К вопросу о табу на наготу

Как-то один собеседник, иронизируя над вольностью моих моральных воззрений, заявил: «Этак Вы, Артём, договоритесь до того, что и по улице можно голыми ходить!»

В его глазах подобное допущение казалось, вероятно, немыслимым, гротескным абсурдом. В моих же глазах – абсурдом представляется то, что степень обнажённости человеческого тела вообще стала объектом морального регулирования. Ибо по моему разумению мораль существует всё же для того, чтобы люди меньше вредили друг другу, чтобы меньше было конфликтов на ровном месте, чтобы мы лучше уживались вместе при всём различии индивидуальностей. И если не так одетый или вовсе не одетый человек как-то задевает некие права других людей и как-то им вредит – то в настолько ничтожной, эфемерной степени, что, казалось бы, и говорить не о чем (на фоне тех реально агрессивных действий, которые позволяют себе реально отмороженные субъекты).

При сём вспомнилась одна история.
Мы с Женькой гостили на даче её родителей, и летним днём, прихватив тёщу, отправились на речку (довольно чистую и приятную).
Через час подъехал крузак с компанией молодёжи (номера областные, но это ни о чём не говорит: могли быть и москвичи). Две девчонки, три парня, годов по 22-23. Вероятно, студенты. Ну, мажоры, конечно. «Золотая молодёжь».
И, наверное, полагая себя таковой, расположились загорать с наибольшим комфортом, в эдемском обличии. Судя по характеру загара, для них это было не в диковинку.
А вот для Женькиной мамы – нет. Она дама не то чтобы «ультраконсервативная», но всё-таки в возрасте, "старой формации", и сочла своим долгом возмутиться: «Совсем охамели! Того гляди, ещё и, пардон, оргию прямо здесь устроят!»
«That would be a sight!» – подумал я, но по-английски, чтобы тёща не поняла.
Она же не унималась: «Тём, ну сделай что-нибудь!»
Мысленно вздохнув, пообещал: «Хорошо. Только вы, Светлана Владимировна, ради бога, не вмешивайтесь ни при каких обстоятельствах» (об этом всегда приходится предупреждать гражданских интеллигентов, поскольку они «дикие», так и норовят влезть в чужой базар на высоких тонах, а мне потом расхлёбывать; Женькина матушка – хоть умная тётка и способна всерьёз воспринять такое предупреждение).

Направляясь к этой компании (а они были метрах в тридцати от нас), я испытывал очень редкую для себя неловкость. Ровно то же чувство, как если приходится делать замечание какой-нибудь стайке громко матерящихся на публике подростков.

Умом понимаешь, что не прав, и что у меня нет оснований для «наезда» на них, поскольку лично мне они ничего плохого не делают. А если они напрягают чересчур расшатанные нервы каких-то третьих лиц – так по хорошему счёту, именно этим третьим лицам и стоило бы озаботиться укреплением психической конституции, а не выдавать свой невроз за «воспитанность» (ибо воспитанность – ровно противоположное качество).

Но понимаешь и то, что если ты не урегулируешь назревающий скандал по-тихому – за это примутся «третьи лица», и будет много ору, много вони, много негативных эмоций (а то и драка). Поэтому – приходится. Как и здесь.

Подойдя, я их поприветствовал и заметил:
«Господа! Как вы, вероятно, могли увидеть, это публичный пляж, и вы здесь не одни. Нисколько не осуждая ваше облачение, вернее же, отсутствие оного, тем не менее должен обратить ваше внимание на то обстоятельство, что некоторых из присутствующих здесь, особенно, персон старшего возраста, ваша нагота смущает. При сём довожу до вашего сведения, что парой километров вверх по реке имеется не менее комфортабельный, но притом совершенно уединённый пляж в лесу, куда легковушки не проходят по грунтовке, а вы – проедете легко».

Я старался говорить учтиво – да и они не лезли «быковать» (иначе бы разговор принял совершенно иной оборот и я бы перестал тяготиться ощущением своей «неправоты»).

Мне было отвечено:
- Да неужто настолько прямо смущает? Поди, двадцать первый век на дворе. Что за предрассудки?

«Самое забавное, - подумал я, - что веке в восемнадцатом это бы ровным счётом никого и не смутило. Тогда казалось само собой разумеющимся, что люди купаются без разделения полов и полностью обнажёнными. Но возмутительным считалось иметь на балу платье, открывающее хоть немного голени, да и само слово «нога» одно время почиталось неприличным. Поэтому трудно сказать, в каком веке больше маразма: сойдёмся на том, что он различается лишь оттенками».

Пришлось, однако, продолжить:
- Господа, я не призываю вас разделять чужие предрассудки, но прошу, всё же, иметь уважение к чужой психике и не шокировать её непривычными зрелищами. Согласитесь, нам всем приходится приносить какие-то свои желания в жертву чужим предрассудкам. Вот я, к примеру, не прочь был бы заявиться в театр в парадной форме офицера СС. Не потому, что я нацик, а потому, что она мне идёт, она эстетична. Но мысль о том, как это может огорчить весьма многих людей, вплоть до инфаркта, - меня останавливает. Хотя тоже, казалось бы, нелепый предрассудок.

В конце концов, они согласились переместиться на означенный лесной пляж. Всё обошлось мирно. Но мне по-прежнему неприятна самое мысль о том, чтО пришлось бы делать, когда б они проявили меньше конформизма и больше упрямства. Размахивать корочкой? Грозить административной ответственностью? Демонстрировать оружие? Всё это было бы чертовски пошло и некрасиво.

Дело в том, что я очень серьёзно отношусь к такой вещи, как предъявление каких-то требований другим людям. И годы работы приучили меня к тому, что если я чего-то требую – то либо человек выполняет, как я сказал, либо – умирает (Собственно, поэтому я никогда не мог, да и не пытался, заставить родного сына доесть тарелку с супом, когда ему расхотелось жрать). Просто так разбрасываться предъявами и потом включать заднюю – это для меня недопустимо. Это означает – выставлять себя беспонтовой шавкой и шутом гороховым.

Нет, если ты чего-то от кого-то требуешь – это ультиматум. И если он проигнорирован – это повод к войне. В которой лично я готов буду пойти до конца.

Но ровно по этой причине, перед тем, как кому-то что-то предъявлять – приходится очень крепко задуматься: а оно того стоит, чтобы развязать войну до победного финала?

Было время, когда дворяне готовы были рисковать своей или чужой жизнью на дуэли за один косой взгляд, за одно неосторожное слово. Но я, хоть и дворянин, не таков. Я никогда не уклонялся от драки, если она неизбежна, но никогда не искал поводов к ней на ровном месте. И уж тем более неприятно – прессовать вполне приличных, пусть и голых людей ради чьей-то весьма иррациональной блажи, по хорошему счёту, совершенно надуманной.

Да можно представить, Светлана Владимировна, никогда прежде не видала обнажённых людей и на самом деле сия картина грозит уронить её в обморок! Ну ведь чушь же!

Или – «это могут увидеть дети»? Да, тёрлось там ещё одно семейство с парой карапузов дошкольного возраста. Ну, увидят. И чо? Мир для них рухнет? Травма на всю оставшуюся жизнь? Да скорее уж детскому развитию вредит вид папаши, заваливающегося домой пьяным в хлам. Ибо, как ни крути, но некоторый импринтинг происходит: вот, мол, позволительное состояние для взрослого и ответственного мужчины.

Понятно, возвращаясь, я испытывал нисколько не удовлетворённость своим дипломатическим искусством, сколько – раздражение от того, что его вовсе пришлось применять. И провоцировать конфликт из-за такой ***ни.

Вот же, блин, надо было Светлане Владимировне изъявить свой праведный гнев! «Это возмутительно, загорать и купаться нагишом!» Что не возмутительно – иметь хоть какие-то полосочки синтетики на теле. И плевать, что синтетика не бог весть как полезна для естества. Главное – соблюдение приличий. Что ж, если говорить о приличиях, так в начале прошлого столетия и купальник самой Светланы Владимировны сочли бы недопустимо, возмутительно откровенным, поскольку «пристойный» купальный костюм той эпохи более всего напоминал грот-брамсель со списанного клипера с прорезями для головы и ног.
И – какое вообще всё это имеет отношение к здравому смыслу и морали?

Тем не менее, несмотря на всю атавистичность и бессмысленность многих предрассудков, кои большинство людей продолжают по инерции считать «основами морали», сам по себе вопрос о возникновении табу на обнажёнку (особенно, «пикантных» мест) – он не праздный.

Я в своё время задумывался над этим. И доводилось читать различные теории, довольно комические.
Например, что в основе этого требования к обязательности одёжки (хотя бы – повязки на чресла) лежит стремление самца скрыть от самки истинные размеры того, что он может предложить ей в эротическом плане. И чтобы никто, понимаешь, не получал «неспортивного» преимущества, козыряя своим более внушительным «достоинством» - всех обязали его утаивать.
Забавно, но маловероятно. Да, одежда используется, в том числе, и для того, чтобы скрыть какие-то телесные изъяны, или приукрасить носителя, но всё же это очень малая часть её функционала (тем более – в первобытном племени в жаркой стране, где и происходило формирование нашего вида).

Другая теория предполагает, напротив, что первыми вздумали одевать тёток, чтобы… чтобы «в женщине была загадка», вроде того. Чтобы, значит, усилить влечение к её телу искусственной преградой.
Но тоже сомнительно, чтобы в этом возникла необходимость. У первобытных дикарей фертильного возраста – и так всё в порядке, за редкими болезненными исключениями, с либидо и с потенцией. Усиливать их – как бы без надобности.

Тогда, возможно, цель обратная – скрыть женщину, чтобы на неё не слишком отвлекались молодые самцы? Но этот вопрос решается одинаковым образом что у человекообразных обезьян, что у одетых цивилизованных людей. С одной стороны, как бы есть иерархия, в рамках которой самок дозволяется трахать только главе клана, с другой же – в действительности их чаще трахают «гаммы».
У людей же такая задача, скрыть самку от «левых» самцов, чтобы не вводить их во искушение, появилась, наверное, гораздо позже, с приходом ислама, и это – чисто культурная фишка, чисто религиозная подоплёка.

Те же дикари, что и поныне примерно равны в своём развитии нашим далёким предкам (и существуют в тех же примерно условиях) – они вообще не особо пытаются укрывать своих что самцов, что самок. И к наготе как к таковой, и к сексу как к таковому – относятся без особой стыдливости. Но тем не менее, всё же носят набедренные повязки. Однако ж, причина тому, как видится, вовсе не в отношениях полов. Причина другая.

Пожалуй, ключ к ней даёт одно испытание, зародившееся изначально во Французском Иностранном Легионе, а потом распространившееся и на иные элитные войска.
Суть его проста. Новичка, раздетого донага, заводят в закрытое помещение, и запускают за ним крысу. Его задача – убить её голыми руками. И это не так просто, как может показаться. Крыса – не только проворная зверушка, но и небезобидная. Очутившись в безвыходном положении – она запросто может броситься на человека (являя при этом неожиданную прыгучесть и ярость). И вот здесь, как рассказывал Ганс (а он в своё время прослужил в Легионе шесть лет и дошёл до командира разведвзвода) – многие салаги испытывают настоящий ужас. Умом – они понимают, что крыса слишком мала для причинения серьёзного вреда человеку. Но вот сам факт потенциальной доступности её зубам причинного их места – необычайно нервирует. И я это понимаю :-)

И что я хочу сказать: отношения полов – это всё же фигня применительно к появлению одежды (и особого внимания к тому, чтобы прикрыты были именно эротические зоны). Да, сам по себе секс – штука у человека сложная, многообразная и породившая много-много различных культурных прибамбасов и изъёбов, но вряд ли одежда относится к числу его порождений. Ибо гораздо важнее – чисто функциональное её значение для охоты и отражения атак хищников.

При этом само собой разумеется, что по мере продвижения на север возрастала роль одежды как защиты от холода. Но такой проблемы вовсе нет у жителей экваториальных областей – однако ж, повторю, набедренные повязки им знакомы. Ибо их использование в тех местах, где есть вероятность схлестнуться с диким зверем, - по крайней мере психологически ободряет. Да и немного де факто защищает наиболее нежные места если не от клыков льва (он просто побрезгует!), то хотя бы – от всякого рода растительности, о которую можно уколоться при охоте.

С этой точки зрения весьма показательно, что африканские или южноамериканские туземцы – хотя не стесняются наготы, но пользуются набедренными повязками. А вот аборигены многих островов Океании – разгуливали до последнего времени совершенно обнажёнными. Потому что они более «безнравственные»? Да нет, потому, что они не охотники. То есть, у них не возникает таких ситуаций, когда бы приходилось бежать за зверем очертя голову по джунглям, рискуя поранить самые драгоценные и самые уязвимые части тела.

А что именно эти части тела обречены на повышенную уязвимость без искусственной защиты – следует из самой анатомии человека, как только он стал а) прямоходящим б) охотящимся приматом.

Четвероногим хищникам тоже приходится мчаться за добычей по высокой траве – но их эротические (а потому неизбежно самые чувствительные) места расположены так, что в целом прикрыты. Спереди – грудью, которой зверь сминает траву на бегу, с боков – ляжками. Да и вся его «конструкция» такова, что, сцепившись с добычей или конкурентом – он держит низ своего живота в удалении от «поражающих факторов».

Не то - прямоходящий примат. Его половые органы оказываются «выпячены» самым уязвимым образом, и прикрыть их корпусом довольно проблематично.

Сам по себе вопрос о прямохождении приматов (в смысле, что заставило неких палеопитеков оторвать передние конечности от земли) – остаётся дискуссионным. Но, думается, на него можно ответить, наблюдая современных шимпанзе и особенно бонобо, вполне способных, в случае надобности, перемещаться на одних задних конечностях (вплоть до того, что Кэнзи даже на одной ноге может стоять, ломая палку для костра вполне «человеческим» способом).

Сначала – обусловленная древесным образом жизни (начиная ещё с полуобезьян) брахиация, перемещение на руках по ветвям. Благодаря чему у приматов (причём, не только человекообразных) развилась такая свобода движения передних лап и кисти, какой иные млекопитающие и близко не обладают.

У этой сверхразвитой кисти – обнаруживаются «незадокументированные фичи». В частности – использование и даже создания оружия и орудий, серьёзно расширяющих возможности. По хорошему счёту, самые примитивные приспособления, вроде копий, способны создавать и шимпанзе, а уж просто взять палку и огреть по голове – за милую душу. Не думаю, что будет преувеличением сказать, что нынешние шимпанзе находятся примерно на том же этапе развития, на каком были наши прямые предки несколько миллионов лет назад. И движутся примерно в том же направлении.

Креационисты обычно спрашивают на этом месте: так что же помешало шимпанзе превратиться за это время в человека? Ответ простой: те предки нынешних шимпанзе, которые жили тогда – это были другие обезьяны. Они, грубо говоря, позже спустились с дерева (при том, что многие приматы до сих пор ведут преимущественно древесный образ жизни). И позже НАЧАЛИ эволюционировать в сторону расширения телесных возможностей за счёт создания некой материальной культуры своими ухватистыми, благодаря брахиации, лапами. При этом, процесс сей – он реально долгий. Сотни тысяч лет, возможно, миллионы (но не исключено, что у чимпов в неволе он окажется ускорен благодаря тем задачам, которые ставит перед ними человек).

Между тем, по-моему, совершенно ясно, что коль уж обезьяна берёт в руку копьё или палку, - двуногость становится преимуществом. И именно «резервирование» рук для создания и применения оружия – было, вероятно, важнейшим фактором прямохождения (прочие гипотезы, вроде того, что палеантропам куда-то надо было тянуться – не выдерживают критики: чем куда-то тянуться, вставая на цыпочки – проще залезть, как это делают все «нормальные» обезьяны).

Развившись, руки сделались слишком ценным инструментом, чтобы использовать его для ходьбы (замечу, при всём совершенстве кисти шимпанзе, моторика пальцев у человека – всё же не в пример точнее и гибче; а за этим, конечно, стоят сотни тысяч лет эволюции). Такой инструмент – как-то уже западло использовать для хождения по земле. Всё больше – норовишь опираться на ноги, а руки высвобождать (особенно – в бою или на охоте). Ну и наиболее приспособленными оказываются те, у кого это лучше получается.

Но вот распрямившись окончательно – человек и получил ту проблему, что его половые органы, неприкрытые и чувствительные просто в силу их специфического назначения, оказались уязвимы для всяческих превратностей судьбы.

Поэтому, не сочту особо дерзким предположение, что некое подобие набедренной повязки (из любых подручных материалов) прямоходящие палеоантропы начали использовать ещё задолго-задолго до появления сапиенсов (ибо технология создания – вполне на уровне современных шимпанзе). И резоны половой «стыдливости» (в целом неведомые и нынешним первобытным народам) – здесь совершенно ни при чём. Чистый «прагматизм».

Это же объясняет, почему некие покровы на чресла были в ходу и у таких народов, где никакая одежда, даже для гладкокожего существа, вовсе не требуется температурным режимом.
Да, причина – не в спасении всего тела от холода. Для этой цели оно вполне могло бы сохранять потребную шерстистость (как её сохраняют все прочие приматы). Причина – в спасении мудей от колючек и когтей. А вот это – действительно требует искусственного покрова, будь ты хоть сто раз шерстистый, но прямоходящий примат.

Разумеется, нереально найти сохранившиеся набедренные повязки, какими могли опоясываться питекантропы или даже хабилисы. Но это не значит, что их не было. По логике – должны были появиться уже тогда.

Ну а когда изобретён был сам принцип прикрывания своего тела какой-то искусственной «кожурой» - его стало возможно использовать не только для защиты, но и для согрева. А это позволило предкам распространиться настолько далеко на север, куда никакие приматы раньше не забредали. Правда, это требовало постоянного ношения одежды. Она сделалась необходимым элементом выживания. А также, вероятно, и атрибутом статуса. У хорошего охотника и уважаемого члена коллектива – тело должно быть защищено. Иначе – он рискует пораниться, заболеть и подвести племя. А такое поведение – аморальное. Но уж если стоит лето и ему слишком жарко бегать за мамонтом в шкуре на всё тело – то мудя всё одно прикрывать надо. Ибо это свинство будет, сворачивать всю охоту только потому, что какой-то легкомысленный придурок влетел голяком в заросли чертополоха.

Таким образом, продолжаю настаивать: в изначальной основе всякого табу, которое нынче принято объяснять «всем-и-так-понятным» чувством приличия – лежит вполне рациональное и прагматической требование, вытекающее из жизненных обстоятельств. Но вот стоит ему закрепиться как некий сакральный императив – тут, конечно, рациональность отступает, начинается чушь. С этой точки зрения, увы, нынешние принципиальные противники «нудизма» на публичных пляжах – находятся примерно на той же ступени умственного развития, что и беспечные кроманьонские охотники, не трудившиеся прикрыть мошонку. В смысле, они равно иррациональны и далеки от понимания принципов цивилизованности.

Весьма забавно, кстати, что в одно время у народов, давно уже освоивших изготовление одежды (и гораздо большее), притом обитавших не то чтобы совсем уж на экваторе, принято было ходить в бой совершенно обнажёнными. Таковы были, к примеру, галлы в первых войнах с римлянами.

Конечно, у них была одежда. Но именно перед боем – они её снимали. Ровно чтобы продемонстрировать своё презрение к опасностям. То есть, это была своего рода психическая атака (возможно, они ещё уповали и на волшебные татуировки). Итог которой, впрочем, оказался предсказуем, как только римляне пообвыклись. Толпа неистовых нудистов обрушивалась на стену римских скутумов, и каждой лёгкое покалывание гладиуса из-под щита, на очень «удобном» для легионеров уровне, лишало бесстрашного галльского воина не только боевой, но и детородной функции.

Кажется, галлы приняли урок во внимание, и уже ко временам Цезаря – не выёбывались, пытаясь запугать римскую военную машину своим бравурным голожопием. Но она к тому времени разогналась так, что и никакая одёжка не помогла.

Считалась ли греками и римлянами полная нагота в быту «неприличной»? В общем, да. Но, рискну предположить, не столько по сексуальным каким-то мотивам, сколько – по статусным. Вероятно, это убеждение, что хотя бы мудя (а у тёток, соответственно, вагину) надо беречь, - появилось так давно, что вошло в инстинкт. И потому человек, разгуливающий по улице вовсе без одежды, рассматривался не столько как развратник, сколько – как совершенно пропащий голодранец, достойный презрения (ну и чудак, конечно). Однако ж, если бы нагота считалась постыдной во всех случаях как таковая – не было бы столько обнажённой натуры в изобразительном искусстве. Особенно греческом, конечно. Римляне, до известной эллинизации своей культуры, были, пожалуй, более «зажаты» по этой части.

И здесь, вероятно, хорошо прослеживается трансформация табу на обнажёнку по мере социального и культурного развития. Пока народ совсем первобытен – одежда имеет, преимущественно, сугубо утилитарную функцию (защита), но и к наготе в тех ситуациях, где одежда не требуется, относятся не то что терпимо, а вообще не поймут, в чём проблема. И какому-нибудь амазонскому индейцу просто не втолкуешь, почему тётка без одежды в большей степени возбуждает в нём «порочную похоть», нежели одетая.

По мере усложнения и расслоения общества – одежде (причём, специфической) начинает придаваться статусное значение. И по тем же ранним римским меркам – равно неприлично было показаться на улице как без одежды вовсе, так и в штанах. Потому что правильные, солидные люди – носят тогу (и в этом уже видны все те же изъёбы моды, что преследуют наш род и по сей день).

Но при дальнейшем культурном развитии (а греческая культура безусловно была более развитой по отношению к римской в момент их переплетения) – обнажёнке уже придаётся сексуальное и «биофилическое» значение, а изобразительное искусство начинает воспевать красоту человеческого тела даже в таких ситуациях, где хоть какой-то трусняк на практике не помешал бы (сцена боя, например; либо же наготой подчёркивается особо геройский героизм героя, на галльский манер).

Ну а дальше – приходит «тьма с Востока». Мистический религиозный культ, даже не претендующий на рациональность. И далее «приличия» и «табу» развиваются уже в полнейшем отрыве от какого-либо практического смысла, но зачастую просто выражают соотношение безграничного желания «блюстителей нравственности» зарегулировать всё и вся – и ограниченные, всё же, их возможности. Например, «усмирители плоти» были бы, возможно, рады и вовсе запретить людям мыться (как лишены были такой возможности прародители культа в пустыне), но после пары-тройки чумных эпидемий оказалось, что санитария – штука не совсем бесполезная. Да и жизнелюбивая природа европейцев, даже потерпев поражение от аскетичной пустынной культуры, в конце концов всё же взяла реванш и совершила Ренессанс. После которого, честно говоря, кажутся странными вопросы вроде: «А что, если голых дядь и тёть увидят на пляже дети?» Как будто в музее изобразительных искусств они этого добра увидеть не могут! И как будто это более шокирующее зрелище, нежели какая-нибудь горы жира, под чьими обвислыми целлюлитными складками затаился «благопристойный» купальник!

Но вот человечество так устроено, что вбив себе что-то в раздел «это всем понятные приличия» - ни разумные, ни эстетические возражения уже почти не воспринимает. Попросту – начинает колебаться туда-сюда по отношению к вопросам, которые в принципе давно утратили актуальность. Ренессанс – пуританство – просвещение – викторианство – декаданс – социалистический тоталитаризм – сексуальная революция – политкорректность и педоистерия (ну, я не всё, конечно, упоминаю).

Хотя казалось бы, неужели перед Цивилизацией не стоит действительно важных задач и «вызовов»? Хорошо, вот, в Челябинске этот космобульник никого не убил (ибо челябинцы настолько суровы, что метеорит взорвался от испуга ещё на подлёте). Но будь не Челябинск, а какой-нибудь Сан-Франциско, населённый сплошь «либералами»? Да ****ец ему будет!

Пора, пора бы уже задуматься, как нам разбираться с такими бульниками и как бы вообще научиться перебираться на другие шарики.

Но то, конечно, не обывательская забота. Однако ж, и у всякого обывателя – неужто мало своих РЕАЛЬНЫХ забот, о которых действительно стоит печься? Так нет, блин: мы возьмём себе в голову такую охуенно суровую проблему, как расположившиеся в тридцати метрах обнажённые люди. Которые никого не трогают, ни на кого не наезжают, и даже музыку слушают негромкую. Более того, именно то, что они обнажённые – как бы свидетельствует, что они и не собираются ни на кого наезжать. Ибо с питекантропских времён – в бой предки шли всё же в повязке на чреслах (если это были не галлы).

Нет, я, в действительности, очень уважаю свою тёщу, и у нас очень хорошие отношения – но это и единственная причина того, почему я исполнил тогда её каприз. А всё одно – как-то неприятно, что пришлось наехать на людей в ситуации, где лично я совершенно не видел сколько-нибудь уважительного повода для наезда. Я уж как-то привык, что на P51D, нашем курорте (по совместительству – тихоокеанская военно-морская база) существовал изначально огороженный пляж для стеснительных людей, но два года назад его пришлось закрыть за полным запустением. Ну потому что философия корпоративная иная. Именно: «Если тебе не похер, как кто одевается, – наверное, тебе совсем делать нехер». Там, реально, орки всеобщее внимание к себе привлекают, когда к берегу подходят. А люди – чего на них пялиться-то попусту, в купальниках или без?

Другие статьи в литературном дневнике:

• 27.02.2013. Человек и кошки
• 24.02.2013. К вопросу о табу на наготу
• 15.02.2013. Корсары Каждому Своё
• 08.02.2013. К вопросу о стременах в античности.
• 07.02.2013. А Рим всё падал и падал...
• 06.02.2013. За фасадом Империи
• 02.02.2013. О моей доброте