Из всего, что я о себе вспомнил, можно сделать вывод, что я не люблю людей.
Когда я смотрю какой-нибудь морской фильм, то всегда поражаюсь, сколь совершенна рыба-меч и сколь отвратителен человек – какой-нибудь криворожий рыболов – который уничтожает ее ради спортивного интереса.
Да, это так; относительно недавно я понял, что людей как абстрактную сущность в самом деле не люблю.
Любить людей может лишь полный дурак, а я по совокупности параметров считаю себя умным.
Впрочем, тут, конечно, есть определенная обусловленность местом и временем. Живи в другой среде, возможно, я бы напитался беневоленцией к окружающему социуму.
Но, цитируя гениального Булгаковского профессора Преображенского, «я не люблю пролетариат».
Мне не повезло. Родился я в СССР, стране победившего пролетариата. А живу в России, где ментальными пролетариями являются даже нынешние академики.
Ведь всех нормальных людей, обладавших лучшими умами и богатейшими душами, на этой территории с 1917 года сначала расстреливал, затем ссылали, морили голодом, гноили в лагерях. Остатки погибли на бездарной войне, которую называют «отечественной», потому что на любой войне всегда погибают лучшие – глупейшие в своем прекраснодушии, рвущиеся в бой, когда можно пересидеть в окопе.
Что продолжается с людьми хотя бы моего уровня сейчас – не буду даже говорить, это всем известно.
Страна менеджеров и подавальщиков из «Макдональдса» есть социум пролетариата, задавившего всех навсегда.
В советские времена нас душили фильмами про колхоз, по телевизору шли бесконечные тени, которые исчезали в полночь… или в полдень, я такую лабуду не смотрел. Я еще в детстве читал Чехова и крестьян видел такими, какие они есть: непрошибаемо черствыми скотами с мышлением одномерным, как борозда.
Сейчас вся страна восхищается какими-нибудь «Дальнобойщиками» - эпопеей о таком же быдле, только на колесах.
Ясное дело, что без профессоров математики общество обойдется, а без водителей грузовиков – нет.
Но тем не менее, если бы один из моих сыновей решил стать, к примеру, сантехником… я бы решил, что моя жизнь полностью не удалась.
И я согласен с Пушкиным, которые основную массу окружающих людей в своих письмах аттестовал «чернью».
Нет, конечно, я никогда не пойду никого убивать, не стану призывать к уничтожению кого-то, но… скажем так, добреньким самаритянином я не являюсь.
Вероятно, эта отстраненность от чужих проблем позволила мне не перекладывать свои проблемы на чужих, помогла стать хорошим преподавателем, которого любят не за благодушие, а за конструктивные качества.
В те дни была невероятно популярной цитата из первого советского сериала «17 мгновений весны» - слова советского эсэсовца Штирлица о том, что он любить только стариков и детей.
Я всегда смотрел на жизнь наоборот.
Детей я не очень люблю, не любил с того момента, когда понял, что они – дети, а не такие же люди, как я. Когда я слышу о том, что «дети – наше будущее», то всегда говорю, что жизнью ради будущего сыт по горло с советских времен, а сейчас живу настоящим, причем не чьим-то, а своим. Что же касается детей, то я уже есть, состоялся и как ученый и человек, а вот что вырастет из них, с рождения отравленных всяческими тамагочи, покемонами и аниме для дебилов – это еще время покажет.
Кроме того, я свободен от химеры, заключающейся в том, что дети –чистые безгрешные существа, некие инкарнированные ангелы с хрустальными душами. Это миф, рожденный непонятно кем. На самом деле дети глупы, бесчувственны и жестоки, им непонятна чужая боль, они мучат животных и получают от этого удовольствие.
Мое отношение к детям как сущности перешло к сыновьям, появившимся без моей особой радости: Петька вообще не женат, а Пашка с Оксаной, похоже делать мне внуков не собираются. Если не соберутся и мой род прервется я не огорчусь: людей и так расплодилось слишком много, Земля перенаселена.
Да, численность человечества давно пора ограничить и сократить. Я опять-таки не призываю кого-то уничтожать или морить голодом. Просто стоит прекратить всяческую гуманитарную помощь нищим народам Азии и Африки, размножающимся с кроличьей быстротой. А также перестать оживлять нежизнеспособных младенцев; от рассказов жены о том, каких только уродцев сейчас не выхаживают неонатологи, мне становится дурно.
А стариков я очень не люблю, сам скоро причислюсь к разряду, но себя старым не считаю.
Кто-то до сих пор живет под лозунгом «старость стоит рядом с мудростью», но мой слоган звучит иначе: «нет хуже дурака, чем старый дурак».
Старики – вредные, тупые, упертые твари; не зная, как правило, ничего, они считают, что знают все и никогда никого не слушают.
Все мое детство, все мое отрочество и вся моя юность прошли под гнетом насильственного уважения к чьей-то старости, с бесконечными тимуровцами и чествованиями ветеранов, уступаниями мест где угодно и игнорированием моих проблем. А вот мне, когда я вступлю в пору старости, нынешняя молодежь места не уступит, об меня просто вытрут ноги.
Но, конечно, такое мое мировосприятие может быть обусловлено семейной деформацией: своих родителей, уже покойных, я не уважаю и вспоминаю их без придыханий.
