Код Франции 33

Фрагмент романа "СИНЕЕ СОЛНЦЕ ЖЕЛТАЯ ЛУНА"
http://proza.ru/2021/05/08/1833

фрагмент часть V
http://proza.ru/2022/06/17/1340

Чемодан. Рюкзак. Сумка.

В сумке лэптоп. В чемодане резиновые ласты, трубка, маска и красивые полуштаны-полутрусы белые с синими рыбками и жёлтыми пальмами. Кто подарил?
Кто, кто. Здесь такие штаны не купишь!
Подарил Ян Сан Нах.
Что имел в виду?
Да просто так.
Ему не подошли.
Потому что он все-таки больше девочка.
Мы сидели в моей комнате. Пили чай.
Ян пил из здоровенной кружки с корейским иероглифом,
которую сам же мне и подарил
и шмыгал своим аккуратным носом.

Интерьер. День. Комната героя.

За окном вторые сутки бесплатно валит чистый снег.
Абсолютно бесплатный и подозрительно чистый, при условии, что снег сходил с грязно-серых небес, подсвеченных грязно-желтым снизу.

- Скажи.
- Да, Ян.
- Скажи, про что ты будешь писать?
- Про Гватемалу. Про племя майю, вулкан Пакаю и птичку гвисаль.
- Нет, я серьёзно.
- Я не хочу придумывать жгучую историю тут, среди снегов.

Ян высморкался и задумался.
- Я знаю одного человека. Он живет в Гватемале, в деревне Тикаль.
Ты можешь написать про него. Он был другом Хемингуэя.
Они вместе охотились на львов.
- Могу.
- Но ты не хочешь? почему?
- Потому что я хочу на большом, красивом самолёте перелететь на другую сторону земного шара, сойти по трапу, вдохнуть латиноамериканский зной, выпить что-нибудь бодрящее со льдом.
- и тогда ты начинать писать?
- Ты меня понимать.

Ян вынул из чемодана синие резиновые ласты, звонко хлопнул одну о другую и рассмеялся.
- Чему ты радуешься?
- Я смеюсь, что ты в ластах пойдешь по улице.
Все подумают, какой ты дурак уродивый.
- Юродивый. Извини, я не собираюсь идти
по снегу в ластах. Это целиком твоя идея, партнёр.
Над собой и смейся. Или над своим другом Джонни Деппом.
- Я над собой и смеюсь. Но если ты хамишь, я уйду.

- Никуда ты не уйдешь. Ты мой партнёр.
- Ты не любишь Хемингуэя?
- Как сказать. А ты?
- Раньше нравился.
- А  теперь?
- Я его жалею, потому что у него над кроватью всегда висело ружье.
- Ружьё?
- Его мать подарила Эрнесту  ружьё на день рождения.
Ружьё, из которого застрелился его отец.
- И Хемингуэй застрелился из этого ружья?
- Нет. С этим ружьём он иногда охотился на львов.
Проблема была в другом. Каждую ночь он просыпался ровно в три часа двадцать минут.
Ружью будило его ровно в 3.20 ночи.
Он снимал ружьё с гвоздя, наливал себе виски.
И писал до утра. А утром опять наливал себе виски
и вешал ружьё обратно.
- Ян. Не дари мне больше ничего.
- Ты уже собрался?
- Да чего там собираться. Собрался.
- Я завтра за тобой заеду по дороге
в Пулково-международный.
- Отлично Ян! Я жду тебя в ластах и трусах на снегу
в три часа двадцать минут.
Ян засмеялась как девушка, и тряхнул жесткими корейскими волосами.

Интерьер. Салон самолета.
 
Это был старый добрый горбун Джамбо Джет, гигант с буфетом на верхней палубе, куда допускались только пассажиры 1 класса. Поначалу. Пока мы теснились в душном воздушном пространстве Европы. Над Атлантикой подули свежие ветра и ситуация изменилась. Наш гигант стал рыскать туда-сюда, вынюхивая наиболее благоприятный  эшелон; то замирая на воздушной волне, то вдруг, в лихом чкаловском вираже, вонзив законцовку правого крыла в блик круизного лайнера на синем бархате вод; левым же чертя, как циркулем в небесном своде круг. Мир вернулся в первый день Творения и носится над водами железная птица. А в птице сидят ребята из последнего дня творения и, потягивая коньячок, ожидают апокалипсиса.
А потом крылья поменялись местами.

Ян Сан Нах же менял оттенки зеленого и умолял меня бледным взором, чтобы я немедленно задраил шторки всех иллюминаторов по нашему борту, а лучше прорвался
в кокпит, выкинул из кресел нерадивых пайлотов из компании с многозначительным и опасным названием Люфт Ганза и скорее посадил самолет на ближайшую Америку.

Насчет шторок нам удалось договориться с кое-какими соседями. Теми, что уговаривались на русском, корейском, украинском, английском или французском.
Одна семейка китайских рисовых фермеров (сужу по коричневым шеям) отказалась меня правильно понять и поднятыми трясущимися руками китайцы дали понять, что угонять самолет в Хельсинки они мне никак не препятствуют.
Я плюнул на китайцев и потащил Яна Сана на второй этаж воздушного Титаника.
Там нам сразу же налили по коньяку.
И совсем не взяли денег.
И вскоре за нами выстроилась очередь, из последних сил державших себя в руках, пассажиров всех классов.

Мы держались друг за друга и за стаканчики Courvoisier VS. И тут наш весельчак Джамбо серии XXL внезапно рухнул с высоты полета ангелов до уровня пролета чайки над мачтой каравеллы.

И коньяк пришлось глотать как водку, чтобы срочно подставить руки для ловли партнера, до того парившего в 12 дюймах (30,48 см) от пола в воздушном пространстве буфета Boeing 747- 200, снабженного рядом скромных иллюминаторами, откуда сверкала возбуждающая отпускная синева моря.

И ползти к ближайшим креслам, чтобы примотать себя лямками к этому алюминиевому киту, возомнившему себя летучей рыбкой или русским истребителем времен ВОВ, и теперь исправляя ошибку, готовился свалиться в Гольфстрим, чтобы остаток дней провести вдали от тревог и людей, покачиваясь на седой равнине моря.

Как и положено в таких незадачливых ситуациях, разговор зашел о смысле жизни. И в какой-то мере о смысле смерти. И в той же мере о конфликте этих интересов.
- Извини! – проговорила чуть слышно Амелия. Теперь это была девушка, и она не скрывала свою девчоночью грацию страха. Да, да. У страха, особенно внезапного, неподтвержденного, внеземного – в известной степени – есть своя грация.
Расставание с жизнью всегда протекает – в известной степени -  непредсказуемо. Так как и все инвестиции в жизнь в какой-то момент становятся – до известной степени - девальвированными.

И страх – это тот загадочный мостик, который в последний раз призван соединить берег жизни с берегом смерти. И на этом мосту нельзя шагать строем – он тут же рухнет. По этому шаткому мостику стоит пробежать с известной грацией, удерживая баланс на кончиках пальцев ног, рук, на кончике волос и на кончике взгляда.
И – voila – ты на том берегу. Не красивый, разобранный на части, не качественный, потерявший свежесть и шарм. Поэтому на мостике страха только и можно еще как-то проявить себя.

- За что? Ян, за что?
- За что, за что …, - за то, что я не могу быть с тобой.
- Что ты говоришь, партнёр? Что ты несешь, Ян!
Что это значит?
- То и  значит, что нам с тобой не суждено быть вместе
в этой жизни. Мы раз! И разобьемся. И сразу проснемся
в следующей жизни. И там мы обязательно встретимся.
И в следующей жизни я непременно тебя разыщу.
И … я мечтаю быть не женщиной.
- Ян! Блинннн. Значит, по твоему мнению, будет моя очередь носить колготки?

Ян кивнул и закрыл глаза.
- Я против, - сказал я немного подумав. Точнее, прислушавшись к режиму работы двигателей Роллс-Ройс. А режим их вышел на взлетный TO/GA. И алюминиевый кит выровнялся, по моим подсчетам, что-то на 1000 футов (304,8 м) над атлантическим океаном. И, судя по положению солнца – оно переместилось с правого борта на левый – мы шли обратным курсом на Европу.

- Я решительно против, Ян. Мы, похоже, уже не падаем.
А просто дразним акул, которые уже приготовили горчицу и кетчуп.

 - С вами говорит ваш кэптэйн, - раздалось в динамиках,
- прошу прощения от имени авиакомпании, - продолжил голос человека, который за секунду до этого с трудом оторвался от монитора внутренней видеосвязи, потешаясь над подготовкой в космонавты 455 пассажиров. И теперь, с трудом сложив рот для официального сообщения, кэптэн тараторил на таком старомодном английском, что американка Ян Сан Нах перестала приплясывать на мостике страха, перемахнула через ограждение панического ужаса на полянку удивления. И застыла Томом Крузом среди сорта одуванчиков под названием «да поди ж ты».

- Что? Что он говорит?
- Он говорит про вулкан. На острове Ява проснулся супер вулкан.
И он вынужден был резко понизить высоту, чтобы не попасть в облако пепла на высоте нашего коридора. И сменить курс на обратный. В Европе многие аэропорты закрыты.  Но пока еще принимает Шарль де Голь в Париже и Москва, Шереметьево.
Компания Люфтганза желает нам хорошего полета и мягкой посадки хоть где-нибудь.

- Ян. Скажи. Честно. Вот на хрена нам лететь в Гватемалу?
Давай сойдем в Париже, примем душ, сходим в Мулен Руж, и там же всё и напишем. Француженки дивно как пахнут по вечерам.
Тебе нравятся француженки?
Амалия Сан-Нах серьёзно посмотрела на меня.
- Давай, - сказал Ян Сан Нах и по-мужски стиснул мою руку. - Но потом всё равно полетим в мою Америку. Я покажу тебе моя родина Пенсильвания.

Paris  дал добро. После долгого скольжения над окрестностями Парижа - ювелирные домики,  будто рождественские подарки Дроссельмейера - мы развернулись над Версалем и взяли глиссаду прямо в створ полосы. Пропустив несколько эрбасиков и один эмбраер, сели в старом знакомом Шарле де Голье.

Семейство китайцев-рисоводов с недоверием смотрело в мою сторону, кидая красноречивые взгляды на перрон, где меня должен был встречать французский спецназ и вся конная полиция Парижа для сопровождения в равелины Бастилии.

Компания Люфтганза отвела нам Амалией – Яном два номера в HIL TOUN HOTEL - практически на территории аэропорта.
На ресепшене, сгорбив целые и невредимые спины над стеклянными столиками, пассажиры рейса Франкфурт-Одер – Нью-Йорк, казёнными ручками перерисовывали на гостиничные бланки рассекреченные данные своих международных паспортов, когда под шелест колесиков своих чемоданчиков прошествовал в полном составе экипаж героического Джамбо Джет - Boeing 747- 200.

И мы выпрямились, мы запели не громко, не вслух, больше внутри своих органов чувств: «аллилуйя! аллилуйя!! аллилуйя!!!», а вслух мы проводили своих героев аплодисментами, прям как голливудских звёзд.
И они, чувствуя себя на красной дорожке своей судьбы, кивнули пилотскими форменными фуражками, а стюардессы - голубыми пилотками, и снизошли до полуулыбок.
Медам э мсье, запомним эти усталые улыбки на честных ликах полубогов, только что сбросивших с дюралюминиевых крыльев груз ответственности в 455 человечьих жизней.
И акулы-каракулы остались без ланча.


Инт. Ранний вечер. Номер в отеле HILL TOWN

Спать ложиться было рано.
Ехать в город было поздно.
В номере был телефон.
Он работал от кредитной карты.
Кредитная карточка имелась у Яна.

- Тебе надо позвонить.
- Кому?
- Кому-то. Твоему другу Депардье.
- Депардье?
- Он знает чуть-чуть по русский. А ты выучил немного французский. И я готов помочь.
- Ян. Легко сказать. В жизни, не по телефону, мы отлично ладим. Можно даже сказать, что у нас установилась связь апостольского значения. Мы обращаем друг друга каждый в свою веру на всех известных языках. Но по телефону? Как я ему объясню, что я тут делаю.  Что мы тут делаем.
И почему я все-таки отказался снимать свой же фильм как режиссер.
- Потому, что ты ревнуешь Диану к Сержу, и живешь теперь со мной, - так просто сформулировала Амелия, она же Ян Сан, он же Нах.
- Ян! Что ты несешь! Я не живу с тобой! Неужели ты забыл, что ты девчонка только сверху, а снизу – ты чистый пацан. А я придерживаюсь традиционных взглядов. Придерживаюсь, и всё тут, Ян!

Я смотрел в закрытое для полётов европейское небо, через огромное гостиничное стекло. И мне казалось, что в мире совершено уже так много ошибок, нагорожено столько всяких лабиринтов и тупиков, намотано всяких квантовых спутанностей, что не в моей компетенции это разрешить. И успокаивал себя тем, что лично меня вполне устроит роль простого наблюдателя.  Я есть - и мир сложился в эту минуту в этот узор, в этот кадр, в эту улыбку. Нет меня - и мир может распасться на что ему заблагорассудится. Раскататься на ноты, струны, дыры, фотоны и бозоны. И я, заговорившая звёздная пыль, гожусь только для одного. Здраво рассуждая, я - просто точка зрения. Point of view! Point de vue.

И эта точка зрения удостоверена паспортом гражданина РФ определённо мужеского пола, хоть и неопределенной национальности (скажем, русский), широких взглядов, но не таких, чтобы пуститься во все тяжкие. Короче, мой point of view сфокусирован на окне. На виде из окна. На тучке цвета тела одалиски, а вовсе не на сексуальных отношениях с партнёром, существом, биологически не определившимся со своим полом. Симпатичным, безусловно, но принцип – есть принцип!

- Павел Иванович, - пропищал полудетский голосок из-за тумбочки, - ты будешь звонить? Или мне самой? Я просто умирать со скуки.

Я посмотрел на Сан-Нах. Мне протягивала трубку девчонка лет, так 14-ти. Это была как бы младшая сестренка братишки Яна Сан Нах. После того, как нас вернули на землю живыми, да еще в центр цивилизации.
И я достал записную книжку с номерами телефонов.
Что, господа, забыли уже, что в XX веке люди слюнили пальцы и перебирали покоричневевшие от злоупотребления странички своих записных книжек
в псевдо кожаном переплёте? Забыли? Это самый грязный предмет в кармане ловеласа. Не считая скомканного клетчатого носового платка. И про платки, небось, и не слыхали?

- Амелия …, звони ты, - я раскрыл нужную страничку. - И скажи ему, что я объелся пломбира и потерял голос. Его зовут Андре. Андре Сабо. И вообще он из Трансильвании, как граф Дракула, и что то родственное у них все же есть, - прибавил я безо всякого умысла, просто для того, чтобы что-то сказать, разглядывая Амелию Сан Нах, которая в ту минуту была столь женственна и прелестна, что я заподозрил злой умысел, розыгрыш с её стороны по поводу своего третьего пола. Могла же она так пошутить!
Чтобы не помереть со скуки!

Амелия быстро натыкала кнопки и уже щебетала в телефон с резвостью настоящей парижанки. Я невольно любовался ею, попутно задумывая коварный, но вполне себе логичный план для разрешения своих угрюмых сомнений. А мой ход был исключительной простоты и изящества, как комбинация Капабланки.

Забрать из душа все полотенца. Под любым предлогом остаться в её/его номере, когда он/она пойдет в душ. И под видом любезности, ворваться с полотенцем наперевес в ванну и разглядеть  жадными очами все эти анатомические признаки гендерных дивергенций. Или плюнуть. И выпить водки.
Или и то и другое и можно без хлеба.

Экстерьер. Париж. Вечереет. Авеню Champs-Elysees.

Через час мы уже прыгали через свежие лужи садов Тюильри, держа друг друга за руки,  вышли на авеню Champs-Elysees в направлении ла Дефанс, который вечерне блистал из под триумфальной арки, и воздымался над городом мира магическим кристаллом, сулящим превращение в золото любых ваших намерений относительно переустройства этого мира, или устройства себя в этом мире.

Интерьер. Вечереет. Ресторан Pizza Pino.

Андре и Лолю ждали нас в Pizza Pino, ресторане, который, не смотря на название, был никак не хуже ресторации в отеле Астория. Лолю встретила нас в глубоко беременном состоянии фигуры и в глубоко счастливом состоянии души.
Андре Сабо уже не был похож на Депардье. Он помолодел. Он стал похож на парня только что вступившего в пору второй свежести.

 После моего отказа сделаться режиссером,
он перепробовал на эту вакансию всех, кого посчитал нужным.
Но а теперь он снимает сам. Вуаля!
И приглашает на съёмки. Завтра.
А билеты до Нью-Йорка запросто он может перенести
на другой день, месяц, год.
Тем более, что небо откроется только через несколько дней. Вуаля, – и Андре-режиссер ласково посмотрел на беременную Лолю, которая быстро-быстро это все оттарабанила с еще более выраженным узбекским акцентом.
А Лолю  смотрела на Амелию Сан Нах и пинала под столом мою лодыжку.
Я отрицательно покачал головой.
И перепарковал ногу глубже под стул.
И мы пили воду. Только воду Perrier.
В этом роскошном буржуазном Pizza Pino.
И гарсон умело делал вид, что разливает нам Шабли 1877 года,
а не какую-нибудь там талую воду с ледника Монблан.
               
                ***

Андре не стал уговаривать нас не возвращаться в HILL TOWN HOTEL.
- Квартирка на авеню Ленин сейчас занята, - сказала Лолю тоном, каким учительница географии могла бы сказать, что Волга, до сих пор исправно впадавшая в Каспийское море, на днях ушла в глухой brexit и теперь не желает иметь ничего общего ни с Каспийским морем, ни с каким-либо ещё.
И посмотрела на меня так, что я сразу понял, во французском королевстве не всё благополучно. Кое-что пошло не так. Короче: полный кильки шоз!*
________________________________
*quelque chose (фр) - кое-что.

Воспользовавшись секундой, когда Андре отвлёкся на телефонный разговор с Жильбером (о чем можно было догадаться по громкому возгласу Андре:
- Gilbert, espece de salaud! Devine qui j'ai rencontr;.
- Жильбер, сукин сын! Угадай, с кем я тут?)
я спросил Лолю:
- Что-то случилось?
- Ерунда, - махнула рукой Лолю, - Серж влюбился в твою красотку. Твою чёрно-рыжую пассию.
И нагнувшись почти к самому моему уху горячо зашептала: - Забери ее Папель Ипанович! Они переписывают твой сценарий прямо на площадке. Снимать мало, ругаться много. И наши расходы заставят нашу компанию вылететь в трубу, - и она присвистнула: фию-фию! – и помахала в воздухе рукой точь-в-точь мсье Андре - как все южане.

Экстерьер. Поздний вечер. Авеню Champs-Elysees.

Мы медленно шли по Champs-Elysees к стоянке такси
на углу rue de Berri. И мы пришли.
- Вот что Пауль, - сказал Андре. – Сама судьба посадила твой самолет в Париже. Зажгла вулкан на Яве.
Отменила все авиарейсы. Понимаешь, к чему я?
Завтра мы снимаем сцену здесь, ты знаешь где.
Это очень важная сцена. Ты просто обязан быть на съёмке и … вот посмотри, что  они понаписали!
Андре вытащил из кармана несколько смятых листков.
- Почитай, шер ами. Будет что обсудить завтра за тазом кофе.
И Андре Сабо сунул мне эти несколько листков,
прежде чем усесться вслед за Лолю в такси паризьен.
- До завтра! A demain! Бон ньюи Амели, бон ньюи Пауль!

-  Тебе совсем грустно? – с участием спросила Амелия, дергая меня за ту руку, которой я пытался остановить для нас новое такси паризьен.
– Я хочу ещё гулять. Хочу пить вино и хочу петь.

Я обдумывал слова Андре насчет вулкана судьбы,
и острова Явы. Неужто такие впечатляющие спецэффекты, с привлечением Воздушно-Космических Сил Вселенной, необходимо задействовать, чтобы снять глупенькое кинишко, абсолютное би-муви про неправильных человечков? И торговать по 20 франков за вечерний и 12 за дневной сеанс?
В этот момент не совсем понимал, чего хочет от меня певица Амелия.

- Мы едем теперь к моим друзьям, - обиженно заявила она, когда машина с шашечками  настороженно притормозила в метре от моей руки, с висящей на ней певицей Амелией.
- В центр! – скомандовал Ян Сан Нах.
               
Экстерьер. Париж. Ночь.

Разумеется, «центр», по мнению водителя taxi parisien, совпал с латинским кварталом. Машина стала у Архистратига Михаила, пред фонтаном Сан Мишель на площади Сан Андре. Картье Латан был центром застывшей
в бронзе баталии добра со злом, и сей фонтан был тому порукой.
Порукой в том, что зло голода всегда победит добро ресторанчиков латинского квартала. Я не перепутал?

Инт. Ночь. Кафе.

И мы тут же присоединись к прочим взалкавшим в щедром на весёлое тепло, еду и французский дух ресторанчике Сан Мишель.
И мы ели, и мы пили. И пели. И воротили нос от воды Perrier.

Пел, в основном, Ян под видом певицы Амелии Сан Нах.
Недурственное дармовое винцо нам выкатил сам ресторан.
Все тут знали малышку Амелию с её пробирающим до пяток голоском,
в котором силы зла и добра были заплетены в бирюзовые тоны с переходом в жаркий граул и глиссадой по октавам;  и её проходка до крошечной, скорее затененной, чем освещенной эстрадке, сопровождалась возгласами гарсонов, бармена и завсегдатаев ресторана Le Depart Saint-Michel.

- Амалия, спой! Пой, детка! Chante! Chante, bebe!
А Амалия пела. А после трех песенок на хорошем французском,
она вернулась за наш столик на две тарелки, припрятанным за светящейся колонной.  Столик, за которым она нежданно-негаданно встретила - кого бы вы думали? За укромным столиком для непредвиденных ночных визитёров, артистов и акробатов,  восседали царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной – кто ты будешь  такой,  до боли знакомый и почти родной?
Кто ж ещё может вести мотыльковый образ жизни ночи напролет? Держаться за ручки, пить с лица друг дружки любовное причастие
и отвечать вопросом на вопрос:  «а ты меня любишь? или больше я тебя?».

И что, что кому-то из куртизанов уже за сорок, а кому-то шел только 32-й?
Хотя внешне чёрно-рыжая изящно скинула с себя добрый десяток,
а то и полтора,  Серж Воронин – что, Серж - красавчик, расцвел уверенной красотой парня, у которого всё отлично с генетикой, начиная от русских бабушек, заканчивая папой – ирландским железнодорожником.

Это были они, коллеги по кинематографическому цеху.
Будь он трижды перфорирован, весел, благ наг и черно-бел!
Они вошли и молча сели. Их лица таинственно, как лампы Алладина, сияли. А я вспомнил капитана Боинга. Всем бы нам сесть куда-нибудь.
Нам бы, нам бы, нам бы! Всем на дно!

Амелия и Кира-Диана были в восторге от своей  случайной встречи.
В таком восторге, что я перестал верить в случайности, и заодно усомнился и в некоторых других законах природы. К примеру, как такому случиться, что все древние первоисточники сгорели. А остались только поздние копии, оставшиеся после Первого Никейского Собора?
И стал склоняться к теории заговора.

Похоже, что  частично Серж разделял моё маловерие и, возможно,
наши взгляды на мир совпали примерно 50/50. Но и этого хватило.
- Как идет фильм? – спросил я Серж Воронин.
Серж Воронин улыбался. Он стал совсем по-русски улыбаться - одними грустными глазами - и сделал хлопок одной ладонью по моей спине.
- Ничего, - ответил он. – НИ ЧЕ ГО.

Перевожу.
«Ничего» по-русски это не только дзэнское понятие пустоты, как мехи,
в который можно влить вино, может и старое, но лучше молодое,
а может и ничего; или та пустота, что была до Большого Взрыва,
то «ничего», которое отрицает сам факт существования чего бы то ни было, кроме самой пустоты, да ещё крошечной точки сингулярности посередине.

Ничего - ещё значит: «нормально», «ни-шатко–ни-валко».
И переспрашивать уже не имеет смысла.

- Какую сцену завтра снимаете? – я решил докурить ситуацию, чтобы немного набрать антидота на завтрашний день, и демонстративно вынул
из кармана скомканные листочки сценария.
- Ты понимаешь, - сморщил Серж губы в улыбке уже с легким канадским акцентом, - я не знаю точно, - и улыбнулся так, что я поверил: он знает.
Всё знает, что всё будет хорошо, где бы это хорошо не валялось.
И мы посмотрели на эти листочки.  Я сконфуженно убрал их в карман.
И они стали охлопывая друг друга, отхлопывая фанданго
на своих мужских  плечах.

Амелия Сан-Нах и Кира-Диана де Пуатье уже пробирались
к эстрадке. А через пару минут уже пели дуэтик, тот самый,
что я впервые услышал в их же исполнении в посольстве Гватемалы.
(см. ч.2)
Уо-уаа-уооооууу! – очень впечатлило весь присутствующий электорат, и весь Сан Мишель стал подвывать в такт.
А потом все друг по дружке хлопали, и хлопали в ладоши,
и сливались в европейском культурном экстазе.

К утру мы сменили ещё два ресторанчика и поехали спасть табором
в квартирку на Ленин авеню.

Инт. Ночь. Квартира на Avenue Lenine.

- Серж, - сказал я Сержу, - я тебя уважаю!
- Поль, - сказал Серж, - ай лав ю ту!
- Серж. Береги лицо. Ты должен поспать. Съёмка с утра.
В кладовке нашелся еще один матрасик. Два часа до рассвета мы коротали, каждый досматривая свой день в тайниках своего кинозала.

А утром.

Утром к нам зашел Жильбер. Он был бледноват но - тре бон - бодр
и невозмутим. И он сварил на весь табор кофе в машинке Джон Мартин, не имеющей функции жадничать.

Экстерьер. Раннее парижское утро. Туман +4С.

И повёз через весь Париж в своём крошечном жестяном Роно Катр
Ти Эль. В котором не было печки, а ручка переключения скоростей торчала из тощей рулевой колонки, готовая при неловком прикосновении остаться в руке водителя.

А по пути мы ещё заехали в квартал la Villette и подобрали мсье Андре, который в зябком утреннем тумане являл образ и подобие пленного француза под Полтавой. Так Андре стал шестым членом нашего скромного антикварного экипажа, который впору, пожалуй, был бы Белке со Стрелкой, но не четырём не выспавшимся мсьё и двум не накрашенным мамзелям. По набережной Вольтера, мимо аббатства Сен Жермен де Пре, мы благополучно дотарахтели до рю Буонапарте. И ручка наконец отвалилась. Потом была калитка, вагончик и жёлтая съёмочная площадка в самом чреве Парижа,
под самым Парижем.

Целиком часть 5
http://proza.ru/2022/06/17/1340