18. 2 Журнал 4 Сборник 18. 2 Новые Военные истории

18.2. ЖУРНАЛ №4. СБОРНИК № 18.2.  «НОВЫЕ ВОЕННЫЕ ИСТОРИИ» - ПРОДОЛЖЕНИЕ
(начало в Сборнике №18.1 http://proza.ru/2020/06/21/468).

Уважаемые коллеги, в соответствии с п.11 Регламента проведения Конкурса-9 http://proza.ru/2020/05/09/486,  начинает формироваться  СБОРНИК №18.2. 
В этом Сборнике  свои «Военные истории»  смогут представить:

- Авторы, не принимавшие участия в Конкурсе-9;
- Авторы, принимавшие участие в Конкурсе-9, но решившие ознакомить широкую аудиторию с историями, не вошедшими в Сборники №№ 1-17;
- В Сборник принимаются также произведения в стихотворной форме, связанные с Темой Конкурса-9.

Для произведений,  предлагаемых в этот СБОРНИК, нет никаких ограничений (в т.числе по размеру), кроме соответствия Теме. Также нет ограничений по количеству историй,  предлагаемых каждым Автором.   

При желании принять участие в Сборнике, перешлите ссылку в виде рецензии на этот материал.

Читатель ждёт  ваших историй!!!

СОДЕРЖАНИЕ

№ позиции/Автор/Ссылка

1.1 Любовь Арестова http://proza.ru/2019/04/28/348
1.2 Любовь Арестова http://proza.ru/2017/08/07/1603
1.3 Любовь Арестова http://proza.ru/2016/11/29/1070

2.1 Владимир Виноградов 3 http://proza.ru/2015/09/21/146
2.2 Владимир Виноградов 3 http://proza.ru/2016/12/18/31
2.3 Владимир Виноградов 3 http://proza.ru/2017/11/03/275

3. Александр Харченко 2 http://proza.ru/2018/05/10/1786

4.1  Виктор Панько  http://proza.ru/2015/03/30/1850
4.2  Виктор Панько  http://proza.ru/2015/04/19/1068
4.3  Виктор Панько  http://proza.ru/2015/03/20/1303

5.1 Дарья Михаиловна Майская http://proza.ru/2015/02/10/1356
5.2 Дарья Михаиловна Майская  http://proza.ru/2013/12/27/2192
5.3 Дарья Михаиловна Майская  http://proza.ru/2019/06/18/1009
5.4 Дарья Михаиловна Майская http://proza.ru/2020/06/30/1291
5.5 Дарья Михаиловна Майская http://proza.ru/2020/06/30/1293
5.6 Дарья Михаиловна Майская  http://proza.ru/2015/01/21/1564

6.1  Валерий Павлович Гаврилов http://proza.ru/2020/03/04/465
6.2  Валерий Павлович Гаврилов http://proza.ru/2019/11/26/803
6.3  Валерий Павлович Гаврилов http://proza.ru/2019/12/09/665

7.1 Григорий Рейнгольд  http://proza.ru/2020/05/09/510
7.2 Григорий Рейнгольд  http://proza.ru/2010/03/11/1360

8. Сергей Пудов http://proza.ru/2017/12/04/1396

9.1 Татьяна Карелина7 http://proza.ru/2012/05/05/537
9.2  Татьяна Карелина7  http://proza.ru/2012/05/07/1533

10.1 Евгений Пекки http://proza.ru/2015/02/28/31
10.2 Евгений Пекки http://proza.ru/2016/05/07/1557
10.3 Евгений Пекки  http://proza.ru/2016/05/08/1953
10.4 Евгений Пекки  http://proza.ru/2016/01/05/1658


ПРОИЗВЕДЕНИЯ

№ позиции/Автор/Название произведения

1.1 Мой рассказ о войне
Любовь Арестова

Приближается День Победы – всенародный праздник со слезами на глазах и с гордостью в душе. Готовятся встретить праздник внуки и правнуки солдат, первыми встретившими этот день.  Репетируют военные парад Победы, обновляют портреты фронтовиков, уже ушедших из жизни, родные и близкие, чтобы пройти как Бессмертный Полк.

У всех находятся подарки к этому великому дню. Вот и я достаю свой единственный и очень любимый военный рассказ с мирным названием «Приговор исполнению не подлежит» и вспоминаю историю его написания.

Однажды в пятничный вечер после работы я заехала в редакцию журнала «Человек и закон» вычитать гранки своего очерка, встретила главлита журнала Юру  Платонова и он стал мне жаловаться, что не может подобрать материал в журнал ко Дню Победы. Хочется найти что-нибудь оригинальное, необычное.
- У вас ничего нет?  - спросил он меня.
- Я пишу о том, в чем хорошо разбираюсь, а войну-то совсем не знаю, ничего и не пишу.
- Войну не знаете, а в людях разбираетесь, можете и написать о них, поместив в военные обстоятельства. Судью, например, или даже осужденного, - Юра оживился, - вот, например, сбежал осужденный и как бы он повел себя…
Я засмеялась и он замолчал, смутившись, но все же добавил:
- А может попробуете?
Я только пожала плечами, но предложение неожиданно для меня самой упало на благодатную почву.

Пока я шагала от Олимпийского проспекта, где квартировала редакция, до метро Проспект Мира, я уже не видела ничего, кроме самых разных военных неожиданностей.
Почти час на метро до дома принес понимание, что раз я не разбираюсь в военных делах, значит нужно брать таких же героев, не связанных с военными обязанностями. Это, пожалуй, будут судьи, прокуроры, адвокаты.
А в какие обстоятельства они могут попасть, если рассказ нужен военный? Так-так, обстоятельства должны быть случайными.
А какие? Да процесс, просто уголовное дело и вдруг – война!
Мне стало так интересно, что захотелось немедленно взять ручку и жить новой жизнью, писать о ней и не упустить чего-нибудь важного.
Мысли о новом рассказе не оставляли меня весь вечер и наутро я уехала на дачу, чтобы начать работу.

Казенная дача, старинный особнячок в огороженном участке городского парка, был идеальным местом для сочинительства, там сами стены хранили множество загадок и тайн, оставшихся от многочисленных прежних постояльцев, чьи судьбы эпоха тасовала и раскидывала удивительно трагично и непонятно.
В этих таинственных тихих комнатах оживали любые события и образы и я впервые создавала жизнь, о которой ничего не знала. Я должна была стать участником всех событий, все прочувствовать и пережить.
Как это сделать?

И я начала с контраста – обычный, знакомый и не жестокий уголовный процесс над сельским драчуном Александром. Сельская жизнь, заботы, неприятности  перед ночью 22 июня 1941 года. Ночь эта изменила всю жизнь, все представления о добре и зле.

Утром на село напали фашисты.
Первые убитые, растерянность людей, неизвестность.
События стали развиваться как бы сами собой, по логике вещей и я только успевала записывать их, переживая до сердцебиения. Ни один рассказ, ни одна книга не писались с такой мукой.
Я рыдала над убитыми мальчишками лесника и видела убитую их мать.
У меня по-настоящему болели пальцы рук, когда я перезаряжала ружье однорукому судье.
Я с ужасом слушала, как причитает наш арестованный Сашок, вспомнивший о том, что на кордоне лесника остался на верную гибель грудной малыш, а потом как было мне тяжело нести мальчишку, уже совсем обессилевшего, и еще как тяжело тащили мы на волокуше раненого Сашка…

Вот все это было со мной. Не должно было быть, но было.
В моих  ушах ясно звучал голос умирающего парня, сельского драчуна, который, не раздумывая, свою жизнь отдал ради крошечного пацанчика: «Мамонька, дай мне кваску со льдом…»
Тяжело было идти по ночному лесу, горько хоронить Сашка – приговор исполнению не подлежит…   

А утром, проснувшись, судья побежал отвлекать фашистскую облаву, а я побежала к селу, спасая мальчика и себя. Мы спаслись и я написала этот рассказ о первом дне войны, который мы встретили совсем неожиданно и который ясно показал, чего стоит наш народ – каждый в отдельности и все, вместе взятые.

Вечером в понедельник я принесла рукопись в редакцию, Юра Платонов стал читать. Потом позвал меня, удивленно спросил:
- Это все за два дня?
Получив утвердительный ответ, тут же безжалостно попросил написать небольшое вступление, чтобы рассказ получился воспоминанием.
Я исполнила его просьбу, но категорически отказалась изменить невоенное название рассказа. Так он и вышел с мирным, совсем не военным названием - «Приговор исполнению не подлежит».
Но это рассказ о войне. Или нет, правильнее – это рассказ о людях.

1.2 Когда закончится тоска?
Любовь Арестова

Интересно, когда заканчивается тоска по отцу?
Точно знаю, что не в детстве, когда мама расчесывала мои буйные кудри и говорила: "Вот бы отец посмотрел, какая у него дочка уродилась - красавица".
Он ведь меня видел только на карточке, где я себе очень не нравилась - стояла на стуле в белой майке с вытаращенными от страха глазами.
И не когда братишка меня обижал, а бабуля ему выговаривала: "Ну что бы тебе отец-то сказал - парень сестренку обижает, пристыдил бы..."
И, конечно, не когда осенью мама и сестры ее по двое тащили в подвал мешок картошки, а мама вздыхала: "Левушка бы эти мешки мигом сбросил, он такой силач у нас!"

Я знала, что папа воюет на фронте с войной, страшным чудовищем, которое пожирает мужиков и пугает детей. Победит войну и приедет.
Папа представлялся мне силачом-великаном, красавцем, как Алеша Попович из книжки, только не на коне, а на большом танке, который умел рисовать брат Женька.

Оставаясь одна, я частенько проговаривала это сладкое слово "папа" и была уверена, что должно свершиться какое-то чудо, просто наступит волшебное время и будет рядом мой папа, еще неизвестный мне, но горячо любимый богатырь, несущий только счастье.

Наверное, это моя тоска породила чудо и он приехал!
Было жаркое лето, мама выполняла воинскую повинность - всех учителей в их отпускное время отправляли на покос, они заготавливали сено на зиму. Мы с братом оставались с бабулей и мамиными сестрами.
Помню, меня разбудили и подвели к сидящему за столом мужчине, совсем не богатырю.
"Это твой отец", - сказали. Мужчина улыбался, поднял меня на руки. "Так вот ты какая, доченька", - сказал.
И больше я ничего не помню, только эту фразу, а может, я и вообще ее придумала потом и он говорил совсем другие слова.
Его отпустили всего на неделю после госпиталя в Новосибирске, где он лечился от ранения в руку и плечо. Это помню, поскольку была разочарована тем, что он не смог подбросить меня высоко в небо.
Соседский мальчик Мишка рассказывал мне, что папа подбрасывал его до неба и мне тоже хотелось в небо из папиных рук, но у него болела еще ручка, он часто морщился.
Зато он крутил меня во дворе очень сильно, а потом мы вместе падали, голова кружилась и небо кружилось, а мы хохотали. Мишка о таком не рассказывал, а мой папа умел кружить небо. Вот!

Потом папа уехал на покос к маме и там ей помогал, чтобы ее отпустили домой на несколько дней.
Они приехали вместе, веселые и счастливые, в доме стало шумно, постоянно шли люди и папины друзья, с которыми он работал в школе № 5.
Все было сумбурно, быстро и не запомнилось мне ничего, кроме эпизодов, обидных для меня тогда, и смешных сегодня.

Взявшись за руки, папа с Женькой идут в баню.
С горестными воплями я гонюсь за ними, умоляю взять меня с собой.
Мне ужасно обидно, мне непонятно, почему меня не взяли?
Еще дома при сборах я обещала, что не буду плескаться, не опрокину шайку, не буду носиться по мокрому полу в бане. Я все это твердо  обещала, хотя и трудно это выполнять, я знала.
А мне сказали, что нельзя мне в баню, но почему? Женьке - можно, а мне - нельзя? Это несправедливо!
И я все бежала, плача, бежала до самых банных дверей и меня нисколько не утешило обещание папы быстренько вернуться и играть со мной.
Не утешило. Я помню это мое горе, смеюсь, но помню.

И еще помню, как бежала за дрожками, на которых мама увозила отца на вокзал. Он уезжал и опять не взял меня с собой. Но я ведь уже бинтовала ему раненую руку и он сам говорил, что я хорошо умею это делать. Если его ранят снова, я могла бы его перевязывать совсем не больно, как он научил.
Не было справедливости на земле! Он уезжал сражаться с этой гадиной войной и отказался от моей помощи. Это было так сильно обидно, что запомнилось на всю жизнь.

Папа спрыгнул с повозки и протянул мне денежку. "Беги, доча, на базарчик и купи бисквит, - сказал, - а если ранят меня, я напишу и ты приедешь".
Ну, это было другое дело. Конечно, я сразу приеду. А за бисквитом надо поспешить, а то базарчик, где их продают эвакуированные, скоро закроется.

Так мы расстались навсегда. Осталась только тоска, ставшая еще сильнее, и вот эта малость в моей памяти.
Ушло малолетство, детство прошло и юность, зрелость наступила, за ней солидность. Но каждый в жизни эпизод горькой обиды вызывал тоску и сетование: "Был бы папа, защитил, успокоил бы..."
И радость тоже взывала к дорогому образу: "Эх, был бы папа, порадовался бы со мной..."

Я не запомнила даже лица своего папы. Только темный ежик волос, улыбку и эти смешные сейчас эпизоды.
Спустя много лет мы с дочкой Катей приехали в тогда еще Ленинград и я разыскала старшего брата папы, надеясь увидеть родные черты.
Алексей Алексеевич Емельянов был уже стар и болен, ничего похожего на то, что искала, я уже не увидела.
Так когда, скажите, закончится эта память и эта тоска. Когда?
   
Моя война
Любовь Арестова

До сих пор я не могу понять, что значила для меня война, когда перед моим младенческим взором стал открываться огромный и непознанный еще мир.

Война- это было объяснение всему, что меня окружало.
Мир постепенно расширялся и всегда в нем находилось что-то, что называлось - война.
Днем выла соседка в голос, не переставая -  пришла похоронка -война.
"И сколько еще она пожрет мужиков-то", - сказала бабушка, крестясь, - война.

Такая радость была, когда сыпали мне на клеенку стола горстку желтого крупного сахара. Он скатывался с горки, словно живой. Его так и называли - живой сахар. Быстро превращалась горка в равнину. "Дайте еще немножко", - просила я жалобно. "Да где же его набраться-то? Война", - было мне ответом.

Ну везде, ну кругом была война. Весной картошку подбрасывать в лунки под лопату весело только вначале, а потом станет скучно, а потом и вовсе ножки устанут и кружится голова.
"Надо, детка, надо. Война," - говорили взрослые.

В конце концов война начала представляться живым и невероятно страшным существом, пожирающим мужиков, постоянным мучителем всех людей.
Мужики воюют и хотят победить это чудовище, об этом рассказывала черная тарелка радио.

Время шло, изменялось понятие войны, но она оставалась постоянным спутником всей жизни.
О войне говорили и постоянные жильцы нашего прируба к дому - эвакуированные.

Семья наша была необычная. Жили вместе три сестры. "Федоровны" - звали их в поселке. Анна и Нина работали бухгалтерами.  Евгения, мама моя и брата, была директором школы.
Все трое были общественницы, а мама еще и депутатом.
Сердобольные были, организовывали приют для прибывавших эвакуированных, ну а самые что ни на есть страдальцы поселялись у нас в прирубе. Ни о какой плате за жилье в те времена и речи не было. Пришельцы питались так же,  как и мы - нашей огородиной, как говорили.

Разные люди жили у нас. Бывали семьи с детками, но, в основном, женщины. Все со своими судьбами, печалями и муками. И ко всем мы приобщались. А как же? Война.

Но война прибивала к поселку и лихих людей. Ходили слухи о бандах и нападениях. Наш дом обсуждал и страшился таких слухов. Мужичок на весь дом был один - мой шестилетний брат Женька.

Надо сказать, что всю войну, сколько я помню, зимой морозы лютые стояли, трескучие по-настоящему. Ночью от мороза щелкали домовые бревна. И в такие вот морозы ночи были почему-то особенно долгими.
Наш женский коллектив готовился к ним тщательно. Ставни запирали перекладинами и зачекушевали изнутри. Собаку цепную, а кобель был -Казбек - огромного размера, спускали с цепи в ограду. Чужим вход был заказан.
Нас с братом в эти заботы не посвещали, но, видно, причин для обороны от лихих людей было предостаточно.

И вот однажды разбудили нас с братишкой и отвели в отгороженный от комнаты закуток без окон, где хранились одежда и разные вещи. Дали два одеяла, укутали и велели сидеть тихо. Причин не объяснили. Помню, мне показалось это игрой. Но суета и шум в доме беспокоили, страшили.
Братец Женька закутался в одеяло и уснул, а я сидела рядом и ждала, что же будет.

Вначале слышно было, как падали чекушки с болтов, запирающих ставни. Раздавались встревоженные женские голоса, быстрое шлепанье босых ног по дому.
Потом шум переместился из комнаты в холодные сени и стал громче. Странно, дверь в сени была закрыта, а шум слышался. Потом вдруг злобно взлаял,  завизжал и умолк Казбек, а дом аж затрясся от ударов в дверь.
Кто-то грубо кричал на улице, колотил в нашу дверь, а из сеней отвечал ему плач и визгливые вскрики.

"Вот она - это к нам война пришла. Прямо в дом пришла. Хочет сожрать и нас, как жрет мужиков", - это пришло мне в голову от парализующего страха.
Я видела, что и братишка уже не спит и напуган, прижалась к нему и он не оттолкнул меня, как бывало обычно.

Мы сидели в темном закутке, заледенев от страха. Вдруг распахнулась наша шаткая дверца, мама схватила нас за руки и чуть не волоком потащила в сени.
Дверь сотрясалась и звенел о скобу железный крючок. Полураздетые женщины плакали.
"Тихо!" - скомандовала им мама и они замолчали.
Тогда она повернулась к нам. "Плачьте громче", - сказала.
Мы заревели в голос, упрашивать нас не надо было.
Вот этот детский плач и страх запомнились мне на всю жизнь.
Дверь сотрясалась от ударов, с улицы неслись грубые мужские голоса, а в холодных темных сенях отчаянно рыдали два малыша.

Внезапно на улице все стихло. И мужской,  словно протрезвевший голос крикнул: "Убирай детей, мы уходим!"
Тихо стало на улице, но не в сенях.

Мы продолжали рыдать,  не в силах успокоиться. Нас увели в дом, утешали в темноте, обнимали, укутывали в одеяла.
Дрожь и судорожные всхлипы продолжались, пока, уже убедившись в безопасности, не зажгли в доме керосиновую лампу.
При свете все изменилось и перестало пугать.
Война ушла от нас и все стало на свои места.

Но страх остался надолго. Я стала бояться темноты и ночи, грубых мужских голосов и даже громкого лая собак. И долго не знала, что это было.
Мне никто ничего не объяснял, но я слышала, как женщины переговариваются между собой: "Ну чего ты хочешь - война", -  говорила мама и сестры соглашались с нею и сетовали, что нет у нас никакой защиты, кроме детского рева.
И еще, забыв свои страхи, вроде бы даже почти хвалили тех разбойников, убивших Казбека, но пожалевших плачущих детей.
Только я не поняла тогда,  как это нашего Казбека  могли убить, если мама мне сказала,  что он просто убежал.

Но я утвердилась в понятии, что в ту ночь к нам приходило это самое чудовище - ВОЙНА.

Сейчас, когда я слышу о "детях войны", мне становится не по себе. Словно опять я стою в холодных темных сенях, вижу звенящий от ударов железный крюк на двери и реву от ужаса.

"Дитя войны". Что, неужели это чудовище - войну называют матерью? Нет, нет и еще раз нет. У войны не должно быть детей. Чудовище не имеет права иметь детей, не заслуживает.
Есть дети военного времени - трудного, горестного, но и победного тоже. Но уж никак не самой войны.

Впрочем, как хотите, это только мое мнение.
Я вообще считаю, что и самой войны быть не должно.

2.1 Невесты войны
Владимир Виноградов 3

Моросил мерзкий дождь и сыпал град
Немец в танках пёр на Сталинград.
А на пути его стояла - волчицы злее
Девичья, зенитная батарея.

Не целованные, не рожавшие
Только об этом мечьтавшие.
Кто из  деревни, кто с института
Все случайно оказались тута.

Косы убраны под пилотки
Все до единой красотки.
Если на службе стало туго
На груди в кармане фото артиста или друга.

Пред богом, людьми непорочна - чиста.
И мечты о сыне, дочурках.
Нет страха о немцах - придурках.
Сладки любовные томленья, но во сне,
А на войне, как на войне:
Грязь, пот, кровь и страх,
Что прорвут худую оборону.

Нелёгкая принесла эту чёрную, фашисткую ворону.
Ноги гудят от мозолей в кирзовых сапогах,
И неуютно телу в мужицких штанах.
На чудных головках лихо сдвинуты пилотки.
Линялые, но отутюженные гимнастёрки
С белоснежными подворотничками
Из фашисткой, парашютной ткани.

Обтянули тугие груди.
Брезентовым ремнём охвачены осиные талии.
Так выходят гулять на люди,
Иль нынче выступать в ансамбле.

Это вместо свадебного платья и фаты.
Будь вы прокляты фашисты.

Всё ближе траков лязг противный
Надежды выжить совсем не видно.
Окуляр, прицел, снаряд – огонь.
Во всём теле сплошная боль.

Снаряды тают, ящик пуст.
А танки прут и прут, как тараканы.
Под их гусеницами костей хруст.
Ни кто не перевязывает раны.

Смяли, раскатали зенитную точку.
Ни кто уж не родит: ни сына, ни дочку.
Покатили дальше, сволочи – рады.
Но недолго вам жить осталось гады.

Полчаса отбили у войны,
Те девчата, полёгшие у неизвестной высоты.
Безымянные, не награждённые
Погибшие, но не покорённые.

2.2 Морской десант на о. Шумшу 1945 г
Владимир Виноградов 3

В детской у нас висела картина -
Морской десант средь мрачных скал.
Я, тогда конечно не знал
Какие были брошены силы
Чтоб отбить у японцев Курилы.

Десант на остров Шумшу
Вывернул наизнанку самурайскую душу.
Мы, не камикадзе и это зная
Политрук не обещал нам на небесах рая.

Наш девиз: «Ни шагу назад», «И, ни кто кроме нас».
Вперёд идёт десант-спецназ.
Враги величали нас: «Чёрная смерть»,
А мы, себя звали – братишки, и любили слово: «Ша».
Особенно, когда в руках автомат ППШа.

На острове танки, дзот, дот,
Японец не фриц – воин не тот.
Пулемётчик прикован цепями к стенке.
Пулемёты строчат свинцом с вершины скал.
Врёт тот, кто говорит, что страха не знал.

Обрушили на нас шквал огня мортиры.
Но наши штурмовые «Илы»
Заткнули бомбами их жерла-дыры.

Самураи шли за императора умирать,
А мы орали им: «Япона мать».
«Ваша водка сакэ, по вкусу как саки,
И генерал ваш – мудак Цуцума Фусаки».

Беска, тельник, ледяная вода,
Для меня этот десант жив всегда.

2.3 Ярый сталинист
Владимир Виноградов 3
      
Они разлеглись на песке, спать не хотелось, чёрное небо сверкало яркими, низкими звёздами, Игорю вспомнился хозяина квартиры, в которой они с  Любой его молодой женой снимали комнату, было это во Владике в районе остановки Гайдамак на первом году их совместной жизни. В стране заканчивалась эпоха позднего правления Брежнева.

       Дом стоял чуть в стороне от остановки  на его углу был пристроен магазин, местные называли его стекляшкой,  в этом доме находилась квартира в которой проживал удивительный сильный духом  трагичной, но не сломленной судьбы человек.

       Здание находилось на улице Ленинской бывшей Светланской и, поскольку старые названия правдивее всяких новых, лучше использовать их. В большом кирпичном доме с множеством подъездов жил человек, звали его Николай Ивановичем.
       Владивосток был его родным городом. В то время, когда Игорь с ним познакомился, ему было пятьдесят семь лет. Жил он красиво, в его двухкомнатной квартире была идеальная чистота, множество разных комнатных цветов в красивых горшочках занимали пустое пространство.
       Очень часто мужики со всего дома приходили к нему за инструментом или какой-нибудь мелочью, которой часто не достаёт, когда начинаешь что-то мастерить руками. Любители опохмелиться то же частенько наведывались, так как к их удовольствию у Николая Ивановича всегда стояло две бутыли по десять литров самодельного вина. Одна бутыль уже готовая к употреблению, а вторая ждала своего часа.

       Убранство его квартиры состояло из следующих предметов: в прихожей – комод, над которым с наклоном висело большое зеркало и простенькой, но надёжной вешалкой. На кухне у левой стены возле двери была электроплита, далее буфет.

       Игорю очень нравился этот буфет. Во-первых, сделан он был из ясеня по всем правилам столярного мастерства, то есть все детали в нём были скреплены в паз и посажены на столярный клей. А выглядел он так: два метра в высоту и полтора метра в ширину, конечно, это на глаз. Совершенно симметрично, располагались слева и справа ящики и полочки, на уровне пояса столешница. Посередине была сделана горка для посуды. У той же стены ближе к окну стоял холодильник, наш, советского производства «Океан». Справой стороны у стены находился обеденный стол, а под ним или вокруг него стулья и табуретки. Две бутыли с вином стояли  ближе к батарее водяного отопления.

       Если сравнивать старые понятия о предмете и современное вот, например, раньше во всех домах были печки и, вся жизнь семьи крутилась около неё, а сейчас в наших благоустроенных квартирах паровое или водяное отопление и нет нужды часто собираться вместе.

       В гостиной - она же спальня, она же мастерская, а делать он умел очень многое, стоял посередине   круглый стол. Вроде простая вещь - круглый стол, но за таким столом все сидят одинаково удобно, а за прямоугольным, обязательно кто-то окажется на краю. Справа от двери стоял стул, на который опирались два протеза для ног, которых у Николая Ивановича не было, левой руки по локоть тоже не было, и не было двух пальцев на правой руке. Он жил и жил так, как должен жить человек.
       Была война – Отечественная, и он попал под мину. Резали его частями, начиная от ступни, тридцать раз.

       Стул стоял возле кровати, кровать всегда была, тщательно застелена с армейской аккуратностью и громадные пуховые подушки возвышались над постелью. У другой стены рядом с кроватью на тумбочке располагался черно-белый телевизор на таком расстоянии, что бы сидя на кровати можно было легко до него дотянуться. Затем стоял ещё один комод, в котором была пропасть коробочек из-под сигар и всяких других мелких покупок, а в них лежало множество всего, что нужно мужикам для разных поделок.
       Далее находился платяной шкаф с зеркалом во всю высоту двери. На стенке, кроме цветов, висели картинки и фотографии на одной Иосиф Виссарионович  Сталин. Да, именно его фотография висела на самом почётном месте, а рядом с ней - фотография Николай Ивановича.

        Фотография была выполнена когда Николаю  исполнилось 18 лет, на ней запечатлён  красивый парень с густой шевелюрой -  спортсмен, он мог часами плавать в море, нырял  с вышек любой высоты, и девчонки, вероятно, сохли по нему.  Обе фотографии вставлены в деревянные,  самодельные рамочки и закрыты стеклом.
Везде возле зеркал у него лежали расчёски и, наверно, поэтому волосы у него всегда были тщательно расчесаны.

       Квартира  двухкомнатная,  так вот, вторую комнату он сдавал в аренду за деньги, в те времена Игорь  ему платил 50 рублей.
Летом у Николая Ивановича всегда в квартире стояло несколько ваз с живыми цветами. Ему их дарили хорошие люди, возвращаясь с дач. Николай Иванович после поездок на дачу к своей сестре то же всегда привозил цветы и с радостью дарил Любаше.

       Несколько лет назад у него была женщина и она даже хотела выйти за него  замуж, но он отказал ей.
       Выглядел он франтовато. Начинал он одеваться с протезов, как он это делал, не знаю, но он всё делал сам. На нём обычно был костюм, белоснежная рубашка и обязательно галстук, на голове, если он собирался на улицу  - кепка и на протезах сияющие туфли. В руках он держал два костыля и передвигался рывками, но каждый день в любую погоду выходил из дома гулять, на уколы или в гараж. Да у него была машина с ручным управлением – “Запорожец”, досталась она ему бесплатно, как инвалиду войны.

       К Николаю Ивановичу домой  два раза в месяц приходила медсестра и приносила лекарство – наркотическое, у него были сильные боли. Он говорил,
- Сплю а, кажется, что ноги крысы грызут.
Из его мудрых слов, почему-то запомнилось одно
- Ничего ни делай такого, за что потом нужно будет просить прощения.

3. Юбилейная медаль
Александр Харченко 2

Второго февраля вдове  Рубцовой Надежде Терентьевне делегация принесла юбилейную медаль: « В честь 75 –летия освобождения Сталинграда.» Приняла 98 летняя старушка, дрожащими руками эту награду за мужа, со слезами на глазах.

 Познакомилась в прошлом с мужем в Туапсе. Поженились. Но приметили военные молодого рабочего с золотыми руками и в 1939 году  призвали в Тирасполь в авиационный полк. Никита ремонтировал самолеты до войны и в 5 утра 22 июня 1941 года испытал на себе бешенный налет самолетов противника. Аэродром со сгоревшими самолетами разбомбили, чудом остался жив в этом огненном аду.

 Отступали тяжело, все время над ними висела угроза окружения, ремонтировали на ходу боевую технику на передовой. И неизвестно где лучше было, в окопе лежать да в атаку ходить, или под огнем противника поломки у танка и орудий исправлять. С тяжелыми боями и откатывались почти до самых стен Кремля.

 Отбросили фашистскую нечисть от столицы, в этом тоже была маленькая заслуга сержанта Рубцова Никиты Даниловича. Когда на сталинградском направлении стало слишком горячо, перебросили танковый корпус под Суровикино Сталинградской области, откуда пришлось отступить к Калачу –на – Дону и начался первый акт сталинградского сражения.

 Крепко сражались бойцы с превосходящими силами противника, находясь все время под угрозой окружения, но приказа об отступлении не поступало. С утра 22 августа немецкая авиация начала вести непрерывно массированные удары по Калачу. Связь со штабом 62- й армии была прервана, приказ об отступлении так и не был получен, и только 31 августа окруженной бригаде удалось получить.

 Из окружения с боями из 1800 человек бригады вырвались только 126 человек, среди них и Данилович Рубцов. Их подвиг не пропал даром! За это время наши войска успели организовать под Сталинградом оборонительные рубежи. Уже в Сталинграде определили  в состав 20 -й  мотострелковой Новгород  - Волынской бригады 25 -го Танкового Корпуса в роту технического обеспечения , танки ремонтировать.

 Тракторный завод  был завален подбитой техникой под завязку,  военные механики вместе с рабочими в лютый мороз, ремонтировали их день и ночь под полуоткрытым небом, падая  на сон от усталости. Линии фронта не было, в 500 - ста метрах шел ожесточенный бой. Иногда бросая ремонт, приходилось с автоматом отбрасывать прорвавшихся фашистов невдалеке от цеха.

 Выстояли! Победили!  И вот уже техничка несется вслед за штурмовым танковым отрядом на знакомый Калач –на – Дону! После стремительного рейда, завершимся окружением армии Паулюса, много нашей и трофейной техники нуждались в ремонте, здесь уже без тех. роты никак не обойтись.

 На всю жизнь запомнил Данилович печальный митинг в этом маленьком городке, за освобождение которого погибло около полутора тысяч воинов. Хоронили  боевых товарищей в братскую могилу под звуки оружейного залпа.  Установили памятный танк на постамент в Калаче и дальше за Дон, на Запад…

 Курская огненная дуга запомнилась надолго – эти кровопролитные  танковые бои с горящими танкистами, преследовали в памяти потом всю жизнь, где танковые тараны были не редкостью. Столько товарищей потерял в тех боях не счесть. В Белоруссии 25 июня прорвав оборону гитлеровцев вклинившись сразу на 30 километров  в составе Белорусского фронта рванули на Бобруйском направлении вперед на Минск и 3 июля город  был взят.

  Карпатские горы 1944 года встретили благоухающим запахом осени, как они красивы своим буйством красок в это время года, но не до красот уже было тяжело раненому Даниловичу, после жестокого боя. До этого ему откровенно везло, не считая легких ранений, то чуть контузит, то по каске заденет снайперская пуля, фуфайку казенную порвет слепой осколок.

 А в Карпатах разорвался рядом неожиданно снаряд, чуть не оторвав кисть руки  и наградив острыми осколками от головы до пяток. До самого марта 1944 года провалялся во львовском госпитале, хотели врачи руку по локоть отнять, опасаясь гангрены, да не дал. Не о таком печальном конце он мечтал всю войну.

 После ранения поехал  в Польшу, догонять 25 –й ударный Танковый Корпус. Не пришлось мечтавшему старшему сержанту Н. Д. Рубцову добраться до Берлина. На оборону сильно укрепленного города Жешув, немцы возлагали большие надежды. Загоняемое зверье в логово, огрызалось из последних сил как могло. Выбили оттуда, конечно, но техники поврежденной  там осталось немало. Пришлось роте Никитича с ней  повозиться, вот и застал знаменательный день 9 мая, со слезами на глазах, не там где хотелась.

 После войны Данилович, встретишь с женой, работал в авиационном полку в Бобруйске  механиком. Потихоньку избавляясь от надоедливых осколков. Затем был в семье Мурманск, с которого вернулись опять в Белоруссию. В 1970 году, решили переехать в Калач – на – Дону. Туда, где воевал, где лежали боевые товарищи на площади Павших борцов в братской могиле, где Дон –река надолго запавшая в памяти, с мечтой когда – нибудь в мирное время вернуться и порыбачить в этих местах. И вот  мечта сбылась!

 Специально недалеко от Дона, где лежал в войну в окопах, на улице Революционной купили домик, и с утра пораньше  он уже в лодке на реке. Под тихим небом, на утреннем восходе солнца, среди благодатной тишины. И только с 20 августа по 1 сентября никогда не рыбачил.

 Одевал парадную форму, выезжал на лодке на середину Дона и вспоминал. Вспоминал, как на его глазах. Вот оттуда!  Фашистские танки прямой наводкой со 100 метрового правого берега расстреливали в упор самодельные плоты с солдатами и орудиями посреди реки, многие не смогли добраться до левого спасительного берега. В его теле еще остались осколки, ноющие по ночам, предвестниками плохой погоды, которые все же удалили при помощи новых технологий.

 На здоровье никогда не жаловался старый солдат. И казалось, что так будет всегда. На 9 мая одевал многочисленные награды и всегда был приглашенным почетным гостем на трибуне во время парада, и не было для него дороже праздника чем этот. В 1985 году Рубцова Никиты Даниловича не стало. Но имя его живет во внуке, названного в память о своем легендарном  дедушке, в памяти дочери Тамары, Живет еще в совсем старенькой вдове Надежды Терентьевны Рубцовой, с сохранившимся приятным белорусским говорком, нежданно – негаданно получившей юбилейную вдовью медаль за мужа, так  разбередившую ее душу.


4.1 Доброволец из Глодян
Виктор Панько

Навстречу 70-летию Победы

ДОБРОВОЛЕЦ ИЗ ГЛОДЯН

 Евгения Григорьевича Бабинского я увидел около года назад в центре города в самом людном месте недалеко от базарной площади. Он сидел, задумавшись о чём-то, опираясь на палочку и не глядя на идущих мимо людей.
 Мы с ним когда-то были соседями, хорошо знаем друг друга по разного рода общественным и служебным делам. Перед этим мы не виделись, наверное, лет десять.     Я подошёл:
 - Евгений Григорьевич, здравствуйте! Как дела?
 Он узнал меня по голосу.
 - А, Витя! Здравствуй. Дела… дела…. Я вот, на старости потерял зрение, почти ничего не вижу. Получил первую группу инвалидности. А тут вышел в люди, сижу и размышляю.
 Разговорились. Его занимала одна идея. Отложил немного денег с пенсии и мечтает организовать за свой счёт экскурсию для учащихся Теоретического Лицея имени Льва Толстого в село Малиновское Рышканского района в тамошний Музей боевой славы.
 - Мы живём в исторических местах. Возьми даже это село Балан. Совсем недалеко от нас. Там, многие люди нашего поколения знают, находился штаб фронта. В музее есть много интересных экспонатов. А многие ли школьники об этом знают, видели, побывали там? Я думаю, нет. Договорюсь с Ваней, знакомым водителем маршрутки, с учителями, директором и поедем…. Пусть ребята посмотрят, узнают о войне. Может, таким образом, вспомнят…. Запомнят и эту поездку, и поймут ветеранов, и вспомнят и меня. Хочу оставить какой-то след в этой жизни, понимаешь? Деньги – деньгами. Сегодня есть, завтра – нет. А память – великое дело….
 ...Прошёл после этой встречи год. Недавно у председателей городского и районного советов ветеранов Алексея Ивановича Пасечника и Валерьяна Борисовича Прозоровского появилась идея до 70-летия Победы, 9 мая написать о ныне живущих в городе Глодень ветеранах Великой Отечественной войны. Один из них – Евгений Григорьевич Бабинский.
 И вот мы беседуем у него дома по улице Тома Чорбэ,2. Зашли - вместе с социальным работником Аглаей Кожокарь, которая регулярно приходит к нему прибрать в комнатах, купить в магазине продукты питания, помочь по хозяйству.
 Она занимается своим делом, а он рассказывает мне свою биографию, богатую событиями историю жизни человека, немало повидавшего и пережившего за 87 лет.   Солидная доля в этих воспоминаниях отведена годам юности, связанным с военной службой и работой в органах безопасности и внутренних дел.
 Евгений Григорьевич родился 5 февраля 1928 года в Глодянах. Окончил 5 классов румынской школы и за год выдержал экзамен за пятый класс русской школы. В апреле 1944 года, когда была объявлена мобилизация мужчин в ряды Красной Армии, Евгению едва исполнилось 16 лет. Некоторые юноши его возраста изъявили желание идти на фронт. Среди них Миша Гурский, Саша Маковей, Валентин Яблуковский, Боря Сокол, Федя Галюк и другие. Женя Бабинский был в их числе. Но им не хватало возраста. Военный комиссар отобрал из группы десятерых самых рослых и физически крепких ребят и сказал, что они будут служить в комендатуре. Выдали им военную форму одежды и включили в дежурство. Юноши участвовали в патрулировании в райцентре, поисках дезертиров, а однажды в середине апреля 1944 года в урочище Валя Анточи даже обезвредили двух немецких парашютистов, засланных в тылы советской армии с диверсионными заданиями. В августе сорок четвёртого, в боях под Шерпенами, были окружены 18 немецких дивизий, а в сентябре комендатура передвинулась за штабом фронта.
 16 сентября Евгений Бабинский получил документ, справку о том, что он был добровольцем и служил в 13-ой комендатуре 2-го Украинского фронта. До 20 мая 1945 года Евгений Григорьевич занимался обучением призывников 1927-28 годов рождения в Глодянах, а затем был направлен на службу в Кишинёв, в органы госбезопасности.
Запись в его трудовой книжке свидетельствует:
 «20 мая 1945 года. Принят на работу в органы НКГБ Молдавской ССР»
 Превосходная память сохранилась у него и до сих пор. Он и сегодня помнит хронологию событий, фамилии их участников, даты, даже дни недели, когда эти события происходили. Эти особенности его памяти были замечены, и ему стали давать задания контрразведывательного характера. Первое такое задание он выполнил в командировке в Архангельской области, благодаря чему был разоблачён опытный агент иностранной разведки. Затем последовала служба в Польше, где ему было присвоено звание младшего лейтенанта, в Германии, где он женился и посещал курсы немецкого языка.
 Из Берлина, где служил Евгений, 29 сентября 1948 года в адрес его отца – Григория Иосифовича и матери – Елизаветы Григорьевны за подписями командира  войсковой части 03956 гвардии майора Лелекова, заместителя командира по политработе лейтенанта Носкова, секретаря парторганизации старшего лейтенанта Смирновой и секретаря комсомольской организации младшего лейтенанта  Сафьяновой было отправлено благодарственное письмо. В нём есть и такие строки:
 «Уважаемый Григорий Иосифович и Елизавета Григорьевна! Командование и первичная комсомольская организация благодарят Вас за то, что Вы вырастили и воспитали такого хорошего сына, достойного патриота нашей Родины. Вы можете гордиться своим сыном, ибо такими сынами гордится наш народ, наша Родина-мать».
 9 июля 1948 года в семье Бабинских родилась дочь, а в октябре Евгений Григорьевич с женой переехали в Россию по месту жительства супруги в город Сызрань. В декабре 1948 года он перемещён на работу в органах Управления МГБ Куйбышевской области. На память о тех днях осталась запись от 1 апреля 1951 года: «Благодарность за умелое выполнение порученного дела».
- Помните это дело? – спрашиваю я его.
- А как же! – улыбается.- В Сызрани тогда строился большой секретный завод. Поражала высота здания – в несколько этажей. Мне поручили приглядываться к людям, причастным к строительству и к окружающим стройку. Однажды я решил проверить жильцов близлежащих домов. Представившись участковым инспектором милиции, обходил домовладения. И вдруг хозяйка одного из них говорит мне о том, что у неё на квартире проживает человек, которого она боится. Он ведёт себя странно. Каждое утро долгое время наблюдает в бинокль за стройкой. Это меня сильно заинтересовало, и я стал вникать. Доложил начальству. Оказалось, это был агент иностранной разведки, через некоторое время он был арестован. Этот же случай сыграл для меня важную роль и в другом отношении. В рапорте, который предложил мне написать по этому поводу полковник Стаценко, он обнаружил множество орфографических ошибок и в приказном порядке отправил меня учиться в вечернюю школу рабочей молодёжи….
 Так Евгений Григорьевич стал совмещать свою непростую службу с учёбой. В 1953 году он оканчивает среднюю школу с отличными оценками по литературе, истории, немецкому языку, географии, хорошими – по русскому языку, математике. В 1953-58 годах успешно занимается во Всесоюзном Заочном Юридическом институте и получает высшую квалификацию юриста. О служебной деятельности в органах безопасности и внутренних дел напоминает ветерану медаль «За безупречную службу в органах МВД», которой он был награждён в звании капитана милиции в 1959 году, когда работал заместителем начальника Чимишлийского райотдела милиции по оперативной работе.
 Есть что вспомнить ему и о работе на целом ряде предприятий и организаций Глодянского района в разные годы. Будучи директором районного Дома культуры в 1954 году он начал строительство здания современного Центра детского творчества. Инженер по технике безопасности консервного завода. Юрисконсульт Фалештской и директор Глодянской контор «Молдплодоовощ». Юрисконсульт Глодянского консервного завода, юрист и старший юрисконсульт Производственного управления сельского хозяйства и районного  Совета колхозов, юрист Колхозно-строительного объединения, Объединения «Райсельхозтехника». Конечно же, его помнят многие люди старшего и среднего возраста в нашем районе. А о том, что он – ветеран Великой Отечественной войны, свидетельствуют девять медалей, в том числе - «За победу над Германией».
Наша беседа подходила к концу, и я спросил:
- Ну, а в Малиновском в прошлом году вы побывали с учениками?
- Да, были. Полная маршрутка с детьми, директор лицея Василий Кузьмич Гладыш, две классных руководительницы. Ваня нас повёз туда и обратно. Так, что моя мечта тогда сбылась. Теперь мало внимания обращают на внеклассное и внешкольное воспитание. Ну, я и решил помочь….
...Уходил я от него с множеством мыслей и чувств. Мало их осталось, ветеранов, ровесников Евгения Григорьевича Бабинского. В Глодянах – всего несколько человек. Двое из них прикованы к постели. А они – свидетели и участники значительных исторических событий двадцатого века.
 Я попросил у него фотографию для публикации в нашей газете. Он дал мне фото, где он – молодой, красивый и сильный. С аккордеоном. Она сделана в Берлине 25 августа 1948 года после выписки из госпиталя, он - в звании младшего лейтенанта.
Пусть читатели увидят и удивятся!

4.2 Остров памяти Сергея Кучерявого
Виктор Панько

Навстречу 70-летию Победы

ОСТРОВ ПАМЯТИ СЕРГЕЯ КУЧЕРЯВОГО

Интересно вспомнить, когда это я впервые увидел Сергея Харитоновича Кучерявого?
Да, припоминаю. Точно. Это было в 1968 году летом, когда я случайно попал на репетицию какой-то пьесы в Глодянском районном Доме культуры.
Пьеса была сатирико-юмористическая 19-го века, ещё Валериан Прозоровский играл тогда богатого помещика. Реквизиты - соответствующие. Было интересно и смешно. Актёрами были простые ребята, рабочие совхоза и местная интеллигенция, да и некоторые активные старички тоже.
Сергей Харитонович был тогда директором районного Дома культуры и тоже играл в той пьесе.
 Тогда мы и познакомились, а потом пришлось и вместе поработать, я был заведующим автоклубом, а он иногда аккомпанировал на аккордеоне во время выступлений агитбригад на полевых станах и в малых сёлах, куда мы приезжали на этом самом автоклубе, привозили лектора, передвижную библиотеку, какой-нибудь короткометражный фильм или небольшой концерт.
Сколько же ему было тогда? Сорок три…. К тому времени он уже успел побывать на войне, штурмовать Берлин, быть раненым и прослужить в общей сложности шесть лет в армии в том самом Берлине, который пришлось ему штурмовать.
Да, но тогда мало кто знал, что он пережил.
Меня с нашего первого знакомства и до сегодняшнего дня привлекает в нём какая-то необыкновенная мягкость характера, большая скромность и неподдельный интерес ко всем окружающим людям, а также глубокое увлечение музыкой.
С аккордеоном он впервые познакомился тоже в Берлине. Солдаты из музыкального взвода пригласили желающих соседей-сапёров на свои репетиции, которые были для сапёров одновременно и учёбой. Сергей Кучерявый был среди этих желающих, даже есть фотография: однополчане-сапёры с аккордеонами. Там он овладел и азами нотной грамоты, что позволило ему впоследствии самому сочинять музыку к песням, когда работал художественным руководителем, директором Дома культуры или музыкальным работником детского сада в Глодянах. Эти песни не раз звучали со сцен в исполнении самодеятельных хоров и ансамблей, особенно - «Песня о Глодянах» на слова Владимира Фелендюка, а «О чём шумит осенний лес» сочинили мы в 1973 году с ним вдвоём….
Сколько же лет мы уже не виделись? Трудно сказать. Время летит незаметно: недели, месяцы, годы….
И вот я у него дома, в знакомом дворе за стеной центрального городского стадиона. Смотрю на надворные постройки, навес – место для отдыха - на всём  отпечаток его личности: всё сделано прочно, своими руками, продуманно, надёжно. И мне теперь даже кажется символом всей его жизни огромное дерево – груша, посаженная Сергеем Харитоновичем когда-то рядом со своим домом. Она давно перегнала по высоте строение человеческих рук, глубоко вцепилась своими корнями в землю, черпает в земле свои силы.
- Похоже, в этом году груша уродит хорошо,- скажет он, отвечая на мой вопрос. Но это будет уже в конце нашей беседы. А начало беседы было удивительным своей неожиданностью. Он вышел ко мне из дому, и, узнав, что я хочу написать о нём в районнуюгазету, извинился:
- Я каждый свой новый день начинаю с зарядки, армейского комплекса упражнений. Поэтому прошу немного подождать.
Я согласился, и он приступил к зарядке. Среди шестнадцати движений этого комплекса были довольно сложные, но Сергей Харитонович проделал их все два раза, и, заметно устав, пригласил меня сесть за стол, где можно было писать.  Пошёл в комнату за документами и фотографиями.
Когда он их принёс, и мы начали разговор об его биографии, боевом пути, работе и музыке, первое, на что я обратил внимание – две ксерокопии каких-то карт.
- Это – из книги маршала Жукова, - пояснил он, - Карта расположения войск накануне штурма Берлина. Посмотрите, там указаны цифры «207с.д.». Это наша 207-я стрелковая дивизия. Я служил в 594 стрелковом полку этой дивизии. Участвовал в боях с 1 января по 28 апреля 1945 года, до ранения в руку….
Наша беседа продвигается неспешно, и я, неожиданно для себя, обнаруживаю, что, хотя мне и казалось, что я до сих пор  неплохо знал Сергея Харитоновича, очень многие важные детали его биографии были мне неизвестны.
Я очень хорошо знал, что он был призван по мобилизации в Красную Армию на Пасху в апреле 1944 года из Яблоны и последовал со всеми в Могилёв Подольский. Потому что то же самое произошло с моим отцом, Дмитрием Ивановичем Панько, и многими моими  родственниками и соседями в селе Данул. Но то, что Сергей Харитонович родился в многодетной семье (десять детей), и что он окончил пять классов румынской школы и сдал экзамен за пять классов русской школы – для меня было интересными деталями. Не знал я и о том, что он окончил Сорокское культпросветучилище, готовился для поступления в консерваторию, и вполне мог поступить, но поменялись условия приёма, а он об этом не знал и не был готов, а от направления от Министерства культуры республики почему-то отказался.
Мне было известно, что во время войны он был сапёром, награждён медалями «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина». Но я не знал об адресованных ему двух благодарностях Верховного главнокомандующего И. В. Сталина.
Я попросил рассказать об этих благодарностях.
Он показал мне их. Один документ датирован 23 апреля 1945 года, приказ № 339. Благодарность объявлена красноармейцу С. Х. Кучерявому за прорыв немецкой обороны под Берлином. Другой – от 2 мая 1945 года - за овладение столицей Германии Берлином.
С ними, этими выдающимися мировыми историческими и памятными личными для С. Х. Кучерявого событиями, связаны и два его воспоминания о том времени.
 - Служба сапёра в боевых условиях и ответственна, и опасна, и трудна. Понимаешь, многое на фронте зависит от развития событий. Если обстановка меняется очень быстро, как это бывает при наступлении, то нагрузка на сапёров многократно возрастает и от их подготовки, умения, мастерства и трудолюбия очень многое зависит.
Наш сапёрный взвод, в котором я служил, был прикреплён к штабу полка. Получается, что мы отвечали за безопасность и штаба, и командира полка. Помню, однажды за день мы выкопали для наблюдательных пунктов и размещения штаба шесть землянок. Так быстро менялась обстановка.
Особенно трудно приходилось сапёрам при форсировании рек. Мы обеспечивали переправы под обстрелом противника. На реке Шпрее с помощью сапёров 18 наших солдат захватили на противоположном берегу плацдарм, и это способствовало развитию наступления советских войск на Берлин.
А один маленький островок, образовавшийся в результате того, что немцы взорвали дамбу на Одере, чтобы затруднить наступление советских войск, запомнился Сергею Харитоновичу навсегда.
- Мы готовили переправу через Одер, - вспоминает он. - Это происходило ночью. Я получил задание переправиться на небольшой островок, который был недалеко от берега, и электрическим фонариком подавать изредка сигналы сапёрам, чтобы они могли ориентироваться в направлении предстоящего форсирования реки.
Мне помогли переправиться на островок и оставили меня там.
Сначала всё шло хорошо. Я время от времени включал фонарик  и подавал сигнал. Но вот чувствую – вода прибывает всё больше и больше. Уже дошла до щиколоток, до колен. Кричать сослуживцам нельзя – могут услышать немцы. Стоять в холодной воде – невозможно.
Каким-то образом я умудрился фонариком подать сигнал тревоги. Меня с острова забрали, а наступление на этом участке отменили.
Вот такой островок в моей памяти остался,  - заключил он.
- В этом году мне будет 90 лет. Но, как видите, я сдаваться не собираюсь. Потому и делаю зарядку по утрам.
И не простую, а – армейскую!

4.3 Василий Иваныч
Виктор Панько

ВАСИЛИЙ ИВАНЫЧ

 Ума не приложу, чего ему отказываться? Понимает же: каждое событие тех дней, запомнившееся ему, нужно бы сохранить. Понимает. Но….
- Видите ли, Виктор, я – не герой. Булгаков – действительно герой. Его именем названа застава. Бывшая двенадцатая, которой он командовал. Булгакова помню. Как не помнить? Я же был начальником санитарной службы отряда. Обязан был знать каждого офицера-пограничника, да и рядового….
Были герои…. Группа пограничников старшины Стеблецова двенадцать дней с начала войны держала оборону у Прута. Вы были на братской могиле у Кетриша? Я тоже был….
 Василий Иванович, несмотря на свои восемьдесят, энергичный, живой в движениях, общительный человек. Ко мне он относится неплохо. Это потому, что я занимаюсь историей 24-го погранотряда, впоследствии – 24-го Прутского ордена Богдана Хмельницкого пограничного полка, и у нас сним много общих знакомых. Он ценит шутку и сам не прочь подкинуть острое словцо. Сегодня я ждал его больше часа у его дома в Кишинёве, решил уйти, и в последнюю минуту столкнулся с ним у подъезда. Он что-то оживлённо говорил с соседскими детьми. Они обступили его, и он им что-то раздавал, по-видимому, конфеты.
- А, Вы – ко мне? Немедленно возвращайтесь, - заулыбался. – Я был в магазине. Вы знаете, кто такой муж? – М У Ж, - он растянул это слово по звукам, - Мужчина, Угнетённый Женой. – Рассмеялся и потащил меня за собой. – А раз я – «угнетённый», то Людмила Михайловна и попросила меня сходить за покупками в магазин.
Тем временем мы уже оказались в его скромной квартире, безо всяких излишеств, со старенькой мебелью, Полным собранием Медицинской Энциклопедии на полках шкафа, номерами «Огонька» на кресле, вычеканной на листе тёмного металла фигурой пограничника, а на другой стене – прикреплённой к деревянной плите миниатюрной саблей и металлической будённовкой (подарок кишинёвских школьников).
Судя по всему, Василий Иванович сегодня в хорошем настроении, мне и в голову не пришло, что он может уйти от разговора, а тут: ни с того, ни с сего – «Я – не герой…».
- Дело в том, - продолжил он начатую мысль, когда мы уже сели на стулья друг против друга, - что я действительно – не герой. Да, у меня есть ордена и медали. Я – подполковник в отставке. Но чего-либо особого на моём счету нет. Я – врач. И моё дело было – не убивать, а – спасать. Хотя пришлось участвовать в боях и с оружием в руках. Не забуду, как мы выходили из окружения под Гайвороном. Было очень тяжёлое положение, почти рукопашная схватка. Милая женщина, врач-стоматолог Каличинина из своего пистолета застрелила четверых фашистов. Еле отбились….
Василий Иванович задумывается. Чувствую, что он будет рассказывать.
- Видимо, Вы правы, - соглашается он, наконец.
 Слово за слово он всё больше отдаётся воспоминаниям.
 Родом он из села Липки бывшей Киевской губернии. Окончил фельдшерскую школу, три года работал в селе. По путёвке комсомола Василий Матиец учился в медицинском институте, а в 1933-ем году пошёл добровольцем в погранвойска.
Вначале служил на польской границе младшим врачом погранотряда….
-Вы помните своё первое впечатление о границе?- спрашиваю я его с интересом.
- Как же не помнить? –оживляется он. – Только приехал в отряд – сразу: «Покажите границу!». Я понятия о ней не имел. Хотелось посмотреть. Ну, как-то днём пошли. А граница – в дремучем лесу. Мы были втроём: начальник заставы, офицер из отряда и я. Мне казалось: раз граница – должен быть какой-то забор. Почему-то именно – забор. Ничего этого нет. Спрашиваю: «Где же граница?». Мои попутчики перемигиваются и подают друг-другу какие-то непонятные знаки. Подошёл к пограничному столбу, я – за своё. А они вдвоём вдруг расстегнули ремни и привязали меня к столбу: «Вот тут тебе граница! Не дашь выкуп – оставим тебя здесь на ночь!». А сами смеются. Какой там выкуп…. Жили мы дружно. Приходилось трудно. Нужна была бдительность: с польской стороны в то время забрасывали к нам разного рода лазутчиков, диверсантов….
А потом меня перевели в 24-й погранотряд. Штаб его находился в 1940-1941 годах в Бельцах. Начальником отряда был Иван Владимирович Соловьёв, впоследствии – генерал, Герой Советского Союза, после войны возглавлял Управление милиции Ленинграда….
 Войну Матиец встретил 22 июня 1941 года в Бельцах. Там видел первые бомбёжки. Развернул дополнительный лазарет.
Пограничникам, державшим оборону на Пруту, приходилось тяжело. Дело в том, что перед самым началом войны части Обесского военного округа ушли на маневры под Одессу, и пограничники встретили врага без мощной поддержки войск.
Граница пылала в огне. Но ни один боец не отходил без приказа. Многие раненые после оказания им медицинской помощи отказывались от эвакуации и оставались на заставах, продолжая сражаться.
 В первые дни войны в Бельцах произошла и встреча, которую он до сих пор не может забыть. С подбитого фашистского самолёта выбросился лётчик. Его захватили пограничники отряда и доставили в штаб. При падении он повредил бедро.
Это был рослый немец в кожаных шортах с финкой на поясе, в спортивной рубашке с железным крестом на груди. Матийцу пришлось оказывать ему медицинскую помощь. Даже будучи ранен, лётчик вёл себя нагло. Зная немецкий язык, Василий Иванович спросил его, почему они бомбят мирное население. Он ответил: «Всё равно будете все уничтожены!».
Расстреливая женщин и детей, разрушая город, матёрый фашист не забыл, однако, о своей шкуре. Он просил Матийца сделать ему переливание крови. Судьба посмеялась над ним. После того, как ему оказали медицинскую помощь, он был отправлен на санитарной машине в Кишинёв. По дороге машину разбомбил немецкий же самолёт.
Матиец организовал медицинскую помощь заставам, эвакуацию раненых летучими санитарными отрядами.
 Пограничники 24-го погранотряда в первые дни войны совершили десятки героических поступков. Отряд держался стойко, но под натиском значительно превосходящих сил противника был вынужден по приказу командования отступить. 6 июля 1941 года немцы захватили Бельцы.
 Потянулись тяжёлые дни отступления под бомбёжками, нередко с боями, так как пограничники прикрывали отход наших войск. Отряд отходил, но все были уверены, что пограничники вернутся на Прут.
Так оно и случилось. Пройдя через многие испытания, отряд, перефорсированный затем в полк, 26 марта 1944 года первым среди пограничных частей страны вернулся на государственную границу СССР – на тот же участок, который он охранял до войны. За это ему было присвоено почётное наименование «Прутский».
 А до этого были бои на полях Украины, в Донбассе, на Северном Кавказе, жестокая схватка с врагом на берегу Маныча. Теперь на том месте, у Сальска, возвышаются возведённые в честь подвига полка Курган Бессмертия и обелиск Славы.
Навсегда осталась в памяти однополчан санинструктор Оля Линдрик, погибшая на поле боя на Маныче во время попытки спасти жизнь командира батальона А.И.Матыцина. Было ей тогда двадцать лет….
Летом сорок второго, когда пограничники отступали через разбомблённый Тульчин, они увидели трёх плачущих девушек, бывших учащихся техникума. Они попросились в отряд. Сначала их не хотели брать, но потом по указанию комиссара Захарчука взяли с собой. Одна из них, ОляЛиндрик, стала работать в санчасти. Переносила все тяготы долгих переходов.И пограничникам, глядя на неё, дорога казалась легче, и во время боя она старалась как можно раньше успеть на помощь раненому. До сих порр вспоминают ветераны полка их Олю, говорят о ней на своих встречах в Сальске.
Василий Иванович Матиец не пропускает ни одной из таких встреч. Вот и в минувшем, 1987 году ветераны полка собрались на берегу седого Маныча, чтобы отметить 45-летие боёв за Сальск. Из Молдавии на встрече были он и бывший старшина заставы, ныне житель села Верхняя Албота Тараклийского района Д.А.Лужанский.
 Все четыре года войны Василий Иванович был с полком. Вместе с ним вернулся на Прут, участвовал в освобождении ряда стран Европы. На всём протяжении войны стремился поставить работу санчасти на самом высоком уровне.
 «Успех боя зависит от всех служб части,- вспоминает прославленный снайпер, бывший начальник заставы А.П.Акимов, - от слаженности и организованности каждого отделения. А Матиец умел организовать работу медперсонала. Сам он был скромен, хороший и верный боевой товарищ, решительный и смелый, отличный организатор, всегда бодр, повседневно заботился о личном составе отряда, что помогало сохранить здоровье, а иногда – и жизнь бойца…».
 Помогали Матийцу в этой работе любовь к порялку и дисциплине и особая пунктуальность. Именно эти качества его личности позволили уберечь пограничников от эпидемии бруцеллёза. Она разыгралась не на шутку: многие самолёты не поднимались в воздух из-за недомогания лётчиков. Пограничников 24-го полка она обошла стороной не случайно. Матиец строго-настрого запретил всему личному составу… семечки. Оказалось, болезнь переносилась грызунами, и люди заражались через семена подсолнечника.
 Об его стремлении к порядку ходили анекдоты, основывающиеся на реальных случаях из жизни. Но все эти случаи так или иначе были на пользу пограничникам. Об одном из них вспоминал бывший командир полка С.Е.Капустин.
В 1943 году на фронте наступило затишье, которое продолжалось несколько месяцев. За это время пограничники стали меньше обращать внимание на свои каски. Кое-кто их уже потерял, перестали носить с собой. Но вскоре порядок был восстановлен, благодаря одной шутке, устроенной главному врачу полка В.И.Матийцу начальником штаба батальона капитаном Шумкиным, которого в полку называли «наш Тёркин».
Во время внезапной бомбёжки Шумкин и Матиец оказались недалеко друг от друга. Матиец, отличавшийся дисциплинированностью, был в каске. Шумкин при каждом разрыве бомбы подбирал валявшиеся рядом осколки и метко бросал их в каску Матийца.
После бомбёжки Матиец подобрал осколки и показывал пограничникам, считая, что каска спасла ему жизнь. Это было очень убедительно, и все понаходили свои каски и не разлучались с ними. Когда же Шумкин рассказал о шутке, дело уже было сделано. Бойцы поверили Матийцу. Каски впоследствии действительно спасли от ран и смерти многих пограничников….
 Василий Иванович Матиец награждён пятнадцатью государственными наградами. Он многие годы живёт в Кишинёве. Ведёт военно-патриотическую и военно-научную работу, выступает перед школьниками… пишет стихи.
В них упоминаются фамилии боевых друзей-пограничников и высказываются чувства любви к Родине, верности своему долгу. Судить об их литературных достоинствах – не моё дело, но знаю: на встречах с однополчанами их встречают аплодисментами.
Вот и сегодня Василий Иванович показывает мне незаконченное стихотворение. Он намерен прочитать его своим однополчанам, которые съедутся в этом году в Могилёв-Подольск, город, в котором 70 лет назад родился 24-й пограничный отряд.
- Хочу дожить до 2000-го года,- говорит он мне шутливо на прощанье.- Любопытно, всё-таки, как закончится двадцатый век. Заходите! Адрес мой Вам известен: проспект Мира….

…Я уходил, а в ушах у меня продолжали звучать слова из написанного им стихотворения:
На поле стоят обелиски.
Как много там славных имён
Написано золото в списки,
Сверкают под Вечным огнём!..

Виктор ПАНЬКО
Апрель 1988 – март 2015 годов.

Примечание автора.
Этот очерк был опубликован в мае 1988 года под заголовком «Ветеран с проспекта Мира».
 Через 27 прошедших лет в его содержании я почти ничего не изменил, за исключением нескольких незначительных деталей. Но оставить прежнее название я не смог, потому, что проспект Мира в Кишинёве по чьей-то глупости был переименован в «Дачия».
Чем не угодил «Мир» нашим «мудрецам» – не поддаётся осмыслению.


5.1 Тропою жизни
Дарья Михаиловна Майская

За свою жизнь я не однажды писала о людях достойных, итог жизни которых заслуживает того, чтобы знали о них всё, с самого их детства...

О них меня просили написать... Я с неохотою, каждый раз, бралась за это, но
не разочаровывалась: люди интересные, фактура прекрасная...

А сейчас я хочу, очень хочу, просто не смогу без этого жить, как хочу поведать тебе, дорогой читатель об одном таком...

Павел Ермолаевич Пономарёв. Менее, чем через год ему исполнится девяносто.

Его привезли дети в нашу редакцию, где я должна была с ним встретиться, познакомиться, поговорить.

А после я, по просьбе редактора, должна написать о выдающемся человеке не как
профессионал, а как большой любитель прекрасных людей и литературы.

***
Небольшого роста, худенький старичок проходит и садится на стул, стоящий в ряду у стены. Я прошу Павла Ермолаевича придвинуть стул, на который он сел, к столу, за которым я сижу. (Я волнуюсь за моего потенциального собеседника - годы и здоровье подтачивают силы, а так он сможет положить локти на стол, а устанет в этой позе, откинуться на спинку стула.)

Не знаю, понял ли он мою заботу, но не сразу, более из вежливости, всё-таки согласился на моё предложение.

Вглядываюсь в лицо визави, во весь его облик. Глубоко пожилой человек, сухонький, но какой-то очень достойный, сначала внимательно смотрит на меня, потом быстро окидывает взглядом кабинет.

Помните строчки:
 "У добра глаза лучистые,
Цвет их тёмно-голубой?"... Такими были его, просто на удивление, вопреки возрасту, живые, почти синие глаза!

Я не знала, с чего начать и молча смотрела на человека, ещё не ставшего моим собеседником. Пауза затянулась. И тут Павел Ермолаевич
улыбнулся мне так искренне, так открыто. Лицо его засветилось не только
внешне, но как-то изнутри!

Я смотрела в великом изумлении и в голове росла и ширилась мысль - Господь сподобил меня встретиться... со святым...

А старец всё смотрит на меня, ждёт. И вот он говорит:
- Как Вас зовут?
-Тоня. Выдавливаю я из себя.
-Вас уже можно и с отчеством называть,- говорит он тихо, именно задушевно и... улыбается...

Я отрицательно киваю головой.

- Тоня, задавайте мне вопросы. Я буду на них отвечать.

А у  меня полились слёзы. Неожиданные, непонятные, так некстати...
Я ничего не могла сказать и ничего не могла с ними
поделать.

Видя моё состояние, Павел Ермолаевич (ну разве не святой?) начал тихо
рассказывать о себе. Говорил он с таким добром, граничащим с умилением, в наше время уже и небывалым, что я только слушала, впитывала каждое его слово, каждую нотку голоса, каждую интонацию. Лист бумаги передо мной оставался чистым,
перо - праздным.

- Родился я в 1925 году  в селе.
Мою маму звали Анастасия Фёдоровна, а папу - Ермолай Яковлевич. Имя у отца знаменитое, как у Ермака, покорителя Сибири.

Отец, как в оправдание имени, был мужиком серьёзным, обстоятельным. Но я не однажды видел, как он горько, безутешно плакал: один за одним рождались мальчики, мои братья,  и почему-то быстро умирали.
Это было его самым большим горем.

Родители работали, что называется, день и ночь. Некогда им было с нами, детьми, особенно-то разговаривать, да в этом и необходимости большой не было: на их трудовом примере воспитывались.

Пришло время и пошёл я в школу. Учился очень охотно, старательно. Время было трудное. Детишки поучатся два-три года и оставляют учёбу: одёжки, обувки нет, не в чем в школу ходить. Никогда это время у меня ни из головы, ни из памяти не выходит... настрадались. И вот гляжу я на нынешних детей. Как они хорошо одеты! Душа потихоньку оттаивает и радуется.

Мой отец понимал - учиться надо. Вот и стал я "грамотеем": по тем временам семь классов - не шутка! Сравнялось мне как раз четырнадцать. Тут и начался отсчёт моего более, чем шестидесятилетнего рабочего стажа.

Трудиться я начал в колхозе, на разных работах, то есть, куда пошлют. Уж и не знаю как, но заметил меня председатель колхоза, взял  личным "водителем". Он на паре лошадей ездил. И руководитель, и человек он был хороший.

Отвезу его в район на совещание, а сам у коновязи ожидаю - лошадок подкормлю,
охаживаю их, осматриваю - в исправности ли упряжь - подправлю, если что.
А самого гордость распирает: важное дело доверили... одно слово - пацан.

Выйдет председатель:

- В столовую.

А участников совещания также к столовой везут. Председатель зовёт меня с собой
обедать. Я отнекиваюсь:

- Там начальство,.. не надо...

- Запомни, Паш, за столом и в бане - все равны!

И сажает меня рядом с собой, кормит тем, что и сам ест.

...Хорошо стали жить, трудились, обживались. С 1936 года отец завёл пчёл. Был у него друг, с ним и держали пять ульев на две семьи - хватало.

Но отец мечтал, как теперь говорят - "расширяться", прикупить ещё пчёлок... не успел: война!..
 Моего отца, Ермолая Яковлевича, призвали сразу, в 1941 году. Я провожал его до сельсовета. Четыре с половиной километра мы шли с отцом и у нас впервые было время наговориться. Отец рассказывал, что воевал уже на двух войнах.

- Это моя третья война, не сам я, не своей волей - вынужден в третий раз свою судьбу испытывать...

Не вернулся отец, и по ныне числится пропавшим без вести... навечно остался он на своей третьей войне.

А я молод был воевать: только шестнадцать исполнилось. Меня и моих одногодков в Воронеж направили, площадки и укрытия для самолётов возводить.

Построили нас. Всю обращённую к нам речь в одно предложение можно уместить:

-В армию вы пока не годны, а трудиться - обязаны.

И мы трудились, не жаловались и не ныли. Но и сейчас помню, как трудно было.

В конце 1942 года призвали и меня. - Павел Ермолаевич делает паузу. Внимательно всматривается в меня. Убедившись, что я почти успокоилась и превратилась в слух - продолжает.

- Привезли нас в Меликесс. Это городок в Ульяновской области. Кругом сосны, песок, жара неимоверная! Наш запасной полк около месяца здесь располагался. Паёк был до того скудным, что мы просто отощали.

Наконец нас, имевших образование, направили в Куйбышевское военно-пехотное училище. Прибыли. Сразу обратили внимание на то, как кормят курсантов. Замечательно кормили, даже сливочное масло каждый день давали. Но нас, новоприбывших, две недели приучали нормально питаться: длительно недоедая, мы могли накинуться на еду и погибнуть.

Определили меня в стрелковую роту, которой командовал старший лейтенант Сердюков. А вот фамилию начальника училища генерала майора - не запомнил... жаль... Фамилию его не помню, но человек был большой души, за нас переживал, как за родных детей.

Нечаянно я услышал, как он не то предупреждал, не то распекал начальников рот, у которых были здесь же семьи:

- Если с жёнами не поладите, на курсантах зло не срывайте. Замечу - вам не сдобровать...

Занятия и практика, чередуясь, занимали основную часть суток. Прерывались лишь на время еды и сна. Теорию преподавали настоящие профессионалы. А сколько мы земли перекопали! Учились рыть окопы лёжа, стоя. По восемь часов ежедневно, в любую погоду.

В конце обучения нас записали в комсомол. Были и такие, кого зачисляли принудительно. Неприятно вспоминать... нательные крестики приказали снять.

Подготовка закончилась успешно: всем нам было присвоено воинское звание - младший лейтенант. В конце торжественной части генерал скомандовал:

-Разойдись! Сесть на свои места!

Минуту мы сидели молча. Так наш генерал выполнил русскую традицию - присесть перед дорогой... на удачу... на счастье, которое было на всех одно: победить и остаться живым!

Я был направлен в противотанковые войска. Моя настоящая война началась в Белоруссии, в Гродно, где я командовал батареей. Батарея состояла из трёх расчётов, в каждом по два человека. Сначала у меня были орудия тридцати шести миллиметрового калибра, потом сорока шести и, наконец, семидесяти шести миллиметровки.

Перед боем командир указывал мне точку, где стоять. А как расположить орудия, как навести и когда стрелять - это уже было моим делом.

Не минула и меня солдатская горькая доля: получил ранения в грудь и в руку. Два месяца "восстанавливался" в госпитале. Не успел долечиться, а наша часть получила приказ сняться и продвигаться далее, на запад.

Никогда, никого и ни о чём я так в жизни не просил , как врачей в госпитале. Умолял выписать меня, чтобы не отстать от своих сослуживцев. Сжалились...

С тех пор, как вижу ребятню, играющую в "войнушку", или просто бегающих с игрушечными пистолетами и автоматами, не могу сдержать слёз: не дай Бог им настоящее оружие в руках держать, да воевать по-настоящему.

С тяжёлыми боями подошли мы к границе с Польшей.. Командование предупредило: страна входит в состав социалистического лагеря, дружественная нам, поэтому относиться к мирному населению необходимо гуманно. Нам показалось это наставление излишним: русский солдат по-другому и не может... своё, последнее отдаст.

Но более запомнилась Восточная Пруссия. У её границ нам было сказано:

- Не щадить! Не жалеть никого! Помните и не забывайте, как немцы на нашей земле бесчинствовали, зверствовали - пусть им аукнется...

Молча мы выслушали эту "речь". Ни звука, ни вздоха, ни единого вопроса, хотя душу раздирали противоречия: мы не можем, не должны, мы не фашисты.

Однако, через день- два, видимо, образумившись, командиры исправились:

- Мирное население не трогать. Нет среди них виноватых.

И ожил строй, загомонил, заподдакивал.
Но окрик: "Разговорчики" - быстро успокоил нас.

Расположились мы под Кёнигсбергом на возвышенности, поросшей огромными соснами.
Ситуация сложилась небывалая: один склон этой возвышенности до верха был занят немцами, другой - мы занимали. Фашисты очень хорошо укреплялись: доты с амбразурами, пушки и пулемёты; для невозможности подступа к ним были беспорядочно завалены лежащими бетонными тумбами.

Было, как сейчас сказали бы нереально, по-чёрному смешно:
обслуживая технику, и немцы, и мы иногда совсем близко видели друг друга, испугавшись, прятались за орудия, перебегали от сосны к сосне.

Неизвестно, как бы дело повернулось, но у нас на вооружении были "Катюши". Они нам крепко помогали: расстреливали снарядами фашистскую чуму в их укреплениях, а мы шли следом. Если какая их "точка" оживала - уничтожали.

Человек, особенно молодой, быстро ко всему привыкает, многое для него становится обычным. Вот и стала война нашей работой и в ней были свои радости: мы живы, удалось урвать редкий часок для сна, получен заветный треугольничек с весточкой из далёкого родного дома.

Ратный труд воинов, их победные  марши отмечались правительством боевыми наградами. В перерывах между боями вручали нам ордена, медали. Эти награды - наша гордость, наша память, зримое свидетельство нашей доблести, любви к Родине.

(Справка: за успешное выполнение задания по уничтожению особо опасной вражеской группы Павел Пономарёв был представлен к Ордену Красной Звезды. За проявленные мужество и отвагу при исполнении воинского долга при взятии  Кёнигсберга награждён орденом Отечественной войны первой степени. Награждён многими медалями, в том числе: За взятие Кёнигсберга, за победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945гг)

Закончилась моя великая война. Молодым лейтенантом с боевыми наградами вернулся я домой в моё родное село, хотя перед демобилизацией мне предлагали жить и работать в Белоруссии. Но я и слушать не хотел: только домой в Россию, только в родные места!

Первым местом моей работы стал склад. Это назначение мне было не по душе, но меня
упросили. А дело оказалось непростым и нелёгким. Мужчин с войны вернулось мало, и те покалеченные. Всё было на плечах женщин. Привезут они на подводах мешки с зерном, фляги с подсолнечным маслом - я старался подсобить им. Вот так и крутился весь день: и учёт вёл, и грузчиком был.

Но молодость никто не отменял. Понравилась мне одна девчонка - Рая. Имя-то какое! Рая! Уверен был, что у меня с ней вся жизнь будет раем. А у Раечки - ухажёр. Но ухажёр - не жених и не муж. И я пошёл ему наперебой. Моя избранница оказалась умницей: хоть и понравился я ей, за советом пошла к своему отцу.

- Иди замуж за Павла. - Не было в роду Пономарёвых плохих людей.

И Раиса стала моей женой. Работала она телятницей. По сорок теляток было за ней. За ними уход нужен, как за детьми малыми. Но она справлялась, в передовых ходила. А когда хвалили, смущалась, мол, работаю, как все.

Моя жена родила мне пятерых девочек и троих мальчиков. Как же я любил своих малышей!
Семейная касса была у жены. Я оставлял себе незначительную сумму на гостинцы детям: покупал им конфетки.

Сидит мой карапуз, играет в песке. Меня завидит, всё бросает и бежит мне навстречу. А я в кармане конфетку ищу. Смотрит он на меня снизу вверх, глазками хлопает, ждёт. Моё сердце замирало от нежности, когда он, схватив сладость бежал к матери лакомством хвалиться. А я-то как рад был, будто сам эту конфету съел!

Рая ни одной покупки не делала без согласования со мной. Купит вещь, примеряет ребёнку и приговаривает:

- Папа заработал денежки, сказал, что надо сынку пальтишко купить. Вот он у нас какой...  Возвышала меня...

А работать я всегда любил. И бойщиком скота работал, и в Кировскую область ездил несколько лет подряд на лесозаготовки. В разное время за достижения в растениеводстве  и в животноводстве меня награждали правительственными наградами.

 Но мне  запомнилось одно поощрение: подарил мне колхоз поросёнка весом аж девяносто килограммов! Вес внушительный, но каких трудов стоило доставить его домой!! Да и худой он был, бедный... Пришлось откармливать. Так что моя награда через некоторое время стала много весомей... (добродушно смеётся).

Каждый год мне давали путёвки. Брал в зимнее время, когда не так сильно был загружен. Я-то уезжал, а Рая и на работе успевала, и все домашние дела ложились полностью на её плечи.

Однажды в санатории поместили меня в одну комнату с большим начальником. Я приехал отдохнуть, а он лечиться. Это сразу было видно: оплывший, слабый, чуть повернётся - потеет. Я делал большие прогулки. Он увязывался за мной. Но быстро задыхался, с трудом передвигал ноги. Я брал его "на прицеп" и тащил за собой. Он очень хотел похудеть, но, пообедав, набирал ещё кучу продуктов и спиртного в номер. Всё съедал до крошки и выпивал до капли.
Я посоветовал ему на работу и с работы пешком ходить.

-Пробовал,- говорит,- только на пути "забегаловка". Не могу мимо пройти. Зайду,
кружки три-четыре пива пока не выпью, не успокоюсь... и так утром и вечером...

- Да,- говорю,- тогда тебе лучше ездить на работу...

Ушёл я на пенсию, когда мне исполнилось семьдесят пять лет. Мог бы и дальше работать. Я был забойщиком. Когда сдавал шкуры, мои не проверяли: знали, что я привожу только высшего качества. А тут развал начался. В хозяйстве животных кормить плохо стали... на их шкуре такое отношение сразу отразилось.

Привезу сдавать - мне стыдно: Павел Ермолаевич привёз! Значит, отличные!
А они бросовые... Другую работу не предложили. Вот и стал я настоящим пенсионером.

Детишки наши выросли, своими домами стали жить. Остались мы с моей Раей.
Стала она похварывать и слегла совсем. Два года я ухаживал за ней, очень горевал. А она меня утешала. Как-то говорю ей:

- Что же ты делаешь?.. Болеешь, не встаёшь... оставишь меня одного, как мне быть?
А она улыбается мне через силу:

- Не переживай. Ты хороший отец, дети тебя любят...

И я, и мой собеседник не сдерживаем беззвучных слёз.

Нам принесли чай, булочки.
Я беру свой чай, благодарю.
Павел Ермолаевич также пододвигает к себе чашечку, отпивает глоточек:

- Спасибо! Вкусный чай!

Внутри меня противно пискнуло: а ты не похвалила!

- Так сложилась жизнь,- продолжает Павел Ермолаевич,- нас долго отучали верить в Бога. Я не знаю молитв, но искренне благодарю Господа за прожитую жизнь, за мою Раю.

Сейчас моя семья разрослась. Нас с внуками и правнуками более сорока человек! Дети уважают меня, любят, все зовут к себе жить. Я им сказал, чтобы не обижались: на зиму буду уезжать к дочери Наде. У неё дочка инвалид детства. Нужна моя помощь.

А с весны до осени живу в моём доме в родном селе. Здесь и дышится легче. Кругом всё родное.

За всю нашу встречу я задала единственный вопрос:

-Что сейчас вас, Павел Ермолаевич, более всего беспокоит?

- Дома я оставил у хороших людей пёсика, моего Султана...
как он там без меня?..

Это была наша первая и последняя встреча с Павлом Ермолаевичем
Пономарёвым. В апреле 2014 года воина и гражданина-орденоносца не стало...


5.2 Навеки разлучённые
Дарья Михаиловна Майская

(Отрывок из повести: (Жизнь, как она есть")

(Любочке и её папе Роману есть посвящение в стихах – «Хлеб на стакане»).


Хмуро и сосредоточенно идёт по улице ещё не старый, скорее зрелый, седеющий мужчина. Встречные первыми здороваются с ним, поспешно уступают дорогу, останавливаются, долгим взглядом провожая удаляющуюся фигуру.

В кабинет председателя сельсовета он входит без стука, не спрашивая разрешения.
- Андрей Филиппович! Очень рад, заходи.
Председатель радушно встречает уважаемого на селе человека. И он проходит, опускается на предложенное место, продолжая хмуриться и даже морщиться, как от сильной боли или досады. Наконец заговорил. Его слова, тяжело протискиваясь сквозь сжатые зубы, так же тяжело падают в пространство.
- Вот что, председатель. Вызывай сына Романа из армии: не нужны нам его жена и дочь… пусть сам решает, как быть с ними дальше…

Если бы сейчас с ясного неба грянул гром или… или приблудный кот, растянувшийся на полу, вдруг заговорил, председатель не был бы так поражён. Отвернувшись к окну, он долго молчит, не замечая, что губы его беззвучно шевелятся, а руки то беспорядочно двигаются, то замирают на коленях. Наконец, шок стал проходить.

- Да ты что! Ты понимаешь, с чем пришёл ко мне?!
Андрей Филиппович встал, глядя себе под ноги, повторил:
- Вызывай.
И разом сникнув,  побрёл к выходу.

Оставшись один, председатель задумался. Роман – высокий, статный, точная копия отца, привёз жену из Владимирской области. Вот ведь бывает: далеко уехал, а судьбой его стала землячка, девушка из соседнего села, она также уезжала во Владимир.

Против Романа она росточком маловата, но густые русые волосы, заплетённые в тугие косы, удивительной белизны зубы, красота улыбки притягивают к ней взгляды. А до чего работящая! То она на огороде с тяпкой, то на лугу с подойником – всегда сама ходит доить корову, жалеет свою свекровь… а в дом войди – всё в кружевах, крючок в её пальцах так и снуёт.
Дочка у них с Романом родилась. Отец её ещё и не видел…
Что же у них случилось?

Андрей Филиппович снова идёт по улице. Его шаг приобрёл обычную твёрдость, губы почти улыбаются, глаза потеплели. Он вспоминает.

Роман, его любимец, уехал во Владимирскую область на заработки: тяжело стало с прокормом в селе. Не голодали, конечно, как другие, но жить в натяг, не привыкли. Письма сын писал часто. И вот, такой молодой - в армии не отслужил – в письме спрашивает разрешения жениться. Понятно стало: разрешай – не разрешай – женится. Позвали его с избранницей домой. Приехали… Нюся всей семье по душе пришлась и скоро стала их невесткой.
Как-то собрались они в кино, спросил:
- Роман, любишь свою жену?
- Больше жизни!
- Тогда вернитесь, нечего вам в клубе делать.
Обнял Роман жену за плечи и повернул домой.

…Захаровна от калитки не отходит, ждёт мужа, то и дело руку к глазам козырёчком прикладывает – не идёт ли?
Идёт! Еле дождалась, пока он к дому подошёл.
Был у председателя?
- Был.
- Говорил с ним?
- Говорил.
Андрей Филиппович с женой идут в дом. Сноха нянчится с годовалой дочкой. Повеселевшая Захаровна говорит нараспев:
-Нюсь, давай Любушку купать и спать укладывать, а потом обедать будем, отец пришёл.

Отец проходит, садится. Он любит эти минуты. Внучку ему редко на руки дают, а тут можно подержать: сноха пелёнки-распашонки собирает, свекровь за горячей водой  сходила, ванночку на табуретки устанавливает. И тут открывается дверь, входит сельский председатель.

Растерялись хозяева, но вода налита, девочку надо купать. Бабушка берёт внучку у деда, опускает в ванну. Ребёнок радостно шлёпает ладошками по воде. Молодая мама и бабушка купают дитя. Кажется, четыре руки принадлежат одному человеку, так споро и согласно они действуют: растирают, смывают; а два голоса, как руки, сплетаются, рассыпаются, нежат, ласкают…

Забыв обо всём на свете, мужчины приобщаются, как к таинству, к этому чуду на земле. Ласковые голоса пробудили в них забытые ощущения: и это уже они сидят в ванночке, а мама тёплой водичкой поливает им голову, плечи. Нывшие ушибы и царапины под мамиными нежными руками успокаиваются, заживают. Голос мамы  нежный, напевный – с гуся вода, а с сыночка моего ненаглядного, хвороба. И отец тут же, весело смеётся – здоровый мужик растёт мне на смену! Мама продолжает: водичка- водичка, умой моему Андрюшеньке личико…

Нюся поднимает Любочку, бабушка, как облачком, обвивает её пелёнкой…
Действо, как счастливый сон, промелькнуло и закончилось.

- Что же будем делать, Андрей Филиппович?
- Ничего…
И вдруг этот большой сильный мужчина заплакал.  Ладони, с детства не вытиравшие слёз, не слушаются его. Неловко, как слепые щенята, тычутся они в щёки, под глаза и нос. Прерывистым от слёз голосом он говорит:
- Роман не видел свою дочь. Не видел, как она на него похожа, не видел, как она улыбается, как плачет. Не видел, как его жена и мать купают его ребёнка.
Мой сын не видел того, ради чего мы живём.
- Это всё так. Но сколько осталось ему служить? Несколько месяцев. Пусть спокойно дослужит, не тревожь его. Не навсегда Роман лишён этого счастья, оно ждёт его.
Мудрый председатель, как ты жестоко ошибся!
Лето  1941  года только занимается.

Маленькой Любочке идёт второй год…
Она не знает, что среди родных любящих лиц нет ещё одного родного лица, папиного.
А ещё не знает Любочка, что началось самое страшное на свете – война. И не понимает девочка, почему мама, получая белые листочки, всегда радовалась, кружилась с ней по комнате, смеялась и тормошила её, а тут – упала, не встаёт.
Бабушка и дедушка так жутко запели, что её сердечко затрепетало от ужаса и тревоги, и полились слёзы из её глаз, первые слёзы сироты – война навеки разлучила отца и дочь, так и не увидевших друг друга…

5.3 Война. Начало и конец
Дарья Михаиловна Майская

Война. Конец мечтам благим.
Конец на жизнь реальным планам.
А вдруг процесс необратим?
О том и думать не хотим:
Дадим отпор "гостям" незваным.

Война. Начало злу. Смертям.
Разлуке и ночам бессонным.
Окопам и госпиталям,
Сединам ранним матерям
И сообщеньям похоронным.

Война. Взросленье у станков.
Труд на полях с утра до ночи.
Пора посмертных орденов,
Известия со всех фронтов.
И ожидание сверх мочи.

Война. Пришёл и ей конец.
Победе мир весь салютует -
Нам возвестил о том гонец:
Победа! - Вот войне венец!
А люди плачут и ликуют!

5.4 Солдату Победы
Дарья Михаиловна Майская

Вдохновил
Марат Жусипалиев
произведением "Ко дню Победы",
посвящённым своему отцу.
 
***********************************

Солдат войны пришёл домой с победой
Не отдыхать, не почивать на лаврах -
Его встречали плачь, но не литавры,
И не фанфары - их звук ему неведом -
В ушах его гремят орудий взрывы;
"В атаку, в бой, за мной!" - призывы.
И с ними шёл он по земле родной,
Трудился истово, детей растил
Уверенно и мудро, без надрыва.
Вёл быт свой без избытка и затей,
Без почестей, хвалебности речей
-Хотя за всё он кровью заплатил-
Сошёл в могилу скромно, как и жил,
Обрёл покой и не смутил ничей...

5.5 Разговор с отцом
Дарья Михаиловна Майская

Ты старый, мудрый, мой отец.
Ты много видел, знаешь много.
Скажи, в чём сила, смысл, кому венец
Сулит по жизни трудная дорога?

Ответь, отец, нет сил понять,
Что главное, а что второстепенно.
Что будет вечно на Земле стоять,
А что появится и пропадёт мгновенно.

Всё важно: и падение, и взлёт,
И каждая песчинка во Вселенной.
Но лишь одно останется нетленно –
На поле брани гибель за народ.

5.6 Артподготовка
Дарья Михаиловна Майская

В комнату через распахнутое окно  вместе с потоком живительного майского воздуха, смешанного с ароматом первоцветов, ещё клейких листочков берёз, лип и клёнов, голосами ребятишек, пением птиц, шелестом листвы, - врываются отголоски духового оркестра.

Зинаида тяжело подходит к окну, смотрит, слушает. Этот коктейль звуков, ароматов, ярких красок проникает во всё её существо - кожу, кровь, чувства. Наполняет её забытыми, но не утраченными ощущениями молодости, радости, праздника...

Женщина улыбается, приветствуя и этот день, и это, такое редкое в её годы, прекрасное состояние души. Чашечка утреннего чая с молоком довершает неожиданную, словно с небес спустившуюся на неё благодать.

Зинаида выходит в скверик перед домом, опускается на скамейку. Ничто не нарушает её покоя. Напротив, шелест листвы, звон птичьих голосов, мелькание бабочек настойчиво напоминают ей что-то далёкое-далёкое.

И вспомнилась Зинаиде её молодость, да нет, юность, ведь было ей чуть за шестнадцать... Она учится на медицинскую сестру, ей всё  нравится, жизнь прекрасна!

...Война...с первого же дня их курс отправили на фронт. Девушка, почти подросток, трудится на кровавой ниве, вытаскивая раненых с поля боя, переносит их на носилках в железнодорожные составы или здания, шалаши или избы, смотря по обстановке.

Она уже не плачет над ранеными и покалеченными, но точно отработанными движениями рук перевязывает, переворачивает и перекладывает их, сводя к минимуму боль страдальцам от её жизненно необходимых действий.

Днём или ночами, когда нет боя, собираются бойцы и медички в землянках. Часто раздаются оттуда пение, смех, весёлые шутки... И уже не замирает её сердечко от сознания, что после очередного боя половина этих прекрасных людей не вернётся  сюда, а может быть и её самой не будет.

Девушки заводят скорые романы, которые тогда имели совершенно иное значение или... вовсе никакого значения не имели: после очередного боя одного из пары, а то и обоих, может не оказаться на этом свете.

Но Зиночка не может судить об этом правильно - у неё ещё не было ни одного романа. Что-то формирование девушки затянулось. Подружки такие пухленькие, с прекрасными формами, весёлые. Засмеются - колокольчиками серебряными заливаются.

А она... вот уж точно - гадкий утёнок: длинная, нескладная. А что до глаз чУдной красоты, аристократического рисунка носа и губ, как на картине художником выписанных, так их никто и не видит. Ведь сидит она молча в тёмном уголке, что-то пальцами на острых коленочках перебирает.

Не замечает её сильный пол. И сердечко Зиночки не затронуто пока, ровно, как мамины часики, тикает.

Но Богом спасаема девушка. В этой страшной сечи она, как заворОженная, целёхонька и здоровёхонька.

Четвёртый день нет боя. Эх, живи да радуйся!
Девчонки вовсю наводят красоту: моются, сушат волосы и
накалённым на пламени горелки от гильзы (лампы были редкостью)гвоздём
"наводили кудри! Одежду стирали тщательно - и из гигиены, и из
русских военных традиций - в бой идти в чистой одежде! Утюгов не было -
это у санитарок - выстиранные бинты проглаживали. А остальные
одежду на ночь под себя, как подстилку раскладывали. Аккуратно, по складочкам.
Утром принимали подстилку - тонкое одеяло, а одежда, как выглаженная!

В палатке висит огромный плакат, почти во всю площадь которого огромный красный флаг! А краска-то, если её потереть наслюнявленным пальчиком, остаётся на нём - вот и румяна тебе, и помада.
Брали кусочек мела - пудра! На гвозде оставалась копоть - прекрасное натуральное средство, заменяющее тушь.
Это гражданские девушки смешивали гуталин с мылом, варили и применяли
в качестве туши... Не дай Бог, дождь - глаза выест и по лицу мгновенно растечётся чёрными безобразными потёками.

Зиночка, кроме чистоты, ни о чём не думала. Не надо ей этого пока было.
Дремала её женская натура...

 Вечером собрались в землянке. Сидят бойцы, покуривают, истории, одна интересней другой, рассказывают, фотографии рассматривают.

Вдруг Маруська говорит:

-А вы знаете, что я вам расскажу про нашу Тихоню?
Все сразу повернулись в тёмный уголок, где обычно сидела Зиночка. Это её Тихоней за молчаливость и смиренный нрав прозвали.

- Что ты про неё расскажешь? - весело спросил заправский весельчак и балагур Володька. - Уж не влюбилась ли наша Тростинка?

- Этого я не знаю, но я слышала, как она пела какую-то песню. И по радио так красиво не поют!

Все оживились, никто и не знал за Зиночкой такого таланта. И понеслось со всех сторон: спой да спой...

Зарделась девушка, даже слёзы выступили,  спасибо, полумраку в её уголочке, никто этого не заметил. Но так долго привлекать внимание к себе для неё было мучительнее стеснения и она запела:

- Скажите, девушки, подружке вашей,
Что я ночей не сплю, о ней мечтаю...

Волнующий грудной голос с переливами, с затаённой грустью; сдерживаемой, но рвущейся на свет, пробудившейся тоской по большому чувству - настоящему, всепобеждающему,- отозвался в каждой душе, казалось, убитой войной, близкой смертью, для восприятия этого великого дара!

- Мишина... Зинаида... к командиру, - голос посыльного оборвал зародившееся, но крепнущее и набиравшее мощь чудо пения!..

Выбралась Зина из землянки - ночь глубокая, на бездонном небе звёзды, кажется по кулаку, такие крупные, сияют. Красота, тишина - сказочные! Но некогда любоваться. Бежит, торопится Зина к командиру. Явилась, только доложить об этом  по форме собралась, командир прерывает:

-Вот, товарища нужно проводить в штаб. Вернёшься - доложишь. Выполняй!

Идут. Сначала лесочком. Да какой там лесок, так, группка деревьев. Вышли на поле. Темень - как в банке с чернилами. Идут молча, след-в-след. Каким шестым, десятым чувством проводница узнаёт дорогу в этом бескрайнем поле?!

И тут мрак и тишь разорвал орудийный залп, другой, третий. Артподготовка!
Гул, грохот, свист, вспышки... А эти двое оказались в самом центре ада.

Ужас и смятение охватили Зину. И что может быть ужасней оказаться в ревущей, стонущей, вставшей на дыбы, ливнем осыпающейся земляной лавины!

Вдруг "товарищ" хватает Зиночку за плечи и валит на землю. Со всех сторон падают, взрываются снаряды. Где небо? Где земля? - всё страшная бездна.

Зинаида, как за спасительную соломинку, уцепилась за мужчину, единственную её надежду на спасение. А он... стал срывать с неё одежду.

Ужас от взрывающегося пространства померк и отступил в сознании девушки перед, как ей уже казалось, озверевшим чудовищем. Яростно сопротивляясь, она никак не могла вырваться, и они клубком катались по клокотавшему полю.

Земля взрывалась в местах, где за секунду до этого находились два тела, такие, в сущности, слабые перед созданной человеком стихией.

Взрывы изрыгали горы земли, засыпая двоих, находившихся в адских объятиях, следовали за несчастными,опережали, кружили со всех сторон, но... живая цель им не далась.

И вдруг ... тишина... оглушительная, одуряющая, неземная,.. кос-ми-чес-ка-я...
обвалилась над ними, полем, миром...

Зина и её подопечный встали с земли, надо бы сказать: не глядя друг на друга. Но из-за вновь навалившейся темноты, ослеплённые вспышками, они вообще ничего не видели.

Отряхнувшись, поправив растерзанную одежду, девушка пошла вперёд. Мужчина следовал за ней, поддерживая свою проводницу в её молчании.

Благополучно дошли они до места назначения и более уже никогда в жизни  не встретились...

Не в силах оставаться на месте от нахлынувших воспоминаний, женщина поднялась, опираясь на удобный бадик. Ласковое солнце заглядывает ей в глаза, как своей старинной знакомой...

Зинаида направляется к выходу из скверика. Вдруг на пути возникает её подружка,
молодая женщина, почти девушка, но вот что-то объединяет их. Почти неуловимое,
необъяснимое, но такое крепкое, такое настоящее.

Эта пара тихим размеренным шагом направляется по улице
к дому Зинаиды Петровны. Они обе знают, что сейчас поднимутся на второй этаж,
поставят чайник, фрукты, сладости и вкусности к чаю.

Сегодня они расположились в гостиной. Зинаида растревожила душу воспоминаниями
и не хотела отрываться от них.

- После той ночи с артподготовкой, - вдруг заговорила Зинаида, - всё пошло для меня своим чередом, как и прежде.

Её молодая наперсница удивлённо подняла брови, но ни единым звуком не выдала своего удивления, непонимания. Она знала, что будет рассказ и понимание придёт...
А с ним новое чудо под заглавием "Жизнь"...

- Воюем... Всё, как и всегда - бой, смерть, кровь, стоны... радость побед,
горечь и боль неудачных атак.

На меня по-прежнему никто не обращает внимания. Как-то вызвали меня в штаб,
уж не помню, кому-то сделать перевязку. И тут я увидела его...
Даааа... его.
Он был старше меня лет на двадцать, да всего-то, лет сорок. Мне показался старым: у него был основательный живот, какое-то дряблое лицо, толстые оттопыренные губы,
сальные волосы торчали в разные стороны. Мы мельком глянули друг на друга.
"Какой неприятный", - подумалось мне.

Оказалось, нам прислали военного хирурга. Стали работать бок о бок.
Как это случилось? Не знаю. Я стала с ним... жить. А, когда мы подступили к границам Венгрии, я была на шестом месяце.
Меня комиссовали, и я вернулась в родительский дом на Украину.

Мой позор был закрыт, когда кончилась война и он приехал за мной и нашей маленькой дочкой Ларисой... его копией...

Мы срочно зарегистрировали брак, так как мужа направили для дальнейшего прохождения службы в Германию.

Я за эти годы расцвела. Моя красота, моя стать были такими яркими,
но не от счастья. Возраст пришёл. Я уже и сына родила, Мишку.
Он родился моей точной копией.

Всюду, где мы появлялись, все говорили много ласковых слов детям, а мужу
говорили, что очень счастливый дедушка, имея таких внуков и дочку.
Это его просто бесило!

И вот его перевели служить в Россию главным врачом госпиталя лётной части.
Было смешно смотреть, как он прихорашивался, собираясь на службу. Его
самолюбие страдало и он всячески показывал мне, что пользуется вниманием
женщин и отвечает им взаимностью.

Однажды, когда я обувалась в передней, собираясь уходить, я услышала,
что он схватил трубку телефона и стал громко говорить, что сегодня они могут встретиться.
Я вошла, спокойно взяла у него из рук трубку, она очень тяжёлая, угольная. Но я, не раздумывая, с розмаху приложила её к ненавистной черепушке мужа.

Кровь струйкой потекла из рассечённой кожи. Всё обошлось - не убила...
Но мы развелись. И с тех пор я живу одна...

За время этого рассказа, кажется, Зинаида состарилась лет на десять-пятнадцать.

Она устало отодвинула от себя недопитый чай, посмотрела на свою подругу
долгим взглядом, кажется соображала - как она здесь оказалась?

Очень скоро Зинаиды не стало. Она будто выполнила свою главную миссию в этой
жизни и оставаться в ней уже не находила смысла...
 

6.1 Большая война на малой родине. Пролог
Валерий Павлович Гаврилов
 
Пару лет назад вдруг вспомнились бабушкины рассказы. Это было в восемьдесят втором. Скоропостижно ушел из жизни дед. Хотя и установил себе срок ухода.

- Вот помрет Брежнев, и мне пора на покой – как-то раз сказал он.

  И добавил:

-Начнется в стране…не пойми, что… не хочу это увидеть.

  Дед умер через три дня после Леонида Ильича. На бегу умер. К автобусу торопился. Бабушка не понимала, как теперь жить одной. В большом пустом доме. Родители тогда еще в Опочке жили. Мама у бабушки ночевала. По выходным я из Пскова приезжал. Вот бабушка и рассказывала про старые времена. Не все запомнилось, но все же.. Особенно про военные годы. И так меня потянуло в эту деревеньку Пружки. Где я не был никогда. Приехал. Дом прадеда стоит, старый военный аэродром – вот он! Не зарос почти… Стою я, и кажется мне, что вокруг меня в тонком пространстве все предки мои собрались. С восемнадцатого века начиная…А может и раньше. Смотрят на меня. Шепчут друг другу:

-Смотри! Потомок наш! Приехал! Вспомнил!

  И наказали мне предки мои писать. Обо всем, что помню. Вот и пишу. Так появился цикл рассказов о войне. Даже и не рассказы… Мысли не вслух, положенные на текст. Без жанра. Ведь мыслят люди без жанра. Просто мыслят. Вспоминают, размышляют.
Итак, мысли не вслух. “Большая война на малой родине”.

   Продолжение здесь   http://www.proza.ru/2020/02/21/743

6.2 Из русской деревеньки история, да про еврея Яшу
Валерий Павлович Гаврилов
   
Детство – пора счастливая. А дошкольное детство – еще и беззаботная. Как бы. Помощь по хозяйству никто не отменял!

  А вот что не нравилось мне в детстве – так это болеть!  Улица зовет! А ты лежишь, потеешь, закутанный в одеяло. “Таблетовки” горькие, молоко горячее, с медом или с содой. Горчичники кусачие, “дышание” над вареной картошкой. В носопырку сок луковый из стеклянной пипетки…Жуть!

  Спасали только сказки вслух, да бабушкины рассказы о житии в прежние времена.

  Однажды бабушка моя Татьяна, мама папы моего, урожденная деревеньки Секачи, что южнее Опочки, рассказала мне забавную историю. Поведать ее решил миру. Пока помню. Да, забыл сказать, Опочка - это Псковщина.

   Дело было осенью. До войны. Картофель выкопали, высушили и теперь на хранение в подполье таскали. Дом большой был. Потом войну пережил. Но я видел только его фотографии, да большие филенчатые двери, которые сохранились и стояли под поветью…В 60-е на месте старого дома возвели новый. Поменьше да проще.
   Так вот, вернемся к рассказу. Совпало так, что с окошком в передней комнате дома случилась проблема. Стекло треснуло. Позвали мастера –стекольщика. Не помню точно, из какой деревни, но он был еврей. Звали его Яков. Яша, значит.  До войны в Опочецком районе было довольно много евреев. Они занимались, в большинстве своем, разными тонкими ремеслами. Одежду шили, обувь производили, ну и по дереву да стеклу тоже работали. В любом тонком ремесле сноровка да талант необходимы.
    Так вот, пришел этот Яков, да стал заниматься своим делом. Его предупредили:

- Гляди, Яша, тока в подпол не ввалися!  Дырка распахнута! Лятеть высоко, ежели тудысь кувырнесси!

    Лаз в подполье был далеко от окна, но зная о некоторой суетливости и забывчивости Яши, постарались максимально заострить его внимание на вопросе. Яков бил себя в грудину и обещал в подвал не нырять!

- Азьйо, я дурак!? Я зе визю !  Азьйо, я тута, а яма тама! – с уверенностью обещал мастер.

Я привожу здесь его говор таким, как мне пересказывала бабушка. Это была смесь характерной картавости с местным говорком. Загадку представляет только вот это “Азьйо”.
   Меня это заинтересовало, и я спрашивал, что означает это слово. Бабушка не ответила ничего вразумительного, только добавила, что все евреи тогда так говорили. Приставляя к любой фразе это интересное “азьйо”. Может, кто растолкует?

 - Можа, закрыть подвал? Пока Яша работая? -  вполне рассудительно предложила прабабка моя – баба Нюша.  Но все отмахнулись:

- Тягать картоху надоть! Дош пойде, каво тада?

   Да и Яша уверял:

- Азьйо, я дурак!? Я зе визю !  Ляботайте! И Яся ляботать будеть! Азьйо, вот так вот!

   Ну, так, значит так. Все занялись своими делами. Только вот когда притащили пару очередных ведер с перебранной картошкой, увидели, что нет Яши подле окошка!  Ринулись к открытому лазу, да так и застыли!

   Яша лежал на дне довольно глубокого подполья, раскинув руки и ноги. Рот был приоткрыт, глаза закрыты!

- Убился, окаянный!
- Ахти, тошненько!
- Никак, померши?

- Чаво затряшшали! Тянуть надоть яво оттудыва!- наконец рявкнул кто-то из мужиков.

   И тут Яша открыл глаза. Поморгал, и с видом блаженного осмотрелся!  А потом удивленно вымолвил:

-Азьйо, а хде я?

  Струхнувший, было, народ выдохнул, а прабабка сплюнула сердито и крикнула:

- В ж(попе) ты!  Тябе ж гутарили – не ввалися!!  Напужал до смертушки, атюканик!

   Мужики помогли Яше выбраться, женщины захлопотали чайку горяченького.  Яша оклемался и потихоньку взялся за работу. И все оглядывался на яму:
-Азьйо, как зе так! Азьйо, больно!

   И он трогал шишку на затылке. Видать, об столбик деревянный приложился.

   Вот такой  незатейливый рассказик о дружбе и жизни народов в Опочецкой глубинке. Надо добавить, что в те времена Опочка входила в состав Калининской области, а не Псковской, как ныне.  Псковщина была севернее.
   А с момента оккупации в 1941 году, Опочецким евреям туго пришлось. Они почти все остались на месте. Не эвакуировались. Местный их предводитель уговорил остаться. Мол, при немцах порядок будет. А 10-14 июля немцы заняли город.
   В 1942 году собрали  всех евреев, вывезли в лес, да и расстреляли. Теперь на том месте, в направлении Варыгино, обелиск стоит памятный.  А в самой Опочке сохранилось еврейское кладбище. После войны никто не посещал те могилы. Все родственники в земле лежали. Там, под Варыгино. Племянницу прадеда моего чуть не расстреляли. Темненькая была, да и по лицу – то ли еврейка, то ли цыганка, то ли с югов. Как-то уговорили фрицев.  Как уговорили– кто же теперь расскажет?  Возможно, вступились немцы. Те, которые расквартировались в деревне Пружки. Предполагаю, летуны там были. Ведь рядом – аэродром! Рассказывают, они были вполне себе на людей похожи. В отличие от головорезов “Мертвой головы”, латышских националистов и других извергов из зондер-команд. Война перемешивает людей. Плохих и хороших. В одной большой мешалке. Плохо это.

   А совсем недалеко от Секачей, если дальше по дороге,спряталась в лесу деревня Артюхово. Там не было евреев. Маленькая русская деревенька. Сеяли-пахали. Но осенью 1942 г. пришли   каратели и планово расстреляли 52 человека, жителей деревни. Для порядку...Вдруг партизанам крынку молока подадут.Затем оставшихся детей заживо сожгли в домах и постройках. Двадцать восемь дворов спалили дотла. В память о невинно убиенных был воздвигнут мемориал. Был я в юности в той деревне. У мемориала голову склонил. Как-то там сейчас? Говорят, не живет уж никто. Надо будет съездить, посмотреть. Погрустить.

  Примерно в то же время были расстреляны жители деревень Меленки,Барканы,Гнилки,Стрехно, а дома сожжены.

  В июне 1944 года в деревню Кудка почти ежедневно из Опочки приходили крытые машины с людьми и подъезжали прямо к дому, где расположилось отделение гестапо.А затем людей вывозили за деревню в Ровные Нивы и расстреливали. За связь с партизанами.Вот и бабушкину младшую сестру Лидию расстреляли.
  Кудка-это совсем рядом с деревней Пружки. Где мама моя и бабушка в то время в оккупации находилась. Пружкам повезло. Лесов близко не было густых.

                Ноябрь 2019

  Рассказ основан на воспоминаниях. Использованы также материалы из "Книги Памяти" Псковской области по Опочецкому и Красногородскому району 1994г.

   Иногда, рассматривая фотографии старого дома, я пытаюсь угадать, в каком окне Яша стеклышко менял. На фото – он, тот старый-старый дом. А возле дома - бабушка и отец. В далекие 50-е.

   А еще представить пытаюсь, как это можно, поставив женщин и детей на край ямы, палить в них. Не могу представить. Может, и не люди были те, стрелявшие. Может интеллект какой-нибудь. Искусственный.

Очень интересная рецензия к рассказу от автора

Рецензия на «Из русской деревеньки история, да про еврея Яшу» (Валерий Павлович Гаврилов)

Попробую ответить на Ваш вопрос по поводу словечка "Азьйо". Если моя догадка верна, то "Азьйо" - это слегка исковерканное немецкое "Also". Яша же наверняка изъяснялся на идише. А "Also" в немецком означает "итак", "значит" - такое немецкое слово-паразит.
С уважением.

Лука Сатин   26.11.2019 23:55

Интересная догадка! Спасибо! Вспоминаю нашу учительницу немецкого языка...Она часто употребляла слово "Also"!

- "Also", und gehen wir weiter! - говорила она, имея ввиду, изучение сегодняшней темы урока...
Будучи в Германии, также часто наблюдал употребление этого слова для связи речи, так сказать...

Учитывая картавость Яши ,и особенности восприятия языка , бабушке запомнилось именно "Азьйо" ....

Возможно, одной загадкой детских воспоминаний стало меньше!
Спасибо! С благодарностью и уважением, Валерий

6.3 Мальчик и Заветный камень
Валерий Павлович Гаврилов
 
В детстве я не выпивал, не курил и почти не дрался. Как, впрочем, и теперь.

  Мне некогда было этим заниматься. Было много иных увлечений и занятий. Шалить, правда, иногда шалил. И даже бедокурил.

  Одним из любимых занятий было прослушивание грампластинок. В том числе, старых, на 78. Были такие. С высокой скоростью воспроизведения.

   Дома у нас стояла  замечательная радиола “РИГОНДА” Рижского радиозавода имени А.С.Попова.  Это был большой и очень стильный аппарат 1-го класса, начало выпуска которого, совпало с годом моего рождения – 1964.

   В доме у дедушки тоже имелась  хорошая музыкальная машина – радиола “Латвия” латвийского завода ВЭФ.  Ее выпускали с 1959 года вплоть до года моего рождения. До 1964-го. В те времена крупным городам отводили определенные диапазоны частот, поэтому на шкале радиолы были надписи с названиями городов. Москва, Ленинград….Сталино!  Теперь уже мало кто помнит, что именно так назывался с 1929 года по 1961-ый город, который теперь мы знаем как Донецк. А еще раньше он назывался Юзовка.

   В общем, мне было на чем слушать пластинки. Звук у  радиол был хороший, ламповый.

    Я любил слушать сказки. Например “ Про зайца с длинными ушами” в исполнении гениального сказочника Николая Литвинова.
 
   Нравилось слушать песни. Разные. Народные, хороводные, военные. Даже иностранные! Просто обожал  “ Devojko mala” (Маленькая девочка)  Предрага Гуне Гойковича. На сербском языке. Мог слушать ее часами. Между делом, что-нибудь рисуя или мастеря. Немного позднее у меня появились миньоны с песнями Высоцкого. "Кони привередливые","Скалолазка", "Братские могилы".

   Песни Высоцкого военной тематики, подкрепленные рассказами деда и бабушек о тех лихих годах, сформировали мое отношение к нашей истории. Научили чувствовать и понимать боль и страх, которые несет людям война.

   Но Высоцкий вошел в мою жизнь чуть позже.Миньоны вышли кажется в 1975 году. А до них совершенно неизгладимый след в моей памяти оставила одна очень старая пластинка, которая имелась в небольшой коллекции в доме моего дедушки .

  Это была печальная и пронзительная песня “Заветный камень”.  Вот написал сейчас название, а уже мороз по коже…Песня – легенда. Песня, в которой предельно точно передан трагизм начала войны. И оптимизм победы.

   В основу песни  положена реальная история советского моряка, оборонявшего Севастополь в далеком 1941 году.  По горячим следам событий.

   Певец пел, а по моему юному телу шли мурашки.  Мощный бас оперного певца то вздымался лавиной,  будто  холодная морская волна, то затихал, как туманная даль.

   Перед глазами, как наяву, вставала реальная картина происходящего. Трагическая картина. Я представлял себя, то тем матросом, умирающим от ран и сжимавшим в руке заветный кусочек гранита, то одним из его друзей моряков. Или  тем молодым черноморским матросом, который взошел на утес, уже очищенный от фашистской нечисти.

   Кто исполнял песню, не помню. Пытался выяснить, прослушивая разные записи… Нет, не то! Ближе всех к тому исполнению – советский оперный бас Алексей Павлович Королев. Очень похоже по манере исполнения. Спокойно, ровно, без вокальных излишеств.  Запись 1947 года…Но тот бас, поразивший в детстве, был ниже и трагичнее… Наверное, уж никогда не узнаю.
 
   Понимая, что любые слова будут недостаточны, просто привожу текст песни:

   Текст

 Холодные волны вздымает лавиной
Широкое Черное море.
Последний матрос Севастополь покинул,
Уходит он, с волнами споря.
И грозный, соленый, бушующий вал
О шлюпку волну за волной разбивал.

 В туманной дали
Не видно земли,
Ушли далеко корабли.

 Друзья-моряки подобрали героя.
Кипела волна штормовая.
Он камень сжимал посиневшей рукою
И тихо сказал, умирая:
«Когда покидал я родимый утес,
С собою кусочек гранита унес...

 И там, чтоб вдали
От крымской земли
О ней мы забыть не могли.

 Кто камень возьмет, тот пускай поклянется,
Что с честью носить его будет.
Он первым в любимую бухту вернется
И клятвы своей не забудет!
Тот камень заветный и ночью, и днем
Матросское сердце сжигает огнем.

 Пусть свято хранит
Мой камень-гранит,
Он русскою кровью омыт».

 Сквозь бури и штормы прошел этот камень,
И стал он на место достойно.
Знакомая чайка взмахнула крылами,
И сердце забилось спокойно.
Взошел на утес черноморский матрос,
Кто Родине новую славу принес,

 И в мирной дали
Идут корабли
Под солнцем родимой земли.

“Заветный камень”
Б.А.Мокроусов, А.А.Жаров , 1943 год.
         
   Эту песню первым на широкую аудиторию вынес  Л.О.Утесов. В 1944 году.  Наверное, многие помнят ее именно в этом исполнении, так как певец пел ее и позднее. У Утесова песня  звучит мягче и менее трагично. По - эстрадному. Хотя и душевно.

   Исполнение же от оперного баса просто потрясает до глубин души. Пронзает насквозь. Быть может потому, что запись была сделана почти сразу после войны, и с пластинки  слышалось  ее зловещее дыхание? Дыхание войны.

   И это дыхание передалось мне, пареньку из 60-70-х годов прошлого столетия. И теперь оно живет со мной. Не покидает. Напоминает. Уже в 21 веке.
               
Здесь ссылка на исполнение песни “Заветный камень А.П. Королевым. 1947 год.

http://www.sovmusic.ru/download.php?fname=zavetni4

Вот сейчас прослушал. И слезы на глаза! Вспомнилось и детство, и дедушка с бабушкой,и большой дом, и вкусные бабушкины пышки...И снова почудилось дыхание того времени.


7.1 День Победы
Григорий Рейнгольд

День Победы

Вспоминаю, как праздновали день Победы в 60-70 годы прошлого века. Как я полагаю, это были лучшие времена в истории нашей страны, долгий мир и относительное благополучие.
В этот день взрослые были какими-то особенно тихими, несколько пришибленными. Праздник со слезами на глазах, это не метафора, это физический факт.
Садились за стол, и первый тост был не за Победу. Первый тост посвящался тем, кто не пришёл с войны. Пили не чёкаясь, перечисляя поимённо погибших родственников. Мой дед Михаил Аронович, двоюродные дяди Яков Зиновьевич, Григорий Борисович.
Потом уже пили за Победу. Рассказывали, но всё больше о жизни в тылу, об эвакуации, бомбёжках поездов. Среди нашей иркутской родни выживших фронтовиков не было Помню, отец сказал, что погиб его двоюродный брат, мой полный тёзка Григорий Борисович Рейнгольд. Вспоминали о госпиталях, раненых. Бабушка как-то сказала, что к ним в госпиталь (она работала врачом) привезли дистрофиков из Ленинграда, но все умерли, так как есть уже не могли. Говорили сквозь слёзы. Читали письма с фронта.
Пили за выживших фронтовиков, маминого брата Исаака, её дядю тоже Исаака, папиного дядю Якова... За тех, кто работал в тылу...
Иногда за столом оказывался фронтовик из дальней родни, или из друзей. Но они всё больше молчали, о войне почти не говорили. Но когда мы дети уже уходили из-за стола играть, доносились порой отрывки каких-то взрослых надрывных разговоров о чём-то очень тяжёлом. Часто во взрослых разговорах слышалось, что наших жертв в войне могло быть и гораздо меньше...
Пели песни, сквозь слёзы.
Опять взрослые пили за Победу, но тосты за Победу уже заканчивались словами «чтоб больше не было войны». Мир, который длился уже много десятилетий (впервые в нашей истории России) считался главным результатом великой Победы. Пили за мир.
Обычая надевать на себя «георгиевские» ленты тогда не было. Хотя ленты эти (ленты ордена Славы и медали «За победу над Германией...», ленты гвардейцев-моряков) активно изображались на открытках и плакатах.
Никто не подумал бы оформлять детскую коляску, как танк. Это сочли бы кощунством. Не было автомобилей с надписью «на Берлин!».
Никто не наряжал детей в гимнастёрки и пилотки. Хотя, если бы нам, тогдашним пацанам дали бы гимнастёрки, мы были бы в восторге.

7.2 Рассказы о войне
Григорий Рейнгольд

Рассказы о войне

Я старался ничего не сочинять

Я родился через 13 лет после окончания Великой отечественной войны, и поэтому у меня не может быть личных воспоминаний о ней. Не попал по возрасту на неё и мой отец, но воевал мой дед, Михаил Аронович Рейнгольд. Он погиб в начале 1943 г. Воевали почти все родственники, друзья и знакомые моих родителей, подходящие по возрасту. Половина из них погибла. Впрочем, даже многие из тех, кто не воевали сами, тоже знают войну не понаслышке, бывали под бомбёжками, видели смерть.
И так, хотя у меня и нет личных воспоминаний о войне, в моей памяти скопилось довольно много рассказов о довоенном, военном и послевоенном времени разных людей, участников Отечественной войны и её современников. Многих из рассказчиков давно уже нет в живых. Факты, приведённые в этих рассказах, невозможно проверить. Я прекрасно понимаю, что ни на объективность, ни на полноту они претендовать не могут. Во многом они противоречат друг другу, ведь и время было очень противоречивое. Но, кажется, для ныне живущих они должны быть интересны. В них Дух того времени, Правда того времени, Боль того времени. Работа на этим циклом ещё не закончена, сделано едва ли десятая часть от намеченного, есть вещи, к которым трудно подступиться, как бывает трудно прикоснуться к старой незаживающей ране... Не знаю, насколько у меня это получилось (ведь эти рассказы копились в моей памяти не один десяток лет), но я старался ничего не добавлять к ним от себя, ничего не сочинять!

1. Шутка

Прибыв на передовую, наша часть получила приказ занять оборону... Когда нам раздавали винтовки, то их оказалось по три на четверых солдат. Мы возмущались, но в ответ услышали шутку: «Не волнуйтесь, к вечеру лишние будут!»  Так и случилось.

2. Русская слабость

В только что взятом городке наши солдаты обнаружили целую цистерну спирта. Что тут началось! Наполняли не только фляги, но и котелки, кружки, пили чуть ли не из пригоршней... Через час нас построили. Какой-то большой чин ругался и требовал, чтоб все, кто пил спирт из цистерны, вышли из строя. Его тон не предвещал ничего хорошего, никто не двигался. Тогда он сказал, что спирт в цистерне был метиловый, пить его нельзя, можно ослепнуть и даже умереть. Всех, кто пил сейчас, увезут в санбат, наказан никто не будет. После этого многие вышли из строя, и их действительно сразу увезли. Сам я практически не пил, то есть попытался чуть-чуть выпить за компанию с другими, но проглотить эту гадость не смог и выплюнул. Было мне тогда всего 17 лет и пить я ещё не научился. А друг мой, парень бывалый, который выпил две кружки, не поверил, и, побоявшись наказания, остался в строю. К концу дня ему стало плохо, и он был отправлен в санбат. Жизнь ему спасли, но он ослеп...

3. Фотография

Это было в 1945 году. Мы вошли в один немецкий городок и на несколько дней остановились в нём. Как-то мы с товарищем решили прогуляться. На одном из домов увидели вывеску «Фотография» и зашли в него. Нам пришло в голову, что не плохо бы было сфотографироваться. Разумеется, мы были при оружии, как иначе на войне.
Нас встретил старик-хозяин. Он был страшно перепуган, думал, наверное, что мы хотим его убить. Немцы нас очень боялись. И не всегда напрасно: у многих наших солдат семьи были в оккупации и пострадали от немцев, были и такие, у кого жена, дети или родители погибли. Как они могли относиться к немцам? Бывало, что и не выдерживали у них нервы... Хотя перед входом в Германию зачитали нам приказ Сталина на этот счёт. За мародерство и разбой полагалось суровое наказание. Бывало, что наши солдаты на этом попадались и получали по полной катушке.
Так вот, хозяин-фотограф был страшно перепуган и что-то лепетал по-немецки. Мы его не могли понять, я до сих пор по-немецки знаю только «хенде хох» и «Гитлер капут». Мы, в свою очередь, пытались ему объяснить, зачем пришли. Когда, наконец, он понял, что мы пришли не убивать, грабить и жечь, а просто хотим сфотографироваться, лицо его просияло. Он очень обрадовался, засуетился, почти мгновенно приготовил аппарат, усадил нас, сфотографировал и через несколько минут у нас в руках были фотокарточки... Перед съёмкой, мы поставили в угол наше оружие, автомат и ручной пулемет, на снимке мы без него. Но, смотри: в углу карточки виднеется пулемет...

4. Невыполнимый приказ

За успешные действия наша дивизия получила звание гвардейской. И вот, когда мы готовились к новому наступлению, кому-то в штабе пришла идея, как придать нашим солдатам более воинственный, геройский вид: надо, чтобы все отпустили усы! Как в старой русской армии. И был дан такой приказ. Однако, он оказался невыполнимым: большинству наших солдат и офицеров было лет по 17-20, и отпускать им ещё было просто нечего.

5. О пользе табака

Почему я курю? Начал лет в десять и не могу отвыкнуть. Была война, страшный голод. Есть хотелось всегда... Бывало, пойду к госпиталю, наберу окурков и накурюсь до тошноты, чтобы жрать не хотелось...

6. ФЗО

Когда началась война. Я, пятнадцатилетний пацан, был мобилизован в школу ФЗО при авиационном заводе. О школьной учёбе пришлось надолго забыть. Через год учёбы мы получили рабочую квалификацию и стали полноправными рабочими. Работать приходилось много, было очень тяжело. Кроме того, после работы мы проходили военную подготовку. Помню, идём мы ночью куда-то колонной. Я тащу пулемет и боюсь упасть. Думаю: «придавит он меня, и я уже не поднимусь»...
Однако, как рабочие военного завода, получили мы бронь, и когда нам исполнилось семнадцать, то не забрали нас в армию. Карточки имели рабочие, так что сильно не голодали. Помню, был такой случай: один парнишка потерял свои хлебные карточки. И не придумал ничего лучшего, как убежать на фронт. Сняли его с поезда, осудили как дезертира к исправительным работам с вычетом из заработка (завод-то военный!) и... вернули на место.
После окончания войны мы получили медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». А в школе мы доучивались уже после войны. В вечерней. Тогда не так, как сейчас. Учиться нас никто не заставлял, сами хотели... Многие потом окончили ВУЗы, стали инженерами...

7. Взятие Берлина
(воспоминания санинструктора)

Когда мы брали Берлин, немцы вовсе не были сломлены! Они стояли насмерть, наверное, как мы под Москвой или в Сталинграде, хотя я там не был... Сколько наших солдат погибло при взятии столицы Германии! Помню, в лесу под Берлином лежали тысячи наших раненых, и умирали, так как не было воды...

8. День Победы

День Победы я встретил в Москве у своей тёти. Трудно передать словами чувства, которые все испытывали. хотя чувств всего два: радость и горечь. Радость от того, что, наконец-то свершилось то, о чём так долго мечтали, и горечь от того, что многие уже никогда не вернутся. Я, например, именно 9 мая 1945 года осознал, что никогда уже больше не увижу отца. И когда я понял это, вышел из комнаты, где все радовались и заплакал… Потом мы все пошли на улицу. Творилось что-то невообразимое: обнимались и целовались совершенно незнакомые люди, пели, танцевали, качали военных... Помню, летчик-майор, Герой Советского Союза, купил целый лоток с мороженым, шёл по улице и раздавал его детям...

9. Кавалеры

Сейчас уже не те молодые люди! Вот во времена моей молодости были настоящие кавалеры, фронтовики. Они предпочитали военный стиль, носили галифе и сапоги, которые были всегда начищены. На их пиджаках блестели ордена! Они не закуривали, не спросив разрешения у дам. Они читали нам прекрасные стихи Константина Симонова, а не ругались матом, как нынешняя молодежь, не распускали руки. Одним словом, настоящие мужчины, а не хамьё!

10. Инвалиды

Моя мать в годы войны работала врачом в госпитале. Я там часто бывал. Не могу забыть инвалидов, без рук, без ног, слепых... Многие из них не хотели в таком виде возвращаться к своим семьям, и всякими неправдами сообщали домой о своей мнимой смерти. Да и жить не хотели, было много попыток самоубийств. В результате многочисленных операций многие из них пристрастились к наркотикам, и уже не могли без них. Не могли они, как правило, и без водки, на фронте к ней привыкли почти все. Но разве можно осуждать за это таких несчастных людей! Они отдавали за Родину жизнь, но случайно остались в живых. Они почти всё время играли в карты, на деньги, на табак, на водку... Проигрывая, часто дрались между собой по страшному. В ход шли костыли... Мало кому из них удалось сохранить человеческий облик, ведь это были обыкновенные люди...
Порой мне не дает покоя мысль: «А вдруг мой отец, пропавший без вести в 1943 году, не погиб, а покалечился, и, не желая быть нам в тягость, живёт где-то в интернате для инвалидов, слепой или без обеих рук?»

11. Последнее письмо

Сам я не воевал, был тогда ещё пацаном. Но воевал мой старший брат. Было ему тогда двадцать лет. Лейтенант-танкист... Однажды мы получили письмо из госпиталя, в котором брат сообщал, что его танк был подбит в бою, а сам он сильно обгорел. Что он скоро поправится и будет снова отправлен на передовую... В конце письма он писал: «Лицо моё страшно обгорело, вы меня теперь не узнаете. С таким лицом я жить не хочу и не могу. Буду на фронте искать свою смерть.»
Это была его последняя весточка. Скоро пришла похоронка.

12. Общежитие «держали» фронтовики

Несколько лет назад в одном студенческом общежитии произошел такой случай: студент первого курса, парнишка семнадцати лет, не выдержав издевательств пьяных соседей по комнате, молотком покалечил одного из них, за что и был осуждён. Обсуждая это с заместителем декана факультета, я спросил у него:
- А когда Вы учились, такого не бывало?
- Такого быть не могло. Это были пятидесятые годы. Тогда ещё доучивались многие фронтовики, они «держали» общежитие и устанавливали там свои порядки, - дал он исчерпывающий ответ.
13. Оккупация

Когда началась война, мне было 13 лет. Мы жили в Волоколамске, маленьком городке под Москвой. Шла осень 1941 г. Немцы стремительно наступали. Царила общая паника. Помню, когда наши войска оставляли город, продукты из магазина, которые не удалось вывезти, стали раздавать людям. Огромная толпа устремилась к магазину в центре городка. Была страшная давка... В самый разгар появились немецкие самолеты и сбросили бомбы прямо на людей...
В той обстановке многим не удалось эвакуироваться, в том числе и нашей семье. Отец наш был на фронте с первых дней войны. Он был коммунистом, что тогда было большой редкостью, а значит на виду. Некоторые соседи открыто предупредили нашу мать, что когда придут немцы, то они донесут о том, что наш отец - коммунист. Оставаться в городе было невозможно. Мы ушли в деревню неподалеку, где жили родственники. Там и увидели впервые немцев.
Оккупация продолжалась несколько месяцев. В нашей избе, как и во всех остальных постоянно стояли немецкие солдаты. Что о них можно сказать? Все были разными. Были такие, которые могли по самому пустяковому поводу вывести во двор и сделать вид, что сейчас будут расстреливать, а потом дать очередь из автомата поверх головы. Помню, как-то прошёл слух, что Сталин и Гитлер собираются подписать мирный договор, по которому всё, что немцы успели захватить, останется за ними. Мы как раз резались в карты с немецкими солдатами и услышали от них эту новость. По-немецки мы быстро научились понимать и говорить. Я возьми, да и скажи: «Не будем мы под этими дураками жить!» А они, оказывается, тоже по-нашему понимали. В общем, мне пришлось срочно убегать и несколько дней прятаться.
Но немцы постоянно менялись. Одни уходили на фронт, другие возвращались с него. Были у нас и эсэсовцы. Впрочем, среди немцев тоже попадались хорошие люди. Когда никто не видел, многие из них, эсэсовцы в том числе, могли дать нам, детям, конфету или хлеб... А вообще был страшный голод. Мы их всех ненавидели, верили, что наши победят немцев и освободят нас. Говорили: «Скоро Сталин придет!» Ни о каких партизанах у нас ничего слышно не было. Помню, когда немцы уже отступали, сидим мы с другом и смотрим на колонну немецких солдат. Я говорю: «Был бы у меня сейчас пулемет, всех бы положил!».
После освобождения мы вернулись в Волоколамск. Когда мы бежали оттуда, то корову свою отдали на хранение тётке. Так вот, она нам сказала, что Красная Армия корову нашу у неё отобрала, так как две коровы иметь не положено. Правда, справку дали. Что делать? Мать написала письмо на имя самого Сталина, что отобрали корову у семьи коммуниста, который сражается на фронте, справку приложила. Через некоторое время к нам пришло много всякого начальства, и привели несколько коров на выбор...
А вообще, отношение к людям, пережившим оккупацию, было неважным, и со стороны армии, и со стороны власти. Когда возраст подошёл, дали мне паспорт с треугольной печатью, надо было регулярно ходить в органы и отмечаться, хотя в комсомол приняли. Девушкам от наших офицеров проходу не было, бывало, придут солдаты и забирают девушку в офицерскую палатку. Что делать, куда жаловаться?..
А война продолжалась, наши гнали немцев. Я видел, как наши солдаты шли в бой, как пили перед боем «наркомовские». Без закуски, на случай ранения в живот. У нас дома стояли наши солдаты. Однажды остановилась у нас батарея «катюш». Они каждый день должны были менять свою позицию. Помню, солдат-часовой заснул ночью на посту, и его застукал на этом комиссар. Беднягу должны были расстрелять, но в последний момент пожалели...
Во время того, первого нашего наступления много немцев попало к нам в плен. В первое время им сильно доставалось. Помню, приказали солдату проводить несколько пленных в штаб дивизии. Он вывел их за деревню и расстрелял. Командир ему: «Что ты наделал?», а солдат отвечает: «Сказали проводить, я и проводил на тот свет!» А однажды наш танк проехал прямо по колонне пленных... Лозунг тогда такой был: «Убей немца!» Война есть война...
Однако вскоре приказ Сталина вышел, чтоб отдавать под трибунал за убийство пленных, перестали немцы сдаваться, стали насмерть драться. После этого нескольких наших судили за расправу с пленными и навели порядок...
После оккупации в Подмосковье было много немецких кладбищ. После освобождения формировались специальные бригады для их ликвидации. За это давали хлеб. Мы, подростки, любили эту работу. Раскопаем могилу, выбросим труп (их хоронили без гробов) проверим карманы. У многих в карманах были галеты. Мы их съедали тут же...
Из-за оккупации я один школьный год потерял, зато немецкий выучил...

14. Одноногий вояка

В конце сороковых - начале пятидесятых годов я учился в институте. Среди студентов было много фронтовиков. Сильно запомнился один из них. В отличие от остальных, он вспоминал войну с удовольствием, несмотря на то, что остался инвалидом. На войне он потерял ногу, даже не ногу, а ступню, ходил на протезе. И тем не менее всегда говорил нам:
- Я бы хотел всю жизнь воевать! Вот житуха, особенно в конце войны. Мы по немцам из всех орудий лупим, а они драпают так, что не догнать! По Европе шли – всего полно. Жратва, выпивка, бабы, барахло трофейное... Чего ещё надо? Жалко, война быстро кончилась. А ногу я потерял случайно, просто не повезло...

15. Выселение чеченцев

Во время войны я служил во внутренних войсках, поэтому принимал участие не только в боях, но и в специальных операциях. В том числе и в выселении чеченцев. Целую республику вывезли за одну ночь, вот, что значит сталинская организация! К каждому дому подъезжал большой крытый грузовик, в него моментально загонялась вся семья: глава семьи, если он был на месте, его жены (как правило, 2-3, до войны в Чечне советская власть существовала лишь формально, особенно в горных аулах, жили по законам шариата) и орава детей... Вещей и продуктов с собой разрешалось брать самый минимум, да и времени на сборы не было. На машинах везли их до железной дороги, а там уже стояли наготове составы...

16. Русская душа
(рассказ фронтовика)

В Берлине стоит памятник советскому солдату. Он держит на руках немецкую девочку, которую вытащил из огня. Такой случай действительно был, солдату тому (фамилия его кажется Берест или Берестов) Героя дали. За что? Немецкого ребёнка спас... Да таких случаев тысячи! Война - значит пожары. А из горящей избы как ребенка не вытащить, если находишься рядом? Наши солдаты иначе не могли, притом лез в огонь спасать детей часто тот, кто в бою был не самым смелым. Порой и в ущерб боевым действиям... Детей спасать это совсем не то, что воевать, убивать... В солдате мирный человек просыпался, свои дети вспоминались...
Вообще, во время войны большинство солдат с удовольствием делали мирную работу. Хозяйке, у которой в хате стоишь крышу починить или просто дров наколоть - на это добровольцы всегда были. А ребёнка спасти - святое дело, хоть в России, хоть в Германии. Тут никакого приказа не надо. Чем это я объясняю? Широкая русская душа, хотя и не только русские солдаты так поступали...
Только не боевое это дело, и никого не награждали за это.

Примечание автора. Как выяснилось, рассказчик допустил неточность. Солдата, спасшего ребёнка, звали Николай Масалов. И никакой награды он за этот подвиг не получил.


17. Счастливый случай

Я тогда командовал батареей гаубиц. Порой в разведку самому ходить приходилось. Как-то я из разведки вернулся, а в полку нашем машина военторга. Только опоздал я. К моему возвращению всё, что можно было, раскупили, и продавщицу саму уже куда-то утащили...
Такое зло меня взяло! Всегда так, кто больше всех делает, тому меньше всех достаётся! Тут мне под горячую руку старшина моей батареи попался. Я налетел на него, накричал, что он батарею в обоз превратил, что чемоданы трофейного барахла с собой таскает...
Тут мне несколько моих солдат попались, я на них налетел за то, что таскают с собой трофейные автоматы, в общем, я был так страшен, что старшина выбросил и сжёг свое барахло, солдаты - нештатное оружие. Они все потом говорили, что таким страшным меня никогда не видели... Нескоро я успокоился, заставил всех оружие, обмундирование, самих себя привести в порядок, побриться, как перед смотром, всё лишнее выбросить...
А поздно вечером неожиданно приехала какая-то проверка. Всем разнос, а мне за образцовую батарею - благодарность от имени Верховного Главнокомандующего.
         
18. Неполученный орден

Нашу дивизию наградили орденом Александра Невского. По этому поводу в штабе для всех офицеров было устроено застолье. Меня, как малопьющего, оставили на передовой с приказом до утра обеспечить порядок и ничего не предпринимать. Если что, звонить в штаб дивизии... Уже смеркалось. Неожиданно мне доложили, что немецкая батарея на конной тяге движется через пристрелянную местность. Я посмотрел в бинокль, так и есть. Если дать залп, то от этой батареи ничего не останется, пристрелянная местность - великое дело. Я уже и приказал гаубицы зарядить, и навести их как надо. Однако, в последний момент решил позвонить в штаб, спросить разрешения. Я был уверен, что получу добро, ведь это редчайший случай - немцы так подставились. Звоню в штаб, зову командира. Слышу в трубке его уже пьяный голос. Не совсем поняв, в чём дело, он выругал меня по матери и приказал сидеть тихо.
А случай был уникальный, уничтожить врага без всякого риска. Да и орден за это мне бы дали.

19. Наркотики

В 1944 меня сильно ранило, покалечило ногу. После госпиталя я уже не воевал, доучился в университете, стал геологом, как мечтал. Каждое лето ездил в геологические партии, хоть и с костылём. Ради геологии пришлось от инвалидности отказаться... В госпитале я всякого насмотрелся, многие тяжелораненые превращались в настоящих наркоманов. Помню, один безногий солдат требовал, чтобы ему дали наркотик, а когда отказали, соскочил с кровати и с диким криком так начал «плясать» на своих культях, что от них только ошметья летели. А многие врачи были принципиально против наркотиков, один профессор-хирург, грузин, кажется, давал своим раненым по кувшину сухого вина на день (сейчас не могу понять, где он его доставал), а если кому совсем невмоготу - полстакана спирта.

20. Два концерта

Когда началась война и на страну навалилась страшная беда, я перешел в пятый класс. Ещё до эвакуации мы с сестрой успели побыть в пионерском лагере под Воронежем. Рядом через лес чуть ли не каждый день пешим порядком проходили войска в сторону фронта, техники было немного. Мы каждый день ходили в соседний колхоз на прополку овощей.
Недалеко от пионерлагеря располагался полевой госпиталь, и нам было поручено выступить перед ранеными бойцами с концертом (шёл август 1941 года). Вести концерт было поручено мне... Когда мы вошли в палату и своими глазами увидели много тяжелораненых красноармейцев, бинты, кровь, почувствовали запах йода и других медикаментов, я немного оторопел и растерялся, что у меня чуть не пропал голос, но потом я собрался и начал вести программу...
Наш нехитрый ребячий концерт красноармейцам видимо понравился и в ответ те, которые могли мало-мальски передвигаться - сами дали нам, пионерам, свой концерт, также незамысловатый. Этот концерт раненых бойцов можно назвать «Песни и танцы (их было очень мало) народов СССР». Разумеется, основную часть этого концерта составляли русские и украинские народные песни, советские песни, но были среди исполнителей грузины, армяне, представители Средней Азии... Двое бойцов спели песню на еврейском языке. Что бы сейчас ни говорили о том далёком времени, я глубоко убеждён в том, что был в то время настоящий советский патриотизм и советская национальная (или интернациональная) идея.
Иначе бы не выстояли.

21. Воздушные тревоги

С сентября начались занятия в школе, но все готовились к эвакуации. Были чуть не каждый день настоящие воздушные тревоги. Стёкла были крест-накрест заклеены, была светомаскировка, сдана вся радиоаппаратура. Были построены бомбоубежища, а около школы вырыты зигзагообразные щели. Когда объявляли воздушную тревогу, учебную или настоящую, занятия прекращались и учителя вместе с нами прятались в щели. Мы же старались быстрее выскочить из щелей и посмотреть, что происходит вокруг. Я помню, как на наших глазах во время одной из «всамделишных» воздушных тревог наши зенитчики по ошибке сбили наш же самолет.
Это я видел сам.

22. Беженцы

Приближение войны к Воронежу с каждым днем становилось все более ощутимым. Тревожные сведения с фронта по радио, светомаскировка, тревоги по нескольку раз в день, длинные очереди в магазинах, большая тревога, растерянность взрослых, полная неясность, что ждёт впереди... На всю жизнь запомнились проводы людей на фронт, со слезами, плачем, гармошкой и водкой, с частушками и приплясыванием. Прощались многие навсегда.
В городе появилось много беженцев, в основном с Украины. Как-то папа с работы привёл к нам беженцев из Харькова, еврейскую семью (муж и жена, ждущая ребенка). Эта семья вместе с нами затем эвакуировалась в Казань, откуда глава семьи, как и мой отец, ушёл на фронт. Этим беженцам мы отдали одну из наших двух комнат. А через некоторое время мы эвакуировались и сами стали почти беженцами.
Конечно, эвакуированным лучше, эвакуация проходит более или менее организованно, государство обеспечивает транспортом (мы ехали в теплушке на сорок человек), можно взять с собой минимальный груз...
А беженцы бегут, спасая детей и стариков, почти без вещей, внезапно, своим ходом, без помощи могучего государства. Им гораздо хуже, они просто никому не нужны.

23. Встреча с братом

До войны мы жили в маленьком городке Тальново недалеко от Киева. Когда началась война мне было десять лет. У нас в семье было много детей, кроме меня три дочери, одна старше, двое младше меня и один брат Марк. Когда начались боевые действия на Халхин-Голе в 1939 году, он, студент, добровольно пошел в Красную Армию (со многими своими товарищами), воевал там. В 1941 году он уже был лейтенантом и служил недалеко от западной границы… Помню, когда я услышала о начале войны, побежала почему-то не домой, а к матери друга моего брата, с которым они вместе поехали на Халхин-Гол и который там погиб.
Как только стало известно о начале войны, отец запряг в телегу лошадей, погрузил на неё самое необходимое, и мы ночью выехали из городка по направлению к Харькову. Мы знали, что немцы всех евреев убивают и, что нам нельзя оставаться. Все наши знакомые-евреи и родственники, которые по разным причинам остались, погибли на Бабьем Яре. Многих из них закапывали живыми и земля там, как говорили люди, ещё неделю ходуном ходила… Мы ехали на двух телегах, с нами были родители отца. Как-то мы попали под бомбёжку, прятались под телегами, отец велел нам, девочкам и женщинам, снять белые платочки. Ехали мы несколько дней, ночевать останавливались в деревнях у знакомых отца. Лошади сильно уставали. Помню, мы проезжали по какому-то длинному мосту, я, чтобы сделать легче лошадям, слезла с телеги и бежала за ней, держась рукой…
Так мы доехали до Харькова, остановились там у родственников. Тут немного успокоились, Харьков оборонялся долго. Отец списался с родственниками, жившими в Иркутске, и решил везти нас туда. Помню, его прямо в Харькове, хотели призвать в армию, но он договорился, что отвезёт семью в безопасное место. Недалеко от дома, где мы остановились, располагался госпиталь. Мама туда ходила каждый день, носила раненым красноармейцам еду, фрукты, папиросы. Они сверху из окна спускали ей верёвку, она привязывала корзину, и они поднимали. Она всё время спрашивала: «У вас нет лейтенанта Марка Бринберга?» Будто сердцем чувствовала, что он где-то рядом, но найти не могла.
Как-то нас привлекли на строительство бомбоубежища, и за работу дали всем детям билет на спектакль кукольного театра, рядом с госпиталем. Я пришла пораньше, подружки пошли в первый ряд, а я почему-то села в середине. Они меня зовут к себе, а я не иду. На спектакль пришло много раненых, и вдруг, смотрю, прямо ко мне идет какой-то молодой солдат с рукой на привязи. Идет смотрит на меня и улыбается. А я ничего понять не могу, только потом сообразила, что это Марк. Я ведь его больше двух лет не видела. После спектакля мы вместе пошли к нам, что было! Ведь наутро мы уже уезжали в Иркутск. На меня пальцем показывали, и говорили: «Это та девочка, которая нашла брата».

8. Эхо войны
Сергей Пудов

Ветерану Великой Отечественной Войны – Пудову Георгию  Николаевичу посвящается (на фото)

   Юность

       1942 год. Наши войска ведут кровопролитные оборонительные бои на Волге, дерутся с врагом на улицах Сталинграда. А в это время в глухой деревне Северного Урала Адриановичи подросло новое поколение защитников Отечества. Окончив среднюю школу, Гошка с группой парней отправился учиться в техникум города Чаши Курганской области. Дети войны, дома еще как-то перебивались на мамкиных похлебках, да на дарах леса: рыбы наловят, дичи настреляют, луку полевого насобирают, шишек кедровых наколотят. А тут в техникуме паёк по продуктовым карточкам. И стали наши крепкие деревенские парни таять на глазах от недоедания. Тяжко вспоминать эти годы. Даже сейчас, через шестьдесят с лишним лет, восьмидесятилетний старик прослезился.
       – Нам повезло. У нас был хороший комсорг – фронтовик. Ходил на костылях. Одну ногу потерял на фронте. Он нас всех в комсомол принимал. Приглашает меня как-то в 1943 году на беседу: – Георгий, тебе еще нет 18 лет, и на фронт тебя не возьмут. Но армии нужны солдаты. После Сталинграда армия опустела. Если ты, как комсомолец, напишешь заявление в военкомат о желании пойти на фронт добровольцем, тебя направят в какое-нибудь военное училище. Мы все равно победим, а после войны фронтовиков будут чествовать по достоинству и заслугам.
       Он меня убедил. На этом закончилась моя юность.

   Курсант

       Через неделю я был курсантом Троицкого (Челябинской области) военно-авиационного училища. Оно готовило воздушных стрелков и механиков по вооружению самолетов.
       В начале лета 1943 года меня направляют на стажировку в боевой 33 гвардейский военно-авиационный штурмовой полк помощником механика по вооружению штурмовиков Ил-2. Базировались мы в маленьком городишке Песцы, что под Старой Руссой. Мне, курсанту-стажеру, 17-летнему “мужику” ростом 185 см, тонкому, как тростник, досталась вся тяжелая работа. Вокруг были только девчонки моего возраста – парни все на фронте. Снаряжали Ил-2 стокилограммовыми бомбами, реактивными снарядами, и все это вручную. Вылеты были частыми, на отдых время почти не оставалось.

   УХАП

       Самым страшным оружием нашего штурмовика был УХАП (универсальный химический авиационный прибор). В этот прибор заливалась горючая смесь КС-4, и ёмкость 250 литров подвешивалась под самолет. На бреющем полете на высоте примерно 20 метров под большим давлением горючая смесь разбрызгивалась над ДОТами, ДЗОТами, блиндажами и окопами противника. КС-4, попадая в щели, пазы бетонных ДОТов, при соединении с воздухом воспламеняется, горит и превращает бетон в песок. Человеку от этой жидкости спасения нет, она горит в воде еще сильнее, остается одно – сбросить с себя одежду, а на дворе – русская зима…
       Наш полк применял активно УХАП при освобождении Старой Руссы. На старорусском направлении наши войска нанесли крупное поражение 16-ой армии немцев, разгромив три и окружив семь дивизий под Демьянском. Бои здесь затянулись. Воспользовавшись этим, фашистское командование перебросило сюда свежие силы. И ударами извне, и со стороны окруженных гитлеровцам удалось пробить узкий коридор в наших боевых порядках и соединиться с блокированными войсками. Они и были мишенью для наших штурмовиков до тех пор, пока немец, боясь еще раз попасть в “котел”, оставил Старую Руссу без боя.
       Заправка УХАПов всегда проводилась ночью в целях светомаскировки при искусственном освещении. Жидкость привозилась в 100-литровых бочках. Мы вдвоем с командиром-техником по вооружению берем бочку на руки и через воронку переливаем горючую смесь в УХАП, похожий на акулу. Потом еще бочку, затем еще пол-бочки – и так 250 литров. Завинчивали и вешали под самолет. Кто хоть раз переливал из бочки любую жидкость, знает, что без брызг при такой технологии не обойтись. Не обходилось и у нас. Мы не были обеспечены спецодеждой, а солдатская прогорала моментально. У меня на всю жизнь остались шрамы, – продолжает рассказ старый солдат, и показывает руки, ноги, живот. – Одно успокаивало:  нам доставались случайные капельки, а немцу – четверть тонны. К концу 1943 года после освобождения Старой Руссы применение УХАПов прекратили.

   Контузия

       Поодаль от взлетно-посадочной полосы стоит, распластав крылья, как подстреленная птица Ил-2. Одно крыло оперлось о землю, второе – неестественно вздыблено вверх. Вчера пилот с трудом посадил машину. Посидел в кабине, перевел дух, отдышался, опустился на землю, обошел вокруг, сосчитал пробоины, похлопал по опавшему крылу: “Спасибо, друг. Ты спас мне жизнь, а тебе предстоит основательная операция”. Не зря говорят, что летчики – самый суеверный народ. Видимо, от близости к Богу.
       Сегодня мне предстоит снимать с потрепанного в воздушном бою штурмовика все его вооружение. Ранним утром, когда солнышко только коснулось лучами верхушек сосен, а легкий ветерок, играя листвой, будил кустарник, я приступил к работе. Хотел управиться до полуденной июльской жары, когда металл обжигает руки. Сначала снял пулемет с верхнего крыла. Под опущенную плоскость влез на спине, снял ящик с боеприпасами, снимаю пулемет.
       Подошла бригада механиков БАО (батальон аэродромного обслуживания), приступили к демонтажу верхнего крыла, сняли его, и самолет, окончательно потеряв центровку, навалился нижней плоскостью на меня. Придавил грудь. Я не могу ни вздохнуть, ни вскрикнуть. Кислорода не хватает, сознание отключается. Я понял, что умираю.  А мне не было и 18 лет в ту пору. Мысленно простился с родителями, сестренками. И только взмолился: “О, Господи, спаси!” – слышу через помутневшее сознание крик: “Под плоскостью солдат!”, и отключился… Меня вытащили уже без сознания.
       Когда я очнулся, солнце было уже на закате и последними лучами слепило мне глаза, как будто хотело узнать – оживет, очнется этот парень? Я ожил...
       – Долго жить будешь! – кричали механики-разгильдяи.
       Они целый день, оказывается, возились со мной: делали искусственное дыхание и все другие манипуляции, известные им, но врача не вызвали, моему начальнику не доложили. И весь вечер суетились: “Мы твою работу выполнили, ужин принесли. Спаси нас, солдат! Не говори ничего никому, иначе нас в штрафбат отправят”. На том и порешили.
       На утро весь полк все знал. А девчонки – фронтовые подруги, не стесняясь, показывали пальцем, и громко сообщали: “Вон тот парень, что на том свете побывал”.
       Окончив училище, приехал домой в краткосрочный отпуск. В разговоре и воспоминаниях обнаружилось, что совершенно не помню своего детства – период до школы. И лишь потом я понял – целый блок памяти исчез в результате контузии под Старой Руссой.

   Ил-2 – штурмовик

       Самолет Ил-2 строился более высокими темпами, чем другой самолет за всю историю авиации. Выпущенная в огромном количестве (36 163 экземпляра), эта машина стала одним из главных инструментов, с помощью которых Советский Союз разгромил Германию в 1945 году. Одноместный вариант Ил-2 был принят на вооружение за три месяца до немецкого вторжения в июне 1941 года и изначально представлял собой многоцелевой боевой самолет с двигателем мощностью 1 665 лошадиных сил и вооружением из двух 20-миллиметровых пушек, двух 7,62-миллиметровых пулеметов, а также бомб и реактивных снарядов. Этот грозный штурмовик приводил в ужас немецкие наземные войска.
       Ил-2 неоднократно модернизировался. Двухместная версия, обеспечившая самолету защиту с тыла, установка более мощных двигателей, замена пушек на 37-миллиметровый калибр дала машине возможность эффективнее бороться с бронетехникой противника.
       – Всё это правда. Всё это так. Но доведена машина до ума была лишь к концу войны, – вздыхает с грустью ветеран. – А в начале она угробила не одну тысячу наших ребят – воздушных стрелков. Когда я прибыл в полк на стажировку, в первый же день командир приказал: “Вон, видишь, стоит Ил-2? Иди и вычисти место стрелка, завтра сам полетишь”.  Место все залито и забрызгано кровью. Вычистил, вымыл. Завтра мне предстоит занять это кровавое место, чтобы послезавтра кто-то другой выгребал мои останки. Дрожь в коленках. О выполнении задания доложил командиру: “Кабина очищена, готов к выполнению боевого задания!” И в этот же день прибыл из нашего Троицкого училища воздушный стрелок. Их перевели, по известным причинам, на трехмесячный срок обучения, нас же готовили два года.
       В первой модификации машина имела один, но очень значительный изъян. Самолет не имел защиту с тыла. Немцы очень быстро поняли это, заходили сзади и расстреливали самолет. Ил-2, изрешеченный, иногда насчитывал до 300 пробоин, возвращался, выполнив боевое задание, на свой аэродром. Случайное везение? Нет. Гениальность конструктора. Кабина пилота была защищена броней сверху и сзади. Вся система управления элеронами, закрылками, рулями приводилась в движение тонкими 3-миллиметровыми тросиками. И как бы фашист ни стрелял, в тонкий тросик управления пули практически не попадали. На аэродроме “заштопали” пробоины, и самолет вновь готов к бою.
       И тем не менее С.В. Ильюшину было дано задание оборудовать кабину стрелка в хвосте самолета, как это было сделано во всех зарубежных боевых машинах. При этом нарушилась бы центровка самолета и, в сущности, требовались новые расчеты конструкции, что повлекло бы изменение технологии производства машин, а время не ждет – фашист напирает на всех фронтах. Конструктор нашел легкий путь решения проблемы – вырезал сверху фюзеляжа люк, прямо за спиной пилота, и посадил туда воздушного стрелка без намека на какое-либо прикрытие. Фашистские истребители, не меняя тактики, уничтожали сначала стрелка, а потом дырявили самолет. Когда всех парней-стрелков перебили, на их место наше командование стало сажать в гнездо стрелка девушек. Но их механики пытались как-то защитить – обкладывали листами кровельного железа – некоторые пули все же застревали в нем. К Ильюшину опять едут делегации из полков. И только потом он довел конструкцию до того уровня, что описана в начале этой главы. Воздушный стрелок находился под пуленепробиваемым прозрачным колпаком, вооруженный крупнокалиберным пулеметом. И немцы уже не могли безнаказанно подойти к нашему прославленному штурмовику.

   Черная смерть

       Наш штурмовик обладал еще одним из многих боевых достоинств. Выполнив очередное боевое задание по уничтожению вражеской бронетехники, блиндажей и окопов, полностью израсходовав боекомплект, он возвращается на базу. Видит на дороге колонну вражеских солдат. Совершенно бесшумно, на бреющем полете, заходит сзади и винтом крошит, рубит, молотит неприятеля. Немцы прозвали Ил-2 “черной смертью”.
       По окончании стажировки, перед возвращением в училище, я решил на себе испытать грозную “прелесть” штурмовика. Действительно ли он бесшумно может подлететь к человеку? Попросил разрешение у начальника. “Иди в ту сторону аэродрома и жди, скоро одно звено возвращается. Стой там и не только увидишь, но и почувствуешь, с какой машиной работаешь”.
       У пилотов-штурмовиков было неписаное правило: если возвращаются без потерь, то на бреющем пролетают над местом посадки, уходят на вираж и лишь потом садятся. А если в звене потери, то посадка идет в штатном режиме.
       Случайно увидел три точки в голубом небе над соснами бора. Самолеты летят прямо на меня. Я присел, на ощупь ухватился за куст, потом лег на спину – они проходят в метрах 15-20 надо мной. Видна каждая заклепка, красные звезды на крыльях наводят ужас. Воздушный поток от винта тянет вверх, гимнастерка и брюки вздулись, поток поднимает меня. Я ухватился обеими руками за этот несчастный куст, а меня поднимает! Опустись самолеты еще на пять метров, и меня затянуло бы под винт. Самолет прошел надо мной в одно мгновение, а впечатлений осталось на всю жизнь. Они прошли действительно бесшумно, и я хотел было подняться, но тут налетел сзади рев трех двигателей. Я невольно оглянулся и понял, что это отставший звук.
       Закончились мои “летние каникулы”, практика-стажировка в авиаполку. Вернулся в училище еще на один год. По окончании его был откомандирован на Украину и приписан к 15 воздушной армии США. Американцы в то время были нашими союзниками.


   Второй фронт

       На Тегеранской конференции (28 ноября – 1 декабря 1943 года) впервые встретились главы трех великих держав антигитлеровской коалиции – И. В. Сталин, Ф. Рузвельт и У. Черчилль. Они договорились об открытии второго фронта в Западной Европе в мае-июне 1944 года. О перипетиях открытия второго фронта написано немало, и совсем скудные, отрывистые сведения – о совместных боевых действиях «большой тройки». Например, о том, что по договоренности между руководителями СССР и США со 2 июня и до конца сентября 1944 года проводились «челночные» операции американской бомбардировочной авиации с посадкой союзников на советской территории. Для этой цели на основе 169 авиационной базы особого назначения был создан полтавский аэродромный узел, куда приземлялись «летающие крепости» американских ВВС, бомбившие германские объекты по пути из Великобритании или Италии.


   Полтава

       В марте 1944 года курсанты третьего взвода второй роты по ускоренной программе окончили Троицкую (Челябинской области) военно-авиационную школу. Нам присвоили звание сержантов, должность механиков по авиавооружению и отправили в распоряжение 169 авиационной базы особого назначения (169 АБОН). Штаб находился в Полтаве.
       Командир батальона на первом же построении остановился возле нашего только что прибывшего взвода: «Это что еще за маскарад? Вас откуда прислали? Из концлагеря? Нам предстоит встреча с американцами, а у вас такой вид!»
       Вид уральцев явно восхищения не вызывал: изрядно потрепанные, но до блеска начищенные ботинки, снизу до колена суконные обмотки прикрывают вылинявшие, местами заштопанные неумелой солдатской рукой полу галифе, бледные, исхудавшие лица... Стоячие воротнички гимнастерки ни за что не хотели приближаться к нашим тонким, длинным синим шеям и с пренебрежением держались от них на почтительном расстоянии.
       Нас поставили на усиленное питание, дополнительно свалили во двор казармы воз картошки для самообслуживания. Выдали новую форму, научили нескольким английским словам и через две недели розовощеких, с окрепшими мышцами, отправили в Миргород на строительство аэродрома.


   Миргород

       Древняя Киевская Русь свободна. Бои идут за пределами нашей Родины. Бушует первая послевоенная весна. Солнце теплой и грустной улыбкой отогревает озябшую от свинца и железа, истоптанную вражеским сапогом, благодатную и щедрую украинскую землю. Уцелевшие плодовые деревья садов – в полупрозрачных белых и розовых накидках, как невесты в подвенечных платьях, украшены цветами. На зеленых коврах полей алыми каплями солдатской крови расцвели полевые маки. Земля сама, без помощи людской, оплакивала и благодарила своих освободителей...
       Город после трех лет оккупации почти не пострадал. Так же стоит во весь рост на площади у железнодорожного вокзала памятник Гоголю, с грустью взирая со своего пьедестала на поредевшую публику стариков и старушек – молодежь угнали на работы в Германию.
       На окраине города в сжатые сроки с привлечением местного населения был построен аэродром. Американские специалисты вместе с нашими саперами уложили на подготовленный грунт взлетно-посадочной полосы металлические гофрированные плиты. Строились склады и другие помещения, необходимые для обслуживания самолетов.
       15 мая в Полтаву прибыл заместитель командующего ВВС на европейском театре военных  действий генерал Ф. Андерсен, а в числе сопровождающих его лиц – капитан Эллиот Рузвельт, сын тогдашнего президента США. Андерсен и начальник базы А.Р. Перминов обменялись рукопожатиями и с инспекторской проверкой посетили все три аэродрома. Качеством работ остались довольны. Мы стали принимать первые американские транспортные самолеты с вооружением, оборудованием и горюче-смазочными материалами (ГСМ).

   Летающая  крепость

       2 июня полк в каком-то лихорадочном напряжении ожидал первого прибытия 15-ой американской воздушной армии. Прислушивались к далеким звукам, до боли в глазах всматривались в безоблачное голубое небо. И вот на горизонте показалась «туча». Она стремительно приближалась, закрывая лазурный небосвод. Черные тревожные тени побежали по земле. Рев сотен моторов глушит человеческую речь. Армада Боингов нарезает круги, перестраивается в три отдельных спирали, и самолеты один за другим идут на посадку. 120 из них ушли на аэродром Полтавы, 65 – на наш, и в город Перятин приземлился полк истребителей сопровождения.
       К моей стоянке подрулили два Боинга-17. Как только стих гул моторов и остановилось вращение последнего винта, прозвучала команда: «К самолетам!» Мы бросились к своим стоянкам. Обгоняя нас, на большой скорости промчались джипы. Они собрали экипажи прибывших самолетов и увезли в свой палаточный городок.
       Командующий 15-ой воздушной армией генерал Ф. Эккерт доложил о выполнении боевого задания и вручил генералу А.Р. Перминову письмо президента Рузвельта и орден «За заслуги». Соотечественников встречали специально прибывшие в Полтаву посол США в СССР А. Гарриман с дочерью.
       На стоянки подвезли американские 100-килограммовые бомбы. Они выглядели игрушечными: аккуратно покрашены, на каждой – маркировка фирмы-изготовителя и основные характеристики изделия. Гнезда под взрыватель закрыты красными, легко отвинчивающимися колпаками. Вся эта красота вызывала удивление – идет тяжелая, жестокая война, а тут такие «куколки», как будто от внешнего вида, а не от разрушительной мощи зависит боеспособность снаряда.
       Еще большее удивление вызвали бомболюки. Все блестит и сверкает никелем, поверхность стоек бомбодержателей, салазки, защелки, замки и другие детали кричат об аккуратном обращении с конструкциями самолета.
       Бомбы, бомбы, бомбы... В кассетах, уложенные в штабеля. Рядом, словно хищная акула стоит Боинг, готовый поглотить в свое ненасытное брюхо это огромное количество «чушек», залитых взрывчаткой. В юношеской душе появляется тревога... Тебе своими руками предстоит перенести тяжелый и опасный груз, при этом соблюсти высокое качество технологического процесса загрузки.
       В то время Б-17 был самым совершенным тяжелым бомбардировщиком дальнего действия. Он мог подниматься с полной бомбовой загрузкой в пять тонн на высоту одиннадцать километров. Четыре двигателя развивали скорость до 500 км/час. Тринадцать крупнокалиберных пулеметов обеспечивали ему круговую оборону. Пулеметные ленты пополнять почти не приходилось, их, по словам американцев, тратили мало – немецкие истребители тогда не могли подняться на высоту 10-12 тысяч метров.

   Их нравы

       С неистребимым русским любопытством осматривали мы заокеанские машины. Дверей у кабины пилотов нет, в самолете на плечиках висят наглаженные костюмы для любого повода. Летчики держали в самолете самые разные личные вещи, будто это был их дом родной. Скорее всего, так у них и считалось. В фюзеляже стояли ящики с продовольственными пайками и большое количество резанной в мелкую ленту фольги, которая сбрасывалась с целью искажения показаний немецких радаров.
       У союзников было принято рисовать сверху, на плоскостях, цветные картины – голых женщин, на кабинах истребителей – оскаленные пасти хищников.
       Вообще, жизнь американцев, даже в полевых условиях, не могла не удивлять нас, русских, ведь мы ничего о них не знали. Они жили в палатках, имели свой госпиталь, столовую, летнюю эстраду и даже церковь. Войдешь в их «храм» и рот откроешь от удивления – в святом месте на стенах черные силуэты опять-таки обнаженных женщин. Что это означало, до сих пор не пойму, может быть, каждый изображал свою любимую, как символ спасения на войне?
       С нами они были просты в общении, без предвзятости и высокомерия. При встрече – знаменитая американская улыбка в двадцать четыре зуба, в работе – без наших неистребимых формальностей. Пример: пришел эшелон военных грузов из-за океана, через Архангельск. Железнодорожники открывают двери вагонов, представитель базы по снабжению окидывает взглядом груз – «о, кей!», что означает – можно разгружать. Никаких накладных и приемочных актов. Самые ценные и срочные грузы перебрасывались их авиацией через Иран.
       Не скажу, что весь состав базы являлся одной семьей, тем не менее дружили мы по-настоящему, все понимали, что делаем одно дело. По вечерам американцы брали машины, усаживали нас с собой в роли переводчиков и мчались в город. С молодыми украинками весело было проводить время. Они не стесняясь пели, танцевали, устраивали целые концерты. Причем все эти вечеринки обходились без спиртных напитков.
       В отдельных янки нас удивляла этакая коммерческая жилка: они устраивали целые импровизированные базары – на ящиках раскладывали сигареты, конфеты, шоколад, масло, пиво и даже парашюты и продавали все это местным жителям.
       Совместно работая и отдыхая, конечно, не упускали мы и политических вопросов. Отчаянно спорили, что у нас тоже сильная авиация, особенно ИЛы, да и вообще Красная Армия любому «шею намылит». Инцидентов дискуссии не вызывали, хотя ни одна из сторон удовольствия от них не испытывала. Зато всем нравилось ходить в «соседнюю» столовую.  Впервые в жизни наши ребята попробовали «ихние» фруктовые соки из банок, тропические фрукты. Питание американцев, может быть, считалось лучше нашего, однако консервированные продукты были нам непривычны. Да и гости наши с большим удовольствием приходили за наши столы и за обе щеки уплетали украинский борщ.

   Стратегии авиации

       Интересно сравнить структуру военно-воздушных сил основных участников Второй мировой войны. Англия, а после начала войны и США в основном продолжали ориентироваться на доктрину, предполагающую значительное число тяжелых стратегических бомбардировщиков. Впоследствии это обусловило появление большого количества дальних истребителей сопровождения.
       В противоположность западным союзникам, Германия имела лишь очень небольшое количество дальних четырех-моторных машин. Основную же массу «Люфтваффе» составляли боевые бомбардировщики и самолеты непосредственной поддержки войск. Процент истребителей был не слишком велик – менее трети, что говорит о наступательном характере германских ВВС.
       В советской авиации к 1941 году основным самолетом был истребитель – 57% от общего числа боевых машин. То есть ВВС РККА в первую очередь предназначались для обороны, а не для наступления. При этом к началу Великой Отечественной войны основную массу советских истребителей все еще составляли истребители  устаревших типов – производство скоростных МиГ–3 и ЯК-1 началось только в 1941 году. Значительный перевес истребителей в советской авиации сохранялся до самого конца войны. Бомбардировщики к этому времени составляли 20% от числа боевых машин.


   Челночные операции

       В результате сложившейся ситуации союзники антигитлеровской коалиции разработали совместный план «челночных» операций 8-й и 15-й воздушных армий США. Они дислоцировались в Англии и Сицилии (Италия).  Промежуточным пунктом посадки, отдыха экипажей, заправки самолетов горюче-смазочными материалами, вооружением и ремонта машин была наша 169 АБОН с тремя полевыми аэродромами. Американские воздушные армии, перелетая навстречу друг другу, приземлялись у нас через каждые три дня.
       В память врезается всегда первое впечатление, особенно если оно связано с эмоциональным переживанием. Одним из таких эпизодов моей службы был первый боевой вылет Боингов-17 с нашего аэродрома. В полдень появились в небе над Миргородом «летающие крепости» с полтавского аэродрома. Они ходили виражами, набирая высоту. Каждая эскадрилья занимала свой «потолок». Когда они выстроили «этажерку», пошли на взлет наши. Так же выстроились и заняли свой коридор. После боевого построения боингов, в небе появились истребители сопровождения, взлетевшие с аэродрома города Пирятин. Вся эта армада летающих громадных машин затмила солнце, на земле были не тени, а сумерки. Стоял оглушительный монотонный гул. От дурной мысли: «а если?..» по спине пробегали мурашки и выступал холодный пот. И тут же возникало радостное мстительное возбуждение: «Вот оно! Летит возмездие врагу!».
       Часов через пять боевое построение армии закончилось, и армада медленно уплывает на запад. На границе эскадрильи расходятся по объектам бомбометания в глубоких тылах противника и уходят на базировку в Англию или Италию.
       В первой боевой операции оба «мои» самолета находились в группе, которая в ночь с 5 на 6 июня бомбила нефтяные промыслы и нефтехранилища Плоешти (Румыния). Американцы по возвращении жали мне руку, хлопали по плечу, улыбались довольные успехом: «Радуйся, Жорж, твои бомбы попали в «десятку»», – и рассказали, как прошла бомбежка.
       Эскадрилья подошла к цели. На земле – ни огонька. Самолеты ходят по кругу, наводя страх и провоцируя прожектора и зенитки. Их снаряды осиливают высоту девяти километров, самолеты на две тысячи метров выше. Разрывы снарядов зениток образуют круг. В центре главный бомбардир сбрасывает тысячекилограммовую осветительную бомбу и несколько малых по мощности освещения. Бомбы, разрываясь в воздухе, освещают большую поверхность земли. Через прицелы «Норд» для высотного бомбометания просматриваются объекты уничтожения. При первых же попаданиях сброшенных бомб горят и взрываются емкости с горючим, усиливая освещенность площади. В результате этой операции была ликвидирована основная нефтяная база, снабжающая армии фашистов высококачественным горючим, маслами и смазками.
       Через месяц что-то подобное немцы устроят американцам на наших аэродромах.

 
  Ночной налет

        «Летающие крепости» американцев оказались немцам не по зубам. Ни зенитки их не доставали, ни истребители не могли безнаказанно близко подойти. Потери стратегических объектов врага были ощутимы. Фюрер взбешен. Приказал Герингу выявить аэродромы посадки воздушных армий США на территории Европы и уничтожить. 11 июля 1944 года, в день возвращения боингов из очередного ночного рейда по тылам противника, высоко в чистом солнечном небе появилась «рама» – немецкий самолет-разведчик. Покружил над нашим Миргородским аэродромом и ушел в сторону Полтавы. Всем было ясно – немцы обнаружили стоянки самолетов и ночью будут бомбить. Командир базы генерал-майор А. Р. Перминов на экстренном совещании в штабе с американским командованием рекомендовал союзникам перегнать машины на запасные аэродромы. Самонадеянные, вальяжные американцы не захотели суетиться – они, видите ли, только что вернулись из полетов, экипажам необходим трехдневный отдых.
       Той же ночью наш гарнизон проснулся от гулких мощных взрывов – бомбили аэродром Полтавы. На нем было самолетов в два раза больше, чем на нашем. Мы взобрались на крышу казармы, что находилась в двухэтажной кирпичной старинной постройки школы. За двести километров от нас был виден пожар. Ночное небо переливалось ало-бело-бордовыми всполохами. Черные клубы дыма взмывали вверх – это рвались бомбы арсенала и емкости горюче-смазочного склада. Лучи прожекторов метались по поднебесью, хлопали зенитки, но вражеские самолеты вернулись в Польшу невредимыми.
       Днем наши союзники подсчитывали потери. Аэродром разрушен, много самолетов сгорело, остальные повреждены, выведены из строя. Было очень много жертв и с их, и с нашей стороны. Практически вся полтавская база была уничтожена.
       На следующий день хищным коршуном «рама» опять появилась над нами, видимо, немцы сфотографировали наши стоянки самолетов и пошли снимать «полтавский пейзаж» после налета. Мы укрепили окопы, «щели», переходы, выслушали дополнительный инструктаж о том, как сохранить жизнь во время бомбежки, если бомба упадет не на голову, а где-то рядом.
       Наученные горьким опытом и большими потерями американцы в ранних вечерних сумерках снялись с нашего аэродрома, истребители – с соседнего и ушли на запасной аэродром в Новороссийск, к Черному морю.
       Полночь. Здание казармы с толстыми кирпичными стенами содрогнулось от мощного взрыва. Мы в мгновение ока, без дополнительной команды оказались в «щелях», выкопанных здесь же во дворе школы. Неестественно белый фосфорический свет осветительной бомбы разорвал мрак летней ночи. С раздирающим душу диким воем, кажется, прямо на тебя сыплются бомбы. В небе гул и свист пикирующих бомбардировщиков. Прожектора рыскают по небу, зенитки хлопают вслед, но и на этот раз ни одного вражеского стервятника сбить не удалось. Взрываясь, взлетали бочки с бензином, склад боеприпасов горел, добавляя свое в общую какофонию, раздавались глухие взрывы американских бомб. Густой, смрадный и черный дым с проблесками багровых языков пламени застилал летное поле. Вздыбились плиты посадочных полос. Кромешный ад длился всю ночь.
       Вот тебе, Николай Васильевич, и «тиха украинская ночь!» над твоим Миргородом… Ночной налет изрядно напугал местных жителей. Потрескались стены близстоящих хат. Но ни одна бомба не упала на город. Заколдовал, видимо, его великий мистик Н.В. Гоголь. Нетронутыми остались американский палаточный городок экипажей и наши казармы.
       По законам военного времени, без оплаты труда, на голом энтузиазме, с привлечением местного населения восстановление взлетно-посадочных полос аэродромов было закончено в течение нескольких суток.


   Советские бомбы

       Челночные операции американских воздушных армий: Сицилия – Украина – Англия вновь стали регулярными. Польскую авиабазу гитлеровцев уничтожили, и союзники опять приземлялись у нас с отдыхом по три дня, а мы по-прежнему заправляли их самолеты.
       В конце июля запас американских бомб иссяк. Пришел эшелон с отечественными 100-килограммовыми фугасами. У нас вспыхнуло патриотическое чувство гордости за свое родное вооружение. Мы были уверены, что уж наши-то изделия по-мощнее американских окрашенных «куколок»!
       Однако внешний вид бомб нас смутил и обескуражил, привел в замешательство не только американцев, но и наше командование. Бомбы резко отличались от иностранных своим нелепым видом. Они были грязные, в земле, с бородой пожухлой травы. Валики сварных швов не зачищены от окалины, которая очень опасна во время работы, гнезда под взрыватели обильно смазаны солидолом и забиты деревянными пробками так, что их приходилось выбивать молотком и зубилом – это на бомбах-то! Кроме того, бугельная система не соответствовала американской. Было понятно: бомбы поступили со складов, где лежали с довоенного времени под открытым небом и не только без кассет, но даже без подкладок – на голой земле, в ожидании своего боевого применения.
       Американцы упорно сопротивлялись загрузке наших «замарашек» в свои сверкающие никелем бомболюки. Наши командиры все-таки сумели убедить их. После соответствующей подготовительно-очистительной обработки наши изделия заняли свое место в утробах боингов. Зато мои надписи мелом «Смерть Гитлеру!» на ржавых боках наших бомб выглядели более четко, чем на крашеных заморских.
       Позор советской оборонной промышленности закончился как только стало поступать вооружение прямо из цехов военных заводов. Изделия приходили чистыми, гнезда под взрыватели закрыты металлическими, легко отвинчивающимися крышками, бугели подогнаны под американский стандарт. В августе пошли более тяжелые 250- и 500-килограммовые отечественные бомбы более мощной разрушительной силы.


   Год Победы

       Осенью 1944 года советские войска значительно продвинулись на запад. Стало ясно: необходимость дальних «челночных» операций отпала. Полтавская 169 авиационная база особого назначения сыграла свою значительную роль в разгроме гитлеровской армии и её военных стратегических объектов. Самолеты союзников по-прежнему приземлялись на наши аэродромы, но уже не в таком, как прежде, количестве, а отдельными небольшими группами.
       После дня Победы мы прощались, как и подобает братьям по оружию. Поклялись в вечной солдатской дружбе, сфотографировались на фоне Боинга-17 – «летающей крепости». Они улетели на свои новые базы, а я был направлен на учёбу в Рижское лётное училище. По окончании его, в звании лейтенанта, я прибыл в Корею. Каково же было моё удивление, когда узнал, что по ту сторону 38-й параллели стоит та самая 15-я американская воздушная армия. На этот раз мы были уже не союзники – политики поставили нас по разные стороны баррикад.


      Несостоявшийся концерт

 На аэродром назначения лейтенант прибыл во время построения полка. Доложил командиру о прибытии для дальнейшего прохождения службы, вручил командировочное удостоверение. Командир прочитал документ и обратился к строю:  – Товарищи офицеры! Представляю вам прибывшего из Рижского лётного училища офицера, – и называет фамилию, имя, отчество.
       – Товарищ  полковник! Разрешите выйти из строя? –  и подходит к новичку.
       – Гошка!
       – Володя! Машкин! – Они обнялись. – Товарищ полковник! Мы однокурсники по училищу! – Строй в восторге. Приятно встретить друга вдали от Родины.
       –  Ну что ж,  –  по-отечески решил командир,  –  старые друзья и живите вместе.
       Полк занимал прежние японские казармы. Друзьям выделили двухместную комнату. Володя ввёл однокашника в круг событий, объяснил международную обстановку – политзанятия проходили ежедневно.
       – Итак, товарищи офицеры! – вещал Володя, заложив руки за спину, подражая политруку, задумчиво вышагивая по комнате. –  В 30 километрах от нашего истребительного полка находятся две воздушные армии США: 8 и 15, плюс истребительный полк сопровождения тяжёлых бомбардировщиков. Нас разделяет 38 параллель  –  временная демаркационная линия между советскими и американскими войсками. Эта параллель является границей между Северной и Южной Кореей. Она разделила государство  на две части.
       –  Постой, остановись, Володя! – закричал Гошка, не скрывая радости,  –  ты уверен, что именно 8 и 15 армии США стоят рядом?
       – Точнее не бывает. На каждом политзанятии напоминают.  –  С Машкина вмиг слетело позёрство. Он уставился на друга с любопытством и подозрением. – А ты чему обрадовался? У тебя там, что родственники служат? – с издевкой спросил он.
       –  Не родственники, я сам служил у американцев!  –  Немая сцена. Володя невольно обернулся и попросил говорить потише. Но на Гошку накатились воспоминания. Зримо встали события, факты и отдельные эпизоды службы на аэродроме в Миргороде. Ему  приято было  не только рассказать другу, но и самому проговорить о том незабываемом  лете 1944 года. Он, с каким-то мальчишеским восторгом, задыхаясь и захлёбываясь, вырывая отдельные малозначительные факты, рассказывал о дружбе с пилотами Боингов.
       Устал. Замолчал. Сел. Опустил, по-стариковски голову: «Как же так получилось? Мои прежние друзья стали нам врагами?».
       Володя слушал со смешанным чувством сбивчивый, эмоциональный рассказ Георгия об искреннем уважении американских друзей. С одной стороны он завидовал другу, а с другой беспокоился за него: Как воспримет политотдел Гошкины откровения.
       – Ну, что успокоился? Ты совсем меня запутал и напугал: «Я у американцев служил!», – передразнил он друга. – А сейчас спокойно расскажи всё по порядку. Успокой меня. А то нас с тобой как бы из  полка не выперли и не поставили под  «вечный надзор».
       На этот раз уже Георгий был вынужден провести политинформацию, и рассказал о том, о чём умалчивала советская пресса.  –  Ты слышал про Второй фронт, что открыли американцы в конце минувшей войны? Так вот, по договору на Тегеранской конференции 1943 года  главы трёх великих держав антигитлеровской коалиции  –  И.В. Сталин, Ф.Рузвельт и У.Черчилль договорились об открытии Второго фронта в Западной Европе в мае-июне 1944 года.
       По дополнительной договорённости между руководителями СССР и США со 2 июня и до сентября 1944 года проводились «челночные операции» американской бомбардировочной авиации с посадкой союзников на советской территории. Для этой цели на основе 169 авиационной базы особого назначения был создан Полтавский аэродромный узел, куда приземлялись «летающие крепости» –  Боинги-17 американских ВВС, бомбившие германские объекты по пути из Великобритании или Италии.
       В марте 1944 я окончил Троицкое (Челябинской области) училище по укороченной программе, получил звание сержанта, должность механика по авиавооружению, был откомандирован на Украину и приписан к 15-й воздушной армии США. Американцы в то время были нашими союзниками. Штаб 169-й авиабазы особого назначения (169 АБОН) находился в Полтаве.
       Около двух сотен тяжёлых бомбардировщиков и полк истребителей сопровождения 8-й армии поднимались в Англии, сбрасывали смертоносный груз колоссальной разрушительной силы на пылающую Европу и, налегке, приземлялись на аэродромы освобожденной Украины. Три дня отдыхали. В это время мы заправляли самолёты всем необходимым и, в первую очередь, бомбами. Отдохнув, армада поднималась на крыло, вновь бомбила фашистов Германии и её сателлитов, садилась в Сицилии. Навстречу из Италии, на недосягаемой для зениток противника высоте, шла 15-я воздушная армия бомбить остатки фашистских войск. Садились на аэродромах Полтавы, Житомира, а полк истребителей в городе Пирятин, и тоже отдыхали три дня.
       В перерывах между полётами,  во время подготовительных работ к следующим операциям, мою стоянку, – продолжает рассказ Георгий, навещал коллега, специалист по авиавооружению. В его обязанности входил контроль за несколькими стоянками Б-17. Юджин, так звали его, не говорил по-русски, я не знал английского языка, и тем ни менее, мы понимали друг друга. Я хорошо знал, когда сказать «Ол-райт», когда «Сенк-ю». Здоровался он всегда за руку с непременной широкой американской улыбкой и одобрительным похлопываньем меня по плечу. Роста мы были равного по 185 см. Он был крепкого  телосложения, я 18 летний тонкий, звонкий, продолговатый фитиль-фитилём. В Нью-Йорке у него жена и дочка, живут в однокомнатной квартире на 11 этаже! Я деревенский парень не представлял, как можно жить так высоко.
       Он состоял в компартии США. Его пускали в нашу казарму. Коммунистическая идеология не мешала ему оставаться набожным католиком. Не знаю, бывал ли он на партсобраниях, но богослужения в полевой церкви не пропускал.
       Однажды приземлился огромный транспортный самолёт из Америки. На обслуживание его поставили на мою стоянку. Выгрузили продукты питания, свежую прессу и прочие товары для жизнеобеспечивания гарнизона. Я попросил Юджина показать мне газеты и журналы. Газета Нью-Йорк-таймс размером с нашу «Правду», но многостраничная, толстая и тяжёлая. В то время в США шла предвыборная кампания. На четвёртый срок переизбирался президент Рузвельт. Газета пестрила жёсткими, нелицеприятными карикатурами на действующего президента. Они вызывали недоумение. Подобные сатирические портреты нашего вождя и учителя у нас не поощрялись. Смотрим  журналы  –  сплошь  женские фигурки. Красивые мордашки и тощие тела – не наша, русская стать.  На моё замечание Юджин сказал примерно следующее: – Наши американские Мэри изящны потому, что много пьют фруктовых соков, а ваши русские Мэри толстые потому, что  много едят хлеба и сала. Я возмутился его суждениями, и чуть было не набросился на него, защищая честь  наших женщин. И с юношеской запальчивостью выдал тираду о том, что было бы хорошо, если бы на столе русской Мэри во время войны были бы хлеб и сало. А у них сейчас одна картошка и то не всегда.
       –  Успокойся, Жорж, я не хотел тебя обидеть,  –  похлопал меня по плечу Юджин. Их газеты и журналы меня больше не интересовали.
       – Жорж, я немного видел Россию, а ты Америку не видел. Приезжай ко мне после войны и подал мне листок со своим адресом в знак примирения. Я положил листок в карман, потом переписал адрес в блокнот. Он подал мне пакет бортового пайка экипажа. Лётный состав редко использовал их во время полётов и, в шутку называл бортпайки «подарком дяди Сэма». Вскрыв пакет, я обнаружил белые крупные мятные таблетки, тающие во рту с приятной прохладой– пакетики фруктовых концентратов, рассчитанных на стакан воды– небольшие диски чистого шоколада в фольге, сыр, мясо, сливочное масло, маленькие кусочки хлеба, сникерсы и многое другое вкусное и полезное. «Подарок дяди Сэма»  я помню и по сей день.
       Не скажу, что мы с американцами жили на базе единой семьёй, тем ни менее, дружили мы по-настоящему. Всем нравилось ходить в соседнюю  столовую. Впервые наши ребята попробовали фруктовые соки из банок и тропические фрукты. Питание американцев, может быть, считалось лучше нашего, однако консервированные продукты были нам непривычны, да и гости с большим удовольствием приходили за наши столы и за обе щёки уплетали украинский борщ.
       Все понимали,  что делаем одно дело и все мы братья по оружию, союзники.
Володя с нетерпением дослушал рассказ и с восторгом воскликнул:
       – Жора!  Давай устроим  экскурсию к соседям американцам! Я ни разу не видел живого американца. Я придумал! Надо создать кружок художественной самодеятельности и поехать к ним с концертом, как мы ездили до войны по колхозам агитбригадой!  Я могу сплясать,  –  и он тут же выдал «Барыню» с выходом вприсядку. – А ещё я умею частушки петь! – и, в подтверждение своего мастерства, звонким голосом, изображая разухабистого деревенского рубаху-парня, спел несколько  залихватских деревенских припевок. И, не останови его Жора, хохоча и махая рукам, чтобы артист народного театра объявил антракт, Машкин пел бы и плясал весь вечер, репетируя перед концертом в Южной Корее.
       Искренний рассказ друга и юношеские впечатления о братьях по оружию полностью выветрили из головы лейтенанта Машкина сведения политрука о сегодняшнем  отношении нашего государства к американцам.
       –  От твоих частушек у американцев уши в трубочку свернутся.
       –  А они всё равно по-русски ничего не понимают.
       –  Тогда командир тебе уши натрёт.
       –  Нет, я серьёзно,  –  настаивал Машкин,  –  пошли к командиру.
       Он наш земляк, уралец, свердловчанин – поймёт. Очень хочется увидеть американцев. – Георгий долго отнекивался. Он только что прибыл в полк, не успел оглядеться, и сразу, идти к командиру с просьбой? Но под напором друга согласился. Что-то подсказывало ему: этот визит добром не закончится. И два молодых наивных лейтенанта отправились к командиру полка с бредовой идеей.
       –  Товарищ полковник! Разрешите обратиться!  –  Говори, Машкин, с чем пожаловал. Да вы садитесь. – Нам надо организовать художественную самодеятельность, чтобы с концертом поехать к американцам. –  Командир засмеялся.  –  Какие из нас артисты, – мы солдаты! – А вот у него,  –  Володя показал на Георгия, – среди американцев много друзей.
       – Да, – подтвердил тот, – хотелось бы побывать у них с экскурсией. – И кратко рассказал командиру про «челночные операции», службу в Миргороде и дружбу с Юджином.
       После вечернего построения командир пригласил к себе в кабинет политрука.  С напущенной строгостью обратился к нему:  –  Что-то не доходят до ума молодых офицеров Ваши назидательные лекции на политзанятиях, товарищ майор. В международной обстановке не разбираются. Скучно им. Художественную самодеятельность предлагают организовать, чтобы концерт показать заграничным соседям. Были тут у меня два артиста. Один поёт и пляшет, а второй вообще когда-то служил у американцев. – Политрук побагровел, невольно вытер ладонью испарину на лбу.  –  Ну, я им устрою концерт самодеятельности!
       Вечером того же дня койку земляка Володи Машкина занял незнакомый капитан. Как выяснилось,  Володю перевели в другой полк. Видимо, командир не желал видеть в строю боевых офицеров артиста, и зарубил самодеятельность на корню.
       Служба Георгия шла своим чередом, без замечаний. С капитаном они подружились. Иногда, не навязчиво, он интересовался  службой Георгия в военные годы.
       И уже после приказа о выводе наших войск из Северной Кореи, капитан пригласил Георгия на охоту. И здесь он полностью раскрылся перед ним. Он был приставлен особым отделом военно-административной службы.
       –  Георгий,  –  говорил он, положив по-дружески руку на его плечо, когда они присели отдохнуть,  –  Я получил твоё личное дело в день, когда поселился к тебе в комнату. Мы жили с тобой дружно. Ты откровенно рассказывал о своей службе на войне и даже с некоторой юношеской бравадой, не забывая детали и интересные случаи из полевой жизни американцев. Но один компромат в твоём личном деле был. Он мог тебя подвести в дальнейшем, как и твой язык - это блокнот. Я его прочитал. В него ты записывал бортовые номера американских самолётов, нью-йоркский адрес какого-то американца и прочую чепуху. Блокнот твой я выбросил и ничего компрометирующего в твоих бумагах не осталось. Ты фронтовик, тебе доверие, служи спокойно.  –  Он немного помолчал. Чувствовалось, каких трудов стоило ему служебное откровение. Потом, чтобы разрядить обстановку и вывести сослуживца из ступорного состояния, весело, прищурив глаз, лукаво спросил: – Гошка, а ты правда собирался в гости к Юджину? – Сознание Георгия всё ещё переваривало необычную информацию и ответил он, видимо не впопад:  –  Не плохо было бы повидать Америку…  –  и оба почему-то грустно улыбнулись друг другу.

Эпилог

       В марте 1953 года умер И.В.Сталин. Комсорг обязал Георгия как участника Отечественной войны выступить  с речью на митинге полка по поводу смерти вождя. Народу было много и служащие, и гражданские – весь гарнизон. Выступление командованию понравилось и его поощрили месячной путёвкой в санаторий. После возвращения его перевели на преподавательскую работу в авиаучилище молодых военспецов в Комсомольск-на-Амуре, посоветовали подать заявление в Академию.
       Неожиданно выходит Постановление Правительства СССР о сокращении Вооружённых сил на полтора миллиона человек. В первую очередь сокращался офицерский состав. В полк приехал начальник кадров военного округа. Вызывал Георгия: – Георгий Николаевич, мы отправляем Вас в запас. – Георгий растерялся. Так хорошо и гладко налаживалась служба у старшего лейтенанта…  –  Я подал заявление в Академию,  –  робко напомнил он генералу.  –  Мы знаем. И, тем не менее  –  в запас!
       –  Слушаюсь!  –  Повернулся кругом и вышел… в запас.
       Возможно, на решение командирования повлияла излишняя откровенность лейтенанта или как кратко обозначил её капитан особого отдела,  –  «язык»?


9.1 9-ое Мая. Воспоминания
Татьяна Карелина7
         
Моя семья жила на окраине Москвы. Я родилась после войны, но хорошо помню, что возле магазина всегда сидели бывшие фронтовики - дяди Ваня, Коля, Вася, Серёжа. Они всегда были одеты в выцветшие от времени солдатские формы. В те годы практически в каждой семье были участники Великой Отечественной войны, во многих семьях были погибшие, пропавшие без вести, раненные, контуженные. Никаких льгот у фронтовиков и инвалидов не было.

          В баню и за продуктами мы ездили с мамой раз в неделю в центр Москвы, на электричке. Помню, по вагонам всегда ходили инвалиды войны, многие на костылях, на тележках. Они пели песни, и люди давали им небольшие деньги. Ордена и медали носили немногие, часто награды лежали в шкатулках, иногда их давали детям посмотреть и поиграть. Помню, мы с сестрой тоже любили смотреть ордена и медали дяди и отца, хранившиеся в маминой шкатулке. 9-го Мая люди, в том числе фронтовики, работали, пили за Победу вечером после работы.

          В 1962 году - на Центральном телевидении появилась новая программа "Рассказы о героизме". Автором и ведущим этой передачи был писатель-фронтовик Сергей Сергеевич Смирнов. Эти передачи смотрели все: и взрослые, и дети. Сергей Сергеевич первым рассказал о защитниках Брестской крепости и о других неизвестных героях войны. Помню, как мы ждали очередную передачу по центральному телевидению, в которой Сергей Сергеевич Смирнов рассказывал о ещё одной неизвестной странице истории войны.

          Помню, в 1965 году на «Голубом огоньке» певец Марк Бернес задушевно спел песню "Враги сожгли родную хату". Оказалось, песня была написана ещё в 1945 году. Знаю, что фронтовики любили слушать эту песню, потому что многие из них потеряли во время войны своих родных и близких.

          В 1965 году День Победы 9-ое Мая был объявлен праздничным, нерабочим днём. Хорошо помню этот день.
В мае 1965 года погода в Москве была прекрасная, все улицы были заполнены ликующими москвичами и теми, кто приехал на встречу со своими боевыми друзьями. Многие фронтовики впервые за долгие годы надели свои ордена и медали. Например, мы впервые увидели на груди нашего соседа, тихого и неприметного Сергея Ивановича, два Ордена Славы! В этот день приподнятое настроение было и у фронтовиков, и у членов их семей, и у соседей, и, конечно же у детей. На Красной площади состоялся Парад Победы, а вечером был салют.
         
          9 мая 1965 года впервые по радио и телевидению прошла передача "Светлой памяти павших в борьбе против фашистской Германии. Минута молчания." Помню эта передача произвела на всех, даже на детей, огромное впечатление.

           Слава Героям, oтстоявшим свободу и независимость нашей Родины! Низкий Вам поклон!   


9.2 9-ое Мая, 2005 год
Татьяна Карелина7
          
9-ое Мая, 2005 год. Даже незнакомые люди на улице поздрвляли друг друга с Днём Победы!
Возле одного дома я заметила довольно большую толпу людей, пели знакомую песню "Давай Закурим".

          Подхожу, смотрю, стоит крепкий старик, ордена, медали, сразу видно фронтовик,  держится бодро. Стоит он и поёт песню, а вокруг и старые, и молодые, не все помнят слова, но многие подпевают. Спели эту песню, а фронтовик начинает петь "Синий Платочек", потом  "В Землянке", "Катюша".

          Все стоят, слушают, подпевают, я уже тоже присоединилась к общему хору. А народ всё подходит, люди слушают и начинают тоже подпевать. Так мы все вместе спели знакомые с детства и юности песни: "Огонек", "В лесу прифронтовом", "Темная Ночь", "Эх, Дороги".

          Старый фронтовик был очень рад, на глазах у него появились слёзы. Он громко, чтобы все слышали, сказал:
- Дорогие мои, спасибо, что вместе со мной отметили два праздника.

          Мы все, конечно решили, что старик ошибся, когда сказал "два праздника", но фронтовик объяснил:
- Я не ошибся, у меня два праздника - День Победы и день рождения, сегодня мне исполнилось 80 лет.
Я был танкистом, войну закончил в Праге. 9-го мая 1945 года мне исполнилось 20 лет.

          После этих слов у многих женщин, мужчин, и даже у молодёжи на глазах появились слёзы. Мы  захлопали в ладоши, кто-то запел песню "День Победы", все дружно подхватили.

           Слава Героям, oтстоявшим свободу и независимость нашей Родины! Низкий Вам поклон!


10.1 Дорога жизни
Евгений Пекки
 
(Рассказ военного шофёра)

 Ты помнишь, как Ладога встала?
 А утром   приказ   в автобат,
 И группы мы формировали,
 И грузы везли в Ленинград

 Сахар, патроны, снаряды,
 Валенки, водку и рис.
 Четыре полуторки рядом
 И с каждою группою  «ЗиС».

 Напрасно мы бога молили:
 Колонной  достичь Ленинград.
 Нас «юнкерсы» все же накрыли,
 Тогда мы увидели ад.

 Лупили зенитки заслона,
 Гремели от бомб небеса,
 Смертельная эта охота
 За нами велась  два часа.

 Сахар, патроны, снаряды,
 Валенки, водка и рис.
 Машинами до Ленинграда…
 Да только не все добрались.

 Я помню от взрыва фугаса
 Тряхнуло машину мою,
 А сзади машина Тараса,
 С разгона ушла в полынью.

 Прибыли в Питер досрочно,
 И грузы доставили в порт,
 А в путь через Ладогу ночью,
 Блокадников взяли на борт.

 Не все привезли мы снаряды,
 И валенки, водку и рис,
 Но сотня детей из блокады
 С нами в детдом добрались.

 А трассу, где жизни мы клали
  Без похорон и  могил,
 «Дорогою жизни» назвали
 Те, кто до Победы дожил.

10.2 Дети подранки
Евгений Пекки

Уходили из дома отцы,
Надев сапоги и шинели
И те, кого звали: «мальцы»
В те дни очень
         быстро взрослели.

Покидали свои города
И деревни свои оставляли,
«Теплушками», прочь, на года,
От войны в далёкие дали.

Перекрестья железных путей,
Мелькают огни полустанков.
Боль застыла в глазах детей-
Опаленных войною  «подранков».

-Четырнадцать? Марш в ФЗУ!
-В  детдом,- коль пока моложе.
Из руин поднимали страну,
Испытав всё на собственной коже.

Лишены и домов, и отцов
Вырастали,   как получалось,
Хоть Закон был в ту пору суров,
Нарушать его тоже случалось.

Жили трудно, с общею верой,
Опалёны дыханьем войны:
Пополняли ряды офицеров,
И рабочих,  и просто шпаны.

Всё ж вы  выжили, дети войны,
Что привыкли вставать спозаранку,
Став опорой Великой страны,
Герои тех лет- «подранки».

10.3 Фронтовые подруги
Евгений Пекки

В сорок третьем
               тревожные вести
Из репродукторов черных.
В третий раз к военкому вместе
Три девчонки
          с  «Электромоторной».
Они ходят сюда без повестки,
Недавно окончили школу,
Чьи- то дочери (вряд ли невестки),
С направлениями  комсомола.

Военком умолял их:
                «Подружки,
На себя вы только  взгляните,
Ведь фронт –это вам не игрушки,
Что в окопах вы делать хотите?»
А сегодня подпись поставил,
Исчерпав убеждений ресурсы,
«Полгода на фронт не отправят,
Вы закончите снайперов курсы.
Я прошу вас, не благодарите,
девять месяцев будете в школе.
И с войны все живыми вернитесь,
Алевтина, Мария и Оля».

Сухари в вещмешках по норме.
С курсов снайперской подготовки
Три девчонки в солдатской форме
Едут к фронту, обняв винтовки.
Что так весело Оля смеется,
А Мария поёт им песни?
Воевать на фронте придется,
Как учились, может быть, вместе?

Нет, подругам  не свидится больше,
И кто храбр, и кто чуточку трусит-
Схоронили Машеньку  в Польше,
А вот Олю в Восточной Пруссии.

В день Победы неспешной походкой,
Надев боевые  медали,
Старушка идет в пилотке-
Бывший снайпер Петрова Аля.
Подойдя к обелиску,  крестится,
Шепчет тихо,  сжимая иконку:
«Всё равно,  я верю,  мы встретимся,
Бог поможет нам в этом, девчонки».

10.4 Атака. по воспоминаниям фронтовиков
Евгений Пекки

Две красных ракеты- атака!
Две зеленых – траншея взята.
И вроде всё просто, однако
Впереди нас дымит  высота.
И взять ее нужно
             в «пятнадцать»…
Командиры сверяют часы.
…Скольким здесь,
           придется остаться,
Чтоб сто метров пройти полосы.
 
За нею змеятся окопы.
Там зарылись в бугор егеря,
Покорившие пол-Европы...
Ты поднимешься их «матеря»,
Лишь сигнал подадут для роты,
Политрук приготовит «ТэТэ»,
В штыковую на пулеметы,
Устремишься броском  к высоте.

Как же хочется в землю вжаться,
А не в ливень свинцовый бежать,
Тем, кому всего восемнадцать,
С хриплым криком: «За Родину-мать!»

Как визжат осколки гранаты…
С трехлинейкою наперевес,
Догонишь чужого солдата,
С ненавистной эмблемой « СС»,
Зрачки обреченного зверя
Ты увидишь невольно, в упор   
И в праведном гневе, зверея,
Сам исполнишь штыком приговор.

«За друзей!»,  осушив «фронтовую»,
Так напишешь две строчки домой:
- Ходил в первый раз  в штыковую,
Не дай Бог,   
               пойти во второй.
      


    






Фото из интернета