Петрович
Утром голова пухла от напряжения - обрывки сна, где втыкал костыль - неумело и поначалу нерешительно, что хуже, натурально, испугом и давлением, но по-другому было невозможно.
Обрывочно, кусочно, мельком - я в машине, но не за рулем, а справа, водитель девушка, незнакомая, белая, хрупкая, лица не помню, только цвет, и еще страх - зримый, пахнущий ужасом, но не вяжущий и опускающий в безволье, а наоборот, лихорадочный, суетливый, нервический, и уязвимость полнейшая - ни брони, ни нагана, ни биты - машина встала, и надо бежать, что, почему, от кого, знаю надо - девушка прогибается, открывает дверь и кричит, выскакиваю, озираюсь - прямо на меня надвигается оно - темное, плотное, большое пятно - сую руку в карман - ключи, целая связка, и зажимаю кулак - пятно оборачивается огромным бандосом-торпедой из девяностых - лампасы, короткая стрижка, крест на шее, но может из раньше, поскольку полоски - похоже, тельник, широкие плечи, живот вразвалочку, кучерявый волос, наглая морда, развязный голос.
Оглядываюсь, взгляд перемещается далеко влево - вижу и себя и его со стороны, будто из кинозала, хотя остальные ощущения натуральные, прямиком из-под ложечки - справа дом, желтенький, обшарпанный - стена, подъезд и окно, под ногами бетонная плита, пространство слева отсутствует, а за спиной что-то странное, тупик - еще пара-тройка шагов и упрусь.
- Что, падла, слабо, давай, сыкло, попробуй, сейчас развлечемся.
Вдруг, чувствую, в руке другое - уже не ключи, а что-то потяжелее - ржавое, узкое и длинное - заточенный железнодорожный костыль - шаг назад, а этот, распаленный и самоуверенный, наезжает и наезжает
- Что, сука, страшно, - и вдруг загоготал,- это тебе не баб по баракам щупать.
- Какой барак, о чем ты, - срывающимся голосом завопил я.
- Такой, дощатый, где стены бумажные, доски нарисованы, обои потрескались и дверь дергается, где баба арестантская сидела одна-одинешенька, а ты на карачках ползал вокруг табуретки и все норовил к ней под робу забраться.
- Так она же хохотала, - закричал я, - беззубым ртом хохотала и волосы взад откидывала, и вообще, это сон был, сон, понимаешь, - как ты узнал и какое вообще твое дело, гад.
- Сейчас увидишь какое, - грозно зарычал он и замахнулся огромным кулаком, - повадился наших баб за коленки трогать.
И тут, то ли со страху-перепугу, то ли от возмущения, дрожащей рукой и летящим из груди сердцем ткнул - медленно, вяло и, как показалось, неточно, однако воткнулось в мягкое и потекло - надо же провернуть, промелькнуло краешком мозга, обязательно провернуть - если не провернуть, слону дробина, и я провернул - винт удался - еще, еще, захохотал он, давай, братан, давани со всей мочи.
Выдернув костыль переступил, спружинил ногой - тело отозвалось послушным, одобрительным изгибом, и легко, словно перышко, стало наворачивать круги и наносить молниеносные удары - рука, кисть, плечо, грудь - не ожидал, прохрипел он и замер - бежим скорее, потянула за руку незнакомка, не бойся, я с тобой...
Проснулся тяжелым - что прилетело, откуда - может, неспящие в сиэтле крутили, или, не знаю, анатомию любви. Свободное сознание, не связанное протоколом пристойности, этическим императивом или определенно положительным дискурсом, крутит, что хочет - вплоть до боевика или порно. И почему-то остро захотелось плюнуть в науку - не отдельную там физику или математику, а целиком - в эту большую вонючую лужу с претензией на всеобщность, на единственно верное, на мировоззрение эпохи, которая подает себя за избавление от иллюзий - мол не надо ничего больше - тут тебе и вопросы, и ответы, и свет, и даже красота. И при этом снисходительно улыбается, падла.
Однако возражать трудно - как попрешь против круглости земли - человека сожгли в борьбе с кривизной, из космоса в бинокль смотрели, формулы длинные писали - может не совсем шар, тем не менее, не блин с творогом, но плюнуть жуть как хочется - с досады или раздражения, а может попросту от бессилия перед тысячей невзгод - ну, правда, какого хрена всякая дурь лезет.
Э, ответит важная наука, тут много гитик зарыто - эволюция и психология, обмен веществ, синапсы, тонусы, медиаторы или стрессы - короче, нужны анализы, наблюдения, исследования - чтоб не навредить, чтоб не с бухты барахты, чтоб анамнез, или как ево, диагноз. Ты верь мне - я тебе формулы важные покажу, монографии умные, консилиум соберем - и эта, к бабкам не ходи, гадалкам всяким или попам, ни боже мой - нагреют по-полной, а самое главное, сам не рыпайся, даж не пытайся - угробишь себя за милую душу, кто отпевать станет - и да, вот рецептик, аптека недалече.
- И что это тебе дало, стал лучше спать, - спросил как-то дед Егор, когда узнал про аспирантуру.
- Знание-сила, - ехидно ответил я, а земля, дед, как ни крути, круглая, хоть справа, хоть слева, хоть сбоку.
- Нет родной, пустое, земля, она разная - каждый день другая, где под асфальтом спрятана, а где на воле колышется, дышит, парит или отдыхает - иногда волнистая, порой внезапная, теплая или утомительная, но разве ты ее замечаешь - идешь, топаешь, насвистываешь, в ус не дуешь - ведь цель дойти куда-то, а не понять, полюбить или остаться. Вспомни, когда ты маленьким за муравьями наблюдал- палочкой ворошил, травинку подставлял, уводил от жилища, а потом смотрел как он упорно возвращается, было тебе дело до радиуса - знать не знал, ведать не ведал. Или с велосипеда падал - в америку не укатился, правда. А помнишь, как в парке почву вскапывал - баба Поля скальпель дала, потому что ты грядку решил устроить, да не простую, а чтоб больше, чем у Гоши в детском саду, которую он настоящей лопатой сработал. Или грибы собирали все вместе, с папой и мамой - тогда еще неразлучны были, целым - и ты научился отличать хорошие от поганок, сыроежки от волнушек, узнал про маслят и опят, мало того, собрал кучу подберезовиков, пару подосиновиков и даже один белый, а так, вздохнул он, если для трепотни - пусть круглая, треугольная или серо-буро-малиновая, без разницы.
Изгоняющий дьявола.
***
Петрович теперь философ. А что, работа не бей лежачего. Организация есть, а трудов, увы. Кот наплакал. Уходит к одиннадцати, приходит к двум. Времени навалом. И книг завались. Из прежней жизни. Греки, французы, немцы.
Ведь он кандидат наук. Подлинный. Доперестроечный. Физико-математический.
Сработал тогда на совесть. Экспериментировал, анализировал, осмыслял. Жил месяцами в лаборатории. Куча изобретений, статей. Конференции, симпозиумы, награды. Хорошие отзывы, весомая репутация.
Все было. Нервы, пьянки, отчаянье. Победа. До девяносто второго. Тогда и закончилось. Как у всех. Титаник пошел ко дну, и Петрович на второй палубе.
Потихоньку-помаленьку, ближе к нулевым, выскреблись. Из совсем горькой. Научились клепать оборудование для лабораторок. Чуток привстали.
И тут-же снесло. Напрочь. Насовсем. Сын, единственный. Сгубила болезнь, царствие ему небесное.
Петрович из отчаянья рухнул в инсульт. Выжил, хоть и не стремился. Долгая реабилитация. Слава богу, отпустило.
Теперь только пиво. По графику. Вечерком, под телевизор. Респектабельно.
После кончины старших пришло наследство. Поменяли квартиру, купили машину, шубу жене. Затем шестьдесят. И пустота. Полнейшая, безвылазная. Летом хоть сад как-то спасает, а зимой... Телевизор-пиво, пиво-телевизор.
Друзья, и где они. Где те, кто в любую минуту, по первому свистку, не взирая на холод и стужу, снег и пургу.
Тож пристукнуло. Ровно тем же. Пивом и пустотой. Телевизором и ненужностью. Забвение, замыкание, запустение. Нора. Хоть в омут.
Случайно попалась заметка. О голографическом обустройстве вселенной. Глупая, научпопная, ничтожная. Спасительная. Пожалел господь бедолагу. Зацепился, ухватил краешек. Говорит, стоя за лазерным столом, еще тогда, в восьмидесятых, уже знал за вселенную. Знал, но не понял, что знает. Проскочил, отмахнулся.
Встрепенулся конь, стукнул копытом. Теперь, если кто попадает на поговорить, остаются в изумлении. А некоторые принимают крещение. Тонкие свойства мира, пространственную анизотропию и сверхсветовые парадоксы, фотонное братство и запутанность, тринадцати-мерность микромира и временную нелинейность Петрович объясняет голографичностью. Доступно, доходчиво, горячо.
Ожил красавчик. Блеск в глазах, стремительность в походке, резвость в речах. Помолодел. Даже уравнения начал пописывать. От руки. Компьютером так и не научился.
Туземный философ. Так называют подобных. Тех, кто не захотел всерьез уснуть и видеть сны. Смириться с небытием. Умом, сердцем, душой. Заблудших, несовременных, смешных. Неудобных настоящих
Другие статьи в литературном дневнике:
