Монахиня Ермогена
О СВОЕЙ ЖИЗНИ. ИЗ ДНЕВНИКОВ Ч.1
Я родилась в 1905 году в глубоко верующей семье г. Тулы. Мама рассказывала, что я с младенческого возраста имела наклонность вставать утром до восхода солнца, когда все еще спали, садилась и играла одна. Спать ложилась с закатом. Первые духовные уроки имела от благодати Святого Духа, полученной при крещении. Еще в дошкольном возрасте я испытывала сильное томление духа; это заставляло меня садиться и тихонько плакать по нескольку часов, и так каждый день. Родители пытались меня уговаривать, а иногда и наказывали, но ничего не помогало, и они решили предоставить меня воле Божией. Помнятся мне эти минуты, когда слезы смывали мою тяготу. Это томление духа появлялось у меня, как естественная потребность, каждый день. Выплачешься — делается легко, радостно, весело. Душа делается какой-то тончайшей. Сама я в это время изменялась настолько, что все окружающие замечали это. Одновременно я начала чувствовать в себе пороки и тяготилась ими. Стала познавать, что хорошо и что плохо, и началась борьба со страстями, живущими во мне. Раз увидела в буфете сладости, хочется взять, скушать, хотя знаю, что самовольно брать нельзя. Удержаться трудно, тогда я стала сильно бить себя по протянутой руке, и боль заставила меня отказаться от греховного желания. В семь лет я пошла в школу. Память у меня была слабая, но я была очень старательна и упорна в труде, всегда искала помощи Божией. Я любила ходить в церковь, где чувствовала обилие благодати, близкое присутствие Божие, и считала, что все можно выпросить у Бога.
Внешняя жизнь была трудовая, тяжелая. С десяти лет приходилось таскать тяжелые мешки яблок и огурцов и торговать ими. Часто милиция нас разгоняла, а иногда даже забирала. Было страшно, всех Святых угодников вспомнишь, от страха и плачешь и молишься, чтобы остаться целой.
Я очень любила танцевать, но, приходя домой после танцев, я всю ночь напролет плакала, совесть меня укоряла, я обещалась Господу больше не ходить на танцы и все-таки опять шла. Голос совести не мог удержать меня, хотя я и сильно страдала.
В семнадцать лет я с отличными отметками окончила школу, хотела получить высшее образование, чтобы авторитетно говорить людям о Боге, так как видела скудость в том своих сверстников. Но социальное положение не позволило мне поступить в высшую школу, и я устроилась на паяльную фабрику чернорабочей, чтобы добиться путевки в учебное заведение. Между домом и местом работы было расстояние не менее пяти километров, и мне приходилось бежать, так как надо было успеть что-то сделать дома и поспеть еще в храм к ранней обедне, постоять до половины службы. В обеденный перерыв я бежала опять и достаивала вторую половину уже поздней Литургии, и так каждый день. В качестве чернорабочей я проработала один день. На второй день начальник цеха посадил меня за паяльный стол. Я быстро стала усваивать новую работу и всякий раз возвращалась домой довольная, подкрепленная церковной молитвой и успехом в работе.
Но так продолжалось недолго. Молодежь, из которой состоял наш цех, стала выражать недовольство — им не понравилось хорошее отношение ко мне начальника. В конце концов они устроили надо мной товарищеский суд, обвиняя меня в том, что я своим поведением возмущаю массу. Бог помог мне — на суде я горячо защищалась и открывала правдивость и искренность своего поведения, оправдалась и решила уйти.
Дома я стала заниматься с девочками дошкольного возраста. Подготовляла их к учебе, занималась с ними рукоделием, а также танцами. Выступала с ними на елках... Мысль об учебе меня не оставляла, и я искала пути к достижению желаемого. Но Бог судил иначе. Он дал мне другую школу, более трудную для меня и тяжкую. Пятидесяти четырех лет умерла мама от туберкулеза легких. Перед самой кончиной она сказала: “Детки, последний день я с вами”, — и стала всех нас благословлять отдельными образами. Меня благословила своим родительским образом, которым сама была благословлена на семейную жизнь, иконой Казанской Божией Матери. Тогда я не придала этому значения, но это было по Божиему смотрению. Это как бы показывало, что мне придется занять в семье место матери-воспитательницы.
Смерть мамы вся семья сильно переживала. Замужние сестры от тяжкой скорби неоднократно теряли сознание, но я, как это ни странно, еще больше восчувствовала свою родительницу, как будто я с ней соединилась душой, и вместо естественной скорби была тихая радость и единственная сильная потребность молиться о ней, и я молилась неотступно. Три дня не отходила от гроба, не спала, не помню, ела или нет, только молилась, все дела делали родные. Мне было неудобно, что все плачут, а у меня на душе покой необычайный. Стала просить: “Мамочка, дай мне слезы, чтобы меня люди не осуждали”, — и слезы полились. Вообще, я обращалась к умершей как к живой, в душе моей она была жива. После похорон я каждый день бегала на кладбище, несмотря на зимнюю стужу, иногда вечерами. Бегу, бывало, думаю: только бы поскорей добежать до могилки. Оттуда лечу, как на крылышках, радостная, точно повидалась с мамой.
После смерти мамы нас оставалось семь человек и отец семидесяти двух лет. Маму в семье заменила одна из сестер — ей было тогда двадцать девять лет, и замуж она не собиралась. Я же завертелась с подружками и вела довольно беспечный образ жизни... Господь сильно меня охранял, несмотря на все мои отрицательные поступки, которые благодаря моей, живой горячей натуре легко могли привести к любому греху.
Прошло полгода со дня смерти мамы, сестра вышла замуж, и все заботы о семье легли на мои плечи. Я вступила на новый путь, надо было заменить детям мать, воспитателя, друга, домработницу. Началась страшная борьба. Мне было двадцать два года, и в душе осталась большая обида на сестру, зачем она вышла замуж. Было пролито море слез. Я никак не могла смириться: помимо физического труда, меня тяготила связанная свобода. Большое хозяйство: корова, свиньи, куры, большой дом из пяти комнат, семья — со мной семь человек. Борьба доходила до отчаяния. Я чувствовала себя отверженной Богом и находила облегчение только в изложении на бумаге своих переживаний и страданий — тогда я получала некоторый покой.
В это многотрудное для меня время большую помощь мне оказал наш приходской священник. Он был духовником всей нашей семьи. Досточтимый протоиерей Петр был человеком глубокой веры, молитвенник и имел необыкновенный дар слез. У него была семья, но он сильно любил своей пастырское дело и, в частности, очень любил нашу семью. Был больше, чем родным отцом для всех. Сам любил молитву и умел весь многочисленный приход объединить этим Божественным деланием. Он и во мне сильно развил любовь к молитве — ею я укреплялась, ею я жила. Предполагаю, что и молитва моей дорогой, родной покойной мамочки охраняла и поддерживала меня. Постепенно, с помощью Божией, я вошла в свою роль и с любовью стала выполнять свои обязанности. Братья и сестры любили меня и не только слушались, но и боялись чем-либо огорчить. Они знали мой дух и часто говорили между собой: “Этого делать нельзя, Верепрофиль удален не понравится”.
Благодаря Богу и дорогому батюшке семья наша была образцовой по своему христианскому устроению. Любовь к Богу и ближнему побуждала делать добрые дела, и в этом принимала участие вся семья, кроме папы. Дети выросли. Молодые и сильные, они хорошо зарабатывали и помогали многим нуждающимся, которых я старалась находить. Отец Петр сам любил храм и научил всех любить храм и церковную молитву. Благодатная церковная молитва была основным двигателем всей моей жизни, внутренней и внешней. Я очень любила христианскую жизнь, дорожила каждой минутой, боялась много спать, чтобы время даром не уходило, вся горела к Богу, много молилась, и жизнь моя стала видимо для меня проходить под водительством милости Божией.
Но недолго продолжалось мое благоденствие и покой. Батюшку отца Петра трижды лишали свободы. Трудно было сохранять бодрость духа, на меня напала тоска, я все время плакала. Пришла в слезах к батюшке, стала его просить благословить меня каким-нибудь образом. Он принес образ святителя Ермогена Московского чудотворца, долго со слезами молился и благословил меня. Этим благословением он снял с меня тоску и тяжесть, наступил мир, покой. С преданностью воле Божией я рассматривала образ малознакомого мне святителя, удивлялась, почему же батюшка благословил меня образом этого угодника Божия. Но это было пророчески, так как впоследствии я переехала жить в Москву и видела от святителя Ермогена много чудес, помощи и покровительства.
Это свидание с батюшкой было последним, – в ту же ночь он был арестован и больше не вернулся. Я осталась одна. Началась жизнь, полная тревог и искушений. В 1941 году пришлось переехать к младшей сестре в Подмосковье. Я работала как каторжная, от всей души стремилась исполнять заповеди Божии, но испытания были непередаваемые, я приходила в отчаяние, душа томилась как в аду. Я ходила в храм, приобщалась Святых Христовых Таин, но духовного руководства после отца Петра у меня не было. Я как слепец блуждала по распутьям жизни в скорбях и искушениях. Свет радости погас в моей душе, она стала коснеть, мрак греховный постепенно входил в нее, и только маленькая искорка надежды теплилась в душе, что Господь пошлет, непременно пошлет мне духовного отца. Я глубоко в это верила и неотступно молилась об этом Господу.
Кончилась война, я перешла на работу в Москве, как-то по пути на работу зашла в храм отслужить молебен: дачу, построенную из сухостойкого материала стал точить червь. Батюшка (это был отец Василий Серебренников — М. Б.) отслужил водосвятный молебен по этому поводу. В следующий раз захожу в церковь — опять служит тот же священник, спрашивает: “Как у Вас с домом?” — и дал практический совет. В этих словах я внутренне почувствовала указание: вот тебе духовник. Испугалась, не хочу, молодой, красивый и т. д. Пришла в храм на исповедь, опять тот же священник, другого нет. Пошла к нему на исповедь. Оказалось, он знает обо мне так много, что стало страшно — откуда? В другой раз я уже сознательно пошла на исповедь к нему, было интересно: такой батюшка необычный, все обо мне открыл, даже тайные мысли. Но один случай окончательно утвердил меня, что это Богом данный мне духовник: жена брата со своей матерью возненавидели меня и хотели убить, несколько дней я сидела дома взаперти, потом удалось убежать и уехать в Москву. Еду в метро, вдруг подходит ко мне тот самый священник и спрашивает, отчего у меня такой вид. Рассказала ему все.
Он говорит: “Возвращайтесь сейчас домой и завтра приведите мне свою молодую невестку в церковь причаститься”. Без всякой мысли я вернулась домой. Оказывается, мать невестки уехала, она сидела одна. Я подошла к ней, ласково поговорила и предложила поехать в храм причаститься, как сказал мне батюшка. Она согласилась. Исповедовалась, рыдая на весь храм, причастилась и успокоилась. Все это меня поразило: неверующий человек сделался верующим; как я ни боялась, вернулась к людям, которые стерегли меня с дурным намерением, и все кончилось благополучно.
Жизнь под духовным руководством отца Василия с самого начала оказалась трудной. Батюшка был очень строгим, потребовалась исповедь всей прожитой жизни. Батюшка все время был мною недоволен, и долгое время я исповедовала пришедшие на память грехи, так как многое забыла и, наконец, когда исчерпалась исповедь всей пройденной жизни, я почувствовала, что дух мой связан по воле Божией и стала пользоваться его руководством, которое для меня было очень трудным. Я плохо понимала, что хотел от меня батюшка, он часто ругал меня и часто я не знала, за что. Но я боялась быть недовольной, боялась как-нибудь мысленно осудить своего духовника — для меня это было все равно, что восстать против Бога, — плакала, молилась, занималась Иисусовой молитвой, но об этом отцу Василию не говорила, так как не понимала, что все надо открывать своему духовному руководителю, даже помыслы.
В одной из бесед с батюшкой я сказала ему об этом своем тайном делании, и точно пелена спала с глаз. “Как же Вы не сказали мне, что творите молитву Иисусову, — сказал мне духовный отец, — с этого момента оставьте ее”. На меня напал ужас, что я погибну от помыслов. Но затем пришла внутренняя решимость сотворить послушание батюшке, хотя бы я и погибла; во мне произошел решительный внутренний поворот к искреннему послушанию. Батюшка дал мне новое правило: триста молитв “Боже, милостив буди мне грешной”. И когда я принялась за исполнение его, то ощутила необычное действие: без малейшего напряжения ум освободился от наплыва помыслов, и в сердце тихонько пошла молитва. Через некоторое время батюшка благословил пятисотницу, и мне стали открываться живущие во мне страсти, стала каяться, исповедоваться, молитва постепенно стала действовать сама, даже во сне.
Со временем руководство батюшки стало легко и понятно, послушание стало для меня основным деланием, в чем бы оно ни выражалось. Только духовный отец нашел ключ к сокровенному сердца, стала явна бедственность устроения моей души. Появилась потребность одеться в одежду покаяния, то есть монашествоСветлана Пешкова.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
Другие статьи в литературном дневнике:
