Заметки о Костане Заряне Часть 3

     Приводит слова Леона Блуза: «А вы знаете, что такое армян¬ский народ? Это народ, который среди всего человечества имеет самую загадочную историю».
     – Армянство Тифлиса имеет свой особый взгляд на вещи и на Армению смотрит свысока, как на временное явление, если не сказать – зло. Армения – это отсталая провинция, нищета, заби¬тость, край ссылки. Для них центр – это Тифлис, творческий ге¬ний, последнее слово прогресса. Так думают партии, а также и простые граждане, люди вне политики. Для большинства эта куль¬турная дискуссия просто сводится к квартирному вопросу. В Армении нет зданий, а те, что есть, лишены элементарных удобств, летом там жарко, зимой холодно, кругом малярия, так что лучше оставаться в Тифлисе.
     – Такое мышление очень характерно и для констан¬тино¬поль¬ских армян. То же пренебрежительное отношение к провин¬циалам, та же претенциозность и та же легкость в мыслях. Коло¬ниальное мышление… Кура – это не Аракс, и между Кучаком и Саят-Нова протекает Ахурян.
     – Вооруженные люди проходят быстрым шагом – не знаешь куда, не знаешь зачем. Люди смотрят на нас с какой-то враждой. Оставляем впечатление непрошеных гостей. То ли оттого, что мы армяне, может, от нас веет Европой? Делаю несколько ви¬зитов. Вблизи они не так страшны. Улыбаются, делают усилия, хотят казаться любезными.
     – Мы прежде всего – националисты, – говорит. – Грузинская поэзия в настоящее время – самая первая поэзия в мире. Ино¬странцы поступили бы мудро, изучая нас. Многому бы у нас научились.
Называет незнакомые мне грузинские имена. Восхваляет, вос¬торгается и, подобно низвергающейся в ущелье телеге, с грохотом бежит вперед. Слова его адресованы армянам. Я прошу сведений. Есть ли у грузин переводы, скажем, на русский?    
     – На русский? Никогда! Нам нет дела до русского языка, и нам не нужно, чтобы наша поэзия переводилась на русский.
     – А на французский?
     – Против французского не возражаем. Но переводов нет.
Выражаю свое удивление. – Такая великая поэзия, такое сокровище, и нам никак не узнать об этом?! Потом говорю, что через несколько дней уезжаю в Армению. Он сразу меняет тон, смягчается, произносит несколько ласковых слов. Он боялся, что я останусь в Тифлисе.
     – Родственники (из Тифлиса – Г.Р.) удивлялись, что решил обосноваться, в Ереване: понятно, патриотизм. Но в ехать в такую дыру?
     Весь ужас в том, что и в Армении ему не так уж рады… Чужой. Сплошь чуждая среда, зависть, ревность, вражда… Из заграницы, из другого мира…
     Ну, и, конечно, трусость…
     Не все наши кумиры ему тогда понравились, возможно, ещё не было налёта тягостных годов возрождения. Он создал роман, где создал образ Аветика Чарчаряна, пролетарского поэта с мау¬зе¬ром на боку (видимо, тогдашний Чаренц чем-то не понравился Заряну). Но именно он сказал:
– Чаренц хоть на родине творит… А что делаю я на чужбине?
     И всё же о Чаренце в «Наватомаре»: «Талантливый и не¬повторимый».    
     – Чаренц смотрел на мир армянскими глазами.
     За границей он был изгнанником, эмигрантом, в своей стране – оставался чужаком, родина-мать считала его пасынком. Словно он был выслан из армянской литературы на несколько десятилетий.
     – Окончившие русскую школу юноши и пожилые люди стеснялись говорить на армянском. Армянскую жизнь и литера¬туру считали низменной. Валяясь в пыли, ковыляли вслед за так называемой «русской» культурой (из того, что разрешили боль¬шевики).
     – Мы искали родину, как бабочка ищет свечу, на которой должна умереть.
     – Вернулся к матери-родине, но – сиротлив, как никогда.
– Родина моя, разрушенная, грубая, неотёсанная, оподлившаяся моя Родина.
     Предчувствия и предсказания Кафки и Оруэлла, которых мы сейчас так часто цитируем, застыли для современников любого поколения в отдельно взятой стране… Странно, что у Заряна так много совпадений по части предвидений, а никто не вспоминает. Да потому что не знают его…
     – Мысль – это родина. Неодолимое желание находить исто¬ки наших родников в наших собственных горах. Это жажда со¬зидать своих Богов...

     Но писателю необходимо писать, создавать, выступить со своим отношением, и Зарян хочет окунуться в литературную жизнь республики. Не очень-то получается – он далёк от вос¬певания советской действительности, далёк от братьев по перу и по крови...
     – То, что сегодня именуют коммунизмом, марксизмом и ленинизмом, не что иное, как худшее выражение буржуазного умо¬настроения.
     – На вас постоянно поступают жалобы… (?)
     – Печки нет, дров нет, с лекарствами туго, хлеб-чай, чай-хлеб. Отобрали железные кровати: «для рабоче-крестьянской власти».
      – Проклятая страна! Как в тюрьме!
     Узнали, что в доме есть пианино и железные кровати, и требуют вернуть «для рабоче-крестьянской власти», то есть государству.
     – Собрание за собранием, недовольство лекциями – они не носят марксистский характер.
     Вокруг мелкая посредственность, мусор, нищета, отверженные…
Оказалось, сердце истощено.
     – Надо уехать!
   
 Ваграм Тотовенц: «Дорогой Зарян, я знаю, что ты не должен возвращаться и будешь писать то, что мы все думаем. Когда завтра они заставят нас писать против тебя, извини, ситуацию ты знаешь…».
     – Мы живем, задыхаясь от лжи.
     Всё оборачивается лишь иллюзией, советская действи¬тель¬ность становится очень определенной и понятной, мечты усту¬пают место горькой реальности и неприкрытой правде. Все то, что происходило в Советском Союзе, не имело ничего общего с его представлениями об искусстве и литературе, тем более о на¬цио¬нальном содержании.
В Армении Зарян мало писал, но, что не менее важно, жил «видениями и дыханием армянской народной среды».
     Советская Армения для Костана Заряна не оказалась роди¬ной. Недовольство Заряна было вызвано не только насилием, царив¬шим в стране, но и ограничениями в культурной и литера¬турной жизни, одним из авторов которых являлся небезы¬звест¬ный и очень активный по части идеологии Арташес Каринян. Ка¬кие-то выделившиеся единицы получали возможность управлять всеми остальными. Везде проходили «чистки». И он принимает тяжелое решение – покинуть Армению.
     В 1924 году Костану Заряну с семьей удается уехать из Советской Армении. Уехал якобы с поручением Наркомпроса и Госуниверситета, но остался там.
     Как только он вернулся в Европу, начал критиковать Совет¬скую власть и компартию.
     И, как это ни парадоксально, после отъезда из Советской Армении в жизни Костана Заряна, начинается очень богатый и насыщенный творческий период. Наступает время всеохватного взгляда на прошлое и оценки прошедшего жизненного пути.
     – Мне не нравились и Республиканская Армения, и Совет¬ская Армения. Оба они подчиняются партийным правительствам, что мне не нравилось. Государство должно быть беспар¬тий¬ным. Должен, однако, сказать, что я видел в Советской Армении более сильное правительство и больше порядка.
Ещё бы, по¬лицейское государство всегда отличается порядком…
     На первых порах он посылает в Армению статьи, которые публикуются в газете «Хорурдаин Айастан», но очень скоро их перестают брать в печать, что означало запрещение.
Это отношение в советизированном сознании здешних армян остаётся надолго…
     Через короткое время его материальное и душевное со¬стоя¬ние довольно осложнились, к заботе о содержании семьи при¬бавилась позиция диаспорских партий, призывавших армян не верить в искренность Заряна, прибывшего из Советской Арме¬нии. Заботы о семье легли на жену, которая стала шить, чтобы заработать на пропитание.
     Патриотические чувства Заряна обострились ещё после пре¬бывания в Конгрегации мхитаристов, где ему удалось обрести род¬ной язык, познать армянский дух… Хотя он продолжал писать по-французски, у него уже сложилось убеждение (позже сфор¬му¬лированное в его «Римских мемуарах»), что «писать на ино¬стран¬ном языке значит приспосабливаться к менталитету других, сги¬баться духом и умом, подражать».
     В эти годы Зарян связывается с бостонским армян¬ским жур¬налом «Айреник», на страницах которого в течение нескольких лет печатаются его крупные художественные произведения – романы «Странник и его путь», «Запад», «Города», «Рабкооп и кости мамонта», «Испания», «Соединенные Штаты Америки», а в газете «Айреник» А ещё – множество очерков, статей, эссе по самым различным вопросам культуры. «Странник и его путь» – это путь духовного странника, который ищет в мире ответы на вечные вопросы – путь Костана Заряна.
     На родине Зарян вглядывался в прошлое и в будущее своего истерзанного народа; Впрочем, скорбные и пышные проводы Ле¬нина во всех уголках юных Советов порядком надоели ему и осветили безрадостное будущее на родине, и тут тоже он успел выехать и тем самым – спастись. «Зрелище, принаряженное пре¬тензиями маленьких людей, склонивших голову, бессильно падает в пыль».
     Сегодня мы в очередной раз самоидентифицируемся. В оче¬редной раз решаем: каждый за себя и за страну, кто с кем, кто за кем в этом взбесившимся мире… Объединение с больше¬вистской братией в тот раз принесло нам отторжение наших земель, реп¬рессии 20-ых, 30-ых, 37-го года, 49-го. Были и плюсы, жизнь, несмотря ни на что, шла, земля вертелась. Всё развивалось! Что ждёт нас сейчас с такой совсем уж бурной дружбой с нашими вра¬гами и вялой, мало похожей на дружбу – с нами?
     Схлестнулись уже не народы, схлестнулись цивилизации… Библейская – с более поздней.
     – Спасения в разуме не ищем, он породил нашу погибель.
     В 1925 году с марта Зарян стал членом организованного в Па¬риже «Союза армянских деятелей искусства», целью которого было объединение зарубежных армянских писателей и интеллек¬туалов, Из письма, написанного В. Текеяну, видно, что Зарян хо¬тел поехать на Кипр, работать в армянском детском доме.
     В 1926 г. в бостонском журнале "Родина" стали публиковаться ме-муары «Странник и его путь». Последовал долгий и напря¬женный период скитаний. В 1927 г. Зарян уехал в Америку, где его ждали жена Фрэнсис и сын hОван... Он пишет, что эта поездка вызвана не желанием увидеть страну, а он приехал «как бедный армянский грамотей, которому нужно постучаться в тысячу дверей, чтобы заработать на жизнь для себя и своей семьи».
     В конце 1928 г. он находился в Венеции, а в 1929 году уже переехал в Трансильванию.
В конце года он уезжает в Париж и, пробыв совсем немного,ам до января 1930 года, возвращается в Венецию. В те дни в письме к Аршаку Чопаняну Зарян сообщает, что покидает Париж, «не зная, где бросит якорь...».
Читаем Костана…

     – Слова созданы для того, чтобы скрывать мысли. Тот, кто понимает только слова, не понимает ничего.
Мировоззрение писателя формировалось в Европе далеко от исторической родины, ставшей коммунистической. Следова¬тель¬но, присутствовало огромное влияние литературно-философских течений того времени, но формированию его способствовали и другие важные обстоятельства. Живя вдали от Родины и в душе и крови храня любовь к ней и тоску, живя и учась в среде Мхи¬тарян, он общался с видными литераторами в Полисе, терял сто¬рон¬ников и противников во время войны. Видел трагедию народа, переживая непреодолимую боль той трагедии – она смешивается с уже сложившимся мировоззрением и образует интересную концепцию.
     Выдержка из письма другу Акопу Ошакану (при разборе пьесы Ошакана).
 «Дорогой Ошакан,
    Перед современным интеллектуальным поколением стоит страшная проблема. Либо творить, выявляя индивидуальность, полную национальных ценностей, либо умирать, присоединяя к физическому разрушению нации и духовному разруше¬нию. Неос¬порим тот факт, что армянский народ на три четверти своих страданий обязан своей посредственной, непривлекательной и не гениальной интеллигенции, которая никогда не обогатила его никакими нравственными ценностями, не дала ему никакого мировоззрения, не проникла в его душу и не поняла его...».
     Он не знал или недооценил наших признанных великих, которые, кстати, отве¬чали ему взаимностью…
      Сегодня его заслуженно называют великим писателем. Их же мало осталось, все наперечёт. Понимали и тогда, при жизни. Но стыдливо замалчивали. Стыдясь собственной зависти, великой пучины человеческого бытия… Принял ли Заряна тогдашний литературный истеблишмент столь же безоговорочно, как много лет спустя бесповоротно принял Сарояна? Костан Зарян блуждал между Арменией и Европой, искал Армению, свободную, независимую, и, не найдя, всё же пришёл в ту, которая есть. Какая ни есть… Родина – она такая: какая ни есть.
     Великий мыслитель, мастер афористичных обобщений, уникальный и бесконечный. Мы восхищаемся поэзией Брод¬ского, писавшего на двух языках. Зарян писал стихи на всех из¬вест¬ных ему языках. А он много их знал. Он прекрасно говорил на русском, владея русским языком дворянина. Французский, анг¬лийский, итальянский, испанский… Армянский – западноармянский, восточноармянский и грабар... Зарян также выу¬чил итальянский, а во время пребывания в Исландии брал уроки испанского в одном из монастырей. В возрасте 45 лет он стал изучать английский язык и даже писал стихи на этом языке.
По приглашению архитектора Мааса – прочесть несколько лекций об армянских искусстве и поэзии, а также на тему «Запад   – Восток», Костан Зарян едет в Голландию. В разных городах он читал лекции об армянском искусстве и архитектуре.
– Наше искусство, в особенности архитектура, на протяжении всей нашей истории было оружием, позволявшим армянству за¬щищать свой облик. Каждый раз, когда разрушительные бури прокатывались по обезлюдевшей стране, один камень, полуразру¬шенная стена, арка или колонна оставались стоять, напоминая нам о нас. И наш народ почитал камни, разрушенные церкви и ра¬зоренные кладбища, поклонялся не сухой и мертвой материи, а тому духу, который веками таился в этих полуразрушенных рукотворных утесах.
     А предварительно намеченные три лекции превращаются в цикл лекций, продлившийся на месяцы, в литературно-куль¬турную деятельность, в процесс представления и интерпретации армянской литературы и искусства. Потом Зарян уехал в Испанию, полгода прожил там, изучая историю Испании, а попутно – и Армении тех времён. И после этого написал прекраснейшую книгу «Спания».
     И какая же прелесть эта его «Спания», можно сказать, поэма! Полнейший восторг при чтении каждой строки… Правда, немного стран-ная книга о путешествии. Ходит человек по земле Испании, а разговаривает со своей родиной и о своей родине…
Может, потому что сама земля – как в Армении?
     Да, почти как в Армении: пейзаж – больше небо, чем земля. А земля объята, залита солнцем. С той лишь разницей, что Ис¬пания смогла осознать свой дух и благодаря своей бесподобной бунтарской поэзии подняла его до уровня могучих общечело¬веческих ценностей, в то время как наш дух все еще остается горной вершиной, покрытой облаками, стонущей бездной, полной глухих звуков.
     – Культуры можно характеризовать по их взаимоотно¬шениям с природой. Эти взаимоотношения и создают Богов.
     – Культура создается тогда, когда дух народа восходит на брачное ложе страны, земли.
     – Культуру невозможно купить и ввезти извне, как покупают и ввозят товары или некоторые интеллектуальные ценности. Идеи и идеалы не стоят ни гроша, если они тесно не связаны со стра¬ной, с местными особенностями развития. В этом смысле один тополь, выращенный в Араратской долине, важнее, чем де¬сять выращенных в Париже сорбонизированных интеллигентов. Здесь присутствует также Армения.
     – И в мыслях моих наши пустынные поля, наши величавые и высохшие скалы, отроги наших медных гор и затерянные во мгле вершины становятся в один ряд с этими горами и пустынными холмами.
      Это – мы.
     – Мы, армяне, принимая, не принимаем. До такой степени, что предпочитаем обманывать самих себя. Хотим подменить нашу страну. Не отказываемся от неё, но и не принимаем её такой, какая она есть. Такой мы её не хотим принимать. Ах, такой мы её не хотим! Мучаемся, трудимся, стонем, веками тащим на своих плечах ужасающую бедность нашей земли, но, когда го¬ворим о стране, то поднимаем голос до самой высокой ноты и во всю мощь легких кричим: «Страна райская!..»;
     – Наши Боги разные. Армянин преклоняется не перед материей, а перед природой. Иисус и даже крест для нас – это солнце. Наша страна – свет. Великий, огромный свет, от лучей которого зависит наша жизнь.«Клянусь твоим солнцем». «Умереть мне за твой свет».
     Испания – вот она, под ногами, до самого горизонта. А в сердце и в голове – только Армения…
     Не потому ли Вазген Первый уговорит, уломает этого амери¬канского профессора вернуться на родину во второй раз (или в третий?). В 62-ом переехал… но своим так и не стал… Вернув¬шись, он так и остался одиноким. Местные мастера заняли не¬босклон и ближайшие высоты, ещё никто не понимал, что наше место в Европе. Робко стали ездить в гости к диаспоре…
     Казалось, он дорвался до родины. А родина приняла его как чужака, оказалась отчужденной…
     Несколько человек всё же признавали его, ходили к нему, ев¬ро-пейскому писателю с европейской славой… притягивал опыт, интеллект… но те, кто решал, как к кому следует относиться, не печатали, не публиковали… НЕ ЗАМЕЧАЛИ… Своего рода уни¬жение со стороны тех, кто не способен был ни на какие твор¬ческие высоты, кроме карьеры чиновника. Кто это были?
     Человеку, особенно посредственной личности, свойственно всех сравнивать с собой. Ну, были и такие, кто не выдерживали сравнения… Почистили, ничего не скажешь! Сколько репрес¬сированных, расстрелянных писателей… Кто-то же из этой же среды писал доносы? Или открыто выступал… Будешь молчать – тоже могут расстрелять.
        Взаимоотношения поэта и власти никогда не назовёшь простыми, особенно, когда поэт и масти другой, и вырос в аб¬солютно иной среде. Но это были всё же коллеги?
   – А вы не знали? Зачем приехали?
Аво – Варпет – уехал, обещал, если всё будет хорошо, напишет, позовёт.
Ни разу не написал!
Вот Сарьян несколько раз писал. Писал, что неплохо. Наверное, имел в виду природу Армении… А Исаакян – ни разу!
Зарян был великой личностью, глубоким и масштабным мыслителем. Был близок с Арчилом Горки, с его семьёй. С Дали, Пикассо… Дружил, общался с такими вершинами европейской славы и признания! Часто писал об искусстве и художниках…
     Разве это легко переварить?
     А тут ещё Гарсиа Лорка заявил: «Если хотите иметь пред¬ставление о современной французской поэзии, вы должны про¬читать и Костана Заряна».
     Павел Антокольский рассказывал, что Зарян преподавал литературу 20-го века и философию в Сорбонне.
     Мы часто задумываемся над тем, каким же образом выво¬дится этот сорт – чиновников от Бога. Откуда берётся материал? Трудно объяснить такое поведение мгновенной переделкой люд¬ской массы. Манипуляционная сущность большевистской идео¬логии, впрочем, как и любой другой, магнитом выманивала из толпы похожих, себе подобных. То есть низких, жестоких, пус¬тых. Шариковых.
    И вот они стали базой нового человека. Шарикова. Тот про¬должал очеловечиваться, развиваться, правда, не меняя собачье нутро. Вывелся новый тип, новый ген.
     А он так быстро не исчезает… И бог знает, в какую сторону повернёт мутация…
     Костану было уже 24 года, когда, вняв совету известного поэта Эмиля Верхарна, он взялся за изучение армянского языка, считая, что армянский писатель должен творить на родном… И написал на родном языке поэму «Татрагомская невеста».
     Поэма по жанру – трагедия. Трагедия всех, кто в ней изображён.
    Парень женился на красавице, и так получилось, что ему надо уйти в горы, стал фидаином. Всю ночь мужчина мечется между женой и родиной, выбирает родину, защиту родины, борь¬бу за справедливость.
     И не только не возвращается, но и известий от него нет – обычная фидаинская доля.
     Много лет ждёт девушка-жена и однажды не может устоять перед любовью курда. Известие доходит до отряда, фидаины спускаются с гор, курда убивают, а бесчестную девушку (бесчест¬ную вдвойне) доставляют к мужу, предлагая ему убить её соб¬ственными руками.

Я полюбила, разве грех любить?
Ещё ребенком из моей деревни
К Овану в дом пришла невестой,
Он в ту же ночь ушёл,
Ушёл надолго, на шесть лет,
В село он больше не приехал,
Известий о себе не сообщал.
Не спрашивал он обо мне…
Шесть лет ждала…
Я полюбила, разве грех любить?
                (перевод Г.Р.)

      Но фидаинский приговор неумолим, Ован был обязан своей рукою её убить…
     Поэма настолько эмоционально богата, включая и обычаи, и традиции, и несправедливость этих обычаев, что может служить картиной жизни целых поколений, находящихся в плену жесто¬ких обычаев. Разве «Ануш» Туманяна – не то же самое? Трагич¬ный сюжет, образные строки…
     Почему нет оперы, как на бессмертную «Ануш»? Только с Ануш можно сравнить это великолепное произведение! Но Тума¬няна перевели на русский, о поэме все узнали.
     Узнали и прочитали вовремя… ВОВРЕМЯ!
     До войны Ованес Шираз написал замечательную поэму «Сиаманто и Хачезаре». Лиричное произведение, с прекрасными мелодич¬ны¬ми монологами – на них написаны прекрасные песни, почему-то даже считаются народными. А ведь была у нас ещё одна армянская поэма о женской любви, ничуть не уступающая ни по каким параметрам!
И никакого влияния: как философ, поэт, писатель, публицист ни на кого и ни на что Костан Зарян не смог оказать влияние. Как же не повезло Заряну, которого вообще не знали, от слова вообще! Или это нам не повезло – мы потеряли поэта…

Буря гуляла в горах,
По суровым горам армянским
Шагали рассерженные боги…

Часть 1 http://proza.ru/2025/07/14/1277
Часть 2 http://proza.ru/2025/07/14/421
Часть 3 http://proza.ru/2025/07/14/428
Часть 4 http://proza.ru/2025/07/14/437
Часть 5 http://proza.ru/2025/07/14/445
Часть 6 http://proza.ru/2025/07/14/458
Часть 7 http://proza.ru/2025/07/14/461