Праздник к нам приходит

Адвоинженер: литературный дневник

Скоро придется отписывать поздравления. С чем понятно. И форма есть - поздравляю, желаю. Можно конечно диспозиции добавить - не смотря на ..., эти трудные для нашей родины дни...
Людям нравится, когда красится, припомаживается привычность. Иначе, чем объяснить повышенное внимание к свадьбам, дням рождения, праздникам или похоронам. Плюсов масса - забвение обид, прощение грехов, раскрепощение и флирт. Если повезет - кураж, эйфория, танец. Рождественское чудо, в конце концов.


Первый раз услышал имя лет в... Не помню - мало. От Гоши. Сказал, вождь Ленин, а тот поправил - Ленин и Сталин. Мол, тоже в мавзолее лежит - двое их там, короче.
Удивился - по телевизору показывали одного. И на мавзолее было написано Ленин. Спросил - отец замахал руками, зашипел. Понял, неуместно - раз папа сердится.


Потом, гуляя по Феодосии, наткнулись на пустой постамент в парке. Остальные были в порядке - девушка веслом, пионер трубой, ведмеди шишки.
Только приблизились, как солнечный, погожий, крымский денек отступил и внезапно наползла прохладная сумеречная тишь. С окрестных деревьев, будто по команде, сорвалась зловещая черная стая, набежали тучи и поднялся ветер.
Тут был памятник Сталину, шепотом сказала Маришка. От пустоты, сумрака, заброшенности и шепота стало не по себе.
Рано или поздно, что-то прояснилось - страшный человек, руководил страной, наводил ужас на весь земной шар, но умер за восемь лет до моего рождения.


Шло время. Сталин прятался, но уже не так рьяно. Нет-нет и проскользнет - то в фильме, то в разговоре. К четырнадцати картина уточнилась - уничтожил интеллигенцию и ленинскую гвардию. Видных военачальников, комиссаров, наркомов, писателей, ученых, поэтов.
С его подачи возникли лагеря и колонии, а он, поглощенный репрессиями, не подготовился к войне, поэтому длинно отступали и несли гигантские потери в сорок первом, а после войны организовал травлю генетиков, врачей и евреев.
Говорилось шепотом, по секрету, с оговоркой "никому, никогда". И вообще, все порядочные люди антисталинисты, но вслух нельзя - кегэбэ подслушивает.


Иногда раздавалось противоположное. Алик - законченный, беспримесный сталинист. Считал, при усах дело шло как надо, но кукурузник махом все просрал, а дарагой Леонид Ильич просто алкаш и придурок.
Сталинистов было немного - в основном люди попроще или бывшие военные.
Выйграл войну, в один голос утверждали они. Построил заводы-гиганты, красивые дома, пионерские лагеря. Создал самую могучую в мире армию, лучшую физику, супер-оборонную промышленность. Снижал цены, сажал нерадивых чиновников, расстреливал казнокрадов.


Интеллигенция Кобу ненавидела, при каждом удобном случае демонстрируя презрительное, непримиримое отношение. Мандельштам, Меерхольд, дело врачей, ленинградское дело, тридцать седьмой, Гулаг. Длинный перечень. Но более всего убеждали ссылки на личный или семейный опыт - лагеря, лагеря, лагеря. И реабилитация. Массово.


Деда забрали в тридцать седьмом. Правда, быстро отпустили. Хватило на всю жизнь. Старшая сестра бабы Поли, чахоточная, загремела по пятьдесят восьмой. Воркута - там и почила, царствие небесное.
Среди родственников, друзей и знакомых полна коробочка - в каждой семье имелись выпускники таежных или полярных университетов.
Плюс между строк, там и сям - книги, фильмы, спектакли, намеки, оговорки, поминания - тридцать седьмой, места не столь отдаленные, Магадан.


Голоса, те напрямую, без стеснения. Галич и Солженицын.
Короче, к шестнадцати сомнений не осталось - исчадие. Все, буквально все уважаемые, творческие, пожившие оказались претерпевшими, что уж говорить за еврейских - люто, с дрожью и болью в сердце поминали отца народов. Выбирать было не из чего.


Другое дело "комиссары в пыльных шлемах". Тут сложнее. Сам Окуджава выжал слезу. Романтики, ранняя, героическая или мученическая смерть, светлые идеалы, стальные глаза.
И шестидесятники. Даже Стругацкие видели будущее как большую научную лабораторию - что может быть лучше.
Коммунизм - добро, Революция - жестокая необходимость во благо добра, а Сталин - зло. Так сложилась фигура.
Весь подлый, вонючий, мерзкий совок - от Сталина, а хорошее, пусть местами, немного, исключительно благодаря интеллигенции - Серебряный век, Шестидесятники, Ленком, Таганка и Современник.
В отличии от икон подземелья, все те, кто состоял в союзе писателей, художников или композиторов, заранее объявлялись продажными, так как творили тленку, отрабатывая партийно-людоедский заказ.


Получалось, связи между тридцать седьмым, девятьсот семнадцатым и гражданской войной не было. Просто хитрое исчадие, обманом и подлостью завоевав власть, чтобы удовлетворить свои людоедские амбиции и дикие комплексы, всех хороших поставило к стенке. И если бы не Хрущ и двадцатый съезд, истребили бы поголовно всех мыслящих и настоящих.


В перестройку пойдет валом, стеной, стремительным домкратом - дети Арбата свое возьмут, а на вопросы о Победе, Науке, Спорте, Образовании и Медицине будут отвечать односложно - вопреки.


И я, что самое удивительное, я, которому жизнь улыбалась с первых дней, с пеной у рта, высоким гражданским пафосом и заломленными руками буду костерить, проклинать и ненавидеть - как-будто лично прошел лагеря и доносы, коммуналки и лишенчество, застенки, лесоповал и поражение в правах.


Разоблачительный Двадцатый съезд обернется тайным сговором, списавшим ответственность с тех, утомленных кроваво-красным солнцем и расселенных домах вдоль набережной Леты, кто обманом-предательством выдрал власть в семнадцатом и разжег братоубийственную гражданскую, пригвоздившим кромешный ужас железно-советского века к чахлой груди кремлевского горца и, в конечном итоге, развалом союза.


Лишь спустя многие печали уразумею, что голосил и взывал не от себя лично - через плачи, стоны и обличения вещало поруганное, запуганное и преданное им господствующее сословие -владельцы смыслов.


Те, которые заклинали, призывали революцию весь девятнадцатый век, мечтали, бредили свержением самодержавия. Разбуженные декабристами, укушенные Белинским и Писаревым, приставленные к делу Бакуниным-Нечаевым, они создавали кружки и подполья, метали бомбы, писали манифесты.
Презирали, ненавидели русское бессловесное бытие, кондово-допотопный крестьянский быт и тихое, свечное православие. Истово верили в возможность построения Марксова царства, наступления эры справедливости и свободы.
Не знающие труда, сохи или станка, умненькие Раскольниковы, погребенные примитивной идеей самовозвышения-самопожертвования, идеей насильственного осчастливливания беспросветного коллективного чумазого, превращения "лапотной" России в сверхдержаву немецкого типа. Мало - всемирной революции, на топливо для которой сгодился подручный народ.
Те, которые, расплевавшись, разделавшись с Христом, возлюбили, выкормили, обучили и выпустили на свободу бесов - мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови - господи благослови.
Полыхнуло, да так, что не осталось ни одного постороннего - накрыло всех.
И те, кто дал прекрасное, поэтическое или литературное оформление революционной романтике, эстетике крови, этичности убийства во имя светлой идеи.
Кто с верного винта стирал многострадальные позоры, жег усадьбы, топил в крови соседей, а потом, уже будучи героем, шел служить в Наркомпросс.


Слово - хитрая штука, многогранная, таинственная. Владельцы смыслов умеют повернуть на девяносто, развернуть на сто восемьдесят, обратить в отрицание или ничто. Вроде, нематериальное, на самом деле - живее всех живых.
Привнеся в русскую бессловесность чужое слово, обернув его пафосом праведной крови, исцеляющего огня, искупительной жертвы и справедливого суда, они совершили невозможное - революцию, которая с азиатским коварством, руками Сталина, их и погубила, попутно захватив и близких, и далеких. Причастных и случайных. Невинных и невиновных.


И это было ни не возмездием, ни судом - обычный прагматизм, логика системы, процесс построения деспотии и утверждения соответствующей власти, осложненным многочисленными угрозами, исходивших, в том числе, от новой красной аристократии.


Сын земли, последователь Диониса, он, поднявшись к вершинам Аполлонического логоса, став единственным и наличным Отцом, затмил и поместил в застенки весь Пантеон прежних богов. И принеся невиданную сакральную жертву, просветил, оживил материю, заставив двигаться по собственному Плану.
И русская душа откликнулась. Ведь сама по себе будучи всемирной, предматериальной и коллективной, она благоговейно подчиняется гласу бога-отца или движется по любви - по-христиански стихийно. Но в отсутствии первого и второго стремительно возвращается к матери матерей - туда, где нет никакого логоса, лишь одна просветленная точка - собственно момент творения.
Из разоренной, разрушенной и растоптанной Великой Империи, возникла другая - Красная страна-монастырь, страна-казарма, страна-театр, страна-лаборатория, страна-завод, которая, перемолов миллионы судеб, одержав Великую победу и выйдя в Космос, в девяносто первом распалась, рухнув в объятия вульгарно-примитивной целесообразности.


Находясь обычности мы не видим мифа, героя, бога или антихриста - цены, коммуналка, школа, работа. Прозаичное, обыденное, рутинное. И наша подлинная личная история, душа, бытийные основания отодвинуты вглубь - в невидимое и далекое. Сама жизнь, реальность, действительность воспринимается только как здесь и сейчас. Остальное - несущественно ибо не налично - в лучшем случае, костюм пристойности.


И тем не менее мы все еще там, в революции, гражданской, тридцать седьмом и великой отечественной - та часть души, которая когда-то слилась с Неуловимыми Мстителями, Валей-Валентиной, Гренадой, Павкой Корчагиным, Василием Теркиным, Курчатовым и Гагариным. Это и есть живое состояния. Там, в точке страдания болью и скорбью длятся гражданская и тридцать седьмой, Гулаг и Холокост, а в точке радости салюьуют Победа и Космос. Поэтому, будучи закрытыми, замкнутыми, заинтерьеренными, захваченными чужими словами, заваленными вещным хламом, зарутиненными повседневностью, мы все еще по-человечески, по-христиански живые.


Мучительно долго, будто пришелец с планеты Ка-Пэкс или случайно залетевший метеорит, жил снаружи нашей общей истории - прекрасный чужой хороший. Пока сам не сломал фигуру, не разбил молотком невыразимо прекрасную поверхность Климта.
И только после этого яркий, сверкающий, разумно-рациональный уклад с внезапно ожившей материей, обернулся горькой, удушающей пеленой разочарования, и снова, уже в который раз, попал в любимое "недоконца", где незаконченный либерал-эмпирик уступил место младо-консерватору с метафизическим ароматом угрюмо-монастырского позавчера.


Узнай себя, написано на храме Аполлона. Не бойтесь узнать- тогда все получится.



Другие статьи в литературном дневнике: