В цитатникГарри Каспаров:* Проблема в том, что очень многие представления о так называемом искусственном интеллекте навеяны голливудскими фильмами. Трудно отделить реальную жизнь, угрозы, проблемы от таких фильмов, как «Матрица» или «Терминатор». Все, что называется ИИ – это на 99,9% не имеет никакого отношения к ИИ. Проблема именно в определении. Если говорить конкретно про компьютер, с которым я играл тогда (имеется в виду матч против Deep Blue в 1997-м, которому Каспаров проиграл 2,5:3,5 – Sports.ru), он никакого отношения к искусственному интеллекту не имел. Интеллекта там было ноль, потому что этот интеллект никому и не нужен был. Идея о том, что поединок с чемпионом мира по шахматам, с ведущими шахматистами станет ключевым моментом испытания ИИ, существовала с момента появления компьютеров. И Алан Тьюринг, и Клод Шеннон, и Норберт Винер – все отцы-основатели компьютерной науки – видели шахматы финальным тестом. Создатель IQ теста Альфред Бине в конце XIX века считал, что возможность понять процесс мышления шахматиста – это ключ к разгадке человеческого интеллекта. И представление, что шахматы – тот пробный камень, на котором будет выстраиваться искусственный интеллект, переходило из одного поколения ученых в другое. Те мощности, к которым эти отцы-основатели имели доступ, были просто смешными, по нынешним меркам – ничто, плюнуть и растереть. Поэтому они были убеждены, чтобы для того, чтобы машины сумели противостоять человеку в шахматах, потребуется копирование процессов человеческого мозга. Отсюда и концепция интеллекта. Но развитие идет в другом направлении. Многое из фантастики 40-50-х случилось, но пошло в другую сторону. Например, появление роботов – движения, вся эта компьютерная механика, а интеллект отставал. Но и сегодня имитация человеческих движений пока невозможна. Даже близко не подошли к решению всей этой механической части, это оказалось слишком сложно. В итоге интеллект оказался под угрозой, но не потому, что машина начала думать, как человек. Оказалось, что практически все проблемы, с которыми мы сталкиваемся, не имеют конечного решения. Если верить Клоду Шеннону, шахматы – это игра, в которой количество легальных ходов – это число с 46 нолями. Оно существует в математике, но абсолютно абсурдно, потому что сопоставимо с числом атомов в солнечной системе. Поэтому просчитать все до конца невозможно. Мы подошли к пониманию того, что машины играют серьезную роль в нашей жизни потому, что они делают меньше ошибок. Не потому, что они могут разрешить всю проблему, не потому что видят все до самого конца, а потому, что машина в состоянии перелопачивать огромный объем информации и допускать меньше ошибок. В середине 1990-х стало очевидно, что на фоне своей мощи машина достигла уровня, когда человек ошибается чаще. Не потому, что машина лучше играет и понимает шахматы, а потому, что даже самый сильный шахматист все равно обречен делать ошибки. Еще до этих знаменитых матчей с Deep Blue уже начались поединки с компьютерами. Если смотреть на его прототипы из 1980-х, то можно было понять, что уровень резко повышается. Но все работало на переборах, никакого отношения к интеллекту эти компьютеры не имели. Это математика, алгоритмы. С 1960-х процесс пошел в эту сторону. Мой учитель, Михаил Моисеевич Ботвинник, потратил много лет на попытку создать шахматную программу. Но Ботвинник считал, что она должна как раз думать, а вот переборные вещи не годятся. А ровно таким путем все и пошло. Даже помню, как Михаил Нехмьевич Таль очень остроумно сказал: «Ботвинник хочет научить машину думать, как думает он. Но он думает, что он знает, как он думает». Путь обучения машины процессу «думания» оказался тупиковым. Может, потом он как-то разовьется. ****** В 1989-м машины уже начали участвовать в турнирах, хотя тогда я достаточно легко обыграл компьютер в Нью-Йорке, играли две партии – я обе выиграл очень-очень легко. А уже в 1992-м появляются шахматные программы на домашних компьютерах. Были чувствительные поражения: и в блице, и в рапиде. Все считали, что это потому, что играли партии в 5-25 минут, а вот если будем играть серьезную, то тут мы-то (шахматисты) уж точно справимся. Но чем больше времени у нас, тем больше времени у компьютера, принцип не меняется: человек допускает ошибки, а машина допускает их меньше, да еще и не такие серьезные. Человек может допустить грубую ошибку, а машина – нет, она может просто играть не очень хорошо. Среднее качество ее ходов уже на тот момент было достаточным, чтобы создавать нам проблемы. Исторический момент, когда машины доказали, что шахматы – решаемая проблема, даже не 1997-й – второй матч с Deep Blue, а первый, который прошел в Филадельфии в 1996-м. Я матч выиграл 4:2, но проиграл первую партию. И тот факт, что компьютер мог выиграть у чемпиона мира партию в нормальном контроле, означал, что дальнейшее – вопрос времени. Машина становилась только сильнее. В тот момент я еще не до конца понял, что это уже «по ком звонит колокол?» Но в 1997-м мне все стало ясно. Хотя тогда я думал, что играл сильнее, был уверен, что я выиграл бы, если бы провели третий матч. Но IBM быстро свернула манатки и отвалила – они тоже понимали, что никакого смысла играть дальше нет, потому что они добились колоссального PR-успеха. Эти матчи продолжались до 2005-го. Я играл два матча с довольно сильными компьютерами – с немецкой программой и с израильской, Крамник играл два матча, Микки Адамс был разгромлен в 2005-м. Стало очевидно, что соревнование закончилось, потому что разрыв увеличивался – компьютер намного сильнее. Сейчас разница между сильнейшим шахматистом мира Магнусом Карлсеном и программой, которую можно поставить на любой компьютер, такая же, как между Усэйном Болтом и Ferrari. Первые 50 метров они еще пробегут поровну, а потом все заканчивается. В этом нет никакой трагедии. В 1998-м я для себя сформулировал, что будущее – это не наше противостояние с машинами, а попытка найти идеальный алгоритм совместной работы. К этому я все время и шел. Предложил тогда модель продвинутых шахмат, когда человек с компьютером играет против другого человека с компьютером – это попытка соединить нашу интуицию, способность к абстрактному мышлению с машинной мощью. Идет процесс интеграции компьютерного интеллекта в нашу жизнь. Машины сделали нас сильнее, быстрее. Вопрос в том, найдем ли мы способ, чтобы эти машины сделали нас умнее. Все зависит от нас. Машина не несет в себе ни позитива, ни негатива – идея о том, что машина может быть злом, пришла из Голливуда, но монополия на зло принадлежит людям. Поэтому вопрос не в том, что Sky Net будет за нами гоняться, а в том, в чьих руках оказывается огромная мощь, которая может быть реализована с помощью этих технологий. ****** PS: Абсолютно согласен. Для меня восприятие шахмат в качестве искусства в настоящее время невозможно. Граница – примерно 2000 год. Когда Гарри, по совпадению, утратил титул чемпиона мира, который удерживал 15 лет. Понятно, что сегодня шахматный ИИ приобретается не ради битв человека с машиной, чем я баловался в конце 90-х (как сейчас помню) на максимальном 15-м уровне сложности на игровой приставке Sega. Тогда это было безумно увлекательно – объём памяти и алгоритмы поведения программы всё же позволяли её обыгрывать в мой лучший день. Помню такие сцены: приставка жужжит и на телевизоре появляется всплывающее окно: resign/сдаюсь. Потомок австралопитеков издаёт торжествующий вопль, пугая бабушку в соседней комнате. Сегодня он отстоял честь человеческого интеллекта в отдельно взятом шестом микрорайоне Самары. Сейчас прога – чемпион мира по шахматам в каждом доме за смешные деньги. Используется как база данных для игры с другими людьми, консультант в сложных позициях на доске и обучающая программа для детей (есть и такая функция). Очень удобно. Но уже точно бессмысленно играть с ней серьёзный матч.
© Copyright: Константин Жибуртович, 2023.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
