Вечный вопрос
Говорили об антисемитизме. Не большом, том, который на букву Х, а малом - бытовом.
Попросил вспомнить личные впечатления - что было лично с ней.
Поначалу вскинулась.
- Конечно, бытовой, много.
- Например.
- Нууууу, евреев не принимали в институты...
- Наши - мед и политех?
- Не, в наши брали без всякого, московские
- Я просил личное, а не узнанное от кого-то.
- Берта рассказывала, что ...
- Лич-но-е
- Сейчас...
И задумалась
- Так быстро не могу. А, вот - в седьмом классе учительница истории сказала, чтобы с Бертой не дружила.
- И где тут холокост
- Ды-к, Берта - еврейка.
- И учительница прямо сказала - не дружи с евреями?
- Нет, разумеется, но я поняла.
- Ладно, поверю на слово - это раз. Еще...
- Ой, чего пристал, у меня вообще прабабка гречанка. Какое это имеет значение.
Короче, больше ничего. Все остальное - от других. В первую голову, от "пострадавших"
- А у тебя - разве не было.
- Так, чтобы ушел раненным - нет. Чтобы с пониманием явления - потому что еврей. Или ты-еврей, а значит гад, сволочь, значит, мы с тобой не играем, но выигрываем, не кормим, но объедаем, не даем, но забираем, не деремся, но избиваем. Плюс унижение - утрись, падаль. Мы-ж советские - долгое время вообще в несознанке по национальному. Так, метрическая номинация. Максимум, лексический оборот.
- Но что-то же было.
- Что-то есть всегда. Вспомни тетку-уборщицу из Центрального гастронома, как она всех посетителей по ногам шваброй - могла и еврейские задеть.
- Разговоров об этом много было.
- Про уборщицу?
- Нет, бытовой антисемитизм. Мы все, ладно, не все - я, страшно боялась лишнее слово - чтоб не задеть.
- Почему?
- Понимала - откуда, что.
- Одно дело оскорбление, другое - критика, недовольство. Это о покойниках либо хорошо, либо ничего... А евреи, дай им бог здоровья, живы.
- Так-то да, но всегда помнила и опасалась.
- Вот и Семенов - до сих пор боится.
- Но это не мешало. Всегда хотела быть поближе - поэтому многое прощала, не обращала внимания. Авторитеты.
- Что есть, то есть. Авторитет. Слушался благоговейно. Более того, бог-отец спас - от совсем пьянства. Не дал, спасибо, заползти за плинтус навсегда.
- Видишь, значит, я права.
- Не о правоте речь - о фактах. Проблема "бытового антисемитизма", с которой мы носились десятилетиями, шла не от факта. Вернее, от другого факта - опасения, эмоционального рассказа, круглых глаз, свистящего ужасом шепота. Провозглашена, и, что важнее, окрашена, подведена под очевидность, непризнание которой означало дальнейшее неприятие или отстранение. Прекращение или существенное охлаждение отношений. Проще поддакнуть, чем усомниться.
- Считаешь, не было?
- В моем личном, не считая, что фамилию вечно коверкали под общий смех в зале, нет, в чужом - не знаю.
Говорили многое - шепотом, доверительно рассказывали, предупреждали. Стратегия выживания. Иногда бравировали. Или списывали обычную житейскую неудачу на национальный вопрос: "Представляешь, на должность главного было два претендента - Леша Коган, ну, ты знаешь, сын большого Когана, умница, профессионал, даже не говорю за порядочность, и какой-то Петров из Нязепетровска. Или Троицка. Так взяли этого, лапчатого, из деревни, ну..."
Тогда с Израилем отношения, вспомни - военщина, узурпаторы. Плюс эмиграция крайне болезненно воспринималась - мы их тут выучили на физиков-инженеров-волшебников, а они туда подались за длинным рублем. Все наши секреты увозят. Разумеется, принимались какие-то бюрократические меры - квоты, лимиты, долго, годами рассматривались разрешения на выезд. Нанюханные начальники пытались упредить, выявить "паршивых овец", недопустить. Абы чего не вышло - уволить, не принять. Но это истории от кого-то - не из моей жизни, а мы о личном.
Скажи, не встречались ли обратные факты - брезгливого отношения к русским, снобизма, предвзятой оценки именно по признаку "русскости"
- Господи, Сенина мама прямо говорила - хорошая девочка, но с одним изъяном.
- А Сеня?
- Вежлив, тактичен, предупредителен, но ... он тоже. Да я и не рассчитывала особо. А у тебя?
- Бабушка с папиной стороны. Мать из кожи вон лезла - доказать пригодность, родственность, хотела сблизится, стать своей. Куда там - не дальше прихожей. Однажды, мне еще семь было, затеяли дома ремонт. Меня, как водится, к дедам. Мама навещала по вечерам. Один раз сильно разругались. Началось с предложения поесть. Мать отказалась, бабушка стала настаивать - мол, брезгуешь. Слово за слово - в пух и прах. Но главное, бабушка, будучи распаленно-раскаленной, бросила в мать словом "враг". Потом долго извинялась, пыталась сгладить, но засело.
- Но ведь ты не обиделся.
- Поначалу обиделся страшно - когда дошло и осознал увиденное. Чуть позже мать стала жаловаться, делиться, и я отстранился. Типа бабы - женские разборки. Хотя кроме бытовой склоки явно сквозануло национальное. Или сословное, а может, и то, и другое. Мать - человек с двумя высшими, блестящими Ленинградскими образованиями, главный режиссер на студии телевидения. Журналист, редактор. Знала весь творческий мир союза. А бабушка работала всего три года - после войны учителем русского в школе на Симстрое. При этом аристократка с рождения - из богатой еврейской семьи, а мать - Вяткинская глубинка. Ее мать имела два класса с коридорчиком. Потом, когда деда возвысили до зампотыла у Жукова, русская бабка сделалась совсем барыней - машина с шофером, ординарец, денщик. В Калиниграде-Кенигсберге, уже после победы, стояли в летней резиденции то ли Паулюса, то ли Кейтеля. Прислуга, немцы, поклоны - короче, вершина. Новая аристократия.
Но я не могу не любить их. Со всеми про и контра. Ибо они - это я. И он через них говорил, хотя не только - через многое. Так было. Не мне судить - в смысле, осуждать.
Люди вообще легко уживались с бедой, дискомфортом, непониманием, обидой. Носили в себе всю жизнь - расплескать боялись. Так и достоинств не счесть - с двух сторон.
И любви море, и геройства, жертвенности. И потом, время - трагедь за трагедией. Много чисто людского, психологического. Или от обстоятельств, прежней жизни, представлений...
Благо, до драки не доходило, и меня вообще берегли с трех сторон. Тут у всех все сходилось - деточка, святое. И что важнее - любили по-настоящему.
Отношения - крепкие, надежные, стоящие, не деланные под лекало-инстаграм. И было трудно, и было хорошо, радостно и тоскливо, страшно и весело. Полный спектр чудес. Русский размах и еврейская скрупулезность, похуизм и занудство, шапкозакидательство и перерасчеты, интеллигентность и кураж.
А еще, с обеих сторон - победа, геройство, труд, забота, терпение, преданность и любовь. Это главное. Трудно сказать, кто лучше или больше. И не нужно. Получалось - вместе.
Интересно, но бог-отец уживался даже в нигилизме. В советскости.
Все говорили- бога нет, космонавты слетали - точно нет. И через секунду, - слава богу, вчера сосисок купила, два кэ-гэ, молочных - нам и родителям.
И душа жила - в книгах, разговорах. Какой ты друг, если не по душам. А происхождение у души - человеческое. Из человека и точка.
Значит, бог-отец там притаился, и по барабану атеизм. Душу признаешь - порядок. Хоть горшком назови.
С Христом еще встретиться надо, сыскать. Много думать, осознавать, переживать. Крайне неудобный бог - поди, пойми, чего сказал.
Любите истину - она сделает вас свободными.
Или про подставь другую щеку. Чего вдруг - око за око, так говорит закон. Не писанный, но людской. А истину искать надо на кафедре физики с логарифмической линейкой наперевес.
Очень трудный бог троица. Отец - это авторитет. Все, кто в авторитете - от отца. Через слово, мысль и повеление быть. И ты благоговейно - есть. Он - бытие, ты фиксация.
Мать, она - женщина, помощница, кухарка, домработница... Среда. Существующее. Есть. Вещественное. Тоже бог, только материальный, теплый, подручный, нестрогий. Поэтому, быть - если от матери оттолкнуться. Ибо есть - это она. И она жертвует мне. Отдает свою вещь, мало, часть себя в собственность моего я-слова.
Значит, Христос. Человеко-бог, в котором бытие и существование сопряжено - на одной дуге, в одном акте.
Отец и Мать. Любовь, и себя-человека в жертву - фиксация "не быть в веществе", но после сразу вечность - дление(быть).
Истина - есть, доказана, совершена. Вознесение - быть на пути к нему. И пробуждение. Я здесь - в есть и одновременно в мысли "я есть", то есть, в его мысли "быть".
Другие статьи в литературном дневнике:
