Звуковое письмо
Подумал, стоит оставлять для Берты говорящие письма-ролики. Воспоминания дедушки. Может быть, начитать вслух Граненый Челябинск, Муравей, Тридцать лет и три года, на углу Ленина и Свободы. Или просто стихи хороших поэтов. Глядишь, девушка чиркнет глазом. Когда-нибудь.
Графа Монте-Кристо из меня не вышло, сказал Остап, придется переквалифицироваться в управдомы. Моя публичность ничтожна. Нет, конечно есть люди которые знают. Адвоката, некоторые инженера, меньше, лектора или культуриста, студента или шахматиста. Однако публичного целого, персоны, ориентированной на аудиторию, не случилось. Отставной козы барабанщик. Что-то написал, сколько-то раз выступал в суде, пара изобретений. Неразличимость.
Мир утратил элементарное благообразие. Ковидо-история сорвала покровы пристойности начисто. Даже обсуждать не хочется. Тихий ужас. Трансгуманность, толерантность, цифровизация и диджитализация, а по сути, тоталитарность. Разъединенный, рассыпанный, диверсифицированный человек. Запрет на целое, цельность и целокупность. Нет онтологии кроме травмы и нужно поперек всего возвращать коллективного субъекта. Семью, род, племя и народ. Нация - это ошибка.
Воспрещать диктат прогресса и провозглашать сохранение мира, природы и человека. Рост потребления - это погибель. Только баланс. Женского и мужского, материального и духовного, искусственного и естественного. Никаких гипербол, исключений или изъятий. Скромный человек с достоинством. Статью, умом, сердцем и добром, а неискаженная человеческая коммуникация - главное богатство мира.
***
Вначале было слово.
Без содержания. Что-то, что вне. Вне среды. Свет, радость. И все через него начало быть. Далее возникли они. Лица. Фигуры. Звуки. Потолок. Угол коридора. Свет на кухне. Горшок. Красная клетчатая рубашка. Стульчик. Ложка. Меховой воротник с лапкой. Двор. Детский сад. Ревмокардит. Буквы. И наконец он. Вездесущий и всепроникающий. Маленький, юный, молодой, обычный. Вечный, вечно живой - живее всех живых. На флагах, значках, орденах и медалях. В статуях и бюстах, речах и клятвах, названиях, книгах, газетах...
В четырнадцать закрыл дверь на ключ. Перед мамой. Только бытовое взаимодействие, а советы, мнения, вопросы или причитания побоку. Аполлон.
Мать приняла диспозицию и хотя внутриквартирно высказываться не прекратила, но в общении с подругами, родственниками или знакомыми, всячески подчеркивала божественную природу единственного дитя и, чтобы совсем было понятно, охотно поясняла собственную жертву - ведь есть ради кого.
Напротив, всякое слово отца имело значение. Мнение, кивок, одобрение или, упаси господь, ехидное хмыкание, недовольство.
Авторитет на доверии - до определенного времени беспрекословный, а начиная с четырнадцати - главный.
Кое-чему научился сам, исподтишка, практически, без высочайшего одобрения - гитара, атлетика, съем на танцах или дворовый кодекс.
Тут Корнеев помог, там Боря Левит, Хейман, педагоги и преподы, коллеги и наставники - Мишка Бойко и Саша Каунов, Зельдович или Динус Нуриманович, но главным всегда оставался отец - взгляд, мнение и оценка.
Бывало и по-другому. Прилетевшее от неавторитетного или просто невидимого, непоименованного источника - одна бабка сказала, получало статус достоверности за счет секретного шепота или антисоветского душка, а когда мать обиженно говорила, что не далее как вчера делилась подобным, но на нее как всегда никто не обратил внимания, только махал рукой.
Или когда отец придавал законность материнским воплям - ладно, так и быть.
На советском телевизоре показывали очевидное невероятное, в мире животных, клуб кинопутешественников, выпускались научно-популярные журналы - наука и жизнь, химия и жизнь, техника молодежи, где казалось все на сто раз выверено и на двести проверено, да и школа с институтом стояли вне подозрений - верные источники правды, как и прогрессивно-неформальное искусство - Таганка, Современник, бородатые шестидесятники, подпольные рокеры, авангардные художники.
Авторитетом обладали более сильные, умелые или сообразительные, те, кто что-то мог - гитару или турник, удар или остроумие - подтвержденные признанным могуществом, мифом или легендой.
Официальные деятели наоборот, ничего кроме насмешки - дарагой Леонид Ильич или таварищ Суслаф, партийные секретари, партийные организации и партийная литература, коммунистическая пропаганда или идеология. Всегда минус.
Минус получали и те, кто по собственной воле, а может, из конформизма или принуждения, с высоких трибун топили за "живее всех живых", но когда это делали любимчики, с полтыка понимали, что так надо, иначе творцам не дадут "творить", и гвоздем правильной культуры всегда оставался Сталин - метка, индикатор, если "за" сразу не наш, безоговорочно, "против" - можно продолжать проверку на вшивость.
Вот человеческая речь, особенно устная, непосредственная, неофициальная, неотцензурированная и непрофессиональная, когда кто-то говорит и ему по-любому веришь, а другой, несмотря на вся старания, пафос или слезы, даже если вещает тоже самое - ноль, минус, раздражение, представляла житейскую загадку - ведь и авторитет, и доверие, и вообще, все важное вытекало оттуда. Стиль, эрудиция, сложность, оригинальность или колхозанство, невежество, жлобство и тупизна. Национальность и социальное положение, мировоззрение или никудышность.
Иногда индикаторы сводили с ума. С одной стороны, приличный, признанный физик или математик - кандидат или доктор, толковый спец, грамотный лектор, а с другой - полный тупень - все, что касается настоящей культуры отвергает и по быту "унылый совок"- жигули, шесть соток, битва за путевочки или очередь на польскую стенку.
Вроде, авторитет, но в очень узком, чисто специальном смысле, а так - дурак дураком. Усеченный конус.
Лет до пятнадцати "знайки" оставались за чертой - ничего интересного, спортом не занимаются, в драках не участвуют, на танцы ни ногой. Сидят в своих башнях и коллекционируют знания. Умники.
Ни пафоса, ни подвига, ни безумства - тусклые, занудные и невзрачные - бодро отвечающие на уроке и неслышно крадущиеся по двору, не дай бог "пацаны" зацепят.
Взрослые ставили их в пример - посмотри, какой хер такойтович молодец - хорошо учится, ходит в кружок по шахматам, играет скрипку, помогает маме и бабушке...
Глаза б не видели, задрот, увалень и трусло, как земля таких носит - однако молча киваешь, ибо таковы правила "большой игры" - ведь назидая, взрослые становились лицом официальным, правильно и долго-нудно-говорящим, а подросток - виновато кивающим, претерпевающим муки стыда и осознания законоположного блага.
До поры до времени ботаны сидели тихо - читали книжки, собирали марки, учили сольфеджио или дебюты и практически не сопротивлялись дворовым наездам - плакали, тряслись или откупались, реже, заползали под чужой авторитет помогая в учебе правильным пацанам.
Музыкальная революция поменяла приоритеты - те, кто не вызывал ничего кроме насмешки, вдруг оказались на волне - умеют работать с инструментом, знают ноты, поэтому пригодны для ансамбля - считай, повезло, и они обрели "положение".
Природа советского, интеллигентного тихони изучена, описана и раскрыта. Но их житейская наивность, извечная домашнесть и трогательная уютность, милая детская умность и ангельская кротость, но главное, незащищеннность и ранимость и поныне составляют золотой фонд человеческой драмы. Или комедии.
Однако практика показала, что ботаники - эти кроткие овечки с наивно-круглыми глазами, вечными ревмокардитами, железками, зубками, худобой или полнотой, обделенные вниманием девочек - ребята крепкие, удивительно практичные, цепкие за жизнь и деньги, устойчивые к алкоголю, более того, карьерно и семейно успешные, и живут, дай им бог здоровья, подольше многих "героев".
Умность и терпеливость взяли свое - оказались куда более востребованными, приспособленными к современности, чем козырные пацаны семидесятых. Цивилизация.
Но мое глупое сердце не переменилось - лабиринт для Элджернона.
***
Они обитали на механической.
Нина Соломоновна с мужем, Миша и Боря.
Борька - младший. Хлопот с ним, не приведи господь.
Умом не вышел. С виду нормальный. Только не для еврейской семьи.
Дважды не гений. Трижды. Обычный.
Учился с трудом. Кое-как дотянул восьмилетку. Затолкали в техникум.
Там уж Миша выпахал. Продипломировали.
Электрик. Еврей-электрик.
Устроился на профнастил. Думал пожизненно. Оказалось,до девяносто первого.
В заводе нашел любовь.
Люба. Счастье и спасение. Русская баба. Конь с яйцами.
Все на ней - работа, дети, Борька. Однако выучилась. По высшему. Доросла в начальника. Отдел кадров, не шухры-мухры.
Одно хорошо - муж непьющий. Тут повезло. Не смог, хотя пытался. Слаб здоровьем. С детства.
Мы, - рабочий класс. Это Борька о себе. Вслед за информбюро. Гегемон. Так и прозвали.
В восьмидесятом получил Москвича. От завода. Четыреста двенадцатого.
Само собой, Любка подсуетилась. Назанимали под завязку.
Пару лет от окна не отлипал. Смотрел и смотрел. Машинка. Вдруг попытаются.
Ан, нет, он на вахте. Видите, в окошке маячит. Страж земли советской.
Осуждал еврейскую эмиграцию. Сильно. Истово. По-пролетарски.
Родина им все, а они...
Встретил другую.
Тож в заводе. Помоложе. И без жилья. Влюбился.
Электрики, они такие. Искрят. И порой некстати.
Жена узнала. Да разве в заводе скроешь.
Отпираться не стал. Давай, сказал, вместе жить. Втроем. И дети с нами.
Утюгом по башке. Схлынула романтика. В пять сек.
В какую-то из весен Любаша давай окошки намывать.
По-нашенски, с вылезом наружу.
Ей под пятьдесят. Не удержалась. Пятый этаж.
Думали все. Слава богу, восемь месяцев, и как новенькая.
В девяносто первом Борьку того. По сокращению.
Это его-то, электрика, работягу со стажем, гегемона земли русской.
Ага. Пнули как собачонку.
Любу не тронули. Так в кадрах и просидела.
Борька обиделся. Крепко, с закусом губы.
Проклял. И власть, и завод, и страну.
Лег в бессрочную. На диван. Поминутно изрыгая проклятия.
Чтоб Люба слышала. До сих пор там. С газеткой.
Мишка, тот да. Настоящий.
В пятнадцать на фронт. Наврал про восемнадцать. Предъявил усы. Поверили.
Правдами-неправдами попал на корабль. К орудию. Успел.
Военно-морское с отличием.
Уже в Челябинске встретил половинку.
Лиля, Лилечка.
На два года старше. Медичка. Отличница. Гений диагностики.
Чуть было не вышла за врача.
Доцент. Светило науки. Вот по делу врачей и припахали.
Вызвали куда следует, сунули бумажку.
Сказали, прочтешь. Прилюдно. На заседании. Нет, пойдешь за ними.
Кивнул. Ушел. Назавтра не появился. Нашли.
И его, и петлю, и записку.
Снесло Лилю. Почернела. Прибавила десяточку.
По распределению угодила в сороковку. Лаборатория крови. Закрытая-перезакрытая. Радиация. Бомба.
Правда, в Челябинск отпускали. Иногда. По праздникам.
Родители, все дела. Тут и встретились.
Мишка сразу, с первой минутки.
На следующий день позвал. Замуж. С цветами и родительским благословением.
- Мишенька, родной, не пустят. Сороковка. Все всерьез.
- До Берии дойду!
И дошел.
Поехал в Москву, записался на прием. Ждал, пока не пригласили.
Приняли. Сам. Лаврентий Палыч.
Обратился по-военному. Так, мол и так, встретил, влюбился. Медичка. Из сороковки. Хочу жениться. Отпустите.
Тот посмотрел внимательно, хмыкнул и улыбнулся.
Так и поженились. Всю жизнь за руки.
И если кто поминал первого жениха, Мишка вскакивал и убегал курить.
***
Физика и математика. Этим все сказано. Главные науки.
Там, во глубине закрытых институтов, в секретных лабораториях творилось будущее. Обитала важная истина. Постигаемо-непостигаемая. Единственная. Продуктивная. Дававшая на гора тонны и километры, космические полеты и холодный термоядерный синтез.
Оттуда ползли братские гэс, байконуры и обнински. Космос и Бомба. Полиэтилен, капрон, поролон и пластмасса. Уран, асфальт и бетон. Бензольное кольцо и крекинг. Композиты и углеродные волокна. Пластиковая посуда. Радиоприемники и телевизоры, магнитофоны и электрогитары, телефоны и электровафельницы.
Связь с производством пролегала через инженеров. Второй сорт, но сгодятся.
От математики ждали компьютера. Суперкомпьютера. Супер-спер-супер. Чтобы все посчитал, разложил. Предсказал грядущее. Победу Разума. Человеческого.
Кто, как, когда и зачем загрузил коробку маленького человека. Семья, школа, партия. Теперь не важно. Выбравший физмат, заступал на лестницу в небо.
Хана. Поделили. Остались вдвоем. Субъект и Мир. Субъект познает, объект познается. Меж ними пропасть. Главное, субъект не мир, не предмет познания. По определению. Уже задан. Познавательная субстанция. Все человеческое в нем так, атавизм, помеха. В крайнем случае, социально-биологическая необходимость. Вторичность.
Совершив акт познания, он получал право на восстановление. Рабочей силы. Разумеется, путем все более полного удовлетворения разросшихся потребностей. Материальных и духовных.
Восстановил потенции, логарифмическую линейку в зубы, и вперед. К новым свершениям.
Так мы были включены в сверхпроект. Физики и лирики, гуманитарии и технари. Физики - высший сорт, математики - первый, технари - второй.
А кто такие лирики и гуманитарии...
Болтуны, бесполезные люди. Им не дано. Не то, что истина, даже язык, на котором она разговаривает. Математика.
Высшие снисходительно отмалчивались, когда за столом или у костерка начинался треп за мироустройство. Бог, душа, бытие.
- Наливай, там поглядим...
Спирт весело болтался по дну алюминиевой кружки, играл на свету, приятно щекотал ноздри, обжигал пищевод. Дарил тепло и уют.
- Водичкой запей!
Правда, бородатые любили прекрасное. Женщин, гитару, сопки.
Романтика, как простительная слабость. Человечинка. Единственная возможность приблизиться, вглядеться. В него-гения.
Девять дней одного года. Так и только так делается наука. Остальное - жалкий треп, сахарная водичка для страдающих бессилием. В том числе, половым.
Стихи - это под водочку. Под гитарку, под костерок. Там их место. Под брезентом.
Проза. Что-то типа кина. Будоражит, напрягает, но... Километров из нее не достанешь. Женское. Собственно, как театр. Средства от скуки.
Да, они (мы) понимали. Нужно поддерживать видимость. Так устроена социалка. Особенно по быту.
Внимательно слушать про цены на базаре. Или стирку, готовку, поездку. Про чужих детей, неприятности на работе, людскую неблагодарность. Семья, теща, сад.
И карьерку не забывать.
Делать диссер, добывать звание, требовать надбавку. Блатовать талон на авто, кооператив, участок, путевку зарубеж. Житейский маневр.
Только в одной точке люди высших сортов соглашались с гуманитариями. Любовь. Сплетенье душ. Судьба. Звездное небо. Нравственный закон.
Наука сюда не добралась. Приходилось использовать старое наречие. Пафос. Древний язык, чужие слова. Особенно поначалу. В период ухаживания.
И дружба. Внесексуальная аналогия. Без всяких выгод. Принципиально. Декларация жертвенности. На все ради друга!
На маленьких кухнях, под спирт и картошку, гуманитарии обнимали физиков. По субботам.
- Знаешь, ты хоть и ... но уважаю. Давай, за любовь!
Разумеется, технари презирали ленинцев, капээсэсовцев, философов, филологов, литературоведов. И не в их человеческой ипостаси, а как вечно блуждающих. Заблудших.
Некоторые из них, члены партии, к примеру, просто карьеристы. Тут и говорить не о чем. Другие мучаются глупыми вопросами.
Но с ними можно поговорить. Хотя-бы поговорить. Под закуску. Особенно, если больше не с кем.
Красная идея сделала свое. Отвратила. Люди науки наотрез отказывались размышлять над бытием и верхним устройством мира. Ибо пустое. Внерезультативное. Не наше.
И на вопрос, а кто ты есть сам, отвечали запросто. Человек.
Вот так, закрепив себя в непознаваемости, люди большого ума с душой, запертой в самоотрицание, провозгласили культ нового, теперь уже единственного, истинного бога. Прогресса. НТР и НТП. Добровольно. По внутреннему убеждению.
И одной из наличных ипостасей культа стал Ю. Гагарин.
Без всякой болтовни, нюней и соплей, бога, бытия и слова.
Преодолев пространство, человек вышел в Космос. Один. На ракете, собранной руками других человеков.
Доказательство доказано, предъявлено, провозглашено. Узаконено. Бесспорно и неоспоримо, видимо и налично. Бумажки сброшены, и по красной дорожке прошел новый кумир. Простой всемогущий человек.
Эра абсурда и мракобесия закончилась. Туннель пройден. Время победило бытие. Конец вечности.
Познакомились в восемьдесят четвертом. Под коньяк, Сальвадора Дали, теорию функций комплексного переменного и преобразования Фурье.
За очередной рюмкой Мишаня поведал, как учился в технаре, служил в армии, работал на железке.
От нечего делать закончил заочный жэдэ институт, после чего присел паять схемы. В конце концов, паяльник привел на кафедру физики, где он тихонечко исполнял младшего инженера, а по вечерам пил спирт и читал поэта Рубцова.
Случайно выяснилось, что младший дворник может в одиночку делать то, чем занималась кафедра физики и еще с десяток соседних. Высказать гипотезу, теоретически обосновать, поставить эксперимент.
Мало того, собственноручно изготовить необходимые приборы. При этом отраслевая принадлежность проблемы не имела значения.
Кафедральные дела резко пошли в гору, и Мишку повысили до инженера. За десять кандидатских и одну докторскую.
Правдами-неправдами устроился туда в аспирантуру, и два года существовал рядом. Странная была компания.
Один, в будущем дважды защитник белого дома и спонсор фильма "Танк Клим Ворошилов", а в том настоящем - друг поэта Евтушенко и завсегдатай закулисья театра "Современник". Он открыл для меня Москву - Петушки.
Второй, чемпион мира по радиоспорту. В конце восьмидесятых, прихватив три бутылки армянского, поехал в штаты. Соревнования радиолюбителей. На вечеринке вусмерть напоил присутствующих, а наутро обнаружил себя в постели долларовой миллионерши-радиозвезды. Внезапная любовь. Ликвидировав бар и покатавшись на хозяйском порше, по-тихому, то есть, по-английски, свалил
Другие статьи в литературном дневнике:
