В пятницу у меня был литературный вечер в редакции журнала «Звезда», в котором, по вине ли, или по неподготовленности организаторов мероприятия, мне случилось быть его соведущим. Народу, в общем, собралось немало, хотя никто из приглашённых мною поэтов не пришёл, хотя я и приглашал всех, кто имел к этому некоторое отношение. К этому я был готов, поэтому запустил «верняка» – двух собутыльников моего соседа, которые пришли туда выпить-закусить, что им было предварительно обещано. Я полагал, что если совсем никто не придёт, то авторы перед такой аудиторией бисер метать не будут, и сразу же приступят ко второй части – банкетной. Один явился довольно-таки прилично одетым, правда, зачем-то в женской кофте, а другой пришёл в совершенно невозможных тренировочных штанах и в рваных резиновых сапогах на босу ногу. Но самое неприятное, что последний, вероятно, очень давно не мылся и, несмотря на то, что он сел в последнем ряду, я, сидя в президиуме, был вынужден открыть окно, несмотря на возражения женщин, опасавшихся сквозняков.
До сих пор не могу отойти от этого пятничного вечера! Никогда нельзя примеривать на себя те роли, которые тебе не предназначены. Доклад на свои пятнадцать минут я прочёл, ни разу не сбился и не оговорился, поскольку его почти наизусть предварительно выучил. Ну и всё! Дали бы мне спокойно и торжественно досидеть до конца действа, словно заслуженному юбиляру. И после чего дали бы мне уйти, как язвеннику-трезвеннику, чтобы я не принимал участие в застолье. Но нет, всё пошло по самому худшему сценарию, который я даже не предполагал, поскольку во второй, неофициальной части всегда находятся люди, с лёгкостью берущие на себя эти приятные для многих хлопоты. Но с самого начала всё не заладилось. Сперва ушёл основной ведущий вечера – главный редактор, и корабль, явно потерял остойчивость. Я был в явном замешательстве, поскольку он вообще покинул зал, причём свой уход никак не аргументировал, никому ничего не сказал, просто взял – и ушёл. Затем испарился и заведующий поэтическим отделом. Фоняков нахмурился и замолчал. Я сильно надеялся на своих авторов, но то ли они были не в духе, то ли наступил внезапный ступор, то ли ещё что. О других и говорить не буду – все словно бы дали обет молчания. Я ещё не был в подобной ситуации. В общем, всё не заладилось у меня сразу. Житель я теперь большей частью лесной: каждый день с утра уезжаю и работаю в лесу и репетировать шоумена как-то не случается. Я чрезвычайно строг по отношению к себе, и сказать, что меня огорчили несколько моих невольных оговорок, с которыми я мог вполне сойти либо за невежду, либо за выскочку – это ничего не сказать. Я очень тяжело переживаю такие вещи, особенно, когда мой доклад свидетельствовал совершенно об обратном: был дан культурологический анализ современной ситуации и соответствующий прогноз. Но как можно верить человеку не помнящему, как звали О.Брика, и путающего Городницкого с Городецким. Да это же Хлестаков! Вот, что первое придёт в голову слушателю. И мне бы пришло, сиди я в зале. А когда началась неофициальная часть вечера, я тоже допустил несколько ошибок: натурально заклинило память, и я не мог ответить на элементарные вопросы. Да ещё и алкоголь ударил в голову, поскольку я практически не пью. Я не знал, куда мне деваться, но уйти было нельзя, ибо я остался последним старшим матросом на этом корабле. Надолго запомню я этот вечер, если до сих пор кровь шумит в голове. Да, можно сказать, что люди всё превратно поняли, приняли меня не за того. И многое ещё чего не поняли. Вспоминается поэтическая манифестация Тютчева, данная в его гениальном «Молчании». Козыри держи всегда при себе, не раскрывайся – это же золотое правило. Но как это сделать, если тебя вот так засветили? Самое важное у шоумена – это его сценический образ, его маска. Этому, наверное, можно научиться, либо у человека должен быть такой дар. Выведи любого кабинетного ученого вести «Поле чудес» и он покажется полным идиотом. Ну что об этом сейчас говорить, что случилось, то случилось. А помощь пришла ко мне с совершенно неожиданной стороны.
Мои приглашённые на литературный вечер, взяв литровку водки и баночку маринованных огурчиков, вышли из залы и расположились в предбаннике редакторской, по левую руку от туалета, обособившись таким образом от остального общества. При осмотре моей сумки у меня не обнаружилась ещё палка копчёной колбасы, очевидно, они тоже прихватили её с собой, но мне об этом ничего не сообщили, хотя у меня не было бы никаких возражений. Я не хотел, чтобы они так поступали, но они завозражали категорически, сославшись на необходимость закуривать при выпивке. Поначалу всё там, в коридоре, было тихо. Но затем оттуда начали доноситься крики и возмущённые голоса. Я понял, что «мои люди» начали веселиться. Это было для меня очень кстати, поскольку в зале для меня возник самый натуральный душняк. Я вышел в коридор и увидел, что джентльмен в женской кофте развлекается тем, что выключает свет в туалете, когда туда заходит очередная жертва. Второй не разделял такой забавы своего компаньона и отчаянно махал ему руками, дабы тот налегал на водку, поскольку не мог пить в одиночку. Я с трудом оттёр «женскую кофту» от выключателя и сел прямо под ним, справа от туалета. Теперь entrance в туалет был наглухо заблокирован одной шайкой для пришедших в toilet-table. Туалет был реально was occupied. Вскоре я убедился, что эта ситуация так и воспринимается пришлым народом, поскольку желающих его посетить больше не оказалось. Я подошёл к двери и посмотрел в зал. Народец там молча выпивал-закусывал, моё отсутствие если и сказывалось, то не катастрофически, разве что не было напружного оживляжа, который я создавал своим присутствием. Я решил, что пора линять. Захватив початую бутылку, мы пробрались в гардеробную. Тут обнаружилось, что «резиновые сапоги» были вовсе без верхней одежды. Из «Звезды» мы выбрались незамеченными. У меня было чувство ефрейтора-дезертира, оставившего своих солдат. Один из моих попутчиков хотел взять с собой недопитое, но я воспротивился, дабы последний нигде не залетел. Порешили сыграть в «горнистов» напоследок. Я от игры самоустранился, да и неизвестно когда «резиновые сапоги» последний раз мыли руки и чистили зубы. Друзья пару раз приложились к бутылке, после чего я решил выбросить ее в подворотне на Пантелеймоновской. Однако около мусорного бака сидел бомж. Я побрезговал передавать ему бутылку из рук в руки, и поставил её рядом с ним. Он обрадовался, сделал несколько мощных глотков и увязался за мной. То, что я с «друзьями», его нимало не смутило. Тем более что в друзьях усмотрел родственных душ. Я не допустил братаний и мы двинули по Литейному. Бомж колбасился за нами пару кварталов, затем приотстал. Уже на троллейбусной остановке я услышал несколько его индейских выкриков приветствия, на которые «резиновые сапоги» ответили сиплым протяжным кличем. Наконец, мы сели на 8-ой троллейбус, что очень подходило для «сапог», пришлось их самостоятельно обилетить, ибо просто давать деньги на проезд таким людям нельзя, с приключениями поедут зайцами и усугубят ситуацию пивом. А затем, как обычно: протокол и сутки в «обезьяннике». Надо сказать, что такой нагрузки на моё обоняние у меня не случалось давно. До Финбана я был вынужден дышать с «сапогами» его атмосферой, даже кондукторша ушла со своего места, и толкалась на задней площадке. У метро с «кофтой» мы вышли, пришлось обменяться с «резиновым сапогом» крепким мужским рукопожатием. Дома я никак не мог придти в себя, поверить, что всё кончилось. Я долго отмывался в душе и, даже принял ванну, чтобы успокоиться. Успокоиться не удалось, заснуть также. Вся эта бадяга смутила праздник в моей душе, правда этого никто так и не увидел. По мне никогда ничего не заметно. Это обстоятельство заставляет вспомнить одного известного психиатра, утверждавшего: «Шизоид как дом, снаружи холодный и мертвый, в котором, за плотными шторами, полным ходом идет бал...»
