Шабат матерИви показывает кина с вытянутыми рожами. Думаю, если заплатить, станут обычными. Собственно, на качестве кина это не сказывается - говно ничем не исправить, даже если сжать до размеров обычной какашки. Текст убойный - ахинея полная, хуже, невыносимо медленная, занудная и плоская. Мир говорящих пустот. Двадцать первый век перешагнул все барьеры и приземлился на минусовой отметке - на порядок ниже плинтуса. Кино, литература, образование в целом. В кошмарном сне не могла присниться такая глубина интеллектуального и, вообще, человеческого падения. Все снаружи, никакой душевности - только сентиментальность, а вместо достоинства - дурацкие, набившие оскомину понты. Гимн ущербной убогости. Метасоциовеки - существа, сверху едва припорошенные человеческим. Поскреби, полезет чужой. При таких вводных, высоко не подняться. Дай бог, минует напасть, полезут дальше хорошить. Теперь уже в скорбных гендерно-нейтральных эко-масках, слезками на колесках и полнейшей, вопиющей пустотой в сердце. Почему меня так раздражает именно иностранное кино. На наше вообще реакции нет. Наше, оно наше и есть - не пахнет. Вот зарубежное... Думаю, дело в разочаровании - то, что казалось блистающим, вожделенным, недостижимым, рассыпалось в пух и прах. Чудесные француженки, милые итальянки, неприступные британки, веселые американки, стройные, улыбчивые афры. Небоскребы, неоновые огни, завораживая реклама, сбивающая с ног музыка, манящие бары, роскошные автомобили, океанские курорты. Счастливые, здоровые, улыбчивые люди, разумное государство и демократическая повседневность. Эффектное полотно Климта обернулось истошным воплем Мунка.
Трофейный буфет - с резьбой, пузатыми ножками, выдвижной мраморной столешницей под чайник, массивными створками и потайным отделением. Ковры с бесконечным орнаментом, ядовито-зеленый, но страшно дефицитный линолеум, шахматная плитка на кухне. Самодельно сколоченный книжный стеллаж, несиметричный, скрипящий, трех-секционный гардероб с зеркалом посередине, пред которым выплясывал битлов, чугунный брючный утюг с пожженой мягкой прихваткой на ручке, газовая плита с крыльями, заставленными сковородками и кастрюлями. Вот, что носила мама - разве зеленую итальянскую юбку, или баба Поля, не помню совершенно. Мелькание - норковая лапка на воротнике, черное зимнее пальто с каракулем, дедовская палка. Или красная отцова рубашка в черную мелкую сеточку, болгарская рыжая дубленка, меховой картуз из Березки, который покупали все вместе - Ева, Луиджи, папа, мама и я, в светло-зимнем Ленинграде семьдесят второго, финские сапоги, которые донашивал на первом курсе. Феодосийская набережная - от памятника Айвазовскому до дачи Стамболе, московский двор у Маришкиной многоэтажки - ничем не примечательный, совковый, неряшливый, пустой и темно-серый - только хоккейная коробка с высокой сеткой, пара мелких лавочек и песочница с покосившимся гибком.
© Copyright: Адвоинженер, 2020.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
