***

Я по-прежнему работаю в Лавре. Что-то не могу я, как раньше, за день-другой закончить работу: и раз выходишь, и два, и десять. Кроме того, я присмотрел там неплохой вид через реку Монастырку, Лавра там предстаёт во всём своем великолепии, с многочисленными корпусами, мостом и стенами. Минус только в том, что там нет тени, и, наверное, придётся брать с собой зонт. И серьёзный минус ещё в том, что самый дальний край Ново-Лазаревского кладбища, это совсем рядом с моей новой точкой, облюбовали бомжи. Часть стены кладбища там разрушена и проделан небольшой лаз, который бомжи забаррикадировали деревянными щитами, которые используют и в качестве кроватей, заваливая себя грудами тряпья, которое сушится там же. Ну а живописный берег реки традиционно использует шпана и пыяки. Пыяки располагаются там тёплыми компаниями, особенно в пятницу и гомонят не умолкая. Меня пыяки не беспокоят, хотя некоторые пробуют, но я так на них смотрю, что у них весь хмель вылетает из их дурной головы. И заговаривать они уже больше не пробуют. Вообще со мной заговаривают только тогда, когда я сам не против переброситься фразой. Но от пьяниц и шпаны всё же предпочитаю держаться подальше. Что за несчастливый такой день – пятница! Работать сложно везде. Все навеселе или… Или вот я работал по пятницам у Мечети. У мусульман – это день, что-то вроде субботы у иудеев. Народец роится около меня. С ними невозможно не разговаривать, я уже сделался небольшим психологом, дабы иметь такую возможность – работать на улице. И вот совсем недавно у меня в этом смысле случилась досадная осечка. Я стоял в Лавре у Троицкого собора, у зарешеченного выхода и всяк меня спрашивал, можно ли там пройти. Разозлили к сто первому разу страшно. Сначала я решил закосить под мусульманина и пропеть известные мне суры Корана, но, подумав, что вряд ли это будет убедительно, решил предстать киевлянином, приехавшим «тiльки з ранку». Моя речь: «Тобi здаеэться, що я дома! Я зайнятий серйозним дiлом! Менi нема коли розважатися теревенями!» – имела должное действо лишь на богомольных старушек, которые с «Господи, прости», начинали искать выход самостоятельно. Но вот на заматерелого дубаря, услышавшего нерусскую речь, впечатления это не произвело. Он разразился такой гнилой матершиной, что некоторых слов я даже не разобрал, хотя, будучи в армии, несколько дней пробыл в матросском кубрике, пока не пересёк, наконец, Кильдинский пролив.
Из книжных работ мне привелось сейчас заниматься поэтической книгой. Да, давненько я не брал в руки шашек! Очень давно не читал подобных стихов! И не встречал авторов, спорящих с очевидным: что «без толку» слитно не пишется, что кариатиды – это обязательно только женские фигуры, да и много ещё чего. Как-то Лев Куклин говорил мне, что в литературу пришёл неграмотный писатель, в живопись – художник не умеющий рисовать, и везде – лентяй. Ему, ученику Светлова, это вообще было непонятно. Почему-то раньше меня идиотские тексты сильно забавляли, и что там говорить, обожал я всякую дурку, наизусть учил, друзей смешил. Читал с выражением, изображая вдохновение. «Когда фиглярин вдохновенный!» Сейчас меня это стало раздражать. Зачем этим заниматься, когда твой стих не ходит и в копейку», как говорил мой любимый Александр Сергеевич.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 28.04.2009. ***
• 22.04.2009. ***
• 19.04.2009. ***
• 16.04.2009. ***
• 12.04.2009. ***
• 11.04.2009. ***
• 02.04.2009. ***