Из летних дневников-6Долгожданное похолодание для меня нынешним летом означает одно: не надо летать Карлсоном с двумя лейками и пятью шлангами рано утром и в сумерках. И холодная вода в дачном душе стала хотя бы прохладной. Есть время подумать о вечном.
Пир минут на пять, сравнимый с восприятием любимой музыки. Надо написать об этом развёрнуто, но пока нет ни времени, ни ресурсов в виде стационарного компа с удобной клавиатурой. Зато есть волшебный копипаст, вечное прибежище для желающих показаться умными: Бродский: Поймав себя на поглощенности процессом сочинения, вы всякий раз — где бы вы ни были — являетесь чужим. Я очень ясно помню, как сидел у себя в комнате, в своем родном городе, в России, и писал стихи — а потом прогуливался по улицам, и люди вокруг производили на меня впечатление абсолютных иностранцев. Мое и их занятия были — как минимум в моем сознании — несовместимы. Поэтому совершенно нет разницы, когда ты обнаруживаешь себя где-нибудь в другом месте, в другой стране, среди действительных иностранцев, говорящих на ином языке. Возможно, это даже более здоровое предприятие. Если вы должны жить среди иностранцев, то пусть они будут по меньшей мере настоящими иностранцами, нежели иностранцами с вашим собственным языком, с вашей собственной культурой. Не хочу этого драматизировать, но в конечном счете взгляды человека на поэзию, на собственный язык, на то, что поэт способен делать, что он намеревается делать, становятся, возможно, его окончательной реальностью. Остальное, пожалуй, преходяще. И тогда я отношусь к реальности телесного существования до некоторой степени бесцеремонно. Уолкотт: Полагаю, мы оба смущены тем, что здесь находимся. Здесь присутствует некая интимность, но ощущение интимности разрушается неуместностью честного разговора о чем-то совершенно личном. Тем не менее, кто-то должен начать! То, что происходит без какой-либо особенной привязанности к любому специальному поэтическому опыту, остается тайной; остается магической, необъяснимой вещью. Несомненное освобождение от телесной оболочки, связанное с процессом стихотворения, может быть прервано чашкой кофе, телефонным звонком, но на самом деле оно не прерывается. Этого не могут объяснить даже поэты. Иногда любая попытка объяснения вызывает раздражение. Бродский: В процессе сочинения интересно то, что при этом ты используешь одновременно все три известных человеку метода познания: 1) аналитический процесс; 2) процесс интуитивного синтеза; 3) откровение. Другими словами, ты действуешь по западному методу — в аналитической манере, и по-восточному — посредством интуитивного процесса. Твоя работа олицетворяет их слияние. При любом другом занятии ты остановишься только на одном способе действий. С этим приходит нечто весьма существенное, поскольку, обращаясь к рациональному методу, ты принимаешь на веру всю область рационального: целую цивилизацию, права человека и т.д. Если ты действуешь восточным способом, процесс синтеза становится самоотрицанием, отречением от любой практической цели в жизни, чем-то, олицетворяемым Буддой. Так что ты являешься одновременно Христом и Буддой. Другими словами, ты оперируешь всеми возможностями человеческого существования. Процесс зачастую заключается в том, чтобы смешать эти две вещи. Часто это очень произвольная смесь: ты даешь восторжествовать рациональному над интуитивным, но в следующей строке это будет совершенно наоборот. Ты не будешь настаивать на собственном голосе, поскольку, не говоря о прочем, он может звучать вульгарно! Поэтому ты используешь самоотрицание. Это напоминает мне строчки Фроста (цитирует стих Роберта Фроста «Neither Out Far Nor In Deep»; «Ни далеко, ни глубоко»): The land may vary more; They cannot look out far. Берег хорош собой Не видят они далеко, (Перевод стихотворения Андрея Сергеева)
И второе, что важнее. Я нередко слышал обвинения Бродскому в эмоционально-готической холодности его поэзии. Не Есенин. И не шестидесятники, кстати, тоже. Вот это мне и близко. О сокровенном возможно сказать один раз, усиление воздействия – пошлость, и вслед за мыслью о невыносимом бремени – любовном или житейском – идёт философская анестезия. Поэзия для меня – невозможность произнести иначе, но кричать я не стану. Это надежда, что кто-то расслышит (на услышит я не надеюсь). Кот пришёл. Их уже четверо ходят, в разное время. Не за Фростом, Уолкоттом и Бродским. Накорми. И сходи в магазин за новой едой на завтра. Собачьи консервы они поедают ещё аппетитней, чем Вискас.
Второй мотив – эгоистичный. При внешней монотонности, а затем бессобытийности в жару, как в чеховских пьесах, здесь происходит – вовне меня – столько, сколько не случается за месяц будней. Это глаголы наблюдать, замечать, чувствовать, и только затем – мыслить. Когда кажется, что мысль рождается мгновенно и как бы спонтанно, это следствие нахождения – не в полностью созвучной, но интересной и неагрессивной к тебе среде.
Иду с дачи на последний автобус. Заслушался птичек и не успел. Не фатально. Полчаса средним шагом до конечной уже другого маршрута, который довезёт до центра Самары, а там минут 40 доехать до дома. Тут мне бибикает авто «типа иномарка». Женщина не старше 35-ти открывает боковое стекло: здравствуйте! Вам в Самару? Обычно я бабушек подвожу. Поедемте, раз по пути. – Добрый вечер. А если я псих и неадекват? – зачем-то ответил я. – Поедете? Последний автобус 5 минут назад ушёл. Сажусь спереди. Авто супер. Комфортнейшая езда. И без Радио Шансон. – Исключено – вдруг произносит моя нечаянная спутница. – Никакой вы не псих. Я психолог по второму образованию, сразу вижу. – Спасибо за комплимент. – Нет, правда. Я ещё у вас хотела спросить: где такой пиджак купили? Мужу хочу такой же найти. – Гари Вебер. Секонд-хэнд. Не хватало одной фирменной пуговицы. В итоге то, что стоит 10 тысяч рублей, продавали за две. Один экземпляр. Супруга урвала случайно. – Класс! Обожаю секонд-хэнды из-за таких историй! – А первая профессия? – спрашиваю я, потому что неудобно молчать долго. – Можно сказать, несуществующая. Филолог. (Твою мать, какого… хнычет внутренний голос) – Но мне свезло. В областной администрации работаю. Пресс-релизы, презентации. На жизнь хватает. Остапа понесло. Ну не про авто Хюндай же разговаривать… А ехать ещё минут 20. – А знаете, это всё ремесленничество. Я про работу пресс-атташе. Но слава богу, что платят хорошо и вовремя. (Странно. Она не удивилась. Как будто ожидала услышать нечто такое)… – Конечно. Но вы бы отказались? – Наверное, нет. Но отдавая себе отчёт, что это халтурка. – Вот видите. И потом, мне сложно писать длинные тексты, если говорить о своём творчестве. 4-5 тысяч знаков, и выдыхаюсь. (Что происходит? Где я?) И я спасительно перевожу тему: – Хюндай! (я узнал логотип на руле). – Класс! Я не ради комплимента. – О, да! Я с Лады в 20 лет начинала. Ручное управление. Хорошая школа. А это авто для жизни, а не мучений. У вас есть машина? (Есть. Лада-Гранта. Супруга уверенно рассекает и спрашивает – когда пойдёшь в автошколу? Ты начни только, сразу станет интересно! Спойлер: не станет). Отвечаю: есть. Лада-Гранта. Но никакого сравнения с Хюндаем. – Если надумаете менять, ни в коем случае не берите Китай! Никогда! Если немцы и японцы не по карману, то южнокорейцев! – Вы знаете, я от Китая и китайцев в принципе не жду ничего хорошего. Во всех смыслах. Смеётся. Приехали. – Простите, как вас зовут? Кого поблагодарить? – Елена. – Спасибо вам! Костя. – А я знаю, как вас зовут, убивает меня она. – Доброго вечера! Я выхожу и закуриваю. А ведь поверил, что по мне видно с первого взгляда, что я не псих. :)
Потому что откровения в Искусстве мы встречаем не каждый день. А жизнь – это рутина, которой придаём смыслы только мы. Я вспоминаю: С весны не топлено, и мне Это Иосиф в ссылке. Что привычно, у него возносят в цитаты не те стихи, что люблю я. Это уже неважно. Важна попытка жить, становясь интересным себе. Я пытаюсь. (13 – 18 августа 2025 года) © Copyright: Константин Жибуртович, 2025.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
