Докопаться до небесНаверху в фойе играл духовой оркестр, помаленьку в гардеробе стали пригашивать огни, а Вари всё не было. Я сбежал по лестнице к входным дверям, вышел на улицу и стал дожидаться её под дождём. И тут Варя появилась из дверей троллейбуса, и, пока она шла мне навстречу, я вспомнил, как провожал её взглядом у дверей родильного дома, куда она несла найденного в то утро мальчишку, и казалось мне, что было это всё незапамятно давно –– а времени и месяца не простучало, –– и молнией пронеслась мысль о том, что мальчонка подкидыш и впрямь принёс мне счастье и было бы хорошо, кабы Варя согласилась найти его в детдоме, куда его отправили на жительство, и усыновить; ах, как бы это было хорошо, как справедливо –– вернуть ему счастье, которое он, маленький, бессмысленный и добрый, подарил мне, огромное счастье, которого, я уверен, нам с избытком хватило бы троим на всю жизнь! А Варя, тоненькая, высокая, бесконечно прекрасная, всё шла мне навстречу, и я стоял под дождем, который катился по лицу прохладными струйками, и от волнения я слизывал эти холодные пресноватые капли языком. Дождевая пыль искрами легла на её волосы, выбившиеся из под косынки, и я готов был закричать на всю улицу о том, что я её люблю, что невыносимо хочу, чтобы завтра мы с ней пошли в загс и сразу же расписались и усыновили на счастье брошенного мальчишку и чтобы у нас было своих пять сыновей, и что я хочу прожить с ней множество лет –– например, тридцать –– и дожить до тех сказочных времен, когда совсем никому не нужна будет моя сегодняшняя работа, ибо людям нечего и некого будет бояться, кроме своих чувств; и ещё я хотел сказать ей, что без неё у меня ничего этого не получится... Но не сказал ничего, а только растерянно и счастливо улыбался, пока Варя раскрывала надо мной свой зонтик и прижимала меня ближе к себе, чтобы я окончательно не вымок. Мне же хотелось рассказать ей об Эре Милосердия, которая начинается сейчас, сегодня, и жить в ней доведется нашему счастливому подкидышу-найдёнышу и остальным пяти сыновьям, но Варя ведь ещё не знала, что мы усыновим найдёныша и у нас будет своих пять сыновей, и она не слыхала в глухом полусне смертельной усталости рассказа о прекрасной занимающейся поре, имя которой –– Эра Милосердия... *** –– А мне сны часто снятся! –– радостно сказала Варя, сияя своими серыми глазами, и мне невыносимо захотелось проникнуть в её сон, узнать, что видит она в голубых и зелёных долинах волшебных превращений яви в туманную дрёму неожиданно пришедшей мечты. –– Сегодня тоже снился? –– спросил я серьёзно. –– Да! Но я его не весь запомнила –– он снился мне как раз перед тем, как проснулась. Не помню, как получилось, но снилось мне, что я хожу по огромному дому, стучу во все двери и раздаю людям васильки и ромашки –– почему-то были там только ромашки и васильки. И столько я цветов раздала, а букет у меня в руках меньше не становится. И никак не могу вспомнить, знакомые это мне люди или чужие... –– Варя, сказать вам, о чем я мечтаю? Она улыбнулась и мягко, осторожно вытащила свою руку из моей. А Жеглов взял у кого-то гитару и быстрым, ловким своим баритончиком запел песню, отбивая на струнах концы фраз. Мне и песня нравилась, ещё больше нравилось, как поёт её Жеглов, но совсем не нравилось, как смотрит на него Варя. Будто и не кричал Жеглов на неё когда-то во дворе дома по Уланскому переулку –– лучше бы она была позлопамятнее! Жеглов спел ещё несколько песен, отдал гитару и стал что-то негромко говорить Варе на ухо; всё время посмеивался он при этом, хищно поблескивали коричневые его глаза, и полные губы немного оттопыривались, будто держал он в них горячую картошку. А Варя слушала его с удовольствием, и мне это было непереносимо: я ведь видел, как ей интересны жегловские байки. Потом она махнула на него рукой и сказала: ...И я кидал картошку с удовольствием, весело, легко и быстро, только, дойдя до края гряды, обернулся назад и закричал пыхтящему вдалеке Жеглову: Жеглов выпрямился, помял поясницу и ответил: Вдруг кто-то положил мне на плечи легонько руки; я даже не подумал сразу, что это Варя, пока не услышал за спиной её тоненький девчачий голос: Обернулся я, взглянул на неё и только тут рассмотрел, что глаза у Вари разные –– один ярко-серый, а другой зеленоватый, –– и от этого лицо её было доверчивым и беззащитным, а на носу еле заметные веснушки; и смешливые припухлые губы, и бисеринки пота на переносице. И в этот момент, оттого что она мне сказала первый раз "ты", я неожиданно для самого себя решил жениться на ней. Я подумал, что на всей громадной земле не найти мне лучше Вари. Может быть, есть девушки и красивее, и умнее, но только навряд ли, да и не нужны они мне были, мне нужна была эта. И Жеглову уступать её я был не намерен. А Варе, которая и думать-то не думала, что я уже выбрал её в жёны, и наверняка до упаду стала бы хохотать, скажи я ей об этом, –– ей я ответил: –– А командовать другими не хочется? –– улыбнулась она, и я снова подумал о том, как нравятся женщинам мужчины-командиры, начальники, говоруны и распоряжалы; и ещё я подумал о том, как трудно объяснять женщинам, что если ты в девятнадцать лет становишься командиром ста двадцати трёх человек, которые вместе называются ротой, и от твоей команды зависит, скольким из них вернуться из боя, то спустя некоторое время не больно охота чувствовать себя командиром и много приятнее отвечать только за себя. Из всех командиров, которых мне довелось увидеть на фронте, настоящими были только те, кто ощущал свою власть как бремя –– Не хочется! –– сказал я совершенно честно. Ей-богу, совсем не хотел я тогда никем командовать. Жеглов крикнул нам: Место встречи изменить нельзя. © Copyright: Милая Твоя, 2013.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
