О моей доброте

Иные люди частенько ставят мне на вид недостаточность, как им кажется, во мне христианских любви и милосердия.
И хотя говорят, что когда кажется – следует креститься, но в данном случае им кажется совершенно правильно: именно христианских любви и милосердия – во мне нет ни капли (как, впрочем, и в них, о чём будет речь далее).
Значит ли это, что я враг христианства? Да в том-то и дело, что существует большая разница в вопросе о том, что именно почитать за христианство.
Если подразумевать под этим бездумный и тоталитарный культ личности Иисуса Христа – естественно, я противник любых бездумных и тоталитарных культов, особенно, когда они порываются распространить свою власть насильственными способами.
Если же подразумевать под этим собственно философское и этическое учение Иисуса Христа – то оно таково, что вовсе и не нуждается в противниках и не порождает их в своей чистоте. Ибо в мире очень мало людей, способных понять это учение, и, вероятно, был всего лишь один, следовавший ему в полной мере. Собственно Иисус Христос. Но его поведение было таково, что могло возмутить лишь блюстителей религиозной идеологии, фарисеев, а мне – попросту наплевать на «мыслепреступления».

Это, конечно, не моё открытие, что Иисус Христос был единственным истинным, последовательным христианином. Возможно, и Ницше не был первым, кто утверждал это. Но что безусловно: все без исключения его последователи, даже вполне искренне стремящиеся подражать Христу, не более – чем играют пародию на него. И выходят из образа очень легко, по любому поводу. Ибо если для Христа его философия была сутью его жизни, его естеством, то для них – что-то вроде рекомендованной духовной диеты, которая сулит похудение для прохода в «игольное ушко», но безрадостна и обременительна (как бы они ни уверяли себя в обратном), поскольку на самом деле – противна их истинному, человеческому естеству.

Пожалуй, из всех «христиан» мне наиболее симпатичны те, кто лишь принял для себя таковое название, но рассматривает свою религию как возможность покаяться всякий раз, как «согрешишь», следуя человеческому своему естеству. Да, это совсем не то, что проповедовал Иисус, и такой образ жизни по-любому попахивает некоторой шизофренией, но, по крайней мере, - в лёгкой, можно даже сказать, игривой форме. Эти ребята – в целом сознают своё фиглярство в амплуа христиан. Сознают, что лишь играют роль. И с ними бывает приятно иметь дело, когда они не грузят ни себя, ни окружающих теми догмами, смысл коих сами не вполне понимают.

Но куда более тяжёлый случай – христиане, претендующие на истинность своего христианства. Они – подобны сумасшедшему актёру, искренне уверившемуся, будто его сценический персонаж и он сам – одно лицо. Их безумство таково, что они даже не понимают, насколько нелепы их попытки уподобиться Христу, когда они – не он. Они – не осознают своей фальшивости, и потому со стороны являют удручающее зрелище.

Пожалуй, я впервые задумался об этом, когда читал «Братьев Карамазовых». Да, это не та книга, которую я рекомендовал бы(!) школьникам, а принудительное её чтение должно расцениваться как уголовный состав сродни растлению несовершеннолетних (или даже изнасилованию) – но сам я читал её добровольно, поскольку вообще читал тогда много и быстро.

Согласитесь, если жизнь или литература вообще представляет нам образчик незамутнённой христианской добродетели – то в ком видеть его, как не в блаженном Алёшеньке? Уж такой правильный, такой благостный, такой смиренный.

И вот – один из самых обильно цитируемых эпизодов. Беседа с Иваном, где последний, нагружая братца всякими страшилками, кои и сейчас служат обоснованием «ювенальной юстиции», приводит и такую историю.

Некий дворовый мальчик восьми лет от роду нечаянно зашиб камнем лапу любимой гончей своего барина, отставного генерала, деспота и самодура. И тот в отместку насмерть травит ребёнка собаками. После чего, кажется, был взят в опеку (то есть, отстранён от управления поместьями).

И Иван задаётся вопросом: «Так что же, расстрелять его для удовлетворения нравственного чувства?»
И Алёша, со всем своим христианским смирением, подтверждает: «Расстрелять».

Я же тогда подумал: «Ну что, сдулся, попёнок? А и слабые же у тебя нервишки!» Подумал – не без злорадства, поскольку меня уже порядком задрал к тем страницам этот святошествующий задрот.

И ещё я подумал: «Странные, всё-таки, они люди, эти христианские праведники!».
Ну хорошо, допустим, всё было ровно так, как рассказывает Иван. Допустим, мальчик действительно случайно поранил собачку, а не был малолетним живодёром, который уже всех достал калечить призовых борзых и гончих (замечу, в те времена живодёрство было вполне обычным развлечением крестьянских детей в отсутствие телевидения и онлайновых видеоигр, куда нынче «канализируется» обида и агрессия у социальных низов). Да если и был он совершенно испорченным жестоким стервецом – конечно, это ещё не повод травить его собаками. Можно было довольствоваться просто крепкой поркой. Разрывать ребёнка сворой на куски – по-любому перебор и маньячество.

Но и что с того? Да, приходится признать, что генерал-помещик сей – был маньяк. Сумасшедший, рехнувшийся от иллюзии, будто ему по жизни вообще всё можно. И когда нет иного способа остановить его маньячества, резко дисгармонирующие с приемлемыми устоями цивилизованного общества (вплоть до того, что этот мудак может спровоцировать серьёзные крестьянские волнения, притом небеспочвенные) – можно было бы его и грохнуть.

Будь я его соседом и прознай про такое – возможно, я бы устроил ему несчастный случай на охоте. Хотя предпочтительней, конечно, вызвать на дуэль и так прикончить (но вряд ли престарелый экс-генерал принял бы вызов).

Однако ж, для меня задачей было бы – именно что устранить социальную опасность, исходящую от этого сбрендившего субъекта. Ибо его диковатые развлечения – заходят слишком далеко, и своими действиями он подставляет всех аристократов, нарушая мир между сословиями.

Нет, разумеется, помещик может пороть крестьян за провинности, может даже казнить, когда дело того стоит, может навязывать им свою волю, пользуясь их зависимостью (добровольной, замечу, в первоначальной своей природе), но убивать детей, да ещё так изуверски, - это уже слишком. Какой тут, к чёрту, мир, если крестьянам настолько недвусмысленно показывают ничтожность их жизни в глазах барина?

Да ведь в конце концов, крепостная зависимость и возникла как вполне определённый контракт, где помещик спасает крестьян от голода, предоставляет землю, и они предоставляют себя его власти, но всё же с тем, чтобы он защищал их жизни, а не отбирал их по произволу в любой момент и за любую мелочь.

Поэтому, безусловно – этого самодура следует признать нарушителем пакта и мятежником против гражданского мира. И принять меры, дабы обезопасить общество от него. Если иного не дано – то и грохнуть. Без эмоций, без пены. Просто ликвидировать.

Но в данном случае – меры принимаются правительством. Его имения берутся в опеку (что, возможно, наказание похуже смерти для самодура, привыкшего к своему всевластию). Пожалуй, я бы не ограничился одною лишь опекой над имениями, но и самого этого субъекта поместил бы в жёлтый дом, как явного психа.

Но расстрелять? Вот когда преступник уже обезврежен и лишён возможности творить беспредел? Это что за «нравственное чувство» такое? Это «кровожадность» называется. Чисто эмоциональное, чисто дикарское поползновение отомстить тому, с кем ты ни хрена не мог поделать, покуда он был силён и властен, но вот он растоптан, унижен, силою закона – и тут-то: «Ату его!» (ровно так же, как этот барин поступил с крепостным мальчишкой).

И вот как же легко у Алёшеньки эта дикарская, иррациональная кровожадность проступает сквозь его столь тщательно взращенный панцирь христианского смирения и всепрощения! Да потому что не панцирь это – а шелуха. Запросто с него облетающая, едва стоит столкнуться с реальностью.

И мне этого никогда не понять было (вернее, я понимаю движения этой примитивной души – но я не понимаю, как можно считать себя христианином, при такой-то кровожадной своей дикости).

Не спорю, на формирование моей собственной нравственной конституции – огромное влияние оказала работа в Корпорации. И соответствующее воспитание. Главный постулат коего заключается в следующем: «Ты можешь испытывать эмоции, ибо не надо чураться всего человеческого, – но упаси тебя бог творить когда-либо насилие(!), руководствуясь эмоциями. Разговор на повышенных тонах – для трибуны и кухонных перепалок с женой. Но в бою, в насилии – ты должен быть холоден и рассудителен, как в шахматах. Ибо только так, творя насилие, ты можешь иметь то оправдание, что не творишь его сверх необходимого. Иначе – как-нибудь сорвёшься, поддавшись чувствам, и наворотишь таких дел, что уже никогда не найдёшь себе оправдания. А ты – должен быть уверен стопроцентно во всём, что делаешь. И в любой момент быть способным заявить: «Всё, что я сотворил ранее – я сотворил бы снова и сейчас, будучи поставлен перед тем же выбором. И мне не в чем раскаиваться».

Но правда в том, что и до поступления в Корпорацию я держался примерно тех же нравственных принципов. Конечно, в юности я мог разъяриться и несколько превысить ту меру насилия, какую, по уму, следовало бы считать адекватной. И я не имею в виду драки с гопниками, где всякий вред им с моей стороны был по определению необходимой обороной с моей стороны, и я бы нисколько не расстроился, даже если б кто-то подох от моих ударов. Но вот, помню, я испытал сожаление, когда в десятом классе форменно взбесился, поскольку один самонадеянный одноклассник, решивший померяться со мной силами, непочтительно высказался о моей даме. Наша драка длилась секунды три, поскольку я всё же взял себя в руки, но за это время я сломал ему нос и пару рёбер. Этот парень был очень крупный, под два метра, килограммов на двадцать тяжелее меня и, возможно, сильнее физически – но он был просто здоровяк, а я – сэмпай с коричневым поясом, притом стритфайтер с уже тогда изрядным опытом.

И, возможно, это единственный боевой эпизод, о котором я сожалею в своей жизни. Что вот так повёлся, что так взбесился из-за ерунды, в общем-то. Ей-богу, я был готов его тогда убить – и мог бы убить. Хотя он, объективно, не заслуживал этого. Он не был гопником, он не угрожал мне насилием, чтобы мой ответ был неограничен. Ну, брякнул пошлость и стал лыбиться, типа: «И чо ты мне сделаешь, каратист ***в?» Да, провокация. Но глупо с моей стороны было поддаваться на неё.

С тем парнем мы даже подружились потом, выяснив отношения, и он был не в обиде, но себе я тогда дал зарок: НИКОГДА не применять насилие, покуда не очистишь холодный разум от накипи эмоций (что, при некоторой тренировке, делается за доли секунды). И применяя насилие – очень чётко соображать, зачем это делаешь, и до каких пределов готов идти.

И я стараюсь следовать этому правилу (вполне успешно). И, возможно, меня потому и приметили вербовщики Корпорации, что я подходил им как приверженец тех же воззрений на применение насилия.

Да, мы не надуваем щёки, декларируя абсолютное воздержание от насилия. Нет, отчего же? Вся наша Цивилизация, вся её мораль – зиждется на том, что люди МОГУТ применять насилие друг к другу, что они потенциально взаимоопасны, смертельно опасны, и потому нужно выстраивать такие отношения, где бы риск смертельного конфликта сводился к минимуму.

Но – мы никогда не допускаем избыточное (sic!) насилие, руководствуясь «праведным гневом». И не призываем к нему. В отличие от вот этих благостных христианских ребят, которые, проповедуя смирение, в действительности готовы взорваться и требовать крови по любой ***не. Безо всякого практического смысла. Даже лучшие из них.

Потому – они и есть пародия на своего «учителя» (который был верен себе и своей философии, но учеников – ничему не научил).
И Алёшенька-то Карамазов – действительно ещё самый светлый и чистый образчик христианской добродетели. Прилошённый – но по-своему классный парень.
Большинство же т.н. «истинных христиан» - это просто увечные мизантропы, душевные калеки, озлобленные на весь белый свет и не делающие никаких попыток к тому, чтобы поумерить свою агрессию, не понимающие даже, как она оскорбляет ту веру, к коей они себя причисляют. Не понимающих, насколько это элементарно неприлично, прикрывать своё озлобленное, кровожадное чмошничество именем Христа.

И вот когда мне говорят, что я чужд «христианской добродетели» - о да, ещё как чужд! Особенно, «христианской добродетели» в вашем, господа, понимании. Я в самом деле чужд вашего истероидного психоза, при котором человек намеренно жертвует разумом, чтобы, под видом всеобъемлющей (а потому и ничего не объемлющей) любви к ближнему, в действительности превратиться в протуберанец бессмысленной ненависти ко всему живому. Это – мне воистину чуждо. И я горжусь этим.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 27.02.2013. Человек и кошки
• 24.02.2013. К вопросу о табу на наготу
• 15.02.2013. Корсары Каждому Своё
• 08.02.2013. К вопросу о стременах в античности.
• 07.02.2013. А Рим всё падал и падал...
• 06.02.2013. За фасадом Империи
• 02.02.2013. О моей доброте