революция. Хотя именно благодаря ей, как бы жестоко это ни звучало, было найдено место для хранения и в дальнейшем экспозиции картин: расстреляли купца Михаила Артемьевича Лаптева и передали его роскошный особняк по улице Гоголя под будущий музей. Торжественное открытие художественного пролетарского музея имени Октябрьской революции состоялось 5 января 1920.
А что сделала Уфа для Нестерова?
В 1954 имя основателя наконец было присвоено музею. А вот улица Нестерова находится на столь далекой окраине, где еще недавно были деревни Ураково, Максимовка, Сосновка и где лишь в 2000-х началось строительство каменных домов, и то не выше трехэтажных, так что, скорее всего, жители Уфы не знают, где улица Нестерова, а жители той улицы вряд ли знают, кто такой Нестеров. Впрочем, может быть, тут в честь другого Нестерова - был еще летчик с «мертвой петлей». В 1956 родительскую усадьбу Нестеровых снесли и начали строить на этом месте гостиницу Агидель. В 1962 году она была построена и на ней повесили скромную табличку, мол, стоял тут раньше дом, где родился художник Михаил Нестеров. Провисела она 40 лет, затем в связи с ремонтом гостиницы ее сняли и новую, большую красивую мемориальную доску открыли в 2012 к 150-летию художника. Вот ее текст ( на двух языках, башкирском и русском): «На этом месте стоял дом, в котором родился и до 1874 года жил Академик живописи, Заслуженный деятель искусств РСФСР, основатель художественного музея Михаил Васильевич Нестеров». Памятник Нестерову в полный рост высотой 3, 6 метра открыли 11декабря 2015 к 95- летию музея его имени. Авторы Фирдант Нуриахметов , Владимир Лобанов, по эскизу Николая Калинушкина, провели обряд освящения в июне 2016 .
1 июня 2012 исполнилось 150 лет со дня рождения Нестерова (именно эта дата стоит на его могиле на Новодевичьем кладбище). Тогда к юбилею привезли в музей картины Нестерова со всей страны, из самых далеких музеев, вплоть до Дальневосточного, сделали широкомасштабную выставку, которую посетило тогда пол-Уфы. Заложили сквер его имени. Открыли мемориальную доску на гостинице «Агидель», где до 1956 года стоял дом уфимского купца Василия Ивановича Нестерова (1818-1904), отца художника. Учитывая, что мемориальная доска открыта писателю С.Д.Довлатову, который ничего не сделал для Уфы, это не так уж много! А ведь Нестеров не только родился в Уфе (что вполне достойный повод для памятника), но еще в 1907 году преподнес в дар родному городу собрание картин лучших русских художников, купленное на собственные деньги, которое и стало основой Башкирского государственного Художественного музея, кстати, одного из первых в провинции (первым было собрание картин внука А.Н.Радищева, художника Алексея Петровича Боголюбова, подаренное городу Саратову ).
Но мне хотелось бы поговорить о другом. Человек он был неординарный. Талантлив – конечно. Честен, причем во все времена, в какие пришлось ему жить. Умен – безусловно, и этот вывод по его поступкам. Многие его тактические и особенно стратегические решения можно брать как пример. Кроме того, он был истинным меломаном, не только слушающим , но понимающим музыку. Он тонкий ценитель книг, и без подсказок критиков вполне мог сам отличить литературу от макулатуры.
Одарен он был не только художественно (в 16 лет он написал портрет своего отца, он есть в нашем Художественном музее), но и литературно. Тому свидетельство его замечательная книга «Давние дни» и более 1200 писем, писанные с 1877 по 10 октября 1942 (умер 18 октября 1942 в возрасте 80 лет). В последнем он приглашает Павла Дмитриевича Корина на концерт Обуховой.
Вы скажете: 19 век - золотой век русского искусства. Художников по силе дарования равных Нестерову было много. Но именно он проложил путь самым знаменитым , потому что самым масштабным не только по размерам, но по широте замысла, полотнам русского изобразительного искусства:
Нестеров. Святая Русь. 1905
Павел Корин. Русь уходящая. 1925-1959 (неоконченная)
Илья Глазунов. Вечная Россия. 1988.
Нестеров не обделен вниманием, о нем писали многие искусствоведы. Ни в коем случае не претендуя на их хлеб и лавры, я меньше всего буду касаться того, на чем написана та или иная картина, какие краски использовал, любил ли лессировку или пастозность, с какого горизонта писал. Это как в биографии композитора рядового читателя мало интересует, автентические или плагальные обороты чаще встречаются в его музыке, любит он модуляции в родственные или далекие тональности. Каковы теперь его позиции на мировых аукционах – этого коснемся в конце повествования.
Гл. 1
Уфа
Спорят о происхождении самого названия - Уфа. Пройдемся по аналогии. Город часто называли по реке, на которой он стоит. Сколько в России рек, оканчивающихся на - ва. Москва, Пскова, Сылва, Протва, Шклова. Не наша ли Ува оглушила свою согласную?
Попробуем представить ту нестеровскую Уфу середины 19 века. В городе 20 тысяч жителей. Наверное, они бы вообразить не могли, что всего через 100 лет, в 1979, число их достигнет 1 миллиона! Что в 1981 будет готов план метро, предусмотренный для всех городов-миллионеров СССР. В жизнь, увы, он пока не воплотился. Железной дороги еще нет, она откроется 8 сентября 1888. А пока главным путем является речной – сразу с пристани открывается вид на огромный белый храм в византийском стиле – главный храм города, Смоленский собор. Так делают во всех городах - приплывающие с моря или реки должны увидеть главную достопримечательность : в Лиссабоне входящие с океана в устье Тежу видят роскошную арку , ведущую к авенида да Либердаде , а перед ней величественный памятник королю Жуану I; в Барселоне у Старого порта – стоит Мирадоре ( от исп. обозревать) , памятник Колумбу.
Вся Уфа на холмах, омываемая с трех сторон реками Белой и Уфой (Уфимкой, как ее называют местные ), и главная улица тогдашней Уфы Большая Казанская поднимается с пристани на запад к Верхне-Торговой площади. План составлял лично приезжавший в Уфу Вильям ( Василий Иванович) Гесте, имея ввиду принятую в Римской империи планировку города с четкой геометрической формой. Сколько городов спланировал в России этот подданный Британской империи, проживший здесь всю сознательную жизнь и умерший в Царском Селе, и не сосчитать – начиная от Саратова и до Восточной Сибири . В Феодосии стоит посвященная ему памятная стела. Большую Казанскую пересекает под прямым углом Базилевская ( с 1937 улица Ленина ), названная в честь первого по значимости мецената Уфы Ивана Федоровича Базилевского, истратившего почти всё свое состояние на благотворительность: им был построен зимний театр в Софьином саду, издана «Топография Оренбургского края».
В 1856 на углу с Голубиной ( с 1888 – Пушкинская, теперь Пушкина) возвели здание Дворянского собрания: пятая часть граждан Уфы были дворяне. Оно и по сей день стоит, прошло капитальный ремонт. Откроешь тяжелую дверь, когда-то дубовую, нынче сосновую, но сохранившую форму и размер - и попадешь в вестибюль с высоким потолком, где стояли до ремонта друг против друга два старинных зеркала в высоких деревянных рамах. Впереди – чугунная лестница каслинского литья. На втором этаже огромный зал, когда-то бальный и концертный, теперь концертный зал имени Шаляпина, который пел здесь в свои 18 лет в 1891 . Он Уфу запомнил как сонный городок, где целый год ждал обещанной помощи - денег на поездку в консерваторию - от местных любителей музыки, и, заскучав до тоски, пустился догонять украинскую оперную труппу, в которой удалось спеть Стольника в опере Монюшко . С ней доехал до Баку, потом до Тифлиса, и тамошние благотворители оплатили ему частные уроки у знаменитого тенора Дмитрия Андреевича Усатова. Теперь Уфа страшно горда, что здесь пел Шаляпин. В церковном хоре. И только с приездом гастролирующей труппы получил возможность выйти на сцену. Пройдя еще квартал к югу, выходим на улицу Ильинскую, считавшуюся тогда аристократической ( с 1927 улица Фрунзе, с 2008 – Заки Валиди) . По обеим сторонам стояли двухэтажные особняки с садами-огородами во дворе . Она тоже, как и параллельная Большая Казанская, идет вверх до Нижерогодки. На ней Ильинская церковь, выстроенная за год до рождения Нестерова и огромный, белокаменный главный в городе Воскресенский собор, заложенный в 1841, снесенный в 1932. К 1965 на этом месте достроили Башкирский театр драмы, так тот и горел, и водой его заливало. Верующие так и считают, что это неспроста. Еще квартал пройдем, и ждет нас заложенный в начале 1860-х годов Театральный сад, который в народе переименовали в Софьюшкину аллею, поскольку заложена она была по распоряжению супруги губернатора Григория Сергеевича Аксакова – Софьи Александровны, урожденной Шишковой. На четной стороне улицы Воскресенской (с конца 1920-х - улица Тукаева) высится построенная в 1830 на пожертвования купца Мукмина Хозясеитова мечеть с минаретом, где находилось и более ста лет руководило деятельностью мечетей Духовное управление мусульман Сибири и Дальнего Востока. Теперь головной офис в Москве, а штаб-квартира в Тобольске. В Уфе тогда действовал и польский католический костел Воздвижения Креста Господня на улице Никольской . Первые поляки появились после Первого раздела Польши 1772 года между Екатерининской Россией, Пруссией и Австрией. Тогда они поставили в Уфе в доме воеводы Никиты Можарова по улице Голубиной комедию «Пан Бронислав». По этому случаю специально для этого представления была сколочена сцена. Пьеса шла на польском языке, но поскольку была она музыкальной, то мазурка, краковяк и полонез были понятны зрителям. Успех был такой, что пришлось бисировать на другой день весь спектакль. Особенно много ссыльных поляков было в Уфе после восстаний 1830 и 1863-1864. Они основали частную мужскую гимназию Верниковской и Нице ( кстати, вариант фамилии Ницше) , а выпускницы Варшавской консерватории Вера Шиманская и Московской консерватории Марионилла Анджеевская открыли частные музыкальные школы. Теперь музыкальная школа № 1, основанная ими, носит имя Наримана Сабитова и по –прежнему является центральной в Уфе , в ней в советское время преподавали пианисты Ева Павловна Сеферова (Санкт-Петербургская консерватория) , Михаил Акимович Зайдентрегер (Московская консерватория) , Елена Акимовна Гольдштейн ( Одесская консерватория) , Вильгельм Штегман (Штудгартская консерватория), скрипач Моисей Файн (Варшавская консерватория). В 1888 унтер- офицер в отставке С. О. Черешко приобрел дом под снос у инженера Березина и отдал участок на углу Никольской ((Гафури) и Почтовой ( часть улицы Пушкинской) для поляков- католиков, которые не имели своего храма и совершали службы в частных домах, а число сосланных доходило до пятисот! На этом месте был построен и освящен в 1890 римско-католический костел в честь Воздвижения Креста Господня. В торговле, в аптечном деле преуспевали евреи. На улице Ханыковской ( теперь улица Гоголя), названной в честь географа картографа Якова Владимировича Ханыкова, служившего на посту Оренбургского губернатора, существовала синагога. Здание сохранилось, теперь там два зала филармонии. Дальше по этой же стороне улицы Воскресенской - доныне существующее здание Епархиального женского училища для воспитания девиц духовного звания с 10 летнего возраста независимо от происхождения, а рядом был приют мальчиков, Ведомство учреждений императрицы Марии Федоровны, супруги Павла I. Напротив , через дорогу - Губернаторский дом, строгий и одновременно торжественный русский классицизм. В нем губернатор принимал, работал и жил. Следующий после Аксакова губернатор Сергей Петрович Ушаков бывал весьма недоволен , когда смотрел из окон над парадным крыльцом : взору его представало поле для выпаса скота. И приказал он заложить на этом пространстве парк. Название Ушаковский он получил неофициально, от благодарных горожан, поскольку это был первый общественный парк , ведь сад Блохина, располагавшийся на параллельной улице, считался частным. Парк был заложен в 1867 и сыграл он через полтора десятка лет важную роль в жизни Нестерова, причем не только в его частной жизни, но и в творческой. Но об этом позже. Через дорогу от парка - благополучно дожившее с 1847 года до наших дней здание губернской мужской гимназии, открытой в 1828 году. В ней учился Михаил Нестеров. Она одна из первых на Урале, первая открыта 20 годами ранее в Перми. Мы привыкли считать их самыми престижными средними учебными заведениями. Не совсем так. Дворянский дети, особенно дореформенные, учились дома, а в гимназии могли поступить дети всех сословий, хорошо себя показавшие на экзаменах, в случае поступления с требованием небольшой платы. Особо одаренных и старательных могли взять на казенный кошт.
Ниже улицы Воскресенской еще лепились по высокому берегу Белой деревянные домишки, но фактически это была естественная граница города, заканчивающаяся рекой Белой. Дальше на юг простирались необъятные дали, так любовно запечатленные Нестеровым в картине «На родине Аксакова». О любви к родине тогда не кричали и не доносили о не любящих – доказательства были иные. Не могли без нее жить. Даже возвращались раньше времени из пенсионерских поездок, предоставляемых лучшим выпускникам Академии художеств.
А река у нас снова поворачивает и с южной стороны устремляется на север, создавая еще одну естественную границу Уфы. В дни юности Михаила Нестерова здесь построят вокзал, и великий Транссиб пойдет отсюда в Зауралье. А пока для дальних путешествий пользуются пароходами, и отходят они от названной уже в начале 1870-х Сафроновской пристани – по ведущему крупную торговлю хлебом и имевшему четыре лабаза на берегу купцу Андреяну Сафронову. Таким путем отправляется каждый год на Макарьевскую ярмарку отец Нестерова. Читатель уже заметил, что в той, старой Уфе сады и улицы получали название от граждан, их заложивших и строивших: Софьин сад ( затем стал называться садом Видинеева, отстроившего там театр), сад Блохина , улицы Базилевская, Ханыковская, Блохинская, Большая и Малая Бекетовские (владелица железоделательных заводов И.И. Бекетова дала 25 тысяч рублей погорельцам с этих улиц), Сафроновская пристань.
Гл 2
Нестеровы
По отцовской линии Нестеровы - из Новгорода. Еще в царствование Екатерины Великой переселились на Урал. Мать родом из Ельца, тогдашней Орловской губернии. Крестьяне, особенно из северных не хлебородных губерний, занимались отхожим промыслом и на нем часто быстрее богатели и могли выкупить себя на волю, что давало освобождение от солдатчины. Существовал парадокс, впрочем, объяснимый: чем богаче хлебом губерния, тем народ беднее: из товара у них только зерно, а сельская продукция всегда дешевле промышленной, и еще беднее в урожайный год: цены на зерно падают. Так из крестьян выкупились и перешли в купеческое сословие Нестеровы и Ростовцевы. В письме Сергею Николаевичу Дурылину, своему другу и первому биографу, Нестеров писал, что предки его были крепостными Демидовых. Другое дело, что мог ли один крестьянин выкупиться на волю да еще выкупить всю свою семью? Взрослый мужчина стоил - да, стоил как товар! - 40 рублей. Женщина 20. Младенец хоть и совсем дешево - 50 копеек, но его надо еще выкормить, уберечь от ранней детской смерти! Выкупать помогала община. Все богатые русские купцы, впоследствии миллионщики - Рябушинские, Гучковы, Мамонтовы, Морозовы, Третьяковы - вышли из староверов. Это легко объяснить: гонимые объединяются, так легче выжить. Почему не пишет об этом Нестеров? Возможно, ему и самому было неизвестно: в 1853 Николай Первый издал суровый указ о раскольниках. Их таинства - крещения, венчания – не имели законной силы, люди вынуждены были для закрепления гражданских прав обращаться в православную церковь, то есть венчаться, отпевать покойника только у православного батюшки. Нестеров родился спустя 10 лет после этого указа, а стал относительно взрослым спустя 30 лет - это большой срок. Уже его предки, если они и крестились двумя перстами, то делали это втайне. Кстати, хорошо показано у Мельникова- Печерского, что в философские дебри никто из простого люда не заходил, разница была чисто в обрядах. Однако, как бы то ни было, прадед выкупился на волю, сына своего Ваню отдал учиться в семинарию. А семинарию открыли в Уфе в 1800 году. К 1835 Иван Андреевич Нестеров сменил свой статус, перешел в сословие купцов. В 1835 стал городским головой и пребывал на этой должности до 1841, затем был выбран повторно в 1846 до 1850. Имел звание степенного гражданина, а оно, согласно закону 1846 года, предоставлялось городским бургомистрам, «с похвалою окончившим свою службу». Внук его в своих воспоминаниях дал, к сожалению, неверные сведения о дате его смерти, якобы в 1848 г. Однако установлено, что в 1850, когда торжественно праздновали 25-летний юбилей царствования Николая Первого, уфимское купечество жертвовало деньги для бедных, в числе жертвователей был и Иван Андреевич, давший наряду с богатыми купцами Игнатием Блохиным и Василием Паршиным 20 рублей. Супруга его скончалась в 1847, а он, прожив остаток дней вдовым, умер в эпидемию 1853 года 67 лет от роду. Капитал его оценивался в 8 тысяч. По нынешнему курсу это 15 с половиной миллионов рублей. Чем торговал Иван Андреевич, точных сведений теперь не найти, зато по воспоминаниям самого художника, его сын, Василий Иванович, был галантерейщиком и возил модные товары - ткани, украшения, в том числе ювелирные – с Нижегородской ярмарки. Василия можно найти в указах Уфимского магистрата, где они с братом числятся в 1834 году как мещане Стерлитамака - это город в 130 верстах к югу от Уфы. Тогда рано приучали к самостоятельному труду, и 17 летний Александр и 15 летний Василий занимались торговлей в соседнем, дочернем, отделении. Поскольку это была Оренбургская губерния, то были торговые связи с югом – Оренбургом и Троицком, где существовали меновые дворы. Далее пути шли к азиатским купцам. Долгие годы Василий Иванович, будущий отец художника, жил в Стерлитамаке и там же женился в первый раз. Супруга Анна Кузьминична умерла в эпидемию холеры в 1848 году 25 лет от роду и двое их детей умерли младенцами. Здесь же, в Стерлитамаке, Василий Иванович женился второй раз на купеческой дочери Марии Михайловне Ростовцевой, 1823 года рождения, на 5 лет моложе супруга. Деда Михаила Михайловича и бабушку Екатерину Ивановну Ростовцевых Нестеров не помнил. Бабушка умерла в 1865 в возрасте 75 лет. Внуку было 3 года. Были дяди – Иван Михайлович, стерлитамакский купец, про которого в семье говорили, что слишком любит деньги. Другой дядя, Андрей Михайлович, напротив, деньги не любил и из купцов скатился в мещане, жил на мельнице. Дмитрий Михайлович сумел жениться на дворянке ( так пишет Нестеров) Надежде Павловне Кайгородовой, но к концу жизни почти все спустил и если не обеднел, то «должен был сильно сократить себя». А Кайгородовы были очень богаты, достаточно сказать, что отец Надежды был управляющим завода Дашковой, затем трех заводов грека Бенардаки, а после его смерти в 1870 Кайгородова пригласил в управляющие крупнейшим в России Волжско-Камским коммерческим банком богач с миллионным состоянием Василий Кокорев. Кайгородов, однако, дворянином не был, - тут у Нестерова неверные сведения в его «Воспоминаниях» - но имел самое уважаемое среди купцов звание «Почетного потомственного гражданина». Василий Иванович поддерживал с ним тесные родственные связи, что непременно хорошо сказывалось и на его коммерческих делах. Не потому, что позволялось покрывать неблаговидные дела – тут как раз все сходятся в характеристике его как честнейшего человека, а в том, чтобы вовремя иметь сведения о колебаниях цен и выгодных сделках, что, как пример, ярко показано в дилогии Мельникова- Печерского. Дядя со стороны отца, старший его брат Александр, натура артистическая и даже поэтическая – не только хорошо играл на скрипке, но и сам сочинял, а также превосходно играл в любительских спектаклях, причем удавались ему именно трагические роли. Увы, и жизнь его сложилась трагически. Лучше Нестерова это событие не описали никакие документы в силу своей канцелярской сухости. Племянник его, Михаил Нестеров, описал их так: « В те времена на Урале на заводах бывали беспорядки. В Уфимскую тюрьму была доставлена партия рабочих. Каким-то путем они установили связь с дядей и он взялся доставить их прошение на высочайшее имя. Подошла Нижегородская ярмарка, и дядя был отправлен туда по торговым делам. Кончил их и махнул в Петербург. Узнал, где и как можно передать прошение - через наследника, будущего императора Александра Николаевича. Времена были простые. Высочайшие особы гуляли по улицам, садам и дядя задумал подать челобитную в Летнем саду, где наследник имел обыкновение прогуливаться в известные часы. Ему посчастливилось встретить наследника. Он опустился на колени, подал прошение, был благосклонно выслушан, счастливый вернулся на постоялый двор. Но в ту же ночь был взят, заключен и выслан». Было это, скорее всего, в 1846. Вернулся он уже стариком, жить его взял к себе брат Василий. Всё пережитое наложило свой след. Умом он был не в порядке. Но вернемся в то время, когда Василий Иванович переехал в Уфу. В конце 1850 он с семьей уже числится в уфимских купцах. Они живут втроем – есть дочь Анна от первого брака – другие дети, как я уже писала, умерли младенцами, похоронили они вскоре и первенца – сына Ванечку. Брат Василия Ивановича Иван в 1857 по необъявлению капитала перешел в мещанство. С ним, женатым, но бездетным, жил младший брат Константин, врач- самоучка, лечивший страдальцев бесплатно, но сам в 37 лет умерший от водянки. . Таким образом, семейное купеческое дело после смерти отца переходит к Василию. Василий Иванович был третьим сыном, родился он в 1818 и прожил 86 лет, до 1904, пережив супругу на 10 лет.
Человек он был явно неординарный. Купец по принадлежности к гильдии, но тоже, как и старший брат, Александр Иванович, любитель театра и сам актер-дилетант, книгочей и человек, одержимый общественной пользой. Поняв, что продолжать торговлю некому - сын уже становился настоящим художником – он завершил торговые дела и был выбран товарищем директора ( по -современному , заместителем) Общественного городского банка. Должность исполнял ревностно. Человек кристальной честности, он был как гарант безопасности и надежности банка. В обществе прям, суров, непреклонен. Дома – всемерно подчинялся супруге Марии Михайловне, женщине властного характера, твердой рукой ведущей большое хозяйство. Безделья и нечестности она не прощала никому, но и сама была образцом в труде, ни минуты не пребывая в праздности. Читала она только религиозные книги, лечилась только народными средствами, а более всего надеялась на молитвы об исцелении. Была она моложе мужа на 5 лет и прожила всего 70, умерев от рака. Сохранились рисунки Нестерова, запечатлевшие ее накануне ухода, с печалью в запавших глазах и губами, сжавшимися до ниточки. Облик страдающий и одновременно суровый. Дочери, чуя близкую смерть, не позволила плакать и причитать, а велела всё исполнить по обряду: «Ты теперь за хозяйку, не осрамись». Мы еще вернемся к ней, сыграла она большую роль в жизни сына.
Были еще тетки. Елизавета Ивановна, в замужестве Кабанова, либералка, и Анна Ивановна Ясеменева, консерватор. Однако именно ее акварели когда-то в детстве произвели на маленького Мишу огромное, прямо-таки неизгладимое впечатление.
Вообще Нестеровых в Уфе было много . Как прихожане Спасской церкви , чье полное название храм Спаса Нерукотворного образа ( строилась в 1824-1844 по образцу Казанского собора в Петербурге и до сих пор существует по адресу улица Октябрьской революции, 37) и Предтеченской церкви, чье полное название церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи, в стиле классицизма ( строилась 1831-1845, снесена в 1935) числятся Марфа Ивановна Нестерова, Евдокия Николаевна Нестерова, Мария Федоровна Нестерова, Иван Васильевич Нестеров, Елена Ивановна Нестерова, Николай Гаврилович Нестеров.
Мария Михайловна, мать художника, была урожденная Ростовцева. Ростовцевы - купцы II и III гильдии – имели кожевенные, колокольные, чугунолитейные заводы в Орловской губернии. В 1830 Михаил Петрович Ростовцев переехал в Стерлитамак Уфимской губернии, вел хлебную торговлю. А Ростовцевы они потому, что еще в 1610 прибыли из Ростова Великого. В своей книге «Давние дни» Нестеров пишет:
«Деда Михаила Михайловича Ростовцева я не помню. Знаю от матери, что был он с хорошими средствами. Был мягкого характера и, видимо, очень добрый. О бабушках я ничего не помню, они умерли задолго до моего рождения ( уточняю: когда Мише было 3 года. Понятно, что бабушку он не запомнил). У деда Михаила Михайловича было три сына и три дочери. Старший, Иван Михайлович – бывал у нас, когда приезжал из Стерлитамака. Он был неприветливый, говорят, любил больше меры деньги. Второй – Андрей Михайлович – жил на мельнице, и я его не помню, а третий, самый младший, очень добродушный, безалаберный, с большими странностями, богатый, женатый на красавице-дворянке, к концу жизни всё спустил, и если не нуждался, то должен был себя сильно сократить. Ни один из дядей Ростовцевых никакими дарованиями себя не проявлял.
Из дочерей деда Михаила старшая – Евпраксия Михайловна – была неизреченно добрая и глубоко несчастная. Я знал ее старушкой и любил. Ее время от времени привозили к нам погостить. Она одна из первых видела и по-своему оценила мои живописные способности. Про «Пустынника» она, увидев его, сказала: «Старичок-то твой, Минечка, как живой!», и это ему, моему «Пустыннику», было как бы благим напутствием.
Вторая дочь Михаила Михайловича была моя мать – Мария Михайловна, а третья, Александра Михайловна – наиболее, так сказать, культурная из сестер. Александра Михайловна была очень хорошим , умным человеком. Она была замужем за неким Ивановым, человеком редких нравственных правил. Он из небольших почтовых чиновников дослужился до начальника почтового округа, до чина тайного советника и своей справедливостью, благородством и доступностью снискал от подчиненных, особенно от низших служащих, совершенно исключительную любовь. Это был один из прекраснейших и самых почтенных людей, каких я знал. Он был красив, скромен и ясен особой ясностью справедливо и честно прожитой жизни».
К 1862 - году рождения Михаила Васильевича Нестерова - семья владела лавкой мануфактуры – галантереи – игрушек и домом в центре Уфы, с фасадом на улицу Базилевскую, а сад и хозяйственные постройки - каретная, конюшня, баня - выходили на улицу Губернаторскую, так что усадьба занимала целый квартал. Сохранилось описание дома от 1897 года: «Деревянный дом с антресолями ( высокие потолки позволяли сделать второй этаж, но невысокий, где размещали небольшие непарадные комнаты. Так поступали даже цари: во дворцах, где потолки доходили до 7 метровой высоты, устраивали второй, а иногда и третий этаж), каменные флигель и службы, крытые железом». Деревянный дом - не от бедности. Дерево считалось более полезным для здоровья материалом, для красоты дом штукатурили, а нестеровский был еще обложен кирпичом и дополнялся лепниной. Дом по фасаду был одноэтажным, только со двора видна антресоль, как принято во всех подобных постройках: потолки там невысокие, окна маленькие - красоваться нечему, пусть и смотрит во двор. А на улицу открываются арочные ворота, рядом каменный флигель. В доме слева от ворот – основном ( справа был флигель) - родился Миша Нестеров. В последний раз Нестеров приезжал в Уфу в сентябре 1914 г., как он сам писал, «кончать с домом». Усадьбу приобрело Уфимское губернское земство, один из домов позже арендовал Губернский книжный склад – его облик запечатлён на снимках, сделанных в 1917-1918 годах фотографом Зирахом с балкона Аксаковского народного дома, который находился и сейчас находится как раз напротив дома Нестеровых. После революции здесь разместилась библиотека, потом - … пивная! Затем было признано ( когда в 1920 открылся музей с коллекцией картин - подарок городу от Нестерова), что и дом его имеет «государственное и историческое значение». Простоял он еще 40 лет, а в 1956 был снесен в связи с начавшимся строительством. В 1962 здесь выросла гостиница «Агидель», тогда же на ее фасаде поместили табличку: мол, стоял здесь дом, в котором родился художник Нестеров.
Когда пишут, что родился Нестеров в богатой купеческой семье, не верьте. Вот подлинная запись из метрической книги «данная из Уфимской Духовной Консистории Градо - Уфимской Спасской церкви для записки родившихся, браком сочетавшихся и умерших на 1862 год. Часть первая. О родившихся». За номером 27 читаем:
«Мая 19, крещен 25. Имя родившегося Михаил. Уфимский 3 й гильдии купец Василий Иванович Нестеров». В графе «Кто совершал таинство крещения» значится : священник Ипполит Подбельский с причтом. Крестная Елизавета Ивановна Нестерова. Назвали младенца в честь деда Михаила Михайловича Ростовцева, отца Марии Михайловны.
Да, семья была обеспеченной, зажиточной, но богачи были другими – купцами I гильдии, миллионщиками. На ярмарку они плавали на собственных пароходах, а не ездили на почтовых и дома их в несколько этажей были строены по проектам лучших и знаменитых архитекторов. А дом Нестеровых можно увидеть на старых фотографиях – добротный, но простой дом, без изысков и роскоши. И лавка его была не роскошным магазином с множеством приказчиков. Хозяин сам стоял за прилавком, торговал только за наличный счет, в кредит не отпускал.
До Минечки , как называла его тетушка, у родителей Нестерова родилось девять детей, восемь из которых умерли. Как пережила бесконечные потери молодая мать! К 1862 в живых была его старшая сестра Сашенька, Александра Михайловна, 1858 года рождения. Она и пройдет с ним по жизни до конца, не имея своей семьи и посвятив себя брату и любимой племяннице Олюшке. Будет она всю жизнь жить в Уфе до своей ранней смерти тоже от рака в 55 лет, в 1913. Через год Нестеров последний раз приедет в Уфу распорядиться наследством и продать усадьбу. Будут хлопоты и с музеем – давней мечте о подарке родному городу. Как удивительно: у цветущей молодой женщины, матери Нестерова, в молодости все дети - восемь младенцев! - умирали, а поздние, рожденные в 35 лет ( сестра Саша) и в 39 лет ( Михаил) выжили, а Михаил Васильевич проживет 80 с половиной лет. После Михаила родилось еще двое, но они тоже умерли младенцами. Маленький Минечка был тоже слабеньким и родители не чаяли, выживет ли? До двух лет, как он сам пишет в своих воспоминаниях, был он между жизнью и смертью. Чего-чего только ни делали родители: и в печку неостывшую клали, и, наоборот, на мороз выносили закаляться, а он все оставался хилым, на ладан дышащим ребенком. Далее процитирую самого Нестерова: « … однажды показалось моей матери, что я вовсе отдал богу душу. Меня обрядили, положили под образ. На грудь положили небольшой финифтяный образок Тихона Задонского. Мать молилась, а кто-то из близких поехал к Ивану Предтече (писала выше об этой церкви) заказать могилу возле дедушки Ивана Андреевича Нестерова. Но случилось так: одновременно у тетушки Е.И.Кабановой скончался младенец, и ему тоже понадобилась могилка. Вот и съехались родственники и заспорили, кому из внуков лежать ближе к дедушке Ивану Андреевичу. А той порой моя мать приметила, что я снова задышал, а затем и вовсе очнулся. Мать радостно поблагодарила бога, приписав мое воскрешение заступничеству Тихона Задонского, который, как и Сергий Радонежский, пользовался у нас в семье особой любовью и почитанием. Оба угодника были нам близки, входили, так сказать, в обиход нашей духовной жизни. С этого счастливого случая здоровье мое стало крепнуть, и я совершенно поправился». А Тихон Задонский навсегда останется в семье самого Михаила Васильевича как самый почитаемый святой.
Несколько слов о нем. За год до рождения Нестерова, в 1861, мощи его признали нетленными, а его самого причислили к лику святых Русской православной церкви за чудеса, которые происходили на его могиле: преклонившиеся исцелялись. Потому и стал он главным святым именно по этой, если так можно выразиться, специальности: избавлять недужных от болезней, отвращать пьяниц от водки. Сам Тихон вел жизнь праведную, чистую и строгую, много работал, усердно молился, принимал всех страждущих, никому не отказывал. Когда в 1919 комиссия ЧК открыла его могилу и сняла для пропаганды на кинопленку его истлевшие останки, подправленные железным каркасом для придания целостности, для Нестерова он так и остался тем святым, который его спас в детстве. С того счастливого исцеления началось беззаботное безоблачное детство золотое. Маленький уютный очень зеленый город, где все люди одного круга знакомы между собой. Во всем городе есть только еще одна лавка с такими же товарами, как у отца Нестерова – магазин Пенна. Но тот богаче, и хотя они вроде и конкуренты, но покупателей и заказчиков хватает на обоих. С сестрой пока еще не дружат - в этом возрасте разница в 4 года слишком большой срок для общих игр и занятий, тем более с девочкой. Тогда, в детстве она, как старшая, проявляла свой характер, а еще была неосознанная ревность к матери, что для младшего было причиной обид. Были друзья – Николашка , мальчик ( то есть служка, выполнявший мелкие поручения хозяина) из магазина отца и соседский сын, тоже Мишенька, из семьи Максимовичей. Мать его католичка, отец православный, но для детской дружбы, да и приятельско-соседских отношений взрослых это тоже значения не имеет. А играют оба Мишеньки и Николашка в … церковную службу: Миша Максимович сам сделал из картона иконостасы, будничный красный и праздничный белый с золотом и многочисленное духовенство с архиереем во главе, и мальчики начинали петь, изображая обедню или всенощную, пусть детскую, понарошную, но задушевную, от чистого сердца. А в настоящую церковь обязательно ходили вместе со взрослыми. Вера в бога как в высшую справедливость пребудет с Нестеровым навсегда, невзирая ни на какие постановления, декреты и указы новой власти.
А однажды случилось страшное: прислали к ним с известьем, что Мишенька Максимович утонул. Произошло несчастье на маленькой реке Дёме . Она с виду такая милая, вся в кудрявых от березок берегах, но эта ее милота обманчива. Помню, как и нам в детстве запрещали в ней плавать, можно было только плескаться возле берега. Она коварна омутами и водоворотами, которые могут затянуть. Так погиб его маленький друг. Михаил Васильевич, писавший свои «Давние дни» летом 1940, вспоминал, как горько и безутешно плакал на отпевании. Это была первая смерть, увиденная воочию. Родители отдали ему все игрушки Мишеньки, и он долго играл с ними в их любимую игру.
При этом он часто подчеркивает в своих воспоминаниях, что был страшным шалуном и непоседой. И в чем же это проявлялось? Однажды весной с Николашкой вышли в сад при усадьбе. А надо сказать, что улица Пушкинская, стоящая под прямым углом к Базилевской и Губернаторской, идет под гору. Так и бежали весенние ручьи во дворе дома. Проложена была доска для перехода к крыльцу от каретника. Решили пройти по ней к саду и обратно. К саду – под горку, и Миша преодолел этот путь успешно, но решил продолжить в обратном направлении. Отвлекся чем-то и … полетел в ручей. А вышел-то по случаю праздника в нарядной шелковой рубашечке с серебряными пуговками и бархатных штанишках! Ох, сколько было горя, хотя от матушки ни брани, ни порки не было. Вымыли и усадили в чистую постельку. Другой случай был и вовсе зазорный. На большие праздники - Рождество и Пасху - раздвигался в зале большой стол с богатым угощением: перед множеством бутылок и графинов помещался огромный разукрашенный окорок, дичь, паштет, разнообразные грибы, сыры, рыба, икра… Черную икру привозили тогда бочками, а ели ложками. Не как нынче в петербургском «Елисеевском» - 57 граммов за 11000 рублей! Отец после обеда приказывал запрягать Бурку в наборный хомут и отправлялся с визитами. Одновременно мать принимала визиты дома. И вот однажды в такой праздник отдали визиты и сами приняли гостей – священников от Спасской церкви, где они прихожане; от Троицкого собора, от Сергиевской церкви, от Александровской … Вернулся домой отец, усталый за день и пошел вздремнуть. В доме тихо. А Мишенька с Николашкой, очутившись в зале, сначала тихо играли, а затем решили попробовать угощения со стола. Налили по рюмочке, закусили икрой. Понравилось. Повторили. Потом еще и еще, и опомнились, когда икры осталось на донышке большого хрустального блюда. Между тем отец проснулся, вышел в залу и решил подкрепиться, а икры - на донышке! Далее позвольте процитировать, ибо с таким неподражаемым юмором умел писать только сам Нестеров: «…подошла мать, он ее стал спрашивать про икру, а той и след простыл. Дальше да больше – добрались и до нас, голубчиков. Спрашивают, а мы, недолго думая, свалили на Палатина – племянника ( был такой несмелый и несамостоятельный наследник одного богатого бездетного купца). Свалить-то свалили, а поверить нам не поверили. Ну, и досталось же нам тогда! Долго еще мы не могли забыть, «как Палатин-племянник икру съел»…
Вот таковы были самые страшные преступления… Запомнились!
После Всероссйской начинались местные ярмарки, Мензелинская, Ирбитская, Уфимская. Не такие большие, как в Нижнем Новгороде, но тоже по месяцу, по два в феврале - марте. Василий Иванович тогда перебирался на ярмарку, открывал в Главных рядах свою лавку. По пути к ней – ярмарочные балаганы, где на балконе, несмотря на мороз, зазывал на представление Зрилкин, персонаж из деревенских празднеств и знаменитый Петрушка. А еще книжные ряды, самые интересные. Тут и лубки «Еруслан Лазаревич», «Как мыши кота хоронили», генералы 1812 года и славнейший из них – Паскевич – Эриванский, и книги «Фома-дровосек», «Барон Мюнхгаузен»… Наконец лавка отца, победнее, чем его конкурента галантерейщика Пенны, но тоже красивая, разукрашенная коврами, а на коврах самые разнообразные сюжеты: турки с кальянами, одалиски, бедуины на белых конях. А в дверях стоит сам хозяин – Василий Иванович Нестеров, в длинной шубе, подпоясанной кушаком и в валенках. Знаменательная деталь: приходили закупленные на Макарьевской ярмарке товары. В большом амбаре во дворе дома разгружались с подвод и складывались ящики с товаром. Для детей волнующий день, когда из ящиков вынимали игрушки – Нестеров торговал и игрушками тоже, о чем я уже писала. Но разрешалось только смотреть. Брать строго запрещалось. Но какие чудеса открывались перед детьми! Кормилки, монахи, конники, уточки, гусары, лошадки… Каждый год Москва наполняла рынок новыми диковинками, появились уже и заводные игрушки, они били в барабаны, кивали головками, катались по полу. Но в руки ничего брать было нельзя. Торговля честная, только новым ни разу не тронутым товаром. Ярмарка шла в самый холодный месяц - февраль. По-украински так и называется – лютый. Морозы в Уфе стояли знатные, до 30 градусов. Но, как писал наш знаменитый уфимец, климат был самый здоровый: сухая морозная зима, ранняя мгновенно вспыхивающая весна и жаркое лето. Морозами было уральцев не испугать. Устраивали катания в три- четыре ряда по самой большой и широкой улице – Большой Казанской до реки Белой под гору с ветерком, а обратно в гору шагом. Купчихи в атласных салопах с куньими и собольими воротниками, закутанные в кашемировые шали - кто богаче и нарядней. А их молодцеватые мужья - кто быстрее и смелее пронесется под гору, да еще стоя управляя лошадьми. По пути важно обмениваются поклонами.
Кроме ярмарок, катаний надолго запало в душу восьмилетнего Минечки посещение театра. Как-то зимой , вернувшись из лавки, Василий Иванович сообщил домашним, что вечером поедут в театр. Выкуплена была ложа. «Театр был настоящий, всамделишный», как пишет Нестеров. Первый постоянный городской театр был построен в 1861. Сгорел. В краткий срок - чуть более полугода - были собраны народные деньги на восстановление. Наверное, в этом театре и состоялось то запомнившееся представление. «Перед глазами – нарисованный занавес. Он поднялся, и я, как прикованный к сцене, обомлел от неожиданности. Передо мною был настоящий, настоящий еловый лес, валил хлопьями снег, снег был повсюду как живой. В лесу бедная девушка, все ее несчастные переживания тотчас же отозвались в маленьком впечатлительном сердечке. Шла «Параша- сибирячка» ( драматическая быль Николая Алексеевича Полевого). Что я пережил с этой несчастной Парашей! Как всё было трогательно, и горе Параши, и лес, и глубокий снег - всё казалось мне более действительным, чем сама действительность, и, может быть, именно здесь впервые зародились во мне некоторые мои художественные пристрастия, откровения. Долго, очень долго бредил я «Парашей – сибирячкой». Не пришла и она в моей жизни бесследно»…
А потом приехал в город цирк «всемирно известной итальянской труппы акробатов-братьев Валери» . Для них спешно стали возводить из теса большой круглый балаган. Все стали говорить, что такого цирка Уфа еще не видала. Народ валом валил. Братья были и акробатами, и наездниками. Понравились уфимцам эти красивые рослые ребята. Вняли и мольбам детей. Взяли их в цирк, прихватив и приятеля Николашку. «Нам, - пишет Нестеров, - удалось еще побывать там , и это нас погубило». Читатель уже догадался, что мальчишки решили повторить подвиги циркачей. Для этого в дальнем сарае, находившимся вне поля зрения родителей, потому что в основном он использовался лишь зимой для хранения телег, а нынче, летом, там был только ненужный хлам, храбрые малыши решили устроить свой цирк. Перелетали с трапеции на трапецию, поднимали тяжести как настоящие братья Валери. Но затем привлекли к выступлениям толстого трусливого щенка Шарика. Это, вероятно, их и разоблачило: щенок поднимал вой, отчаянно сопротивлялся, забивался в дальний угол сарая и доброй волей не хотел выходить. Мальчики извлекали его оттуда, и номер продолжался: при помощи лопаты его приподнимали над землей. Несознательный Шарик визжал, выл, и конечно, терял от страха равновесие и с жалобными воплями падал на мягкую землю сарая. Но «недолго музыка играла, недолго Бобик танцевал»: однажды в самый разгар представления растворились двери, и на пороге предстала в величии и гневе - мать. Оба «братца Валери» были выпороты, а Шарик отдан соседям.
Франко-прусская война, казалось бы, столь далекая от провинциальной Уфы, однако, вызвала к себе живой интерес, симпатии были на стороне Франции - ведь на нее напали! - и тревога за нее как-то удивительно совпала с тревогой от частых пожаров в зиму 1870-1871. По ночам горожане не спали, караулили по часам. Утром расхватывали свежие газеты. Гельмут Мольтке, начальник германского генштаба, был знаменит своим военным талантом и хладнокровием. Франция равного ему не имела. Известия были всё тревожнее, особенно всколыхнула весть о поражении под Седаном 1-2 сентября 1870, главной битве той войны, продолжавшейся, однако, еще до мая 1871. А Нестеров запомнил картинки из «Всемирной иллюстрации», изображавшие битву. Наполеон III был пленен, и это стало поворотным моментом для низложения императора и учреждения Третьей республики. Это отразилось даже в его книге «Давние дни». А вот другая, более близкая России война – 1877-78 г.г. Болгарии против Османской империи, которая так ярко и страшно изображена на картине «Болгарские мученицы» брата педагога Нестерова - Константина Егоровича Маковского, командированного с русской армией как государственный художник для запечатления событий, почему –то не отражена даже одной строкой в его воспоминаниях. А ведь буквально с этой картины есть несколько фигур в Памятнике героям Плевны в сквере на площади Ильинские ворота, открытом почти сразу после войны, всего 10 лет спустя.
В магазин сына уже привлекали - стоять за прилавком, показывать товар, предлагать покупателям новинки. Но у Минечки дело не шло. Он был рассеян, невнимателен, его нисколько не занимало количество проданного. Отец, как вспоминает Нестеров, тоже не был истинным купцом, но ему помогала привычка к дисциплине, аккуратность. Он никогда не давал в долг и сам долгов не имел. Продавал только за наличные. Это сокращало объем торговли, но давало твердый доход. Минечка же умел продавать только соски для младенцев и фольгу для икон - тут приказчики уступали ему место. В остальном смеялись над наследником. Что, однако, его нимало не огорчало. Таким образом, бесталанность в коммерции и тревожные слухи о всеобщей воинской повинности решили судьбу: образованным, де, обещаются привилегии. Решили готовить сына к поступлению в гимназию.
Гл 3
Ученье
В Уфе были две мужские гимназии: частная Верниковской – Нице и государственная, первое светское среднее учебное заведение в ведении Министерства народного просвещения. В 1816 отцы города подали прошение об организации государственной гимназии. 25 ноября 1828 года состоялось ее торжественное открытие. Первая мужская правительственная гимназия помещалась в двухэтажном каменном здании по улице Ильинской ( здание существует на теперешней улице Заки Валиди, в нем корпус Башкирского медицинского университета ). В 1864 гимназия была преобразована в классическую с латинским языком. В 1873 – в 8-классное учебное заведение с изучением Закона Божьего, русского и церковно-славянского языков, логики, двух древних языков: греческого и латинского, двух современных: французского и немецкого, физики, истории, географии, чистописания. За небольшую плату учили и танцам.
Готовить сына решили в государственную. Она была знаменита: вторая на Урале после пермской - та открыта на 20 лет раньше, в 1808. Уфимская имела свою богатую библиотеку, в ней пел знаменитый на весь город хор мальчиков, издавался рукописный журнал, была метеостанция, где велись каждодневные наблюдения за погодой, была и физическая лаборатория. В это время там училось около трехсот воспитанников. Принимались дети разных сословий. Единственное препятствие - плохо сданные вступительные экзамены. Потому решили взять для сына репетитора. Им был известный на весь город Алексей Иванович Ефимов, сам еще ученик 8 класса - по тем временам это бывали уже юноши. Сергей Эфрон, будучи женатым, оканчивал Феодосийскую гимназию. Ефимов был первый, то есть лучший ученик гимназии. После занятий он ходил по частным урокам и тем кормился сам, помогал родителям и сестре. Был он из простых, неуклюжий в манерах, рябой, но все искупалось его добротой, терпением и усердием. Он втолковывал даже самым тупым – к ним Нестеров причисляет и себя, особенно в математике – учебный материал и надо отдать ему должное: осенью 1872 десяти лет отроду Нестеров поступил в приготовительный класс. А Ефимов, окончив гимназию с золотой медалью, поступил в Академию генерального штаба и кончил жизнь в больших чинах.
В гимназии, однако, проучиться пришлось недолго. Шалун, как характеризовал себя сам Нестеров, он был большой, дисциплина хромала на обе ножки. Из всех предметов более всего полюбил рисование. Учителем рисования и чистописания был Василий Петрович Травкин, человек артистической наружности: волна зачесанных назад волос, порывистые движения, бритый, что тоже было совершенно не характерно для солидных педагогов гимназии. Да и сам вицмундир сидел на нем как с чужого плеча. Кажется, и выпить он был не дурак. Однако быстро заметил большие способности нового ученика, и они как-то потянулись друг к другу . Травкин был одинок, жил на окраине в маленьком домике, и его простой холостяцкий быт скрашивал и оживлял понятливый мальчик. Рисунок он схватывал моментально, оставалось только поправить детали, и в разговорах нашли они общий язык. И того, и другого интересовало искусство в широком смысле. Травкин понимал, что ему уже не вырваться из плена провинции - «провинция отсасывает крылья», как сказал классик. Может быть, больше повезет Мише Нестерову! Сам Травкин повторил, увы, судьбу многих непризнанных талантов. Спился и умер сравнительно молодым.
Два года просидел Миша в уфимской гимназии, особых успехов не показывая, отличаясь лишь в шалостях. Родители рассудили, что надо отдать сына в чужие руки – там не забалуешь. Надо заметить, что определять детей в закрытые учебные заведения была практика высших сословий. На домашнем обучении были только девицы из дворянок. Мальчиков отдавали в Пажеский корпус, в знаменитый благодаря Пушкину – хотя он был третий с конца по успеваемости - Лицей, в Училище правоведения. Нынешний король Великобритании учился в школе-интернате. Сурово, но строгая дисциплина приучает к порядку: ведь чего не взял в детстве и юношестве - не догонишь во всю жизнь.
Матери тоже было трудно решиться на разлуку, ибо Минечка был ее «ненаглядным», не только потому, что был он единственный наследник из двенадцати детей, десять из коих похоронены в младенчестве. Они оба чувствовали необыкновенную привязанность друг к другу, горячую взаимную любовь. Позже он вспоминал, что только две женщины за всю жизнь так понимали его. Первой была мать. О второй расскажу в свое время.
Куда отдать мальчика, которому уже исполнилось 12 лет? Узнали про московское Императорское техническое училище. При нем есть пансион и младшее отделение. 1874. К этому времени уже 6 лет как московское ремесленное учебное заведение было преобразовано в техническое училище и давало окончившим высшее образование механиков, строителей, технологов. В предчувствии близкой разлуки мать была особенно нежна, не чаяла как ублажить ненаглядного сыночка, покидающего родной дом. Решили, что отвезут Мишеньку сами до Москвы. Отец должен был ехать на Нижегородскую ярмарку, мать решила ехать с ним, чтобы самой всё посмотреть в Москве и как можно лучше устроить сына. У мальчика уже начинались рыдания, пока тайные, в подушку, но родную мать не обманешь – заплаканные глазки выдавали. Чтобы хоть как-то скрасить разлуку, рассказывали про Москву и соблазняли мундирчиком, который выдают воспитанникам, а он, де, так красив: шит золотом да еще с эполетами! Как ни тяни, а вот и день отъезда. С утра помолились, поплакали и отправились на пристань. По реке Белой, потом Каме, Волге до Нижнего. В Нижнем пестрота ярмарки на время усмиряла горечь разлуки. Однако приближалось 15 августа – экзамены. Прибыли в столицу. Как все купцы, остановились на Никольской в Шереметьевском подворье. Бродили как зачарованные по Кремлю. В это лето ждали приезда государя Александра II. Узнали, что будет он на смотру на Ходынке. Мать поехала туда, царя видела издалека, но рассказы были восторженные. Приложилась к святой иконе Иверской Божьей матери. И хоть выкрали у нее кошелек, но - зато приложилась! Надо ехать в училище. Было оно далеко, в бывшем дворце Лефорта, потом переданном Меньшикову, потом взятом в казну. Здание поразило своим великолепием - петровское барокко. А вот с экзаменами дело было не так хорошо. Сдал Минечка только Закон божий, рисование, чистописание (спасибо Травкину) - и всё! Остальные не осилил. Не возвращаться же с позором в Уфу! Тут же на месте отцу посоветовали отдать пока сына в Реальное училище Константина Павловича Воскресенского. Советовал вербовщик в вицмундире, воспитатель этого училища , который так пристраивал неудачников из провинции . Очаровал он родителей своей ласковостью, и повезли они сына на Мясницкую в дом братьев Бутеноп, в коем училище помещалось. Встретил сам Воскресенский. Следует сказать о нем отдельно. Выходец из духовного звания , прирожденный педагог, он прямо-таки обволакивает родителей Миши своим обаянием. Он был величествен и одновременно доступен и еще более ласков, чем его воспитатель-вербовщик. После беседы с ним забыты неудачи в Техническом. Однако при благословении образком Тихона Задонского Миша моментально вспоминает родную Уфу, с которой теперь предстоит долгая разлука и заливается слезами. Привозят на извозчике, выходит он – кругом незнакомые лица, всё вокруг чужое. Первое время, как потом Нестеров вспоминал, учителя и воспитатели с ним обращались как с больным. Да он таковым и был. И много еще слез было пролито, пока освоился с товарищами. А они, как все мальчишки, испытывали нового ученика. Но признали своим, то есть достойным - способным дать сдачи, а не ябедничать. По учению было не так отлично: арифметика не давалась, зато рисование и чистописание были пятерки, окруженные плюсами. (невольно вспоминается Рахманинов с такой же пятеркой, окруженной плюсами, на экзамене у Чайковского) , а ставил их первый в Москве каллиграф знаменитый Михайлов. По природе гуманитарий, Мишенька охотно учился и хорошо успевал по русскому языку, истории, географии. Впервые рождественские каникулы ученики из ближних мест – Вязьмы, Тулы - поехали по домам, а дальние остались. Шалили больше обычного, но на это начальство смотрело сквозь пальцы: вакации! Но и шалить надоело. Совсем было взгрустнул 12-летний мальчик, но приехал за ним друг отца по ярмарке купец Яковлев и взял к себе на несколько дней, как и обещал отцу при его отъезде в Уфу. Запомнилось из тех каникул, как на третий день Рождества вся их семья и Миша поехали в Большой театр на балет «Стелла», где танцевала знаменитая балерина Собещанская ( Анна Иосифовна, в замужестве Гиллерт, 1842-1918). Яковлевский дом был строгий, чопорный, и Миша откровенно заскучал: у них в Уфе всё было по-другому – просто, патриархально. Зато уезжал оттуда без грусти и страданья.
Время до летних вакаций пробегало быстрее. Масленица, Пасха, а там скоро и домой. На Пасхе запомнилось, как в первый ее день Федя Яковлев, однолетка Миши, получив разрешение залезть на колокольню Успенской церкви, где их семья была в числе почетных прихожан, взял с собой Мишу, и им давали звонить в колокола. Какие виды открывались сверху! Какие дали! Впечатлений хватило на годы!
Начались переводные экзамены. Стало понятно, что в Техническое училище он и через год не поступит. Но экзамены все же сданы с переводом в следующий класс. Однажды вызывают Нестерова к директору. Идет со смутным чувством : что-то будет? Учился неважно… В приемной сидит отец Василий Иванович. Забыв про директора, 13- летний подросток бросается к отцу. Директор не делает замечаний. Разрешено ехать на каникулы. Думается - как далеки эти почти домашние отношения от строгих порядков в престижных учебных заведениях, например, в классических гимназиях, где учили четыре языка – два древних, два современных европейских и 180 стихотворений наизусть. Нестеров, много потом поездивший за границу, увы, мог объясняться только жестами, рисунками ( да,да!) и располагать к себе незнакомых людей благодаря своей живости, непосредственности и отсутствию всякой позы. С другой стороны, Цвейг, учившийся в самой престижной венской Императорско-королевской гимназии Максимилиана, вспоминал ее как «невыносимую по интенсивной зубрежке , как сухую и бездушную». Зато она готовила будущих высоких чиновников на государственной службе. Но у Нестерова всё по-другому. Следующий год показал успехи по единственному предмету – рисованию. Здесь его преподает Александр Петрович Драбов, тихий, словно запуганный человек. Он выделяет Нестерова и Епифанова, но второй - еще и лучший ученик училища по всем предметам, а Миша благополучно … остается на второй год, сдав экзамен на «неудовлетворительно». Приезжает отец, радости у него явно меньше, но никаких серьезных мер к сыну в семье не принимают.
На третий год учение совсем из рук вон, зато шалостей всё больше. Прозвище «Пугачев» явно не из ряда похвал. Хочется выделиться, но чем? Шалости доходят до озорства, но, как пишет сам Нестеров, они его только прославляли и тем подвигали на новые. Особенно изводили мсье Бару, француза, оставшегося после Наполеоновской кампании в России. Он был на должности воспитателя, но кого же мог в этой «варварской России» приструнить бедный старик? Над ним потешались как могли. А что мог он? Отнести в кабинет Константина Павловича свой стакан с кофе, куда его воспитанники закидывали грязную губку, предназначенную для вытирания доски. Наказанием за это было – нет, не розги, не стояние на горохе, а вызов к директору, который приговаривал, пощелкивая пальцами перед носом провинившихся : «Вы-с! Вы-с!» и оставлял без завтрака. Был другой воспитатель, немец герр Попэ, вероятно, больной чахоткой – худой и вечно кашляющий. Нестеров пишет, что были мы не злыми, но какими же несносными мальчишками. «А я, к стыду моему, самый из них худший». Наказания, как мы видели, были минимальные - педагогические методы директора Воскресенского были другие: он желал воспитывать, а не наказывать.
Ежегодно в училище устраивали новогодние балы. Дортуар украшался и превращался в зимний сад, приглашался знаменитый оркестр Рябова (Степан Яковлевич, 1831-1919, скрипач, дирижер Малого театра, затем дирижер балетных спектаклей Большого театра, описан в повести А.И.Куприна «Юнкера») . Силами учеников ставились спектакли, играли классику – например, «Женитьбу» Гоголя. Некий Кандинский, ученик училища родом из Кяхты на границе с Китаем, откуда русские купцы возили чай, изумительно играл Агафью Тихоновну. Первое из сохранившихся писем от 6 февраля 1877 полно восторгов по поводу этого спектакля «… вчера был театр, после которого танцевали до 3 часов. Было очень весело, было около семидесяти пяти человек гостей, сошло великолепно. Нам блинов давали сколько хочешь, я первый день съел восемь, 2й – одиннадцать, 3й – четырнадцать. Я рисовал папашу с карточки, вышло не очень хорошо, потом татарина, тот хорошо. Всего масляными еще рисовал три картины. Я недавно нарисовал картину и получил 1 руб.». Письмо полудетское - автору 14 лет – бесхитростное, но по всем правилам: с непременными поклонами всем знакомым и подписью «Остаюсь любящий вас сын М. Нестер.» Да! Старались развить в учениках эстетические чувства и наблюдательность. Вывозили на природу - в далекий парк Сокольники, где после прогулок по аллеям под вековыми соснами рассаживались поклассно под присмотром старшего ученика за чайными столиками, и день завершался трапезой на вольном воздухе.
Драбов, как и Травкин в свое время, проникся такой симпатией к талантливому ученику, что приглашал на дополнительные занятия. Стали рисовать акварелью цветы. И цветы - один из трудных этюдов в рисовании, и акварель сложная техника – невозможно исправить допущенную ошибку, но учитель ставил ученику нетривиальные задачи. Так что, господа, воздадим должное и вознесем благодарность скромному учителю рисования реального училища. Не будь его горячей заинтересованности и участия, кто знает, куда бы завел Нестерова его буйный нрав. Родители многажды хотели устроить образование сына: классическая гимназия, Техническое училище, реальное училище ( заметьте, всё по нисходящей) но им и в голову не приходило, что рисование может быть для купеческого сына достойной карьерой: писать какие-то картинки? Боюсь, тут их представление ограничивалось фамильными портретами – таковой был в доме: портрет деда в мундире с двумя золотыми медалями - и иконами. И звучит в его книге еще глубокая благодарность отцу «что он доверился опытному глазу К.П. Воскресенского и не противился … пустить меня по пути ему мало симпатичному, мне же столь любезному, благодаря чему моя жизнь пошла так полно, без насилия над самим собой…» . Так вот, однажды на урок рисования в реальном училище Воскресенского явилось новое лицо – это был господин с пышными седеющими волосами, с коим все почтительно поздоровались, а затем Драбов подвел гостя к парте Нестерова. Тот отдельно поздоровался с Мишей и стал внимательно смотреть его рисунок, а затем и хвалить, поощряя заниматься больше. Куда же больше: и так все свободное время он отдавал рисованию, разве что деля его с детскими шалостями. Нечего и говорить, как было любопытно узнать, что за важное лицо посетило урок рисования? Оказалось, что это был сам Трутовский! Его картины теперь можно видеть в Русском музее и Третьяковской галерее, не говоря о многочисленных менее знаменитых музеях. В то время ему было около 50 лет. Он был в самом расцвете творчества. В Училище живописи, ваяния и зодчества занимал должность инспектора. А для Нестерова этот визит имел едва ли не решающее значение. Директор Воскресенский мог взглянуть на слабо успевающего шалуна Нестерова новым взглядом, и он это сделал: для юного художника были куплены краски и под руководством Драбова он стал копировать работу знаменитого художника Скотти ( Михаил Иванович или Микеланджело Скотти, 1814, СПб – 1861, Париж, академик и профессор Императорской Академии художеств) - образ Михаила Архангела. Затем копия уехала в Уфу и до сих пор ее можно видеть в Сергиевской церкви. А вскоре начали готовиться к Рождеству - каждый класс украшался силами учащихся. В этом году класс, где учился Нестеров, решил затмить всех: ведь у них теперь был лучший художник. И он не подвел. Похвалам его работе не было конца. «Я был героем этого дня и ходил победителем». А когда к Пасхе им было придумано нечто вовсе невиданное по красоте и богатству убранства, то он стал прямо-таки триумфатором. Тогда же, на Пасху директор отправил Мишу на Передвижную выставку. Она проходила в Училище живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой, где теперь, с 1987 размещается Академия живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Впервые мальчик был на выставке, да еще какой! Лучшей по тем временам. Именно в это время там выставлялась работа, заставлявшая людей заглядывать за холст и там искать тайный источник света – не верилось, что такой эффект может сотворить рука художника. Это была «Украинская ночь» Архипа Ивановича Куинджи, написанная в 1876. Наш герой стоял как околдованный. «К Куинджи у меня навсегда осталась благодарная память. Он раскрыл мою душу к природе, к пейзажу. Много лет спустя судьбе было угодно мое имя связать с его именем. По его кончине я был избран на его место как действительный член Академии художеств». Это была V выставка ТПХВ – Товарищества передвижных художественных выставок (СПб, Академия Художеств, затем Москва, УЖВЗ – Училище живописи, ваяния и зодчества с 13 марта 1877). Тот же эффект был с другой его картиной «Лунная ночь на Днепре» 1880. Вероятно, вы, как и я, удивлены: почти в 15 лет ( родился 31мая 1862) Нестеров впервые попал на настоящую художественную выставку, до этого учился у обычных учителей рисования, картин настоящих не видел, откуда такие успехи? Изучаешь биографии великих композиторов - у Иоганна Себастьяна Баха было пять поколений музыкантов, пока не родился гений. Моцарт с младенческих лет окружен музыкой: отец, скрипач и педагог, обучает старшую сестру Наннерль, у художников целые династии или, как в Возрождение, подмастерья - есть у кого перенимать навыки. Нестеров же истинный самородок! Писал он об этой выставке 63 года спустя, но помнит картины, виденные тогда: «Кобзарь» Константина Трутовского ( того самого, кто пришел к ним в реальное училище и отметил ученика Нестерова, хотя в этом же классе учился его собственный сын Владимир), «Опахивание» Григория Мясоедова, «Слепцы» Николая Ярошенко. Вернулся совсем другим, чем был до выставки.
Экзамены сдал, с грехом пополам перешел в следующий класс, но это уже не радовало. Позвали однажды к директору. Уж не пробрать ли за какую-нибудь выходку? Но оказалось другое. В кабинете сидел Василий Иванович, отец. Обрадовались друг другу, расцеловались. И тут было объявлено, что в училище Мишу не оставляют, в Техническое не возьмут, а хотят определить в Училище живописи, ваяния и зодчества и как смотрит на это сам Миша? Дает ли слово прилежно учиться? Нечего и говорить, что слово было дано со всею пылкостью натуры. Но если для Нестерова это было возможностью и даже перспективой начать новое, но такое желанное для него поприще, то для отца, степенного солидного человека, именитого купца, это был почти удар. Мог ли он в своей Уфе видеть примеры удавшихся художников? Для него поприще живописца означало - человек ненадежный, часто пьяница, о богатстве и говорить не приходится. Травкин, наверное, так и мелькал перед его внутренним взором. А ведь он надеялся, что сын сделается инженером- техником или чем-то другим в таком роде. Однако, надо отдать ему должное, он тоже согласился, хотя без воодушевления. Дома, в Уфе, посовещался с супругой, а та сослалась на авторитет Константина Павловича: если уж такой знаменитый педагог посоветовал, то надобно слушать. Сказал ведь : «Способности большие. Каяться не придется». Сам Нестеров в своих воспоминаниях оценивает себя скромно: «Посмотрим». Вообще, надо сказать, это его любимое словечко, часто оно повторяется в заключение многих событий и сцен. Посмотрим, посмотрим…
К 1877 относится портрет отца, Василия Ивановича Нестерова. Ему в ту пору было 59 лет. Суровый старик. Лицо прорезано морщинами. Большие залысины, бакенбарды. Видно, что готовился позировать: одет торжественно-парадно. Черный сюртук и белая накрахмаленная сорочка. Взгляд серых глаз внимателен, строг, даже насторожен. К тому же периоду относится и портрет матери Марии Михайловны, ей лет 55. Она немолода и не пытается молодиться. Строгая суровая волевая женщина. Тоже вся в черном, волосы на прямой пробор и черная кружевная наколка. Лицо оживляет лишь маленький белый воротничок
Гл 4
Училище живописи, ваяния и зодчества
К тому времени, когда Нестерова приняли в Училище, а это август 1877, оно, как учебное заведение с образовательной программой, существовало всего 34 года. «Возникает вопрос, почему так мало, учитывая, что в Италии уже в 14 веке был Джотто ( 1266 - 1337) , Кватроченто - 15 век – вершина, которая в мировом искусстве так и осталась сияющей в недостижимости приближения, а Россия, даже считая с 1757 – с Академии Художеств в Петербурге - отстает на несколько столетий. Сразу укажут на монгольское иго, но тут следует заметить, что время расцвета иконописи на Руси тоже приходится на 15 век, но, увы, с
равнивать уровень не имеет смысла: совершенно плоское письмо, условные фигуры людей, такой же условный пейзаж с условными райскими цветочками, которых никто не видел в жизни. А в Италии, а потом во Франции - Леонардо, Микеланджело, Рафаэль. Думается, причины глубже, потому что были заложены в самом начале принятия христианства. Если католическая церковь проводила службы на латинском, а византийская на греческом, то русское православие на языке, понятном прихожанам - на их родном . С одной стороны, это было хорошо для народа – понятен смысл проповедей. Но не существует ничего, что не имело бы обратного эффекта, ибо католические священники имели возможность общения между собой в любых городах и странах Европы, и их бы поняли, это был общий язык философии. Наши родные батюшки были такой возможности лишены, что потом особенно ярко проявилось к моменту раскола, который весь сводился к пустой обрядовости и ничего не давал в философском смысле. Мы сами себя отсекли от магистральных путей и надменно гордились своей самобытностью. Но удивляет и восхищает другое: как всего за два столетия мы прошли путь в общеевропейскую культуру и заняли в ней достойное место.
Училище живописи, ваяния и зодчества возникло из Натурного класса, учрежденного художниками и любителями в 1832. Инициатива принадлежала Егору Ивановичу Маковскому. Это был чисто товарищеский кружок, но в 1833 Натурный класс преобразовали в Московское художественное общество, члены коего должны были вносить членский взнос 250 рублей в год. При обществе был организован Художественный класс, содержавшийся на взносы членов и плату за учение некоторой части учеников по 5 рублей в месяц. Остальные обучались бесплатно. Каждый член общества имел право прислать двух учеников. Художественные классы существовали полуофициально. Первоначально они были учреждены как опыт на 4 года и имели два отделения: живописное и скульптурное. В 11843 был разработан и утвержден устав Московского художественного общества, однако присваивать звание художника и выдавать награды имела право только Академия художеств. Училище имело 4 класса. В 1857 чбыли открыты классы по наукам. В 1865 было открыто архитектурное отделение. Училищу было дано право присуждать медали и звания художников. С этого времени Училище стало именоваться Училищем живописи, ваяния и зодчества. К 1877 Училище живописи, ваяния и зодчества, хотя и являлось пока ( до 1896) средним учебным заведением, имело в рядах преподавателей высочайшего уровня. Архитектуру преподавали Быковские, Михаил Доримедонтович и его сын Константин; Дмитрий Николаевич Чичагов, автор здания Московской городской Думы; Николай Павлович Милюков, автор ансамбля Мосгаза, отец Павла Николаевича, будущего лидера партии кадетов, министра иностранных дел Временного правительства; живопись Егор Яковлевич Васильев, учитель Перова, Прянишникова, Пукирева; Сергей Константинович Зарянко и его ученик Павел Алексеевич Десятов, великолепные портретисты; Владимир Егорович Маковский, будущий учитель Нестерова; Николай Васильевич Неврев, автор разоблачительных картин крепостного и купеческого быта; Василий Дмитриевич Поленов, которому в 1871 была присуждена Большая золотая медаль – небывалый случай в истории Академии Художеств, когда выпускники получили сразу 5 медалей, наряду с Поленовым это были И.Репин, М.Зеленский, Е. Макаров, Е.Урлауб. Именно на 70-е годы пришелся расцвет училища, где главной фигурой был Василий Перов. А в 1872 появились ученические работы на первой передвижной выставке, что вызвало внимание художественной Москвы. Петербуржец, академист И. Репин так выразил тогда свои восторги от увиденного в письме В.В.Стасову: « Тут же в залах выставка московских учеников художников: вот где перлы! Вот где таланты! Я только думал об этом, а оно уже есть, наше родное и в Москве, на родине». Главным педагогом для Нестерова стал Василий Григорьевич Перов, но об этом речь пойдет далее. А пока надо было сдать приемный экзамен по рисованию.
Вот как описывает свой первый визит в Училище Василий Бакшеев, ровесник Нестерова. Наверное, то же чувствовал и наш герой ( здание на Мясницкой, проект В. Баженова, теперь Академия живописи, ваяния и зодчества имени Ильи Глазунова, ибо он ее воссоздал): «Отворив входную дверь и сделав несколько шагов, вы поднимаетесь по красивой лестнице в три марша, шириной во всю площадку, довольно длинную, упиравшуюся в стену с большим окном. К этой площадке посредине с правой стороны примыкала под прямым углом другая площадка шириной аршин в 6, длиной в 15. В конце этой площадки в стене была ниша, в которой стояла Венера Медицейская. С правой и левой стороны красиво поднимались полукругом лестницы, ведущие во второй этаж. Обе они, дойдя до верхнего этажа, примыкали к площадке, на одной стороне которой была дверь, ведущая в гардероб, а на другой - в классы. Наверху стояли полукругом колонны. Между колоннами - красивая решетка. Это действительно был вход в храм искусства».
Рисовать нужно было голову апостола Павла. Нестеров не только прекрасно выполнил свою работу, но и продемонстрировал завидную наблюдательность. Отметил для себя прекрасную работу крестьянина Рязанской губернии Пырикова и рисунок Лавдовского. Первый известен под фамилией Архипов, по имени прадеда – это будущий академик живописи, народный художник РСФСР Абрам Ефимович Архипов, преподававший в мастерских ВХУТЕМАС и воспитавший Федора Боголюбского ; второй - Феодосий Александрович Лавдовский , получивший потом от Императорской Академии Художеств Большую серебряную медаль и звание классного художника, стал знаменитым театральным декоратором.
Начались занятия. Ученики поступали - после первоначальной подготовки ( у Нестерова она была) - на одно из художественных отделений: живописи, ваяния или зодчества. Все они должны были пройти Головной класс, Фигурный класс, Натурный класс. Практические занятия распределялись: с 9 до 12 занятия, затем перерыв полчаса. В училище был буфет. Тем, у кого не было денег, буфетчик Моисеевич, мог давать в долг, записывая в тетрадку. И вот - 1 класс, головной. Это рисунки с гипсовых слепков голов. Позвольте процитировать Павла Петровича Чистякова, преподававшего 50 лет в Императорской Академии художеств: «Начинать надо по таланту и кончать по таланту, а в середине работать тупо». Эта средняя инстанция рассматривается как школа мастерства. И еще одно важнейшее замечание: научиться рисовать ( равно как играть на фортепиано, скрипке, петь, танцевать в балете), пользуясь учебником, невозможно. Наверное, любой читатель отмечал, что в случае творческой профессии всегда указывают учителя: Нестеров, ученик Перова. Во всех остальных случаях сообщают лишь об учебном заведении, которое человек окончил. В случае защиты диссертации может быть указан научный руководитель. Потому таланты идут (или стараются попасть) не в определенный вуз или училище, а в класс к определенному педагогу. В свою очередь, именитый педагог сам может выбирать, кого он согласен учить. Но это не для «первоклассников», им рано выбирать. Первый год начался в классе Павла Алексеевича Десятова. Сам он, окончивший УЖВЗ тридцатью годами ранее, в 1858 году, 38 лет от роду, получивший звание академика, был заметным представителем московской академической школы живописи. Его работы – не только портреты знаменитых художников, богатых купцов, но и старух, девочек, которых наставляют эти старухи, огородниц, охотника. Преподавал он и в Училище живописи, ваяния и зодчества, и в Строгановском училище технического рисования, и в дворцовом архитектурном училище. Позвольте одно замечание: когда некоторые нынешние педагоги, не оставившие ни одной заметной картины, тем не менее имеют звание профессора и учат студентов-живописцев, то этот феномен мне объясняют историки ( не сами живописцы), что так бывает: сам рисовать не умеет, но может научить. Знаю только обратный пример: Рахманинов играть умел, а преподавать - не умел и не любил. Но вернемся к училищу. Понятно, что никакого общежития оно не имело, москвичи жили дома, а иногородние устраивались как могли. Константин Павлович и тут подумал о своем бывшем воспитаннике. Порекомендовал устроить его у одного учителя, преподававшего в двух училищах – предыдущем, где учился Нестеров и нынешнем, где он будет учиться – у педагога по математике господина Добрынина. Тот имел два небольших дома, в одном жил он сам с семьей, другой сдавал «нахлебникам», то есть ученикам, которые там жили и столовались. Выбор, о чем, вероятно, не подозревал Воскресенский, был крайне неудачным. Сам Добрынин, жуир и ловелас, бывал вечно раздражен своею старой женой, жена была недовольна мужем и студентами, коих принуждена была кормить. Надзор был плохой, «выражался он неистовым криком и ругательствами, нас причисляли или к царству пернатых, или к породам менее почтенным», как остроумно пишет сам Нестеров. Зато была вольница. Нравилась она только великовозрастным архитекторам, а они уже умели пить, кутить. Пить Нестеров не умел, но его по жребию посылали иногда в лавочку за закуской и выпивкой. Прислуга все пирушки покрывала. Но, как веревочке не виться, а кончику быть. Похождения были однажды раскрыты, был скандал, обещали написать родителям, но, конечно, не написали – резону не было. Так прошел год. В натурный класс Нестеров не переведен, но как способный ученик, был замечен. На вакации поехал домой. Ему 16 лет. У него доверительные отношения с родителями, возможно, оба эти фактора не позволили ему врать и приукрашивать свое житье-бытье в Москве. Правда помаленьку открылась и привела родителей в смятение. Осенью отец решил ехать вместе с сыном и решать вопрос с жильем. От Добрынина забрали и перевели жить прямо во дворе Училища, где у профессора Десятова находилась казенная квартира. Профессор был «очень стар», как пишет Нестеров – в реальности Павлу Алексеевичу было 58 лет. Но и возраст в 19 веке воспринимался по-другому, и ученику было всего 16. Коротко сказать, здесь оказалось не намного лучше: хотя с виду он был строг, но обмануть его не составляло труда – гуляющие до утра старшекурсники- архитекторы укладывали на постели взбитые подушки, поленья, и старик бывал легко введен в заблуждение, проведывая нахлебников перед сном с огарком свечи. «Много сил и здоровья и хороших юношеских чувств погребено было за два года пребывания в этом милом пансионе», как пишет сам художник. Самое неприятное было то, что такая жизнь расслабляла и не приучала к повседневному труду, о чем, как написано выше, предупреждал П.П.Чистяков. С одной стороны, еще нигде толком не учившийся юноша 15- 16 лет пишет законченный портрет отца и следом портрет матери. Но! Искусство давно ушло вперед и простой похожести мало! Хорошо, что он сам понимает это. И еще один важный момент не дает опуститься: здоровая конкуренция. В училище учатся такие же молодые люди, мечтающие о будущей славе, и все они тоже талантливые ребята – Николай Касаткин, Сергей Малютин, Александр Мейснер, Александр Соловьев, Алексей Степанов, Владимир Чаплин. Кто стоит на месте – отстает. Его обгоняют. Хороший дух соревнования необходим. Педагоги, известные и знаменитые художники тоже не жалуют «тихоходов», как их называет Нестеров. Потому что явных бездарей здесь не может быть по определению. А пока Нестеров любил на уроках и пошалить, за что потом получал выговор от инспектора Трутовского с предписанием не появляться в классе неделю. Однако сам Константин Александрович об этом забывал и, встретив в классе наказанного, приветливо отвечал на поклон и благодушно спрашивал о занятиях. Общие предметы, как историю искусств, почти не учил, а зря! Преподавали: историю - сам Василий Осипович Ключевский. Лекции были таковы, что вы словно жили в той эпохе: он подробно описывал утварь, одежду, даже то, как запрягали лошадей – преподавал-то художникам! И сам как художник вдохновенно рисовал живую картину эпохи. Многие, уже став сами преподавателями, продолжали ходить на его лекции. Историю искусств вел К.М.Быковский. Сам блестящий архитектор, он прекрасно разбирался в теории искусств. Лекции С.В.Ноаковского были знамениты тем, что он сам на доске чертил мелом все стили, давая зрительный образ к своему рассказу. Увы, наш герой пока этим не проникся, но как-то удавалось по счастливому случаю сдать хорошо и иногда даже отлично. Вынимал счастливый билет. О, сколько еще пройдет времени - почти 10 лет – когда начнется его настоящее образование в живописи, литературе, музыке, театре, без чего не бывает даже при большой одаренности настоящего художника.
Нестерову 17 лет. Переведен в фигурный класс, а в натурный так и не переводят уже второй год! Состоялась по инициативе профессора Василия Григорьевича Перова ( о нем еще речь впереди - столь большую роль он сыграет в жизни Нестерова) ученическая выставка. Была она в стенах училища второй, но Нестеров принял в ней участие впервые. Представил этюд «Девочка, строящая карточный домик» и небольшую картину «В снежки» (97 x41, теперь в ГТГ). Выражение мальчика, бросающего снежок – реалистично, словно подмечено с натуры, но второй получился несколько карикатурным, веселость его неестественна, скорее злорадна. Однако работы были замечены.
В фигурном классе было два преподавателя – Павел Семенович Сорокин и Илларион Михайлович Прянишников. Второй, конечно, более знаменит и в особом представлении не нуждается. Его «Пленные французы. 1812» (1874) стояли и в советское время как иллюстрация во всех учебниках. А еще «Шутники. Гостиный двор» ( 1864), где грубые купцы, как в недавно прошедшей, тоже 1864 года, одноименной пьесе А. Н. Островского, потешаются, а по сути издеваются над пожилым чиновником – богатство , де, дает им на это право. «Калики перехожие» ((1870) – это настоящий критический реализм. Слепые нищие с мальчиком- поводырем стоят перед такой же нищей избенкой. Хозяйки вышли, вышли и их дети, но что они могут подать? Еще острее это зазвучит потом у Перова в его знаменитом «Чаепитии в Мытищах». А вот Павел Семенович Сорокин, как отзывается о нем его ученик, «был замкнутого, неприятного для молодежи характера». О последнем Нестеров вспоминает даже с долей небрежения : был он, де, вначале прославлен одной своей картиной «Первые христианские мученики при князе Владимире» (1852), а в 1854 удостоился Большой золотой медали за «Вулкана, кующего стрелы для Юпитера», но, не прожив пяти положенных пенсионеру лет, уже через год, затосковав, вернулся в Россию, а затем занялся в основном иконописью – писал образа в Троице-Сергиевой лавре и в храме Христа Спасителя, получив в 1883 за них звание академика, а среди своих учеников - прозвище «монах». Мнение это разделял впоследствии Константин Коровин: «Пошел в мастерскую Евграфа Сорокина, ибо у Павла ученики иконы пишут». Был он и сам строг и суров, как первые христиане: нельзя было при нем громко разговаривать, смеяться, полагалось строго держать посты и обязательно посещать церковные службы. Жил он аскетом, его месяц был скучным. Нестерову было тогда 17 лет и не подозревал он, что сам отдаст росписи храмов более 20 лет и сдержит его не только Великая война, как современники называли Первую Мировую, но и боязнь становиться не настоящим живописцем, а склониться к иконописи.
Не таков был Прянишников. Был он остроумен, а что немного грубоват – так не в пансионе для благородных девиц! Его раздражали бесталанные переростки - а такие были, несмотря на суровое вступительное испытание. Надеюсь, читатель помнит, что нужно было нарисовать голову апостола Павла. Зато талантливых он отмечал: при всем классе, обойдя «тихоходов», садился у своего избранника и, показывая, что и как можно улучшить, иногда часами сидел рядом, лично дописывая работу . А потом, словно забыв, ставил за нее первый номер. К Нестерову Прянишников относился с благоволением, и таким образом несколько этюдов, по сути, самого педагога остались у благодарного ученика. Если хвалил, то так: «Ничего, ходит». Перевод в натурный класс случился неожиданно, когда самому Нестерову уже не верилось.
У Перова
В живописном и рисовальном натурных классах, преподавали знаменитости – Перов и один из братьев-художников Сорокиных : старший, Евграф Семенович. Родился он в конце 1821 в обедневшей семье купца, перешедшего в мещанское сословие. Детей было аж 13, и четверо младших братьев Евграфа - Павел, Василий, Рафаил стали художниками. Одарен был чрезвычайно – почти нигде не учась, кроме деревенских богомазов, он по совету священника пишет большое историческое полотно «Петр Великий за обедней в соборе замечает рисующего его портрет А.Матвеева и предугадывает в нем великого живописца». Император Николай Первый проезжал Ярославль и во время визита изволил взглянуть на представленную к его приезду картину. Оценил не менее, чем сам Петр Великий и повелел принять Евграфа Сорокина в Императорскую Академию художеств, а в 1849 тот удостоился Большой золотой медали за картину «Ян Усмошвец останавливает быка». За границей он побывал в Испании, Франции, Германии, Бельгии и даже в Египте и Сирии. Но почему автор столь знаменитых полотен «Ян Усмошвец» и «Усекновение главы Иоанна Крестителя» не сумел сделаться любимым и не стал главным учителем Нестерова? А посмотрите на его технически замечательно написанные полотна – это академизм в чистом виде. Русский богатырь Усмошвец , то есть, говоря современным языком, кожевенник, предстает в виде античного героя, ничего русского в нем нет. Геракл. Есть у него много и народных картин – «Испанские цыгане», «Нищая девочка испанка», «Свидание», но они совершенно в духе Карла Брюллова, который сам уже - прошлый век.
Совсем другим был Василий Григорьевич Перов. Его жанровые картины любимы народом, даже в крестьянских избах можно было встретить репродукции его «Охотников на привале» (1871) и «Птицелова» (1870). В 1861 за «Проповедь в селе» Перов получил Большую золотую медаль от Императорской Академии художеств, она давала по триста пятьдесят рублей серебром на каждый год проживания заграницей. Однако он вернулся раньше срока - через два года, страшно заскучав по родной России. Но успел поработать в Париже, в Германии и Италии. Не только Нестеров ждал появления на первом занятии кумира молодых - Василия Григорьевича Перова. «Мы, новички, - пишет Нестеров в своих воспоминаниях, - его, конечно, уже знали, много о нем слышали. Благоговели перед ним поголовно. Он был настоящая знаменитость». Ученик и учитель нашли друг друга. «Я его полюбил страстной, хотя и мучительной любовью», - опять цитирую Нестерова «Давние дни». Не зря потом о Нестерове будут писать: ученик Перова. Нестерову было 18, Перову 45. Они схожи по темпераменту - оба горячие, страстные натуры, сангвиники, если не холерики. А Сорокин – флегматик. Он ленив, благодушен. Настоящий русский тип – высокий, осанистый, полный, с окладистой бородой, с учениками занимается словно нехотя, возиться с ними не любит. Все - спустя рукава, лишь бы с рук сбыть. Его тоже любили – понимали, что рисунок, как он, не знает более никто. Он одним махом сметал написанное учеником и тут же писал сам, твердой рукой, безошибочно, сразу без помарок. У Перова хотел учиться весь класс, а у Сорокина было двое - Александр Янов, (умер сравнительно молодым, 61 года от роду в 1918 ) и Валерьян Васильев, последний и вовсе забыт.
Чем же пленял Перов? Сам Нестеров отмечает, что рисунком он владел хуже Евграфа Семеновича Сорокина, и при всем желании в рисунке помогал им мало. «Сила его как художника была не в форме как таковой и не в красках. В его время всё это было вообще на втором плане. Его сила была в огромной наблюдательности, в зоркости внутреннего и внешнего глаза. Его острый ум сатирика, сдобренный сильным, горячим и искренним чувством, видел в жизни и переносил на холст незабываемые сцены, образы, типы. Он брал человеческую душу, поступки, деяния, жизнь человеческую в момент наивысшего напряжения… и мы инстинктивно поняли, что можно ждать, чего желать и что получить от Перова, питаясь обильно лучшими дарами своего учителя. А он дары эти буквально расточал нам, отдавал нам свою великую душу, свой огромный житейский опыт наблюдателя жизни, ее горечей, страстей и уродливостей». Чувствуете огромную разницу? Первый словно живописует блестящий, но прошлый век. А уже грядет другое. На место Тургенева врываются Чернышевский, Добролюбов и приводят других художников слова. «В стихах Некрасова поэзия даже не ночевала», - строго скажет Тургенев, а толпа при надгробной речи Достоевского, сравнившего пути Пушкина и Некрасова, будет неистово кричать, что Некрасов выше! А Некрасов умер всего годом ранее. Тот же процесс идет и в изобразительном искусстве. На место Венецианова, Тропинина идет Федотов, правда, очень рано умерший, 37 лет от роду, но успевший создать множество остро- сатирических полотен в стиле критического реализма. Но это и характеристика Перова как художника. Достаточно вспомнить его знаменитые картины: «Приезд станового на следствие»( 1857), где сцена суда изображена во всей своей неправедности. Возле стула станового уже стоит корзина с яйцами – явно взятка, а на подносе наготове водка и закуска. Помощники, староста и секретарь, явно сочувствуют несчастному крестьянскому парню, но боятся показать это: слово начальства прежде всего. За нее Владимир Стасов назвал 23-летнего Перова «проповедником нового искусства» и продолжателем Федотова. «Проповедь на селе» (1861) – словно срез разных сословий - важный барин, заснувший в креслах, юная дама, возможно, его жена, слушающая признания на ушко деревенского жуира, крестьянин, мало что понимающий в словах попа и в недоумении скребущий в затылке и его сосед с тупым безразличным лицом. «Сельский крестный ход на Пасхе» (1861) – жуткая обыденность. Грязь, распутица. Бедный народ. Даже обличительное полотно Репина с помещицей, откупщиком, попом выглядит прямо-таки идиллией по сравнению с Перовым. И дело не в безверии. Тут другое. Бедность, доходящая до нищеты. Вспоминается рассказ Чехова «Кошмар». Вот этот обход на Пасху домов прихожан, может быть, единственная возможность сельского батюшки получить себе на жизнь. Но что может в начале весны, когда старые запасы проедены, а нового урожая еще ждать и ждать - что может предложить попу его деревенская паства? Им легче налить ему самогону, и так он обходит за день много домов. Даже совершенно не пьющий поп не может отказать угощающим из простой вежливости. К вечеру он не сыт, но пьян. Контраст Святой Пасхи и пьяни- рвани , которая сопровождает вынос икон ( одна совсем стара и осыпалась, другая вовсе перевернута ликом вниз) - даже сейчас на современных агностиков и атеистов, производит гнетущее впечатление. Что же могли сказать Перову его современники? Нечто вроде доноса: художник Сергей Худяков писал Третьякову, купившему картину: «А другие слухи носятся, будто бы Вам от Св. Синода скоро сделают запрос: на каком основании Вы покупаете такие безнравственные картины и выставляете публично? Картина была выставлена на Невском на постоянной выставке, откуда хотя ее и скоро убрали, но все –таки она подняла большой протест. И Перову вместо Италии как бы не попасть в Соловки».
А вот другая история. Мытищинская городская управа заказала художнику картину, прославляющую их родники с чистейшей водой, знаменитые со времен Екатерины Великой, которая, отведав чудесной воды, повелела провести водопровод до Москвы. И что же изобразил Перов? Знаменитое «Чаепитие в Мытищах»(1862). Говорят, реально наблюдавшаяся Перовым сцена, где он для большего эффекта добавил фигуру безногого слепого ветерана с мальчиком- поводырем, хотя по другой версии, так оно всё и было. А его картина «Дворник, отдающий квартиру барыне» (1864) - написана сразу по возвращении Перова из пенсионерской поездки заграницу. Российская действительность предстала во всей своей неприглядности. Кому здесь сочувствует Перов? Явно обедневшей барыне- дворянке, униженно смотрящей снизу вверх на здоровенного расхристанного детину, и ее несчастной дочке, готовой расплакаться и держащей наготове платочек. Мужик- дворник выглядит настолько хамским, что кажется – таких не может быть в реальности. Но это не карикатура. Перов никогда не скатывался до карикатуры, анекдота и гротеска. Он силен именно реализмом. И здесь еще одна важная деталь: ему не важна принадлежность к сословию. Ему важен человек. «Тройка» (1866) с изможденными детьми, тянущими из последних сил обледенелую бочку с водой заставила мать изображенного на полотне мальчика упасть в обморок - ведь он стоял перед ней как живой. А в живых его уже не было. Перов для нее написал копию и отдал несчастной женщине бесплатно. Таким был великий художник и человек Перов. А как педагог он брал умением действовать на людей, вдохновлять их. Ни ученики, ни даже натурщики - а это народ развращенный своим неестественным трудом, часто пьющий – при нем почти никогда не чувствовали усталости. Он умел вовремя сделать паузу:
- А ну- ка, господин Артемьев, расскажите нам что-нибудь!
Тот с присущим ему талантом поведывает аудитории целый ряд смешных случаев. Впрочем, Перов знает, кого привлечь! Артемьев впоследствии станет артистом Художественного театра. И все с новыми силами принимаются за многочасовой труд: уроки идут с 9 до12, перерыв полчаса, как мы помним. Далее до 3х. Лампы жарят вовсю. Пот с обнаженных натурщиков льется градом, что уж говорить о самих студентах! Но маленькая уловка делает свое дело. Все снова оживают. Классы идут по три часа. Обед. А потом - вечерний класс с 5 часов. Темы эскизов обычно давались дежурным преподавателем. Обыкновенно были три темы: библейская, историческая, бытовая. Учащемуся предоставлялась полная свобода – пиши на любую из тем. Это было громадным достижением, на которое в свое время ушли силы знаменитых 14 студентов Академии, так называемый Бунт 14-ти. Для выполнения эскизов давался месяц. Кто не представит, не допускался к экзамену по живописи и рисунку. Натурщик предоставлялся. Вообще в Училище был штат постоянных натурщиков с прекрасными торсами и были приглашенные разовые. Если ученик не предоставлял эскиза и на второй месяц, его исключали.
По воспоминаниям Бакшеева: «Профессор Дмитрий Николаевич Зернов ведет в натурном классе анатомию. Он знает предмет до тонкости, не хуже любого врача –хирурга. Его ученики знали мускулатуру и скелет «до косточки». Анатомическое строение учили назубок». Александр Иванович Кирпичников, профессор Московского университета, ведет словесность.
Стало быть, с 9 до 12 пишут натурщика красками, то есть урок живописи. Перерыв на завтрак. Затем – науки до 3 часов. Вечером опять классы по живописи. Как были оборудованы сами классы? Была богатейшая коллекция гипсов. Когда впоследствии, после революции, старое здание на Мясницкой забрала новая власть и перевела училище в здание Строгановки, по пути «потеряли» ценнейшие драпировки, костюмы – костюм боярина из голубого генуэзского бархата, костюм царевны из серебряной парчи, почти два десятка платков, шитых золотом, 16 века, пропала копия Мадонны Рафаэля, над которой профессор Алексей Егорович Егоров (1776-1851) работал два года и которая была не хуже оригинала. Пропали Айвазовский, Саврасов…
Но вернемся к временам, пока наш Миша Нестеров еще беззаботный малый. Жил он уже не у Десятова, а в меблированных комнатах. Как сам вспоминал, «жил на полной своей воле. Пользовался этой волей я безрассудно, и все же оставалось время и для классов, и для картин». Перов еще за год до поступления в училище Нестерова приготовлялся устраивать ученические выставки. В год поступления была первая. На второй он уже участник. Но памятной осталась третья с картиной, написанной в 1880. На ней купец, отъезжающий из гостиницы. Сюжет, как пишет сам Нестеров, не перовский, а скорее Владимира Егоровича Маковского. Почему же этот, казалось бы, непритязательный сюжет так запомнился художнику? Потому что сам Перов будет смотреть картины. «Отъезд купца из гостиницы» - характерная сценка, каковых, как пишет сам художник, немало он повидал. В дверях трое: купец в дорогой богатой шубе, собираясь уезжать, роется в бумажнике, дабы дать на чай посыльному, а швейцар, готовый открыть дверь и проводить до извозчика, тоже надеется получить свой гонорар. Перов смотрит внимательно и спрашивает: Чья? – называют имя, юный художник выдвигается вперед ни жив ни мертв. Далее цитирую: «Вдруг Перов, как огнем опалив взглядом своих черных очей, бросает: «Каков-с!». Первая похвала, и от самого Перова! Ушел потихоньку, чтоб одному в тишине пережить то сладостное чувство, что почудилось в похвале Василия Григорьевича». Вообще, следует добавить, что таких «купеческих» сюжетов у молодого Нестерова будет не один. В этом же ряду можно поставить картину больше среднего размера ( 87на 60) 1881 «Жертва приятелей». Разъяснений к ней сам художник не оставил, и теперь, полтора века спустя, толкуют сюжет кто как может: что изображенный на ней - жертва розыгрыша, некий козел отпущения и даже вплоть до того, что приятели его обокрали. Кража – это тайное хищение чужого имущества. А по стенам лавки развешаны объявления о распродаже! Стало быть, товар залежалый, и приятели сделали вид, что помогли его сбыть с рук. Только как? Скорее всего, когда он подсчитал дебет-кредит, ему осталось только почесывать свою несчастную головушку. Очень хорошо передано растерянно-глуповатое выражение лица героя картины и его характерный жест - как он стучит себя по лбу: а, вот ведь где я прошляпил! Но делать нечего. Он остался один, все давно скрылись. Даже не скрылись, а чинно удалились, сделав вид, что помогли товарищу с распродажей. Можно сказать еще об одной картине с тем же, купеческим сюжетом – «Знаток» (1884, 64 на 51). Толстый купчина в тщательно начищенных лаковых сапожках (понимает, куда пришел!) рассматривает в трубку, свернутую из бумаги, картину. Саму картину не видно, потому трудно сказать, чем именно это полотно привлекло его внимание, а, может быть, он таким манером рассматривает все представленные на выставке картины. Скорее всего, знаток, как , безусловно, с иронией называет его Нестеров, явился на годовую выставку ученических работ в Училище живописи, ваяния и зодчества. Зная, что отсюда выходят в большой мир будущие знаменитости, купцы приобретали картины учащихся с не всегда, а чаще не филантропическими целями, но имея ввиду повышение их в цене, когда художник завоюет известность. Так и эту пока ученическую работу 22-летнего Нестерова купил «король сладостей» А.И. Абрикосов, причем по совету самого Маковского. Видимо, Алексея Ивановича ничуть не смутило ироничное отношение художника к таким знатокам. Одновременно Нестеров не мог не понимать, какое большое дело они начинают. Ведь именно с коллекций Павла и Сергея Михайловичей Третьяковых, Сергея Ивановича Щукина, Ивана Абрамовича Морозова начали свою историю Третьяковская галерея и Музеи новой западной живописи. Осознание своей миссии как художника, а не просто профессии, уже начинает им овладевать, что потом будет прямым текстом выражено в его письмах. И, однако, удивляет, что больше нигде не упоминает Нестеров о театрах, концертах, книгах, кроме тех двух случаев в своем детстве: «Параша - сибирячка» и балет «Стелла». Зато признается : «в научные классы заглядывал я нечасто» и что экзамен по истории искусств сдал, почти ничего не зная, но вынув по счастливой случайности единственный билет, который успел выучить. А потому что никто пока не привлек к по-настоящему широкой культурной жизни. Было лето перед Академией Художеств, которое Нестеров, как обычно, провел в доме родителей в Уфе. Тогда познакомился с «одной актерской парочкой» - актером Александром Глумовым и его молодой женой Ольгой Петровной. Но это были совместно проводимые за бутылкой пива вечера, которые не подвигли ни к увлечению именно театром – актерской игрой или хотя бы декорациями или гримом и костюмами. Всё впереди! Будут еще такие знакомства, события, размышления, кои подтолкнут этого пока беззаботного увальня к тому, чтобы стать настоящим художником-творцом. А нынче он счастлив успехами в живописном классе, и большего не требует: картина эта продана, о ней хорошие отзывы. О чем и полетело счастливое письмо домой. Однако время шло, а все еще не было видно, что учение кончается: медали, которые давали лучшим ученикам, покуда не получены, хотя в училище его числят как способного. Иногда по старой памяти, по своему общительному характеру и благодарной натуре он ходит к своему старому педагогу Воскресенскому, но хотя визиты эти, с одной стороны, приятны, с другой - мучительны: приходится придумывать успехи, а о малом прогрессе умалчивать. Экзамены были ежемесячны, к Рождеству и Пасхе – третные, то есть по современной терминологии, академическая сессия. Но они студиозусов, прямо скажем, не изнуряли. Как сам Нестеров впоследствии с горечью вспоминал: много было такого, что не имело ничего общего ни с наукой, ни с искусством, ни с воспитанием: всевозможные Морозовы, Пузенковы, Баскаковы, владельцы питейных заведений в центре Москвы, а также ( цитирую): «среда малокультурная, отсутствие семьи, молодечество, свойственное возрасту» повинны бывали в этом. И непоправимо жаль, что гибли часто способные, талантливые, сильные. Их в этих трактирах нанимали на разного рода работы: писать дешевые портреты, ретушировать фотографии, писать заставки и экслибрисы в типографиях. Заработок небольшой, но обманчиво-легкий… Нередко тамошние заседания кончались скандалами, побоищами. Крутая лестница Морозовского трактира бывала ареной драм. Однажды там дошло до того, что архитектора Р. сбросили сверху. Внизу он очутился уже мертвым… Сильно жили тогда. Следующие поколения такой жизни, к счастью, уже не знали. В описываемые мною времена пили и наши учителя. Пил и наш Перов, и обычным делом было, придя к нему, услышать: «Водочки не хотите ли?» А как пил Саврасов, даровитейший из пейзажистов того времени, умница, благородный Саврасов»… и как он кончил, с беспощадным реализмом изображено Владимиром Егоровичем Маковским на картине 1889 «Ночлежный дом», где среди толпы полуодетых обитателей ярко выделяется фигура когда-то знаменитого, а теперь торгующего за копейки свою картинку у такого же бедняка - Саврасова, «бога русского пейзажа». Пишут искусствоведы: Ах, не помогли, не спасли… Осмелюсь сказать, что тут, чем больше помогают, тем меньше пользы. Был такой Левитов. Не художник, но тоже из творческих - писатель. Пил страшно. Прощали, давали денег, вытаскивали из таких клоак, что не описать. Спросите о благодарности! Скажу, свидетельство есть. Взяли в приличный дом, отмыли, накормили, приодели. Утром вошел в нарядную гостиную с новым, обитым дорогим шелком диваном и … помочился на него. А потом бросил подаренный сюртук и ушел. Теперь липецкая организация писателей объявила его гением с трудной короткой судьбой (41 год) и проводит конкурс его имени. Но вернемся к Перову. Приглашать домой и предлагать водочки – какие, однако, душевные отношения! Широкой души купеческая Москва. Это не чиновный Петербург, куда однажды уедет Нестеров. А когда вернется - Перова уже не будет. Он умрет не от водочки. У него была другая страсть, дворянская - охота. Помните его знаменитые картины – «Охотники на привале», «Рыболов», «Птицелов». На охоте он жестоко простудился и не пережил воспаления легких и тифа. А было ему всего 48 лет. Потеря для всего русского искусства и для нас, нынешних. Но вдвойне невосполнимая для Нестерова.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
