За двумя зайцами

Милая Твоя: литературный дневник

–– Здравствуй! Давно тебя не видела.
–– Ой, закрутилась я совсем... Замуж выхожу.
–– А за кого?
–– Да не решила ещё. Мне сразу двое предложение сделали. Первый зарабатывает много, но вот беда: зашибает сильно. Второй зашибает меньше, но и зарабатывает не очень. Вот я и подала заявление в два разных ЗАГСа. И регистрацию на один день назначили, представляешь? Только в нашей стране такое может быть!


Стоп-кадр из фильма "Вокзал для двоих".




Стул, исчезнувший в товарном дворе Октябрьского вокзала, по-прежнему оставался тёмным пятном на сверкающем плане концессионных работ. Четыре стула в театре Колумба представляли верную добычу. Но театр уезжал в поездку по Волге с тиражным пароходом "Скрябин" и сегодня показывал премьеру "Женитьбы" последним спектаклем сезона. Нужно было решить –– оставаться ли в Москве для розысков пропавшего в просторах Каланчёвской площади стула или выехать вместе с труппой в гастрольное турне. Остап склонялся к последнему.


–– Из двух зайцев, –– сказал он, –– выбирают того, который пожирнее. Постановляю: сегодня мы идём в театр на премьеру "Женитьбы". Не забудьте надеть фрак. Если стулья ещё на месте и их не продали за долги соцстраху, завтра же мы выезжаем. Помните, Воробьянинов, наступает последний акт комедии "Сокровище моей тёщи". Приближается финита-ля-комедия, Воробьянинов! Не дышите, мой старый друг! Равнение на рампу! О, моя молодость! О, запах кулис! Сколько воспоминаний! Сколько интриг! Сколько таланту я показал в своё время в роли Гамлета! Одним словом, заседание продолжается!


Из экономии шли в театр пешком. Ещё было совсем светло, но фонари уже сияли лимонным светом. Нужно было торопиться. Друзья вступили в гулкий вестибюль театра Колумба.


Воробьянинов бросился к кассе и прочёл расценку на места.
–– Всё-таки, –– сказал он, –– очень дорого. Шестнадцатый ряд –– три рубля.
–– Как я не люблю, –– заметил Остап, –– этих мещан, провинциальных простофиль! Куда вы полезли? Разве вы не видите, что это касса?
–– Ну а куда же? Ведь без билета не пустят!
–– Киса, вы пошляк. В каждом благоустроенном театре есть два окошечка. В окошечко кассы обращаются только влюблённые и богатые наследники. Остальные граждане (их, как можете заметить, подавляющее большинство) обращаются непосредственно в окошечко администратора.


И действительно, перед окошечком кассы стояло человек пять скромно одетых людей. Возможно, это были богатые наследники или влюблённые. Зато у окошечка администратора господствовало оживление. Там стояла цветная очередь.

Молодые люди, в фасонных пиджаках и брюках того покроя, который провинциалу может только присниться, уверенно размахивали записочками от знакомых им режиссеров, артистов, редакций, театрального костюмера, начальника района милиции и прочих, тесно связанных с театром лиц, как-то: членов ассоциации теа- и кинокритиков, общества "Слёзы бедных матерей", школьного совета "мастерской циркового эксперимента" и какого-то "Фортинбраса при Умслопогасе". Человек восемь стояли с записками от Эспера Эклеровича.


Остап врезался в очередь, растолкал фортинбрасовцев и, крича: "Мне только справку, вы не видите, что я даже калош не снял", пробился к окошечку и заглянул внутрь.

Администратор трудился, как грузчик. Светлый брильянтовый пот орошал его жирное лицо. Телефон тревожил его поминутно и звонил с упорством трамвайного вагона, пробирающегося через Смоленский рынок.
–– Скорее, –– крикнул он Остапу, –– вашу бумажку?
–– Два места, –– сказал Остап тихо, –– в партере.
–– Кому?
–– Мне!
–– А кто вы такой, чтобы я давал вам места?
–– А я всё-таки думаю, что вы меня знаете.
–– Не узнаю.


Но взгляд незнакомца был так чист, так ясен, что рука администратора сама отвела Остапу два места в одиннадцатом ряду.
–– Ходят всякие, –– сказал администратор, пожимая плечами, –– кто их знает, кто они такие! Может быть, он из Наркомпроса? Кажется, я его видел в Наркомпросе. Где я его видел?


И, машинально выдавая пропуска счастливым теа- и кинокритикам, притихший Яков Менелаевич продолжал вспоминать, где он видел эти чистые глаза.


Когда все пропуска были выданы и в фойе уменьшили свет, Яков Менелаевич вспомнил: эти чистые глаза, этот уверенный взгляд он видел в Таганской тюрьме в 1922 году, когда и сам сидел там по пустяковому делу.


Из одиннадцатого ряда, где сидели концессионеры, послышался смех. Остапу понравилось музыкальное вступление, исполненное оркестрантами на бутылках, кружках Эсмарха, саксофонах и больших полковых барабанах. Свистнула флейта, и занавес, навевая прохладу, расступился.


К удивлению Воробьянинова, привыкшего к классической интерпретации "Женитьбы", Подколёсина на сцене не было. Порыскав глазами, Ипполит Матвеевич увидел свисающие с потолка фанерные прямоугольники, выкрашенные в основные цвета солнечного спектра. Ни дверей, ни синих кисейных окон не было. Под разноцветными прямоугольниками танцевали дамочки в больших, вырезанных из чёрного картона шляпах. Бутылочные стоны вызвали на сцену Подколёсина, который врезался в толпу верхом на Степане.


Подколёсин был наряжен в камергерский мундир. Разогнав дамочек словами, которые в пьесе не значились, Подколёсин возопил:
–– Степа-ан!


Одновременное этим он прыгнул в сторону и замер в трудной позе. Кружки Эсмарха загремели.
–– Степа-а-н!! –– повторил Подколесин, делая новый прыжок.


Но, так как Степан, стоящий тут же и одетый в барсову шкуру, не откликался, Подколесин трагически спросил:
–– Что же ты молчишь, как Лига наций?
–– Очевидно, я Чемберлена испужался, –– ответил Степан, почёсывая шкуру.
Чувствовалось, что Степан оттеснит Подколёсина и станет главным персонажем осовремененной пьесы.


–– Ну что, шьёт портной сюртук?
Прыжок. Удар по кружкам Эсмарха. Степан с усилием сделал стойку на руках и в таком положении ответил:
–– Шьёт!

Оркестр сыграл попурри из "Чио-чио-сан". Всё это время Степан стоял на руках. Лицо его залилось краской.


–– А что, –– спросил Подколёсин, –– не спрашивал ли портной, на что, мол, барину такое хорошее сукно?


Степан, который к тому времени сидел уже в оркестре и обнимал дирижёра, ответил:
–– Нет, не спрашивал. Разве он депутат английского парламента?
–– А не спрашивал ли портной, не хочет ли, мол, барин жениться?
–– Портной спрашивал, не хочет ли, мол, барин платить алименты.


После этого свет погас, и публика затопала ногами. Топала она до тех пор, покуда со сцены не послышался голос Подколёсина:
–– Граждане! Не волнуйтесь! Свет потушили нарочно, по ходу действия. Этого требует вещественное оформление.


Публика покорилась. Свет так и не зажигался до конца акта. В полной темноте гремели барабаны. С фонарями прошёл отряд военных в форме гостиничных швейцаров. Потом, как видно, на верблюде, приехал Кочкарёв. Судить обо всём этом можно было из следующего диалога:


–– Фу, как ты меня испугал! А ещё на верблюде приехал!
–– Ах, ты заметил, несмотря на темноту?! А я хотел преподнести тебе сладкое вер-блюдо!


В антракте концессионеры прочли афишу:
ЖЕНИТЬБА
Текст –– Н.В.Гоголя.
Стихи –– М.Шершеляфамова
Литмонтаж –– И.Антиохийского
Музыкальное сопровождение –– X.Иванова
Автор спектакля –– Ник.Сестрин
Вещественное оформление –– Симбиевич-Синдиевич
Свет –– Платон Плащук
Звуковое оформление –– Галкина, Палкина, Малкина, Чалкина и Залкинда
Грим –– мастерской Крулт
Парики –– Фома Кочура
Мебель –– древесных мастерских Фортинбраса при Умслопогасе им. Валтасара
Инструктор акробатики –– Жоржетта Тираспольских
Гидравлический пресс –– под управлением монтёра Мечникова
Афиша набрана, свёрстана и отпечатана в школе ФЗУ КРУЛТ

–– Вам нравится? –– робко спросил Ипполит Матвеевич.
–– А вам?
–– Очень интересно, только Степан какой-то странный.
–– А мне не понравилось, –– сказал Остап, –– в особенности то, что мебель у них каких-то мастерских Вогопаса. Не приспособили ли они наши стулья на новый лад?

Эти опасения оказались напрасными. В начале же второго акта все четыре стула были вынесены на сцену неграми в цилиндрах.

Сцена сватовства вызвала наибольший интерес зрительного зала. В ту минуту, когда на протянутой через весь зал проволоке начала спускаться Агафья Тихоновна, страшный оркестр X. Иванова произвёл такой шум, что от него одного Агафья Тихоновна должна была бы упасть в публику. Однако Агафья держалась на сцене прекрасно. Она была в трико телесного цвета и мужском котелке.


Балансируя зелёным зонтиком с надписью: "Я хочу Подколёсина", она переступала по проволоке, и снизу всем были видны её грязные подошвы. С проволоки она спрыгнула прямо на стул. Одновременно с этим все негры, Подколёсин, Кочкарёв в балетных пачках и сваха в костюме вагоновожатого сделали обратное сальто. Затем все отдыхали пять минут, для сокрытия чего был снова погашен свет.


Женихи были очень смешны, в особенности –– Яичница. Вместо него выносили большую яичницу на сковороде. На моряке была мачта с парусом.

Напрасно купец Стариков кричал, что его душат патент и уравнительный. Он не понравился Агафье Тихоновне. Она вышла замуж за Степана. Оба принялись уписывать яичницу, которую подал им обратившийся в лакея Подколёсин. Кочкарёв с Фёклой спели куплеты про Чемберлена и про алименты, которые британский министр взимает с Германии. На кружках Эсмарха сыграли отходную. И занавес, навевая прохладу, захлопнулся.

–– Я доволен спектаклем, –– сказал Остап, –– стулья в целости. Но нам медлить нечего. Если Агафья Тихоновна будет ежедневно на них гукаться, то они недолго проживут.


Ильф&Петров. "Под колёсами любви".



Другие статьи в литературном дневнике: