Другие женщины никогда не спрашивали его о семье. Только она. Она заглушала двигатель, с усилием отворяла тяжёлую дверь гаража, здоровалась с ним, выползавшим из-под днища очередного автомобиля, и просила его выйти, покурить с ней. Ей было двадцать семь лет, а ему - сорок пять. Сначала он болтал о ходовой, о сцеплении, о коррозии, потом – о семьях, о деньгах, потом они начинали шутить и смотрели друг на друга с похотью.
Работая, он надевал вытертый комбинезон из джинсы с поддёвкой в виде старой рубахи и кирзовые сапоги. И когда она приезжала с какой-нибудь пустяшной неполадкой, которую сама же и организовала, он всегда смущался своим видом. Она, понимая это, посмеивалась над ним, и каждый раз обнимала его вот такого или целовала рукав его просаленной рубахи. А заканчивались эти объятия мелкой судорогой на капоте, за закрытыми дверями гаража.
