- Вот они, пидарасты вонючие! - с чувством проговорил Идрисов.
- А это откуда? – спросил я, по тону поняв, что мой друг опять кого-то цитирует. – Уж точно не Чехов!
- Это из фильма, вчера дали посмотреть. Названия не знаю, начало почему-то затерто, но много умных слов. Могу в понедельник принести тебе.
- Спасибо, Юрка, ты настоящий друг, но не надо, - я вздохнул. – Техники у меня нет. Работаю, как волк, но, блин… двое детей оказались на шее, не до видео пока.
- Поверь, Лешка, и одного ребенка выше крыши, - старший преподаватель вздохнул. – У меня тоже своего видака нет. Купили с одним кентом пополам. Точнее, как у тебя на спецкурсе сегодня: двадцать пять процентов мои, остальные его, вот и устроили нормальное распределение: каждый месяц неделю я смотрю, три недели он…
Идрисов махнул рукой.
Сейчас вряд ли кто поверит, но в те годы элементарный видеомагнитофон системы VHS стоил столько же, сколько девятая модель «жигулей» или однокомнатная квартира. Купить такую технику простому человеку было то же самое, как если бы сейчас я решил поменять свой «Генезис» на «Мазерати Куаттропорто». Или хотя бы на второй «Хаммер».
Правда, та техника, конечно, была не чета нынешней.
Через четыре года после описываемых событий я все-таки изловчился и купил себе видеомагнитофон, с помощью которого мы с Нэлькой, выключив звук у телевизора ночью в постели смотрели порнофильмы. Качество фильмов было таким, что сегодня от них отвернулся бы даже озабоченный подросток образца меня 1973 года. Но старый «Панасоник» оригинальной японской сборки жив до сих пор и находится в рабочем состоянии, я его даже ни разу не чинил. А купил я его подержанным и довольно дешево: знакомый еврей, старший научный сотрудник Института биологии, доктор биологический наук Айзик Соломещ срочно отбывал в Америку и распродавал имущество за символическую цену.
Того, конечно, я не знал в ту майскую субботу 1990 года, когда мы стояли на кафедре и молча смотрели на закипающий митинг внизу. И поэтому я просто сказал:
- Да ладно, Юрка… Потерпим чуть-чуть, поишачим еще год «ио», станем доцентами, получим корочки и заживем, как эмирские бухары…
- Эх, Алексей Николаич, ты у нас неисправимый оптимист, - Идрисов вздохнул. – А вот я смотрю на всю эту хребетень у «Безпяти» и думаю вот о чем…
- О чем? – невольно усмехнулся я. – О том же, о чем думал сержант Гогоберидзе, глядя на груду металлолома, которую прапорщик приказал убрать за пять минут?
Нынешний интернированный социум оскоплен ментально, даже юмор сейчас отдает прогорклыми чипсами. А в те годы в нашей среде имелся традиционный пласт анекдотов, которые даже не требовали изложения, достаточно было сказать ключевую фразу, чтобы все смеялись.
-…Не думаю даже, а предчувствую, - не приняв шутки, продолжал Идрисов. – Даже знаю.
Он помолчал.
- Слева молот, справа серп – это наш советский герб, - проговорил будущий доцент без тени улыбки. - Хочешь жни, а хочешь – куй, все равно получишь…
Я молчал, ожидая продолжения.
Моего друга нередко пробивало на очень дельные, хоть и нетрадиционные мысли.
- Знаю, что вот сейчас мы с тобой изо всех сил гребем против течения, через год выгребем. Получим доцентов, и должности и корочки. Только корочки эти можно будет засунуть слону в задницу, а должность станет стыдно упоминать.
- И почему же?
- Потому что к тому времени нам всем придет группа «Освобождение труда»…
Культурный пласт нашей молодости, конечно, вряд ли оказался бы понятным современному человеку.
А мы еще на первом курсе, после одной из первых лекции по истории партии, навсегда запомнили состав этой первой экстремистской группы с Плехановым во главе и Аксельродом на последнем месте, чьи фамилии образовывали нецензурное слово из пяти букв, означающее женский половой орган.
-…Система рухнет, мы станем нищими. Ты учился сколько лет, скажи?
- Ну… - я пожал плечами. – Десять лет в школе, пять в университете, еще три года в аспирантуре. В совокупности восемнадцать. А если еще приложить параллельную учебу в заочной школе при МГУ, то… В общем, зашкаливает.
- То-то и оно. Идрисов поморщился.
- Так помяни мои слова, ты после двадцати лет непрерывной учебы будешь получать столько же, сколько какой-нибудь менеджер из «Макдональдса» с восемью классами, их собираются натыкать на каждом углу. В итоге тебе останется только идти на паперть к собору на Сельско-Богородскую. Хотя нет, у тебя жена хирург, прокормит, откуда-нибудь отрезать и куда-нибудь пришить нужно будет всегда. А вот я куплю себе зеленую жилетку, сделаю тюбетейку из чьего-нибудь лифчика и пойду дервишем на Тукаева. Буду стоять у ворот мечети и гундосить: «Алла, бисмилля, ир-рахман рахим…» - и получать за день хаира больше, чем окажется моя доцентская зарплата за месяц.
Идрисов сказал все это своим привычным, ерническим тоном, но выражение его лица было серьезным.
И мне стало как-то неуютно.
- Откуда ты это знаешь, Юрий Шавкатыч? – я усмехнулся, пытаясь обернуть все в невеселую шутку. – Ты что, строил прогноз? и каким методом сглаживал ряд динамики?
- Без прогноза ясно, Лешка, - ответил Идрисов. – Ты на этих посмотри!
Он махнул рукой в сторону Телецентра, где толпы сбирающихся на митинг уже начали образовывать водоворот, в котором колыхались знамена.
- Вместо того, чтобы просто работать, пока еще не все развалилось, ходят и целыми днями машут… флагами.
- А кого из них ты обозвал педерастами? Красных или зеленых? Или жовто-блакитных?
- И тех и других и третьих. А прежде всего – серых, которые сейчас отпидарасят всех так, что никому мало не покажется. Я вообще…
Не дав старшему преподавателю договорить, на столе лаборантки вкрадчиво затренькал внутренний телефон.
