяжения этих отдаленных тел, что его действие на тела нашей системы неощутимо; оно столь мало, что не в состоянии притянуть к себе какую-либо из комет нашей Солнечной системы или же помешать ей вернуться, хотя некоторые из них в своем движении отдаляются от Солнца на такое расстояние, что завершают обращение вокруг него не ранее чем через 1000 лет. Мы воздадим должное мудрости, могуществу и величию бога, если предположим, что все неподвижные звезды суть солнца, вокруг которых вращаются системы обитаемых планет; обитателям этих планет он так же, как и нам, являет свою доброту. Это будет правильнее, чем предполагать, что эти очень отдаленные тела, от которых нам так мало пользы, были созданы только ради нас.
00.htm - glava31 Глава IV О ЗЕМЛЕ КАК ПЛАНЕТЕ Земля обращается вокруг Солнца за триста шестьдесят пять дней, пять часов, сорок девять минут; этот период времени мы называем годом. Christiani Huygenii КпумпхЭщспт, sive de terris coelestibus earumque ornatu, conjecturae etc. p. m. 137 .
==501 Линия, которую описывает Земля за годичный период обращения вокруг Солнца, называется эклиптической. Годовое обращение Земли вокруг Солнца происходит в порядке расположения знаков зодиака, т. е., грубо говоря, с запада на восток. Помимо того, что Земля совершает за год обращение вокруг Солнца по эклиптике, она вращается также вокруг своей оси, совершая полный оборот за двадцать четыре часа. Для того чтобы представить себе, каким образом Земля делает полный оборот вокруг своей оси каждые двадцать четыре часа, а вокруг Солнца обращается за год, посмотрим, как катится шар по площадке для игры в кегли. При этом не только центр шара совершает поступательное движение по площадке, но и сам шар, двигаясь вперед от одной части площадки к другой, вращается вокруг собственной оси. Вращение Земли вокруг собственной оси создает различное время суток — день и ночь; день бывает в тех частях Земли, которые повернуты к Солнцу, а ночь — в тех частях, которые находятся в тени, т. е. лишены Солнца. Различные времена года, а также разная продолжительность дня и ночи в разных частях света на протяжении года объясняются годовым обращением Земли по эклиптике. Причина этого явления заключается в том, что Земля вращается вокруг своей оси, двигаясь по эклиптике, но в то же время ее ось все время одинаково наклонена к плоскости эклиптики и параллельна самой себе. Поскольку плоскость эклиптики наклонена к плоскости экватора под углом двадцать три с половиной градуса, Земля, вращаясь по эклиптике, приближается к Солнцу то одним, то другим своим полюсом. Если диаметр Солнца относится к диаметру Земли, как сорок восемь к одному, как некоторые полагают, тогда диск Солнца более чем в 2000 раз больше диска Земли, а шар Солнца более чем в 100 000 раз больше земного шара (цифры взяты округленно). Расстояние от орбиты Земли до Солнца составляет свыше 20 000 земных радиусов. Если бы пушечное ядро летело с Солнца с той самой скоростью, с какой оно вылетает при выстреле из ствола орудия, то ему потребовалось бы двадцать пять лет, чтобы долететь до Земли.
==502
00.htm - glava32 Глава V О ВОЗДУХЕ И АТМОСФЕРЕ Мы уже рассмотрели, что представляет собой Земля как планета, или как одна из огромных масс материи, движущихся вокруг Солнца; теперь мы рассмотрим ее устройство, абстрагируясь от ее суточного и годового вращения. Внешняя оболочка обитаемого нами мира — это воздух, или атмосфера,— светлая, прозрачная, текучая среда, или же упругое тело, которое со всех сторон окружает твердую землю. Высота атмосферы над поверхностью твердой оболочки Земли точно не установлена; однако, судя по отражению лучей, исходящих от Солнца, Лупы и других светящихся тел, можно сделать вывод, что она составляет лишь очень малую часть расстояния между Землей и Луной. Учитывая, однако, тот факт, что окружающий нас воздух почти в 1000 раз легче воды и что, чем выше он находится, тем меньше его сжимают расположенные над ним верхние слои, и, следовательно, поскольку воздух является упругим телом, тем более он разрежен; учитывая также, что столб воздуха любого диаметра равен по весу столбу ртути того же диаметра высотой 29—30 дюймов мы можем предположить, что верхняя граница атмосферы находится не слишком близко от поверхности твердой земли. Можно сделать вывод, что атмосфера, уходя вверх от поверхности твердой земли, по которой мы ходим, достигает значительной высоты. Основанием может послужить следующее: во-первых, нам известно, что столб воздуха любого данного диаметра уравновешивает столб ртути высотой 29—30 дюймов. Поскольку ртуть примерно в четырнадцать раз тяжелее воды, то, если бы воздух был такого же веса, как и вода, атмосфера была бы примерно в четырнадцать раз выше столба ртути, т. е. высота ее составила бы приблизительно 35 футов 5. Во-вторых, поскольку воздух в 1000 раз легче воды, то высота столба воздуха, равного по весу столбу ртути высотой тридцать дюймов, будет составлять 35 000 футов; это доказывает, что воздух, или атмосфера, имеет высоту 35 000 футов, т. е. около семи миль. В-третьих, поскольку воздух представляет собой упругое тело, а слой воздуха, находящийся ближе к Земле, сжимается под давлением всей находящейся над ним атмосферы и расположен перпендикулярно к Земле, то
==503 воздух у поверхности Земли должен быть гораздо плотнее и гуще, чем в верхних слоях. Например, если положить одну шерстинку на другую, то нижняя будет несколько сжата тяжестью той, что лежит на ней, обе они будут сжаты третьей и т. д., так что если положить одну на другую 10 000 шерстинок, то самая нижняя под тяжестью всех остальных сожмется очень сильно и все ее части придут в значительно более тесное соприкосновение друг с другом, чем в то время, когда на ней ничего не лежало. Та шерстинка, что лежит на ней, будет сжата немножко меньше, третья немного меньше, чем вторая, и так далее, пока дело не дойдет до самой верхней, которая полностью сохранит свое прежнее состояние и не будет сжата совсем. Точно то же происходит и с воздухом; чем выше, тем он меньше сжат, а следовательно, и менее плотен; таким образом, верхний слой его значительно реже, чем нижний, т. е. тот, которым мы дышим (а этот воздух в 1000 раз легче воды), а самый верхний слой атмосферы, видимо, находится на гораздо большем расстоянии от Земли, чем было определено выше. Г-н Бойль своими опытами с воздушным насосом достаточно убедительно доказал, что близкие к Земле слои воздуха сильно увеличились бы в объеме, если бы было устранено давление вышележащих слоев атмосферы. В своем сочинении «Физико-механические опыты» *, посвященном проблеме воздуха, он считает, что высота атмосферы составляет], вероятно, несколько сот миль. С этим можно легко согласиться, если учесть еще одно положение Бойля, доказанное им в другом разделе того же сочинения, а именно что объем ближайших к поверхности Земли слоев воздуха расширился бы приблизительно в сто пятьдесят два раза, если бы было устранено давление атмосферы. В атмосфере происходят различные явления: в ней сосредоточиваются дождь, град, снег, гром и молния и еще многое другое, что мы наблюдаем в воздухе. Новые физико-механические опыты относительно упругости воздуха и ее действия (сделанные в большей своей части с помощью нового воздушного насоса), написаны досточтимым Робертом Бойлем, эсквайром. Опыт XXXVI. Оксфорд, 1662, с. 155.
==504
00.htm - glava33 Глава VI ОБ АТМОСФЕРНЫХ ЯВЛЕНИЯХ (METEORS6) ВООБЩЕ Помимо упругих частиц чистого воздуха атмосфера состоит из различных паров, или же разного рода мельчайших частиц, подымающихся с земли и водоемов и плавающих в воздухе, представляющем собой текучее тело. Хотя воздух значительно тоньше и реже других тел, все же, как текучий, он может рассматриваться как подобный воде; так же как и другие жидкости, воздух может иметь разнородные частицы, плавающие в нем. Наиболее примечательны из них, во-первых, частицы воды, подымающиеся в атмосферу главным образом под действием теплых солнечных лучей из морей и других водоемов, а также с поверхности земли; эти частицы выпадают потом на землю в виде росы, дождя, града и снега. Облака образуются преимущественно из паров, подымающихся в воздух при испарении влаги. Облака состоят не из одних только водяных частиц, так как в воздух подымаются не только водяные пары, но и солевые и сернистые частицы, которые смешиваются в облаках с частицами воды; последствия этого подчас весьма заметны. Так, например, во время грозы сернистые и азотистые частицы воспламеняются и дают взрыв такой силы света и звука, какую мы наблюдаем во время раскатов грома и какая весьма похожа на действие пороха. Наличие частиц азота в воздухе подтверждается тем, что выпадающие дожди являются лучшей питательной средой для растительности, чем любая другая вода; если кучи земли подвергнуть воздействию воздуха так, чтобы предохранить их от дождя, то из них можно добыть азот или селитру; мы не говорим уже о других явлениях, которые свидетельствуют о наличии газа азота в воздухе. Облака являются самыми крупными и значительными атмосферными явлениями с точки зрения количества вещества и изобилия, которые они дают земле. Они состоят из мельчайших капель воды и находятся на большом расстоянии от поверхности земли; облако есть не что иное, как туман, парящий высоко в воздухе, а туман есть не что иное, как облако, спустившееся на землю. Можно легко понять, каким образом пары под воздействием солнечных лучей невидимыми потоками подымаются в воздух с моря и влажных земных поверхностей; примером этому может служить обычный процесс дистилляции. Значительно труднее понять, каким образом эти
==505 пары конденсируются в капли воды, снова возвращающиеся на землю в виде дождя. Тот, кто желает разобраться в этого процесса, возможно, согласится с тем, что он происходит благодаря тому, что химики называют осаждением; во всех своих частях он соответствует ему. Воздух может рассматриваться как прозрачный и светлый растворитель, в котором плавают вверх и вниз невидимые частицы растворенного вещества, неразличимые и не замутняющие воздух; внезапно, как бы путем осаждения, они конденсируются в очень мелкие, но видимые капли влаги, которые и образуют облака. Это явление можно иногда наблюдать в очень ясном небе, когда на горизонте нет ни облачка, ни какого-либо другого непрозрачного вещества и вдруг начинают собираться облака и затягивать весь небосклон. Такое явление происходит не потому, что в это время новые водяные пары подымаются в воздух, а благодаря осаждению влаги, парившей в форме невидимых частиц в воздухе, и превращению ее в мельчайшие, но хорошо видимые капли, которые по той же причине собираются в капли большей величины, становятся слишком тяжелыми, чтобы удержаться в воздухе, и падают в виде дождя на землю. Град — это, видимо, капли дождя, замерзшие во время падения. Снег представляет собой мелкие частицы воды, замерзшие до того, как они соединились в капли. Правильные формы снежинок, очевидно, свидетельствуют о том, что в них имеются частицы соли, смешанные с водой, в силу чего они соединяются под определенным углом. Радугу считают одним из самых примечательных атмосферных явлений, хотя в действительности это совсем не атмосферное явление, а отражение солнечных лучей от мельчайших капель облака или тумана, которые располагаются под определенным углом, образующимся благодаря совпадению двух прямых — одной, идущей от солнца, и другой, идущей от нашего глаза к тем капелькам в облаке, которые отражают солнечные лучи; таким образом, два человека, одновременно смотрящие на радугу, видят не совсем одну и ту же радугу.
==506
00.htm - glava34 Глава VII О РОДНИКАХ, РЕКАХ И МОРЯХ Часть воды, падающей вниз из облаков, растекается по поверхности земли и попадает в русла, которые несут ее в море; часть же ее впитывается в пористую оболочку земли, где, просачиваясь все глубже и глубже, она находит подземные каналы и так под землей достигает моря. Бывает и так, что эта вода, натолкнувшись под землей на пласты камня или глины, не может просачиваться в более глубокие слои земли и выбивается на поверхность в виде ключей, которые чаще всего встречаются на склонах или у подножия холмов. Ключи образуют ручейки, а последние, соединяясь друг с другом, образуют ручьи; ручьи, встречаясь друг с другом, образуют реки, которые вливаются в моря. Море представляет собой большое скопление вод в глубоких впадинах земли. Если бы вся земля имела ровную поверхность и не имела бы таких впадин, то вся земля была бы покрыта водой, так как вода, будучи легче земли, скапливалась бы на ее поверхности, так же как воздух находится над водой. Наиболее примечательным в море является то движение воды, которое называется приливом и отливом. Это — подъем и падение морской воды. Причиной является притяжение Луны; та часть воды в Мировом океане, которая находится ближе к Луне, притягивается сильнее и поэтому поднимается выше, чем остальная вода; та же часть воды, которая находится на противоположной стороне, подвергается наименьшему притяжению, но тоже оказывается выше, чем остальная вода. Эти-то два противостоящих друг другу подъема поверхности воды в открытом море, следуя движению Луны с востока на запад и ударяясь о большие берега континентов, лежащих на их пути, откатываются от них назад и так образуют приливы и отливы в прибрежной части морей и рек, удаленных от открытого моря. Этим же объясняется периодичность прибоя и то, почему приливы и отливы с такой точностью следуют за ходом движения Луны.
==507
00.htm - glava35 Глава VIII О РАЗНОГО РОДА ЗЕМЛЯХ, КАМНЯХ, МЕТАЛЛАХ, МИНЕРАЛАХ И ДРУГИХ ИСКОПАЕМЫХ Твердая поверхность земного шара, на которой мы живем, называется землей, хотя она содержит в себе множество различных тел, из которых многие не являются собственно землей, так как слово «земля» в более ограниченном смысле обозначает те участки земного шара, которые, подвергаясь воздействию воздуха, способны стать питательной средой для растений, пускающих корни и произрастающих на них. Большая часть поверхности земного шара и покрыта таким земляным покровом; он представляет собой как бы склад, где первоначально находят себе питание все населяющие нашу Землю живые существа: все растения и некоторые животные, а ими в свою очередь питаются все остальные животные. ^ Земли в этом смысле слова существует несколько видов, например обыкновенная земля, садовая земля, различные глинистые и песчаные почвы. Помимо этого имеются также и целебные земли, например так называемые terra lemnia, bolus armena 7 и разные другие. Рассмотрев землю, мы можем перейти к неплодородным частям земного шара. К ним относятся в основном песок, гравий, мел и камень; не будучи перемешаны с землей, они не дают плодов. Пески бывают разные и состоят из множества мелких неровных камешков; земли в них нет; из таких именно песков и состоят огромные пустыни в различных частях света. Помимо названных тел, которые наиболее заметны на поверхности земли, глубже в земле находится много других, которые носят общее название — «ископаемые», так как их выкапывают из земли. Под словом «ископаемые» понимают металлы, минералы и полуметаллы, всевозможные камни, а также всякие другие тела, по составу своему представляющие нечто среднее между землей и камнем. Начнем с тех ископаемых, которые находятся ближе всего к земле; к ним можно отнести всякого рода охры, мел, то, что называют графитом, и другие вещества такого рода; все они тверже земли, но по степени плотности и твердости уступают настоящему камню. Далее идут разного рода каменные породы, которые встречаются почти в бесконечном разнообразии. Из числа особенно примечательных по красоте или полезности ка-
==508 менных пород следует назвать следующие: мрамор всевозможных сортов, порфир, гранит, песчаник и другие, а также кремневую гальку, агат, сердолик, породы, из которых получают драгоценные камни, представляющие собой не что иное, как камни особой твердости, которые после гранения и полировки приобретают необычайный блеск. Больше всего ценятся алмазы, рубины, аметисты, изумруды, топазы, опалы. Кроме этих драгоценных камней есть и другие, хотя и уступающие им по красоте, но зато более полезные, как, например, магнетит, всевозможные точильные камни, известняк, каламин, или каламиновый камень, и множество других. Помимо этого в земле находят разного рода соли — пищевую, или обыкновенную, соль, купорос, кристаллическую соль и др. Из земли добывают также минералы, или полуметаллы, как, например, сурьму, киноварь, цинк и пр., к которым можно добавить еще серу. Но наиболее полезными ископаемыми, которые ищут в глубинах земли, являются металлы; они отличаются от других пород весом, плавкостью и ковкостью. Существует несколько видов металлов: золото, серебро, медь, олово, свинец и самый ценный из них — железо; к ним еще следует отнести такое своеобразное тело, как живое серебро, или ртуть. Если кто-либо пожелает более подробно ознакомиться со свойствами и качествами этих добываемых из земли тел, ему следует обратиться к естествоиспытателям и химикам. Нам не известно, что залегает еще глубже, ближе к центру Земли; мы проникли лишь на небольшую глубину и выкапываем из земли только то, что расположено в ее оболочке. Все камни, металлы и минералы суть доподлинные растения; другими словами, они так же, как и растения, вырастают органически из соответствующих семян.
00.htm - glava36 Глава IX О РАСТИТЕЛЬНОСТИ, ИЛИ РАСТЕНИЯХ Выяснив, что такое земля, мы перейдем к рассмотрению того, что находится на ее поверхности и, будучи привязано к ней, однако, сильно отличается от нее. Речь идет о всем многообразии растительности, или о растениях. Их можно подразделить на три вида: травы, кустарники и деревья.
==509 Травы — это растения с мягким стеблем, в них нет ничего деревянистого; такова, например, обычная трава, осот и болиголов. Кустарники и деревья — все деревянистые; между ними лишь та разница, что кусты не могут расти так высоко, как деревья, и обычно ветвятся близко к поверхности земли; деревья же обычно растут вверх одним стволом, а затем на значительном расстоянии от земли ветвятся; так, крыжовник и смородина — это кусты, а дубы и вишни — деревья. Наиболее важными частями растений являются корень, стебель, листья, цветок и семя. Только очень немногие растения не имеют всех этих частей, хотя есть и такие, у которых нет стебля, или же листьев, или цветов; но думаю, что без семени и корня растений не существует. При изучении растений нужно главным образом рассмотреть их питание и размножение. Питание растений происходит так: разветвленные под землей маленькие и нежные корневые волоски впитывают из влажной земли сок, необходимый для их питания; по стеблю этот сок передается в ветви и листья по узким, а в некоторых растениях незаметным, трубочкам, а оттуда через кору он снова возвращается в корень; таким образом, в растениях, так же как и у животных, происходит циркуляция жизненных соков. Довольно трудно определить, какой именно импульс приводит их в движение. Можно предположить, что этим источником движения является разница между днем и ночью и другие изменения температуры воздуха. Тепло расширяет, а холод сжимает трубочки, а если мы представим себе, что в них имеются клапаны, то нам легко будет понять, каким образом происходит циркуляция в растениях, где она осуществляется значительно медленнее, чем у животных. Природа предусмотрела различные способы размножения растений. Первым и наиболее распространенным способом является размножение семенами. Некоторые растения произрастают из любой части корня, посаженного в землю; другие же размножаются новыми корнями, выращенными из старых, как, например, тюльпаны; есть растения, размножающиеся побегами; есть такие, что можно посадить ветку в землю, и она пустит там корни и начнет расти; и наконец, известен и такой способ размножения некоторых видов растений, как прививка, или инокуляция. Все эти способы увеличения количества растений составляют важную часть искусства садоводства, и их лучше всего изучить по книгам по садоводству.
К оглавлению ==510
00.htm - glava37 Глава Ч О ЖИВОТНЫХ На Земле есть и другой род живых существ, которых следует рассматривать скорее как ее обитателей, а не как ее части. Они отличаются от растений тем, что не прикреплены в каком-то определенном месте, а свободно передвигаются, и, кроме того, они обладают чувствами, которые направляют их движения. Все живые существа, обитающие на земном шаре, делятся на людей и животных. Животные бывают воздухоплавающие, наземные, водяные и амфибии. Воздухоплавающими я называю животных, у которых есть крылья, помогающие им держаться в воздухе. Наземные животные — это те, которые проживают только на земле. Водяными называются животные, постоянное жилище которых находится в воде. Амфибиями называются животные, которые живут свободно на воздухе, на земле и в то же время, как было замечено, могут долгое время жить в воде, как если бы они были естественными обитателями этой стихии (хотя заслуживает специального изучения вопрос, может ли кто-либо из этих живых существ, свободно и по своему выбору живущих продолжительное время или в любой момент на земле, подолгу беспрерывно жить совсем под водой). Воздухоплавающих животных можно подразделить на птиц и насекомых. Рыб, составляющих основную часть водных животных, можно подразделить на панцирных, чешуйчатых и на тех, у которых нет ни панциря, ни чешуи. Наземные животные подразделяются на четвероногих, или зверей, рептилий, имеющих много ног, и змей, не имеющих ног совсем. Насекомых, принадлежащих в своем многообразии к различным перечисленным выше подразделениям живых существ, можно рассматривать в целом как один большой отряд животных. Они называются насекомыми (insects), потому что их тело посередине разделено пополам и они как бы разрезаны на две части, соединенные друг с другом небольшой связкой; примером этому могут служить осы, обычные мухи и т. п. Помимо этого существуют и такие животные, которых нельзя полностью причислить ни к одному из указанных видов; они занимают как бы промежуточное место между двумя из них, обладая свойствами и того и другого, как, ==511 например, летучие мыши, обладающие свойствами и зверей, и птиц. Некоторые наземные рептилии, а также ряд водных животных лишены одного или нескольких чувств, свойственных более совершенным животным; к ним относятся черви, устрицы, моллюски и др. Животные питаются через рот, из которого пища поступает в желудок, где она переваривается, а оттуда по соответствующим сосудам распределяется по всему телу, как это описывается в книгах по анатомии. Большинство животных имеет пять чувств, а именно: зрение, слух, обоняние, осязание и вкус. На этом, а также на способе питания животных мы остановимся подробнее, так как они свойственны и зверям, и людям. Животные, в частности человек, питаются через рот, в котором пища пережевывается, размельчается, перемешивается со слюной и тем самым подготавливается к тому, чтобы желудку было легче и удобнее переварить ее. После того как желудок выполнил свои обязанности по отношению к пище, он проталкивает ее в кишки, благодаря перестальтическому движению которых она мягко проходит по кишкам, и в это время млечный сок, составляющий питательную часть пищи, с помощью млечных артерий отделяется от части, образующей отбросы; оттуда он передается в кровь, с которой и циркулирует до тех пор, пока не перемешается с ней. Кровь, поступающая по vena cava 8 в правый желудочек сердца, благодаря сжатию этой мышцы передается по легочной артерии в легкие; там она оживляется под воздействием постоянно вдыхаемого воздуха; оттуда по легочной вене она передается в левый желудочек сердца; в результате сжатия сердца она выталкивается и по артериям распределяется по всем частям тела; оттуда по венам она возвращается в правый желудочек сердца, чтобы затем снова совершить такой же оборот. Это называется кровообращением, благодаря которому каждой части тела сообщается жизнь и тепло. В процессе циркуляции крови значительная часть ее поступает в голову, где мозг выделяет или производит из нее животные духи, которые через посредство нервов сообщают чувство и движение всем частям тела. Движение осуществляется посредством мышц, волокна которых, сокращаясь, двигают все части тела. Некоторые мышцы сокращаются под воздействием разума, некоторые же — без него; отсюда различие между произвольными и непроизвольными движениями тела.
==512 00.htm - glava38 Глава XI О ПЯТИ ЧУВСТВАХ О зрении Органом зрения является глаз, который состоит из нескольких частей, замечательно согласованных между собой для принятия и преломления световых лучей. Лучи, исходящие из одной и той же точки предмета и попадающие на различные части зрачка, благодаря устройству глаза снова встречаются на глазном дне, в результате чего весь предмет целиком запечатлевается там на сетчатке. То, что непосредственно воздействует на орган зрения и производит в нас то ощущение, которое мы называем зрением, есть свет. Когда мы говорим о свете, мы имеем в виду либо, во-первых, тот свет, который излучается от светящихся тел прямо к нашим глазам, и мы таким образом видим сами светящиеся тела, как-то: Солнце или пламя и пр., или же, во-вторых, тот свет, который отражается от других тел, и мы таким образом видим человека или картину благодаря лучам света, отражающимся от них к нашим глазам. По отношению к свету тела могут быть подразделены на три группы: к первой группе относятся те из них, которые излучают световые лучи, как, например, Солнце и неподвижные звезды; ко второй группе относятся тела, пропускающие световые лучи, как, например, воздух; к третьей группе относятся тела, отражающие световые лучи, как, например, железо, земля и др. Тела первой группы называются светящимися, тела второй группы — прозрачными и тела третьей группы — непрозрачными. Световые лучи сами по себе не видны, но благодаря им мы видим те тела, из которых они исходят, как-то: Солнце или неподвижные звезды; или же те тела, от которых они отражаются, как-то: лошадь или тюльпан. Когда светит Луна, мы не видим лучей, которые падают на нее от Солнца, но благодаря им мы видим Луну, от которой они отражаются. Если поместить глаз в среду, сквозь которую лучи проходят к нему, то эту среду мы не увидим совсем; например, мы не видим воздух, сквозь который лучи проходят к нашим глазам. Но если прозрачное тело, через которое проходит свет, будет находиться на каком-то расстоянии от глаз, мы увидим это тело, точно так же как и те тела, из которых исходят лучи света, проходящие через прозрачные
==513 тела, прежде чем попасть в наши глаза. Например, мы не только видим тела через очки, но мы видим и сами стекла. Это объясняется тем, что поскольку прозрачные тела представляют собой такие тела, поверхности которых своими твердыми частями отражают световые лучи, то, если эти поверхности поместить на должном расстоянии от глаз, они будут видны благодаря отраженным лучам, точно так же как мы видим одновременно и другие тела, находящиеся за прозрачными телами благодаря пропускаемым лучам. Непрозрачные тела бывают двух видов: с отражающей поверхностью и без отражающей поверхности. Тела с отражающей поверхностью, или зеркала,— это непрозрачные тела, имеющие отполированную поверхность, которая, отражая лучи в том же порядке, как они поступают от других тел, показывает нам их изображения. Лучи, отраженные от непрозрачных тел, попадая в глаз, всегда сообщают ему идею цвета; а этот цвет в телах есть не что иное, как способность тела отражать для глаза один вид лучей с большей точностью, чем другой. Дело в том, что определенные лучи изначально наделены определенным цветом: одни из них — красные, другие — синие, третьи — желтые, четвертые же — зеленые и т. д. Каждый луч света, идущий от солнца, кажется пучком лучей всевозможных цветов, а поскольку одни из них более преломляемы, чем другие, т. е. сильнее отклоняются от своего курса, проходя из одной среды в другую, то из этого следует, что после такой рефракции они отделяются друг от друга и можно видеть их различный цвет. Наиболее преломляемым из них является фиолетовый, наименее — красный; промежуточные цвета по порядку следующие: синий, голубой, зеленый, желтый и оранжевый. Это разделение представляет собой очень занимательное зрелище, его можно с удовольствием наблюдать, держа призму в лучах солнца. Все эти лучи отличаются друг от друга как по степени преломляемости, так и по отражаемости, т. е. способности легче отражаться от одних тел, чем от других; отсюда, как уже было сказано, возникают все цвета тел, являющиеся до некоторой степени бесконечными, поскольку можно представить себе бесконечное количество сочетаний и соотношений основных цветов. Белизна солнечного света получается из сочетания всех основных цветов, перемешанных в требуемой пропорции. , Белизна тел есть не что иное, как расположение к отражению всех цветов света примерно в той пропорции, ==514 в которой они смешаны в основных лучах; чернота же, напротив, представляет собой расположение к поглощению или подавлению без отражения большинства лучей, падающих на тела. Свет распространяется с почти непостижимой быстротой, ибо он проходит расстояние от Солнца до Земли, равное приблизительно 80 000 000 английских миль, за семь-восемь минут. Помимо цвета мы, как предполагают, видим фигуру; в действительности же то, что мы воспринимаем, когда видим фигуру, есть не что иное, как окончание цвета. О слухе Наиболее экстенсивным из наших чувств после зрения является слух. Ухо представляет собой орган слуха, сложное строение которого можно изучить по учебнику анатомии. То, что передается в мозг через ухо, называется звуком, хотя в действительности до того, как он достигает мозга и воздействует на его воспринимающую часть, это всего лишь движение. То движение, которое производит в нас восприятие звука, есть колебание воздуха, вызываемое очень кратким, но быстрым колебательным движением тела, от которого оно распространяется; поэтому мы считаем и называем его звучащим телом. Этот звук является результатом короткого быстрого вибрирующего движения тел, от которых он распространяется; его можно наблюдать и ощущать при звучании струн музыкального инструмента или дребезжании колокольчика до тех пор, пока мы воспринимаем любой звук, исходящий от них; ибо, как только вибрация останавливается или прекращается, прекращается и восприятие. Звук распространяется очень быстро, но намного медленнее, чем свет. Звук проходит около 1140 английских футов в секунду, а за семь-восемь минут он проходит около 100 английских миль. Об обонянии Обоняние — еще одно чувство, как бы приводимое в действие телами на расстоянии, хотя то, что непосредственно воздействует на орган и производит в нас ощущение запаха,— это испарение, или невидимые частицы, ==515 которые, исходя от тел на расстоянии, непосредственно воздействуют на обонятельные нервы. Пахнущие тела как бы непрерывно расточают испарения, или пары, при этом ощутимо не истощаясь. Так, зернышко мускуса может выделять ароматные частицы десятки лет, не растрачивая себя; из этого можно заключить, что выделяемые частицы очень малы; однако совершенно очевидно, что они гораздо больше световых лучей, свободно проходящих сквозь стекло; они превышают также по размеру магнетические испарения, свободно проходящие через все тела, в то время как частицы, производящие запахи, не проникают сквозь тонкие оболочки пузыря, а многие из них — и сквозь обычную белую бумагу. Существует великое множество запахов, хотя у нас есть для них всего лишь несколько названий: сладкий, зловонный, кислый, прогорклый и затхлый — вот почти все наименования запахов; но хотя мы и говорим одинаково, что фиалка и мускус сладко пахнут, однако запах их совершенно различен. О вкусе Далее мы рассмотрим следующее чувство — вкус. Органом вкуса являются язык и нёбо. Тела, от которых исходят свет, звуки и запахи, мы видим, слышим и обоняем на расстоянии; пробовать же на вкус можно, только если пища непосредственно соприкасается с органом, ибо, пока пища не попадает нам на язык или нёбо, мы не чувствуем ее вкуса, как бы близко она ни лежала. Говоря о вкусе, следует отметить, что, хотя вкусы бывают самые разные, для них, как и для запахов, существует всего лишь несколько общих названий: сладкий, горький, кислый, резкий, прогорклый и некоторые другие. Об осязании Пятым и последним из наших чувств является осязание; это чувство распространено по всему телу, хотя более всего оно присуще кончикам пальцев. С помощью этого чувства мы распознаем осязаемые свойства тел, как-то: твердое, мягкое, гладкое, шероховатое, сухое, влажное, клейкое и пр. Однако наиболее важными свойствами, воспринимаемыми при помощи этого чувства, являются тепло и холод.
==516 Соответствующее сочетание этих двух противоположных свойств является великим орудием природы, которым она пользуется в большинстве, если не во всех своих творениях. Тепло представляет собой очень быстрое возбуждение неощутимых частей предмета, вызывающее в нас ощущение, из-за которого мы называем предмет горячим; таким образом, то, что мы ощущаем как тепло, в самом предмете является лишь движением. Об этом говорит образование тепла. Так, например, мы видим, что если потереть металлический гвоздь о доску, то он сделается очень горячим; оси колес экипажей и телег часто бывают горячими, причем иногда они накаляются до такой степени от трения о них ступицы колеса, что загораются. С другой стороны, максимальная степень холода есть прекращение того движения неосязаемых частиц, которое вызывает у нас при прикосновении ощущение тепла. Тела называются горячими и холодными в зависимости от состояния той части нашего тела, к которой они прикасаются; так что то, что одной ощущается как горячее, кажется холодным другой; более того, если человек обеими руками прикоснется к одному и тому же предмету, то одной руке он покажется горячим, а другой — холодным, потому что движение неощутимых частиц в одной из них будет быстрее, чем движение частиц в другой. Помимо упомянутых выше объектов, специальных для каждого из наших органов чувств, как-то: света и цвета для зрения, звука для слуха, запахов для обоняния, вкуса для органа вкуса и осязаемых свойств для осязания, в объектах есть две черты, воздействующие на все чувства. Речь идет об удовольствии и страдании, которые получают органы чувств через посредство соответствующих им объектов. Так, слишком большое количество света раздражает глаз; одни звуки приятны для слуха, другие режут слух; тепло в определенной степени очень приятно, но, если его сильно увеличить, оно превратится в мучение; так же обстоит дело и с остальными. Эти пять чувств свойственны как людям, так и животным; более того, в отношении некоторых из них животные превосходят людей. Однако люди наделены другими способностями, намного превосходящими все то, чем обладают другие животные, обитающие на Земле. Животные, видимо, так же обладают памятью, как и люди.
==517
00.htm - glava39 Глава XII О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ РАЗУМЕНИИ (UNDERSTANDING) Человеческий разум настолько превосходит разум животных, что некоторые люди считают, что животные — это всего-навсего машины, не обладающие никаким восприятием. Но отбросим это мнение, как ничем не обоснованное, и перейдем к рассмотрению человеческого разума и его различных проявлений. Самая низкая ступень его состоит в восприятии, о чем мы уже частично говорили в разделе о чувствах. Относительно восприятия может быть уместно далее заметить, что для того, чтобы получить правильное представление о нем, мы должны рассмотреть разные его объекты, которые являются простыми идеями, как, например, идеи, обозначенные словами: «алый цвет», «синий цвет», «сладкий», «горький», «тепло», «холод» и т. д., как отличные от других объектов наших чувств; к этому мы можем еще добавить внутренние действия нашей собственной души, являющиеся объектами нашей рефлексии, такие, как мышление, желание и т. д. Из соединения этих простых идей образуются составные, или сложные, идеи, как, например, те, что мы обозначаем словами «галька», «ноготки», «лошадь». Следующий этап, который проходит разум на пути к познанию,— это абстрагирование своих идей; с помощью такого абстрагирования идеи становятся общими. Общая идея — это такая идея в нашей душе, которая рассматривается в обособлении от времени и места; благодаря этому она может представить любой конкретный предмет, соответствующий ей. Познание, являющееся высшей ступенью мышления (is the highest degree of the speculative faculties), состоит в восприятии истины утвердительных или отрицательных суждений (propositions). Это восприятие может быть непосредственным или опосредствованным. Непосредственное восприятие соответствия или несоответствия двух идей имеет место в тех случаях, когда, сравнивая их друг с другом в нашей душе, мы видим или как бы замечаем их соответствие или несоответствие. Такое восприятие называют поэтому интуитивным познанием. Так, мы видим, что красное — это не зеленое, что целое больше части, что два и два равняются четырем. Истину этих и подобных им положений (propositions) мы познаем чистой, простой интуицией самих идей без
==518 всяких добавочных усилий; такие положения называются самоочевидными. Опосредствованное восприятие соответствия или несоответствия двух идей мы имеем в том случае, когда их соответствие или несоответствие выявляются с помощью одной или более других идей. Это называется демонстрацией, или рациональным познанием. Так, например, разную ширину двух окон, или двух рек, или каких-либо других двух тел, которые н те могут быть соединены, можно определить, взяв одну и ту же мерку и применив ее к обоим предметам. Так обстоит дело и с нашими общими идеями, соответствие или несоответствие которых можно часто обнаружить с помощью некоторых других идей, получая таким путем демонстративное познание; это происходит в тех случаях, когда идеи, о которых идет речь, не могут быть сведены вместе и подвергнуться непосредственному сравнению, чтобы дать нам интуитивное познание. Разум не только познает определенные истины, но выносит также суждение о вероятности, которая состоит в вероятном соответствии или несоответствии идей, Когда человек склоняется к какому-то положению как вероятному, это называется мнением, или убеждением. Таким образом, мы рассмотрели большие и видимые части вселенной и такие большие массы материи, как звезды, планеты и особенно Землю вместе с обитающими на ней живыми существами и неодушевленными составными частями; теперь следовало бы рассмотреть, из чего состоят эти ощутимые тела, т. е. из непостижимо малых тел, или атомов, из различных сочетаний которых образуются более крупные молекулы; эти в свою очередь, сочетаясь в еще больших количествах, дают еще более крупные тела, а из них образуется весь материальный мир. Все явления, происходящие в телах, можно объяснить формой, массой, строением и движением этих мельчайших и неощутимых частиц.
ПРИМЕЧАНИЯ ЭЛЕМЕНТЫ НАТУРАЛЬНОЙ ФИЛОСОФИИ / (ELEMENTS OF NATURAL PHILOSOPHY) / Этот популярный очерк был составлен около 1698 г., вероятно, для сына лорда Мэшэма, в доме и семье которого Локк жил с 1691 г. Работа дает наглядное представление об уровне знаний о природе в конце XVII в., о космологических взглядах самого философа и о том, какую огромную роль в их становлении сыграли естественнонаучные воззрения И. Ньюто- ==534 на, выраженные в сочинениях последнего «Математические начала натуральной философии» и «Оптика». Кроме положений Ньютона Локк использовал в данной работе естественнонаучные идеи из гл. XXVI, XXVII и XXX четвертой части сочинения Т. Гоббса «О теле», из сочинений Р. Койля «New Experiments Physico-mechanical, touching the Spring of the Air, and its effects (made for the most part in a new Pneumatical Engine)». Oxford, 1662 («Новые физико-механические эксперименты, касающиеся упругости воздуха и ее действий (по большей части проделанные на новой пневматической машине)») и из некоторых других сочинений. «Элементы натуральной философии» Локка были впервые опубликованы в 1720 г. Перевод для русского издания в составе «Избранных философских произведений» был выполнен А. А. френкиным по: The Works of John Locke, a new edition..., vol. III. Для настоящего издания текст сверен Е. С. Лагутиным по: The Works of John Locke. Philosophical Works..., vol. II. 1 В английских изданиях изображение Солнечной системы к тексту не приложено.—500. Синодический месяц — промежуток времени между двумя последовательными одинаковыми фазами Луны.—500. 3 Христиана Гюйгенса «Космотеорос, или О небесных телах, их виде, местоположении и т. д.» (лат.), с. 137. «Космотеорос» ( «Миросозерцатель» (древнегреч.)) — последний научный трактат Гюйгенса (1629— 1695). был опубликован посмертно в Гааге в 1698 г. и почти одновременно в Англии.—501. 4 Английский дюйм равен 2,54 см.—503. 5 Английский фут равен 12 дюймам, или 30,48 см.—503. 6 Метеорами (фб мефЭщсб) у древних греков назывались все небесные и атмосферные явления, происходящие в подлунном пространстве вокруг Земли. Таким образом, часть этих явлений ныне рассматривается в астрономии, а другая, большая часть — в метеорологии.—505. 7 Terra lemnia — лемносская земля (лат.), т. е. земля с острова Лемнос, имеет в себе примесь железа и в древности и в средние века применялась как антисептик при лечении ран. Bolus armena — глинозем (лат.), употреблялся как наружное сушащее и стягивающее средство при ранениях. —508. 8 Полая вена (лат.).— 512 Источник: Опыт веротерпимости. 1667. (Локк Дж.) Локк Дж. Опыт веротерпимости. 1667. Локк Дж. Сочинения в трех томах: Т. 3.— М.: Мысль, 1988.— 668 с.— (Филос. Наследие. Т.103).- С.66-90. Нумерация в конце страницы. Главная причина, из-за которой вопрос о свободе совести, вот уже несколько лет вызывающий среди нас многочисленные толки, становится все запутанней, из-за которой не стихают споры и усиливается вражда, состоит, как мне кажется, в том, что обе стороны: одна, проповедующая полную покорность, другая, отстаивающая всеобщую свободу в делах совести,— одинаково горячо и ошибочно предъявляют слишком большие требования, но не определяют того, что имеет право на свободу, и не указывают границ произвола и покорности. Чтобы открыть путь к пониманию этого вопроса, я в качестве основания положу следующий тезис, который, как я думаю, не подвергнется сомнению или отрицанию. Правитель облекается всей полнотой доверия, власти и полномочий единственно для того, чтобы употребить их для блага, охранения и спокойствия людей в том обществе, над которым он поставлен, и потому одно это есть и должно быть образцом и мерилом, по которому ему надобно равнять и размерять свои законы, строить и созидать свое правление. Ведь если бы люди могли мирно и тихо жить вместе, не объединяясь под властью определенных законов и не образуя государства, то не было бы никакой необходимости ни в правителях, ни в политике, которые созданы лишь для того, чтобы в этом мире охранять одних людей от обмана и насилия других; итак, только цель, ради которой возведено правительство, и должна быть мерилом его деятельности'. Некоторые говорят нам, будто монархия — это jure divino 2. Сейчас я не стану спорить с этим мнением, а лишь укажу отстаивающим его: если под этим они разумеют, а так, надо полагать, и есть, что единая, верховная, произвольная власть и управление всеми делами по божественному праву сосредоточиваются, и должны быть сосредоточены, в одном человеке, то это наводит на подозрение, что они забывают, в какой стране рождены и по каким законам живут, и, конечно, поневоле обязаны объявить Великую хартию3 сущей ересью.'Если же под монархией, согласно
==66 jure divino, они разумеют не абсолютную, а ограниченную монархию (что, как я думаю, есть нелепость, если не противоречие) , то им следует или показать нам ту небесную хартию, где мы бы прочли, что бог предоставил правителю власть делать все что угодно, кроме единственно необходимого для охранения и благополучия его подданных в этой жизни, или же оставить нас свободными думать как заблагорассудится; ведь никто не связан с властью и не может допустить чужих притязаний на нее в большей мере, чем насколько простираются его права. Другие утверждают, что власть и полномочия достаются правителю с разрешения и согласия народа; таким я говорю: невозможно предположить, чтобы люди могли дать над собой власть одному или нескольким из своих собратий для какой-нибудь иной цели, кроме своего охранения, или распространить границы их полномочий за пределы этой жизни. Приняв за посылку, что правитель должен предпринимать действия или вмешиваться во что-либо только ради обеспечения гражданского мира и охранения собственности своих подданных, давайте в дальнейшем рассмотрим мнения и поступки (action) людей, которые по отношению к терпимости подразделяются на три разновидности. Во-первых, все такие мнения и поступки, которые сами по себе не касаются государства и общества; а такими являются спекулятивные мнения и вера в бога. -н Во-вторых, такие, которые по своей собственной природе не хороши и не плохи, но касаются общества и отношений людей друг с другом; а таковыми являются все практические мнения и поступки по отношению к безразличным вещам4. В-третьих, такие, которые касаются общества, но в то же время по своей природе хороши или плохи; таковыми являются нравственные добродетели и пороки. I. Я утверждаю, что только первая разновидность, а именно спекулятивные мнения и вера в бога, имеет абсолютное и всеобъемлющее право на терпимость. Во-первых, чисто спекулятивные мнения суть такие, как вера в Троицу, чистилище, перевоплощение, антиподы5, царствие Христово на земле и т. д.; а что всякий человек располагает в этом случае неограниченной свободой, вытекает из того, что чистые спекуляции не затрагивают моих отношений с другими людьми и не имеют влияния на мои действия как члена какого-либо общества, но, оставаясь неизменными со всеми своими последствиями,— даже З* ==67 если на свете нет никого другого, кроме меня,— они никоим образом не могут нарушить мир государства или доставить неудобство моему ближнему и потому не входят в ведение правителя. Кроме того, ни один человек не в состоянии дать власть другому человеку (и было бы бессмысленно, если бы ее дал бог) над тем, над чем сам он никакой власти не имеет. А что человек не в состоянии повелевать своим собственным разумением или положительно определить сегодня, какого мнения он будет завтра, с очевидностью явствует из опыта и природы разумения, которое не может постигнуть вещи иначе, чем они ему представляются, как глаз видит в радуге только те цвета, какие видит, независимо от того, там ли они на самом деле или нет. Во-вторых, справедливое притязание на неограниченную терпимость имеют место, время и способ моего поклонения богу, потому что сие происходит всецело между господом и мной и, принадлежа попечению вечности, выходит за пределы досягаемости и воздействия политики и правительства, которые существуют только ради моего благополучия в этом мире: ибо правитель — это лишь посредник между человеком и человеком; он может отстоять меня от ближнего, но не может защитить от бога. Сколько бы зла я ни терпел, повинуясь правителю в других делах, он может возместить причиненное мне зло на этом свете; но, приневолив меня следовать чужой вере, он не способен восполнить мне ущерба в мире ином. К этому позвольте добавить, что даже в делах этого мира, на которые распространяется власть правителя, он никогда не предписывает людям — и было бы несправедливо, если бы он поступал иначе,— посвящать себя частным гражданским заботам и не заставляет их отдаваться своим частным интересам больше, чем это необходимо для блага общества, и лишь предохраняет их от того, чтобы они не терпели в этих делах препон и вреда от других; а это и есть самая совершенная терпимость. Поэтому мы вполне можем полагать, что он не имеет никакого отношения к моему частному интересу в ином мире и не должен ни предписывать, каким способом мне преследовать благо, которое заботит меня куда больше, нежели всё, что находится в его власти, ни требовать в этом усердия, поскольку он не наделен более точным или более безошибочным знанием того, как его достичь, чем я сам, и в этом мы оба одинаково искатели, оба одинаково подданные, и он не в состоянии ни поручиться, что я не потерплю неудачу, ни возместить мне ущерба, коли это случится. Разумно ли, чтобы тот, кто не
==68 может принудить меня купить дом, заставлял меня на свой лад стараться о приобретении царства небесного; чтобы тот, кто по праву не может предписать мне правил сохранения здоровья, навязывал мне способы спасения души; чтобы тот, кто не может выбрать для меня жены, выбирал веру. Но случись богу (что сомнительно) захотеть, чтобы людей силком приваживали к небесам, правителю должно осуществлять это не внешним насилием над телами людей, а внутренним натиском своего духа на их умы, на которые не следует воздействовать ни одним из видов принуждения, известных человеку: ведь путь к спасению — это не какая-то внешняя вынужденная деятельность, но добровольный и тайный выбор ума. Впрочем, нельзя и поверить, что бог скорее не отказался бы от цели, чем стал бы пользоваться средствами, которыми ее нельзя достигнуть. Кроме того, не надо думать, что люди должны предоставлять правителю власть выбирать за них путь к спасению,— власть слишком большую, чтобы ее отдавали, а то и вовсе не подлежащую передаче; ибо, какое бы правитель ни насаждал богопочитание, люди непременно должны следовать тому, что сами считают за лучшее, поскольку ничто не может быть достаточной причиной, чтобы принуждать человека к тому или отвращать от того, что, по его полному убеждению, есть путь к бесконечному блаженству или бесконечному страданию. Богослужение, будучи данью почтения богу, которому я, по моему мнению, поклоняюсь угодным ему образом, и таким образом будучи действием или общением, происходящим только между богом и мною, по собственной природе вовсе не касается ни моего правителя, ни моего ближнего и посему поневоле не производит действий, возмущающих покой общества. Ибо, стою ли я на коленях или сижу, принимая причастие6, само по себе возмущает правительство или вредит моему ближнему не больше, чем стою ли я или сижу за своим столом; обычай носить в церкви ризу или стихарь способен создать опасность и угрозу миру государства не больше, чем обыкновение надевать накидку или плащ, отправляясь на рынок; перекрещение7 производит в государстве не большую бурю, чем в реке или чем в них произвело бы простое купание. Соблюдаю ли я пятницу с магометанином, субботу с иудеем; воскресенье с христианином, молюсь ли я по форме или нет, поклоняюсь ли я богу, участвуя в разнообразных и пышных церемониях католиков или соблюдая более скромные обряды кальвинистов,— во всех этих поступках, когда они совершаются искренне и по совести, ==69 я не усматриваю ничего, что само по себе может сделать меня худшим подданным моего государя или худшим ближним моему собрату-подданному, если только из гордыни или тщеславного упоения собственным мнением и тайной убежденности в собственной непогрешимости, я, присвоив себе нечто сродни божественной власти, не стану приневоливать других думать заодно со мной или же порицать либо злословить их, если они не подчинятся. Такое в самом деле случается часто; но это вина не веры, а людей, не следствие той или иной формы вероисповедания, а результат развращенной, честолюбивой человеческой природы, которая последовательно употребляет в корысть себе всевозможные проявления набожности, подобно тому как для Ахава соблюдение поста было не самоцелью, а средством и уловкой, чтобы отобрать виноградник у Навуфея 8. Такие поступки некоторых верующих подрывают уважение к какой-либо религии (ибо подобное случается в каждой из них) не больше, чем Ахавов грабеж — уважение к посту. Из этих посылок, как я полагаю, следует, что каждый человек имеет полную и неограниченную свободу мнений и вероисповедания, которой он может невозбранно пользоваться без приказа — или вопреки приказу — правителя, не зная за собой вины или греха, но всегда при условии, что делает это чистосердечно и по совести перед богом, сколько дозволяют его знания и убеждения. Однако если к тому, что он называет совестью, примешивается сколько-нибудь честолюбия, гордыни, мстительности, партийных интересов или чего-либо подобного, то соразмерно сему будет и его вина, и в такой мере он ответит в судный день. II. Я утверждаю, что все практические начала, или мнения, с помощью которых люди считают себя обязанными упорядочивать отношения друг с другом, такие, как, например, что они могут рожать детей или распоряжаться имуществом по своему усмотрению, что они могут работать или отдыхать, когда найдут нужным, что полигамия и развод законны или незаконны и т. д., что такие мнения и вытекающие из них действия (action), равно как и прочие безразличные вещи, также имеют право на терпимость, однако лишь в той степени, в какой они не ведут к беспорядкам в государстве и не приносят обществу больше вреда, чем пользы. Ибо, за исключением тех из них, которые явно направлены на разрушение человеческого общества, все эти мнения являются либо безразличными, либо неясно какими, и притом правитель и подданный, каждый по-
К оглавлению ==70 своему, грешат ими, а потому первый должен вникать в них лишь настолько, насколько его законы и вмешательство в такие мнения могут способствовать благополучию и безопасности народа. Однако ни одно из таких мнений не имеет права на терпимость на том основании, что оно якобы есть дело совести и кто-то убежден, будто придерживаться его либо грех, либо долг; ведь совесть или убежденность подданного едва ли может быть мерилом, по которому правитель может или должен отмерять законы, каковые должны соответствовать благу всех его подданных, а не убеждениям их части, ибо, зачастую находясь в противоречии одно с другим, они необходимо порождали бы противоречивые законы; а поскольку ничего безразличного, на что не посовестился бы посягнуть тот или иной, просто нет, терпимость к людям во всем, чему они, как они утверждают, по совести не могут покориться, приведет к исчезновению всех гражданских законов и всякой власти правителя, так что если будете отрицать полномочия правителя по отношению к безразличным вещам, над которыми он, как признано всеми сторонами, обладает юрисдикцией, то останетесь без закона и правительства. А поэтому заблуждения, угрызения совести, побуждающие человека совершить некое деяние или, наоборот, в силу которых он не решается на него, не разрушают власти правителя и не изменяют природы вещи, которая по-прежнему остается безразличной; ибо здесь я не поколеблюсь назвать все эти практические мнения безразличными по отношению к законодателю, хотя, возможно, они и не таковы сами по себе. Ведь, сколько бы ни был правитель внутренне убежден в разумности или нелепости, необходимости или незаконности любого из них, в чем он, возможно, и прав, он, не признавая себя непогрешимым, при создании законов должен смотреть на них не иначе как на безразличные вещи, с той лишь разницей, что, насаждаемы ли, терпимы ли или запрещаемы, они всегда затрагивают благо и благосостояние народа, хотя бы одновременно он был обязан строго подчинять свои действия велениям собственной совести и убеждениям в тех же самых мнениях. Ибо, сделавшись правителем над другими, но не став от этого по отношению к ним непогрешимым, он отныне и впредь как человек будет ответствен за свои действия перед богом по тому, как они согласуются с его собственными совестью и убеждениями; однако как правитель он будет ответствен за свои законы и управление по тому, служат ли они сколько возможно благу, охранению и спокойствию всех его поддан-
==71 ных в этом мире; это составляет правило столь верное и столь ясное, что он едва ли способен в нем ошибиться, если только не делает это намеренно. Но прежде чем я перейду к показу пределов ограничения и свободы в этих вещах, необходимо определить несколько степеней принуждения, которые применяются или могут быть применены в том, что касается мнений: (1) запрещение опубликовать или огласить мнение; (2) принудительный отказ или отречение от мнения; (3) вынужденное заявление согласия с противоположным мнением. Им соответствуют одинаковые степени терпимости, из чего я заключаю: 1. Правитель может запретить опубликование любого из тех мнений, которые направлены на подрыв власти правительства, ибо тогда они подпадают под его ведение и юрисдикцию. 2. Никого не следует заставлять отказаться от своего мнения или сменить его на противоположное, потому что на деле такое насилие не достигает цели, ради которой его применили. Оно не может изменить образа мыслей людей и способно лишь сделать их лицемерами. На этом пути правитель весьма далек от того, чтобы люди прониклись правотой его мнения, и лишь вынуждает их лгать ради их собственного. Мало того, такое принуждение вовсе не способствует спокойствию или безопасности правительства; скорее наоборот, потому что тот, кто ему подвергся, ни на йоту не приближается к образу мыслей правителя, но становится еще большим его врагом. 3. Любые действия, вытекающие из любого такого мнения, как и по отношению ко всем другим безразличным вещам, правитель властен утвердить или запретить законом в зависимости от того, насколько они направлены на поддержание спокойствия, целостности или безопасности народа, и, хотя судить об этом только ему, он должен с величайшей заботой следить, чтобы единственной причиной принятия таких законов и наложения ограничений были соображения государственной необходимости и благополучия народа, и, пожалуй, для правителя недостаточно просто считать, что принуждения и суровость необходимы или удобны, если его уверенность не подкрепляется серьезным и беспристрастным исследованием, так ли оно на самом деле. Но случись правителю издать неверные законы, а подданному им не подчиниться, то убежденность первого послужит ему оправданием не в большей степени, ==72 чем для второго будут извинением его совесть или убежденность, раз уж, рассмотрев и исследовав предмет, и тот и другой могли составить о нем лучшее суждение. И я думаю, все легко согласятся, что создание законов в иных целях, кроме обеспечения безопасности правительства и защиты жизни, имущества и свобод народа, т. е. сохранения целостности, заслужит наисуровейший приговор на великом судилище не только потому, что злоупотребление властью и доверием, которыми обладает законодатель, наносит человечеству, для чьего блага единственно и учреждены правительства, более сильный и непоправимый вред, чем что-либо еще, но также потому, что здесь он не подответствен никакому суду; да и не способен правитель разгневать вышнего охранителя человечества сильнее, чем тогда, когда власть, данную ему только для защиты, насколько это осуществимо, всех его подданных и каждого из них в отдельности, он употребляет на потворство своим удовольствиям, тщеславию или страсти и использует ее, чтобы беспокоить и угнетать таких же людей, как он сам, хотя перед лицом царя царей между ними и им существует лишь малая и несущественная разница. 4. Если этими мнениями или законами и принуждением правитель попытается ограничить свободу людей или приневолить к тому, что противно искренним убеждениям их совести, они должны делать то, что требует от них совесть, насколько могут без насилия, но притом одновременно обязаны спокойно подчиниться наказанию, какое закон налагает за подобное неповиновение, так как посредством этого они обеспечивают себе благодать на том свете и не нарушают спокойствия этого мира, не согрешают против верности богу и королю, но обоим отдают должное, ибо и правитель, и они сами одинаково заинтересованы в своей собственной безопасности. И воистину лицемер тот,— а лишь прикидывается совестливым, тогда как метит в этом мире во что-либо иное,— кто по велению совести, но также покоряясь закону не купит рая для себя и мира для своей страны, пусть даже ценой имущества, свободы или самой жизни. Здесь частное лицо, равно как правитель в первом случае, также должно весьма поостеречься, дабы совесть или мнение не подвели его, побудив к упрямому преследованию того, что он считает необходимым, или к бегству от того, что он считает незаконным, тогда как по правде это таковым не является, а то как бы в силу подобной ошибки или каприза им за равное неповиновение не понести наказания и в этом и в ином мире; ==73 ведь, если свобода совести есть великая привилегия подданного, а право принуждения — великая прерогатива правителя, за ними нужен тем более пристальный надзор, чтобы они не сбили с толку ни правителя, ни подданного присущими им претензиями на общее благо, ибо особо опасны, требуют, чтобы их избегали с особым тщанием, и будут особо сурово наказаны богом те несправедливости, которые совершаются в благовидных целях и с видимостью правды. III. Я утверждаю, что помимо двух первых есть третья разновидность действий, которые сами по себе считаются хорошими или плохими, а именно обязанности второй таблицы или их нарушения, т. е. нравственные добродетели философов. Хотя они образуют живую, действенную часть религии, имеющую к тому же весьма сильное влияние на совесть людей, я нахожу, что они лишь в малой степени являются предметом споров о свободе совести. Не знаю, может быть, если бы люди больше стремились к оным добродетелям, то они бы меньше препирались о свободе совести. Достоверно лишь, что сочувствие добродетели есть столь необходимая опора государству, а попустительство некоторым порокам приводит общество к столь верным потрясениям и гибели, что свет еще не знал, и сомнительно, узнает ли, правителя, который законом утвердил бы порок или запретил бы отправление добродетели, которая достаточно прочно утверждает себя повсюду своей собственной властью в силу пользы, приносимой ею всем правительствам. Однако, какими бы странными ни показались мои слова, да позволено мне будет сказать, что законодатель не имеет никакого дела с нравственными добродетелями и пороками и не должен настаивать на выполнении обязанностей второй таблицы, за исключением случаев, когда они подчинены благу и Охранению человечества под властью правительства. Ибо будь общества способны прожить, а люди — наслаждаться миром и безопасностью без того, чтобы эти обязанности вменялись ведениями и карами закона, то законодателю безусловно не пришлось бы предписывать их какими-либо правилами, так как он мог бы оставить исполнение этих обязанностей целиком на волю и совесть своего народа. Ведь если бы можно было устранить связи, которыми даже эти нравственные добродетели и пороки соединены общественным благом, и сделать так, чтобы они перестали быть средством устроения или расстройства мира и имущества людей, они превратились бы только в частное и надполитическое взаимоотно-
==74 шение между богом и душой человека, в которое правитель не полномочен вторгаться. Бог назначил правителя своим наместником в этом мире и предоставил ему распорядительную власть; но, подобно прочим заместителям, он может распоряжаться лишь делами своего наместничества. Всякий, кто вмешивается в заботы того света, не имеет иных полномочий, кроме как просить и убеждать. Правитель не имеет ничего общего с благом человеческих душ или с заботами людей в иной жизни, но возведен в сан и облечен властью только для того, чтобы люди спокойно и удобно жили друг с другом в обществе, чему уже приведено достаточно доказательств. Кроме того, очевидно, что правитель распоряжается отправлением добродетелей не потому, что они добродетели и обязывают совесть или составляют долг человека перед богом и путь к его милости и благоволению, но потому, что они придают достоинство человеческому общению, а большинство из них суть прочные узы и скрепы общества, которые нельзя ослабить, не поколебав всего строения. Правитель никогда не обнажает меча против некоторых пороков, которые не особенно вредят государству и все же являются пороками и должны быть признаны таковыми наравне с прочими, как, например, алчность, непослушание родителям, неблагодарность, злоба, мстительность и некоторые другие; хотя нельзя сказать и того, чтобы их оставляли без внимания из-за невозможности распознать, уж коли самые потаенные из них, мстительность и злой умысел, различаются в юриспруденции как непредумышленное и умышленное убийство. Более того, даже на благотворительность, которая безусловно является великим долгом всякого человека и христианина, общепризнанное право на терпимость распространяется пока еще не во всю свою ширь, так как существуют некоторые ее разновидности и проявления, каковые правитель безоговорочно воспрещает, не нанося этим, насколько мне доводилось слышать, ни малейшей обиды людям с самой чувствительной совестью. Ибо кто сомневается, что облегчать милостыней участь бедных, хотя бы и нищенствующих (если видишь, что они нуждаются), есть, если оценивать это безотносительно к чему-либо иному, добродетель и долг каждого отдельного человека. Однако среди нас это запрещено законом под страхом сурового наказания, и в данном случае никто не жалуется на насилие над совестью или на утрату свободы, что, конечно, будь сие незаконным стеснением совести, не прошло бы незамеченным столькими чувствительными и щепетиль-
==75 выми людьми. Порою бог (столь велико его попечение о сохранении правительства) допускает до того, чтобы его законы в некоей степени подчинялись и соответствовали человеческим: его закон воспрещает порок, а человеческий закон часто определяет для него допустимую меру. Существовали государства, где воровство· почиталось законным для тех, кого не хватали с поличным. Так, в Спарте покража лошади была, пожалуй, таким же безвинным поступком, как в Англии победа на скачках. Ибо правитель, обладая властью передавать собственность одного человека другому, может устанавливать любые9 — всеобщие, одинаковые для всех, и ненасильственные, и приспособленные к интересам и благополучию данного общества, как то было у спартанцев, которые, будучи воинственным народом, полагали, что совсем не дурно таким образом прививать гражданам бдительность, отвагу и предприимчивость. Это я отмечаю лишь между прочим, чтобы показать, насколько благо государства является мерилом всех человеческих законов, коль скоро оно, по-видимому, ограничивает и переиначивает обязательность даже некоторых божьих законов и изменяет природу порока и добродетели. Посему правитель, который мог сделать простительным воровство, все же не мог бы сделать законными клятвопреступление или измену, поскольку они разрушительны для человеческого общества. Поэтому из того, что правитель имеет власть над добрыми и дурными действиями, как я думаю, вытекает: (1) что он не обязан наказывать все пороки, т. е. может терпеть некоторые из них (и хотел бы я знать, какое правительство в мире не поступает так же?); (2) что он не должен внедрять в общество какой-либо порок, потому что такое деяние не может способствовать благу народа или сохранению правительства; (3) что если все-таки допустить, что он отдал распоряжение следовать какому-либо пороку, то совестливый и уязвленный подданный обязан не подчиниться его предписаниям и покориться наказанию, как в предыдущем случае. Таковы, как я полагаю, границы принуждения и свободы, и таковы три разновидности положений, в какие вовлечена совесть людей,— положений, имеющих право ровно на такую степень терпимости, как я установил, и не больше, если рассматривать их по отдельности и абстрактно. Тем не менее существуют два случая, или обстоятельства, которые при тех же условиях могут изменить обра-
==76 щение правителя с людьми, которые требуют для себя права на терпимость. 1. Поскольку обычно люди принимают свое вероисповедание в целом и усваивают мнения своей партии все сразу, оптом, часто бывает, что к их религиозным воззрениям и спекулятивным мнениям примешиваются другие учения, совершенно разрушительные для общества, в котором они живут, как о том свидетельствует пример католиков, кои являются подданными любого государя, кроме папы. Поэтому, коль скоро они объединяют со своим вероучением такие мнения, почитают их за основополагающие истины и повинуются им как догматам своей веры, правитель не должен быть терпимым к их религии, если он ие может быть уверен, что в состоянии разрешить одно, не допуская распространения другого, и что насаждение этих мнений можно отделить от их богослужения, а этого, как я полагаю, достигнуть весьма трудно. 2. Поскольку дело поверяется опытом и не все люди — святые, живущие по совести, думаю, что не задену ни одну сторону, сказав, что большинство людей или по крайности партий, когда они достаточно сильны, худо ли, добро ли, употребляют свою силу для того, чтобы нажиться и встать у власти, и мало кто из имеющих возможность присвоить и удерживать верховенство, пропускает случай за него ухватиться. Поэтому, когда люди сбиваются в группы, отмеченные чертами отличия от остального общества и объединяющие их в более тесный союз с теми, кто принадлежит к их собственному вероисповеданию и партии, нежели с другими их собратьями-подданными,— будет ли это отличие, безразлично, религиозное это отличие или вздорное, разве что узы религии крепче, а притязания справедливее и она лучше способна привлекать приверженцев, а потому тем более следует ее остерегаться и тем более необходимо за ней надзирать,— когда, говорю я, такая обособленная партия столь выросла или вырастает числом, что начинает казаться правителю опасной и уже зримо угрожает миру государства, правитель может и должен использовать все средства, будь то политика или власть, чтобы сократить, раздробить и подавить партию и так предотвратить неурядицу. Ибо, даже если эти люди обособятся ни для чего иного, кроме поклонения богу, а правитель в качестве крайней меры вынужден будет применить силу и жестокость против тех, чей проступок состоял лишь в том, что они поклонялись богу на свой собственный лад, разве и тогда он подвергнет их веру го-
==77 самих наказанию большим, нежели завоевав сражении убивает людей не за то, что они 1енту на шляпе10 или иной знак на одежде, оные изобличают в них врагов и опасных т. е. то или иное вероисповедание, составляс объединения и сговора, а не раскольничества. Ведь само по себе то, что люди творят мо1ли иной позе, побуждает их к обособлению • друг с другом не более, чем ношение шляп t, и вряд ли заслуживает к себе иного отноie менее и то и другое способны толкнуть их удучи чертой отличия, дают им возможность ;илы, осознать мощь, почувствовать уверенд,руге и объединиться при первом же удобном >му их обуздывают не за то, что они держатся о мнения или верования, но потому, что было 1еть такое число инакомыслящих, какому бы ни следовали. Нечто подобное случилось бы а мода на одежду, отличную от той, какую ноь и его приверженцы, распространилась бы значительной части народа и стала бы ее отчертой, вследствие чего люди, ее составляю1и бы друг с другом в тесные и дружеские отзве не дало бы это правителю повод для подозаставило бы его карами запретить моду не эна противозаконна, но по причине опасности, ожет представлять? Так, мирской плащ может акое же действие, что и церковная сутана или in религиозная одежда. о, будь квакеры достаточно многочисленны, тавлять опасность для государства, они заслуюпечения и надзора со стороны правителя, коовало бы подавить их общину, даже отличайся :их подданных только тем, что остаются с по1вой, а тем более если б имели сложившееся ^ание, отличное от государственного11. В этом го бы и не подумал, что правитель обрушил )сть против обычая стоять в шляпе, тогда как пена против того, что он объединяет большое я, которые, хотя они и расходятся с ним в весьчной и пустяковой подробности, все же могли дым подвергнуть опасности правительство; а учае он может попытаться подавить, ослабить тить любую партию, объединенную вероисполи чем угодно еще и явно опасную для его пра- ч. В этом
==78 вительства, используя при этом все те средства, каковые окажутся наиболее удобными для сей цели, чему он сам есть судья, и не будет отвечать в ином мире за то, что открыто в меру своего разумения делает для охранения и спокойствия своего народа. Здесь я не стану обсуждать, будут ли сила и принуждение верным средством к достижению этой цели, но смею утверждать, что оно есть наихудшее и употреблять его следует в последнюю очередь и с величайшей осторожностью, и вот по каким причинам: 1. Потому что оно навлекает на человека то, от чего он ищет освобождения и того ради только и состоит членом государства, а именно насилие. Ибо, не будь страха перед насилием, на свете не было бы ни правительств, ни нужды в них. 2. Потому что, применяя силу, правитель частично перечеркивает то, ради чего он призван трудиться, а именно всеобщую безопасность. Поскольку его долгом является сколь можно прилежное охранение собственности, спокойствия и жизни каждого индивидуума, он обязан не тревожить или уничтожать некоторых ради спокойствия и безопасности остальных, пока не дознано, есть ли способы спасти всех. Ибо, сколько-нибудь подрывая или нарушая безопасность любого из своих подданных ради защиты остальных, он ровно настолько же вступает в противоречие со своим же объявленным наперед намерением, в каковое должна входить только охрана людей, на что имеют право даже самые ничтожные. Ведь отнять даже такую малость, как нарвавший, пусть и угрожающий гангреной, палец ноги, будет немилосердным, равно как и неумелым, способом лечения, которым никто не стал бы, да и не согласился бы, пользоваться, пока не выяснится непригодность более щадящих средств, хотя этот член находится у самой земли и весьма далек от головы. Как мне видится, на это могут сделать лишь одно возражение, а именно что, применяя более щадящие, т. е. медленные, средства, вы, может статься, упускаете возможность добиться цели, каковую вам доставило бы своевременное использование сильных средств, тогда как при вашем медлительном лечении болезнь разрастается, секта усиливается, поднимает голову и становится господином положения. На это я отвечу, что партии и секты растут медленно и постепенно, переживают пору младенчества и слабости, равно как пору полного расцвета и силы, и становятся грозными не вдруг, но оставляют достаточно времени для опытов с лекарствами
==79 иного рода, а такая отсрочка не создает опасности. Впрочем, случись правителю, паче чаяния, обнаружить, что инакомыслящие столь многочисленны, что в состоянии совладать с ним, то я не вижу, чего он может добиться силой и суровостью, когда тем самым он дает им благовидный повод стакнуться, взяться за оружие и тем крепче объединиться против него. Но этот предмет, отчасти граничащий с той частью вопроса, которая касается скорее интересов правителя, нежели его долга, я рассмотрю в более подходящем месте. До сих пор я лишь очертил пределы, поставленные богом власти правителя и покорности подданного, которые сами являются подданными великого царя царей и одинаково должны ему повиноваться, а он ожидает от них выполнения обязанностей, возлагаемых на обоих их местом и положением в обществе, совокупность же таковых следующая: (1) существуют некоторые мнения и действия, кои полностью отделены от попечений государства и не оказывают прямого воздействия на жизнь людей в обществе,— ими являются все спекулятивные мнения и богопочитание; они явно имеют право на всеобщую терпимость, на которое не должен покушаться правитель; (2) существуют некоторые мнения и действия, которые при естественном ходе вещей грозят человеческому обществу полным разрушением, как то мнение, что можно нарушить обещание, данное еретикам, что если правитель не реформирует веру, то это могут сделать подданные, что всякий обязан излагать и распространять любое мнение, в какое верит сам, и т. п., а среди действий всевозможные надувательства, несправедливости и т. д.; и все это правитель не должен терпеть ни под каким видом; (3) существует третий род мнений и действий, которые сами по себе не приносят человеческому обществу ни вреда, ни пользы, и лишь характер государства и положение дел могут изменять их воздействие в добрую или дурную сторону — таковы, например, мнения о том, что полигамия законна или незаконна, что в определенное время года следует есть мясо или рыбу или, наоборот, воздерживаться от них, и другие подобные практические мнения и все действия, касающиеся безразличных вещей, все они имеют право на терпимость только до тех пор, пока не посягают на пользу общественности или каким-либо образом не досаждают правительству.
К оглавлению ==80 Пока довольно о терпимости в ее отношении к долгу правителя. Показав, что он обязан делать по совести, будет нелишним вкратце рассмотреть, что ему следует делать из благоразумия. Однако, поскольку обязанности людей содержатся в общеустановленных правилах, тогда как их благоразумие отлаживается обстоятельствами, касающимися их, в частности, при рассмотрении того, насколько терпимость входит в интересы правителя, будет необходимо перейти к частностям. Поэтому, чтобы обозреть нынешнее состояние Англии, выделим только один вопрос, а именно: терпимость или принуждение представляют собой наиболее подходящее средство для обеспечения безопасности и мира и для роста благосостояния королевства? Что касается обеспечения вашей безопасности и мира, то существует только одно средство, а именно чтобы ваши сторонники внутри страны были многочисленны и деятельны, а враги малочисленны и презренны или, по крайней мере, чтобы из-за различия в их численности нападки на вас были для недовольных делом весьма опасным и трудным. Что касается роста благосостояния королевства, каковое слагается из богатства и власти, то к нему самым непосредственным образом приводят многочисленность и трудолюбие ваших подданных. Нельзя хорошо понять, какое влияние оказывает на все это терпимость, если не рассмотреть те различные группировки, которые существуют ныне у нас,— они же вполне охватываются двумя, а именно папистами и фанатиками. Что касается папистов, то, наверное, известно, что не должно терпеть распространения их опасных мнений, которые грозят полным разрушением всем правительствам, кроме папского; правитель, чтобы пресечь их мнения, обязан приструнить сколь надобно всякого, кто устно или в печати станет проповедовать какое-либо из них. И это правило распространяется не только на папистов, но также на любых других людей, живущих среди нас, ибо подобная мера несколько помешает пропаганде таких учений, каковые всегда сулят дурные последствия и, подобно змеям, никогда не поддадутся на доброе обращение и не забудут про свой яд. Паписты не должны пользоваться благом терпимости, потому что там, где они владеют властью, они считают своей обязанностью отрицать ее за другими. Ведь нера-
==81 зумно разрешать свободное отправление веры всякому, кто не признает за основополагающее начало, что никому не позволено преследовать и угнетать другого из-за того, что он расходится с ним в вере. И раз уж правитель постановил, что терпимость есть то основание, на котором зиждутся мир и спокойствие его народа, то, простирая терпимость на всякого, кто пользуется благом сей снисходительности и в то же время осуждает ее как незаконную, он лишь вскармливает тех, которые почитают своим долгом досаждать его правительству, едва почувствуют себя в силе. Поскольку ни снисходительностью, ни суровостью невозможно превратить папистов, покуда они остаются таковыми, в сторонников вашего правительства, ибо они враждебны ему как по своим принципам, так и по своим интересам, и потому должно рассматривать их как непримиримых врагов, в чьей верности вы никогда не можете быть уверены, пока они обязаны слепо повиноваться непогрешимому папе, который носит на поясе ключи от их совести и может при случае разрешить их от всех клятв, обещаний и обязанностей по отношению к государю, особенно если тот еретик, и вооружить их на волнения против правительства, то я думаю, они не должны пользоваться благом терпимости. Потому что в отличие от пресечения терпимость не поможет сократить их численность или хотя бы сдержать ее рост, как это обычно бывает с последователями всех других мнений, которые от преследований лишь крепнут и умножаются и в силу невзгод, выпадающих на их долю, предстают в привлекательном свете перед посторонними, ибо люди всегда рады сострадать мученикам, религию, способную устоять перед гонением, почитать безвинной, а исповедующих ее — чистосердечными. Однако я думаю, что это далеко не так в случае с католиками, которые менее других умеют возбуждать жалость, потому что получают только такое обхождение, какое, сколь известно, заслуживает жестокость их собственных принципов и поступков. Большинство людей считают, что суровости, на которые они сетуют, суть справедливое наказание, заслуженное ими как врагами государства, а не преследование людей, беззаветно преданных своей вере, и это на самом деле так; к тому же никто не подумает, будто те, кто одновременно признают себя подданными иностранного государя и врага, несут наказание только за свою приверженность вере. Кроме того, и начала и учения этой религии в меньшей степени способны увлечь пытливые го-
==82 ловы и нестойкие умы: обычно при добровольной перемене мировоззрения люди ищут раскрепощения и высоты чувства, рассчитывая оставаться вольными и располагать сами собой, а не отдаваться во власть и на произвол других. Наверняка терпимость не побудит их к расколу, а суровое обращение не заставит, подобно другим инаковерующим группам, слиться с фанатиками, чьи принципы, богопочитание и нрав столь непоследовательны, и, таким образом, не увеличивая числа сплоченных воедино недовольных, не усилит опасности. Добавьте к этому, что папизм, который был навязан истовому и невежественному миру ловкостью и изобретательностью католического священства и, подпираемый властью и силой, удерживался посредством таких же уловок, более, чем прочие религии, расположен к распаду там, где светская власть обходится с католиками сурово или хотя бы отнимает у них ободрение и поддержку, получаемые ими от своих священников. Хотя притеснение папистов и не уменьшает числа наших врагов тем, что привлекает кого-то из них на нашу сторону, оно увеличивает число и поднимает силу наших сторонников и еще теснее, нам на подмогу и в защиту, объединяет протестантскую партию. Ведь от того, что папизм в нашей среде лишится всякой поддержки, намного выиграют интересы короля Англии как главы протестантов. Последователи прочих партий скорее образуют с нами единое содружество, когда увидят, что мы действительно сторонимся и преследуем тех, кто одинаково враждебен как нашей церкви, так и остальным протестантским вероисповеданиям; для них это будет залогом нашей дружбы, равно как и ручательством того, что их доверие к нам не будет обмануто, а соглашение, в какое мы с ними входим,— искреннее. Все остальные диссентеры подпадают под позорное наименование фанатиков, а это, между прочим, как я думаю, было бы благоразумнее отвергнуть и забыть; ибо какой понимающий человек, живя в безурядном государстве, стал бы выискивать и закреплять за сектами черты различия — этого домогаются разве те, кто стремится к смуте,— или присваивать общее название различным партиям, чтобы тем самым подучить объединиться тех, кого ему надлежит разделять и держать на расстоянии друг от друга? Но перейдем к более существенному. Я думаю, все стороны согласны, что от фанатиков надобно добиться пользы, поддержки и как можно большей верности нынешнему правительству, дабы обезопасить его от неурядиц дома
==83 и защитить от нашествий извне, а этого невозможно достигнуть ничем, кроме средств, способных изменить умонастроения фанатиков и привлечь их к вашим верованиям, или же, если они не расстаются со своими мнениями, убедить их оставить вражду и сделаться друзьями государства, хотя они и не сыны церкви. Мне хочется, чтобы о том, сколь успешно сила и суровость способствуют перемене человечеством своих мнений,— пусть даже история полна примерами такого рода, и едва ли найдется случай, когда преследование, изгоняя из мира мнение, не сметало бы заодно и всех его последователей,— каждый, дабы далеко не ходить, попытал у своего собственного сердца, опыт которого засвидетельствует, возобладало ли когда насилие над его мнением, не утрачивают ли даже доводы нечто от своей убедительности, если их приводят с горячностью, и не стал ли он от того еще более упорствовать в своем мнении; уж так печется человеческая природа о сохранении свободы той области, что заключает в себе достоинство человека, подавив которое вы обратили бы его в существо, мало чем отличное от скота. Я спрашиваю тех, кто сам в недавние времена столь твердо противостоял бесплодной силе гонения и убедился, сколь мало оно затронуло его мнения, а теперь столь торопится обрушить его на других: могла ли бы даже величайшая в мире суровость заставить их подвинуться хоть на шаг ближе к чистосердечному и искреннему восприятию мнений, которые были в то время господствующими? И пусть не говорят, это-де оттого, что они знали, что были правы, ибо всякий человек, покуда верует, убежден, что он прав. Но сколь мало это упорство или постоянство обусловлено знанием, становится ясным на примере галерных рабов, возвращающихся из Турции, которые, хотя и перенесли всевозможные лишения ради того, чтобы не расстаться со своей религией, однако по их жизни и принципам можно догадаться, что большинство из них ровно ничего не знают об учении и делах христианства. Кто станет сомневаться, что эти несчастные узники, которые за отречение от веры, в коей их не слишком усердно наставляли и к коей они на воле горели не слишком большой любовью, могли бы вновь обрести свободу за измену своим мнениям, не перерезали бы горло жестоким хозяевам, обходившимся с ними столь сурово, позволь им это их цепи, но не причинили бы им никакого вреда, если бы те обращались с ними учтиво, как с полноправными военнопленными? Из чего мы видим, сколь рискованной была бы попытка — случись
==84 кому замыслить ее — обратить наш остров в подобие галеры, где большинство будет низведено до состояния рабов, которых ударами понуждают налегать на весла, но отказывают им и в малой части груза, в каких-либо льготах или в защите,— уж лучше им изготовить цепи на всех тех, с кем следует обходиться так же, как это делают турки, и убедить их стоять смирно, покуда эти цепи на них накладывают. Ибо, сколько б святоши ни проповедовали покорность, еще не известно случая, чтобы люди смиренно склонялись под гнетом и подставляли спины под удары, если полагали, что у них довольно сил постоять за себя. Я говорю это не для того, чтобы оправдать подобные действия, которые я, как мне кажется, достаточно осудил в первой части этого рассуждения, но чтобы показать, каковы природа и нрав человечества и каковы обычно последствия гонений. Кроме того, насильственное насаждение мнений мешает людям уяснить их, ибо прививает им неодолимое подозрение насчет того, что те, кто так, силой, вербует прозелитов, не несут истины, а лишь преследуют собственные интересы и ищут власти. Прибегает ли кто к такому способу, чтобы убедить другого в несомненных истинах математики? Возможно, кто-то скажет, что от этих истин не зависит мое счастье. Я допускаю это и весьма в долгу перед человеком, который заботится о моем счастье, но мне трудно поверить, что действия, заставляющие столь сильно страдать мое тело, совершаются из попечения о моей душе или что тот, кто радуется, видя, сколь скверно мне в этом мире, слишком заботится, чтобы я был счастлив в ином. Я удивляюсь, что те, кто так пылко радеет о благе других, не обращают чуть больше внимания на помощь бедным или не считают своей заботой охрану имущества богатых, которое ведь тоже есть полезная вещь и составляет часть нашего счастья, если судить по жизни тех, кто говорит нам о радостях небесных, но не менее других старается приобрести обширные владения на земле. Однако в конце концов, даже если преследованиями и можно было бы не только время от времени покорить нетвердого, слабого духом фанатика (что редко удается, да и то обычно ценой потери двух или трех правоверных), даже если, говорю я, ими можно было бы разом загнать всех диссентеров в пределы церкви, то это не устранило бы, а только усугубило бы угрозу правительству, притом во столько раз, во сколько опаснее вместо честного и открытого противника иметь лживого, затаившегося и ис-
==85 ступленного врага. Ибо наказание и страх могут побудить людей к притворству; не убеждая их разума, они едва ли способны заставить их воспринять мнение, но наверняка вызовут в них ненависть к особе своего притеснителя и сообщат им тем большее отвращение к тому и к другому. Таким соглашателям милее оставаться безнаказанными, нежели высказывать свое мнение, но тем самым они вовсе не одобряют вашего мнения. Не любовь к вашему правлению, а страх перед вашей силой стесняют их, и уж если их приковывает к вам такая цепь, то они сидели бы на ней куда прочнее, когда бы были явными раскольниками, а не затаившимися порицателями, так как тогда ее было бы не только легче носить, но и труднее сбросить; во всяком случае бесспорно, что, склоняя людей к вашему мнению иным способом, нежели убеждая их в его истинности, вы превращаете их в ваших друзей не в большей степени, чем насильственное крещение превратило в христиан бедняг индейцев, стадами загоняемых в реки. Не сила превозмогает старые и вкладывает новые мнения в сердца людей, а учтивость, дружелюбие и мягкое обхождение; ибо многие люди, кому дела или лень мешают вникнуть в суть вещей, принимают многие мнения на веру, даже в отношении религии, но никогда не позаимствуют их от человека, в знаниях, дружелюбии и искренности которого они не вполне уверены, а тем более от человека, их преследующего. Люди же любознательные, хотя и не станут мыслить заодно с кем-либо единственно по причине его доброты, скорее согласятся, чтобы их переубедили, и сами будут искать доводы, которые могли бы склонить их исповедовать одинаковое мнение с тем, кого они обязаны любить. Как скоро сила — худое средство переубеждения диссентеров, а приобщив их к своему мнению, вы прочно привязываете их к государству, она безусловно еще меньше повлияет на тех, кого следует сделать вашими друзьями и кто непоколебимо предан своим убеждениям и придерживается мнения, отличного от вашего. Того, кто имеет иное мнение, отделяет от вас лишь некоторое расстояние; но если вы станете обращаться с ним дурно из-за того, что он почитает правильным, он будет питать к вам настоящую вражду. Первое — самое большее размолвка, второе — ссора. И этим не исчерпываются все беды, какие при нынешнем положении вещей породит среди нас суровость, ибо насилие и жестокое обращение увеличат не только вражду, но и число врагов. Ведь хотя фанатики, ==86 взятые все вместе, многочисленны и, возможно, их больше, чем чистосердечных друзей государственной религии, но они раздроблены на различные партии и так же далеки друг от друга, как и от вас, если только своим обращением с ними вы не оттолкнете их еще дальше от себя. Ибо, как таковые, их мнения столь же несовместимы одно с другим, как и с мнением англиканской церкви. Поэтому от людей, которые распались на множество групп, лучше всего предохраняться терпимостью, поскольку, если при вас их положение будет завиднее того, на которое они могут рассчитывать при любом другом, они едва ли объединятся, чтобы поставить у власти кого-то еще, ибо у них нет уверенности, что он будет относиться к ним столь же хорошо. Напротив, гонениями вы заставите их всех сплотиться против вас в одну партию, одушевленную одним замыслом, и внушите им соблазн сбросить ваше иго и попытаться создать новое правительство, при котором каждая группа надеется на верховенство либо на лучшее обращение под властью других, каковые не могут не знать, что, начни они по примеру правительства применять жестокость, в силу которой сами же пришли к власти и собрали своих сторонников, как желанием и решимостью свергнуть их проникнутся другие; а потому можно ожидать, что они станут пользоваться ею с осторожностью. Но если вы полагаете, что различные партии уже готовы к соглашению и образовали против вас союз, скрепленный единым замыслом,— притом неважно, были ли причиной этого тяготы, перенесенные ими при вас, или нет,— если их столь много, что своим числом они равны вашим приверженцам или превосходят их, как, возможно, и есть в Англии, то приводить их в покорность силой бесполезно и рискованно. Если, как утверждают многие, Англии действительно необходимо единообразие веры и путь к нему лежит через принуждение, то я спрашиваю у тех, кто столь за него ратует, намерены ли они в самом деле установить его силой или нет. Если нет, то под этим предлогом тревожить и мучить бесплодными наказаниями своих собратьев не только опрометчиво, но и жестоко. Для того чтобы показать, в сколь малой, если не в ничтожной, мере преследование способствует установлению единообразия веры, я задам только один простой вопрос: существовала ли когда в этом королевстве свобода вероисповедания? Если да, то пусть кто-нибудь из священников, однажды подпавших под секвестр, расскажет, как их выдворяли из домов и смогли ли притеснения и суровость предохранить англиканскую церковь
==87 и остановить рост числа пуритан даже перед войной?12 Поэтому уж если вводить единообразие веры насилием, то следует говорить начистоту. Суровость, с помощью которой оно должно водвориться, не может не повлечь полное истребление и искоренение всех диссентеров разом. А насколько это согласуется с христианским учением, началами нашей церкви и реформацией католицизма, я предоставляю судить тем, кто полагает, что бойня во Франции достойна подражания13. Я хочу, чтобы они поразмыслили, установится ли в королевстве спокойствие, укрепится ли его правительство, если наказанием за неявку на литургию и неучастие во всех богослужениях нашей церкви будет смерть (ибо ничем иным единообразия веры не достигнуть) . Римскую религию, которая лишь недавно занесена в Японию и пустила там неглубокие корни (ибо от своих учителей, почитающих матерью набожности невежество, бедные новообращенные переняли весьма мало животворных истин и света христианства и знали не многим более Ave Mary и Pater noster 14), искоренили там только ценой гибели многих тысяч людей; да и то их число стало уменьшаться только после того, как суровые меры распространились за пределы круга преступников и смерть стала карой не только семье, приютившей священника, но и целым семьям по ту и другую сторону от ее дома, пусть они даже ничего не знали о новой религии или были ее врагами. А в дополнение к этому изобрели изощренные долгие пытки, худшие, нежели тысяча смертей, которые кому-то и доставало сил выдерживать четырнадцать дней кряду, но многие отрекались от своей веры, и все же имена их записывались с тем умыслом, чтобы, уничтожив всех поборников христианства, в одночасье забить и этих, ибо японцы полагали, что мнение не искоренено настолько, чтобы не возникнуть вновь, покуда жив хоть один из тех, кто сколько-нибудь знаком с ним или даже знает о христианстве понаслышке. Мало того, там до сих пор не позволяют христианам, торгующим в тех краях, произносить речи, складывать руки или иным образом обнаруживать отличие своей религии. Если же кто думает, что для восстановления единообразия нашей церкви годится такой способ, как этот, пусть хорошенько сосчитает, сколько у короля останется подданных к тому времени, когда это свершится. В этом примере наблюдается ещё одна особенность, а именно что все это было предпринято не ради утверждения единообразия религии (ибо японцы терпят семь или
==88 восемь сект, а различия между иными простираются от веры в бессмертие души до неверия в нее, да и правитель их не стремится и не желает знать, к какой секте принадлежат его подданные, и нимало не принуждает их обратиться в его веру) и вовсе не из отвращения к христианству, которому они некоторое время позволяли спокойно произрастать у них, покуда учение папских священников не внушило им подозрения, что религия — это только предлог, цель же их — власть, и не заставило испугаться за устои государства; такое опасение сколько могли укрепили в них их собственные священники, желавшие искоренения этой растущей религии. Но покажем, какова опасность установления единообразия. Дабы представить этот предмет во всей широте, нам остается обсудить следующие подробности: (1) показать, какое влияние терпимость способна оказать на численность и трудолюбие вашего народа, от которых зависят могущество и богатство королевства; (2) если всех в Англии надлежит привести к единообразию насильно, выяснить, какая партия или партии скорее всего объединятся в силу, способную понуждать остальных; (3) показать, что все, кто высказывается против терпимости, по-видимому, считают, что суровость и сила суть единственные приемы правления и средство подавить любую группу, а это есть ошибка; (4) что по большей части противоречия и различия между сектами не составляют, а если и составляют, то весьма незначительные и второстепенные придатки истинной религии; (5) рассмотреть, почему вышло так, что христианство больше, чем какая-либо другая религия, послужило причиной возникновения стольких сект, войн и беспорядков в гражданских обществах, и могут ли терпимость и широта взглядов предотвратить эти бедствия; (6) что терпимость ведет к упрочению правительства не чем иным, как воспитанием в большинстве единомыслия и поощрением во всех добродетели, которые достигаются посредством принятия и соблюдения строгих законов о добродетели и пороке и расширения сколь возможно условий принадлежности к церкви; т. е. догматы спекулятивных мнений должны быть немногочисленны и широки, а обряды богослужения — немногочисленны и легки, что и есть широта взглядов; ==89 (7) что разъяснение и попытка доказательства некоторых догм, которые, по общему признанию, являются непостижимыми и познаются не иначе как через откровение, равно как требование, чтобы люди усваивали их в пределах, предлагаемых учителями ваших разных церквей, волей-неволей порождают множество атеистов. Но об этом, когда у меня будет больше досуга. ПРИМЕЧАНИЯ ОПЫТ О ВЕРОТЕРПИМОСТИ (An essay concerning toleration) «Опыт о веротерпимости» написан Локком в 1667 г., в то время, когда в Англии вновь ужесточились религиозные преследования. Правительство Реставрации, восстановив в правах и привилегиях стесненную в период революции епископальную церковь и нарушив Бредскую декларацию Карда II, обещавшую религиозную свободу, начало гонения на инакомыслящих. За короткое время, с 1662 по 1665 г., против диссидентов (диссентеров) было издано несколько суровых актов, лишавших лиц, не принадлежавших к англиканской церкви, не только свободы вероисповедания, но и важных гражданских прав. Вместе с тем заметно активизировалась и католическая партия. Обращаясь к правителю Англии, Локк обосновывает необходимость веротерпимости, право на свободу совести, исходя из своего понимания природы человеческого общества, характера человеческих свобод и целей государственной власти. «Опыт о веротерпимости» не публиковался ни при жизни философа, ни в его посмертных собраниях сочинений. Он дошел до нас в четырех рукописных вариантах. Один из них, представляющий собой окончательный текст, хранится в Бодлианской библиотеке в Оксфорде. Другой, найденный в бумагах Шефтсбери, опубликован в 1876 г. Фоке Борном в его книге «Жизнь Джона Локка». Два остальных, наиболее ранний набросок и текст, содержащийся в локковской тетради, находятся в Америке: в Хантингтонской библиотеке в Калифорнии и в частной коллекции Хаутона. Это сочинение Локка, одно из самых значительных среди его ранних произведений, до сих пор на русском языке не издавалось. Настоящий перевод сделан с единственно доступной для нас публикации Фоке Борна: Bourne H. R. Fox. The Life of John Locke. London, 1876. Vol. 1. P. 174—194. Перевод с английского выполнил А. Э. Яврумян, сверил с оригиналом А. Л. Субботин. ' Изложенные в этом абзаце взгляды на цели и границы государственной власти и основания политической организации Локк впоследствии подробно изложил в своем трактате «Опыт об истинном происхождении, области действия и цели гражданского правления». См. в наст. томе «Два трактата о правлении» (Второй трактат).—66. 2 божественное право (лат.).— 66. 3 Имеется в виду Великая хартия вольностей (1215), документ, подписанный королем Иоанном Безземельным, который положил начало конституционным ограничениям королевской власти в Англии.— 66. 4 Т. е. не имеющих отношения к религии.— 67. 5 Даже во времена Локка вопрос о шарообразной форме Земли еще был предметом богословского спора.— 67. 6 Различные христианские церкви и секты по-разному определяют свои обряды. Так, пуритане отвергали коленопреклонение во время причащения, крестное знамение, ношение стихаря.— 69. 7 Имеется в виду обряд вторичного крещения, на котором настаивали анабаптисты (представители радикальной протестантской секты, возникшей в Германии в эпоху Реформации), указывая, что святость крещения требует, чтобы человек принимал его сознательно.—69. 8 Имеется в виду история, изложенная в Ветхом завете (3 Цар. 21).-70. 9 В этом месте, возможно, при переписке рукописи Локк выпустил слово «законы».— 76. 10 Такой знак носили «кавалеры» — сторонники короля Карла I во время гражданской войны в Англии.— 78. ' ' Религиозная протестантская секта квакеров, возникшая в Англии в начале 50-х годов XVII в., не принимала многих ритуалов и условностей (присяги, молитвы вслух, церковных обрядов); квакеры имели обычай не снимать шляпу. В период Реставрации эта секта подвергалась особенно жестоким гонениям.— 78. 12 Имеются в виду преследования, которые терпели во время революции священники англиканской церкви. С конца XVI в. вплоть до самой революции и гражданской войны в Англии, которую и имеет в виду Локк, пуритане — английские кальвинисты, ратовавшие за переустройство церкви в духе последовательного протестантизма,— подвергались суровым правительственным репрессиям.— 88. 13 Имеется в виду массовое убийство гугенотов (протестантов-кальвинистов) во Франции, начавшееся в Варфоломеевскую ночь 24 августа 1572 г.- 88. 14 «Славься, Мария» (лат.) и «Отче наш» (лат.) — две известные христианские молитвы.— 88. Источник:
Локк Дж. Предсмертная речь цензора. 1664. Локк Дж. Сочинения в трех томах: Т. 3.— М.: Мысль, 1988.— 668 с.— (Филос. Наследие. Т.103).- С.54-65. Нумерация в конце страницы. Может ли кто-нибудь по природе быть счастлив в этой жизни?— Нет, не может. Всякий, кто попытается истребить глубоко запавшую в сердца людей любовь к этой жизни и убедить смертных, что из всех несчастий, претерпеваемых ими в сей жизни, наихудшее — это сама жизнь, конечно, либо сам прослывет безумцем, либо — желающим превратить в безумцев всех остальных. А сколь великое счастье обещает природа и сколь жалкое и сколь ничтожное она являет, тому достаточно учат стенания всего рода человеческого, бесплодные надежды, постоянно обращенные в будущее, беспрерывно распинающие дух, как на дыбе, и никогда не насыщающие его. Впрочем, природа даровала нам законы, но и они оказываются не столько привилегией счастливцев, сколько оковами несчастных, удерживающими их в сей жизни; ведь природа заключила всех смертных в этой жизни, как в некоей общей тюрьме, где предостаточно законов и приказаний, спокойствия же и отдохновения нет вообще: руки, измученные трудами, спины, истерзанные побоями, повсюду одни страдания и казни, и бич грозит самому усердию. Такова наша жизнь: сколь низменна и жалка она, тому достаточно учит природа, сотворив нас из земли, с которой жизнь наша схожа уже в том, что обильно уснащена терниями. А если вдруг забрезжит некий огонек небесного нашего происхождения, он в своем дрожащем и трепетном мерцании тотчас устремляется к своим родным местам, принося нам больше терзаний и мук, чем света, и дает нам лишь то, что мы в болоте нашего низменного существования начинаем чувствовать свое горение, страдая и сгорая в пытках заключенного в нас невидимого огня. В результате кража Прометея' принесла нам горя не меньше, чем самому ее свершителю, ибо жизнь наша продолжается лишь в наказание и пожранные внутренности возрастают вновь лишь для того, чтобы возрастала и всегда была бы в изобилии пища для мучений. Так природа сме-
==54 ется над нашими желаниями и не дарует нам в этой жизни никакого счастья, а лишь желания и сожаления. И ничуть не добрее в этом смысле оказывается философия, в потоке величественных слов которой несчастные смертные чувствуют себя беспомощными и жалкими. Она являет нам множество своих богатств, но все это лишь словесные, а не человеческие богатства. Все эти тонкие и остроумные рассуждения о высшем благе могут помочь человеческим несчастьям не более, чем удары меча в сражениях — исцелить раны. Счастье от нашей жизни столь далеко, что из сих болотных низин невозможно и заметить его, а философы в поисках счастья преуспели лишь в том, что убедили нас в его невозможности. Аристотель сам напрасно искал счастья, которому учил других, и только тогда перестал мучительно бороться с волнами, захлебываясь в пучине, когда сам бросился в море и обрел в Еврипе большее спокойствие, чем во всей своей жизни2. Ну а если войдешь в Портик3, ты обнаружишь там стоиков, с превеликими усилиями творящих своего блаженного мужа, а чтобы был он вполне закален против всех ударов судьбы и более совершенен, чем может создать сама природа, они то и дело перековывают его на наковальне. И вот, желая создать человека, свободного от всех аффектов, а посему счастливого, они уничтожают человека и вместо счастливца в конце концов создают разукрашенное пышным убором слов бревно, преподнося в итоге человеческому роду счастье, которым невозможно ни пользоваться, ни наслаждаться. Совершенно противоположным путем направляются к своему счастью эпикурейцы, с тем же результатом пытающиеся утолить свои желания, с каким стоики — их уничтожить, так что прекрасные сады Эпикура4 рождают ничуть не лучшее счастье, чем бог — в садах египетских, хотя ни у первого, ни у второго нет недостатка в истовых почитателях, ибо всякий сражается за высшее благо собственной секты, как за высшее божество. И пока философы с таким душевным напряжением, с такими умственными ухищрениями сражались между собой, родилась всеобъемлющая, подобная океану философия, в которой очень много остроумия5, покоя же нет совсем. Там можно найти многое, радующее своим разнообразием, потрясающее своим величием и способное доставить наслаждение духу; но коль скоро захочешь ты остановиться, дабы твердо опереться на что-то, оказывается, что ничего надежного и устойчивого нет, и эти бесконечные волны, окружающие и захлестывающие тебя, бросающие в разные стороны бес-
==55 покойный и беспомощный дух, не могут утолить страстную жажду счастья. Так и природа и философия уже в самих своих истоках порождают лишь стенания и не приносят успокоения; и если при самом рождении рода человеческого, когда мир был еще почти пуст, во времена младенчества вселенной, быть может, было и больше детских погремушек, но не меньше было и слез. Я знаю, есть люди, беспрестанно возносящие шумные хвалы прошлому, которые ничего не признают замечательным, даже — посредственным, если это не слывет древним, у которых, пожалуй, все древнее, кроме нравов; как будто бы предки наши настолько же были счастливее нас, насколько старше. Из преданий мы знаем, что в прошлом был золотой век, но который, по-видимому, всегда таился там же, где и родился,— в фантазиях поэтов. А если бы этот золотой век, о котором с такой тоской вспоминают, вернулся бы вновь, представьте себе, пожалуйста, мои слушатели, что это было бы за счастье, если там правил бы старый, тупой и злобный Сатурн, со своей «отеческой» любовью к сыновьям готовый сожрать все юное!6 Уж лучше пусть будет век Юпитера, который называют свинцовым!7 Пусть прошлым восхищается старость, пусть наслаждается утраченными ею благами, жалуясь на настоящее: никто не может быть счастлив прошлым, и не нужно завидовать старцу, который «восхваляет минувшие годы, ранние годы свои»8. Что удивительного, если тому, кто смотрит через увеличительное стекло, все находящееся на далеком расстоянии представляется более ярким и более крупным? В нас самих заключено и должно принадлежать нам все, что делает человека счастливым, и злоречивого9 Терсита никто не назовет лучшим и более счастливым лишь за то, что он жил в век героев и был современником Пелида и Улисса10. Счастье есть нечто большее, чем то, что может вместиться в краткий промежуток нашей крошечной жизни. Поэтому если бы даже природа дарила нам годы Нестора", она бы все равно не делала нас счастливее, вместе с продолжительностью жизни принося нам и старость. Кто поверит, что человек становится счастливым тогда, когда теряет самого себя и когда сам лишается собственной природы? Ведь если бы ему изобразили его собственный облик, он показался бы столь же страшным самому себе, сколь смешным для других. Ибо, глядя на тех, чей человеческий облик разрушила старость, превратив их лик в некую страшную маску, можно видеть, как природа устраивает своего рода спектакль, создавая и са-
==56 мих поэтов, и актеров, смешных в безыскусственной правде. Жизнь никогда никого не приводит туда, где он мог бы быть доволен самим собой, а вечно отправляет его в погоню за отдаленными благами в будущем, вечно алчущего и никогда не достигающего их. А что, если бы природа оказалась такой же безмерно доброй матерью, какой она и слывет, и стала бы осыпать дарами своих плачущих детей, какую бы пользу принесли благодеяния, которые рождают тревогу, которые убивают? Изобилие благ ведет за собой волнение, пресыщение, пьянство; более доступны ветрам и бурям волны в открытом море, и в великом счастье всегда больше треволнений и страданий. Что пользы от доброты природы, если избегнувшие ее жестокости погибают от ее же снисходительности? Уж лучше мне попасть на вилы, чем быть задушенным в дружеских объятиях! Больше жестокости в том, кто нападает на доверившегося его защите и беспечно радующегося своей безопасности, и, видимо, недостаточно простого убийства тому, кто внушает надежду на счастье, чтобы отнять и то и другое в тот момент, когда расстаться с ними особенно жалко и мучительно. Ужасно переносить жизнь, отягощенную таким множеством страданий, но еще ужаснее — любить ее; и если мы не желаем покидать тюрьму, несмотря на множество открытых повсюду дверей, значит, мы несчастны не только по нашей человеческой доле, но и по собственной воле. Самое страшное несчастье в нашей жизни — это то, что оно, это несчастье, нравится нам; страшнее всего то огорчение, которое нам приятно. Уступая его силе, человек ни сам не ощущает страдания, ни удостаивается сострадания от другого. Единственное, что можно еще прибавить к этим несчастьям,— то, что мы заблуждаемся в них, и то, что мы радуемся им. Ведь жизнь наша столь несчастна, что она разрушает саму радость, и только безумец способен радоваться. Ведь это же поистине безумие, когда каждый в полном сознании, добровольно и с радостью старается удержать ту жизнь, в которую он вступил против своей воли, рыдая, уступая лишь требованиям природы, когда восхищается и всей душой стремится к тому дару природы, который он не мог принять без страдания и слез! Так мы по глупости нашей медлим на пороге и жалуемся, а войдя, ликуем и пляшем, как будто бы в тюрьме тягостен лишь вход и те ужасы, которые поначалу казались непереносимыми, стали со временем нам приятны. А между тем нет общего утешения для несчастных: ведь тех, кого объединило общей судьбой несчастье, разъеди-
==57 няет несогласие в мыслях и вооружает друг против друга, мы ненавидим, а не утешаем собратьев по страданию и равно льстим себе и завидуем другим. О сколь блажен жребий тех, кто не знает иного счастья, кроме тягостей и ужасов, когда каждый страдает и от собственной боли, и от чужой зависти! Так прощайте же, печальные радости жизни, земля не может дать ничего, достойного наших желаний, кроме могилы! Живым даже сами наслаждения тягостны, мертвым и земля будет пухом. Плоды, травы и все, что родится на поверхности земли, природа как бы выбросила наружу и пожелала сделать кормом для животных; здесь обретаются люди вкупе со скотом, как бы у общей кормушки, и невозможно надеяться на что-нибудь замечательное тому, кто оказался в столь неблагодарном сообществе; мы живем там милостыней, как будто нас вышвырнули из дома, и, подобно нищим, кормимся у порога, ибо все великолепное, все драгоценное природа скрыла глубоко внутри, в дальних покоях, и под землю приходится опускаться не только тем, кто ищет богатство, но и счастье. Только тогда мы истинно богатеем и насыщаемся ее дарами, только тогда отдает она нам себя целиком, когда раскрывает нам свои объятия, нежно принимая нас, возвращающихся в ее лоно. С основания мира единственным счастливым веком оказался тот, в котором сам мир обрел могилу, и тому потоку зол, который обрушивается в сей жизни на род человеческий, ничто не могло помочь, кроме потопа. И в этой всеобщей катастрофе единственный оставшийся в живых, Девкалион 12, лишившись всего и потеряв весь мир, претерпел кораблекрушение и слезами своими лишь увеличил волны, которыми был гоним. Следовательно, нужно когда-то разрушить эту природу, сбросить сей хрупкий и грязный покров души; счастье, это великое божество, не может обретаться в столь мерзком и тесном жилище. Все, что для нас тягостно, проистекает из тела, и только тому, кто покинул землю, не страшны бури; если ты ищешь исхода несчастий, необходимо самому прекратить свое существование. Пока мы пользуемся светом жизни, он влечет нас только к страданиям и горестям; тот, кто жаждет покоя, должен погасить этот свет; ведь именно солнце порождает тень, и всем, что ни есть у нас горестного, мы обязаны нашей же жизни. Кого может удовлетворить мир, который меньше великой души, который не способен удовлетворить даже одного человека в его победах? Для любого стремящегося к счастью этот мир — то же, что был он и для Александра,— тюрьма, ==58 1 1 и слишком тесная для духа, рожденного ради более великого13. Поэтому-то часто в самый момент смерти этот дух волнует тело и нетерпеливо сотрясает члены, ища выхода и не выдерживая промедления: конвульсивные и судорожные движения умирающих — это не страдания, а пляски души, разрушающей оковы своей тюрьмы и ликующей от близости свободы. Декану д-ру Феллу 14 Но что же я своими разговорами откладываю долгожданную радость смерти? Я охотно бы тотчас пошел ей навстречу и тихо сошел бы к молчаливым теням, если бы не считалось весьма недостойным уйти, не сказав слов прощания тому, кому я прежде всего обязан вступлением в эту жизнь. Ибо твои благодеяния, оказанные мне, почтеннейший муж, столь огромны, что и сама смерть не сможет уничтожить память о них. Я охотно стерплю забвение после смерти всего, что в этой жизни свершил я сам либо претерпел от других, но Судьба простит меня, если и перейдя через Лету, и среди теней я буду возносить тебе хвалы, ибо одной жизни недостаточно ни для подражания твоим добродетелям, ни для восхваления их. Но и сие обширнейшее поле славословия вынужден я покинуть, так как уже задыхаюсь и вот-вот испущу дух, и не только потому, что мне не хватило бы ни сил, ни времени, ни таланта, но и дабы не показаться на пороге смерти столь безумным, чтобы полагать, что заслуги твои нуждаются в восхвалении. Но я скажу, что думаю и что вместе со мной думают все присутствующие: то счастье, которое в постоянной тревоге смертные напрасно ищут в других местах, обретается только здесь, под твоим владычеством, и счастье это все признают столь великим, что даже уверены в необходимости некоего вмешательства, которое бы умерило твое благотворное влияние, дабы введенные в заблуждение здешним благолепием люди не сочли бы, что это и есть те самые места блаженных, где предстоит остаться навеки. И все же мы полагаем, что это место ближе всего к небесам и более других подобно им, ибо мы знаем, что и на самом небе среди планет, воздействующих на наш мир, есть некоторые не столь благосклонные и что иной раз Сатурн объединяется с Юпитером. Как бы то ни было, что бы нам ни предстояло, мы все радуемся тому, что, пока все мы, прочие жалкие людишки, кратковечные и бессильные, ==59 рождаемся, живем и вскоре умираем (а это обычно случается с не знающими меры), ты один остаешься бессмертным и подобным Юпитеру не только добротою, но и продолжительностию твоей власти. Заместителю декана д-ру Мейну 15 К твоим стопам, почтеннейший муж, повергаю я фасции16 моего консулата и передаю тебе ровги, дабы потрясала ими десница более мощная, нежели моя дрожащая рука, которая была слишком слаба для них, и надеюсь, что тогда наконец возродится гений этого разрушающегося дома, когда ты магическим жезлом своим вызовешь манов17 давно уже оплаканного учения и покойных ныне талантов. Ибо кто бы честолюбиво не желал обладать тем искусством, которое способно вернуть нам хотя бы тени почтенных наших предков? Такого рода магия полезнее и безобиднее той, что должна страшиться судейского дознания или чтения «Отче наш» . Мы знаем, что некогда ты уже свершил нечто великое, и никто не сомневается, что и теперь можешь ты вместе с Орфеем укрощать диких зверей, окажись они здесь, вместе с Амфионом передвигать камни и оживлять деревья 19, ибо, движимые твоей волшебной песней, заговорили даже бессловесные твари — твой талант даровал им голос, в котором отказала природа. Пребендариям 20 Сегодня я получаю величайшую награду за прожитую жизнь: вы, досточтимейшие мужи, присутствовавшие некогда при рождении моей власти, пожелали присутствовать и в час смерти ее и за труды моей жизни воздать славою смерти. Судьба поистине достойная Цезаря: в сенате завершить одновременно и жизнь и власть, погибнуть на глазах стольких почтенных мужей 21. И особенно почетным явилось для меня то, что я чувствую в вас при равном с ними достоинстве большее доброжелательство. Ведь вы и каждый от себя, и все вместе официально оказали мне множество огромных благодеяний, среди которых на первое место ставлю я эту порученную мне вами цензорскую должность. Если во время исполнения мною этой должности случилось что-нибудь вопреки обычаю неприятное, то винить в этом следует выпавшие на мою долю роковые
К оглавлению ==60 обстоятельства и — менее всего — мои намерения. Сознаюсь, я всегда считал это бремя слишком тяжким для моих плеч, однако же вопреки своему желанию, уступая вашим настояниям, я нес его с той твердостью, с какой мог, а когда становилось оно невыносимым, я всегда находил в вас поддержку моей немощи, так что, сколь бы ни была велика долженствуе-мая вам хвала за доброе ведение дел, не меньшая слава подобает вам и за помощь, которую оказывали вы другим. Что бы ни думали обо мне прочие, вы по крайней мере не можете обвинить меня в стремлении к власти, ибо я противился этому и ничто не могло принудить меня повелевать другими, кроме желания повиноваться вам. И если другие счастливее исполняли почетные ваши поручения, то, конечно же, никто никогда и не получал и не слагал этих полномочий с большей благодарностью. Магистрам Прощайте и вы, великолепнейшие магистры, ученейшие умы, которых только мой несчастливый год посмел назвать неостроумными, чего никто никогда не мог и подумать. Но оставим другим их остроумие и их красоты стиля, нам же не подобает быть столь красноречивыми; однако же и в этой вашей скромности есть кое-что, от чего другие могут весьма разбогатеть, а я безусловно считал бы, что смертью своею обрел бы бессмертие, если бы был способен подражать любому из вас искусством красноречия. Коллеге магистру Вудроффу 22 Прощай же и ты, дражайший брат, спутник, нет — вождь и утешитель в жизни моей и трудах. Я счастлив тем, что ты остался в этой жизни, пережив меня и сохранив власть, дабы всем стало известно, что твоя власть нуждалась в помощнике меньше, чем это обычно бывает с остальными. И так как наша близость сделала меня сопричастным твоей славе, то все, что я при жизни ни заимствовал у нее, я сполна возвращу со смертью. Ведь при жизни я был лишь тенью, в тебе заключались вся сила и вся мощь власти, и мы с тобой явили то, что рассказывают о Касторе и Поллуксе 23, так что, хотя нас было два брата, жизнь была только одна, и это была твоя жизнь. Поэтому неудивительно, если в обоих был один и тот же дух, ==61 всегда единое суждение, и если мы и не могли действовать с равными силами, то, по крайней мере, мы всегда были единодушны. Ведь если я не мог ничего другого, я должен был хотя бы являть единодушие во всем. Так прощай же, ты, которого связали со мной и общие обязанности, и общие мысли, живи счастливо, и пусть твои три дня24, как бы мал ни был этот срок, станут вечностью благодаря твоим деяниям. Прощаясь с другими, должен поблагодарить и вас, любезнейшие веспиллоны25, за то, что вы на свои средства украсили мое погребение, как обычно устраиваются самые торжественные похороны, где само тело лишь малая их часть, а сверкающие впереди процессии факелы и блестящие украшения свидетельствуют не столько о заслугах умерших, сколько о щедрости живущих. Вы щедростью вашей заставили сверкать костер скромного человека, и тот, кто не смог прославиться своей жизнью, стал по крайней мере знаменит благодаря блеску погребального костра. Так метеоры, рожденные из земли и поднятые некоей могущественной силой ввысь вопреки собственной природе, снова падают вниз, на свое прежнее место, испуская некое свечение. Мне приятно, что я пал так, что, оказавшись рядом, могу хотя бы подражать нравам тех, чьей хвалы мне не удалось стяжать на сем скользком поприще и в непривычном для меня деле. Бакалаврам Прощайте и вы, уж не знаю, как лучше назвать вас, соратники или учителя? Ибо признаю вас победителями, будучи не раз поверженным вами. Вы явили себя на этой философской арене такими, что каждый из вас может показаться и Аристотелем, глубоко познавшим природу и род человеческий, и Александром26, сумевшим покорить все. В этом году я участвовал в поединках с вами и всегда выходил из них одновременно и побежденным и обогащенным. И в своей победе вы явили великую человечность, ибо то, что ваши аргументы, перед которыми мне приходилось отступать, отнимали у моей репутации, они прибавляли моей учености. Напрасно искал бы я этот не раз ускользавший от меня закон, из-за которого велось все сражение, если бы существование этого закона, в котором отказывал мне ваш язык, не подтверждала бы сама ваша
==62 жизнь, так что становилось неясным, опровергают ли ваши аргументы закон природы, или правы ваши его-подтверждают27. Ученикам Прощайте, наконец, и вы, талантливейшие юноши, рядом с которыми я жил как мог. Ведь в затруднительном положении оказывается, не имея возможности управлять по справедливости, тот, кому не позволено свободно судить о том, кого наградить, а кого наказать, если его с громкими криками увлекают в противоположные стороны Прощение и Побои. Хотя, может быть, старинная дисциплина и требовала последних, однако они явно не подобают ни моей руке, ни вашим нравам, ибо вы с таким рвением предавались достойнейшим занятиям, что для большинства из вас был я не столько цензором, побуждающим к труду, сколько свидетелем, восхваляющим ваше трудолюбие. Что же касается проступков, то, если и были какие-то, вы их искупили, предоставив себе возможность стяжать похвалы, мне же — воздать их, и, как это иногда бывает, небольшие препятствия лишь заставляют идти быстрее пробирающихся через тернии. Память обо всех этих провинностях исчезнет вместе со мною, будет погребена вместе со мною, как и до сего времени оставались они скрытыми и утаенными мною, и тень цензора никому не должна быть страшна. Я не помню, чтобы кто-нибудь был упрям и непослушен, ибо среди такого множества заслуживающих хвалы мне хочется забыть о маленькой горстке дурных; ведь прилежание, честность, ученость, талант большинства таковы, что легко способны искупить безделье некоторых, подобно тому как пятна на солнце в таком его блеске незаметны; итак, всех вас объявляю талантливыми, усердными, послушными. И пусть никто из тех, кто сознает за собой что-то дурное, не думает, что это говорится мною только по обычаю, как это всегда делают произносящие прощальную речь, и что я хвалю то, чего сам не одобряю; пусть он лучше учится любить и почитать добродетель, слава которой столь велика, что распространяется на всех вокруг нее и приносит пользу даже тому, кто ею не обладает. А если бы кто захотел сделать ее своим достоянием, существуют прежде всего два места, которые должно всегда посещать как можно чаще: аудитория, дабы научиться рассуждать, и храм, дабы научиться молиться, ==63 именно так становятся философами и так — теологами. Ведь если кто-то из вас, ставши впоследствии церковным наставником, во время молитвы вдруг потеряет дар речи, все сочтут этого Тимофея, хотя бы ему помогал сам Павел 28, не евангельским рыбаком, а рыбою. Но что это я, великий болтун, на пороге смерти, ни на что уже не способный, даю, однако же, советы весьма опытным людям? 29 И, оглядываясь вокруг себя, я, кажется, не нахожу ничего, что я, умирая, мог бы пожелать лучшего этому дому и большего — вам, чем то, чтобы большинство из вас было бы подобно самим себе, остальные же — стремились соперничать с вами. И вот, наконец, я прощаюсь с цензорской властью, отказываюсь здесь от всех грозных слов, жестов, суровости, отбрасываю и все высокомерие, надменность и грозное выражение лица, которых у меня, правда, никогда не было, но некоторые считают их необходимыми цензору. Я прожил, быть может, недолго для этой ученой республики и для собственного счастья, для всех же вас и для себя самого — слишком много. И, стоя на пороге смерти, в самом преддверии счастья, откуда уже можно увидеть места блаженных, я бы не хотел вновь обращаться мыслью к прошлым несчастьям и в воспоминании вновь воскрешать их: достаточно того, что они однажды случились. Однако следует уважать обычай, особенно на похоронах. Поэтому вот что я кратко скажу вам. Я вступил на это жизненное поприще, как и все младенцы, слабым, дрожащим и страдающим; первые годы мои, как и у всех начинающих жить, были достаточно приятны, да и следующие за ними не несли с собой ничего тягостного, кроме обычных жизненных забот; однако на долю старости моей, когда я уже был близок к смерти, пришлась тяжелая и горестная болезнь, и здесь можно даже заподозрить некое коварство, ибо невозможно найти достаточно основательную причину для подобной бури30. Такой конец был уготован моей жизни, столь плохо согласующийся с ее началом, поскольку судьбам было угодно, чтобы мой год оканчивался рыбой31. Но я навеки прощаюсь и с этими заботами, и с этим домом; достаточно быть несчастным один раз, т. е. жить однажды. Одно остается, что утешает меня в моей судьбе и в самой смерти: мне позволено умереть достойной смертью, погибнуть, следуя тому же закону природы и этого дома, с которым я жил согласно, как мог. Я с легкостью протягиваю шею, столько раз избегавшую опасностей, ибо дело еще не дошло до веревки, и я уверен, что ни в моей жизни, ни
==64 в моей смерти не найдется ничего, за что кто-нибудь будет иметь основание требовать ту роковую монету как плату, положенную палачу. Конечно, жилище сие слишком величественно и воздвигнуто при достаточно счастливых предзнаменованиях для того, чтобы не превратиться в застенок, и нет нужды набрасывать на шею петлю и грозить повешением той жертве, которая добровольно направляется к жертвеннику и охотно идет навстречу смерти. И вот наконец, если у кого-то еще сохраняется гнев, перед ним Жертва, которая удовлетворит его жажду мщения и всеобщее ожидание, мне же дарует покой. А если я своею жизнью причинил обиду еще кому-то, точно так же как и самому себе, смерть, я полагаю, всем принесет успокоение, и из пепла не разгорится пламя гнева. Никогда и никому не было отказано в покое, которого искал он в могиле. К этому покою спешу я ныне. Наконец-то перестану я быть в тягость и вам, и самому себе; вместе с дыханием отбрасываю я и все волнения и не желаю долее откладывать избавление от всех страданий, которое могу я явить себе одним-единственным словом: Умираю. Примечани ПРЕДСМЕРТНАЯ РЕЧЬ ЦЕНЗОРА. 1664 (Oratio censoria funebris) В 1664 г. Локк был цензором моральной философии в колледже Крайст-Черч, где он в то время преподавал. Обязанностью цензора в Оксфорде было следить за дисциплиной студентов, и уход с этой долж- ==627 ности по традиции сопровождался шутливой церемонией «похорон цензора». Речь Локка была подготовлена для этой церемонии и выдержана в соответствующем тоне. Но в ней не только с юмором описываются треволнения жизни, от которых освобождает лишь «счастье» смерти, но и содержатся важные данные о деятельности Локка в стенах колледжа. Некоторые высказанные в ней мысли явно перекликаются с положениями «Опытов о законе природы», вместе с которыми эта речь сохранилась в одной из записных книжек Локка. «Предсмертная речь цензора» была издана фон Лейденом в 1954 г. вместе с «Опытами о законе природы»; с этого издания она впервые переводится на русский язык. Перевод с латинского выполнил Н. А. Федоров. ' Согласно древнегреческому мифу, титан Прометей похитил с Олимпа огонь и принес его людям. Зевс повелел приковать Прометен к скале на Кавказе, и ежедневно огромный орел терзал печень титана. За ночь печень вновь вырастала, чтобы орел мог получить пищу, и муки Прометея длились века.— 54. 2 Существовала легенда, что Аристотель, не будучи в состоянии решить проблему сильных приливов и отливов в проливе Еврип, отделяющем остров Евбею от Беотии, бросился в него.— 55. 3 Древнегреческая школа стоиков получила свое название от живописной Стой — афинского портика (крытой галереи), в котором встречались философы.—55. 4 Древнегреческий философ Эпикур (341—270 до н. э.) свою школу в Афинах основал в саду. Отсюда впоследствии возникло название школы «Сад Эпикура» и прозвище эпикурейцев — «философы из садов».— 55. 5 Латинское sal., употребляемое здесь, имеет значения «соль» и «остроумие», и Локк пользуется двусмысленностью этого слова.— 55. 6 С древнеримским богом Сатурном (аналогом древнегреческого бога Крона) в античной мифологии были связаны представления о золотом веке — эпохе всеобщего равенства и изобилия, а также предание о боге, пожирающем своих детей.— 56. 7 Античная мифология с властью Юпитера связывала наступление серебряного века и последующие за ним медный и железный века. В системе же алхимической символики с планетой Юпитер связывали олово, которое на латинском языке именовалось «белым свинцом». Видимо, поэтому Локк, интересовавшийся алхимией, и употребил такой эпитет для века Юпитера.— 56. s Квинт Гораций Фланк. Наука поэзии 173—174 // Соч. М., 1970.— 56. Слово «злоречивого» в тексте приводится на древнегреческом.— 56. 10 Терсит — греческий воин, пререкавшийся с Агамемноном и другими вождями в собрании воинов под Троей. Его имя стало нарицательным для всякого болтливого, злоречивого человека. Улисс (римск.) — Одиссей, мифический царь острова Итака, герой гомеровских поэм «Илиада» и «Одиссея». Пелид — Ахилл, сын Пелея и Фетиды, мифический греческий герой, одно из главных действующих лиц «Илиады».— 56. ' Мифический царь Пилосса Нестор дожил до глубокой старости и ко времени Троянской войны, участником которой он был, царствовал уже над третьим поколением людей.— 56. ' Согласно древнегреческой мифологии, Девкалион и его жена Пирра были единственные из людей, спасшиеся на корабле во время всемирного потопа, который Зевс обрупюл на Землю в наказание роду человеческому за его преступления.— 5S. ==628 13 Речь идет о царе Македонии, знаменитом полководце и завоевателе Александре Македонском (356—323 до н. э.).— 59. 14 Джон фелл (John Fell, 1625—1686) был деканом колледжа Крайст-Черч с ноября 1660 г.— 59. 15 Джаспер Мейн (Jasper Mayne, 1604—1672) являлся заместителем декана и каноником колледжа Крайст-Черч; он известен как поэт и драматург.— 60. 16 Атрибуты власти римских высших магистратов, в данном случае консулов.— 60. Согласно древнеримским религиозным представлениям, маны — души умерших.— 60. 18 Известная христианская молитва.— 60. 19 Согласно древнегреческим мифам, легендарный фракийский певец Орфей своим пением и игрой на лире укрощал диких зверей, а под звуки лиры Амфиона камни сами складывались в стены.— 60. 20 Так именовалась в англиканской церкви категория духовных лиц, которые получали часть церковного дохода.— 60. Римский диктатор Гай Юлий Цезарь был убит заговорщикамиреспубликанцами 15 марта 44 г. до н. э. в здании сената на глазах у сенаторов.— 60. 22 Бенджамин Вудрофф (Benjamin Woodrofie, 1638—1711) был цензором в колледже Крайст-Черч в одно время с Локком.— 61. 23 Имена мифических героев-близнецов Кастора и Поллукса, культ которых был распространен в различных областях Древней Греции, а затем и Рима, стали синонимом неразлучной братской дружбы.— 61. 24 Вудрофф должен был сложить с себя обязанности цензора через три дня после Локка.— 62. 25 В Древнем Риме веспиллонами назывались люди, выносившие и хоронившие тела умерших бедняков.— 62. Имеется в виду Александр Македонский.— 62. 27 Это место речи свидетельствует о том, что в 1664 г. Локк читал в колледже лекции о законе природы и обсуждал эту тему со своими коллегами и учениками. Видимо, для этой цели он и имел в записных книжках текст своих очерков о законе природы.— 63. 28 Этот образ, по-видимому, навеян наставительным тоном посланий апостола Павла к Тимофею.— 64. 29 Начиная со слов «А если бы кто захотел...» до этого места текст в рукописи подчеркнут.— 64. 30 Видимо, имеется в виду инцидент, когда цензор Локк держал ответ перед деканом и капитулом за штраф, наложенный на одного из служителей колледжа.— 64. 31 Возможно, здесь Локк метафорически использует то место из Горация (Наука поэзии 4), где поэт говорит об уродливой композиции, изображающей прекрасную женщину, тело которой переходит в рыбье. Вместе с тем речь может идти о том, что время окончания цензорских полномочий Локка совпадает с зодиакальным знаком Рыбы.—64. Джон Локк, т. 3 Источник:
© Copyright: Дмитрий Садченко, 2010.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
